Дом у прибрежных скал (джен)

Ирландия, 1987 год

Я вернулась в тот дом поздним вечером.

Своенравный шлейф дублинского воздуха ворвался следом за мной, скрипнула дверь. В прихожей висели лампы, которые зажгла встречавшая меня миссис Салливан. Они освещали выхваченные участки, словно ячейки, но большая часть дома принадлежала темноте и купалась в ночных отблесках, поглощая все звуки. Даже в полночный час висевшие на холодных стенах картины и по-хозяйски громко тикающие часы жили собственной жизнью, о которой я ничего не знала. Очерченные тени принуждали взгляд остановиться. Дом взволновал меня с первого мгновения знакомства и упивался властью, полученной над моим воображением.

Неделей ранее я поведала отцу, что начальник отпускает меня в отпуск на две недели и я ума не приложу, куда съездить. Тут он и вспомнил о домике в двух часах езды от Корка в деревне Каслтаунбер. «Райское, должно быть, место, — заверил он меня. — Если тот дом не сдаётся, уверен, найдутся другие. Там рядом красивый остров».

Папа рассказал мне, что мама приезжала сюда два лета подряд незадолго до своей смерти. Шестнадцать лет назад дом сдавали желающим отдохнуть в тишине посреди живописных холмов и дикой красоты прибрежных скал. Маме нравился Каслтаунбер, хотя вместе с папой она не приезжала.

В том, что место чудесное, я не сомневалась — друзья рассказывали мне, как снимали дома в округе на месяц, гуляли вдоль скал и играли в гольф. Но они могли себе это позволить, а мне следовало убедиться, что моих сбережений хватит. Перед сном я рассчитала примерные траты на еду, проезд и приберегла восемьдесят фунтов на непредвиденные расходы. В итоге на дом у меня осталось триста двадцать семь фунтов — достаточно, если учесть, что чем дальше от Дублина, тем меньше трат.

Утром, расправившись с корреспонденцией моего начальника, мистера Слеттера, я позвонила в агентство Корка и обрисовала бойкому и вежливому молодому человеку свои пожелания. Он с ходу предложил мне два роскошных особняка, которые менеджеры их компании, по-видимому, считали пределом желаний в разгар безработицы в стране. Я вежливо отказалась и спросила про белый дом с голубой крышей — таким его запечатлела на фотографиях мама в последнюю поездку.

— Через три дня из него выселяются арендаторы, — ответил услужливый голос. — Думаю, приходящая домоправительница успеет приготовить его к вашему приезду.

— А сколько будет стоить?

— Одну минуту, — на том конце воцарилась тишина. — Начиная с восемнадцатого числа две недели обойдутся вам в триста двадцать семь фунтов. Домоправительница, как я уже упоминал, приходящая, она живёт неподалёку и будет убираться раз в три дня. Об остальном вы заботитесь сами либо договариваетесь за дополнительную плату. В центре деревни есть паб и магазины, пешком до них минут пятнадцать-двадцать.

Карандаш, которым я делала пометки, замер у меня в руках. Стоимость дома совпадала с моими сбережениями с точностью до фунта. Мистическое стечение обстоятельств убедило меня, что я на верном пути.

— Мне подходит, — ответила я в трубку, — закрепите этот дом за мной.

Мы обговорили разные мелочи, обменялись данными и распрощались полностью удовлетворённые друг другом.

Собиралась я бездумно и в суете. Папа ждал в гости одну родственницу, и в результате у нас возник небольшой временной хаос — мне пришлось запланировать выезд из Дублина на четыре часа дня. На пороге знаменательного дома я очутилась ближе к ночи.

Миссис Салливан, домоправительница, доброжелательная и щепетильная женщина с крючковатым носом, помогла мне с вещами и поспешно (насколько ей позволял возраст) покинула моё прибежище. Я всё оставила как есть, вытащив только ночную рубашку, и села на кровать. Рука самовольно прошлась по белоснежной постели, потом сделала это ещё раз: простыни хрустели чистотой и благоухали лавандой — такое можно ожидать от Парижа, но не от деревни в семидесяти милях от Корка.

Проснулась я рано — сон с трудом шёл ко мне в чужих местах. Солнечный свет преобразил дом, он казался лукавым и лёгким. Стены больше не отдавали холодом, скорее излучали покой и уединение. Это место словно являлось приютом для всех, кто пытался сбежать от беспощадной и непримиримой обыденности. Рамы картин, не сочетавшиеся между собой, будто играли и приглашали меня предаться увеселительному времяпрепровождению. Казалось, все мелочи в доме привозили из разных уголков мира, не заботясь о единстве стиля. Я обошла оба этажа: пару спален наверху с примыкающими ванными и пару гостиных внизу с кухней и тесной подсобкой. Мысленно я пыталась угадать, что привлекательного находила мама в этих стенах? Возможно, истинная красота скрывалась за пределами четырёх комнат, там, откуда доносился шум волн?

Поставив чайник, я снова прошлась по коридору и заглянула в комнаты. Каждый поворот, каждая деталь выглядели знакомыми, словно я была здесь когда-то давно. Странное чувство охватило меня, но я прогнала его прочь, потому что оно показалось нелепым и глупым. По всей Ирландии было великое множество домов с подобной незатейливой планировкой.

Я не успела побаловать себя чаем с видом на просыпающиеся изумрудные луга — в дверь постучали. Как по мне, визит до девяти утра к незнакомым людям — верх неприличия. На пороге стояла женщина в одежде мерзкого старушечьего серого цвета с корзинкой в руках и заискивающим выражением лица.

— Что вам угодно? — я придала голосу столько холода и строгости, сколько могла, но женщину это, по-видимому, нисколько не смутило.

— Ох, я слышала, что вы снимаете этот домик на две недели, и решила проведать соседку. Меня зовут Кэтрин О’Бирн. Вот, принесла вам варенье из крыжовника. Вы же любите варенье с крыжовником?

Тон у неё был таким же мягко-заискивающим, как и вид, но последняя фраза прозвучала так, словно я не имела права не любить варенье с крыжовником.

— Сейчас совсем рано. Спасибо, что побеспокоились, но я не готова принимать гостей, — в последний момент я решила не проявлять грубости, потому что рассудила, что в деревне люди привыкли жить на свой лад и не видели ничего дурного в раннем приходе к незнакомому человеку.

— Не волнуйтесь, в Каслтаунбере уже никто не спит, — заявила она и каким-то непостижимым образом очутилась в доме. — А вас зовут Изабель Уолш? — Я даже не успела ответить, а она продолжала: — Необычное имя и такая простая фамилия! Я слышала, что…

Она прошла на кухню и принялась выставлять варенье, а я начала злиться. Явиться в мой дом и беззастенчиво высказываться о моей фамилии! Просто неслыханно. Её глаза зыркали по сторонам, и я приложила все усилия, чтобы в течение следующих пяти минут выпроводить её из дома. Но я бы не смогла поручиться, что мисс О’Бирн не вздумала бы вернуться.

