Дом у прибрежных скал (джен)

Ирландия, 1987 год

Я вернулась в тот дом поздним вечером.

Своенравный шлейф дублинского воздуха ворвался следом за мной, скрипнула дверь. В прихожей висели лампы, которые зажгла встречавшая меня миссис Салливан. Они освещали выхваченные участки, словно ячейки, но большая часть дома принадлежала темноте и купалась в ночных отблесках, поглощая все звуки. Даже в полночный час висевшие на холодных стенах картины и по-хозяйски громко тикающие часы жили собственной жизнью, о которой я ничего не знала. Очерченные тени принуждали взгляд остановиться. Дом взволновал меня с первого мгновения знакомства и упивался властью, полученной над моим воображением.

Неделей ранее я поведала отцу, что начальник отпускает меня в отпуск на две недели и я ума не приложу, куда съездить. Тут он и вспомнил о домике в двух часах езды от Корка в деревне Каслтаунбер. «Райское, должно быть, место, — заверил он меня. — Если тот дом не сдаётся, уверен, найдутся другие. Там рядом красивый остров».

Папа рассказал мне, что мама приезжала сюда два лета подряд незадолго до своей смерти. Шестнадцать лет назад дом сдавали желающим отдохнуть в тишине посреди живописных холмов и дикой красоты прибрежных скал. Маме нравился Каслтаунбер, хотя вместе с папой она не приезжала.

В том, что место чудесное, я не сомневалась — друзья рассказывали мне, как снимали дома в округе на месяц, гуляли вдоль скал и играли в гольф. Но они могли себе это позволить, а мне следовало убедиться, что моих сбережений хватит. Перед сном я рассчитала примерные траты на еду, проезд и приберегла восемьдесят фунтов на непредвиденные расходы. В итоге на дом у меня осталось триста двадцать семь фунтов — достаточно, если учесть, что чем дальше от Дублина, тем меньше трат.

Утром, расправившись с корреспонденцией моего начальника, мистера Слеттера, я позвонила в агентство Корка и обрисовала бойкому и вежливому молодому человеку свои пожелания. Он с ходу предложил мне два роскошных особняка, которые менеджеры их компании, по-видимому, считали пределом желаний в разгар безработицы в стране. Я вежливо отказалась и спросила про белый дом с голубой крышей — таким его запечатлела на фотографиях мама в последнюю поездку.

— Через три дня из него выселяются арендаторы, — ответил услужливый голос. — Думаю, приходящая домоправительница успеет приготовить его к вашему приезду.

— А сколько будет стоить?

— Одну минуту, — на том конце воцарилась тишина. — Начиная с восемнадцатого числа две недели обойдутся вам в триста двадцать семь фунтов. Домоправительница, как я уже упоминал, приходящая, она живёт неподалёку и будет убираться раз в три дня. Об остальном вы заботитесь сами либо договариваетесь за дополнительную плату. В центре деревни есть паб и магазины, пешком до них минут пятнадцать-двадцать.

Карандаш, которым я делала пометки, замер у меня в руках. Стоимость дома совпадала с моими сбережениями с точностью до фунта. Мистическое стечение обстоятельств убедило меня, что я на верном пути.

— Мне подходит, — ответила я в трубку, — закрепите этот дом за мной.

Мы обговорили разные мелочи, обменялись данными и распрощались полностью удовлетворённые друг другом.

Собиралась я бездумно и в суете. Папа ждал в гости одну родственницу, и в результате у нас возник небольшой временной хаос — мне пришлось запланировать выезд из Дублина на четыре часа дня. На пороге знаменательного дома я очутилась ближе к ночи.

Миссис Салливан, домоправительница, доброжелательная и щепетильная женщина с крючковатым носом, помогла мне с вещами и поспешно (насколько ей позволял возраст) покинула моё прибежище. Я всё оставила как есть, вытащив только ночную рубашку, и села на кровать. Рука самовольно прошлась по белоснежной постели, потом сделала это ещё раз: простыни хрустели чистотой и благоухали лавандой — такое можно ожидать от Парижа, но не от деревни в семидесяти милях от Корка.

Проснулась я рано — сон с трудом шёл ко мне в чужих местах. Солнечный свет преобразил дом, он казался лукавым и лёгким. Стены больше не отдавали холодом, скорее излучали покой и уединение. Это место словно являлось приютом для всех, кто пытался сбежать от беспощадной и непримиримой обыденности. Рамы картин, не сочетавшиеся между собой, будто играли и приглашали меня предаться увеселительному времяпрепровождению. Казалось, все мелочи в доме привозили из разных уголков мира, не заботясь о единстве стиля. Я обошла оба этажа: пару спален наверху с примыкающими ванными и пару гостиных внизу с кухней и тесной подсобкой. Мысленно я пыталась угадать, что привлекательного находила мама в этих стенах? Возможно, истинная красота скрывалась за пределами четырёх комнат, там, откуда доносился шум волн?

