Не такой ценой (джен)

Смог бы мальчик, которым вы были, гордиться таким мужчиной, как вы?

Лоренс Питер

Наконец наступило лето, и ветер был теплым и душистым. Сегодня он дул с юго-запада: обнимал одноэтажный коттедж, выстроенный в незапамятные времена на вершине плоского холма, залетал через распахнутые окна на кухню, подхватывал там запахи готовящегося обеда и нес их вниз, вместе с ароматами вереска и меда, в размытый юрким ручейком овраг.

Утро, ленивое и размеренное, незаметно перетекло в полдень. Шестилетний Ал Муди распластался на упавшем в ручей дереве, выставив бледные ноги в закатанных льняных штанишках на солнце, обычно скупое даже летом, но сегодня расщедрившееся на тепло, а спину и голову укрыв в кружевной тени дуба, простоявшего здесь, наверное, несколько сотен лет. Под тощим мальчишеским животом лежала кое-как свернутая тонкая курточка, одной рукой Ал подпирал голову, а другой пытался ухватить мальков, снующих стайками между облепленных тиной камней. Лето только начиналось, и у Аластора впереди была целая жизнь, полная зеленых яблок, ловли бабочек, лазанья по деревьям и трескотни сверчков.

— Пап, а море далеко? — спросил он, не отрывая взгляда от ручья.

Мужчина лет сорока, высокий и темноволосый, сидел тут же, в овраге, прислонив спину к нагретому стволу старого дуба. Он немного опустил газету, чтобы видеть сына.

— Море? Морей-то вокруг полно, ты про какое спрашиваешь? Северное, Кельтское, Ирландское, Гебридское или, может быть, про Атлантический океан?

— А которое ближе всего?

— Ну, это известно — ближе всего к нам Северное море. До него побольше восьмидесяти миль будет, а с другой стороны Шотландии — океан, до него сто пять миль.

— А сколько до Лондона?

— Без малого пять сотен миль.

Мальчик уселся на бревне и недоверчиво посмотрел на отца.

— А сколько до Уэйтмута, где живет тетка Маккенна?

— Пятьсот восемьдесят пять миль.

— Брешешь! Не можешь ты все это знать! — выдохнул Ал.

Грегор Муди поднялся на ноги, с наслаждением потянулся, хрустнув позвонками, и подсел к сыну на бревно, добродушно отвешивая ему легкий подзатыльник.

— Я тебе покажу, брешешь. Ишь ты, отцу хамить! Во-первых, я никогда не вру, а во-вторых, вообще многое знаю наверняка, — ответил он. — Вот скажи-ка мне, сколько шагов отсюда, от этого самого дерева, до крыльца нашего дома?

Аластор пожал плечами.

— Ровно двести девяносто семь. А от крыльца до колодца — тридцать шесть. От колодца до забора всего ничего — десять шагов.

— Это ты все сам сосчитал?

— Сам, — Грегор взлохматил темные волосы сына. — А ну-ка глянь, что это там в ручье?

— Где? — Ал снова улегся на бревно и свесился вниз.

— Да вот же, вон там!

Аластор поерзал, пытаясь наклониться еще ниже и не сорваться при этом в воду. Он нахмурился и прикрыл обрамленные пушистыми ресницами глаза, чтобы играющие на воде солнечные блики не мешали рассмотреть, что же такое заметил в ручье отец. И вдруг в лицо ему ударил фонтан брызг. Отплевываясь и возмущенно шипя, все равно что деревенский гусь, мальчик ринулся на берег. Отец хохотал, согнувшись пополам и упершись ладонями в колени.

— Никогда не забывай про бдительность! А теперь скорей домой, обедать, мамка небось уж заждалась.

Всю дорогу до дома Ал вслух считал шаги. До склона оврага — пятьдесят девять, по извилистой тропинке вверх — двести восемь. Вот и валун, похожий на огромного гнома, — до дома оставалось пройти еще треть дороги, а счет уже перевалил за три сотни.

— И все же ты обманул меня. Тут вон сколько шагов — куда больше, чем ты говорил.

— Это у тебя ноги короткие, оттого и шагов больше. А моих тут двести девяносто семь, — фыркнул Грегор.

