Два осенних месяца (гет)

Осень выдалась не лучшая. И хотя время года тут не имеет большого значения, я обозначаю его просто для веса. Ведь если б было, например, лето, это и звучало бы совсем по-другому, не так ли?

Лэндлорд позвонил в начале сентября. Вежливо попросил съехать. Не то чтобы я была так привязана к своей квартире, но… Нет, видимо, всё-таки привязана, как любой человек к своему дому.

Карл, узнав о моей неприятности, предложил переехать к нему в пригород. А я возьми и согласись. Целый месяц налаживала работу кафе и искала официанток. Приезжала пару раз на выходные, перетащив какие-то мелкие пожитки. Всё наладилось подозрительно быстро, даже отец это заметил с лёгким удивлением. А Карл, который с лёгкостью пригласил меня к себе, с такой же лёгкостью строил совместные планы на будущее. И мне это льстило.

А в октябре всё осложнилось.

Вот они, мы. Идём такие нарядные по узким улочкам, в солнечных лужах отражается небо, и по мостовым прыгают ребятишки, норовя нас обрызгать.

Я думаю о сегодняшнем ужасном, катастрофическом утре. И о том, что надо было дать Карлу в морду тогда, в кафе. Год назад. Если б я сделала это, меня бы тут не было. И жизнь не превращалась бы опять в дешёвый спектакль для домохозяек.

Кстати, стоит об этом рассказать. Карл зашёл тогда за чашкой американо, первым за утро. Портфель, начищенные туфли, неуловимый в своем уродстве галстук. Словом, человек, который ни за что не появился бы в понедельник утром в кафе с тематикой морских свинок; среди картинок в голубых рамочках и пластмассовых стульев он выглядел как чертов айсберг в пустыне.

Но мне тогда было всё равно, потому что я роняла слёзы над холодным тельцем Хиллари и вообще даже не удосужилась перевернуть табличку на «открыто». Понятия не имею, с чего он решил зайти внутрь.

Он понаблюдал за мной со спины. Потом подошёл и сказал:

— Не плачьте. Ну, хотите, куплю вам новую?

Мне в его тоне послышалась снисходительность. Намек на поглаживание по голове, как гладят рыдающих над пустяком детей. Меня это естественным образом разозлило, захотелось его ударить или хотя бы отпихнуть. Но я как-то сдержалась. Он же не был ни в чем виноват, да и смотрел сочувственно.

— Зачем мне новая? Это же не игрушка, чтобы так сразу…

— Говорят, когда умирает питомец, лучше всего завести нового. Так проще справиться с утратой, — пожал он плечами.

Как жаль, что с людьми так не работает. Я не стала это озвучивать. Быстро вытерла слёзы, убрала клетку подальше.

— Чего желаете?

— Любящую жену и чашку американо.

— Жён у нас нет в наличии, а кофе могу организовать. С собой?

Он кивнул и облокотился на стойку, сосредоточенно печатая какое-то сообщение.

— Организуйте-организуйте… — пробормотал. — Блондинку, чтобы мы с ней выглядели контрастно. Но не сногсшибательную красотку, чтобы она меня не затмила… Понимаете?

— Опасно сейчас вести такие разговоры. Любая бариста может оказаться радикальной феминисткой, а вы — с выбитым зубом…

Я поставила перед ним стакан с кофе. Он хмыкнул, быстро взглянул, не переставая печатать.

— Зовут Карл.

— Вы не в Старбакс. Берите так.

Карл наконец оторвался от смартфона, и я смогла его рассмотреть. Лицо у него очень подвижное; сам он производил впечатление, будто постоянно был в каком-то движении, даже если сам стоял на месте. В углах глаз и губ тонкие ранние морщины — признак смешливости. Карл, пожалуй, был хорош собой, но не так, что ярко выделялся из толпы. Просто правильные черты и счастливый вид.

