Боги как люди (джен)

Таким он был в тот час, когда спустился впервые на Землю.

От края до края горизонта раскинулись, рассекая капли дождя, белые крылья, и молния сияла копьём в его руке, и рокот грома возвещал его приход — Шакры, Владыки Сильного, Вритраханы, Победителя Змея Вритры.

Он улыбался, он смеялся от радости, видя, что вот — он исполнил своё предназначение. Он сделал то, для чего был создан.

Таким он был в тот день — в день своего рождения.

А потом началась жизнь...

Одна за другой покинули тронный зал красавицы-апсары, один за другим ушли прочь гандхарвы, и тронный зал остался одиноким и пустым.

Холодным.

Чужим.

Может быть, потому что он и был чужой: новый владыка небес не торопился менять обстановку, выбранную прежними хозяевами дворца, братьями Митрой и Варуной⁽¹⁾. Даже трон остался двойной, просто вместо двух царей на нём сидел теперь один царь и одна царица, его жена. Но чаще — только царь.

* * *

Медленно. словно неохотно, Индра поднялся на ноги. Прислушался к пустоте, в которой постепенно угасал топот босых ног, звон браслетов и гомон голосов. Закрыл глаза.

Где-то далеко, далеко внизу начинался дождь. Тяжёлые капли стучали по крышам из сухих листьев банана, по кронам деревьев, по камням стен и брусчатки.

Так, так, так... тал, тал, тал...

"Тал" — "ритм", тандава и ласья, разрушение и созидание. Дождь смывает грязь и скверну, дождь даёт прорастать семенам, дождь уничтожает засуху и создаёт реки. Люди, непостоянные они существа, вечно молятся об его приходе — но стоит дождю прийти, они начинают молиться, чтобы он ушёл прочь.

Так, так, так... тал, тал, тал...

Грянул гром — раз, другой, третий. Рассекла ткань небес белоснежная молния. Там, внизу — не здесь, в небесах, где нет места подобному хаосу, где есть лишь пустота и тишина, и изредка ноющие скрипки гандхарвов да вина Сарасвати.

Так, так, так... тал, тал, тал...

Повинуясь неумолимому ритму, Индра медленно поднял руку, замер. Развернулся на пятке. Руку отвёл в сторону, сложив пальцы в защитный жест. Медленно, никуда не спеша, поднял ногу, согнул в колене. Замер, держа позу. Снова разворот. Шаг. Руки меняют положение. Теперь другая нога: поднять, согнуть, замереть. Следовать ритму: так, так, так — всё быстрее, всё легче ступая, всё сильнее теряясь в звоне капель, в ударах грома, в шуме текущей воды и вздохах ветра.

Тал... тал... тал...

Налетел и ушёл прочь шквал, отсверкали молнии, отгремел гром. Окончился танец.

Остался только пустой тронный зал и усталый одинокий человек посреди него.

Как же случилось то, что случилось? С чего же всё началось?

* * *

— Но что ещё я могу отдать? Я ведь уже отдала вам всё! — чуть не плача, воскликнула мать богов, благая Адити⁽²⁾.

У её ног рыдала Бхуми-Земля — вся в ранах и ожогах. Синдх⁽³⁾, хоть и едва на ногах держался, помогал устоять Сарасвати⁽⁴⁾.

— Разве я не дала вам царей? Разве они плохи?

— Ты дала нам хороших царей, матушка! — поспешила возразить Сарасвати. — Очень хороших! Но они связаны клятвой не вредить детям Дити⁽⁵⁾, которую ты с них взяла. А тот, кто мучает нас — Вритра, сын Дити.

— Но ведь она в ответ клялась, что и её дети не причинять зла моим? — удивилась Адити. — Как же так могло получиться? Вы ведь сказали Вритре, чьи вы дети? — тревожно уточнила она.

Синдх горько усмехнулся.

— Когда мы сказали, он очень развеселился и стал мучать нас ещё больше, — грустно ответила Сарасвати.

