И миль немало впереди до сна (Miles to Go Before I Sleep) (джен)

Хедвиг до последнего не хотела бросать своего мальчика. Но больше ей ничего не оставалось.

Она видела, как крупный боров-мужчина развел костер и побросал в него все вещи Гарри. Мальчик умолял ее унести самые важные для него волшебные предметы подальше от мужчины, и она изо всех сил старалась выполнить его просьбу. Но при последнем перелете случилась беда: мужчина схватил сову и швырнул ее прямо в пламя.

Едва выбравшись из костра, она попыталась вернуться к своему мальчику, но это ей не удалось: страшный человек крутился вокруг да около, явно намереваясь вновь отправить ее на сожжение. Широко раскинув крылья, она все же смогла перепорхнуть соседский забор, оказавшись таким образом в безопасности.

Жгучая боль пронзила ее правое крыло. Хедвиг покрутила головой и обнаружила, что часть перьев начала тлеть. Она плотно прижала крылья к телу и нацелилась на участок подтаявшего снега между двумя автомобилями у забора. Быстрый полет вниз, затем короткая задержка в воздухе ‒ и вот она плавно приземлилась в спасительную влагу.

Послышалось шипение, и пламя заглохло, а над крылом поднялись струи дыма и пара. Холод показался райским блаженством.

Похлопав крыльями на пробу, Хедвиг вспорхнула на крышу автомобиля. Несмотря на некоторую скованность движений, она все же признала себя способной к полету. Решить было несложно: она, в конце концов, летала с тех самых пор, как выпорхнула из гнезда, а случилось это уже тридцать лет тому назад. Для волшебной совы такой срок был не слишком большим, но все же Хедвиг вполне хватало опыта понять, способна она к полету или нет.

Теперь пора было решить вопрос посложнее: что делать?

У совы было предчувствие, что грядущий год не принесет ее мальчику ничего хорошего. Слишком уж много студентов приходило в хогвартскую совятню поздней осенью и в начале зимы. Слишком много взволнованных детей, отправляющих домой свои письма. Слишком уж часто здесь появлялась добрая, круглолицая женщина, на которой лежала обязанность присматривать за больными учениками; она отправляла школьных сов к другим целителям то за советом, то за медикаментами. Вскоре после этого до сов дошли слухи: в замке поселился монстр, который причиняет вред ученикам.

Хедвиг в то время очень боялась за своего мальчика. Если бы она только знала, что впереди их ждет кое-что похуже...

Из одного из квадратных гнезд вышел человек и направился к автомобилю, махая в сторону совы руками и крича на нее. Хедвиг осторожно расправила крылья и взлетела ввысь, пока раздраженный владелец машины не успел подойти поближе. Скользя в воздухе над многочисленными рядами приземистых квадратных гнезд, она вновь вспоминала о доброй, круглолицей женщине. Пожалуй, ей стоит добраться до Хогвартса и привести эту женщину к Гарри.

Ее мальчик был болен. Его последнюю мольбу, направленную к Хедвиг, прервал глубокий, влажный кашель. И кроме нее некому было позвать на помощь. Вскоре ее взору предстало довольно значительное скопление людских жилищ ‒ они сами называют его Лондоном ‒ одни из которых устремлялись в небеса, словно искусственные деревья, созданные из камня и стекла. Она пролетала мимо всего этого, не теряя из виду ленты магии, ведущей к Хогвартсу.

Дорогу-то она, конечно, и без того прекрасно знала: Гарри был не первым мальчиком, с которым ей приходилось отправляться в Хогвартс.

Но эти мысли пришлись сове не по нраву. Она ухнула и пригляделась к улице, над которой пролетала в этот момент. Зоркие глаза мигом обнаружили несколько аппетитных крыс, но сейчас было не время устраивать трапезу.

Как же она обрадовалась указу, согласно которому все без исключения ученики обязаны были на каникулы разъехаться по домам: ведь это значило, что ее мальчик будет в безопасности от монстра, скрывающегося в замке. Вскоре Гарри пришел, чтобы посадить ее в клетку на время путешествия, и она увидела выражение его лица.

