Ведьма (джен)

Дом показался мне чем-то вроде полуразрушенного и давно заброшенного особняка — сложно было иначе представить, почему хозяева могли позволить себе содержать его в таком запустении. Я поморщился и сел, несчастная моя голова болела, как после чрезмерных радостей зеленого змия. И почему могло мне прийти в голову забрести в подобное место?

Крохотная комнатка была заставлена дряхлой мебелью, обитой потертым ситцем тухлого коричневого цвета. Сам я лежал на продавленном диване, а вокруг, словно вокруг тела, собирались опарыши белесых подушек и напоминавшие муравьев бесчисленные стулья, то косящиеся на сторону, то припадавшие на три выщербленные ноги. Чувствовался отвратительный запах крысиных нечистот, гниения и сырости. Комната была довольно темной, а единственный пробивавшийся сквозь грязные окна луч натыкался на такое количество витающей в воздухе пыли, что выбивался из сил прежде, чем успевал достигнуть рассохшихся досок на полу.

Я поднялся на ноги и заметил, что все еще был в своем верховом костюме и посетовал на то, что, вероятно, даже не соизволил найти достойное место для кутежа, а снова напился до бесчувствия в деревенском пабе вместе с работягами. Вероятно, эти джентельмены также нашли нужным избавить меня от лишних денег, так как, порывшись в карманах, я не обнаружил ни шиллинга.

За наверняка имевшее место недостойное поведение мне стало совестно, а то, что я забрел в какой-то заброшенный дом, стало еще одной неприятностью этого в высшей степени мерзкого утра, и оставалось только надеяться, что не совершилось ничего чересчур недостойного.

Я принялся искать свою шляпу и, конечно же, обнаружил, что за время моего бесчувствия, поля были проедены насквозь. В тот самый момент, когда я пытался примириться с этим фактом, просовывая в дырки пальцы и вертя шляпу туда-сюда, в комнату неожиданно вошла девушка. Она была ужасно тощая, растрепанная и изможденная, так что даже лицо ее казалось угловатым. На ней было старое и изорванное посеревшее от времени платье, а глаза бегали туда-сюда и казались тусклыми. Я припомнил, что она была дочерью сумасшедшего нищего соседа и пожалел ее.

— Доброго вам утра, — заметил я. — Вы здесь живете?

Она похолодела от этого вопроса и даже видимо затряслась, отчего вся ее фигура заходила ходуном.

— Простите, что я так бесцеремонно воспользовался вашим гостеприимством. — Я думал отыскать также и перчатки, но, при виде девушки, стало совестно задерживаться.

— В-в-выпьете чего-нибудь? — все так же дрожа всем телом, спросила она, а потом, не дожидаясь ответа, бросилась куда-то вглубь дома, как будто это был вопрос жизни и смерти.

Больше всего мне хотелось пойти к выходу, не дожидаясь ее возвращения и, таким образом, отделаться наконец от всей этой курьезной истории, но это показалось мне невежливым. Девушка, впрочем, вернулась буквально через несколько секунд и подала мне кружку с водой.

— Выпейте, — вид у нее вдруг стал очень несчастный, она уставилась на меня с мольбой и страхом, а рука ее так дрожала, что питье грозило того и гляди расплескаться.

Мне вновь стало жаль ее.

— Спасибо, — сказал я, взял у нее кружку и сделал глоток.

В следующую секунду оказалось, что я снова лежу на том же самом продавленном диване, протянув ноги. Солнечного луча больше не было, заместо него у изголовья обнаружился дрожащий от сквозняка огарок свечи. Голова моя снова болела и даже более прежнего. Девушка явно подмешала в питье какого-то яду, стремясь по какой-то причине вынудить меня остаться в этом доме.

Я схватил огарок свечи и решительно направился прочь из комнаты, которую, за неимением лучшего, решил называть гостиной.

Выход привел меня в загибавшийся коридор, по внутренней стороне которого находились двери, внешняя же была сплошной стеной. Коридор продолжался в обе стороны и, выбрав, за неимением лучшего, наугад одну из них, я пошел вперед, открывая дверь в каждую комнату. Мне поочередно попались столовая, кабинет, библиотека, оранжерея, музыкальный зал, и бильярдная, потом я наткнулся на ту же самую гостиную, из которой начал, и понял, что сделал полный круг.

Мне пришло в голову, что выход, наверное, был хитроумно спрятан, тем более, той девушки нигде больше не было видно, и я вновь пошел по кругу, тщательно изучая внешнюю часть стены. Стена была обклеена отслоившимся обоями, свисающими шуршащими лоскутами, словно сухие листья, и я неровно срывал их, надеясь заметить щели потайной двери.