Они продолжили путь. Солнце стояло высоко, припекая совсем не по-шотландски, в небе за мошкарой носились юркие ласточки, жужжали над медоносными соцветиями пчелы. Аластор запыхался и шумно дышал сквозь зубы. Воздуха не хватало, сердце колотилось одновременно в груди, в горле и в висках, но отец не замечал его усталости, и мальчик не собирался жаловаться — меньше всего он хотел прослыть нытиком.

Внезапно со стороны дома раздался матушкин голос:

— Срочное сообщение от Тесея. Приказано немедленно явиться в штаб!

Грегор тяжело вздохнул — это был первый выходной за последние три недели, да и его уже не удастся провести с семьей.

— Ну вот что, малой. Мне нужно в Аврорат, ступай домой, да не вздумай ждать, буду поздно.

Он вытащил палочку, быстро застегнул рубашку на все пуговицы и приготовился аппарировать. Аластор с горящими глазами ухватил отца за рукав:

— Возьми меня с собой! Я не буду мешать, обещаю! Ты меня даже не заметишь!

Отец опустился на колено и положил тяжелые ладони на плечи сына.

— Не сейчас. Ты еще слишком мал, а там всякое может быть. Вот подрастешь, тогда поглядим.

— Я уже большой! — топнул ногой Аластор.

— Э-э-э, братец. Поживи с мое, тогда и перечить берись. А то ты все споришь, а мозгами пошевелить — времени не хватает. Сказано — мал еще.

— А когда я вырасту? — сдерживая слезы, спросил Ал.

— А вот как сможешь дойти от ручья до дома за двести девяносто семь шагов, так, почитай, и взрослый, — хохотнул Грегор.

Он еще раз потрепал сына по голове и аппарировал. Аластор шмыгнул носом, вытер набежавшую на ресницы каплю рукавом и побежал домой.

— Мама! — закричал он, врываясь на кухню. — Отец обещал взять меня на задание, когда я вырасту!

Рослая женщина с жестким лицом и тонким шрамом, виднеющимся из-за высокого горла глухого темного платья, отряхнула руки и строго поглядела на сына.

— Это уж вряд ли, Аластор. С новой недели отца переводят на другую должность, и он перестанет участвовать в операциях.

У Ала от вновь подступивших слез задрожала нижняя губа. Он боготворил родителей — заслуженных авроров — и мечтал походить на них, стать таким же бесстрашным и умелым магом на страже покоя волшебной Британии. Посмотреть, хоть одним глазком, на то, как сражаются отец и матушка, было его самой заветной мечтой, даже квоффл с автографами «Уинбурнских ос» он желал не так страстно.

— А ты возьмешь меня с собой, когда отпуск кончится?

— Ишь чего! Аврорат — не место для детей. Я и папе скажу, чтобы думать о таком забыл. Глупости какие!

Недовольно ворча, она вернулась к разделочной доске и ножам, которые, повинуясь ее воле и магии, шинковали капусту. Аластор упрямо сжал губы — отец обещал, а он всегда держит слово, и даже матушка не сможет ему запретить! Значит, за оставшееся время надо во что бы то ни стало пройти путь от ручья до крыльца за эти двести девяносто семь шагов и стать взрослым.

Попытки Аластор начал уже на следующее утро. Он быстро проглотил парочку кексов с миндалем и изюмом, которые так чудесно удавались матери, даже не заметив их вкуса, и убежал на ручей. Для начала Ал прошел весь путь до крыльца, считая шаги. Для своих лет он хорошо знал цифры, но все же загибал пальцы после каждого произнесенного «сто», для верности.

Дойдя до истертых каменных ступеней, ведущих в дом, Ал горестно вздохнул — четыреста сорок пять. Слишком много… Он снова вернулся в прохладу оврага и принялся чертить подобранной палочкой на песке не дававшие ему покоя числа. «Надо попробовать делать шаги подлиннее», — подумал он и снова отправился покорять тропу. Ал сделал еще несколько попыток, стараясь шагать шире, но все равно не получил нужного результата.