Тут-то она и вспомнила странных существ, с которыми прошлым летом он жил в одном гнезде: боров-мужчина, лошадь-женщина и их странный птенец, который и выглядел, и вел себя так, словно еще не проклюнулся из яйца. Вместо того, чтобы осмелиться выйти наружу и начать исследовать окружающий мир, он оставался внутри, проводя все время с родителями, которые должны были бы осознать, что их дитя давно уже не яйцо.

Но что было еще более странным и непонятным ‒ так это их обращение с ее мальчиком. Они визжали, рычали и огрызались на него. Они даже набрасывались на него и трясли, как трясет лисица свою добычу. Тем летом ей редко удавалось видеться со своим мальчиком ‒ разве что по вечерам. Он сворачивался клубочком на одной из кроватей, которые стоят у людей в каждом гнезде, и крепко закрывал глаза. Его тело было напряжено, словно камень, и так продолжалось до тех пор, пока сон не уносил его в своих объятиях.

Когда они с мальчиком прибыли сюда на прошлой неделе, все пошло прежним порядком; возможно, стало даже хуже. Люди визжали и рычали на него. Боров-мужчина даже шлепнул его, как медведь, вытаскивающий на берег лосося. Когда Хедвиг защебетала в знак протеста, мужчина принялся трясти ее клетку, за что и поплатился укушенным пальцем.

Но освобождение из клетки ей не светило ‒ напротив, боров-мужчина повесил на нее дополнительный замок. После этого она стала видеть своего мальчика еще реже. Однажды она заметила, как тот скреб щеткой пол в коридоре. Казалось, он чистит грязь лишь для того, чтобы птенец-яйцо в очередной раз мог испачкать пол еще сильнее. Хедвиг не могла уяснить смысл этого задания. Если им так уж хотелось, чтобы ее мальчик без конца повторял одни и те же движения, так почему бы не дать ему, например, поглаживать перья Хедвиг? Ей это было бы приятно, и уж точно несло бы в себе больше пользы, чем те действия, которыми они постоянно загружали его.

Однако по-настоящему Хедвиг заволновалась лишь тогда, когда и по вечерам перестала видеть своего мальчика. Поначалу он стал приходить очень поздно и заваливался на кровать, даже не умывшись, чтобы несколько часов спустя проснуться от грубого окрика. Но вскоре она и вовсе потеряла его из виду, лишь изредка слыша из дальнего конца гнезда скрипение его щетки. Иногда она слышала еще царапанье лопаты по тротуару, и в те дни мальчик ложился спать, весь дрожа, а на его тоненьком свитере оставался не до конца растаявший снег.

И все же, несмотря на эти неприятности, по-настоящему она за него никогда не боялась ‒ до того самого костра.

Хедвиг внимательно всмотрелась на территорию, над которой теперь пролетала. Лондон остался позади, и теперь под ней простиралось обширное белое пространство, в котором лишь изредка темнело дерево или забор. Ее полет потерял уверенность; в крыло словно впивались иглы ‒ это холодный воздух раздражал поврежденную кожу. Она призвала на помощь всю свою решимость и продолжила полет.

Она помнила, как приходилось ей совершать подобные перелеты много лет назад ради своего первого мальчика. На начальных курсах он просто обожал ее, часто приходил в совятню, принося угощение и ласково с ней разговаривая. В эти годы он отчаянно тосковал по дому, и ей приходилось нелегко, доставляя ему письма от родителей. После долгих перелетов ее крылья нередко болели, но один лишь взгляд на радостное лицо ребенка, получившего свое письмо, с лихвой окупал все неприятности.

А затем он вырос и позабыл о ней. Ее курчавый мальчик стал воином. А Хедвиг выбрала свой собственный путь, не желая больше заботиться ни о каком другом мальчике.

