История должна быть рассказана (джен)

Бывает, провожаешь человека в дорогу и думаешь: счастливый! Сейчас сядет в самолет, стряхнет груз повседневных забот и полетит в манящую даль. Или, скажем, поедет в поезде, тоже неплохо. Будет смотреть в окно, дремать под стук колес, читать книжку, и все это без чувства вины за свое безделье. А ты сейчас вернешься домой, там скука, углы да стены, безрадостные хлопоты и никакой романтики.

Но когда тебя провожают, особенно ночью или с утра пораньше, думаешь: хорошо провожающему, сейчас поедет домой, уляжется в постель с сонным котом под боком. Или сядет завтракать в тишине, сварит кофе по своему вкусу, развернет газету. А тебе трястись в душном купе или мерзнуть с недосыпу на грязном вокзале и размышлять о том, как хорошо было бы оказаться сейчас дома, в своей славной норке. И чтобы чайник начинал петь, ага.

Женя вздохнула и с третьей попытки все-таки опустила нижнюю полку над багажным отсеком, куда только что запихнула свою сумку. И только после этого сообразила, что в сумке остались тапочки и книжка, захваченная в дорогу. Ладно, потом. Сейчас придут какие-нибудь соседи по купе, может, они подскажут, как управляться с неподатливой полкой. Хотя лучше всего было бы, конечно, ехать вовсе без соседей, но на это рассчитывать не приходится.

В окно глухо ударил снежок, а потом забарабанили чьи-то руки в красных варежках. Петя все никак не уведет детей, хотя уже три раза попрощались. Женя махнула им рукой: идите, идите, чего понапрасну торчать на морозе? И они, еще немного помаячив улыбающимися лицами, румяными даже в неуютном свете вокзальных фонарей, наконец ушли. Домой, к вечернему чаю и праздной болтовне, которая так раздражает, когда ты живешь в семье, и по которой так невыносимо тоскуешь в отрыве от родного очага.

А ведь когда-то она очень любила ездить — куда угодно. Поезд — это детство, каникулы, обещание приключений. Поэтому сердце сжималось сладко и тревожно каждый раз, когда Женя вместе с родителями провожала на вокзал каких-нибудь гостей из далеких краев. И если случалось ждать там рядом трамвая на остановке, всегда поворачивалась спиной к железнодорожным путям, чтобы не видеть, как поезда один за другим уходят без нее.

Теперь она куда чаще уезжает сама, чем провожает, и дорожная романтика всего за несколько лет напрочь утратила былую привлекательность.

Собственно говоря, сегодня Женя вообще никуда не должна была ехать. Она должна была сейчас возвращаться со своими из кино — сто лет не была в кино, забыла уже, что это такое. А завтра — кататься на лыжах по новенькой трассе на Долгой горе. А послезавтра — лепить снеговиков с мелкими племянниками, пока взрослые, сгрудившись в тесной кухне, лепят традиционные пельмени в несусветном количестве. И потом, навалявшись в сугробах, есть эти самые пельмени, брызжущие соком, с горчицей и со сметаной, смешанными в правильной пропорции… Потому что каникулы же, черт возьми, и отпуск, и зима — настоящая, нормальная зима, не тоскливая слякоть мегаполиса.

Однако все эти прекрасные планы рухнули сегодня утром, после внезапного звонка Карины. Знать бы, кто звонит, и вовсе не брать трубку! Или передать через Петю, что она уехала на дачу и когда будет неизвестно. Но Женя, по-домашнему размягченная и расслабленная, не ожидала подвоха и подошла к телефону сама.

— Привет. Тут такое дело. Надо приехать. Лучше бы завтра. Или послезавтра. Через два дня — край. Но лучше завтра.

В этом вся Карина. Говорит — как топором рубит.

— А что такое случилось? — спросила Женя, все еще надеясь, что как-нибудь обойдется. — У меня как бы отпуск.

— Очень нужно. У нас новенький. Надо срочно. Поэтому приезжай.

— Ну Карин, мы же договаривались… До конца месяца же!

— Никак нельзя. Важный человек.

— Если он такой важный, на черта мы ему сдались? Нашел бы кого получше.

Последнюю фразу, конечно, не стоило произносить, но Карина пропустила ее мимо ушей.

— Ему срочно. И он сам платит.

— А… Хм. Ну если платит, тогда да, — неохотно согласилась Женя. — Ладно, ну а я-то вам зачем? Там же полно народу.

— Никого нет. Я бы сама. Но я улетаю сегодня. В Лондон.

Женя, не скрываясь, завистливо вздохнула прямо в трубку.