Он лукаво и солнечно улыбнулся, так, что я невольно отзеркалила его улыбку:

— А я-то думал, дверью, что ли, ошибся? — Помолчал и добавил: — А вас как зовут?

Этот неловкий флирт так запомнился мне не потому, что в нём было что-то особенное. Более того, для Карла это едва ли был флирт — он просто так со всеми разговаривал.

Морскую свинку он, кстати, в итоге купил — пришел через два дня с коробкой и, не сказав ни слова, оставил на столике. Я назвала её Лили, вспомнив, что Бу всегда нравилось это имя…

Но о чем это я? Ах да. Сегодня. Утро.

Мы пошли в церковь. И, едва зашли в знакомый полумрак…

Тёмные глаза. Тёмные волосы. Тёмная одежда — и снежно-белый римский воротник, как солнечный проблеск. Руки в карманах, как у шкодивого ребенка.

Не узнать его было невозможно. И я узнала, конечно.

— Привет.

— Привет.

Голос — тоже тёмный и низкий, до странного незнакомый.

Он простужен?

— Что ты тут делаешь? — произнесли мы одновременно, и одновременно же ответили, вразнобой.

Друг друга, конечно же, не услышали толком. И потом Падре — как странно его так называть, боже! — Падре с чувством произнёс:

— Блядь!

Кое-кто оглянулся на нас. Я тоже оглянулась, надеясь спастись, но нет. Не спасусь.

Мы не виделись чуть больше года. Та бархатная весенняя ночь почти стёрлась из памяти: смятое и выброшенное признание в любви, и остановка, и отменённый автобус — символ всей моей жизни — остались за завесой сна.

А я осталась прежней. Почти.

— Как ты… — он в смятении запустил ладони себе в волосы, — что ты… Ты что, переехала сюда?

Падре — нет, я не смогу к этому привыкнуть, только не снова — забавно прищурился. Хотя было видно: ему не до шуток.

Волосы у него взлохмаченные. И хочется тоже запустить в них пальцы. Я поймала себя на том, что любуюсь им, и это было так непоправимо, так безнадёжно, что хотелось поскорей отвернуться…

А что он спросил?

— Да. — Спохватываясь, качаю головой: — То есть, пока нет. Точно ещё не знаю.

Падре приподнял брови:

— Ты уж определись.

И ушел — убежал — к трибуне.

Я осталась в проходе одна, все уже расселись. Некоторые смотрели на меня во все глаза — кажется, я серьёзно вывела из равновесия их пастора.

Какая радость.

Карл помахал мне с переднего ряда с неприлично счастливым видом. Зачем, чёрт побери, он занял места на первом ряду?! Места отличников, неудачников, богачей и эгоцентриков.

Два из четырех про меня. Угадайте, какие.

Пришлось идти к Карлу. Гулкое эхо собственных шагов мне казалось чем-то богохульственным. Падре проводил меня взглядом.

Я отвернулась, подсаживаясь к Карлу. Не хотела видеть его удивление. Вообще-то, на самом деле, хотела, и ещё как. Но не хотела, чтобы он подумал, что я этого хотела… А, не важно. От привычки кокетничать никак не получается избавиться, даже если тебя от нее тошнит. Как и от всех дурных привычек.

— Надеюсь, тебе понравится, — прошептал Карл, на мгновение прижимая меня к себе крепко-крепко.

Запах его одеколона безнадёжно въелся в меня, как и обыкновение класть голову ему на плечо, слегка пожимать его ладонь, смотреть ему в глаза без трепета и пресловутого кокетства. Мне это нравится. И мне вдруг становится все равно — ненадолго.

* * *

Так вот…

Мы идём по узким улочкам, в солнечных лужах отражается небо, и по мостовым прыгают ребятишки, норовя нас обрызгать. Карл шутливо грозит им пальцем.

Я вспоминаю, что он сегодня утром — перед катастрофой в церкви — проделывал со мной этими пальцами, и двусмысленно ему улыбаюсь. Карл подхватывает мою улыбку, смотрит на меня с лёгким вызовом. И желанием.