Разобрав вещи после незадачливого завтрака, я решила прогулкой вдоль скалистого берега искоренить первое смазанное впечатление от Каслтаунбера. Дом снаружи нисколько не изменился с приезда мамы — те же выбеленные стены и голубая крыша. Он заметно выделялся среди прочих, мелькавших вдалеке. Я огляделась и поняла, что живу на окраине деревни. Вокруг моего дома накренилось низкое ограждение, а перед входом стояла простая деревянная скамейка. Ноги направили меня туда, откуда дул оглушающий ветер, который нёс в себе крохотные живительные морские брызги.

Чем дальше на запад Ирландии вы двигаетесь, тем более острыми и изрезанными становятся берега. Желаете изысканного и приятного отдыха? Тогда остановитесь вблизи Корка с его мягкими пляжами и опрятными светлыми тропинками. Но если ваша душа рвётся к дикой природной красоте, опасным скалистым берегам, буйным и резким краскам морских закатов, тогда смело собирайтесь на запад, и вы насладитесь духом приключений в полной мере.

Мне пришлась по душе эта нотка первобытной обнажённой природы. Я спускалась с холма и ловила себя на мысли, что если любопытствующие соседи не будут меня тревожить, то чудовищно-скучный отдых с книгами и прогулками по животрепещущим местам мне обеспечен. Долгие две недели несложно разбавить поездками по близлежащим замкам.

Внизу, где заканчивался спуск, я заметила художника, сидевшего ко мне вполоборота. Ирландцев часто изображают курчавыми и рыжеволосыми с густыми бородами, но в жизни они встречаются редко. Однако этот был именно таким. Его сутулящееся тело нависло над холстом и, казалось, мучительно желало явить миру запечатлённое чудо местных красот. Вокруг него бегал беспородный лохматый пёс, непоседливый и перепачканный, как рубашка его хозяина.

Я почувствовала, что не вправе тревожить его, иначе буду не более тактична, чем Кэтрин О’Бирн, но он спиной ощутил мой пристальный изучающий взгляд и обернулся. Он окинул меня взором с ног до головы, и я испытала неловкость — отвлекала человека от работы, требовавшей особой сосредоточенности, — но он окликнул меня:

— Желаете посмотреть? — его голос не был ни снисходительным, ни терпимым, ни раздражённым, и я, повинуясь зову чувства, зашагала к нему.

— Наверное, я вас отвлекаю? Правда, я не хотела.

— Ничего страшного, — мягко сказал он. — Я не из тех замечательных художников, чьи заслуги не позволяют показать свои творения встречным прохожим.

Его ответ приободрил меня, и я, не подумав, выпалила:

— А с чего вы решили, что я интересуюсь картинами?

Против воли тон моего голоса прозвучал цинично и даже несколько нахально. К счастью, обидчивостью он тоже не страдал, к тому же его внутренний взор, как мне тогда показалось, проникал к самому сердцу.

— Редкие отдыхающие забираются так далеко. Обычно они выбирают благоустроенные отели рядом с магазинами и вычищенными пляжами. Если вы способны оценить красоту этого места, то я позволю предположить, что и живопись будет вам понятна.

— Просто у меня хватило денег лишь на этот дом, — честно призналась я.

Он посмотрел на меня, и в его взгляде мелькнуло понимание и, как мне показалось, симпатия. Мой нарочито-приземлённый ответ ничуть не смутил и не разочаровал его поэтическую натуру.

— Так хотите посмотреть картины или будете продолжать прогулку?

Я заявила, что с радостью посмотрю. Живопись мне нравилась, пускай я дурно в ней разбиралась, но Джеймс Бирн (так звали моего нового знакомого) ненавязчиво и с любовью показывал свои зарисовки и рассказывал о некоторых приёмах. Он производил впечатление человека, который при всей увлечённости собственным делом не забывал, что другие ничего в нём не смыслят. После отрывистых разговоров на работе или привычных уху домашних бесед речь Джеймса, простая, но увлекательная, не лишённая красоты, располагала и завораживала. Наверное, по возрасту он был ближе моему отцу, и я не помню, когда так быстро сходилась со случайным человеком, не являвшимся моим ровесником. Время шло к обеду, и мы начали прощаться, но договорились встретиться на следующий день вечером — прогуляться и посидеть в деревенском пабе. Было что-то безмерно очаровательное в этом рыжем бородаче. Джеймс пообещал познакомить меня с местным барменом и набросать добросовестные портреты обитателей Каслтаунбера.

Я планировала после обеда вновь прогуляться, на этот раз в сторону центра деревни, но у меня разболелась голова, и вскоре на улице пошёл дождь, так что в обществе занимательной книги я взгромоздилась на высокий мягкий диван. Время летело незаметно, и вскоре за окном стемнело. Перед сном моя рука набросала на бумаге названия мест, куда я хотела бы съездить, пока живу здесь. «Завтрашний день удобно посвятить Корку», — мелькнуло в голове.

Карандаш сломался, и я направилась к письменному столу, чтобы поискать или точилку, или другой карандаш. В комнате горел один светильник и стоял полумрак. Мои руки суетливо бегали по столу и ящикам, пытаясь зацепиться за что-нибудь нужное. Вдруг я почувствовала, что нажала на что-то, напоминающее движущуюся панель, и под столом откинулась перегородка. Я наклонилась и увидела за ней длинное узкое пространство по периметру столешницы. Скользнув пальцами внутрь, я нащупала твёрдые карточки и кучу пыли. Доставая их одну за другой, я поняла, что это фотографии. Достаточно было одного взгляда — и я догадалась, что они мамины. Как объяснить особый почерк родной руки, на которую смотрела с детства и потому не перепутаешь ни с одной другой?

Карточек было много: виды на море, на деревню; фотографии, сделанные, по-видимому, с острова, который был рядом с деревней. Природа летняя, осенняя и весенняя мелькала перед моими глазами. Но ведь папа говорил, что мама приезжала сюда два последних лета? Это казалось странным, потому как находка свидетельствовала, что она побывала здесь не меньше пяти-шести раз. Я ещё раз запустила руку, чтобы достать забившиеся в глубину тайника фотографии. Они выглядели заметно старше маминых, словно были сняты лет за двадцать до неё. Я насчитала десять старых фотографий, на паре из которых был запечатлён одинокий молодой человек, а на остальных его сопровождала молодая женщина.

