Разукрашка (джен)

— Девочки и мальчики, знакомьтесь — ваша новая коллега, повар горячего цеха! — торжественно представила меня заведующая производством. — Возьмите кто-нибудь шефство!

На меня синхронно повернулось несколько лиц. С критерием «мальчики» я вполне согласилась — трое совсем пацанов — видимо, вчерашних выпускников технаря — приветливо кивнув, вернулись к своим занятиям. С противоположным полом все оказалось не так просто.

«Девочки», представленные в основном располневшими, средних лет тетками в заляпанных халатах, криво улыбнулись и продолжили очищать, шинковать и обжаривать. Лишь одна — быстроглазая блондинка с торчащей из-под колпака челкой, — улыбнувшись, поманила меня к себе. Я обернулась — заведующая за моей спиной уже растворилась — и направилась к девчонке.

— Привет, я Далия, — она кивнула на соседнее незанятое рабочее место, — вставай рядом, а то там эти змеюки с ума сведут своими нравоучениями. Можешь Далей звать, только не спрашивай, что за имя, — она засмеялась, — вон, бери ножи оттуда. Ты со мной будешь работать, сегодня мы на гарнирах. Как зовут?

— Инна, — я выбрала инструмент и придвинула к себе лежащий поодаль кочан капусты, — а что, тут много гарниров? Разве это не ресторан?

— Он самый, — кивнула моя наставница с диковинным именем Далия, — а ты про бизнес-ланч не слышала? Видела, когда шла сюда, три высоченных здания? Это бизнес-центр, все их работники харчуются у нас, — вздохнула она, — чтоб им подавиться…

Никак не отреагировав на странное для повара пожелание гостям ресторана, я начала нарезать кочан. Проработав восемь лет в ставшем почти родным кафе, я испытала настоящий шок, узнав, что хозяин разорился и закрывает половину филиалов сети, в том числе и нашу уютную забегаловку. Поварам закрывшихся заведений не нашлось места в оставшихся, и мне, как и остальным работникам нашего кафе, пришлось спешно искать себе новые места. Трое разошлись по детсадам и школьным столовкам, судьба кондитера мне была неведома, а я, безуспешно потыкавшись в пару мест, оказалась тут — в одном из сетевых ресторанов компании, работавшей на рынке общепита уже больше двадцати лет.

— И потом, ты меню видела? — продолжала меж тем Далия, лихо шинкуя картофель аккуратными дольками. — Почти сорок горячих блюд, и к большинству идет отдельный гарнир. Поэтому в первой половине дня на гарнирах — два повара. Но тебя вообще на мясо взяли, так что после обеда пойдешь на мясо.

Не заметив, как я вздрогнула при этих словах, Даля продолжала тарахтеть, попутно вводя меня в курс дела. Два часа пролетели незаметно: что ресторан открыли для посетителей, я поняла лишь когда на кухню ручейком потянулись официанты.

Ближе к выходу из кухни стоял длинный трехъярусный стол раздачи, на который повара четырех цехов ставили готовые блюда. Как выяснилось, работа официантов не заключалась только в «бери и вали», как озвучивали эту должность на моем прежнем месте работы — тут они доводили блюдо до презентации: поливали соусами или маслами, стоящими тут же на раздаче, клали сметану в борщи, наливали заправки в соусники. Поваров они, казалось, слегка презирали — не улыбались, не здоровались, и не отвечали на «пожалуйста», забирая из твоих рук блюдо. И через пару брезгливо наморщенных носиков я начала отдавать их молча.

Из всей компании разносчиков — по крайней мере на мой взгляд — глаз выхватывал лишь пару симпатичных девчачьих лиц, да странноватого жеманного парнишку, каждый раз перед выходом в зал оглядывающего свое отражение в большой блестящей супнице с окрошкой. Остальные казались просто серой массой, безликой и гудящей, словно разворошенный улей. Впрочем, я и сама являлась ее частью.

После обеда, который готовился тут же отдельно для сотрудников и вряд ли достался бы мне сегодня, если бы не заботливая Далия — как выяснилось, за положенный обед тут приходилось порой бороться, хотя времени съесть его у меня не нашлось — напарница отделилась в салатный цех. Я же оказалась в паре с бригадиром смены — толстой, отдышливой, хоть и совсем еще молодой Мариной Николаевной.