Карл очень в этом хорош. Я имею в виду, очень.

Я иду, представляя себе, как мы придем домой, и Карл возьмёт меня прямо на полу. И я, может быть, позабуду о нежданной встрече. Может быть.

— Как тебе служба?

Кошмар.

— Здорово!

— Кстати, мне показалось, вы с ним знакомы. С нашим пастором.

— Да, — говорю я, улыбкой скрывая нервозность. — Он женил моего отца с мачехой, мы с ним много общались.

— Правда? Интересно. Он отличный парень. Ты с ним до сих пор близка?

Это совершенно праздный, ненавязчивый вопрос, а я не знаю, как на него ответить.

Мы друзья? У нас был запретный секс? Он — первый, кого я полюбила по-настоящему? Он предпочел мне Бога и ушёл?

Первое неправда, второе неуместно, третье было слишком личным, а четвёртое… Четвёртое вообще надо вычеркнуть.

— Нет. Мы не близки.

— Это жаль, — говорит Карл, и мы совсем забываем об этом, переносясь на другие темы.

Я думаю о нём всю неделю. Даже бурный секс на полу, синяк на пояснице и непристойные засосы на груди меня по-настоящему не отвлекают. И мне стыдно перед Карлом, будто я изменяю ему, пусть даже и мысленно. С удивлением отмечаю в себе это грызущее незнакомое чувство. Я и правда изменилась.

На неделе мы с Карлом, как назло, не видимся. В понедельник я отправилась назад в Лондон, а Карл остался в Хэрроу.

Хэрроу, этот городишко, в который я даже не успела переехать, уже сидел у меня в печёнках — чисто из-за того, что я слишком привыкла к большому городу. Архитектура навевала тоску — этакая смесь урбанистической простоты с викторианским декором. Ни шума, ни грязи, ни суеты, ни разврата. Даже пьяницы в пабах выглядели, как отличники на выпускном.

У Карла был двухэтажный таунхаус. Красивый. Хотя, по правде сказать, я никак не могла привыкнуть. Гостиная мне казалась чересчур светлой. Соседи — сверх меры приветливыми. Воздух — слишком чистым. А деревья — недостаточно раскидистыми.

Но главное — церковь. То, что она была на нашей улице. И факт, что мы весело договорились с Карлом, что будем вместе ходить по воскресеньям на службы. Типа, станем частью общины. Заведем друзей и собаку.

Начнем совершенно незнакомую мне жизнь.

Я пообещала Карлу, что закончу дела на этой неделе, закажу уже наконец машину и перевезу свои вещи к нему. А теперь сомневаюсь, что поступлю именно так.

Тем не менее, в субботу я снова в Хэрроу. Без вещей. Карл немного растерян, я вру ему о том, что мне нужна еще одна неделя, чтобы проконтролировать работу кафе, и чувствую себя при этом последним дерьмом.

А в воскресенье утром мы собираемся в церковь.

— Надень что-нибудь строгое, сегодня всё-таки праздник, — сказал Карл, рассматривая меня в кружевном белье.

Я открыла небольшой гардероб, который у меня тут был, и между серым платьем и рваными джинсами выбрала джинсы. Подобрала к ним самую откровенную блузку, что у меня есть.

Мне хотелось побунтовать.

— Достаточно строго?

Карл усмехнулся.

— Полагаю, никто сегодня не сможет нормально провести службу.

— Это ещё почему?

— Мужчины вывернут себе шеи, а их женщины будут на них обижаться.

Карл был немыслимо доволен.

После службы мы вышли на свежий воздух — даже слишком свежий и холодный, я моментально замерзла, но старалась никак этого не показать. Иначе весь наряд поблекнет. Картина маслом: Карл разговаривает с соседями, а я скучаю. Смотрю на церковь. Она маленькая, белоснежная и совсем не нарядная. И мне почти неловко стоять рядом.

Падре наконец заметил меня.