Ловили ли вы себя на мысли за просмотром старых чёрно-белых фильмов, что актёры, которые в них снимались, выглядели по-особенному красиво и благородно? Именно такой была молодая пара на старых фотографиях. Они источали достоинство и нежные чувства. Не пылкую страсть, которая могла раствориться в любой момент, а осознанную глубокую любовь, не лишённую при этом порывов.

Что же было в этом доме, раз мама возвращалась сюда снова и снова втайне от папы? Она явно видела фотографии. Были ли ей знакомы люди, изображённые на них?

Найденные фотографии обострили чувство, будто я уже бывала в этом доме, поэтому ранним утром я не выдержала и позвонила отцу.

— Да, дом — прелесть… Совершенные тишина и покой… Нет, мне не скучно, сегодня съезжу в Корк… Слушай, пап, а мама не брала меня с собой?

— Нет, Изабель, мама брала тебя только в Килларни к деду. У меня лекции рано…

— Ты успеешь, сейчас семи нет. Значит, я точно не была здесь? Никогда?

— Ну да, дорогая, — отец даже растерялся от моей настойчивости. — Что-то не так?

— Нет, всё в порядке. Пока, пап. Я буду звонить через каждые два-три дня.

Возможно, я подолгу рассматривала мамины фотографии, и мне начало казаться, что я знаю это место. Но вчерашняя находка не оставляла шансов для быстрого принятия столь нелепого оправдания.

Поездка в Корк доставила мне истинное удовольствие. Отчего-то я думала, что город находится на побережье, но первые панорамы просветили меня: он стоял на реке и был изрезан каналами, а море расположилось чуть поодаль. Милый и светлый, лёгкий и солнечный — таким остался в моей памяти Корк. Никакого сравнения с мрачным Дублином, несущим в себе атмосферу тяжёлой религиозности.

В будние дни автобусы из Корка отправлялись на станцию в Каслтаунбер в шесть вечера, так что в восемь я уже вернулась в деревню. Меня встретил Джеймс и сначала узнал о моей поездке в город. Вывалив на его голову все впечатления, я протянула ему открытку с видом на канал. Наверное, банальный и никчёмный подарок, но Джеймсу было действительно приятно.

Мы зашли в паб, где, как я боялась после Кэтрин О’Бирн, все будут разглядывать новое лицо с отвратительной дотошностью, но сидевшие там мужчины не обратили на меня особенного внимания — посмотрели разок и решили, что пиво гораздо интереснее меня. Я была им за это бесконечно признательна. Джеймс проводил меня к стойке и представил бармену. У него был знающий вид, он сразу начал обращаться ко мне так, будто я выросла на соседней улице. Он спросил, хорошо ли я разбираюсь в спиртном. Я скосила глаза на Джеймса, но тот не собирался давать мне подсказок, пришлось ответить честно: нет. Бармен сохранил невозмутимый вид и серьёзным тоном посоветовал, что есть хорошего за его стойкой, добавив, что не замарает себя обманом ничего не знающего новичка.

— А на остров поехать не собираетесь? — спросил Джеймс, когда нам принесли по пинте пива. — Там захватывающие виды на маяк и любопытная узкая лагуна королевского синего цвета.

— Даже если бы и не собиралась, то после вашего описания побежала бы к парому, — с улыбкой ответила я.

— Где вы работаете в Дублине? — начал расспрашивать Джеймс.

— В компании, которая занимается производством сладостей. Разные батончики в упаковках, знаете?

— Вы любите сладкое?

— Нет, но сейчас такое время, что и эта работа — большая удача. Мой отец был хорошо знаком с начальником и договорился. Ещё в свободное время подрабатываю переводами с французского.

— Ах, имя «Изабель»! Я должен был сразу догадаться, — громко воскликнул Джеймс и всплеснул руками. Выражение его лица было таким умилительным и забавным, что я тихонько рассмеялась. — Аромат Франции среди наших каменных низких домов.

— Вот и мисс О’Бирн моё имя приглянулось, — лукаво заметила я.

— Мисс О’Бирн? — задумчиво повторил Джеймс. — Когда вы успели с ней познакомиться?

— О, это она со мной познакомилась! — не удержалась я от замечания. — В первый же день она явилась ко мне на порог с вареньем из крыжовника, можете себе представить? — Джеймс начал тихонько посмеиваться, и я тоже не удержалась от улыбки. Варенье из крыжовника явно оставило неизгладимый след в моей памяти. — Что она хотела узнать — загадка, мне показалось, что отец выслал ей досье на меня, не меньше.

— Она такой человек, — произнёс Джеймс, перестав смеяться. — Немного въедливый и не знающий чувства меры, но щедрый и отзывчивый. Не сердитесь на неё. Её брат крайне пренебрежительно с ней обращается, вот она и захаживает к новым соседям.

— Мне сложно это понять, — сказала я, посмотрев в сторону.

— В вашей семье другие отношения, — снисходительно заметил он.

— Кто её брат? — спросила я больше для того, чтобы оборвать неловкую паузу, чем из-за искреннего интереса.

— Джон О’Бирн. Он владеет долей в компании Галлахеров и работает там же. Человек не без заслуг, но с чрезмерным тщеславием.

Он сказал о «компании Галлахеров» так, словно все о ней знали, но я услышала о них впервые.

— Что за Галлахеры?

— Томас Галлахер — владелец строительной компании. Она находится в Корке, но их семья родом отсюда, и они продолжают здесь жить. Мистер Галлахер — приятный дружелюбный человек со множеством историй. У них большой дом всего в пяти милях от Каслтаунбера. Их всякий тут знает.

Мне нравилось, как Джеймс описывает людей несколькими фразами, выхватывая определённую сторону, поэтому я продолжала расспрашивать.

— Он живёт с семьёй?

— Да, — ответил Джеймс. — С женой Эмили и сыном Робертом. Он работает с отцом.

— И какой он?

— Тут лучше один раз увидеть, чем услышать тысячу слов.

Его ответ удивил меня. Отчего-то я была уверена, что Роберт Галлахер был единственным человеком, которого Джеймс не стал бы описывать парой фраз. Мы допили пиво и послушали местного музыканта. Он играл какие-то странные песни на гитаре, и Джеймс шепнул мне на ухо, что они являются собственными сочинениями этого музыканта. Как бы то ни было, он сорвал порцию аплодисментов, а мы отправились к моему дому после выступления, и я попросила Джеймса рассказать ещё об острове.

— Отсюда туда идут два парома. Если хотите увидеть лагуну, садитесь на тот, что отправляется дальше. Виды там весьма живописные: словно берега и холмы очерчены плавными мазками. Высокое небо слегка склоняется в некоторых уголках острова, — он очень увлёкся, описывая красоты острова Бер. — А ещё пять лет назад там затонул корабль, он горел несколько дней, и останки до сих пор видны на поверхности воды. Детишки бегают туда, представляя, что корабль принадлежал пиратам и внутри спрятана карта с сокровищами.

