пишу, написала пару абзацев.Его душа была застегнута на все пуговицы. Наглухо. Лицо напоминало каменную маску. Ни один мускул не дрогнул. А внутри все горело. И этот пожар выдавали одни лишь глаза - единственная разрушенная между нами баррикада, которую он так и не смог отстроить прочно. Дни тянулись днями, бесконечно похожими друг на друга, словно кто-то там, высоко над Лондоном, в насмешку писал под копирку сценарий моей жизни. Вечерами он возвращался, и подолгу сидел в своем потертом сером кресле, глядя на огонь. Я помню его четко очерченный профиль, который так и просился на бумагу... Вот только, рисовать я никогда не умела. Это я поняла спустя двадцать один скомканный лист, упавший ко мне под ноги... Я помню, как выводила тонкие линии на бумаге, зачеркивала острые углы и стирала все, как только принималась за глаза. Ярко синие глаза Блэка которые метали молнии и дарили покой, злились и радовались. Казалось, они жили отдельной жизнью от их немногословного, скупого на проявление эмоций, словно потухшая лампочка, хозяина. Я могла сколько угодно рисовать зрачки, синюю радужку и ресницы, но они каждый раз получались слишком пустыми и бездушными. Тогда я комкала чуть желтоватые листы, сжимая кулаки до побелевших костяшек, и с бессильной злостью отбрасывала их в сторону, принимаясь разглядывать трещины на стенах фамильной библиотеки Блэков. Как будто это чем-то могло помочь…
Фотографий красивых пасхальных яиц у меня нет, буду показывать петуха!
В деревне, в курятнике, появился петух. Дочь, конечно, в востроге.
– Наконец-то из курицы вылупился петух, я так долго ждала! – сказала она довольно, и потом все выходные мы смотрели, как петух ест, как петух пьет, как петух сидит на жердочке, как петух несет яйца (КАК ЭТО НЕ НЕСЕТ ЯЙЦА?).
Ну и в деревню она теперь просится не к бабушке, а к петуху.
Смотрите, как он разделался с этим одуванчиком, просто зверь!