— Скажи Варуне и Митре, чтобы они нарушили клятву, мать! — взмолилась Бхуми. — Скажи им, это для общего блага, ведь тебе нечего больше отдать, а мы так страшно мучаемся!

Но Адити лишь покачала головой: нельзя.

— Если они нарушат клятву, чем они будут лучше Вритры? А если они будут не лучше Вритры, как они смогут его победить? Нет, нет, нет. Как мне ни жаль вас всех, я не могу просить Митру и Варуну нарушать клятвы.

— Много ли проку будет от праведности, если все мы погибнем?! — вопросил Брихаспати.

— Лучше погибнуть праведником, чем жить нечестивцем, — жёстко отрезала Адити.

Бхуми разрыдалась ещё сильнее, с мокрого от её слёз подола потянулись по полу тонкие ручейки.

Сколько бы она не пыталась остаться спокойной, остаться бесстрастной, делать как должно — сердце у Адити разрывалось от боли за детей, а разум лихорадочно пытался найти хоть какое-нибудь решение.

Хоть самое плохонькое.

В самом деле приказать старшим сыновьям нарушить клятву? Но это ничем не поможет: бог, нарушивший клятву, становится асуром, а уж асуру-то Вритру никогда не одолеть.

Разбудить спящего супруга и зачать себе новое дитя? Но помощь детям нужна сейчас, срочно — а малыш Сома, зачатый многие годы назад, всё ещё спит в колыбели и сосёт грудь.

Если бы только у неё оставалось что-то, что можно отдать. Превратить жертву в нового бога — юного, но уже зрелого, сильного, непобедимого, не связанного клятвами!.. Раньше, когда возникала нужда, она так и делала. Отдала свои серьги за Варуну и Митру, свою косу — за Агни, а браслеты с лодыжек — за Синдха и Сарасвати... всё, что имела, отдала за своих детей, и вот, эти дети плачут у её ног, а ей нечем их утешить, нечем им помочь, нечего им отдать.

Сквозь слёзы, Адити оглядывала свою комнату: вдруг что-нибудь всё-таки найдётся? Вдруг ещё что-то осталось? Но ничего не было, только малыш Сома сладко дремал в своей колыбели, сжимая в пухлом кулачке...

— Зеркало! — воскликнула мать богов. — У меня ещё осталось моё зеркало!

От громкого голоса Сома проснулся и заревел, но Адити словно его и не слышала.

— Оно серебряное, конечно, и не слишком мне дорого, но может быть, получится сделать хотя бы дочку, — неуверенно сказала она. — Хотя я постараюсь, чтобы получился сын. Воин. Защитник.

* * *

Да, так всё и началось. Отражая в себе весь мир, полетело брошенное Матерью зеркало с небес на землю, и на полдороге превратилось в сына, в воина, в защитника — всё как она хотела, всё как просили сёстры и братья.

Вот только что делать воину, когда война окончена? Что делать защитнику, если никто не нуждается в защите?

Как оказалось — много что.

Земля, разорённая Вритрой и его отпрысками, отчаянно нуждалась в ком-то, кто поможет ей исцелиться, кто охладит её раны, кто вернёт ей пёстрые одежды широких лугов и строгие покрывала тёмных лесов.

Реки и сам Океан умирали от жажды и не могли даже плакать, потому что на слёзы недоставало воды.

Смертные и бессмертные, люди и духи — все они взывали к нему, все нуждались в нём, и каждого он был счастлив оделить своим дождём, перед каждым готов был танцевать свой танец.

Он был в мире, которому он был нужен — и это было счастьем.

А потом все привыкли, что он есть.

* * *

— Тебе пора вернуться на небеса, — строго сказал Брихаспати, владыка Сферы Юпитера и главный мудрец среди богов.

— Но зачем? Мне хорошо здесь. Разве есть на небесах цветы, что так благоухают? Деревья, что так дарят свою тень и кормят сладкими плодами? Разве там текут реки, растёт трава, играют дети?

Брихаспати покачал головой.