— Какой романтичный образ! Но, наверное, для жителей это было страшной трагедией? Вряд ли пожары случаются у вас часто.

— Отнюдь, — возразил Джеймс, — через год после корабля я тоже едва не попал в пожар.

Он осёкся, словно понял, что сказал лишнего. Его лицо напряглось и вытянулось, и Джеймс наклонил голову, чтобы тени скрыли от меня его нахмурившийся вид. Это было ошибкой с его стороны, я лишь сильнее заинтересовалась услышанным.

— Вы попали в пожар? Где?

— Случайное происшествие на складе у Галлахеров, но всё обошлось. Я даже дымом не успел надышаться, — ответил Джеймс.

Он снова заговорил об острове, и я сделала вид, что не придала значения его истории. Я бы в самом деле не зацепилась за неё, если бы его лицо так не изменилось при одном упоминании пожара. Будто Джеймс гнал от себя даже мысль, что за происшествием могло скрываться нечто большее.

Но когда я вернулась домой, все мои мысли обратились к истории про пожар. Я почти пожалела, что уступила Джеймсу и не расспросила подробнее о произошедшем. Он сказал, что пожар был на складе у Галлахеров, а ранее говорил, что их компания занимается строительством. Что забыл художник на складе строительной компании? Нет, пожалуй, я слишком прониклась атмосферой тайн, царившей в этом уединённом месте.

* * *

Утром я отправилась в деревенский магазин за кое-какими вещами и продуктами и на обратном пути меня окликнул приятный женский голос. Я обернулась и увидела аккуратную миниатюрную женщину лет сорока с ухоженным лицом и короткой стрижкой. У неё был взгляд мягкой знающей наставницы, живость её движений мгновенно располагала к себе.

— Извините, что отвлекаю вас, — вежливо начала она. — Меня зовут Эмма Хьюз, мне показали вас вчера в пабе и сказали, что вас зовут Изабель Уолш. Ваша мать, случайно, была не Грейс Уолш?

Вот и ниточки, которые могли прояснить, зачем мама приезжала в Каслтаунбер! Я оживилась, чувствуя, что эта встреча принесёт ответы на волнующие меня вопросы.

— Верно, — кивнула я, — а вы знали маму?

— Да, мы дружили с ней, будучи маленькими девочками. — Мисс Хьюз элегантно наклонила голову и ласково рассматривала меня. — Когда отец увёз её, мы потеряли связь, но после замужества Грейс сама нашла меня.

Я замялась. Не могла же я посреди улицы вывалить на неё свои удивительные открытия?

— Вы не хотите зайти ко мне на чай? — предложила я и поняла, что она ждала моего приглашения.

Мы шли по уютным улочкам Каслтаунбера, я оглядывалась на каждый дом, изучая крыши, крохотные садики и выглядывающих из-под заборов или из кухонных окон питомцев местных жителей. Всё вокруг цвело и навевало мысли о беспечном тёплом лете, уходящем под звуки волн, разбивавшихся о скалы. Тихий и нежный приют умиротворённой жизни, которую ничто не могло потревожить.

Эмма не проронила ни слова, пока мы не дошли до моего дома и не устроились в одной из гостиных. Я принесла ей чай и кексы, а она лишь мимолётным взором окинула комнату, словно знала её лучше меня.

— Представить себе не могла, что дочь Грейс приедет сюда, да ещё снимет этот дом, — проговорила Эмма, отпивая чай.

— А что такого в этом доме? — я поняла, что моя попытка прикинуться ни о чём не подозревающей дурочкой не удалась, глаза Эммы добродушно блеснули.

— О, в этом доме много всего, но, думаю, вы и сами кое о чём догадываетесь, — её лицо сделалось вдруг необычайно серьёзным и даже печальным, поэтому я воздержалась от едких реплик. — Я хочу поделиться с вами одной историей. Признаюсь, ваш приезд заставил меня почти не спать этой ночью. Много лет после смерти Грейс мне казалось, что этой истории суждено умереть вместе со мной. Я обязана поделиться ею с вами, потому что это касается вашей семьи.

Она замолчала, и я отвела взгляд. «Кажется, поездку на остров придётся отложить на другой день», — подумала я и подсела ближе к Эмме Хьюз.

— Я ничего не подозревала, пока не очутилась здесь. Отец рассказывал мне, что мама приезжала сюда летом, два раза, но я нашла много её фотографий, сделанных в разное время в Каслтаунбере. Она часто здесь бывала, да? Почему? Почему втайне?

Эмма поставила чашку на стол и приготовилась поведать мне желанную историю.

— Грейс приехала сюда летом уже в зрелом возрасте. Она родилась в этой местности, но отец увёз её, когда ей было лет восемь. Как я уже сказала, мы дружили, и она разыскала меня. Признаюсь, я её плохо помнила, а вот она меня отлично. Нам было приятно встретиться спустя столько лет, и мы договорились поддерживать связь друг с другом.

Уголки губ Эммы трепетно дрогнули, и я подумала, что у неё остались прекрасные, светлые воспоминания о маме.

— Грейс рассказала, что вышла замуж и у неё родилась дочь, которую она назвала Изабель. — Мисс Хьюз замолчала и перевела взгляд на стены гостиной, где висели французские картины. — Этот дом некогда принадлежал матери Грейс. Ваши дедушка и бабушка были недурно обеспечены, но их дела пришли в упадок. По этой причине ваш дедушка продал всё и уехал в Килларни. За несколько дней до отъезда Грейс поехала в госпиталь, где умерла её мать, за какими-то документами. Вот тут всё и началось. Грейс всегда считала, что её мать, Эмили, умерла от лихорадки, но в документах было сказано, что она умерла родами.

Я приложила ладонь ко рту. Кто бы мог подумать, что история примет такой поворот.

— Грейс была потрясена, — продолжала Эмма, понизив голос. — Когда она вернулась, то рассказала мне всё. Ей пришлось уехать из Каслтаунбера в намеченное время, но совсем скоро она вернулась сюда. Она решила ничего не говорить вашему отцу, потому что хотела сама разобраться во всех этих семейных тайнах. Грейс уезжала под предлогом повидаться с отцом или ещё какими-то отговорками — я точно не знаю — пару раз привозила вас совсем крошкой. — На этих словах я улыбнулась: значит, не просто так дом казался мне знакомым. А Эмма не останавливалась: — Грейс была одержима мыслью найти брата или сестру. Ей удавалось вырываться сюда ненадолго, но знаю, она продолжала заниматься поисками и в Дублине. Грейс выяснила, что в местной больнице в тот день родилось двое детей, которые отправились в приют, но один уехал в Америку, когда вырос.