— Ну а кроме тебя некому, что ли? Наталья Борисовна…

— В отпуске.

— Я тоже в отпуске, — парировала Женя.

— Она трубку не берет.

— Понятно. Очень разумно с ее стороны. Ну а Серега чего?

— Ногу вывихнул. Гололед.

— А Лариса?

— Замуж выходит.

— А, точно... На что только люди не идут, лишь бы не работать.

— В общем, надо, чтобы ты. И ты с ним там поласковей. Он нам нужен.

— Я не умею, — буркнула Женя.

— Чего не умеешь?

— Вот этого вот… поласковей.

— Постарайся. Я поэтому к тебе. На Диму надежды нет. А то бы я его, а не тебя.

— Ну… ладно.

— И надо поскорее. Я скажу, что ты завтра.

— Стой! Какое завтра, ты чего? Мне же на поезде, я долго…

К чести Карины надо отметить, что она не предложила Жене лететь самолетом. Она лучше других знала, сколько Женя зарабатывает, и предпочла не затрагивать эту тему.

— Давай на поезде, — сказала она покладисто, понимая, что дело уже уладилось. — Когда будешь?

И Жене пришлось срочно менять билет, да еще доплачивать за купе, потому что в плацкартных вагонах мест не было никаких. Купе ей досталось возле туалета, рядом с прокуренным тамбуром. Там были свободны все четыре места. Что ж, зато есть призрачная надежда, что соседей не будет. Совсем призрачная.

Карина еще перезвонила вечером, пока Женя впопыхах укладывала вещи. Слышно было плохо: на кухне у мамы шумела вода и звенела посуда — какая-то еда готовилась Жене в дорогу, а Карине приходилось перекрикивать шум аэропорта.

— Послезавтра приеду, — повторила Женя погромче. — Слышишь?

— Слышу! Завтра, значит, с утра…

— Послезавтра. Пос-ле… завт-ра! Пос-ле!

— После чего?

— В четверг! Утром в четверг.

— Что?

— В чет-верг!

— В девять? Отлично. Он прямо к девяти подойдет. Он и хотел пораньше.

— Да не в девять, а в четверг!

— В четверг в девять? Хорошо. Я передам. Дима все знает, спросишь у него.

— Я к девяти не успе…

— Счастливо добраться! Я потом позвоню, — бодро сказала Карина и отключилась.

Прекрасно. Чтобы успеть в офис к девяти, придется пилить туда прямо с вокзала, не заезжая домой. С другой стороны, да и черт с ним, подумаешь.

В купе заглянула проводница.

— Провожающие, выходим! Есть провожающие?

— Нет.

Проводница деловито оглядела полки, будто ожидала найти там кого-то, решившего проехать зайцем, и пошла обратно в начало вагона.

— Выходим, провожающие! Поезд отправляется!

Над головой, словно по команде, вдруг бодро всхрапнуло и разразилось музыкой радио. Женя дернулась от неожиданности и полезла убавить звук, для чего пришлось расшнуровывать и снимать ботинки. Надо все-таки достать тапочки.

Спустившись, Женя обнаружила, что она уже не одна. В дверях купе стоял и наблюдал за ней смурного вида мужчина с огромной, но, видимо, наполовину пустой клетчатой сумкой, какие обычно бывают у челноков.

— Здрасьте, — решительно выпалила Женя.

Мужчина пинком продвинул сумку в купе, и она сразу заняла все свободное пространство, придавив собой Женины ботинки.

— Здоро́во, — сказал он каким-то старческим надтреснутым голосом, который не вязался с его крепкой фигурой. — Это мое, что ли, место?

Он повернулся к тусклому светильнику, шелестя розоватыми лепестками билета, сложенного в несколько раз.

Поезд дрогнул, вздохнул, словно живое существо, и перрон за окном медленно поплыл назад.

— Тридцать три, — объявил мужчина. — Место тридцать три. Это здесь, что ли? А?

— Здесь, — неохотно сказала Женя.

Значит, побыть хоть сколько-то в одиночестве, без соседей, не получится. Это не радовало само по себе, и еще больше не радовал собственно сосед. Он явно был туповат. Женя не смогла решить, хорошо это или плохо, но на всякий случай решила на ночь убрать сумочку подальше.

Сосед тоже посмотрел на Женю недоверчиво.

— Далеко едешь?

— До конца.

— В Москву? Разгонять тоску?

— Работать.

Сосед помолчал, осмысляя сказанное.

— А! Работаешь, что ли, там?

— Ну да. И учусь тоже там.

— На кого учишься?

— Я… гм… я на филфаке.

