Гасконцы (джен)

Новая фаворитка герцога Анжуйского произвела при дворе форменный фурор. Казалось, высшие сановники ничего не имели против даже настоящего восстания в Анжу, если в результате мятежный принц привезет в Париж еще один такой же трофей. Королева-мать сухо одобрила скромность не стремящейся слишком часто появляться в Лувре мадам де Ториньи — и не удивительно: такая соперница ее «летучему эскадрону» была без надобности. Такой отзыв дорого стоил, даже если был вырван между делом еще в Анжере, где королеву-мать наверняка волновали проблемы посерьезнее, чем очередная сыновняя пассия. И даже в личных покоях короля привычные сплетни об анжуйцах время от времени срывались на новую любовницу принца — особенно в те дни, когда последний появлялся в Лувре без нее.

— Не понимаю, — пробормотал как-то вечером после малого приема Можирон. — Если герцог Анжуйский собирался прятать ото всех свою фаворитку, словно восточную одалиску, зачем представил ее по возвращении из Анжера?

— Он показал ее дворянству Анжу, — спокойно пояснил Келюс. — Не оказать такой же любезности его величеству было бы слишком невежливо.

— Дитя мое! — воскликнул Шико, которого тоже занимала эта небольшая шарада — просто он старался свой интерес не демонстрировать. — Ты меня пугаешь. Неделю назад ты говорил красивые вещи, сейчас говоришь неглупые. Так, чего доброго, и думать начнешь, а это предвещает конец света.

— Замолчите, мэтр Шико! — резко крикнул Генрих. Любые, даже мимолетные напоминания о грядущей дуэли его донельзя раздражали. — Мне надоели разговоры об этой женщине. В ней нет ничего особенного.

— Сын мой, надо срочно вызвать твоего лекаря.

— Чтобы он проверил его величеству зрение? Фи, Шико! — Можирон довольно прищелкнул языком. — Ты становишься банален.

— Это от радости. Я снова спокоен за судьбу мироздания. Но вернемся к нашей теме. Сын мой, — Шико опять повернулся к Генриху, — ты — известный ценитель прекрасного. Однако я и не надеюсь, что ты увидишь исключительную привлекательность в хорошенькой женщине. Но ты начинаешь забывать то, чему — я уверен — некогда учила тебя мудрая матушка. Есть два косметических средства, которые сделают особенным даже Можирона. Хотя, если подумать… Нет, это, пожалуй, ничему не под силу.

— Перестань говорить загадками! — велел Генрих уже значительно более веселым голосом.

— Изволь. Отсутствие, как известно, украшает даже глупца. Посмотри, как оно пошло на пользу твоему брату! И уж тем более кратковременное отсутствие к лицу красивой женщине.

— А второе средство? — быстро спросил Келюс, пока разговор, как, собственно, и следовало ожидать, окончательно не свернул с любовницы герцога Анжуйского на самого герцога Анжуйского.

— Тайна, — спокойно пояснил Шико, искоса наблюдая за собеседником. Келюс явно был заинтригован. Пожалуй, за судьбу мироздания все-таки следовало волноваться.

— Тайна? — переспросил Можирон. Этот и в самом деле ничего не понимал. — Обычная провинциалка из Анжу!

— Одетая по последней парижской моде, — подсказал Келюс.

— Господа, — вмешался Генрих, — вы мне надоели. Герцог Анжуйский занялся любовными интригами вместо политических — удачи ему, и хвала Создателю.

— И в самом деле, — охотно подхватил Шико. — Твои друзья, сын мой, становятся совершенно невыносимы. Неужели они забыли, что в этих покоях можно обсуждать лишь одну красавицу! Тебя.

* * *

Карету Габриэль де Ториньи уже знал весь Париж. Зеваки провожали ее взглядами восхищенными и любопытствующими, но достаточно деликатными: мало ли, вдруг за занавесками скрывается сам герцог Анжуйский. Шико же, скорее, поставил бы на другую персону, — встречаться с которой, впрочем, ему хотелось значительно меньше. Известно ведь: хочешь что-то спрятать — оставь это на виду! И он уже начал подозревать, что именно это и было истинной целью проходивших в последние дни элегантных маневров.

Самому Шико помощь придворных сплетников была не нужна. Карету, в которую в День Лиги забрался Беарнец и на козлах которой устроился Агриппа д’Обинье, он бы узнал и на анжуйских дорогах, — хотя вряд ли госпожа Габриэль много по ним путешествовала (во всяком случае, так, вопреки распространенному при дворе мнению о ее происхождении, полагал сам Шико). Впрочем, в этом парижском предместье подобная процессия в любом случае привлекла бы внимание, ибо нечто подобное тут видели разве что в дни церковных праздников — да и то если король не устраивал публичное покаяние с обязательным запретом на излишества — и в тот самый День Лиги.

— Какая неожиданная и приятная встреча! — Габриэль, вопреки обыкновению, не стала делать вид, будто никого и ничего вокруг себя не замечает. Она раздвинула занавески и ослепительно улыбнулась.