К обеденному времени он совершенно выбился из сил. Мрачный и взмокший, Аластор сидел за выскобленным деревянным столом и без аппетита жевал мясное рагу, размышляя, как же высчитать правильную длину шага. Он умел складывать и вычитать, но тут требовались какие-то более сложные арифметические действия, и решение ускользало от него, как давешние мальки от пальцев. Просить о помощи мать было бессмысленно — она сразу обо всем догадается и только отругает за то, что он никак не выкинет дурную идею из головы. Отец домой, похоже, еще не приходил, да и Аластор чувствовал, что эту проблему должен решить сам, иначе разве сможет он на самом деле называться взрослым? Возможно, его выручит кто-нибудь из окрестностей Инша, там полным-полно мальчишек, которые наверняка ходят в свои магловские школы. Дорогу Ал знал хорошо — папа несколько раз брал его с собой на деревенские праздники. Ему, правда, запрещалось ходить так далеко одному и разговаривать с незнакомцами, тем более маглами… Аластор взвесил все «за» и «против» и решил, что в случае успеха он будет считаться взрослым, а взрослых не ругают и тем более не порют. И отправился в путь.

Дорога до Инша, небольшого поселка, зажатого с одной стороны подступающими болотами, а с другой — молодыми посадками, была нетрудной, но Аластор, впервые шедший по ней в одиночку, немного трусил. Тут водились бездомные псы, и ему постоянно чудился лай. На всякий случай он подобрал крепкую рогатину и пошел с максимальной скоростью, которую мог развить, не переходя на бег, шепча под нос: «Никто меня не тронет безнаказанно» [1].

Но самое страшное испытание ждало его в самой деревне. Тут и правда было полно мальчишек постарше Ала: они перекидывали друг другу латанный-перелатанный овальный мяч на вытоптанном пустыре на окраине деревни, а некоторые даже смолили окурки в сторонке, хохотали и сквернословили. Аластор вытащил из кармана мятый обрывок «Ежедневного Пророка» с написанными на нем крупным детским почерком цифрами и сделал нерешительный шаг к прочерченной в сухой земле линии, обозначающей ворота. Один из пареньков обернулся на шум, смерил мальчика недобрым взглядом и смачно сплюнул коричневатой от табака слюной сквозь щель между зубами. Аластор скомкал бумажку, медленно развернулся и пошел обратно, стараясь выглядеть спокойно. Это не было трусостью — отец всегда говорил: «Стоящий аврор не бросается очертя голову в пекло». А лезть со странными просьбами к недружелюбно настроенным взрослым парням, тем более к целой компании маглов, было настоящим безрассудством.

Аластор вернулся к ручью. Он сильно устал, был голоден и расстроен. Больше всего ему хотелось сейчас сесть у высокого отцовского кресла, опереться спиной о его ноги и послушать очередную байку о жуликах из Лютного. Жаль, что уже через каких-то пять дней папа сменит работу и новых историй больше не будет, как не будет и возможности побывать с ним на самом настоящем задании авроров! Аластор зачерпнул холодной воды из ручья, побрызгал себе в лицо и решительно встал.

Следующие два дня прошли абсолютно одинаково: Ал просыпался, завтракал, для вида прихватывал сачок и отправлялся к ручью. Отец дома практически не появлялся — случилось что-то серьезное, в газетах мелькали тревожные сообщения о беспорядках по всей стране и даже убийствах, и глава Аврората требовал присутствия всех сотрудников без оглядки на выходные и отпуска. Досрочно вышла на работу и миссис Муди. Аластора оставили на попечении нянюшки Иннис, дряхлой на вид старушки, которая помнила малышом не только Грегора Муди, но и его батюшку, мистера Кестера Муди. Несмотря на свой неказистый вид, она сумела бы при необходимости как следует огреть проказника тростью по хребту, но все же возраст брал свое, и она могла неожиданно провалиться в сон, выпустив вязание из ослабевших пальцев, да к тому же была подслеповата. Так что Ал не переживал на тот счет, что нянюшка Иннис заметит его странные прогулки и расскажет о них родителям.

До обеда Аластор проходил дорогу от ручья к крыльцу шесть-семь раз и еще около пяти до тех пор, пока не начинало темнеть. Он не спешил, экономил силы и тщательно продумывал, куда поставить ногу, чтобы случайно не оступиться и не сделать лишнего шага. С каждой проходкой количество сделанных шагов уменьшалось, а привалы, устраиваемые на бревне у ручья или в теньке под крыльцом, наоборот, увеличивались. И все же Ал был мальчишкой, поэтому не упускал случая насладиться летом и сходил с тропы, чтобы полакомиться земляникой, замеченной вдруг на залитом солнцем склоне холма, или, отыскав подходящие соломинки, поизмываться над оводами, в изобилии водившимися в этих краях из-за близости Иншских болот.