Поставив чайник, я снова прошлась по коридору и заглянула в комнаты. Каждый поворот, каждая деталь выглядели знакомыми, словно я была здесь когда-то давно. Странное чувство охватило меня, но я прогнала его прочь, потому что оно показалось нелепым и глупым. По всей Ирландии было великое множество домов с подобной незатейливой планировкой.

Я не успела побаловать себя чаем с видом на просыпающиеся изумрудные луга — в дверь постучали. Как по мне, визит до девяти утра к незнакомым людям — верх неприличия. На пороге стояла женщина в одежде мерзкого старушечьего серого цвета с корзинкой в руках и заискивающим выражением лица.

— Что вам угодно? — я придала голосу столько холода и строгости, сколько могла, но женщину это, по-видимому, нисколько не смутило.

— Ох, я слышала, что вы снимаете этот домик на две недели, и решила проведать соседку. Меня зовут Кэтрин О’Бирн. Вот, принесла вам варенье из крыжовника. Вы же любите варенье с крыжовником?

Тон у неё был таким же мягко-заискивающим, как и вид, но последняя фраза прозвучала так, словно я не имела права не любить варенье с крыжовником.

— Сейчас совсем рано. Спасибо, что побеспокоились, но я не готова принимать гостей, — в последний момент я решила не проявлять грубости, потому что рассудила, что в деревне люди привыкли жить на свой лад и не видели ничего дурного в раннем приходе к незнакомому человеку.

— Не волнуйтесь, в Каслтаунбере уже никто не спит, — заявила она и каким-то непостижимым образом очутилась в доме. — А вас зовут Изабель Уолш? — Я даже не успела ответить, а она продолжала: — Необычное имя и такая простая фамилия! Я слышала, что…

Она прошла на кухню и принялась выставлять варенье, а я начала злиться. Явиться в мой дом и беззастенчиво высказываться о моей фамилии! Просто неслыханно. Её глаза зыркали по сторонам, и я приложила все усилия, чтобы в течение следующих пяти минут выпроводить её из дома. Но я бы не смогла поручиться, что мисс О’Бирн не вздумала бы вернуться.

Разобрав вещи после незадачливого завтрака, я решила прогулкой вдоль скалистого берега искоренить первое смазанное впечатление от Каслтаунбера. Дом снаружи нисколько не изменился с приезда мамы — те же выбеленные стены и голубая крыша. Он заметно выделялся среди прочих, мелькавших вдалеке. Я огляделась и поняла, что живу на окраине деревни. Вокруг моего дома накренилось низкое ограждение, а перед входом стояла простая деревянная скамейка. Ноги направили меня туда, откуда дул оглушающий ветер, который нёс в себе крохотные живительные морские брызги.

Чем дальше на запад Ирландии вы двигаетесь, тем более острыми и изрезанными становятся берега. Желаете изысканного и приятного отдыха? Тогда остановитесь вблизи Корка с его мягкими пляжами и опрятными светлыми тропинками. Но если ваша душа рвётся к дикой природной красоте, опасным скалистым берегам, буйным и резким краскам морских закатов, тогда смело собирайтесь на запад, и вы насладитесь духом приключений в полной мере.

Мне пришлась по душе эта нотка первобытной обнажённой природы. Я спускалась с холма и ловила себя на мысли, что если любопытствующие соседи не будут меня тревожить, то чудовищно-скучный отдых с книгами и прогулками по животрепещущим местам мне обеспечен. Долгие две недели несложно разбавить поездками по близлежащим замкам.

Внизу, где заканчивался спуск, я заметила художника, сидевшего ко мне вполоборота. Ирландцев часто изображают курчавыми и рыжеволосыми с густыми бородами, но в жизни они встречаются редко. Однако этот был именно таким. Его сутулящееся тело нависло над холстом и, казалось, мучительно желало явить миру запечатлённое чудо местных красот. Вокруг него бегал беспородный лохматый пёс, непоседливый и перепачканный, как рубашка его хозяина.

Я почувствовала, что не вправе тревожить его, иначе буду не более тактична, чем Кэтрин О’Бирн, но он спиной ощутил мой пристальный изучающий взгляд и обернулся. Он окинул меня взором с ног до головы, и я испытала неловкость — отвлекала человека от работы, требовавшей особой сосредоточенности, — но он окликнул меня:

— Желаете посмотреть? — его голос не был ни снисходительным, ни терпимым, ни раздражённым, и я, повинуясь зову чувства, зашагала к нему.