Крыло болело все сильнее и сильнее ‒ ей отчаянно хотелось передохнуть. Она поглядела на рощу и подумала о том, чтобы присесть на ветку и сложить свои усталые крылья.

Но вместо этого она продолжала лететь.

Она добралась до замка на закате. Солнце освещало холмистую местность пурпурными лучами.

Ее крылья болезненно пульсировали, мускулы ныли и все тело отзывалось болью. Каждое прикосновение ледяного воздуха к ожогам вызывало мучительную боль. От голода у нее кружилась голова, но несмотря на раны и усталость она не позволяла себе снижать скорость.

И вот теперь, когда до замка оставалось рукой подать, силы полностью оставили ее. Земля показалась гораздо темнее, чем это бывает при закате. Снежный покров ощутимо приблизился.

Ее тело закувыркалось и наконец упало в снег ‒ она успела лишь втянуть голову. Но и сейчас ее беспокоили вовсе не удар и холод, а всепоглощающее горе из-за того, что она подвела своего мальчика...

На нее навалилось странное оцепенение, которому она позволила захватить свое тело. Больше ей ничего не оставалось. Она вспомнила своего первого, курчавого мальчика. Он стал борцом против темной магии. Солдатом, который забросил ее задолго до того, как ушел воевать. А затем, незадолго до окончания войны, она доставила письмо его матери.

Письмо гласило, что он больше никогда, никогда не вернется домой.

А вот теперь и ей никогда не вернуться домой, к Гарри. Она думала о своей роли в его жизни. Она думала о том, что могла доставить ему тысячи извинений, написанных кем-то другим, но теперь, когда ее мальчик будет взывать к Небесам, ждать и надеяться, она так и не принесет ему долгожданного объяснения.

Она долго ждала своего первого, курчавого мальчика. Не дождавшись, поклялась, что второго не будет. Это было превыше ее сил: сперва испытать горечь разлуки, а затем узнать, что его больше нет в этом мире.

Но одним прекрасным утром она пролетала над Косым переулком. Видела крошечные людские фигурки и слышала доносящиеся снизу возбужденные голоса. Она и сама не поняла, как подлетела к владелице зоомагазина и предоставила ей возможность оценить нового питомца. Как позволила могучему человеку с темными глазами и курчавой бородой выбрать и унести себя.

И следующим, что она помнила, был сияющий взгляд зеленых глаз мальчика. Ее мальчика. Ее Гарри.

Хедвиг пошевелилась в снегу. Она боролась с оцепенением, перетекающим в обманчивую, смертельную теплоту. Сова попыталась издать боевой клич и выбраться из-под слоя снега, но вместо клича вышло невнятное карканье, а попытки преодолеть снеговой барьер лишь истощили последние силы.

Она с тоской взглянула на замок. В обычное время ей не составило бы никакого труда вспорхнуть на одну из узких башенок. Но теперь, когда солнце было готово вот-вот скрыться за линией горизонта, пространство вокруг нее казалось безграничным морем.

Ее острый взгляд зацепился за единственный клочок суши в этом море: одинокая темная фигура на белом фоне. Она словно на волнах приближалась к ней... нет, не так. Она вспомнила, что не могла сдвинуться с места. Волны вокруг нее были неподвижными. Лишь высокий черный силуэт нарушал белоснежный пейзаж, словно черный знак на светлом пергаменте.

Она закрыла глаза ‒ казалось, всего на миг ‒ и вот темная фигура уже склонилась над ней, закрывая доступ драгоценной теплоте от последних лучей заходящего светила.

Хедвиг всмотрелась вверх, и темная фигура, наконец, приобрела четкие очертания. Она знала этого мужчину. Вороноподобный человек с осторожными движениями и зоркими глазами. Прочие хогвартские совы не любили его. Он был добрым, но не особенно щедрым на похвалу или угощение.