За два дня до крайнего срока Аластор выучил дорогу от ручья к крыльцу настолько хорошо, что знал каждый камушек и замечал, где распустились новые цветы, а где теплыми боками примяли траву собаки. Он сократил количество сделанных шагов до трехсот пяти и был полон радостного предвкушения: еще одна-две попытки, и цель будет достигнута!

Это случилось тем же вечером. Ал уже прошел полпути и замер на минутку, чтобы перевести дух — все же взбираться на холм по осыпающейся тропинке, да еще следить за тем, чтобы ступать в строго определенные места, ведомые только ему одному, было не просто. Прямо на его глазах овраг затянуло дымкой легкого тумана. Воздух, еще минуту назад теплый и ласковый, как-то разом набряк влагой и похолодел, рождая мелкие мурашки в районе копчика. Аластор огляделся и понял, что солнце вот-вот скроется — лишь четвертушка светила выглядывала из-за горизонта, окрашивая склоны, обращенные к нему, в золотисто-малиновые оттенки. На тропинку с каждой секундой наступал вечер, запахло мокрой пылью. Ал встряхнулся — няня Иннис, даром что плохо видит, за нарушение комендантского часа карала строго, без всякого почтения обходясь с Аласторовыми ушами. Он потер левую мочку, припоминая последний раз, когда вызвал гнев нянюшки, подобрался и зашагал, привычно сильно выбрасывая вперед ноги, по уже с трудом различимой тропинке. Двести девяносто, двести девяносто один, двести девяносто два… У Ала оставалось пять шагов, и никогда еще он не был так близок к успеху. Он снова остановился, приглядываясь к небольшому отрезку садовой дорожки, отделявшему его от крыльца. На кухне хлопнула створка окна, няня Иннис высунула свою седую голову и, распугивая сверчков, устроившихся на засаженной шпорником [2] клумбе, крикнула как-то особенно тревожно, как кричит вечерами выпь на Иншских болотах:

— Аластор!

— Иду, нянюшка! — отозвался Ал, прикидывая, сможет ли покрыть последние футы за пять шагов.

Он покрутил головой, помахал руками, зачем-то разминая суставы, зажмурился и прыжками понесся вперед. Шаг, два, три, четыре… Есть! На пятом счете Аластор приземлился на первую ступень крыльца, больно подвернув при этом ногу. Но травма ничуть не опечалила его: он справился, смог, сумел!

Прихрамывая и сияя почище новенького галлеона, Ал ввалился в гостиную, где, сидя на самом краешке кресла и стиснув руки на коленях, поджидала его няня.

— Аластор, присядь, — начала Иннис.

Он послушался. Внутри у него все ликовало, он предвкушал, как невзначай обронит за завтраком что-то вроде «Знаешь, отец, а я вчера прошел от ручья до крыльца всего за двести девяносто семь шагов», представлял себя среди суровых и закаленных в боях авроров, непременно покрытых шрамами так же щедро, как и славой. Он грезил наяву и не замечал, что в доме сильно пахнет чемерицей [3] и что на низком столике стоит пустой флакон темного стекла, явно взятый из матушкиных запасов лечебных зелий, что на сухих, будто пергаментных щеках няни отчетливо видны мокрые дорожки.

— Сынок, мужайся, — Иннис всхлипнула, — твои родители… Дай мне сил, Мерлин… Грегор и Ишбел, они погибли.

Аластор не поверил своим ушам. Что за глупые шутки? Мама с папой по… погибли? Так не может быть, не бывает…

— Я сообщила твоей тетке Маккенне. Она приедет завтра, — нянюшка шумно высморкалась и запричитала высоким голосом, срывающимся на вой: — Бедное дитятко, сиротой остался! Кто ж, кроме матери с отцом, о тебе позаботится! Гонялись за шушерой всякой, а про сына-то, про кровинушку, и не подумали… Кончилось детство, годки золотые, вот и заботы взрослые, людские печали…