— Ты и правда собираешься приходить каждую неделю?

Меня обижает его невозмутимость. Его готовность к любому моему ответу. Меня обижает даже то, что он дает мне какую-то куртку, видимо заметив издалека, что мне холодно. И, как всякому неуверенному в себе человеку, мне захотелось повыпендриваться. О, боже, и остановить меня некому.

— Привет! — я улыбаюсь, хлопаю ресницами и снова улыбаюсь. — Какие-то проблемы с этим?

Как глупо. Отчего-то голосом моей сестрицы.

Падре слегка нахмурился.

— Да, есть парочка.

— Давай прогуляемся?

— А как же твой спутник? — оглянулся на Карла

— Ты священник, он не будет ревновать.

— А стоило бы.

— Пошел ты!

— Сама иди.

Мы ухмыльнулись друг другу. Перебрасываться фразами с ним так легко — как играть в пинг понг. Стоит только войти в ритм.

Мы вышли за калитку, сторонясь других прихожан, чтобы невзначай не завести ни с кем разговора.

Минут пять шли молча, то и дело попадая под жёлтые листопады. Я всё хотела словить листочек, но никак не удавалось. Молчание с ним было комфортным. Некстати вспомнилось, как он однажды потащил меня на собрание квакеров, и мы сидели в оглушительной тишине, прислушиваясь к беззвучной музыке сфер. Я разулыбалась этим мыслям.

Была в улыбке и горечь. Год назад я спрашивала себя, да и продолжаю, впрочем, спрашивать… И почему-то всегда это голос сестры, удивленный и осуждающий. Как ты могла предать такую дружбу? Зачем было все то, что ты проделываешь с остальными мужчинами — с каждым, кто тебе попадался — ведь знала же, что это всё испортит, он сам предупредил тебя, и не раз. Твоя естественная неспособность нормально жить отравляет всё вокруг; даже сейчас, когда всё будто бы наладилось, этот яд никуда не делся. Год назад тебе сказали, что любовь пройдет. Она прошла? Прошла?

На этот вопрос я никогда не отвечаю. Но довольно обо мне, как ты там, Клэр?

Мы так давно с ней не разговаривали…

Заморосил мелкий дождь, и Падре жестом фокусника достал зонт, прикрывая нас. Впрочем, мои голубые джинсы всё равно мгновенно потемнели от влаги. Мне так хотелось, чтобы они выглядели, как вызов, но, косясь в сторону редких витрин и видя своё отражение, признаю: выглядит жалко.

— Так что ты скажешь? — спросил он, будто мы были посреди разговора.

Проследил за моим взглядом. Я, конечно, рассматривала его. Он по сравнению со мной выглядел дьявольски привлекательно.

Хотелось курить и ругаться.

— Кажется, я скоро перееду сюда. И буду доставать тебя каждый день, проходя мимо твоей церкви.

— Думаешь, я тебя не буду доставать?

— Ты — меня? Нет, что ты. Я рада тебя видеть.

Это была правда. Он как-то неуловимо смягчился:

— Я тоже рад тебя видеть. Хоть и надеялся, что больше мы не встретимся.

— Можно спросить? — я уставилась в его невозмутимый профиль, желая, чтобы и он на меня посмотрел.

— Можно.

— Что ты вообще тут делаешь? Почему ты не в Лондоне?

— Мне предложили перейти сюда, отдали целый дом в бессрочное пользование — для меня одного. Здесь отличные люди, отличная церковь, жизнь без суеты — чего ещё желать священнику?

— Здесь так тихо. Не могу заснуть, когда не слышу шум за окном.

Он насмешливо улыбнулся:

— Да ты и с шумом по ночам особо не спишь. Все ищешь, с кем бы в эту ночь не спать.

— Завуалированное оскорбление? — крикнула я, весело приподняв брови. Получалось какое-то злое веселье. — Святой отец, зачем вы так?

— Извини, я сам не свой. Мне хочется…

Он замолк.

— Что?

