1. Почему мой девятнадцатилетний сын позволяет себе хлопать дверью моей кухни с утра? А он вообще позвонил, спросил, готова ли я в такой час говорить с ним о чем-то важном? ОН ВСЕ ЕЩЕ ЖИВЕТ СО МНОЙ? Я хреновый родитель, и наверное он тоже не в порядке.
2. Почему вообще мой девятнадцатилетний сын решил в девятнадцать лет обсуждать свои сердечные дела с мамой? Это как-то по-детски. У него нет друзей? вообще, очень в строку с первым пунктом. Как мы дошли до такой жизни?
3. Если деточка хочет познакомить меня с другом васей, зачем мне знать, что они вместе спят, я только зря разволнуюсь и задумаюсь о вещах, которые совершенно не входят в область моей ответственности. Это между ним и Богом, в девятнадцать-то лет.
4. Если "Вася теперь будет жить с нами", то нет, не будет, даже если вася женского пола, без разницы. Я не готова жить с еще одним ребенком на старости лет: ищите жилье, и мне в принципе не очень важно, чем вы там собираетесь заниматься.
5. Частный случай, если Сынок и Вася в описываемом пространстве считаются нарушителями закона: деточка, ты дебил. С нашей семьей точно не все в порядке. Нашел время и место обсуждать ЧП. Заткнись и пей кофе, потом обсудим твой план вашего выезда из страны, срочно.
В предложенной ситуации проблемы не в гомосексуализме вообще.
Если мы рассмотрим тот же случай, но с несовершеннолетним деточкой, то ответ тоже очевиден: я ОЧЕНЬ хреновый родитель. Деточка вообще знает, что можно делать вместе с другими людьми для получения телесной радости, кроме соития? Если знает, пусть делает это хоть с васей, хоть с машей, хоть с жучкой, хоть все вместе - в футбол поиграть там, попеть хором, на танцы пойти, на борьбу, в лес, в горы... Секс в пятнадцать лет - это от неумения себя порадовать более эффективно для этого возраста.
А если речь идет о влюбленности, ну да, тебе сейчас трудно, иди пожалею, и опять же пол васи-маши здесь неважен, это по любому тяжело пережить.
Очарованный писатель:
«По нагретой солнцем улочке идут за руки двое детей. […] Девочка внимательно слушает, кивает и на ходу поправляет ему прядку волос, падающую на глаза. Мальчик счастливо вздыхает. Девочка таинственно ...>>«По нагретой солнцем улочке идут за руки двое детей. […] Девочка внимательно слушает, кивает и на ходу поправляет ему прядку волос, падающую на глаза. Мальчик счастливо вздыхает. Девочка таинственно улыбается. Впереди у них ещё целый один день, треть лета, вся жизнь.»
Так мягко и приятно описано детское общение. Споры, игры. Это разбудило воспоминания, когда улица становилась непроходимым лабиринтов, а ветви ивы — волшебными качелями.
«Он чувствовал, что не оправдал надежд, не справился, облажался вконец — чего стоили все его разглагольствования о великом мире магии, чего стоили все умозрительные теории о собственном превосходстве и неведомых большинству талантах, если одна-единственная паршивая дырка способна победить его всухую?!»
«— Ты же не один, — лучисто улыбнулась Лили и добавила с вдохновенной уверенностью, — Мы научимся. Всему, чему захотим! Вместе!..»
Ребята изучают магию без палочек, делая свои выводы, дарят подарки, показывают свои миры.
«Если грустно станет вдруг,
Вспомни — у тебя есть друг.
Позови — и я приду,
Отведу от нас беду.
Если мнится в час ночной,
Что один ты под луной,
То подумай обо мне,»
Ребята едут в Хогвартс вмести, поступают на один факультет, познают свои возможности. За ними, как котята, ходят Ремус и Питер, а чуть позже младший Блэк.
«Лили помогала по мере сил, но понимала, что подача идей у неё получается лучше, чем их воплощение.
[...]
«Она совершенно не претендовала на главенство в этой сфере, понимая, что такого структурированного разума, необъятной памяти и исследовательской дерзости, как у него, ей, несмотря на все таланты, не дано. Северус же, словно не замечая этого, не делал никакого разделения между ними, неизменно употребляя местоимение «мы»: «наш» проект, «мы» придумали, «нам» надо — и так далее. Большего же ей было и не нужно.»
«И время, только их время, одно на двоих, яркое, как падающие за шиворот листья.»
«Ремус не раз ловил себя на мысли, что с трудом воспринимает каждого из них отдельно, но всегда — как некое единое целое, где один — там и другая, что одна — то и второй. Даже ссорятся они смешно — ходят вместе, сидят рядом, работают хором — просто при этом молчат.»
«Это — он. Он — Патронус Лили. Патронус Лили — это он! Он, мандрагору ему в горло, её Патронус!..»
«- Чтоб ты не сомневалась, на твоей ли я стороне. Пока эта роза цветёт, значит — я думаю о тебе, значит — я с тобой, за тебя.
- А… долго она будет цвести?.. — чуть слышно, будто во сне, спросила Лили, не в силах оторвать завороженного взгляда от взлохмаченного, поразительно живого цветка под прозрачной, почти невидимой, но твердой, как алмаз, каплей.
«Всегда» — хотел сказать Северус. Но сказал:
- Пока я жив.»
Дети растут. Влюбляются. Живут. И читатель идет с ними, наблюдая за взрослеем, учебой, ссорами, расставанием и попытками примирения.
«Их дерево жило. Они жили. Меняясь, преодолевая, иногда восставая из пепла, но жили, несмотря ни на что.»