В этом зале пустом (гет)

Тесей опускает палочку, и шум сражения вдруг угасает, блекло плещется позади, как далекое невидимое море.

Перед ним стоит женщина, которую, ему казалось, он смог забыть после нескольких лет поисков. Первая мировая закончилась, а вместе с ней постепенно стерлось из памяти то лицо, те руки и та ночь. Остались лишь на нечеткой колдографии в медальоне.

Выходит — не стерлись. И — не исчезли, не растворились в темноте сотен ночей, не выцвели ни под палящим солнцем и унылыми дождями Соммы, ни под раздражающим светом ламп в Министерстве, ни в яростных глазах задержанных преступников.

Женщина, наоборот, кокетливо улыбается и поднимает палочку, готовая отразить любое его движение.

Во рту становится сухо.

Тесей сглатывает.

* * *

К небольшому французскому городку Обиньи они подъезжают уже в сумерках. От рева перегревшегося мотора болит голова. Тесей легко спрыгивает из кабины на брусчатку мостовой, и раненое весной плечо тут же отзывается глухой болью.

Морщась, Тесей поправляет ремень вещмешка и внимательно наблюдает, как его прореженный противником взвод спрыгивает с открытого кузова машины.

— Мсье лейтенант! — мужчина в штатском подбегает к нему, пыхтя, и торопливо козыряет. — Пауль Рабле к вашим услугам. Можно сразу расквартировываться. Дома освобождены.

Тесей окидывает пристрастным взглядом ряд двухэтажных домиков, типичных для небольшой французской деревеньки. Сразу за ними виднеется невысокая башня старинной церкви. Где-то вдалеке грохочет артиллерия.

Сделав знак своим рядовым, Тесей следует за Рабле по узкой улочке. В правом кармане, специально приспособленном, лежат палочка и пистолет. В левом — складной нож и несколько патронов.

— Как дела с провизией?

— Не густо, мсье, не густо. Но поделимся всем, что имеем, — Рабле вздыхает. — Мясо только копченое. Овощи подпорчены дождями. Одеяла старались просушить, но за итог не ручаюсь.

— Пойдет, — Тесей останавливается рядом с ним напротив домов. — Мы здесь ненадолго. Два дня — и на передовую.

Зайдя внутрь вместе с подчиненными, Тесей проходит в подготовленную для него комнатку примерно десять футов длиной и столько же шириной — не больше. Помещение выглядит довольно уютным: старый, испорченный котом диван, застеленный зеленым бельем, лампа с уютным желтым светом, наспех вымытый паркет и прозрачные шторы на окнах. На маленьком столике слева от дивана стоит таз со сколотыми краями и кувшин с водой.

Словно война не рядом, у Соммы, а далеко-далеко.

Тесей садится на диван и вытаскивает документы. В Обиньи должны квартировать еще два отделения, и все вместе они выдвинутся в сторону передовой послезавтра в шесть утра. Завтра он найдет остальных командиров, а сегодня можно выспаться, выкурить сигару и попробовать найти бистро с неплохим вином.

Тесей умывается, расстегнув пуговицу рубашки, вытирает лицо и шею пахнущим лавандой полотенцем. Приглаживая волосы перед треснувшим зеркалом, он некоторое время изучает свое отражение. Его загорелое, вытянутое веснушчатое лицо серьезно, серые глаза смотрят спокойно и сосредоточенно. Ему двадцать пять — а кажется, что за тридцать. Сражения при Вердене оставили свой след не только затянувшимся пулевым ранением.

Министерство магии с неохотой отпускало мракоборцев на войну, но Тесей не мог оставаться в стороне. Маги не должны жить в изоляции от того, что происходит в мире, потому что они — его часть.

Перебросившись несколькими шутливыми и бессмысленными фразами с рядовыми, Тесей выходит на улочку, спустившись по крутым ступеням.

Темно, а в незнакомом городке темнота кажется совсем непроницаемой. Навстречу ему попадаются военные, некоторые из них идут в обнимку с местными девушками. Те улыбаются счастливо, но Тесей знает, что многие рассчитывают на пару звонких монет. Жизнь в прифронтовом городке нелегка. Но люди существа живучие — умеют приспособиться.