Хедвиг, однако, запомнила его с самого первого прибытия в Хогвартс. Маленький, замкнутый мальчик настороженно озирался по сторонам во время завтрака в Большом Зале. Он напоминал птенца, которого чересчур рано вытолкнули из гнезда. Мальчик, который не мог скрыть своего восторга в те редкие дни, когда ему приходило письмо или посылка.

Он напоминал Хедвиг Гарри.

Человек заговорил, и Хедвиг ощутила в словах импульс магии ‒ это значило, что она сможет его понимать. Как разительно отличался его голос от мяукающих и лающих звуков, на которые не скупились люди, делившие летом гнездо с ее мальчиком.

— Сова Поттера, так? ‒ пробормотал мужчина.

Если бы Хедвиг не была столь ослаблена, она бы клюнула мужчину за нахальство. Сова Гарри Поттера, кто бы мог подумать! Как будто сова могла принадлежать мальчику. Это Гарри был ее мальчиком. Люди всегда путали естественный порядок вещей. Она издала слабое уханье, в котором, тем не менее, безошибочно различалось возмущение.

Уголок его губ дернулся вверх.

‒ Ох, я не намеревался никого оскорблять, ‒ пристальный взгляд его темных глаз пробежал по ней, задержавшись на поврежденном крыле.

Мужчина осторожно ощупал пальцами ожог, после чего опустил руку в один из карманов. Он смазал поврежденное место чем-то маслянистым, но прикосновение показалось сове весьма далеким. Все было слишком далеко от нее. Затем вдруг стало темно и тепло, и она поняла, что оказалась прижата к груди и прикрыта мантией. Она вздрогнула от облегчения. Но дрожь моментально перекинулась на все ее органы, сотрясая тело. Странно, что причиной этому стало именно тепло.

Она почувствовала прикосновение волшебной палочки, после которого сквозь ее тело пронесся поток тепла. Дрожь ослабла. А затем ее сжало и протащило сквозь узкую трубу ‒ хотя все это время ее бережно укачивали руки мужчины. Она напряглась, пытаясь бороться с неприятным ощущением.

Когда человек раздвинул края мантии, сова с изумлением обнаружила себя перед тем же квадратным гнездом, которое оставила сегодня утром. Она даже могла различить запах костра, разожженного боровом-мужчиной.

Человек ослабил хватку, и она попробовала расправить крылья. Ожог давал о себе знать, но ужасное оцепенение отступило. Она вспорхнула мужчине на плечо, пригнувшись, когда тот прикоснулся кончиком палочки к замку и вошел в жилище.

Трое существ, с которыми Гарри делил гнездо, сидели в гостиной на диване, увлеченно глядя на мерцающий ящик. Подняв взгляд на нее и темного человека, они пооткрывали рты, словно голодные птенцы.

— Где он? ‒ спросил вороноподобный мужчина.

Комната взорвалась какофонией: боров-мужчина вскочил и принялся пронзительно верещать, женщина-лошадь вцепилась в его руку, а мальчишка свернулся калачиком и жалобно завыл.

— Тихо, ‒ скомандовал человек. Его слова утонули в шуме. Но когда он поднял палочку, воцарилась тишина. Причем немедленно.

— Я один раз уже спросил, ‒ промолвил человек, и звук его голоса был похож на шипение капель дождя, коснувшихся раскаленного асфальта. ‒ И дважды повторять не собираюсь.

Тогда женщина дрожащей рукой указала на лестницу.

Через пару мгновений Хедвиг с мужчиной оказались у кровати ее мальчика. Перепорхнув на спинку кровати, Хедвиг всмотрелась в ребенка. От кожи Гарри исходило тепло; его темные волосы прилипли ко лбу и вспотевшим вискам. Дергание век выдавало беспокойное движение глаз ‒ вероятно, ему снилось нечто малоприятное.

Человек встал на колени перед кроватью ее мальчика; темные волосы завесой упали на его лицо, когда он наклонился вниз. Прислушавшись, он нахмурился, и с каждым хриплым вдохом мальчика складки на лбу мужчины становились все глубже.