Хорошенькая, с милыми ямочками на щеках, и приветливая, как мало кто из работающих здесь — не считая Далии — она просила называть ее просто Маришей, постоянно улыбалась и краснела, отдавая блюдо высокому темноволосому официанту. А еще она все время ела — ломтик картошки, долька помидора, облизанная ложка в майонезе, перед тем как бросить ее в мойку… Ее рот постоянно что-то пережевывал, даже чаще, чем улыбался.

— Маришка, хватит жрать! — прокуренным голосом заявила вошедшая за овощами-гриль стервозная официантка Лиза с заколотыми в пучок волосами. — Муж ушел, скоро тараканы убегут, ты ж небось и их объедаешь!

За пару часов работы здесь я уже успела узнать от Лизы, что являюсь «косорукой», не с той стороны воткнув пучок укропа в вегетарианское рагу, и, «видимо, тупой» — так как не в состоянии была прочесть в технологической карте, что картофельные дольки следовало посыпать розмарином. Марина весело засмеялась, словно грубая шутка была самым забавным, что она слышала в жизни. Впрочем, стоило хамке убраться восвояси, улыбка на ее лице тут же пропала. Мне было немного жаль Марину, но будучи первый день на новом месте я поостереглась закусываться с кем бы то ни было. И как знать — может, Марину устраивало подобное обращение.

Бизнес-ланч закончился в четыре пополудни, и у поваров появилась минутка свободного времени. Далия немного расстроилась, узнав, что я не курю, и упорхнула одна. Я же присела в уголке, решив разогреть и, наконец, съесть давно остывший гуляш с макаронами.

— Ла-ла-ла, танцуют звезды и луна! — донеслось до меня, едва я успела проглотить первый кусок.

Услышать пение в этом месте, где десяток уставших, перепачканных людей, управляются с ножами и сковородками между горячих печек и грязно переругиваются, наскакивая порой друг на друга, было так странно, что я даже привстала, пытаясь найти источник первой положительной эмоции за день.

Им оказалась милая девчушка с рыжими кудряшками, которая напевала, вставляя красиво сложенные салфетки в резную подставку. Одета она была в официантскую форму, но мне еще незнакома — это заступила на работу вторая вечерняя смена.

Запоздалый обед внезапно заиграл новыми красками. Голос у официантки был прекрасен, и лично мне было неясно, как человек с такими голосовыми данными может разносить тарелки. Я доедала макароны, погруженная в свои мысли, когда на кухне появилась пахнущая табаком Далия.

— Блин, Софья, ну это уже невыносимо! — со смехом заявила она кудрявой. — Хочешь торт? Котлету? Что угодно дам, только закрой рот!

Софья, пожав плечами, замолчала, но я заметила, что губы ее продолжали шевелиться — она допевала полюбившуюся песню про себя. Какое-то время на кухне стояла почти сонная тишина, прерываемая лишь вылезающими из аппаратов чеками заказанных блюд, и потом…

— …чтобы не пришлось любимой плакать, крепче за баранку...

— Заткнись! — рявкнула влетевшая на кухню Лиза так, что я чуть не уронила пустую тарелку. — Задолбала ты, сука, можешь заткнуться нахрен?

Софья снова замолчала, усмехнувшись и мирно пожав плечами, и словно совсем не обидевшись на безобразное поведение Лизы. Я ждала, что же она затянет дальше, но «кудряшка» уже собрала три салфетницы и, поставив их на поднос, унесла в зал. Сгорая от любопытства, я отправилась к Далии.

— Что, офигела, да? — ловко потроша рыбу, спросила она прежде, чем я успела открыть рот.

— Она что, певица? — я взяла второй нож и плюхнула на соседнюю доску тушку скумбрии.

— Ага, Ротару, — засмеялась Далия. — Шутишь — какая из нее певица? Я тут два года, и Софья работала уже, когда я пришла. Ее тут не переносят, идиотка одним словом… Просишь-просишь помолчать — нет! — через минуту забыла и опять воет.

— Почему? — недоуменно спросила я. — У нее хороший голос. Мне…

Выразительный взгляд напарницы убедил меня оставить мнение при себе. Даже если мне и понравилось пение Софьи, тут меня вряд ли кто-то в этом поддержит. Пока я размышляла, отстригая плавники у рыбин, со стороны раздачи донесся очередной романтический напев, но я не успела разобрать слов.