В самом конце узкой улочки Тесей с трудом различает фонарь, явно горящий над входом в бистро, расположенном в подвале.

Но не дойдя до бистро несколько десятков футов, Тесей останавливается. Из обстреленной церкви, выходящей на улочку западным фасадом, доносятся приглушенные звуки фортепьяно. Тесей узнает незатейливую мелодию: ее иногда напевали французские солдаты и женщины в городках, где ему приходилось останавливаться и лечиться.

Тесей решительно сворачивает, направляясь к церкви, и на всякий случай достает палочку. У входа в церковь разложены мешки с песком, просыпавшимся на мостовую. Жаль, что церковь не заложена: погибнет при следующем артобстреле. Тесей вспоминает собор в Амьене, чей огромный портал сверху донизу был закрыт мешками.

Война безжалостна к живым и мертвым, к животным и зданиям. Как концентрированное зелье для чистки котлов она расползается, сжигая все на своем пути.

Тесей толкает старую дубовую дверь, обитую железом. Мелодия обрывается, и, пройдя сквозь сумрак придела, Тесей различает посреди небольшого нефа женскую фигуру, сидящую за фортепьяно у колонны.

Фортепьяно, видимо, притащили сюда вместе с огромным количеством других вещей: коробки с книгами, торшеры, цветы в кадках, картины в пыльных рамах, детские игрушки, кресла, обитые бархатом — свободным остался лишь центральный неф, да и тот — маленький, типичный для деревенской средневековой церкви.

Женщина встает из-за фортепьяно, на крышке которого Тесей сразу замечает лежащую палочку.

— Добро пожаловать в царство покинутых вещей, — женщина усмехается. На первый взгляд ей лет двадцать или двадцать два — Тесей не всегда умеет определять верно, — но назвать ее девушкой он не может даже мысленно. Зеленые, цепкие и жадные глаза окидывают его любопытным взглядом, округлые плечи, расправленные и чуть отведенные назад, выдают уверенность. Мягкий овал подбородка чуть поднят вверх, и руки невозмутимо-спокойно лежат на темно-синем платье с жемчужной брошью, под которым угадывается крепкое молодое тело. Каштановые волосы убраны в простую прическу, и лишь одна прядь, выпущенная на волю, завитком лежит у правого виска.

Тесей сдерживается, чтобы не облизать сухие губы. Женщин на войне он видел немало, спал с некоторыми из них, чьих имен и лиц уже не помнит, но не увлекся ни одной.

— Винда, — женщина протягивает руку, и Тесей охотно пожимает прохладные тонкие пальцы. — МАКУСА?

— Британское министерство, отдел мракоборцев, — Тесей поправляет воротничок рубашки.

Винда приглушенно смеется.

— Никогда не отличала американца от англичанина.

— В нас меньше бахвальства, — Тесей кивает на нагроможденные вещи, чтобы оторваться от Винды. Неприлично так пристально разглядывать незнакомую женщину. — Здесь остановились, среди воспоминаний?

И тут же возвращается к ней, впиваясь глазами.

Винда несколько секунд молчит, и Тесей наслаждается тишиной. Такие встречи заканчиваются чем угодно.

— В доме за углом, — отвечает она сдержанно. — Но там дурно пахнет, и я отправилась побродить по городку. И вот — нашла церковь. Здесь, по крайней мере, пахнет книгами и свечами, а не мужицким потом и французским луком.

Тесей кривит губы. От него, разумеется, пахнет бензином и несвежим бельем — запасное лежит в сумке. Откуда ему было знать, что он встретит здесь настоящую женщину?

Тесей старается перевести тему разговора, чтобы убедиться, что они здесь одни.

— Вы не видели местного священника?

— Хотите помолиться или исповедоваться?

Тесей скептически приподнимает брови. На войне исповедоваться бессмысленно. Только если молиться.

— Исповедуйтесь мне, — Винда смеется, обнажая ряд ровных мелких зубов. — Обещаю хранить ваши тайны нераскрытыми до конца жизни. А священника — нет. Он ушел на фронт позавчера утром.

— Священник — на фронт?

— Всякое бывает.

Тесей недоверчиво качает головой, пройдясь вдоль колонн центрального нефа. На каменных цветах и складках колонн лежит пыль и паутина. Такой же паутиной затканы многие церкви и соборы, в которых ему удалось побывать.