— И да, и нет, юный Шакра. Не думай, что я не понимаю тебя: и цветы, и деревья, и травы на небесах не такие, как здесь. Они никуда не торопятся, ибо не боятся смерти — но нет в них и того очарования, той зыбкой и неверной красоты, которая присуща всему, что мимолётно.

— Тогда я не хочу возвращаться. Здесь мне нравится больше.

И снова Брихаспати покачал головой — на сей раз неодобрительно:

— Не пристало богам жить здесь, в мире смертных. Даже сестра твоя Бхуми, даже горы и реки остаются на небесах, держа здесь, внизу, лишь частицу себя. Слишком уж неразрывно здесь связано благое со скверным и желанное — с нежелательным.

— Мне всё равно, мудрец. Я люблю этот мир, и его обитатели любят меня, они устраивают праздники, когда я прихожу к ним, кормят меня вкусной пищей и поют для меня хвалебные песни!

— Любовь смертных преходяща, юный Шакра, как и они сами. Скоро они перестанут петь для тебя, перестанут замечать, пришёл ты или ушёл — дожди и радуги, громы и молнии станут для них привычны, а значит и скучны, ибо всё привычное скучно.

— Тогда я придумаю что-то новое, и они снова будут любить меня и петь мне хвалебные песни!

* * *

И он придумал. О, он придумал так много всего!

Вспоминая ту пору, Индра невольно заулыбался.

Брихаспати, конечно, как и всегда, был формально прав: люди скоро привыкли к дождям, и замечали их только тогда, когда их долго не было или, наоборот, они слишком задерживались. И конечно, это было обидно.

Что там: это бесило.

Какое-то время он даже подумывал устроить новую засуху и тем проучить неблагодарных. Пусть, думал он, посмотрят, каково это — жить без дождя, пусть вспомнят, кто они — и кто он, их спаситель от ужасного Вритры.

Но тот же мудрец Брихаспати — и от него бывала какая-никакая польза — очень вовремя напомнил ему, что нет участи хуже, чем участь героя одного подвига.

Великого, спору нет — но всего одного, после которого герой захлебнулся славой и превратился в простого обывателя. У Брихаспати вообще были грустные истории с моралью на все случаи жизни — а вот весёлой не было ни одной. Но он вообще как-то плохо умел веселиться. Должно быть, мудрость мешала...

Индра мечтательно заулыбался, припоминая, как он искал себе место, искал то занятие, которое его снова прославит — и не на один раз, а надёжно, не случайным подвигом — а всегдашней пользой, и притом такой, что при всём желании к ней нельзя было бы привыкнуть.

Одно за другим, перебирал он искусства, одно за другим, пробовал ремёсла — и все они ему нравились, одно больше другого. Он придумал, как превратить острый камень в оружие, придумал, как плавить металл и как его ковать, он придумал смешать медь и олово, он научился раздувать огонь в горне. Но превыше всего он полюбил искусство простое и незамысловатое: гончарный круг и рождающиеся на нём из грязи и воды прекрасные сосуды, грациозные статуэтки, крепкие миски. Простые и нужные вещи, которые могут быть дивно красивыми, которые могут радовать глаз и вызывать в сердцах удивление и благодарность.

А потом... потом пришла она — дерзкая воительница, смешливая, как девчонка и суровая, как старый солдат. Сундари, так её звали — "Красавица". И она и впрямь была красива, краше всех человеческих девушек — и даже, ему тогда показалось, краше богинь.

* * *

Чуть расставив ноги, она встала перед ним, когда он заканчивал большой заказ, и спросила:

— Тебя ведь называют Вишвакарма — Тот, который может сотворить что угодно?

— Это так, — ответил он.

— Но пока что ты делаешь одни лишь горшки, я так посмотрю, — с вызовом сказала она.

— Это потому, что людям сейчас нужны горшки, — ответил он. — Было бы нужно что другое — я бы это другое сейчас делал.

Она одобрительно усмехнулась, и почему-то от этой её усмешки сердце в груди забилось быстрее.