— В самом деле, — в тон ей откликнулся Шико, недоумевая по поводу столь неожиданного внимания к своей скромной персоне, и подошел вплотную к окну. — Я надеялся сбежать от тягот придворной жизни, но мои маневры не увенчались успехом. Как, впрочем, и всегда.

Габриэль мелодично рассмеялась.

— Позволю себе усомниться в ваших словах. Надеюсь, женщине это можно.

— Сударыня, вам можно все и даже больше. И я, разумеется, к вашим услугам. Если только вы не направляетесь на богомолье.

— Что же еще можно здесь делать? — весьма натурально «удивилась» Габриэль. — Если в этих местах и есть что-то примечательное помимо аббатства святой Женевьевы, то я, увы, об этом не осведомлена.

— Эта обитель в последнее время пользуется популярностью, — с показным равнодушием бросил Шико. — Я же, грешный, предпочитаю иные достопримечательности, но вряд ли смогу достойно описать их прекрасной даме.

— Как это жестоко с вашей стороны, сударь, — снова рассмеялась Габриэль. — Ведь неудовлетворенное любопытство, как известно, хуже больного зуба. Но мне кажется, я знаю причину вашей неучтивости. Говорят, вы некогда поклялись иметь дело лишь с добрыми, — она выделила слово голосом, — католичками. А я, увы, не отличаюсь благочестием. Но надеюсь со временем снискать одобрение моего духовного отца. Вы примете ручательство аббата Фулона?

Шико с трудом сохранил каменное выражение лица, да и ровный тон дался ему с заметным усилием.

— Сударыня, стоит ли слушать весь тот бред, который болтают мужчины, а тем более тот, который они пересказывают с чужих слов? Уж право, не знаю, чем я заслужил внимание светских сплетников.

— Разве? Впрочем, простите меня, господин Шико. Если не стоит слушать, что болтают мужчины, то уж тем более не стоит слушать глупости, которые говорят женщины. Просто в моих родных краях совсем небольшое общество, и я не привыкла произносить чье-то имя и совсем ничего не знать об этом человеке. Если вы когда-нибудь окажетесь у нас в гостях, то сразу убедитесь в моей искренности: меньше чем через день вас будут узнавать в лицо даже цветочницы.

Она протянула в окно руку, и Шико с готовностью прикоснулся губами к длинным пальчикам, избавляясь тем самым от необходимости отвечать. И только подумал:

«И почему я уверен: меня только что пригласили совсем не в Анжер?»

* * *

С той мимолетной встречи Шико старался наблюдать за госпожой Габриэль с безопасного расстояния — еще более безопасного, чем раньше, разумеется. Хотя нельзя сказать, чтобы он узнал о ней что-то новое. Итак, она была послом и шпионкой (впрочем, это почти всегда одно и то же) короля Наваррского при особе герцога Анжуйского, а теперь, похоже, и при французском дворе — старая новость. Она стала эмиссаром герцога Анжуйского в по крайней мере части его интриг с монахами обители святой Женевьевы — что ж, вот это уже достижение. Она небрежно — слишком небрежно — процитировала самому Шико «речь брата Горанфло»; смерть Христова, а вот это уже и в самом деле черт знает что такое! По всему выходил пока только один однозначный вывод: скромный Шико все-таки чем-то заинтересовал короля Наваррского. Интересно, чем? У него он любовниц пока не уводил; впрочем, похоже, в этом вопросе Беарнец отличался завидным благодушием.

Между тем, приближался праздник святых даров. Придворные крысы, будто почуяв приближающуюся грозу, еще загодя поспешили под благовидным предлогом убраться из Парижа. Самые ушлые предварительно распустили слухи о своем нежелании участвовать в крестных ходах и прочих излюбленных королевских развлечениях. Генрих, когда ему об этом донесли, разумеется, отпустил несколько комментариев, которые сам полагал язвительными и убийственными, — но поверил безоговорочно.

Однако теперь часть этих крыс, «покончив с делами в своих владениях раньше, чем рассчитывали», принялась возвращаться. Будто поняли, что гроза не разразится. Или были о том проинформированы.

— Сын мой, — заметил Шико Генриху за два дня до праздника. — Помнится, ты после бегства герцога Анжуйского составлял список его предполагаемых сторонников. Не желаешь снова взяться за перо?

— Зачем? — искренне удивился Генрих. — Шико, друг мой, ты становишься мнителен. Я тебя, разумеется, не виню: ты затеял опасное мероприятие. Но эти мелкопоместные дворянчики не заинтересуют даже Гиза.

«За тем, что сейчас у тебя есть неплохая возможность пересчитать тех, кто состоит в переписке с людьми Генриха Наваррского или даже им самим», — хотел заметить Шико своим любимым полушутливым тоном. Но по непонятной ему самому причине так ничего и не сказал.

— Герцога Анжуйского они тоже не заинтересуют, — хвастливо вставил, оторвавшись от книги, Можирон. — Что весьма для него прискорбно. В ближайшие дни ему станет очень одиноко.

— Что ты имеешь в виду? — с предгрозовыми раскатами в голосе осведомился Генрих.