Винда наблюдает за ним с любопытством.

— Погоны лейтенанта и легкая сутулость. Вы были ранены?

— При Вердене.

Винда сжимает губы. В ее взгляде мелькает вспышка ярости.

— Да, мясорубка там была знатная. Считайте, вам повезло.

Тесей на мгновение прикрывает глаза, и перед ним снова возникают искореженные трупы, застывшие в разных позах, стоны умирающих, хлюпающая под ногами кровь. И после всей этой гнилости, смерти и вони — такая женщина, здесь!

— На Сомме нам будет проще, — Винда закрывает крышку фортепьяно, и Тесей тут же останавливает ее. — Хотите, чтобы я играла?

Он сухо и порывисто кивает. Играла, говорила, двигалась вокруг него — что угодно. В ее обществе он словно почувствовал себя дома, где не был два года.

Винда садится к нему спиной. Пуговицы на платье одна за другой поднимаются вверх к затылку, где из прически выбиваются два непокорных завитка. Мир сужается до этих завитков, до поднимающихся и опускающихся плечей, рук, расходящихся и сходящихся снова, до незатейливой музыки.

Они друг другу — никто.

Тем сильнее притяжение.

Любовь на войне не стоит путать с любой другой. Как не стоит путать солдата, который с безумием расстреливает бегущего навстречу ему противника и с ожесточением закалывает его штыком, брызгая кровью, — с Жаном или Джоном, который, уходя на фронт, нежно целует жену.

Любовь на войне — безоглядна, беспощадна и стремительна. Вспыхивает, как пламя из пролитой керосинки, и гаснет, если присыпать песком. Никто никому не должен. Никаких завтра, только сейчас.

— Вам нравится? — музыка смолкает, и руки замирают на клавишах.

— Я бы предложил танец, но здесь и три шага не сделаешь, — Тесей снимает фуражку и кладет ее на фортепьяно. — Впрочем, мы могли бы использовать небольшое заклинание.

Винда улыбается, глядя на него снизу вверх своими блестящими зелеными глазами. Женские глаза никогда не лгут: ты или интересен, или едва выносим. Женские глаза отдаются раньше, чем тело.

— О, я знаю одно. Эванеско!

И неф мгновенно пустеет. Остаются лишь колонны, своды, старое фортепьяно с потертым лаком, и они вдвоем.

Тесей подает руку. Винда взмахивает палочкой, и клавиши нажимаются сами собой, а мелодия складывается в довоенный вальс.

Они медленно кружатся: одна ладонь Тесея едва касается ее талии, на другой лежит незнакомая, тонкая, теплая рука.

— Чем занимаетесь здесь? — тихо спрашивает он, улавливая запах ее духов. Мускус и жасмин.

— Разведкой, обеспечением, передачей информации — всем понемногу, — ее голос от спокойного вдруг становится ледяным. Так море швыряется о камни. — Скорее бы они все сгнили. Немцы. Моя Франция в крови — и я готова мстить за каждую каплю.

Тесей не отвечает, думая о доме в далекой Англии, о брате, о бомбардировках Лондона — и качает головой.

— Приятно увидеть человека, равного тебе по крови, — тон Винды снова меняется, становится загадочным. — На этой войне слишком мало чистокровных.

— На этой войне мало людей, — отзывается Тесей. — Вот в чем сложность.

Она останавливается и легонько проводит рукой по его волосам. По его коже пробегают мурашки — и, не сдержавшись, он привлекает ее к себе и жадно целует. Жажда женщины еще никогда не была так сильна в нем, как сейчас. Никогда еще он так ясно не осознавал, что после всех лишений, грязи и смерти ему нужен лишь запах духов, тепло прикосновения, губы, отвечающие на поцелуй с готовностью и словно насмешкой, податливость тела в его руках. Нет ничего более оживляющего, чем женщина!

Винда откидывает голову назад, смеясь, позволяя ему целовать ее шею, в ослеплении расстегивать пуговицы ее платья, шептать что-то сумасшедшее и бессвязное. Все эти слова — не ложь. Они часть любви на войне.

— Довольно, довольно, господин лейтенант! — она властно кладет руку на его грудь, и Тесей покорно замирает. — Давайте лучше выпьем. В самом деле, мы едва знакомы. Любите бордо?