— Послушай, Вишвакарма, мастер на все руки! Ты видишь, я уже пришла в возраст, и мне пора замуж — да вот только свадебного сари у меня нет, и свадебных украшений. Только меч, которым я защищаю близких от всякого зла, да верный конь, который всегда знает, куда нести меня. А кто возьмёт девицу, у которой и свадебного сари-то нет?

— Я возьму, — ответил он ещё прежде, чем успел придумать ответ. — И с мечом, и с конём. А свадебное сари и украшения — это дело десятое, я их всегда успею для тебя сотворить.

— Ишь, какой ты прыткий! Был бы так же прыток за гончарным кругом, как в разговоре — давно бы заказ закончил! — Рассмеялась она. — Да только, прыткий Вишвакарма, что такое ты мне подаришь, и что я могу подарить тебе взамен? У меня есть только меч да конь, но с ними я не расстанусь ни в этой жизни, ни в грядущей!

И снова он ответил прежде, чем подумал:

— Я отдам тебе своё сердце, а взамен заберу твоё. Будет у меня сердце смертное, чтобы я не забывал, что ты человек и о твоём роде всегда заботился — а у тебя бессмертное, чтоб никогда не увяла твоя красота, не иссякла твоя сила, не покинула этот мир твоя душа. Что скажешь, красавица? Согласна на такой размен?

— А ещё говорят, что бессмертным спешить некуда! Да ты любого смертного торопыгу на три головы обскачешь, прыткий Вишвакарма. Счастье твоё, что и я долго думать не привыкла: сотки мне свадебное сари — и стану твоей женой, отныне и навек, любимой и единственной.

И уставилась, выжидая: что теперь? В дом за ткацкий стан уйдёт? На базар за нитками?

А он только сильнее раскрутил гончарный круг, потянул за край заготовку — волна за волной, сажень за саженью потекла с круга алая ткань, золотом затканная, посыпались кольца и серьги, покатились браслеты...

* * *

Индра заулыбался, вспоминая свою земную свадьбу, свою земную жену, её чёрные косы и чёрные глаза, её алые губы и алое сари, золото её украшений и золото огней на её обнажённом теле.

Как танцевали они тогда!

Даже братья и сёстры, как ни сердились на него за его выбор, за то, что он оставил небеса и выбрал землю — даже они пришли к нему разделить его радость.

Рекой лилось вино, жарилось на огне сочное мясо, дымились благовония, не в силах превозмочь аромат свежих цветов....

Для меня ты вся — как вода и свет, без тебя меня и на свете нет, ты моя весна и моя война, ты моя душа и моя жена — и она отвечала: — Для меня ты весь — как вода и свет, без тебя меня и на свете нет, ты весна моя и мой верный лук, ты душа моя, милый мой супруг

Стоило закрыть глаза — и он снова видел эти огни, танцующие по речной воде, далёкие костры пастухов, счастливое лицо своей Сундари, сестёр и братьев, поневоле тоже начинающих кто смеяться, а кто и плясать со всеми вместе...

А потом родилась Сангья, и Митра с Варуной сражались за право быть ей мужем, покуда не пришла Адити и не прокляла обоих.

* * *

Гневный крик Адити, кажется, услышала вся вселенная:

— Кто не может управлять своими страстями, как сможет править богами и людьми?!

Они с женой, весь день проплакавшие из-за Сангьи и только легшие спать, вскочили с постели и выбежали вон из дома, ожидая... сами не зная, чего, но чего-то ужасного. И не одни они: на улице собралась вся деревня, даже старенького брахмана приволокли из ближней рощи, где тот угнетал свою плоть, и потребовали срочно провести какой-нибудь обряд.

Неважно какой, абы только было бы что-то. Иллюзия деятельности, иллюзия контроля, совершенно необходимая, когда шкурой чуешь: ещё немного — и небеса рухнут прямо на землю.

Ничего, устояли.

* * *

Может быть, помог лесной угнетатель плоти, а может просто так вышло — как знать, но небеса устояли и не рухнули ни назавтра, ни через неделю, ни через год. А раз так — то и люди перестали волноваться и продолжили жить, как жилось — а вместе с ними и Вишвакарма с Сундари.