— А другой? — спросила я с волнением, которого сама от себя не ожидала.

— Другой остался здесь, в Каслтаунбере, — тихо сказала Эмма. — Вы сидели с ним вчера в пабе, это Джеймс Бирн.

Я громко выдохнула и потянулась за своей чашкой, но перед этим попросила Эмму:

— Не останавливайтесь, продолжайте.

— Это была ещё одна причина, почему Грейс часто приезжала сюда. Она познакомилась с Джеймсом и была почти уверена, что он и есть её брат, но без серьёзных доказательств не решалась сказать ему.

— Почему? — спросила я недоумевая.

— Видите ли, — объясняла Эмма, — Джеймс — сирота, он вырос в приёмной семье. Грейс мучилась, понимая, что может ошибаться, и не позволяла себе обнадёжить человека, который всю жизнь не знал родных. Но и прекратить общаться с ним тоже не могла. Она как-то призналась мне, что даже если окажется, что Джеймс не её брат, она всё равно хотела бы проводить время с ним. Грейс пыталась связаться с другим приёмным мальчиком, который уехал в Америку, и одновременно в Каслтаунбере наводила справки об Эмили. Она думала, что если узнает, кто отец ребёнка, то найдёт новые зацепки. Грейс ездила к вашему деду и расспрашивала его, но он заявил, что она всё выдумала, а в больничных записях путаница, и у Эмили не было никакого внебрачного ребёнка. Они поругались. Грейс удалось встретиться с женщиной, работавшей в приюте, и она вспомнила, что один мужчина странным образом забрал у них мальчика. Скорее всего, директора подкупили, только та женщина, конечно, не запомнила, как звали мальчика, Джеймс или Джон, как второго.

— А в чём была странность?

— Его забрали с нарушением правил по срокам и документам, как она сказала, но в официальных записях приюта у обоих всё было гладко. Так что это не особенно помогло Грейс, просто убедило, что она на верном пути. — Эмма откинулась на спинку дивана и посмотрела в сторону окна. — Когда я следующим летом провожала Грейс на поезд в Корке, она сказала, что у неё появилась новая зацепка. Я спросила её, что за зацепка, но она ответила, что это нужно показывать, и она сделает это в следующий приезд. Я не могла знать, что в Дублине она подхватит воспаление лёгких, и тогда я видела её в последний раз.

Эмма замолчала и взглянула на меня. Я поняла, что она закончила свой рассказ. Чай уже совсем остыл, но это было неважно. Я вскочила с дивана, возбуждённо дыша, и бросила ей на ходу:

— Кажется, я знаю, что она имела в виду. Подождите.

Перескакивая через ступеньки, я взбежала по лестнице и кинулась к письменному столу с тайником. Нажав на деревянную панель, я открыла его и сгребла рукой уже аккуратно сложенные мною фотографии. Эмма с нескрываемым волнением приняла из моих рук старые карточки.

— Вот, — ткнула я на них, — они были вместе с мамиными фотографиями. После вашего рассказа мне кажется, что на них Эмили.

Эмма разглядывала каждый снимок и бережно откладывала их в стопку рядом. Потом она подняла на меня свои большие увлажнившиеся глаза и хрипло произнесла:

— Это точно Эмили, Грейс показывала мне её фотографии, — она замолчала и опустила изучающий взгляд к снимкам. — И кажется, мне знаком мужчина рядом с ней, хотя здесь он совсем молод.

Я в нетерпении уставилась на неё. Кажется, в тот момент я забыла, как дышать, и издалека, хотя Эмма сидела рядом, до меня донеслись два слова:

— Томас Галлахер.

После ухода Эммы я долго сидела в задумчивости, поджав под себя ноги. Мою душу охватывал странный трепет при мысли, что Джеймс мог оказаться моим дядей. А Томас Галлахер его отцом. Я взяла в руки старые фотографии и вгляделась в мужчину, всюду сопровождавшего мою бабушку. Серьёзный, вдумчивый, при всей своей молодости он обладал внутренней зрелостью — это чувствовалось даже через фотографии. Эмма узнала в нём Томаса Галлахера, и внутри меня загорелось желание узнать, каким он стал. Оказалось, что Эмма работала в его компании. Она сказала, что готова переговорить с мистером Галлахером об Эмили и её сыне. Я снова взглянула на фотографию. Что произошло? Почему он оставил сына после смерти моей бабушки? Возможно, он не знал о нём? Но как мужчина мог не увидеть, что любимая женщина ждала ребёнка?

Я поняла, что гадать над столь давними событиями, не имея на руках никаких фактов, — дело неблагодарное и бессмысленное, и, взглянув на часы, начала собираться на встречу с Джеймсом. Мы снова вчера договорились о вечерней прогулке, и отменить её было бы невежливо.

Как же я заблуждалась, полагая, что смогу встретить его и ничем не выдать сегодняшних переживаний! Не без оснований я считала себя довольно стойким человеком в отношении чувств и эмоций. Но когда он шёл ко мне, в голове стучала лишь одна мысль: этот прекрасный, достойный человек всю жизнь рос без семьи, хотя судьба могла распорядиться иначе. Всё внутри вытянулось в тонкую терпкую струну, которая грозила надорваться в любой момент. Кажется, когда он приблизился ко мне вплотную, острый порыв морского ветра резанул по лицу, и непонятно откуда взявшиеся слезинки слетели на мои щёки. Джеймс встревожился и растерянно выдохнул:

— Изабель, что у вас случилось? — он похлопал себя по карманам и виновато посмотрел на меня. — Простите, никак не приучу себя носить платок.

Я опомнилась и замахала руками.

— Что вы, не нужно, всё хорошо. Я что-то расчувствовалась без особой причины. Глупо, не правда ли? — и я как-то неловко попыталась рассмеяться, но он продолжал внимательно смотреть на меня.

— Со всеми бывает, — успокаивающе произнёс он и с осторожностью похлопал меня по плечу, — но не без причины. — Я посмотрела на него, и он словно прочёл в моём взгляде, что сейчас я не могу поделиться с ним правдой, а врать ни за что не буду. Он легонько потянул меня за локоть. — Пойдёмте пить пиво. Разве может быть что-то лучше хорошего тёмного пива в пабе?

Весь вечер он был необыкновенно деликатен и старался говорить на отвлечённые, ничем не обременяющие темы. Только уточнил, удалось ли мне съездить на остров, как я планировала. Я ответила, что нет, и тогда он пообещал поехать со мной завтра, если я не буду против. Конечно, я согласилась. Я вдруг отчётливо поняла, что ощущала моя мама, когда была рядом с ним.