— Закрой фонтан, шалава! — донеслось из кондитерского цеха от Зинаиды Максимовны, лютой грубиянки и матерщинницы, способной трижды заткнуть за пояс даже официантку Лизу.

Эта отвратительная дама, пахнущая потом и перегаром, называла всех женщин не иначе как «проститутки», а мальчишек и вовсе такими словами, что не обижался на нее только тот странноватый парнишка, облюбовавший супницу с окрошкой, которого все звали Василек. Причем, как шутила Далия — не столько из-за имени, сколько из-за цвета.

— Вот вы не верите, а я скоро на шоу «Песня» поеду, — заявила вдруг Софья, унося на подносе заказанные какой-то подвыпившей компанией горшочки с мясным жарким.

— Ага, ага, — покивала ей вслед Далия, выразительно подмигивая мне, — знаем, знаем, она на это шоу уже второй год едет.

— Ой, мороз, моро-о-оз, не морозь меня! — визгливо запела Зинаида, передразнивая ушедшую Софью, и вся кухня поддержала ее издевательским хохотом.

* * *

Дни тянулись, складываясь в недели и месяцы. Я потихоньку втягивалась в работу; привыкала к дурацкому полуночному графику; научилась дружить с официантами, большинство из которых оказались неплохими ребятами — даже Лиза снизошла до приветствия, хотя блюда я, как и раньше, отдавала молча. Я больше не путала приправы, не забывала прибавлять времени в жарочном шкафу после перемены блюд, не щелкала клювом при раздаче обеда… Дни не были похожи на предыдущие — я познавала новое, каждый день становясь более квалифицированной как в приготовлении еды, так и в поиске крепкого словца на очередное оскорбление Зинаиды Максимовны, и надеялась, что через год смогу занять место планирующей декрет заведующей производством — в совокупности рабочий опыт у меня был самый продолжительный из всех, трудящихся здесь поваров. Неизменной оставалась одна только Софья.

Она все так же продолжала петь, хоть и знала, что спустя пару секунд кто-то гневно оборвет ее обидным словом. Репертуар был самым разным — от простой попсы до старинных романсов или даже шансона: официанты даже пытались устроить тотализатор со ставками — какая песня будет у Софьи следующей. Повара реагировали отрицательно, хоть и все по-разному — кто-то лишь закатывал глаза, а кто-то грубо прерывал ее, брызгая слюной от негодования.

Мне же нравились все ее песни. Даже если она что-то почти без слов напевала под нос, тембр ее голоса колокольчиком разносился по всей кухне, делая нудную надоедающую работу чуть более яркой. Руки продолжали монотонные действия, а мысли улетали далеко, погружаясь в звуки, вторя им… Сама того не понимая, Софья раскрашивала мои скучные черно-белые дни у грязной доски, каждой песней добавляя в них чуть цвета словно с измазанной акварелью кисточки. Она и сама была будто раскрашенная кем-то кукла — с ярко-рыжими волосами, глубокими изумрудными глазами и розовыми пухлыми губами, с которых никогда не сходила улыбка — невероятной красоты, как внешней, так и внутренней. А какое-то время спустя я так и называла ее — Софья-разукрашка, это казалось мне лучше издевательского «Ротару».

Дни, когда она не выходила на смену, становились тусклыми и мрачными, лишенными единственных проблесков краски, и я порой ловила себя на том, что сама что-то тихо мычу себе под нос. Пару раз стоящая рядом Далия странно смотрела на меня, и пришлось отказаться от этой привычки. Мне совсем не хотелось, чтобы ко мне приклеился ярлык полоумной, который вот уже два года с безразличием — а иногда казалось, даже с какой-то странной гордостью — носила Разукрашка.

В один из дней, придя на службу немного раньше, я услышала доносящуюся из кухни музыку. Быстро переодев форму, я направилась туда.

На полке, где всегда стояли специи в мельничках, красовалась небольшая магнитола, куда можно было вставлять диски или флэшки с песнями, и сейчас вокруг нее сгрудился весь рабочий контингент нашего ресторана с жаркой дискуссией о вкусах и современных направлениях в музыке.

— Русское что-нибудь включите, — молила Далия, между делом нарезая оливье на бизнес-ланч, — меня сын дома достал уже своей зарубежкой.

— Бабкину! Я Бабкину люблю! — гудела, перевешиваясь через Василька, Зинаида Максимовна.