— Наверное, я вас отвлекаю? Правда, я не хотела.

— Ничего страшного, — мягко сказал он. — Я не из тех замечательных художников, чьи заслуги не позволяют показать свои творения встречным прохожим.

Его ответ приободрил меня, и я, не подумав, выпалила:

— А с чего вы решили, что я интересуюсь картинами?

Против воли тон моего голоса прозвучал цинично и даже несколько нахально. К счастью, обидчивостью он тоже не страдал, к тому же его внутренний взор, как мне тогда показалось, проникал к самому сердцу.

— Редкие отдыхающие забираются так далеко. Обычно они выбирают благоустроенные отели рядом с магазинами и вычищенными пляжами. Если вы способны оценить красоту этого места, то я позволю предположить, что и живопись будет вам понятна.

— Просто у меня хватило денег лишь на этот дом, — честно призналась я.

Он посмотрел на меня, и в его взгляде мелькнуло понимание и, как мне показалось, симпатия. Мой нарочито-приземлённый ответ ничуть не смутил и не разочаровал его поэтическую натуру.

— Так хотите посмотреть картины или будете продолжать прогулку?

Я заявила, что с радостью посмотрю. Живопись мне нравилась, пускай я дурно в ней разбиралась, но Джеймс Бирн (так звали моего нового знакомого) ненавязчиво и с любовью показывал свои зарисовки и рассказывал о некоторых приёмах. Он производил впечатление человека, который при всей увлечённости собственным делом не забывал, что другие ничего в нём не смыслят. После отрывистых разговоров на работе или привычных уху домашних бесед речь Джеймса, простая, но увлекательная, не лишённая красоты, располагала и завораживала. Наверное, по возрасту он был ближе моему отцу, и я не помню, когда так быстро сходилась со случайным человеком, не являвшимся моим ровесником. Время шло к обеду, и мы начали прощаться, но договорились встретиться на следующий день вечером — прогуляться и посидеть в деревенском пабе. Было что-то безмерно очаровательное в этом рыжем бородаче. Джеймс пообещал познакомить меня с местным барменом и набросать добросовестные портреты обитателей Каслтаунбера.

Я планировала после обеда вновь прогуляться, на этот раз в сторону центра деревни, но у меня разболелась голова, и вскоре на улице пошёл дождь, так что в обществе занимательной книги я взгромоздилась на высокий мягкий диван. Время летело незаметно, и вскоре за окном стемнело. Перед сном моя рука набросала на бумаге названия мест, куда я хотела бы съездить, пока живу здесь. «Завтрашний день удобно посвятить Корку», — мелькнуло в голове.

Карандаш сломался, и я направилась к письменному столу, чтобы поискать или точилку, или другой карандаш. В комнате горел один светильник и стоял полумрак. Мои руки суетливо бегали по столу и ящикам, пытаясь зацепиться за что-нибудь нужное. Вдруг я почувствовала, что нажала на что-то, напоминающее движущуюся панель, и под столом откинулась перегородка. Я наклонилась и увидела за ней длинное узкое пространство по периметру столешницы. Скользнув пальцами внутрь, я нащупала твёрдые карточки и кучу пыли. Доставая их одну за другой, я поняла, что это фотографии. Достаточно было одного взгляда — и я догадалась, что они мамины. Как объяснить особый почерк родной руки, на которую смотрела с детства и потому не перепутаешь ни с одной другой?

Карточек было много: виды на море, на деревню; фотографии, сделанные, по-видимому, с острова, который был рядом с деревней. Природа летняя, осенняя и весенняя мелькала перед моими глазами. Но ведь папа говорил, что мама приезжала сюда два последних лета? Это казалось странным, потому как находка свидетельствовала, что она побывала здесь не меньше пяти-шести раз. Я ещё раз запустила руку, чтобы достать забившиеся в глубину тайника фотографии. Они выглядели заметно старше маминых, словно были сняты лет за двадцать до неё. Я насчитала десять старых фотографий, на паре из которых был запечатлён одинокий молодой человек, а на остальных его сопровождала молодая женщина.

Ловили ли вы себя на мысли за просмотром старых чёрно-белых фильмов, что актёры, которые в них снимались, выглядели по-особенному красиво и благородно? Именно такой была молодая пара на старых фотографиях. Они источали достоинство и нежные чувства. Не пылкую страсть, которая могла раствориться в любой момент, а осознанную глубокую любовь, не лишённую при этом порывов.

Что же было в этом доме, раз мама возвращалась сюда снова и снова втайне от папы? Она явно видела фотографии. Были ли ей знакомы люди, изображённые на них?