— За неимением другого — подойдет, — Тесей застегивает рубашку и через силу улыбается. Винда дразнит его. Чертовы женщины, чертова война!

Он взмахивает палочкой, шепча заклинание, и все вещи возвращаются. Они садятся на старые бархатные стулья и придвигают поближе поцарапанный столик. Тесей разливает вино, Винда наблюдает за ним без улыбки, но ее глаза смеются.

— Благодарю, — произносит она, взяв бокал из его рук.

— Бордо отличное, — Тесей осторожно пробует вино. — Где вы смогли его найти? В бистро одно отвратительное пойло. Огневиски я не видел уже год.

— Знакомства, — Винда разводит руками. — Как вы храбро пьете. Не боитесь, что я подмешала вам сыворотку правды? Что я — немецкий шпион?

Тесей сдержанно смеется.

— Я почти шесть лет работаю мракоборцем. Поверьте, на шпионов и сыворотку у меня отличный нюх. Как у нюхлера на золото.

Винда игриво поднимает бокал.

— За эту встречу, господин лейтенант. И за ваших бойцов. Скольких вы уже потеряли?

— Пятнадцать.

Тесей залпом опрокидывает бокал в себя. Он старается использовать магию во благо на поле боя. Спасает тех, кого может спасти. Но всех спасти невозможно.

Винда вдруг подается вперед и с силой сжимает его руку.

— Ничего не говорите: я знаю.

Тесей кивает, наливая второй бокал. Они приканчивают бутылку молча, разглядывая друг друга и словно обмениваясь мыслями.

— Еще больше ненавижу магглов, — Винда со звоном ставит пустой бокал на стол. — Какие зверства на их счету. Сколько девочек я спасла, вытащила из рук этих мерзавцев. В магическом мире, разумеется, есть свои преступники, но вам или вашим коллегам хоть раз приходилось расследовать или хотя бы встречать групповое изнасилование с последующим повешением?

Тесей отрицательно качает головой.

— Мы что-то о грустном, — тон Винды вдруг снова меняется, как погода весной. — Скажите, в Британии правда считают, что в Шармбатоне учатся только девушки?

Тесей коротко смеется.

— Разве нет?

Винда усмехается.

— Не буду разрушать ваше представление о Шармбатоне. И потом: уже поздно, почти два. Вы же не хотите проснуться с больной головой?

Она поднимается с кресла, и Тесей поднимается следом. Несколько секунд они смотрят друг на друга. Он с удовольствием проговорил бы с Виндой до утра и весь следующий день.

— Приходите завтра вечером, в одиннадцать, — произносит она чуть устало. — Я буду вас ждать.

Тесей направляется к двери, но ее голос заставляет остановиться на пороге.

— Я не знаю вашего имени.

— Тесей.

— А я тогда — Ариадна, — Винда широко улыбается. — Идите, господин Тесей. Легких снов.

Но легкие сны не приходят. Тесей ворочается на жесткой кровати, путаясь в одеяле как в лабиринте. Ему мерещится запах женских духов, женской кожи, смех, а во рту застывает приторный привкус бордо. Уснуть удается лишь после того, как он настежь распахивает маленькое двустворчатое окно, и в комнату проникает июньская прохлада.

Утром его рано будит Пауль, и весь день до самого вечера Тесей занимается войной: проверяет запасы патронов, провизии, белья, сверяется с картой фронта, обсуждает с шофером кратчайшую дорогу к передовой. Фронт напоминает о себе постоянно далеким грохотом орудий. Перекусить удается лишь к вечеру — холодным мясом и вчерашними овощами. Винду за целый день он видит лишь раз: они сталкиваются на улочке за бистро, спеша по делам, — и тут же расходятся. Тесей приказывает себе не оглядываться.

Около одиннадцати Тесей уже входит в сумрак церкви. Винда сидит за фортепьяно, вновь наигрывая французскую мелодию. Услышав его шаги, она тут же оборачивается.

— А, господин лейтенант! Я думала, вы не придете.

Тесей хмурится.

— Почему?

— Магия солнечного света разрушает сумрачные чары, мой друг. Девушки днем выглядят не такими уж и хорошенькими, как ночью, верно?