Даже горе от того, что старшая дочь их оставила, сбежала на небеса и неизвестно даже, нашла ли там себе столь желанного жениха, со временем притупилось. А там и новая дочка появилась на свет — ясноликая, синеглазая, красивая, как синий камень, который Вишвакарма недавно нашёл на берегу реки и который всё думал, как назвать — а тут, наконец-то, придумал.

И всё было бы хорошо, всё было бы мирно и спокойно... если бы только они знали, какие интриги плелись на небесах, какое условие поставила мать Адити желающим занять опустевший трон.

Если бы только они слышали тот разговор Брихаспати и Сарасвати.

* * *

— Как думаете, мудрейшая: кто сможет развеселить и осчастливить нашу мать? Кто станет достойным царём?

— О мудрейший, как правильно вы разнесли эти два вопроса! Ведь достойными царями небесам стали бы мы двое — вот только мать нам никогда не развеселить. Её не тронули ни золотые украшения от Агни, ни сладкий напиток Сомы, ни драгоценные камни, которые собрал для неё я, ни цветы и плоды, которые принесла Бхуми... а ведь это всё прекрасные дары, с которыми нам никогда не выйдет соревноваться.

— Ты не упомянула ещё одного нашего брата, мудрейшая. Того, кто пока не приходил с подарком.

— Потому что он не знает, что должен прийти, мудрейший. И не знает, почему он должен прийти — я позаботилась об этом. Ведь если бы он знал о состязании за трон — непременно попытался бы всучить матери какую-нибудь пакость, лишь бы не покидать земли смертных.

— Значит, мудрейшая, вы тоже думаете посадить его на трон? Мне ведь кажется, он достаточно глуп, чтобы позволить нам править у него за спиной.

— Достаточно глуп, чтобы не заметить этого, увлекшись какой-нибудь чушью, вы хотели сказать.

И оба рассмеялись.

— Я вот что думаю, мудрейший: передай ему, что мать хочет увидеть и благословить его ребёнка. Скажи, чтобы принёс его и непременно по всем правилам предложил матери⁽⁶⁾.

— Ибо нет для матери зрелища прекраснее и радостнее, чем внуки от любимых детей. Да, это отменный план!

* * *

Когда он с малышкой Нилимой поднимался на гору Меру, чтобы оттуда коротким путём дойти до небес, ему встретились три сестры — три великие, всезнающие богини-мантры.

— Джай, Индра! — поприветствовала его Шанти, и голос её был невесел.

— Тебе лучше не идти на небеса, или идти, но одному, — сочувственно сказала Гаятри.

— Иначе ты обретёшь то, чего никогда не желал, но потеряешь то, что желанно тебе превыше всего, — пообещала Сваха.

— Индра? — переспросил он. — Что за странное имя? Должно быть, вы с кем-то спутали меня.

— О, нет, мы не спутали тебя ни с кем, — вздохнула Шанти.

— Хотя я бы желала, чтобы мы и вправду ошиблись, — добавила Гаятри.

— Иначе мы все слёзы выплачем от жалости к тебе, бедный Индра, — завершила Сваха.

— Во что бы то ни стало, прошу тебя: не ходи на небеса! — умоляюще сложила руки Шанти.

— А если и пойдёшь, то не показывай Адити свою дочь! — Гаятри комкала край сари в руках.

— Возвратись к жене, к смертным землям, к своему гончарному кругу. Забудь небеса, и пусть они забудут тебя! — потребовала Сваха.

Но он не мог выполнить их просьбу.

— Простите, сёстры. Я знаю, что вы всегда даёте правильный совет, я верю, что меня ждёт большое горе. Но мать позвала меня показать ей мою дочь и её внучку, и я не могу ослушаться. Ведь если бог нарушит свой долг, он утратит всё божественное и превратится в асура, а этого никак нельзя допустить.

— Мы знаем, — против обычая, первой сказала Сваха. — Мы знаем, бедный Индра. Но наш долг был предупредить тебя, как твой долг — ослушаться предупреждения.