— Сама бабка, еще Бабкину ей! — едко заметила наша стервочка Лиза, даже и не подумав понизить голос.

— Вот шалава! — почти с любовью возмутилась Зинаида — у них были странные отношения, вроде «кто кого изящнее пошлет», и сколько я тут работала, они вечно мерились зубками. — Ну тогда Агутина!

Лиза изящно изобразила приступ рвоты и покинула кухню, сославшись на не вытертые столы и пустые салфетницы. Меж тем спор разгорался, когда вдруг Далия подала голос.

— А самое крутое знаете что? — хитро улыбнулась она, оставив на миг кусок колбасы, который она кромсала в салат. — Теперь мы будем слушать нормальную музыку, а не завывания нашей рыжей.

— О-о-о, точно! Точно! — дружно подхватила вся кухня. Мне стало неприятно: мельком я заметила, как быстро вытирая лицо, из кухни выскользнула Софья.

На протяжении двух последующих недель и без того жаркие — во всех смыслах — кухонные свары разгорались еще и из-за выбора музыки. Магнитофон орал, почти не выключаясь. К вечеру меня срубала страшная головная боль, и на смену я теперь выходила только с хорошим запасом лекарств.

Пения Софьи никто больше не слышал. Пусть я бы и предпочла ее голос механическому реву, но в этом случае явно была в меньшинстве. Повара и официанты наслаждались доносящейся из динамика попсой, я же радовалась уже тому, что Разукрашку хотя бы перестали обижать.

В первых числах ноября я умудрилась заполучить жуткую простуду с высоченной температурой, поработав полдня возле приоткрытого на проветривание окошка. Провалявшись неделю в постели и проклиная всех, кому было жарко, но не настолько, чтобы открыть свое окно, а заодно и себя, не сумевшую им возразить, я вышла на работу только пятнадцатого.

На первый взгляд в ресторане все было, как и прежде, но потом я стала замечать странный ажиотаж, обращаемый на каждого вошедшего официанта. Не отрываясь от работы, повара прямо кидались на заходящих за тарелками ребят, с единственным вопросом.

— Ну что?

Ответы же в основном были однообразные.

— Пока ничего.

— Ждем…

— Реклама!

— Уже скоро!

Пока, наконец, вошедшая Лиза не внесла в них свежую струю:

— Прошла в третий тур!

— Да ладно! — ахнула Далия, с восхищением обернувшись ко мне, и добавила в ответ на мой вопросительный взгляд. — Она прошла, представляешь?

Я не понимала и не представляла, что, видимо, отразилось в моих глазах, потому что Даля вздохнула.

— Софья рыжая — ну, Ротару наша — поехала на это шоу «Песня», — коллега принялась вводить меня в курс дела. — Почти сразу как ты заболела, она и укатила. И как назло идет в нашу смену. У официантов там телик в зале висит, они смотрят и нам рассказывают. Софья уже два тура прошла, следующая на очереди — четверть финала. Никогда бы не подумала, что эта пискля… — она махнула рукой и вернулась к работе.

А вот я вовсе не удивилась этому — наконец Разукрашка была в своей стихии, в мире музыки и звуков, вдали от глупых, злых и завистливых людей, ненавидящих чужой талант просто за отсутствие собственного… ненавидящих отличающегося от них человека лишь за то, что он сам того не стеснялся… Я так не сумела, но впервые за все время, что работала здесь, мне было спокойно и радостно за нее.

Мы следили за шоу «Песня» всем рестораном, даже наш директор, приятный молодой человек, приносил на кухню новости, когда официантам было не до телевизора. Магнитофон же мы не включали — тут вовсю шли обсуждения шансов Разукрашки, а потом и нового невероятного известия — Софья прошла в четверть финала.

— Выиграет, помяните мое слово, — твердо обещала Марина, догоняясь после обеда порцией картошки фри, — она всегда об это мечтала.

— Мало ли, кто о чем мечтает, — пожала плечами Зинаида, — ты вот может балериной хотела стать…

Кухня поддержала шутку дружным хохотом, на глазах Марины выступили слезы. Помощь же внезапно пришла откуда не ждали — от того самого темноволосого официанта по имени Родион, которого ежедневно радовала румянцем бригадир.