— Это как?

— Ну, филологический факультет.

— Ну а выучишься, так кем будешь?

— Не знаю, — честно сказала Женя. — Преподавать, может, пойду.

— Учительница, что ли?

— Ну… да. Да, учительница.

— У меня тетка тоже учительница была, — сообщил сосед, и лицо его прояснилось, и блеснули в улыбке золотые зубы.

Видимо, решив, что для светской беседы сказано уже достаточно, он замолчал и принялся устраиваться на своем тридцать третьем месте. Гигантскую сумку легко закинул наверх, и туда же отправил видавшее виды пальто, под которым обнаружилась фланелевая рубашка — тоже в клетку. Из кармана пальто вывалился клетчатый носовой платок сомнительной свежести. Ишь ты, пижон какой, прямо все у него в тон подобрано, подумала Женя, смягчаясь. Во всяком случае трезвый. Уже неплохо. А то в прошлый раз хватило ей приключений, спасибо, больше не надо.

Неподатливая полка больше не показывала свой характер, Женя благополучно достала из сумки все необходимое и устроилась с книгой под лампочкой — верхний свет горел, но все-таки для чтения было темновато.

Клетчатый сосед все возился, что-то ронял, не мог найти билет, чтобы отдать проводнице, потом ходил за кипятком, потом наладился пить чай. Поезд дернулся, что-то тяжелое брякнулось со стола и покатилось по полу. Женя глянула поверх книжки — банка со сгущенкой. Сосед потянулся поднимать — и смахнул чайную ложку прямо в Женин ботинок, задвинутый подальше под стол.

— Возьмите другую, — предложила Женя, — вон лежит, она чистая.

Но сосед уже извлек свою ложку из ее ботинка, невозмутимо вытер о штаны и забренчал в стакане с чаем. Перехватив Женин взгляд, подмигнул:

— Кипяток же, всех микробов убивает. Наповал!

Сосредоточиться на чтении никак не получалось, и Женя исподтишка наблюдала за соседом. Он съел пачку печенья, поливая его сгущенкой через дырку, которую проковырял в банке складным ножом. Когда печенье кончилось, он достал буханку хлеба и продолжил трапезу, запивая еду крепким чаем, который был бы беспросветно черен, если бы сосед и туда не налил от души сгущенки. Лицо его приобрело одновременно серьезное и бессмысленное выражение. Женя подумала, что с таким непосредственным удовольствием едят только дети и совсем маленькие щенята.

Покончив с чаем, сосед расстелил на столе свой клетчатый платок, снял наручные часы и принялся что-то в них ковырять ножом, даже не попытавшись стряхнуть с него крошки хлеба. Женя с опаской подумала, что часам вряд ли станет от этого лучше.

— Про что книжка? — вдруг спросил сосед.

Она замялась.

— Про любовь?

— Нет.

Он оторвался от часов и бросил взгляд на обложку.

— Сказки?

— Да… да, сказки.

Теперь настала его очередь оглядеть Женю с жалостливым умилением: здоровая лошадь, даже работает уже, а читает какую-то детскую ерунду.

Она вздохнула и закрыла книгу, втянуться в чтение все равно не удавалось. Наверное, надо спать. В поезде хорошо спится в первую ночь, пока еще не успеешь отлежать себе все бока.

Женя выключила светильник над своей полкой, сползла с подушки пониже и натянула до самого носа сыроватую простыню.

Сосед, поняв намек, тоже свернул свою часовую мастерскую, еще чем-то пошуршал, выключил верхний свет и затих.

Поезд мерно покачивался, привычно стучали колеса, но почему-то это не убаюкивало, и мирный дорожный сон, который уже вроде бы подкрался так близко, все не шел. Женя повернулась на другой бок и поплотнее закутала ноги. Вообще-то в поезде было жарко натоплено, но одновременно с этим в приоткрытую дверь ощутимо тянуло холодком.

Интересно, что там за срочная такая работа ждет в Москве, что вот прямо надо было все бросить, сорваться с места и катить сейчас сквозь ледяную темноту? Хотя что у них может быть интересного… все одно и то же. Главное, чтобы деньги были, а то совсем туго с ними последние несколько месяцев. Еле-еле хватило за квартиру заплатить, а билеты на поезд, чтобы приехала на каникулы, Петя ей купил. Пусть, говорит, будет тебе подарок на Новый год. Новый год, правда, давным-давно прошел уже, но подарок-то сделать никогда не поздно, ага? И Женя не нашла что возразить, да и не хотела возражать. Вообще она приезжать не собиралась, родителям сказала, что некогда — ни к чему им знать, что у нее просто денег нет на дорогу. Но они все равно, конечно, догадались. Небось сами Пете и предложили — оплати ей билеты, ну вроде как от себя, она не откажется, ты же брат, вы друг другу всегда помогали. И это правда, помогали всегда, и Женя не стала отказываться. С Петей было легко. Он ничего от нее не ждал и, соответственно, никогда в ней не разочаровывался. А вот родительское разочарование было отчетливым, явным, осязаемым, и оно росло и укреплялось с каждым годом.

