Равновесие (джен)

Они выползают из-под Красного замка в тот самый день. Шень представляется тирошийцем, говорит, был украден во младенчестве и воспитан алхимиком. Поэтому, мол, корней своих он не знает и отвечать за них не может. Зато исполнит все приказы королевы.

Серсея щурится. Шень стоит прямо и не пугается её взгляда. Говор у него ровный, не путанный. Акцента нет. Но все же он слишком чистый для жителя подвалов, слишком красивый. Волк рядом с ним замирает тенью и ничего не говорит.

— А этот? Язык проглотил?

— Он со мной, — Шень не собирается что-то ещё объяснять. — Он будет помогать.

— Во всём? — Серсея прокручивает в уме все способы.

— В чём угодно.

Одного глаза у Волка нет, а второй горит красным огнем. Но скорее светло-карий, это всё из-за света, убеждает себя Серсея. Это, видимо, улучшенная версия Пса. Без рыцарского звания и ожогов, зато предан и не боится огня. Немногословен. Не дерзит. Не вынашивает планов мести. Кланяется господину.

Сам Шень худощав и вычурен. Остроты толпятся у него на языке, это видно по глазам, но он не дает им соскользить. Он почти бесцветен — зовется альбиносом, но валирийская кровь тоже быть причиной, — только глаза горят диким — хотя алым — огнем. И брови кустистые выбиваются из образа печальной знати — взлетают почти до линии волос черными полосами, как шрамы.

Шень — мастер над фейерверками. Так он говорит. Он любит железо и красный цвет. Одежды его белы и размашисты, совсем как у женщины не столь целомудренной.

Красная вязь на ткани не смущает Серсею. Взрывающиеся горшки не смущают Серсею — она читала о диком огне и видела, как горит Черноводная, это всего лишь ещё одна вариация. Её привлекают глаза Шеня — узкие, длинные и такие злые. И безропотная преданность Волка. Беспрекословное подчинение. Серсея хочет знать, как Шень того добился. Серсея хочет себе его горшки и глаза, и Волка. И самого Шеня, пожалуй.

В его волосах перья, цветные, в основном белые, красные. Есть черные. Прическа высокая и дамская, но Серсея не знает, что у них там, в Тироше, нынче в моде. В ушах крупные увесистые серьги, но мочка уха не свисает до плеч — он надевает их только по особым случаям. Этот случай — особый. На плече — татуировка. Похожий знак на шевроне Волка.

Кожа вокруг глаз у него красноватая. Уши и нос рыжеют на солнце. Губы тонкие и бледные. Волк, напротив, сияет здоровьем. Разве что шрамы рассекают лицо. Глаза нет. Проседь. Горбится чутка. Но стоит твердо и зрит прямо. Наемник, продавший душу господину за просто так. Серсея хочет знать, каким был Шень в юности, как он блистал ночами, как летели искры и как его ненавидели люди. В ненависти этой она ни секунды не сомневается, и ей кажется — он был великим. Где бы он ни был, в каком бы захолустье ни был он принцем — там он был великим.

А сейчас он склоняет колени перед ней, обнажает белёсые плечи, опускает длинные и бесцветные ресницы. И он великий здесь, у ее ног. Достаточно великий, чтобы она ему это позволила, и все же менее великий чем она сама. Он слуга. Красивый и почти бестелесный, сказочный принц из другой — не ее — жизни. Тень воспоминаний. Сразу двух. У одного воспоминания мерзкий голос и огонь в глазах, длинные ногти… можно представить, как этими ногтями он протыкает глаз Волку, вставшему на пути. У другого тот же тонкий стан, длинные волосы и красивые, музыкальные пальцы, не привыкшие к труду. Но больше в Шене ничего нет от этого образа. Шень дикий, злой, вспыльчивый, резкий и насмешливый. В мертвом принце того не было, и, может, если б было, не был бы он мертвым. Может, не стоял бы у ног Серсеи тирошийский лжец, скорее купленный кем-то за пределами Вестероса, не клялся бы в верности, не вручал бы поводок от собственного питомца.

— Волк, он всё сделает. Прикажите ему.

— А ты?

— А я гарант его подчинения, ваше величество.

И улыбается треклято. Растягивает бесконечные губы в широченной улыбке. Эта улыбка затмевает что-то в глазах, на самой глубине зрачков. Что-то близкое, такое же, но не такое очевидное, как любовь к разрушению.

В нём нет равновесия. Он мечется между превосходством и самоуничижением, совсем как она сама.