Тесей усмехается, оглядывая неф. Он снова пуст, лишь за колоннами стоят два одиноких кресла.

— Верно.

— Я слышала, вы завтра уезжаете.

— На рассвете.

— Как удачно! — Винда вздыхает. На ней то же самое темно-синее платье, только волосы уложены иначе. — Я застряну здесь еще на три дня. Нет ничего унылее прифронтового города с его суетой.

— Куда вы отправитесь потом? — у Тесея мелькает безумная мысль, что он найдет ее — и... Что потом? Любовь на войне не подразумевает продолжений. Хотя, конечно, всякое случается.

— Не могу сказать.

— Понимаю, — Тесей кивает на фортепьяно. — Еще раунд вальса?

И снова — ее ладонь на его ладони. Чуть дрожащая, но смелая.

— Редко встретишь такого, как вы, — произносит она негромко. — В этой военной толкотне столько мерзавцев, прохвостов, бестолочей — честных и искренних почти и не встретишь, а умирают пачками. Я сразу поняла, что вы из себя представляете, господин лейтенант. У меня свой нюх на людей. Вот только решаешься — не сразу. Есть такое чувство, когда с дурачком можешь себе позволить больше, чем с настоящим мужчиной, потому что знаешь: сердце и не шелохнется. А с вами оступишься — и пропадешь. Не могу позволить себе подобную роскошь.

Что-то отчаянное слышится в ее голосе, и Тесей наклоняется и целует ее. Винда нетерпеливо тянется к ремню на его брюках, сдергивает рубашку, касается пальцами ключиц, задерживается на недавно зажившем шраме от штыка на правом плече и следе от пули на ладонь выше сердца.

Они медленно двигаются к высокому каменному подоконнику с витражом, и Тесей, легко приподняв и посадив Винду, принимается расстегивать пуговицы ее платья. Секунды — и ее нежная молодая грудь оказывается в его ладонях. Ее пальцы касаются его волос, зарываются в них, жадно притягивая его к себе.

Тесей нетерпеливо задирает вверх ее платье: мягкая ткань поддается, открывая стройные ноги.

— Поторопитесь, — шепчет она, и от этого горячего шепота у него кружится голова. Белье швыряется в сторону не глядя, и под пальцами остается лишь гладкая кожа. Тесей на мгновение останавливается, наслаждаясь фигурой Винды: ему нравятся именно такие женщины: стройные, но не угловатые. Ведешь рукой сверху вниз — по изгибам.

Счет времени теряется. Но на войне он теряется точно так же: кажется, ты бежишь вперед уже несколько часов, перепрыгивая через рытвины и трупы, вытирая льющийся пот и грязь, а потом оказывается, что прошло всего двадцать минут.

Винда одевается неохотно, с непроницаемым лицом, Тесей хмурится и молчит, но за окном надрывно горланит петух — предвестник рассвета.

А значит — пора уходить.

— У вас есть... — горло сдавливает внезапная сухость. — Что-то небольшое на память?

Винда сначала отрицательно склоняет голову набок, затем, помедлив, достает из кармана маленький золотой медальон на цепочке.

— Берегла на самый крайний случай. Мало ли придется выкупать себя, если что-то случится с палочкой. Только обещайте: вы найдете меня — однажды — и вернете. Фамильный, от прабабки достался.

Тесей надевает его под рубашку.

— Теперь осталось не умереть.

Винда улыбается, но улыбка тут же гаснет, как догоревшая свеча. Ее распущенные волосы лежат на плечах, волнами спускаясь на грудь и спину.

Тесей лихорадочно проверяет карманы.

Все, что у него есть — бледная и полинявшая от дождей и солнца колдография его семьи.

Винда берет ее аккуратно и пристально рассматривает.

— Добрые лица.

За окном второй раз пропевает петух, и ему тут же вторит пастуший рожок.

— Пора, — Тесей надевает фуражку и козыряет. — Удачи.

— Вам она понадобится больше.

Тесей поворачивается к ней спиной. Не так это и просто — повернуться спиной к человеку, которого знаешь второй день.

— Не умирайте, хорошо? — ее негромкий голос вновь застает его на пороге. — Обещайте!

— Клянусь, — Тесей пытается запомнить каждую черточку ее кажущегося невозмутимым лица. Но кривая улыбка выдает все чувства. — И вы, пожалуйста, берегите себя.