Мы расстались на улице в деревне, и по дороге домой я сделала большой крюк, завернув к прибрежным скалам. Солнце практически село, небольшие светлые пятна выдавались на далёком горизонте, но остальное небо заволокло тёмными облаками. Ветер усиливался, но это не мешало мне. Я села на траву и продолжала всматриваться в беспрестанно разбивавшиеся о скалистый берег волны.

Я думала, что, возможно, мне придётся взять на себя дело, которое не успела закончить мама, выяснить до конца, является ли Джеймс частью моей семьи. С чего я должна была начать? Поехать сперва в больницу или в приют? Поднять каким-то образом бумаги, чтобы найти данные, которые удалось собрать маме о Джоне Американском (так я мысленно решила называть второго мальчика из приюта)? Я была в растерянности, но интуитивно чувствовала, что несмотря на давность этой истории, действовать нужно осторожно, потому что необдуманные рывки навредили бы ни в чём не повинному человеку. Но одно поняла наверняка: даже если бы я связалась с Джоном, это не помогло бы узнать правду.

Когда я пришла домой, то сразу же позвонила Эмме.

— Знаете, я всё обдумала. Поговорите завтра с мистером Галлахером, если вас не затруднит. Или лучше я приеду к вам на работу и сама поговорю с ним?

— Думаю, что мне будет удобнее обсудить это с ним. Как только я вернусь из Корка, то сразу же приду к вам и расскажу обо всём, что узнаю, договорились?

— Да, хорошо. Спасибо, Эмма.

Следующий день запомнился мне одним из самых счастливых за всю мою жизнь.

Ранним утром я уехала на остров Бер с Джеймсом. Он взял на себя роль экскурсовода и показывал все спрятанные, мало кому известные прелестные места без утайки. Днём он сделал несколько зарисовок, пока я бродила рядом по холму и собирала цветы. Мне очень хотелось принести охапку домой и поставить в центре стола, чтобы каждый раз, проходя мимо, ещё долго вдыхать аромат этой поездки.

Белый маяк и руины затонувшего корабля произвели бы на меня ещё большее впечатление, если бы не постоянные мысли о Джеймсе. И всё-таки я была счастлива. Я отдалась медленному течению времени и жмурилась под яркими прямыми лучами солнца, окружившими беззащитный остров.

Приближался вечер, и в моей груди рождалось нетерпение: скоро ко мне приедет Эмма. Джеймс почувствовал моё напряжение и первым предложил вернуться в деревню.

Я зашла в дом и, когда принялась готовить чай и расставлять чашки, по брюзжащим блюдцам поняла, что мои руки дрожали. Возвращения Эммы я ждала с нарастающим страхом. Страхом из-за того, что она скажет нечто такое, после чего моя жизнь уже не вернётся в привычное русло. Я присела на стул и мысленно вернулась к сегодняшнему дню, проведённому с Джеймсом. Он немного открылся и рассказал мне о том, как встречал в детстве Рождество. До четырнадцати лет. А потом его приёмный отец лишился работы, и они вернули Джеймса обратно в приют. Он рассказывал об этом, и моё сердце замирало от ужаса, а он говорил с таким теплом, будто ничего страшного в том, что случилось не было, будто он пролистывал старую книгу с пожелтевшими страницами и остановился на сказке, пугавшей его в детстве и оказавшейся полузабытой спустя годы.

Послышался стук в дверь. Я дёрнулась к ней и стремительно распахнула. Там стояла Эмма, такая же свежая и доброжелательная, как и всегда.

— Верно, вы извелись, но должна вас разочаровать — Томаса Галлахера весь день не было на месте. Мне не удалось поговорить с ним сегодня.

Я прислонилась к стене и впустила Эмму. Она призналась, что голодна, так что мы сразу пошли в паб. Когда мы вошли, там был и Джеймс, но он лишь слегка кивнул мне, и мы с Эммой последовали дальше. Весь ужин мы переговаривались: мисс Хьюз вспоминала детали того, что в своё время обнаружила мама.

— Грейс узнала, что Эмили ездила со своим возлюбленным в Париж как минимум дважды. Так что у него были деньги по тем временам. Хотя и у вашей бабушки они были.

— Мама не думала на Томаса Галлахера? Он считается одним из обеспеченных людей в этой местности, разве нет?

— Да, верно. Но Грейс хотела чего-то более конкретного. Галлахеры не единственная семья в округе.

— Но фотография показала, что в этом деле замешаны именно они, — заметила я. — Дом, где я сейчас живу, принадлежал Эмили, она там жила?

— Это было что-то вроде охотничьего домика. Возможно, Эмили встречалась там с ним, — ответила Эмма.

— Неудивительно, что в нём всё дышит французскими ароматами. Вообще, дом пропитан особенным духом.

Люди столпились возле стойки, в пабе становилось оживлённо и шумно. Именно тогда я увидела его. Точнее, я сначала услышала его. Неподалёку раздался звук его шагов, ритмичный, чёткий, вбивающийся в слух и в память, сопровождаемый извечным пристукиванием.

К стойке подошёл темноволосый мужчина с тростью в руках, он прихрамывал на левую ногу. Я посмотрела на него и увидела человека с мрачным выражением лица и заострённым носом. Его черты сложно было разглядеть в толпе, но гневный, сердитый блеск глаз чётко отпечатался в моём сознании.

— Кто он? — нахмурившись, поинтересовалась я.

— Роберт Галлахер, — прозвучал ответ Эммы, которая сразу поняла, о ком я спрашивала. — Как хорошо, что он пришёл сюда. Изабель, давайте спросим у него, дома ли его отец. Мы можем вместе сходить к мистеру Галлахеру. Я сейчас подумала, что на работе много людей, и даже в кабинете неудобно говорить о таких личных вещах. Возможно, мистер Галлахер в отъезде, тогда мистер Роберт подскажет нам, когда он вернётся.

Я нехотя последовала за Эммой, признав разумность её доводов. Роберт Галлахер не производил впечатление человека, с которым очень хочется познакомиться. Он сидел в одиночестве и ждал заказ.

— Мистер Галлахер, — обратилась к нему Эмма. — Прошу прощения. Я сегодня хотела переговорить с вашим отцом, но его не было в офисе. Скажите, дома ли он сейчас?

Роберт Галлахер поднял голову и посмотрел на Эмму, потом мельком скользнул взглядом по мне.

— Да, он дома. И завтра будет на работе, — коротко ответил он.

