Часть семьи (джен)

Хан сидел на кушетке в медотсеке "Энтерпрайз". Прошло всего полтора часа, как его вместе со Споком и Ухурой транспортировали на корабль.

Пришлось рассказать ему, как в реальности обстоят дела с его экипажем, иначе он ни за что не стал бы сотрудничать. Даже позволили посмотреть на абсолютно целые и невредимые криокапсулы, в которых по-прежнему мирно спали его люди — осколки давно минувшей эпохи.

Спок отчётливо помнил, как вздрогнул Хан, увидев за стеклом одной из капсул лицо капитана Кирка.

— Почему ваш капитан здесь? Куда вы дели моего человека? — глухо спросил он, и от его голоса в душе Спока вновь всколыхнулась ярость, едва улегшаяся за эти полтора часа. Его отец, самый сдержанный из вулканцев, не одобрил бы подобного проявления эмоций. Срочно нужна была медитация, но Спок точно знал, что не сможет обуздать себя, пока ситуация с Джимом не прояснится.

— Мы не успели придумать ничего лучше, чтобы сохранить тело Джима. Счёт шёл на секунды, — спокойно ответил доктор Маккой. — Но не беспокойтесь, ваш человек жив. Он в медицинской коме. Думаю, нам стоит поторопиться.

Хан внимательно наблюдал за доктором, ловил каждое его движение. Наверное, боялся, что тот причинит вред члену его экипажа.

Доктор вёл себя так, словно это не его лучший друг лежит сейчас мёртвый в криокапсуле: был предельно сосредоточен и внешне абсолютно спокоен. Спок с уважением и удивлением наблюдал за действиями Маккоя. Они словно поменялись ролями: эмоциональный и вспыльчивый Маккой проявлял чудеса сдержанности, а вот Споку, невзирая на хвалёное вулканское самообладание, никак не удавалось полностью взять себя в руки. Рядом с Ханом это было особенно трудно: руки сами собой сжимались в кулаки, а глаза словно застилало пеленой тумана. Спок чувствовал свой учащённый пульс, и он знал, что Хан тоже это чувствует, ловил насмешливые взгляды исподтишка, но не смел оторвать глаз от высокой стройной фигуры, затянутой в чёрное, боялся упустить момент, когда Хан нападёт, хотя понимал, что сейчас, узнав, что его люди не погибли в том взрыве, Хану нет никакого смысла это делать. Пока что он готов сотрудничать, рассчитывая придумать новый план. Всё так же, как было прежде.

Спок не верил Хану. Никто не верил. Все лишь надеялись, что его кровь сможет помочь Джиму.

Но надеяться не логично. Спок это понимал и всё равно надеялся — отчаянно, зло, неистово; надеялся так же сильно, как полтора часа назад ненавидел это существо, так похожее на человека. Как же он хотел убить Хана! В нём словно проснулись древние вулканские инстинкты, когда жизнь не стоила глотка воды, когда сила и ярость решала всё, когда вулканцы сами почти истребили свою расу бесконечными войнами.

В ту минуту, когда Хан оказался на расстоянии вытянутой руки, в Спока словно вселился кто-то другой. И этот другой был готов и хотел рвать врага на куски, цедить по капле его кровь, не оставить на свете даже воспоминаний о том, кто посмел отнять у него друга.

Логично и правильно было бы испытывать облегчение и благодарность Вселенной за то, что Спок всё-таки не стал убийцей. Он знал, что очень близко подошёл к краю, за которым пропасть, но удержался. Его удержали. Логично, но не получалось.

Спок все ещё ощущал на руках тяжесть тела Хана, когда держал его на весу одной рукой, другую вколачивая в бесстрастное лицо. Спок бил, а Хан не отводил взгляда, и было понятно, что он не сломлен. Он будет мстить. Всегда.

Пожалуй, убить его тогда было бы правильно и даже логично хотя бы просто в целях безопасности. Но вулканец-убийца — это клеймо, это то, чего не должно быть, то, против чего восставала взращенная веками натура любого вулканца.

Тем не менее Спок сделал бы это тогда. А сейчас? Сейчас, когда есть надежда? Сделал бы?