Тесей ненавидит прощания. Как можно скорее он выходит из церкви и поднимает глаза к голубому рассветному небу. Из рощи доносится пение птиц.

День будет жарким.

Шофер уже ждет его, и машина, пыхтя, выпускает вонючие клубы черного дыма. Солдаты сидят на скамьях, изредка перекидываясь несколькими словами, кто-то шутит — но это невеселые шутки.

Тесей взбирается на переднее сиденье, подвинув свой наспех сложенный вещмешок.

От шофера пахнет куревом и дешевым портвейном, но Тесей ничего не говорит: на войне каждый расслабляется как может. До передовой не так и далеко: час, может, полтора на машине. А там — Мерлин его знает, что может случиться.

Но медальон, спрятанный под рубашку, придает ему уверенности.

Тесей невольно нащупывает его рукой, и от шофера не ускользает этот жест.

— Что, Святой Антоний?

Тесею не хочется разговаривать.

— Да.

— Говорят, помогает.

Тесей пожимает плечами. Церковь, улочки, бистро — все остается позади, медленно растворяется в дымке утра.

А грохот орудий и вспоротая земля приближаются с каждой милей.

* * *

— Что же вы медлите, господин лейтенант? — Винда поправляет шляпку. — Гриндевальд не любит ждать. Или вы, или я.

Тесей стискивает зубы.

— Я не стану с вами сражаться.

Винда громко смеется. Красный луч оглушающего заклинания пролетает над его левым плечом. Тесею приходится пригнуться.

— Разумеется, станете. Прошло почти одиннадцать лет. Вы блуждали в лабиринте Министерства, теряя свою честность, свою искренность, свои мечты. Поверьте — я знаю. Вы — там, а я — здесь.

— Я искал вас.

— Браво, вы наконец меня нашли, — Винда легко отражает очередное летящее в нее заклинание. Тесей выставляет щитовые чары, чтобы оградить их обоих. — Увы: нам снова не по пути.

— Я не стану с вами сражаться. Бросайте Гриндевальда, идемте со мной, — Тесей упрямо протягивает руку. — Я рискую всем — вы видите? Министерство поймет.

— Вы ничем не рискуете, — Винда насмешливо морщится. — Вы играетесь, любуетесь собой. Вы ничего обо мне не знаете, вы лишь помните ту женщину в церкви, которая позволила себе слишком многое. Вы не представляете, через что я прошла после той ночи. И Геллерт — тот, за кем я пойду в самое пекло. Он дает мне то, что не даст никто.

Ее лицо вдруг становится серьезным. Годы почти не изменили его, только сделали более жестким и надменным. И в зеленых глазах видна плещущаяся боль. Глядя в них, Тесей пытается понять, что вызывает в Винде такой восторг к Гриндвальду. Ведь он — убийца.

— Медальон — у вас?

Тесей немедленно снимает его, достав из-под рубашки. Лита не знает о нем. Лита никогда не видела его обнаженным.

Медальон скользит в протянутую, слегка дрожащую ладонь. Винда опускает палочку — на мгновение — и тут же отражает резкий выпад Тесея.

— Нет, птичка в клетку не полетит, я знаю, что вы задумали. Пленить и принудить жить в этой вашей правильности. Лучше — смерть.

Винда сражается отчаянно, но Тесей не отступает. Спасти ее из плена иллюзий, показать, что такое настоящая счастливая жизнь... Ослепляющая вспышка — и Тесей теряет равновесие. Винда замирает, тяжело дыша, смотря на него с нескрываемым раздражением. Так смотрят люди, в чьем сознании вдруг проносится нелепая мысль о том, что они могут ошибаться.

Гриндевальд позади нее создает на площадке огромный горящий круг синего огня.

— Не умирайте, хорошо? — Винда не меняется в лице, но глаза вдруг глядят иначе — как тогда ночью, в церкви. — Обещайте!

Тесей вздрагивает. Все эти чертовы годы он помнил о ней вопреки всему. Он действительно стал послушным мракоборцем и научился выслуживаться. Зато жизнь была и остается удобной и сытной. Тесей о ней не жалеет.

— Клянусь.

Винда исчезает в вихре ледяного огня.