Началось все с того, что Женя провалила вступительные экзамены — самые первые, сразу после школы. Звонила домой с вокзала, раз за разом повторяла эту обескураживающую новость, а мама все никак не могла взять с толк: как это не поступила? Как такое вообще могло случиться? Женя — и не поступила? Когда родители все-таки смирились с этим фактом, они попытались обернуть его в свою пользу: вот видишь, значит, и не судьба, зачем тебе вообще этот филфак? Надо получить нормальное образование, для жизни, выучиться на юриста, ну или на экономиста хотя бы. Но Женя огорошила их сообщением, что уже записалась на подготовительные курсы и будет поступать на следующий год снова на филфак. Родители повздыхали и помогли ей снять комнату в Москве, а сама Женя устроилась работать в университетскую библиотеку. Платили там плохо, и если бы не родительская поддержка, не видать бы ей никакого филфака как своих ушей. Да все к тому и шло: на следующий год она снова недобрала один балл, чтобы пройти по конкурсу. Если в первый раз она восприняла свой провал как должное — подготовка и вправду хромала, то вторая попытка окончилась неудачей по глупейшей случайности. Переволновалась, ляпнула ерунду не подумав, экзаменатор сочувственно покачал головой и поставил ей четверку… и все. Совсем немного не хватило. Страшно обидно. Родители снова заговорили про юрфак — она даже в этот год еще успела бы подать туда документы. Нормальная же специальность, по крайней мере на кусок хлеба можно заработать. И работа интересная, а не книжную пыль глотать за три копейки. Женя угрюмо выслушала все это и уволилась из библиотеки. Денег эта работа действительно приносила совсем мало, а за квартиру надо было платить каждый месяц без задержки. Но на юрфак она не пошла, вместо этого набрала учеников и занялась репетиторством: с русским у нее всегда было отлично, да и английский приличный, на школьном-то уровне. Доход подрос, помощь от родителей уже не требовалась, и Женя с почти чистой совестью стала готовиться к третьей атаке на филфак.

На третий раз все прошло без сучка без задоринки, Женю приняли с распростертыми объятиями, и студенческая жизнь во всей своей полноте обрушилась на нее и погребла под собой установившийся уже распорядок с беготней по ученикам. Денег снова стало не хватать. Родители не отказывали в поддержке, но Женя чувствовала их молчаливое неодобрение и не решалась обращаться за помощью лишний раз. Тогда она перевелась на вечернее отделение, чтобы освободить день для работы, и наконец все кое-как устаканилось.

В общем-то, с виду все ведь с ней благополучно. Учится, работает, переехала даже в квартиру получше с всего одной соседкой. Но в эти зимние каникулы она собственными глазами убедилась в том, о чем догадывалась давно. Родители ее стесняются. Хотели бы похвастаться перед соседями и знакомыми, которые заходили на чай — поглазеть на московскую студентку, но чем тут хвастаться? Учится средне, да еще специальность — германская филология, что вообще за зверь такой? Зарабатывает еле-еле, вон третий год в одном и том же свитерке приезжает… И родители вели ее в магазин, чтобы одеть поприличней, а то перед людьми неудобно. Замуж вроде не собирается, да только кто ее знает, что у нее там на уме? Хоть бы кавалера какого привезла поглядеть. Петя вон всего на два года старше, а уже двое у него, и своя машина, и на будущий год дачу строить хотят. Ничего этого родители, конечно, за чаем не говорили. Наоборот, хвалились дочерью: идет на красный диплом (это еще, положим, неизвестно, да и на черта он нужен), сама квартиру двухкомнатную снимает (правда ровно наполовину), от ухажеров у нее там отбою нет, вот все выбирает да выбирает (чистейшее вранье). Поначалу Женю это забавляло, потом стало раздражать, а под конец — нагонять тоску и уныние. Ей так хотелось домой, а вот приехала — и ясно, что ждали тут не ее, а какую-то совсем другую Женю, успешную, благополучную и что-то эдакое всему миру доказавшую. Вот тебе и дом, милый дом, надежный тыл.