— Да-да, — ставя в сервизную мойку тарелки, подтвердил он, — вы вот, Зинаида Максимовна, небось дегустатором мечтали стать, а получилась из вас только алкоголичка.

Зинаида, крайне нервно реагирующая на любые намеки на свою любовь к алкоголю, побагровела от ярости, но не посмела возразить — Родион был племянником директора и никогда не скрывал, что получил эту работу по блату. Лиза, вошедшая следом, расхохоталась, а Марина, пунцовея щеками, благодарно улыбнулась защитнику и отодвинула тарелку с картофелем.

Мне было интересно увидеть участие Софьи, и я нашла в интернете ролики с ее выступлениями. Мое первое впечатление о ней меня не обмануло: Разукрашка и впрямь была рождена петь. Она словно парила над залом, беря высокую ноту, и счастье, написанное на ее лице, было красноречивее любых слов: Софья жила музыкой, и лишь тот мир мог сделать ее счастливой. Мне было горько от мысли, что еще немного — и она вернется домой, в мир гадких людей и грязных тарелок, в мир жестокий, лишенный голоса… слуха… а возможно — и сердца…

Еще три дня спустя ресторан гудел, словно пчелиный рой — Разукрашка прошла в полуфинал. И уже никто не сомневался, что она станет победительницей — жюри, безжалостно вырезающее остальных претендентов, было невероятно благосклонно к Софье. Впрочем, она вполне того заслуживала. Я верила, что у нее иное будущее, не связанное с нашим рестораном… Мне очень хотелось в это верить, ведь настолько яркому человеку не было места среди тусклых, черно-белых людей.

Финал конкурса мы опять встречали на работе. По общей договоренности Лиза в тот день отдала свои столики Родиону, чтобы иметь возможность смотреть шоу и своевременно приносить новости на кухню. Все пребывали в заметном напряжении — что было странным, учитывая всеобщую неприязнь к Разукрашке. Работа шла своим чередом, но мы ежеминутно прислушивались к шагам из зала, и оборачивались на каждого официанта в надежде, что это Лиза.

Перед самым началом шоу в зал повалили посетители, и поварам стало не до Софьи. Почти час на кухне царила суматоха, повара готовили одновременно по десятку блюд, и оттого мы не сразу заметили тихо стоящую возле раздачи Лизу.

— Ну как там? — пробегая мимо, спросила первой заметившая ее Маришка.

— Софьи нет, — пробормотала Лиза, пожав плечами, вид у нее был растерянный.

— Как это нет? — вырвалось у меня.

— Они вернули на ее место девчонку, которая срезалась в полуфинале, — ответила Лиза, крутя в пальцах скомканную салфетку, — сказали, что Софья Лисицына отказалась от участия и покинула проект. Фигня какая-то…

— Струсила? Фу! — тут же отреагировала Далия, ставя на раздачу бифштекс с грибами. — Она просто испугалась, вот и свалила… Ротару, блин! А мы поверили!

— Да небось ноги перед продюсером не раздвинула, — тут же постановила Лиза, — там же все через койку.

— А может и раздвинула, да там к этому еще приплатить надо за первое место, — со злорадством добавила Зинаида, — там одни шлюшки на этих шоу. А Софья у нас детка-незабудка!

Меня затошнило, и я, быстро поставив на раздачу рыбу с цветной капустой в сухарях, покинула кухню. Умывшись в туалете, я присела на закрытую крышку унитаза, ощущая, как текут по щекам злые слезы. Чувство гадливости не отпускало меня, не хотелось возвращаться на кухню к этим двуличным и завистливым людям, но еще труднее было осознавать — я ничем не лучше их…

Всю следующую неделю кухня и официанты, не замолкая, гудели о последнем выпуске шоу «Песня», откуда непостижимым образом пропала лидирующая на тот момент Софья. Высказывались самые разные предположения, обмусоливались уже прозвучавшие, и с каждым новым спором нам было все труднее дождаться возвращения Разукрашки, чтобы услышать ее историю из первых уст.

Мы ожидали выхода Софьи на работу в пятничную смену, и уже предвкушали — кто ее историю, а кто —

будущие насмешки над несостоявшейся звездой. Лиза и Зинаида привычно перехихикивались, когда перед самым закрытием ресторана на кухне внезапно возник директор Дмитрий Арнольдович. За его спиной маячила средних лет женщина, одетая в простое пальто до колен. Все присутствующие недоуменно уставились на директора — повара нам были не нужны, да и время — около полуночи — для найма на работу было неподходящее.

