Бойтесь своих желаний, ибо исполнятся (джен)

Когда Мир совсем новый, только что созданный, это сразу заметно — он шумный, сумбурный, населяющие его создания преисполнены радости, любопытны, непоседливы и просто обожают всё новое и неизведанное. В этом он похож на любого детёныша. Должно пройти немало сотен лет, чтобы этот новый Мир остепенился, перепробовал всё, что хочется, пресытился и заскучал. А вот сами детёныши успевают сделать это гораздо быстрее.

* * *

Тория скучала. Папа очень много работал и всё свободное время старался быть рядом с мамой, у которой вот-вот должен был родиться малыш, а Тория… Мама чуть что отправляла её поиграть в свою комнату, а папа велел заняться чем-нибудь полезным.

Мама очень хорошо шила, а вязала еще лучше, папа даже рассказывал, что однажды она связала целый мир — шутил, наверное. Родители хотели, чтобы Тория тоже научилась вязать, но она не любила возиться с нитками. Она любила рисовать. Папиных карандашей и чернил ей брать не разрешали, и Тория рисовала палочками на песке, на земле, на снегу — везде, где могла. Но эти рисунки быстро стирались и исчезали.

Однажды к Тории подошел незнакомый дяденька, постоял, посмотрел на её возню и протянул руку, на которой лежал обычный с виду уголёк. Сказал: «Возьми, это поможет тебе».

«А что я буду с этим делать?» — спросила Тория.

«Рисовать. На бумаге, если нет бумаги — на стене, везде, где захочешь. Только не трать попусту — это не простой уголёк, а особый: он может исполнить любое твоё заветное желание».

«Что же это за уголёк?» — спросила Тория.

«Это уголёк из костра, на котором однажды сожгли великого колдуна. Великого, да. По прозвищу Рыжий Лис».

«Мой папа совсем-совсем рыжий!» — воскликнула Тория.

«Да, я знаю», — сказал дяденька, долго-долго молча смотрел на неё, а потом развернулся и ушёл.

Так Тория узнала, что угольками можно рисовать. Но она послушалась того незнакомца и берегла уголёк, что он ей дал, ведь у неё было настоящее заветное желание.

* * *

Папа с мамой стояли у окна, обнявшись, смотрели в красивое вечернее небо и тихо переговаривались. В последнее время их разговоры были похожи один на другой, как горошины в стручке.

— Этот мир прекрасен.

— И верно.

— Это ты его таким сделала, Ялка.

— Я бы не справилась без тебя.

— Это было нелегко, верно?

— Не труднее, чем растить детей.

Папа улыбнулся, крепче прижав к себе маму, положил ей подбородок на плечо и погладил живот. Тория подлезла под папину руку, пристроилась сбоку, пригрелась. Вдруг она увидела мелькнувшую в небе острую тень.

— Ой, смотрите — это же дракон!

Папин бок под рукой на мгновение закаменел, потом папа посмотрел на маму, словно хотел что-то от неё услышать.

— Откуда здесь быть дракону? Они же вышли из игры, вернулись домой…

— Игра? Что за игра? Зачем драконам игра?

— Развеивать скуку. Игра называется АэнАрда: доска у нее вроде шахматной, только шестиугольная, в три цвета, и фигуры, каждая из которых — какое-нибудь существо, а то и целый корабль. Фигуры двигаются — существо действует, хочет оно того или нет; фигуры размениваются — и существа… тоже. Не каждый может поставить фигуры на доску, но сдвинуть их способны только драконы, вот они и двигали — играли так, развлекались, скучно им было, понимаешь, вот только…

— Что? Что, Жуга?

— Этот мир создала ты. В нём не может быть ничего, о чём ты не знаешь. Знала ли ты об АэнАрде?

— Нет.

— Хотя — ну что мы вообще знаем о драконах? На что они способны? Это существа вне мира…

— У меня другой вопрос, Жуга. Откуда знает о драконах Тория? Когда я создавала этот мир, она ещё не родилась, ещё была во мне.

— Тория?

Так внимательно папа на неё никогда не смотрел.

— Я видела такое существо в твоей книге, папа.

— В какой? Впрочем, неважно — я же просил тебя не брать мои книги, ты можешь испортить их. И, Тория, скажи — ты что, научилась читать? Сама? Да так, что я не заметил? Откуда ты можешь знать, как называется это существо?

Тория не могла объяснить, откуда она знает слово «дракон» и почему прекрасное создание, так похожее на картинку в книжке, ей захотелось назвать именно этим словом. Она не могла ничего ответить отцу, и поэтому стояла и молчала. Впервые в жизни папа с нетерпением ждал её ответа — а ей было нечего сказать.

— Скажи, Тория, что ты видела? Что ты знаешь?

— Оставь её! — мама побледнела, обняла Торию и ласково подтолкнула её к выходу. — Иди в свою комнату, поиграй, милая…

Тории совсем не хотелось уходить, но пришлось подчиниться — снова, как много раз каждый день. Уходя, она успела расслышать шёпот:

— Что же она видела?

— Кто знает? Она особенное дитя.

— Дитя насилия, хочешь сказать?

— Дитя, благословлённое Единорогом!

Тории стало безумно интересно, но папа нахмурился, заметив, что она медлит, и пришлось на самом деле уйти.

В своей комнате Тория достала заветный уголек. Если мама действительно смогла однажды связать целый мир, Тория тоже сможет — вязать она не умела, зато любила рисовать. Конечно, это будет не по-настоящему, даже Тория уже понимала это, но ей так сильно хотелось, чтобы… чтобы всё было как раньше. До того, как у мамы появился живот. Им ведь было очень хорошо втроём, им не нужен никакой малыш, чтобы быть счастливыми, да и малыша-то никакого нет, только живот у мамы. А ещё папе нужна другая работа, а то у него времени на маму и на живот хватает, а на Торию — нет. Как-то Тория подслу… нечаянно услышала, как кто-то из папиных гостей говорил, что из папы получился бы отличный… как же там было… бугро… мистр, а то нынешний, герр Шольц, ничего не делает. Раз бугромистры ничего не делают, у папы будет много времени на Торию. А герр Шольц уже совсем старенький, Тория видела его однажды…

Тория очень любила рисовать. Она нарисовала маму, папу, себя, большой красивый дом и сад вокруг. Потом знакомых, лошадок и собак, кораблики и моряков. Она рисовала и всё время напевала весёлую песенку. Подумав, дорисовала улицы вокруг и другие дома — она прекрасно знала, как сделать по-настоящему красивый и удобный город. Полюбовалась. Она всего раз видела герр Шольца и понятия не имела, какое отношение имеет мамин живот к малышу, который вот-вот должен появиться в этом доме, но у неё было заветное желание, и уголёк скользил по бумаге вслед за ним.

* * *

Где-то очень далеко драконы — твари вне мира, твари древнее самого мироздания — удивляются, видя, как движутся пласты реальности, которых они не трогали.

В центре Лейдена в большом каменном доме бургомистра поднимается паника, бегают слуги, кто-то уже послал за доктором.

В собственной спальне, довольно уютной, жена профессора Лейденского университета, вполне успешно носившая плод, внезапно вскрикивает от боли, хватается за живот и оседает прямо на руки своего мужа.

А здесь, в своей кроватке, зажав в кулачке заветный уголёк, засыпает маленькая девочка, которая просто хотела, чтобы её любили.