Ведь Хан не остановится, и неважно, что его люди живы. Сколько раз за последнее время он мысленно похоронил их? Даже за эти свои чувства он будет мстить. Спок помнил одинокую слезу, оброненную Ханом, когда он рассказывал им с Джимом о том, что сделал Маркус, как заставил поверить, что больше никого не осталось и Хан теперь один во Вселенной. Чужой, неизвестной, неприветливой Вселенной, постаревшей на триста лет.

— Доктор, приступайте, — спокойно закатал рукав Хан.

Спок смотрел на эту бледную, гладкую, сильную руку с выраженным рельефом мышц и почему-то не мог отвести взгляда. Хан красив. По-особенному хищно, странно красив. Продолжая ненавидеть, Спок тем не менее испытывал эстетическое удовольствие от созерцания столь совершенного, сильного, пропорционально сложенного организма, созданного убивать.

Он задавался вопросом: может ли это существо любить так, как люди? Способно ли оно на искреннюю, бескорыстную дружбу?

Спок и в себе-то был не уверен, всю жизнь всячески подавляя человеческую свою половину с её страстями и нелогичностями.

Раньше думал, что любовь, привязанность, дружба — это не то, что ему нужно, потому что всё это слабости, уязвимые места. Так учили на Вулкане, так учил его отец, и Спок верил и старался соответствовать, проводя долгие часы в медитациях.

Но однажды всё изменилось. В его жизнь ураганом ворвался особенный человек, сумевший проломиться сквозь все стены и барьеры, которые Спок так старательно строил вокруг своей души с самого детства.

Джим, как тот любопытный мальчишка из старинной земной сказки, что когда-то читала мать, вытащил пробку из бутылки и выпустил на свободу джинна — человека по имени Спок. Этот несносный капитан каждым своим поступком провоцировал, заставлял срываться, даже если этого не было видно внешне. И вроде бы всё случайно, без всякого злого умысла. Джим умудрялся раз за разом творить невообразимые глупости, но они парадоксальным образом неизменно приводили к нужному результату. И каким-то чудом именно они становились для Спока самыми лучшими, самыми ценными воспоминаниями, которые он бережно хранил в укромном уголке своей совершенной памяти.

Сегодня Джим превзошёл самого себя. Он умер. Большей глупости просто не придумать. Спок своими глазами наблюдал его агонию за стеклом двери, ведущей в реакторный отсек. Пожертвовать собой ради экипажа, ради корабля, ради того, что он считал правильным — это так в духе Джеймса Тиберия Кирка. И даже не дать никому времени поискать другое решение. Всё сам, всё через свою душу, всё своими руками — в этом весь Джим.

Это воспоминание не станет одним из лучших. Но точно будет самым дорогим. Спок в ту минуту словно заново узнал себя, позволив себе чувствовать, страдать, признать наконец, насколько ему дорог этот невозможный человек — его единственный друг в этом мире, готовый за него умереть и умиравший прямо сейчас.

Теперь Спок смотрел на его убийцу и вот уже второй час не мог унять в душе бурю эмоций. Он поймал себя на том, что продолжает сравнивать себя с этим... С кем?

Там, внизу, Спок ясно увидел мысли и чувства Хана, когда в пылу схватки на краткий миг проник в его разум. До сих пор он не мог поверить в то, насколько похожи оказались эти мысли на его собственные в тот момент.

Хан, похоже, действительно дорожил своим экипажем, теми единственными, кто был с ним тогда, триста лет назад, и кто оставался его семьёй здесь и сейчас. Ради них он был готов убивать, рушить миры и цивилизации без сомнений и сожалений. Ради них он был готов умереть.

Любил ли он их? Наверное, любил. А каково это — быть тем, ради кого готов умереть такой, как Хан?

Если оказаться членом его семьи, можно не сомневаться — он вывернет мир наизнанку ради тебя. Хотел бы Спок стать тем, ради кого?..

Он вспомнил слова Джима там, в реакторной: "Я ведь вернулся за тобой". Он действительно вернулся за ним и вытащил из действующего вулкана, рискуя всем. Стать частью семьи Хана? Нет. Невозможно. И не нужно. Ведь он уже часть семьи Джима. Осталось только вернуть свою семью в этот мир, в мир живых.