— Вот, — тихо сказал директор женщине, указав на нас, — это смена, с которой она работала, — и добавил, обращаясь уже к нам. — Это мать Софьи Лисицыной, хотела поговорить с вами.

Мы удивленно переглядывались, ничего не понимая. Софья должна выйти завтра на работу, но даже если она заболела, к чему посылать мать, да еще так поздно? Женщина была очень похожа на Разукрашку — хотя, скорее наоборот, Софья была похожа на мать — такая же рыженькая и кудрявая, с яркими глазами, но пострижена почти под мальчика.

— Присаживайтесь, — предложила, указав на стул, Маришка, — что-то произошло? Мы все переживали, — на этом слове она чуть запнулась, — когда Софья ушла с проекта «Песня»…

— Сонечка заболела, — сдавленно ответила женщина, — она не сможет больше работать…

Она начала говорить, и чем дольше, тем сильнее сжималось что-то внутри.

У Софьи была опухоль мозга, совсем маленькая, с горошину, она была в замершем состоянии последние два года. Врачи называли это ремиссией. Ей требовалась операция, но делали подобную только в Москве, и она стоила денег. Нет средств — очередь на три года, Софья очень хотела ее дождаться, а кроме нее в семье было трое маленьких братьев. Но тут появился шанс попасть на шоу, где главным призом был контракт на двадцать тысяч долларов.

— Она так надеялась победить, — говорила женщина, представившаяся Еленой, — это был ее шанс набрать денег на операцию. А еще она мечтала петь, очень это любила, — она грустно улыбнулась, не замечая наших вытянувшихся по мере ее истории лиц, — дома вечно напевала, посуду ли мыла, убиралась — просто колокольчик, а не девочка… Я не хотела, чтобы Соня работала, говорила — уходи, сиди дома, — а она не соглашалась, отвечала, что ее здесь любят, просят петь… — Елена заплакала. — Она же работать пошла, чтобы мне с малышами помочь, ее отец умер, когда она школу заканчивала. Тогда же и диагноз поставили. У нее голова сильно болела всегда, хорошо хоть лекарства бесплатные были… Спасибо вам огромное… что Сонечке здесь было легко.

— А где она сейчас? — прошептала, прикусив губу, Лиза.

— В клинике, — Елена вытерла слезы. — Прямо за кулисами приступ случился — нужно было на сцену выходить, а у нее кровь из ушей пошла, и пена ртом… Вот ее и сняли с проекта. Теперь надо очередь ждать, но ничего… Соня подождет, там всего год осталось.

— А сколько нужно? — спросил Василек.

— Четыреста тысяч вместе с дорогой и проживанием, — Елена поднялась и запахнула пальто. — Ладно, мне пора, дети одни дома. Я только из клиники, хотела вас поблагодарить, а то потом мало ли… вдруг время не найдется.

— Стойте! — с трудом дыша от стянувшего грудь тугого обруча, я запустила руку в карман, где лежали три тысячи рублей — отданный Далией с сегодняшней зарплаты долг. — Возьмите для Софьи.

— Зачем? — Елена испуганно шарахнулась. — Не нужно, мы сами…

— Это на операцию, — я силой всунула деньги ей в кулак. — Лишними не будут, скопите быстрее.

— Вот еще, — Василек положил на стол еще пять — его сегодняшние чаевые, — для Соньки. Она классная, никогда надо мной не издевалась.

Я отстраненно наблюдала, как один за другим мои коллеги запускали руки в карманы и передники, кто-то сходил в раздевалку за кошельком… Зинаида, ни разу не сдавшая деньги никому из коллег — будь то рождение ребенка или похороны чьего-либо родственника — положила на стол две тысячи рублей, пробормотав: «Пусть поправляется, чучундра». За десять минут мы собрали для Разукрашки почти пятьдесят тысяч.

— «ВКонтакте» есть ветка, где собирают деньги на помощь больным людям, — пробормотала Лиза, — я кину туда запрос. Фотка Софьина у меня есть, с восьмого марта осталась.