— Вот приспичило же вам взять и испортить мне каникулы, Поттер.

Хедвиг при этих словах щелкнула клювом, но мужчина не обратил на нее внимания. Он взял со стола очки, засунул их в карман и со странным выражением лица поднял ее мальчика на руки. Был ли то гнев? Нет, навряд ли. У Хедвиг не оставалось времени размыслить над этим вопросом, так как складки на его лбу вскоре разгладились. Он протянул Хедвиг руку, и спустя мгновение она ощутила то же сдавливание, что и несколько раньше. Открыв глаза, она увидела перед собой громаду Хогвартса.

Что за унизительный способ путешествий!

Человек вошел в замок и направился к больничному крылу; Хедвиг так и осталась сидеть у него на плече. Уложив мальчика в кровать, он укрыл его одеялом. Затем он взмахнул палочкой, и рядом с кроватью появилась жердочка. Сова проигнорировала ее, спланировав на кровать. Человек на это что-то недовольно проворчал, после чего развернулся и выбежал.

Тени наполнили лечебницу. Несколько свечей под потолком являлись единственным источником света. Хедвиг присматривала за своим мальчиком, который периодически беспокойно ворочался во сне.

Вскоре вернулся мужчина с какими-то пузырьками в руке. Его бледные пальцы прижимались к темным, влажным волосам ее мальчика, пока он опрокидывал пузырьки один за одним в глотку ребенка. Гарри было тяжело глотать, и он застонал во сне, но спустя несколько мгновений его дыхание стало глубоким и чистым, а беспокойные движения сошли на нет.

Человек вновь уложил его на подушку, выудил из кармана очки и аккуратно положил их на тумбочку, после чего сел на неудобном жестком стуле у кровати. Повисла продолжительная тишина: и мужчина, и Хедвиг наблюдали за сном Гарри.

— Мне вскоре придется уйти, ‒ пробормотал он. Протянув руку, он коснулся покрывала. ‒ У меня есть обязанности, ‒ он нахмурился и поправил себя: ‒ Другие обязанности. ‒ Поглядев на камин, он добавил: ‒ Кто-то должен за ним проследить... Поппи...

На этот раз Хедвиг все же клюнула его в ладонь. Он отдернул руку и смерил ее гневным взглядом. Хедвиг негодующе посмотрела в ответ. Кто-то должен за ним проследить! Не следует так ее оскорблять!

Мужчина изучающе посмотрел на сову и криво усмехнулся.

‒ Я так понимаю, дополнительные сиделки не требуются.

Он поднялся, продолжая потирать свою ладонь. Отойдя от кровати, он еще раз обернулся и взглянул назад. Его глаза были затуманены, а на лице вновь появилось то странное выражение. Нет, это определенно был не гнев.

— Надеюсь, ты будешь нести свою службу с таким же усердием. Мальчишке понадобится вся возможная помощь, ‒ он оглядел спящего на кровати ребенка. ‒ Я вернусь утром. До тех пор постарайся не дать ему в очередной раз подвергнуть свою жизнь какой-нибудь опасности.

И с прощальным взглядом темная фигура исчезла в дверном проеме.

Хедвиг поудобнее устроилась на матрасе неподалеку от Гарри. Ее мальчик повернулся и обвил ее руками, тихо вздохнув во сне.

Она продолжала свое бдение, не сводя глаз с дверного проема. Она знала, что мужчина обязательно вернется ‒ слов на ветер он не бросал.

Человеческие эмоции зачастую были для нее неясны, но на этот раз она поняла все. Его лицо выражало не гнев. Возмущение, неохоту, но в то же время ‒ верность, опеку и клятвенное обязательство. Ей были знакомы все эти чувства ‒ именно их испытала и она, впервые увидев Гарри. Выбрав его своим мальчиком.

Человек с темными глазами тоже сделал выбор. Хедвиг это поняла, и необъяснимый мир наполнил все ее существо.

Он тоже считал Гарри своим мальчиком.