Недоброжелатель (джен)

Всё началось с письма. Загадочного письма, призывно торчащего мятым углом из почтового ящика. «Грязной ведьме из квартиры 16», — корявым, как у надравшегося в двойное дежурство врача, почерком было написано на конверте. Значит, мне. Что ж, можно было только искренне позавидовать человеку, который левой рукой может писать хотя бы разборчиво — лично для меня и правой это практически подвиг.

— Затерянная в веках письменность среднеазиатских пятируких псоглавцев, — говаривал мой покойный профессор, брезгливо рассматривая конспект. Как славно, что мы живём в век продвинутых технологий.

Сердце в радостном предвкушении застучало быстрей — нынче бумажные письма долетают до нас крайне редко, не то что счета. Порой так соскучишься по этому чуть терпкому почтовому аромату, поностальгируешь вечерком, что хоть бросай всё и садись сочинять донос или какую жалобу на соседей.

Воровато оглянувшись по сторонам, я сунула корреспонденцию во внутренний карман френча, к ключам и кроличьей лапке, приносившей исключительно невезение (первым в этой трагичной цепи оказался несчастный кролик), и, поднявшись по тёмной лестнице, снова лишённой божьей искры из чрева свинченной кем-то лампочки, я на ощупь отперла дверь и растворилась во мраке квартиры. Зрение вообще сильно переоценивают: простому человеку хватит и остальных пяти с половиной чувств, чтобы не убиться в прихожей.

Изучать таинственное письмо я села при свечах в полночь. Света не было во всём в доме, а часы давно уже ходили своими неведомыми путями, и с ними оставалось разве что примириться, довольствуясь уже тем, что полночь наступала хотя бы в тёмное время суток.

Аккуратно вскрыв ритуальным дедушкиным ножом клапан, я потрясла конверт, и на стол выпал клетчатый тетрадный листок с наклеенными поверх него разномастными буквами. Эй, эту кургузую «Х» я определённо уже где-то видела — какой беспощадный шрифт! А тут что? Ага. Ага. А вот здесь про семь смертных грехов и десять казней египетских...

«…и выведу на чистую воду…» — хорошо бы имелась ввиду горячая, которую третьего дня отключили, хмыкнула я, вновь перечитывая послание, затем бережно сложила листок и, вернув обратно в его узилище, отправилась чистить зубы. Кран заворчал, закашлял и выплюнул кипяток — по странному совпадению, вода имела ядовитый кроваво-ржавый оттенок…

Без вентилятора было душно, и очередной вязкий кошмар о стенающем мертвеце в колодце был прерван настойчивым дребезжанием телефона. Я подняла трубку, и в ней раздалось глухое сопение. Превосходно, решила я, и так же надсадно и сбивчиво задышала в ответ.

Как ни странно, но этот звонок меня взбодрил и обрадовал. Мне вообще звонят редко. А если звонят, то по делу — и никакой тебе бульварной романтики; но, учитывая давешнее письмо, романтика явно расправляла надо мной свои радужные грязноватые крылья. Вы только представьте себе, у меня завёлся самый что ни наесть настоящий недоброжелатель!

Дни сменялись один за другим: каждое утро я с наслаждением просыпалась от настойчивых молчаливых звонков, письма летели белыми альбатросами, а буквы, выведенные на конверте неутомимою левой дланью, приобрели округлые ровные очертания и перестали прыгать по строчкам. Сам же текст зловещих причудливых аппликаций обретал все более изысканный стиль, наполнялся изящными оборотам, обличающими злокозненность и порочность грешной моей натуры. Ну что ж, как говорится, в аду и компания веселей, и мы непременно туда попадём всем исследовательским коллективом, если не выиграем в ближайшее время грант. А пока я восхищалась решительным и непоколебимым упорством, ощущавшимся в спичках в дверном замке и стекле на стареньком коврике, но развязка наступила внезапно.

Ночь стояла удивительно тихая, отчасти даже Варфоломеевская — в такой же пьянящий августовский вечерок лет примерно пятьсот назад католики взялись за ножи, и уже одно это предвещало что-то весьма необычное. Так и есть. Спичек сегодня не было, и ручку никто не пробовал оплевать. Я глубоко вдохнула, попытавшись унять биение беспокойного сердца: как долго, невыносимо долго приближался этот момент! Вот сейчас, всего через миг предо мной предстанет герой моих предутренних ожиданий, и я вживую смогу услышать это прерывистое астматическое дыхание, увидеть руку, выводящую столь изящные буквицы и вырезывающую целые слова из газет!

Поворот ключа в замке…

Скрип двери…

Вспыхнувший и погасший свет…

Вскинувшаяся фигура…

Удивлённый вскрик и блеск фосфоресцирующих кристаллов…

Зелёный удушающий дым…

Панический писк откуда-то из-под ног…

— Здравствуй мой милый, мой таинственный недоброжелатель, — обратилась я к герою своих мрачных грёз, присаживаясь на корточки. — Замечу, что «ведьма», «карга» и «проклятое дьявольское отродье» звучит не только оскорбительно, но ещё и несовременно, а, я между прочим, старший малефик с двумя научными степенями. Но я всё равно бесконечно рада, что ты у меня появился, один-единственный в целом свете. Настойчивый, крепкий, упорный. С этого дня я буду заботиться о тебе. Ты будешь жить на полке рядом с профессорской головой и ручной саламандрой. Там, по крайней мере, всегда тепло.

Я бережно посадила это маленькое испуганное существо в банку и погасила в прихожей свет. Надо же! Настоящий недоброжелатель, почти ручной. С виду довольно крепкий… М-м-м, чем же его кормить? Ну ничего, как-нибудь разберёмся… Главное, чтобы сквозняков не было… Может, с коллегами посоветоваться — вот уж кто держат и для себя, и на разведение. Но ничего, тут ведь главное что? Внимание, забота и чуткость.

— Ты ж мой хороший, — осторожно постучала я ногтем по толстому пластику. — Мой-то единственный. А предыдущие особи как-то не прижились.