— Иногда быть богом невыносимо больно, невыносимо грустно, невыносимо одиноко. Но это тоже часть нашего долга — переживать эти страдания во имя того, чтобы мир видел: боги блюдут свои законы, — Шанти коснулась его щеки.

— Джай, Индра! — тихо шепнула Гаятри. — Джай, Индра — послушный сын, праведный бог. Пусть тебе хватит сил нести то, что ты себе сейчас выбрал.

* * *

Так он стал царём. Мать Адити, забыв все печали, играла с Нилимой и смеялась заливисто вместе с ней, а его увели прочь, осыпая куркумой и забрасывая цветами — на царский трон, в царский чертог, под царскую тяжёлую корону, к царской мудрейшей супруге, которую он не выбирал и которую не любил и даже не желал.

Впрочем, что ей было до его желаний? Её интересовало одно — корона.

Которую он бы отдал, только попроси — вот только царю отдавать корону нельзя. А то станет асуром.

— Вовсе необязательно, — сказал вкрадчивый голос, и тени из углов сползлись, обрисовав фигуру хорошенького юноши в щёгольском тюрбане и с флейтой в руках. — Да, царь не может просто так уйти, но он всегда может уступить кому-нибудь не нужный ему трон.

— Ты кто такой? — молния привычно скользнула в ладонь. — Откуда взялся?

— Я? — тень обрела лицо — синекожее лицо совсем юного красавца с по-детски пухлыми щеками, большими глазами и кокетливой улыбкой. — О, я всего лишь пастух, царь богов. Пастух Кришна из Вриндавана. Но я дал обет избавлять людей и богов от печали, а на вашей душе я вижу они лежат тяжким грузом. Вас разлучили с женой, старшая дочь ваша несчастлива в браке, младшую вам не дают увидеть — она утешает Адити... у вас много, много печалей, царь. И я пришёл вас от них избавить.

— И чего ты хочешь взамен, пастух Кришна?

— О, самую малость. Ваш трон.

— Мой трон? Отдать какому-то пастуху?! — возмутился Индра. — Да за такое я не то, что асуром — ракшасом стану!

Юноша звонко рассмеялся.

— Как бы я посмел предложить дурной поступок самому царю богов! Я ведь хоть и простой пастух, но не дурак и не сумасшедший. Сам посуди, о царь: ты отдашь мне трон, от которого тебе нет счастья, а одни заботы. Править тебе не дают — так не дадут и мне. Но ты будешь свободен, а я смогу сладко пить и есть, наслаждаясь прекрасными апсарами и мудрейшей Сарасвати. Чем плохо?

— Чем? Да тем, что ты пастух! Нельзя пастуха сажать на царство, как нельзя отправлять царя пасти скотину. Каждому своё место, и каждому — своё дело.

Пухлое личико пастуха сморщилось в обиженно-кислую мину — ну точно малышка Сангья, когда ей запрещали есть четвёртый ладду подряд.

— Ну ладно. А мудрецу трон уступать можно? — спросил он. — С седой бородой, великими знаниями и царской статью?

— Мудрецу — можно. А у тебя и такой завалялся? Приводи, посмотрю. Если и впрямь мудрец — пусть забирает этот трон с короной вместе. Меня жена заждалась.

1) Древнейший слой Вед указывает именно этих двоих, вероятно, воплощавших рассвет и закат, как повелителей богов. Позже их место занимает Индра.

Вернуться к тексту

2) Богиня-мать, также именуемая Притхви, местный аналог Геи, примерно.

Вернуться к тексту

3) Бог реки Инд, единственной реки с мужским гендером.

Вернуться к тексту

4) Богиня... какой-то реки и заодно мудрости. Есть мнение, что она — женский вариант того же Инда.

Вернуться к тексту

5) Сестра и тёмный двойник Адити, мать асуров.

Вернуться к тексту

6) Детей для благословения предлагают богам точно так же, как, например, прасад.

Вернуться к тексту