Я восприняла это как намёк, что их дом не предназначен для обсуждения чего бы то ни было с сотрудниками компании. Но Эмма тактично продолжила:

— Это замечательно! Вопрос крайне деликатный, поэтому мы пойдём к нему прямо сейчас.

Ему явно хотелось спросить, что за вопрос у Эммы к его отцу, но он едва заметно кивнул и обратил своё внимание на бар за стойкой.

— Мы и вправду прямо сейчас пойдём домой к Галлахерам? — спросила я у Эммы, когда мы вышли из паба.

— Да, Изабель. К чему тянуть? Жизнь научила меня не откладывать дела, какими бы простыми и незначительными они ни казались.

Я поняла, что она говорила про маму, которая не успела рассказать ей о найденных фотографиях. Эмма прекрасно знала округу, и я доверилась ей. Мы шли по сельской дороге, солнце ещё не полностью зашло, и его приятные прощальные лучи гладили верхушки деревьев.

— Почему Роберт Галлахер хромает? — спросила я, понизив голос.

— Несчастный случай, — отозвалась Эмма. — Года четыре назад на складе у Галлахеров произошёл пожар. Балка упала мистеру Роберту на ногу, с тех пор он не ходит без трости.

— Тот самый пожар, куда едва не угодил Джеймс? — уточнила я.

— Джеймс? — удивлённо повторила Эмма. — Нет-нет, что ему делать на складе у Галлахеров? Я помню, как у нас говорили об этом. На складе был только Роберт, больше никого. Вы что-то путаете.

— Нет, Джеймс сам сказал мне, что четыре года назад был на складе, когда там случился пожар, — упрямо твердила я. — Если, конечно, у Галлахеров не каждый месяц горят склады.

Эмма замолкла. Мы продолжали идти и напряжённо молчали. Я думала о том, как подозрительно, что на складе был только Роберт Галлахер. Все представляют, что в крупных компаниях работает множество людей, в том числе в складских помещениях. Тревожащая, страшная мысль пришла мне в голову:

— Эмма, а что если Роберт Галлахер знает о Джеймсе? Ну, знает, что он тоже сын его отца?

— И? — протянула Эмма, очевидно, отталкивая ту же мысль от себя. — Изабель, вы хотите сказать, что он хотел убить его?

— Такое же может быть, — всплеснула я руками. — Может, из-за наследства. Или у него свои соображения, не знаю. Как велико состояние Галлахеров? У них только строительная компания?

— Нет, ещё недвижимость и что-то ещё, — Эмма остановила меня рукой. — Стойте, Изабель. Вы торопитесь. Мы тут только что повесили на человека покушение на убийство, не имея никаких доказательств. Мы даже не знаем наверняка, что именно Джеймс — сын Эмили. Мне не верится, что Роберт Галлахер мог пойти на такое.

— Эмма, я пока только рассуждаю. Но, согласитесь, такое тоже возможно? Вы ведь не будете отрицать, что с этим пожаром явно что-то нечисто?

Она неодобрительно на меня посмотрела и начала хмурить своё прекрасное лицо.

Дом Галлахеров был довольно большим каменным строением. Одна его часть, наверное, более старая, была увита плющом, другая имела светлую кладку. Трубы, словно зубчатые ограждения, выглядывали по периметру крыши. За домом виднелся большой ухоженный сад. Мне всегда было интересно каково это — жить в таком старинном особняке и иметь возможность каждый день гулять по собственному саду.

Когда мы позвонили, нас встретила невзрачная женщина в чёрной строгой юбке и серой блузке. Она впустила нас в дом и, не задавая лишних вопросов, отправилась к мистеру Галлахеру, который вскоре вышел лично. Он не выглядел на свои почти семьдесят лет, я бы дала ему шестьдесят, его фигура приобрела округлость, но не чрезмерную, передняя часть головы лысела, лицо, обращённое ко мне и Эмме, было благодушным и очаровательным. В нём присутствовала харизма, и чувствовалось, что он самодостаточный человек.

— Мисс Хьюз! Никогда вы не баловали меня личными визитами, — он приветливо протянул Эмме руки. — А вы представите меня ещё одной моей гостье? — он взглянул на меня, и мне показалось, что я ему понравилась. Мужчина с фотографии безошибочно угадывался в мистере Галлахере, правда, представляла я его несколько иным. В жизни он оказался более милым, общительным, простым, а рядом с Эмили стоял человек серьёзный и отчаянный. Но разве можно составлять мнение о людях по ощущениям с древней фотокарточки?

— Мисс Уолш, Изабель Уолш. Она приехала в дом у утёсов на две недели, — представила меня Эмма, и я узнала, как называли мой дом местные.

— Чудесно! — произнёс мистер Галлахер, складывая руки за спину. — Просто очаровательно! Как вам наши скромные красоты? Вы из Дублина?

— Да, мистер Галлахер. Каслтаунбер останется в моей памяти навсегда, — ответила я с улыбкой.

— Даже так, — наклонил голову Томас Галлахер. — Желаете что-нибудь выпить? Проходите, присаживайтесь. Это самый удобный диван в этом старом доме.

Он указал на диван, выглядывавший из гостиной, зелёный с резными деревянными ручками. Когда мы расположились, Эмма выпрямилась и быстро заговорила:

— Мистер Галлахер, нас привело дело личного характера.

Услышав это, он сразу принял степенный облик.

— Моя бабушка — Эмили О’Коннелл, — перехватила я инициативу у Эммы, всё-таки речь шла о моей семье. Лицо Томаса Галлахера потемнело. — Я нашла ваши с ней фотографии в доме у утёсов. А моя мать, Грейс Уолш, перед смертью узнала, что у Эмили родился сын.

Я протянула ему одну из фотографий, и он взял её. Лицо его приняло немного трагичный облик, когда он взглянул на Эмили.

— Скажите, у вас же были отношения с моей бабушкой? — я выжидающе смотрела на него. — Вы знали, что у неё родился сын от вас?

Томас Галлахер продолжал молчать и переводил взгляд с фотографии на меня и обратно. Потом он уронил голову на руку и прошептал:

— Да, знал. Они оба умерли во время родов.

Мы с Эммой переглянулись.

— Вам сказали, что ваш сын умер? Но моя мама обнаружила в документах, что ребёнок выжил и был отправлен в приют.

Мистер Галлахер поднял на меня покрасневшие глаза.

— В приют? — эхом повторил он.

— Да, — сказала я. — Мы с Эммой считаем, что это Джеймс Бирн.

— Джеймс? — снова повторил мистер Галлахер. — Художник из деревни?

— Хотя есть ещё второй мальчик, родившийся в тот же день и тоже отправленный в приют. Так что это неточно, — сказала я. — Но в Дублине можно заказать анализ в специальном месте и проверить наверняка. Удовольствие не из дешёвых, но оно того стоит.