Пройдя почти три полных круга и начиная уже терять терпение, я зашел в оранжерею. Она представляла собой не менее жалкое зрелище, чем гостиная. Непомерно разросшиеся растения заслоняли все вокруг своими листьями, даже с потолка плетями свешивались корни, а, вдобавок к этому, что-то капало и шуршало, намекая, что крысы притаились и здесь. Разглядеть ничего почти было нельзя, и, аккуратно заслоняя огонек свечи рукой, я попытался продвинуться вперед, уверенный, что где-то в конце концов там должно было найтись окно, через которое я мог бы сбежать — теперь это перестало казаться мне нелепостью.

Вместо этого, отодвинув какие-то особенно колючие ветки кустов, я снова наткнулся на девушку. Ее лицо с круглыми, как у совы, глазами внезапно всплыло из темноты, как какой-то призрак.

— Полагаю, вам следует объясниться, — заявил я, поднося свечу ближе к ней.

В ответ девушка округлила глаза еще больше, что уж и вовсе казалось невероятным, и задула свечу.

— Люмус, — услышал я. В руках у девушки появилось нечто вроде газового фонаря — очень яркого, так что за пределами круга света все погрузилось в черноту. Я невольно шагнул назад, разумеется, снова наткнувшись рукой на колючие кусты.

— Объясниться? Я люблю вас, Том! — вскрикнула она пронзительным голосом. — Скажите, что любите меня тоже!

— Я вас вижу во второй раз в жизни, — с недовольством сказал я. — Вы и вовсе подмешали мне яду.

Она как-то смутилась, на ее совиные глаза навернулись слезы:

— Только, чтобы у вас было время, — слова перемежались всхлипываниями, — р-разглядеть меня… В-выпейте снова!

Девушка сунула руку в карман своего платья, достала какой-то пузырек и протянула мне.

— Выпейте, — плачущим голосом сказала она. — Нам нужно еще немного времени… В-вы тоже меня полюбите! Обязательно, я знаю!

— Вы не в своем уме, — заметил я, отталкивая ее руку. — Советую вам образумиться.

— Постойте! — жалобно вскрикнула она. — Постойте, пожалуйста!

Я не обращал на ее слова внимания, а, прищурившись, пытался разглядеть дорогу в темноте.

— Подождите! Я люблю вас, Том! — кричала девушка. — Больше жизни!

Я ничего не отвечал ей, даже не оборачивался, и все равно она шла за мной, все также продолжая выкрикивать какие-то объяснения. Потом вдруг ее голос напитался яростью:

— Вы не понимаете! — крикнула она. — Ничего не понимаете! Мне суждено быть вашей, а вам суждено любить меня!

Я наконец добрался до прохода обратно в коридор и только собирался выйти, как дверь вдруг закрылась с громким хлопком и, несмотря на то, что я толкнул ее изо всех сил, больше не поддавалась. У меня возникло странное чувство, что именно девушка была каким-то образом ответственна за это, и я с немым вопросом повернулся к ней.

— Я… я… не хотела, — она уже почти рыдала и слезы текли у нее по щекам. — Но вы… Зачем вы уходите! Выпейте, пожалуйста. Так будет лучше. Вы поймете, что мы должны быть вместе!

— Что вы сделали с дверью? — спросил я, пытаясь понять, как ей удался такой фокус. — Откройте ее немедленно.

— Зачем вы так! — она плакала. Я неожиданно понял, что в руках у нее был вовсе даже не фонарь, а скорее что-то вроде указки.

— Зачем — девушка вдруг подняла глаза, а потом направила свою указку мне в грудь, — в-вы меня вынуждаете?! — следом она выкрикнула какое-то слово, неразборчивое от всхлипов, с указки слетели искры. Меня отбросило к стене, словно волной разорвавшегося снаряда, и я с размаху упал на пол.

— Простите, м-мне пришлось, — девушка бросилась ко мне. — В-вы сами вынудили меня.

Я попытался оттолкнуть ее, но тело было словно сковано странной слабостью, а голова кружилась. Она опустилась рядом со мной, обхватила меня руками, снова причитая, как любит меня и как жалеет о содеянном.

— Простите м-меня… — ее слезы капали мне на лицо. — Н-но в-вы поймете, обязательно поймете.