— Спасибо вам, — снова заплакала Елена, — Сонечка была права, вы такие чудесные люди…

Она ушла, а «чудесные» люди все сидели вокруг раздаточного стола, не глядя друг на друга: каждый боялся увидеть осуждение в чужих глазах. Я не была исключением, вина съедала меня — сколько раз я порывалась одернуть кого-то, смеявшегося или орущего на Софью, но останавливала себя, боясь оторваться от коллектива, показаться глупой или смешной… А сколько таких как я — боящихся поступить правильно лишь потому, что их «правильно» отличается от большинства? Жизнь Софьи здесь, с нами, могла иметь иной оттенок, но разве это важно для человека, способного раскрасить даже мрак… Петь, когда глаза застилала адская боль, и улыбаться чужой ненависти…

Директор, желающий помочь, решился на невероятный шаг — на входе в ресторан он поставил щит с фотографией Софьи и просьбой о помощи. Постоянные посетители, отлично знавшие Разукрашку, клали деньги в специальную банку, стоявшую на барной стойке, и добавляли к ним записочки с приветами и пожеланием скорейшего выздоровления. А уже через месяц Елена увезла Софью в Москву.

* * *

Новогодние праздники — потрясающая пора для детей, семей и влюбленных. Но повара и официанты в это волшебное время с нетерпением ждут выходных, к вечеру начиная тихо ненавидеть посетителей, заказывающих какао и бесконечные кружки глинтвейна.

Я заканчивала украшать имбирные печенюшки, когда на кухню влетела ошалелая, с горящими глазами Лиза.

— Ребята, Елена звонила! — не сдерживая улыбки, выкрикнула она. — Софью прооперировали, врачи говорят — шанс есть!

— Надо выпить за ее здоровье! — тут же отреагировала Зинаида. — По чуть-чуть надо, чтобы выкарабкалась быстрей.

Наше «по чуть-чуть» затянулось до трех ночи. Хмельные и веселые, опьяненные надеждой на новогоднее чудо, вы вышли из ресторана и стали ловить такси. Маришка жила недалеко, и Родион вызвался проводить ее, чем вызвал бурю шуточек и смешков от наших девчонок, но ему, видимо, было все равно.

Я же смотрела на падающий снег, и думала о Софье, которая даже будучи далеко от нас, осуществила свою мечту — раскрасила мир тусклых людей, научившихся видеть цвет в серой повседневности. Черно-белое для них постепенно раскрашивалось улыбками, смехом, дружбой — тем, без чего, наверное, можно быть человеком, но очень трудно им оставаться…

* * *

Разукрашка умерла в конце января. Врачи наперебой убеждали Елену, что все протекает как нельзя лучше, но умолчали о главном — опухоль Софьи была неоперабельной. Вмешательство лишь слегка облегчило ее страдания, но уже не смогло ей помочь.

До марта на нашей кухне стояла гнетущая тишина. Магнитофон Маришка вернула директору — музыка постоянно напоминала нам о Софье, а многие все еще не простили себя за гадкое отношение к Разукрашке. Да и как могло быть иначе, ведь эти ошибки исправить было уже невозможно. Мое заявление об уходе лежало у меня в кармане — его осталось только заверить у директора.

— О, смотрите, — сказала в один из дней Далия, беря в руки выбитый чек на салат Цезарь, — а ведь сегодня первый день весны. Она любила весну, и песни все выбирала весенние…

— Лаванда… горная лаванда… наших встреч с тобой… синие цветы… — раздалось внезапно за моей спиной. Я обернулась и увидела Марину, вытирающую текущие по щекам слезы.

— Лаванда, горная лаванда, сколько лет прошло…

— …но помним я и ты…

Я взглянула в сторону раздачи — с полными слез глазами, Марине подпевали Зинаида и Далия.

— А у вас весело, — пробормотал зашедший на кухню за борщом Василек и улыбнулся. — Ей бы понравилось.

— Только Бабкину не пойте! — фыркнула промелькнувшая Лиза, унося в зал детские сырники.

Девчонки продолжали напевать, тут же беззлобно переругиваясь на тему отсутствия слуха и голоса друг у друга. И с каждым звуком обруч, давящий на грудь всякий раз при упоминании Разукрашки, становился все слабее.

— Инна! — на кухне появился Дмитрий Арнольдович. — Ты хотела меня видеть?

— Нет, — я помотала головой, — уже ничего, спасибо…

Директор вышел, и уже не видел, как я, тихо напевая себе под нос, выбросила заявление об увольнении в мусорное ведро.

Эта весна обещала быть очень яркой.