Она еще долго подвывала на одной жалобной ноте, раскачиваясь в кресле, а Аластор чувствовал, что не в силах больше ни секундочки выносить эти звуки. Он молча вышел из комнаты и направился в родительскую спальню. Скинул пыльные носки и штанишки, аккуратно залез под одеяло и устроился между двух подушек. Матушка и отец не позволяли Аластору спать с ними с тех пор, как ему исполнилось два года. Иногда, если ему доводилось сильно испугаться грозы или заболеть, папа разрешал полежать немного вместе с ними, но всегда относил сына в детскую, как только тот засыпал. Но сейчас Аластор даже не вспомнил про запрет. Одна из подушек пахла ромашковым мылом, другая — дымом и немного дегтем. Аластор лежал с закрытыми глазами, вслушиваясь в шелест травы за окном, и вспоминал слова нянюшки Иннис: «Кончилось детство». Ал так сильно желал стать взрослым, но, Мерлин, не такой ценой… Он вздрогнул и беззвучно заплакал, произнося одними губами: «Папа, мама…»

Аластор открыл глаза. Ему снова снилось детство, то последнее лето, когда родители еще были живы, а сам он беззаботен, здоров и счастлив. Он попытался встать, но в который уже раз потерпел неудачу: скудное питание и сырость давно лишили его сил, да к тому же без протеза встать было бы не так уж и просто даже с регулярно набиваемым брюхом. И все же Аластор немного подвигал руками, разгоняя кровь, согнул пару раз здоровую ногу. Сущие пустяки для мужчины его возраста и подготовки, а он уже дышит сквозь зубы и чувствует, как четыре сердца бешено бьются внутри него: одно в груди, еще одно — в горле, и два крохотных — в висках. В темноте невозможно было различить даже кончиков своих пальцев, но за прошедшие в заточении дни Аластор научился обходиться без света — он изучил каждый камень, каждую трещину в темнице, которую готовил — какая ирония — собственными руками для пожирательских отродий, так что уже мог ориентироваться исключительно на ощупь. Он со стоном перевернулся на живот и, поминая детали туалета одного великого волшебника, пополз вперед. Подземелье было небольшим, и совсем скоро он уперся неровно остриженной головой в стену. Аластор провел рукой по кладке, отыскивая место, где между массивными камнями был небольшой участок влажноватой глины. Пальцы, приобретшие за время, проведенное в кромешной тьме, небывалую чуткость, нашли скопление выдавленных в податливом материале черточек, и обломанный ноготь провел в конце ряда еще одну — двести девяносто седьмую. Он не потерял счет времени — с ним все еще оставались старые часы с помятой крышкой и светящимися стрелками, доставшиеся в наследство от отца.

Измученный усилием, Аластор устроился у стены, подтянув к себе свои полторы ноги и обняв руками исхудавшие плечи, и прикрыл глаза. Не сказать чтобы дух его был сломлен незавидным положением. Нет, после нескольких смертельно скучных лет на пенсии даже заточение он воспринимал как возвращение в гущу событий. Аластор мог, притворяясь впавшим в прострацию, слушать откровения довольного собой Крауча, пришедшего в подземелье за очередной порцией волос для Оборотного зелья, мог анализировать крохи полученной информации и планировать свои действия на будущее. Судя по всему, возвращение Волдеморта не за горами, и Гарри Поттеру уготована незавидная участь. Скоро разгорится война, начнут пропадать люди, и ни один маг Британии снова не сможет чувствовать себя в безопасности. Да, Аластор мечтал вернуться к борьбе с темными силами, но, мантикора раздери, не такой же ценой…

Он горько выдохнул, выпуская изо рта облачко пара, и еще плотнее обнял себя руками, стараясь согреться и уснуть. Он страстно желал, чтобы ему снова приснилось детство, один из тех деньков, проведенных в их летнем домике в Шотландии, полный ароматов, тепла и света. Например, тот раз, когда они с отцом впервые пошли в Инш на ярмарку и папа выиграл для него большое яблоко в карамели. Он говорил, что сбил все мишени сам, но Аластор точно видел кончик палочки в его рукаве.

Аластор ухмыльнулся воспоминанию и наконец провалился в беспокойный сон. Было двадцать четвертое июня. Ему оставалось пробыть в заключении не больше пары часов.

[1] Никто не тронет меня безнаказанно (лат. Nemo me impune lacessit) — девиз шотландских королей.

[2] Шпо́рник, или жи́вокость, или дельфи́ниум (лат. Delphínium) — род одно— и многолетних травянистых растений семейства Лютиковые (Ranunculaceae). Близок к роду известных ядовитых растений Аконит (Aconitum).

[3] Сироп чемерицы входит в состав Умиротворяющего бальзама.