Девушка вытащила из кармана пузырек, влила мне в рот свое снадобье и держала, пока я наконец не был вынужден проглотить его, а потом снова обхватила меня руками и продолжала плакать, пока разум снова покидал меня.

В следующее мгновение оказалось, что мы с ней сидим возле друг друга на том же продавленном диване в гостиной, моя голова лежит у нее на коленях и она гладит меня по голове, мурлыкая какую-то мелодию. Я содрогался внутренне, каждый раз, когда она пропускала пальцы сквозь мои волосы. Через грязные окна вновь пробивался свет, и мне показалось, что между объяснением в оранжерее и настоящим моментом должно было пройти довольно много времени.

— Мой милый Том, — сказала девушка нежным голосом, — мы с вами так любим друг друга.

Я ничего не ответил, остекленело смотря в пространство. Мне показалось, что она, несомненно, была ведьмой и, несмотря на все безумие этой мысли, было сложно найти другое объяснение.

— Мы всегда с вами будем вместе, — девушка наклонилась, поцеловав меня в лоб. — Останемся вдвоем. И никто нам не нужен, кроме друг друга, и никто не найдет нас здесь.

Окончив свою речь, от которой мое сердце сковал смертный ужас, она пошевелилась и, когда я поднял голову, обвила меня руками и поцеловала в губы. Объятия ее казались мне удушливыми, похожее, наверное, ощущение возникает, когда кто-то придавливает подушку к лицу и дожидается, пока вы перестанете дергаться.

— Вы волшебница? — спросил я.

Девушка нисколько не удивилась такому вопросу и, кивнула, словно то, что произошло с дверью и та взрывная волна действительно были результатом ее колдовских умений.

— Вы покажете мне, как творите заклинания? — снова спросил я.

— Как я рада, что вы спросили, Том. Вы никогда меня не спрашивали раньше, — девушка снова прижалась губами к моему лицу, а потом поднялась на ноги.

— Сейчас я покажу вам…

Она подняла свою указку, взмахнула ей и вокруг разлетелись, хлопая крыльями, крохотные канарейки и принялись, щебеча, кружить по комнате. Это потрясло меня. Я видел раньше представления иллюзионистов, но здесь даже близко нельзя было себе представить что-то подобное. И ее способности не были настолько же безобидны.

— Невероятно красиво, — восхитился я, подходя и становясь с ней рядом. — Как вы это сделали?

Она в ответ заулыбалась.

— Это заклятие… Меня мама научила ему давным давно. Я тогда очень хотела, чтобы у меня была певчая канарейка.

Одна из птичек полетела к прорывавшемуся из окна свету, со стуком врезалась в стекло и осталась неподвижно лежать на подоконнике.

— Но смотрите, смотрите! — вскрикнула девушка. — Я могу еще много!

Она всплеснула руками, словно дирижёр оркестра и снова хотела колдовать, но я выхватил указку у нее из рук.

— Ч-что вы сделали?! — ее глаза расширились от ужаса, она попыталась вернуть указку себе. — З-зачем?!

Я искренне надеялся, что понял все правильно и эта указка действительно была необходима ей, чтобы творить заклинания.

— Скажите мне, где выход, — сказал я. — Тогда я верну ее вам.

Она ничего не сказала, а только в бессилии опустилась на пол и снова принялась плакать, утирая слезы грязноватыми руками:

— Вам было гораздо лучше, когда вы пили зелье, а теперь вы опять так злитесь. Вы не понимаете! Все от того, что мы созданы друг для друга! Мы должны быть вместе!

Мне стало жаль несчастную сумасшедшую, но, хотя я и не был искусным знатоком человеческих душ, мне было ясно, что я ничего не смогу поделать. Я встречал таких людей во Франции — подвергнувшихся власти какой-то одной идеи, исступленно кричащих о своей правоте, словно их души терзали призраки.

— Выпейте снова! — девушка достала из кармана еще один пузырек, такой же, как тот, что я видел раньше, и бросилась ко мне, повиснув на моей руке всем телом. — Пожалуйста! Вам надо остаться со мной! Вспомните, как вы сами говорили мне о любви, как клялись, что любите меня больше жизни.

Все ее хрупкое тело сотрясалось от рыданий.

— В-выпейте, — повторяла она, сжимая в кулаке все тот же злосчастный пузырек. — В-выпейте. Вы будете другим. Л-лучше. Почему вы не помните?! В вас что-то другое. Чужое!

Я оторвал ее от себя и усадил на диван.

— Не надо. Вам нельзя себя обманывать.