— Всего лишь то, что мадам де Ториньи покидает Париж, — быстро вмешался Келюс. — По крайней мере, таковы слухи.

Генрих немедленно смягчился и только проворчал:

— Дитя мое, я уже говорил: вы слишком много внимания уделяете этой женщине. Она того не стоит.

— Как и любая другая женщина мира, — ехидно прокомментировал Шико. И крепко задумался.

* * *

— Вы, оказывается, жестоки, прекрасная Габриэль. Лишать Париж подобного украшения, да еще в такие дни.

Шико самым наглым образом ворвался в предотъездную суету, но Габриэль, как и положено безупречно воспитанной даме, сделала вид, что ничего предосудительного не заметила, и только рассмеялась:

— Комплименты всегда приятны, даже если они не блещут новизной. Да и нам ли, провинциалкам, привередничать!

— Вы безбожно на себя клевещете, — галантно возразил Шико. И даже не погрешил против истины. Такой гардероб требовал не только серьезных финансовых, но и серьезных временных затрат. И недвусмысленно выдавал, что его хозяйка провела в Париже не меньше года — что, конечно, было весьма нескромно с его стороны.

— Увы. Аббат Фулон полагает, что для моей души еще не все потеряно, но я не уверена, что проницательности благочестивого брата можно доверять.

Шико почтительно поклонился, пряча улыбку, и осведомился:

— Вы поэтому покидаете нас именно в праздник святых даров?

— Ах, господин Шико, боюсь, его величество скоро узнает обо мне нечто крайне ему неприятное. А мне бы не хотелось подводить моих друзей.

Габриель раскрыла веер и кокетливо взмахнула ресницами, сразу превратившись в недалекую красотку. Шико почти ей поверил — но через мгновение тряхнул головой, сбрасывая наваждение, и вопросительно приподнял бровь.

На ответ он не особо рассчитывал: и так было ясно, что король Наваррский, очевидно, уверенный в грядущем весьма болезненном поражении герцога Анжуйского, временно утратил к нему интерес, в связи с чем отправлял свою помощницу в другое, более занимательное место. Хотелось бы верить, что хотя бы об интригах Гизов Наваррский осведомлен куда меньше, но поставить на это деньги Шико бы поостерегся. Однако ему было любопытно, какое оправдание Габриэль выберет для своего поспешного отъезда.

Та же между тем картинно отодвинула портьеру кареты и продемонстрировала собеседнику по-хозяйски развалившегося на сидении черного с белым воротником кота.

На это возразить было нечего. Шико только и смог, что задумчиво протянуть:

— Да, его величество будет весьма разгневан. Он ненавидит кошек.

— Даже у сильных мира сего есть слабости, — снисходительно провозгласила Габриэль. — Что уж говорить о нас, слабых женщинах! Я не в силах вырвать этого негодника из своего сердца. — Она протянула руку и почесала кота за ушами. Тот благосклонно мурлыкнул и прищурился — как-то очень знакомо.

— Как его зовут? — зачем-то спросил Шико. Он был уверен как в том, что зовут кота «Анри» или «Беарнец», так и в том, что ответа не получит.

— Говорят, кошки открывают свое настоящее имя лишь своему повелителю, — тонко улыбнулась Габриэль. — Однако, признаться, меня удивляет, что его величество так не любит этих животных, несмотря на их дурную славу и всем известную набожность нашего короля. — Она заговорщицки понизила голос. — Готова поспорить, что у вас, господин Шико, в темноте глаза тоже светятся.

— Не могу подтвердить или опровергнуть ваши слова. Но если вам угодно убедиться…

— О, я слишком боюсь происков лукавого, чтобы решиться на нечто подобное. — Габриэль снова раскрыла веер, а потом резко его сложила. Кот, будто по сигналу, заинтересованно мявкнул. — Но мне кажется, что ваш соотечественник со мной согласен.

— Мой соотечественник? — глупо переспросил Шико.

— Разумеется, я имею в виду своего кота, — невинным голосом пояснила Габриэль. — По-моему, вы ему понравились. Но говорят, гасконец гасконца поймет всегда.

— Я, увы, не владею кошачьим, — усмехнулся Шико. — Но прошу вас, передайте моему… гм, соотечественнику заверения в глубочайшем почтении.

— Непременно. — Она поставила ножку на ступеньку кареты, но потом вдруг обернулась. — Тем более что это ни к чему не обязывает, не так ли?

— Как знать, прекрасная Габриэль. У нас, как известно, есть лишь толика свободы, но где-то говорят, что брошенная в нужное время соломинка способна переломить спину верблюда. Впрочем, что я могу знать о подобных материях? Шико, увы, слишком грешен для благочестивых притч.

— Кошек считаются себялюбивыми, — нараспев произнесла Габриэль. — Но они просто сами выбирают того, с кем им угодно находиться рядом. Господин Шико, я… — она выделила слово голосом и многозначительно округлила глаза, словно наглядно уточняя, кто говорит устами своего посла, — …не настолько самоуверенна, чтобы предлагать столь независимому существу отказаться от сделанного выбора. Но, как вы сами заметили: у всех нас все-таки есть толика свободы.