С другой стороны, если подумать, то это ведь и правильно. Ей уже за двадцать, давно пора выпорхнуть из гнезда, уже должен быть новый центр притяжения. Только вот его все нет и нет. И оторванность от всего, какая бывает в поезде, уже не приносит облегчения. Путь из ниоткуда в никуда. Из дома, который перестал быть домом, в неприветливый город, где ее никто не ждет. Никто, кроме загадочного незнакомца на работе, которого ей велено обаять, чтоб не вздумал уходить к другим и заплатил, сколько скажут, не торгуясь.

Спать надо, впереди вторая ночь в дороге, она всегда выходит бессонной, а в Москве с утра сразу на работу.

Женя повернулась на бок, устраиваясь поудобнее, и вдруг осознала, что поезд уже некоторое время стоит посреди полной тишины и темноты. Странно. Большая станция у них должна быть только под утро, до нее еще несколько часов. И даже не это странно… Такие остановки не по расписанию — дело обычное, может, пропускают кого-то. Но что-то очень уж тихо, будто уши ватой заложило. Скорее бы поехать.

Есть какая-то особая беззащитность в поезде, остановившемся в ночи, в черноте и пустоте. Вереница вагонов посреди чистого поля, как на ладони, впереди — ничего, и позади — ничего, только тишь и мрак. Не такой уж и мрак, вообще-то, снег лежит белой пеленой, но от него тьма вокруг как будто сгущается еще сильнее. Жене хотелось пошевелиться, чем-нибудь зашуршать, чтобы убедиться, что она не оглохла, но она медлила, не решаясь потревожить это давящее безмолвие.

Она уловила легкое движение на соседней полке — сосед поднял голову. Тоже не спит, значит, или проснулся от противоестественной тишины. Хотя что в ней противоестественного? Так всегда бывает, когда поезд останавливается. Ничего особенного. Женя перевела дух и, неловко повернувшись, уронила на пол книгу, лежавшую под подушкой. Негромкий стук раздался, как ей показалось, выстрелом из пушки. Она испуганно ойкнула и потянулась было за книгой, но тут же замерла, прислушиваясь.

По коридору кто-то шел. Как будто бы шел. Похоже на то… и не совсем похоже. Кто-то сел в их вагон на станции и осторожно пробирается вдоль спящих купе в поисках своего места? Нет, не то. Странный звук. Не человеческие шаги, не шарканье увесистых сумок по полу вагона, не мелкий топоток собачьих лап. Что-то другое. Шаги одновременно грузные и упругие, будто по коридору идет кто-то более тяжелый, чем человек, но ловкий и с длинными ногами. Переступает, приближаясь: туп, пауза, туп, пауза, туп… Странный ритм, люди так не ходят. Но кто бы это ни был… что бы это ни было, оно движется в их сторону, не задерживаясь у других дверей. И почему так тихо? Ни скрипа, ни шороха из-за стены, никто не высунет в коридор любопытный нос… будто вагон разом опустел, пока Женя маялась в полудреме, или заснул так крепко, что не добудишься. Туп, пауза, туп…

— Ну и дубак! — сказал сосед, поднимаясь со своей полки. — Схожу за одеялом.

Говорил он громко, в полный голос, словно не боясь никого потревожить. Да он и не потревожил — во всем вагоне по-прежнему ни звука, только странные шаги будто бы замедлились.

Сосед, однако, высказав во всеуслышание свое намерение, никуда не пошел. Только шагнул из купе в коридор, потоптался там в проходе, выглянул в окно и уселся на откидном сиденье. Женя покосилась на его полку — одеяло, аккуратно свернутое, лежало там в ногах. Она снова обернулась к соседу — и встретила его взгляд, пристальный, спокойный и совсем не сонный.

— Сейчас поедем, — вдруг сказал он уверенно. — Спи давай.

И они действительно скоро поехали, Женя успела только подобрать с пола книгу. Снова мерно застучали колеса, за окном замелькали темные елки… словно оборвалась пленка кинофильма, но вот его запустили опять.

И сразу вернулись все звуки. За тонкой перегородкой кто-то зашуршал и зазвенел подстаканниками. Лязгнула дверь тамбура. Странных шагов больше не было слышно.

Поезд набирал ход.

Женя откинулась на подушку. На нее навалились равнодушие и непреодолимая сонливость. Когда она засыпала, сосед по-прежнему сидел на откидном сиденье в коридоре. Сквозь сон было еще слышно, как хмурая проводница просит его убрать ноги с прохода.

А когда она проснулась, соседняя полка уже была пуста. Сошел, значит, под утро. Там большая станция, всегда много народу выходит.