— Кофе. Хочешь кофе?

Разумеется, это было не то, что он собирался сказать. А что он собирался сказать?

— Ну, давай.

Падре взял американо, а я зачем-то взяла латте, хотя терпеть его не могла, и теперь с завистью косилась на его чашку. Кафе было, как из «Друзей» — сплошные плюшевые диваны и мягкие стулья в желтоватом свете ламп. Безудержный уют, конечно.

— Ты… — у него словно дыхания не хватило.

— Я?..

И вот мы сидим, как двое на первом свидании, и воздух шалит от напряжения — меня сейчас стошнит от милоты, серьёзно. Молчим. А я подпираю ладонью подбородок и улыбаюсь. А он смотрит.

— Не могу говорить с тобой на трезвую голову, — признался Падре, слава богу, разрушив этот момент.

— Так взял бы кофе с ликёром.

— Ха, это ерунда. Тут нужно что-то покрепче.

Он выглядит серьёзным и взволнованным. Только непонятно, чем. Или кем.

— Слушай, насчёт переезда…

— Так ты выходишь замуж?

— Что? — он сбил меня с толку. — Нет, с чего ты…

Мы заговорили одновременно, перебивая друг друга, и началась какая-то неразбериха — удивительно, как всего два человека могут устроить базар на ровном месте.

— Извини, я думал, вы помолвлены… У тебя кольцо…

— …Только переезжаю, и больше ничего…

— …Я много думал о тебе, да еще Клэр звонила, рассказала о своей свадьбе, вот я и…

— Это моё кольцо, просто ношу его на безымянном пальце…

Потом я повысила голос — ненарочно, от удивления:

— Ты думал обо мне?

— Конечно, да, — незамедлительный ответ.

И смутилась только я. Хоть показывать это не в моих правилах.

— Ну вот, как говорится, только вспомнишь чёрта… — проговорила ехидно.

— Так значит, вы просто решили пожить вместе?

— Да! Никакого замужества, ты что, — с притворным ужасом открестилась я. Такой ли это был притворный ужас, не могу сказать, не знаю.

Он только недоверчиво усмехнулся. А я набралась храбрости и всё же спросила:

— Ты не жалел, что всё так получилось? Год назад?

Ведь я-то жалела. Не сейчас, а тогда. Падре отвёл взгляд, заинтересовавшись содержимым своей кружки. Медленно заговорил:

— Нет. Я знал ведь, что так и будет, — едва заметная горькая улыбка. — Священники, видишь ли, бегут от реальной жизни… Потому что по-другому не умеют, наверное. Думаешь, это было такое трудное решение? Нет, не такое уж.

Уйти, напоследок сказав: «Не приближайся к моей церкви» и «Это пройдёт». Тебе это — легко?

Да что с тобой такого случилось, чёрт побери? Я задавалась этим вопросом после того, как ты ушёл, ведь ты ничего не рассказал о себе. Совсем. Я лишь спустя время осознала это.

Я не знала ничего конкретного, кроме расплывчатого рассказа о его семейных неурядицах. А он был поломан, стоило его тронуть, это становилось очевидным. Но, кажется, год назад я вообще ничем таким не задавалась. Я была центром собственной маленькой гнилой вселенной, какое мне было дело до остальных…

— Не хочешь зайти ко мне? — спросил он. — Выпили бы Джи-Энд-Ти, как в старые-добрые?

Да после твоей внезапной откровенности я бы и от водки не отказалась… Я хотела уже согласиться, но подумала о том, как это будет знакомо, неловко и странно, и передумала:

— Знаешь, мне надо идти. Карл, наверное, меня потерял. Давай в другой раз, идёт?

На том мы и простились. Я побрела назад к церкви, прокручивая наш разговор на разные лады. Карла не было, и его соседка, приземистая женщина неопределенного возраста по имени Элис, сказала, что он пошёл домой. Чтобы избежать навязчивых вопросов, — они все были в ее взгляде — я поспешила за ним.