Она непонимающе уставилась на меня, но, к счастью, немного успокоилась. Мне показалось, что все закончилось и оставалось только открыть это грязное окно, спуститься и вдохнуть наконец чистый воздух. Я подошел к окну и, отодвинув трупик канарейки, распахнул раму и выглянул наружу. Дом загибался полным кругом, напротив я увидел окна. Неба не было видно, вместо него, патио закрывало нечто вроде купола, напоминающего захлопнутую крышку. Земли тоже не было видно — только мощеный камень. Свет, который прорывался через окно, не был светом солнца, он происходил от заполнявшего патио белого тумана. Меня охватило отчаяние, показалось, что и здесь не обошлось без каких-то колдовских трюков, и какое-то мгновение я не мог прийти в себя, бесцельно всматриваясь в этот туман.

Сзади послышался шорох, я резко обернулся — но поздно. Ледяная сталь вгрызлась в плоть между ребер. Девушка вытащила лезвие, и хлынула теплая липкая кровь. Прижав руку к ране, я осел на подоконник, чувствуя, как быстро иссякают мои силы. Ужас восстал в моей груди, словно сама смерть заглядывала мне в лицо, ожидая, скоро ли можно забрать меня. Я едва слышал, но девушка вновь принялась всхлипывать. Кинжал со стуком выпал у нее из рук, и она бросилась ко мне, снова обнимая меня и целуя мои холодевшие губы.

— Мы умрем вместе! — повторяла она. — Мы умрем вместе.

Из последних сил я оттолкнул ее, чувствуя, как слабеет мое сознание.

— Вместе, слышите?! — всхлипывала девушка, потом она отшатнулась, бросилась куда-то.

Мне было очень странно, что я умру именно так. Что я должен был избежать смерти от пуль и взрывов, не подвергнуться испанскому гриппу, только чтобы встретиться с безумной ведьмой. Это показалось мне так абсурдно, что я даже усмехнулся. Кто бы и в самом деле мог поверить?

В эту секунду вернулась девушка, забрала у меня свою указку и вложила в руку вместо нее кинжал.

— Ударьте меня, — сказала она, уставившись на меня своими круглыми совиными глазами. Кинжал стал для меня слишком тяжел, и мои слабевшие пальцы выпустили его.

— Ну же, — ее глаза пропали из виду, но потом проявились снова, она все еще пыталась вложить кинжал мне в руку. — Мы соединимся в смерти!

— Я умру один, — пробормотал я с какой-то усмешкой. Мне было досадно, что я так долго всматривался в туман, стоя к ней спиной, но сейчас переживать из-за этого было уже поздно.

Из глаз девушки снова хлынули слезы.

— Не умирайте, пожалуйста! — крикнула она, снова заметавшись. — Не умирайте!

Я наконец соскользнул на пол, все еще пытаясь из последних сил зажимать рану, но чувствуя, что мое время вскоре иссякнет. Девушка принялась махать своей указкой, трясти меня за плечи, все еще повторяя:

— Не умирайте, пожалуйста! — и снова содрогаясь от рыданий. — Не умирайте! Я найду лекарство…

Мое сознание постепенно наполнила непроницаемая чернота, а потом мне показалось даже, что я плыву по воздуху. И вдруг моих щек коснулся ветер, я открыл глаза и понял, что надо мной расстилается небо. Все еще чувствовалась слабость, хотя кровь больше не текла.

С трудом перевернувшись на бок, я увидел, что лежу посреди огорода возле хижины, принадлежащей семейству безумной девушки, что дверь приотворена, и что сама она, кажется, разыскивает что-то внутри. Но лучше всего было то, что моя лошадь все еще стояла возле забора и мирно щипала траву. Не знаю, как мне удалось добраться до калитки и каким чудом получилось взобраться в седло, но вскоре конь несся галопом по полю, а я сидел, распластавшись у него на спине, из последних сил вцепляясь в гриву, ремни мундштука и что угодно, за что получилось бы удержаться. Вслед мне неслись плач и слезы безумной девушки.

В тот же вечер я убедил одного из друзей помочь мне добраться в Лондон. Я не сомневался, что девушка вновь попытается отыскать меня. Это подозрение, по-видимому, оказалось верным, и позднее мне случилось даже слышать, будто она последовала за мной в город, но, конечно, не было никого, кто мог бы подтвердить это наверняка. Тем не менее, когда спустя несколько лет я вернулся в имение родителей, о ней в округе уже давно не слышали, и даже самый дом ее семейства стоял пустой и заброшенный.