— Я ужасно запутался, — признался мистер Галлахер. — Наверное, мне следует встретиться с Джеймсом.

— Понимаю, — я в самом деле могла представить, что он чувствовал. — Но я бы предпочла, чтобы мы точно знали, является ли Джеймс вашим сыном или тот парень, который уехал в Америку.

— А второй уехал в Америку? — спросил Томас Галлахер, и я кивнула ему, а он потянулся за виски.

Эмма не проронила ни слова, мистер Галлахер возбуждённо отпивал спиртное большими глотками. Наконец он отставил стакан и посмотрел на меня.

— Пожалуйста, не говорите об этом Роберту, — неожиданно попросил он, и в моей голове тут же всё сошлось. Значит, у него есть основания считать, что не следует упоминать о Джеймсе при сыне. А ведь он его отец и знает его всю жизнь, а не как я — только увидела. Я не утерпела и спросила:

— Он может догадываться о ваших отношениях с Эмили? Я слышала, что четыре года назад у вас на складе произошёл пожар и там был Роберт, но на самом деле там был ещё и Джеймс.

— Изабель! — перебила меня Эмма.

Она возмущённо смотрела на меня, но я чувствовала, что Томас Галлахер уловил мою мысль, более того — он разделял её. Я слышала его отрывистое дыхание.

— Прошу вас, пока ничего не говорите ему, — его взгляд был до предела напряжён. — Я сегодня жду гостей, и Роберт скоро придёт. Давайте встретимся завтра в моём офисе.

Тут в комнату вошла женщина в красивом платье и с жемчужной ниткой на шее, а следом за ней, постукивая, показался Роберт Галлахер.

— А, Эмили! — воскликнул Томас Галлахер и направился к ней с протянутыми руками. — Хочу представить тебе наших гостей.

Мистер Галлахер обладал потрясающим умением держать себя в руках: в одно мгновение он превратился из мужчины, поражённого новостью о неожиданном отцовстве, в хозяина, встречавшего гостей с самым радушным видом. Его жена была чуть моложе его, приятная и обходительная, такой она, во всяком случае, показала себя с нами. Я отметила, что её имя тоже было Эмили, как у моей бабушки, и посмотрела на мистера Галлахера — неужели он настолько сильно любил её, что интуитивно женился на обладательнице того же имени?

Мрачный, недовольный вид Роберта Галлахера распространялся не только на общественные места, но и на собственный дом. Вскоре приехали партнёры его отца — Джон и Энн О’Бирны, а также адвокат Коннор Маккарти, и он всех одаривал своим хмурым взглядом. Мы с Эммой покинули их перед тем, как они собрались садиться за стол. Когда мы выходили из дома, я поняла, что не забрала обратно фотографию Эмили.

Я проснулась совсем поздно, потому что провожала Эмму и вернулась домой ближе к ночи. Перед прощанием мы договорились, что я приеду в Корк к концу рабочего дня, поэтому мною было решено провести день в Каслтаунбере. Все планы по посещению близлежащих замков стремительно уплывали.

После завтрака я вышла, чтобы пройтись, но, к несчастью, Кэтрин О’Бирн перехватила меня за первым же поворотом.

— Дорогая мисс Уолш! Вы не огорчились, что я больше не заглядывала к вам? — приторно-любезным тоном выспрашивала она у меня. Мне безумно хотелось сказать, что я была просто в восторге от перспективы никогда её больше не увидеть.

— Что вы, зачем вам это делать? — ответила я, намекая, что ей нет нужды слоняться по чужим порогам, тем более по моему порогу. — Я замечательно отдыхаю, меня почти весь день не бывает дома.

— Я заметила, — мерзко бросила мисс О’Бирн. — Вы вчера побывали у Галлахеров? Как вам их дом? Роскошный, не так ли?

Господи! Случись у меня понос — эта женщина всё знала бы. С кислой миной я ответила ей, что дом прекрасный, но не такой уж роскошный.

— Это потому что вы из Дублина, — заявила она мне. Видимо, она верила, что в Дублине через каждый переход стоял особняк. Она продолжала: — Мой брат сказал мне, что вы были с Томасом Галлахером, когда он с женой пришёл туда.

— Так и было. Мисс Хьюз представила нас, — я решила, что она не отвяжется от меня и разумно было бы вытянуть какие-нибудь сведения из этой всезнающей женщины. — А вы живёте с братом, мисс О’Бирн?

Она отвечала с такой же охотой, как и расспрашивала. Поэтому я узнала, что они живут вместе, но на встречи брат её не берёт, только жену, Энн, так как «у него имеются на этот счёт свои деловые соображения». А Джон О’Бирн является полноправным партнёром мистера Галлахера, не просто подчинённым. Потому что компанию основал отец Томаса, который планировал разделить её между двумя наследниками. Тут я остановила Кэтрин.

— У мистера Галлахера есть брат?

— Был, — уточнила Кэтрин. — Оуэн Галлахер погиб много-много лет назад. Он упал и разбился с этих самых скал. Всё наследство досталось Томасу, и он продал Джону часть доли компании Оуэна, а остальное оставил себе.

Мы почти подошли к моему дому, и она показала на место примерно в миле от него.

— Что, прямо здесь? — недоверчиво спросила я.

— Да, мисс Уолш. Говорят, он напился в этом самом домике, не удержался и упал. Разбился о скалы.

У меня по спине пробежали мурашки.

— Он был старше или младше Томаса Галлахера?

— Старше. На четыре года.

— А вы сможете вспомнить, когда именно он погиб? — мне вдруг показалось, что это очень важно, и мне было всё равно, что Кэтрин О’Бирн с подозрением посматривала на меня.

— Боюсь, нет, — с сожалением ответила она. Она, очевидно, и сама привыкла быть всеведущей. — Лет сорок назад, но точнее не знаю. Вам лучше спросить мистера Томаса.

Я поблагодарила мисс О’Бирн за компанию, в этот раз более искренно, потому что она поделилась интересными для меня сведениями, и зашла в дом. Встреча с Томасом Галлахером и так была запланирована на вечер.

Когда я зашла в автобус, то заметила Джеймса, который сидел далеко от меня. Его соседкой была пожилая женщина, и я не стала утруждать её просьбой поменяться местами. Мы сошли на станции в Корке, и я поинтересовалась, что привело его сюда, когда близился вечер.

— Мистер Галлахер позвонил мне и попросил приехать.

— Правда? — я удивилась несказанно. — Я тоже еду к мистеру Томасу, он обещал принять меня.

— О, нет, я не так выразился, — словно извиняясь, произнёс Джеймс. — Меня позвал Роберт Галлахер.

У меня внутри всё просто похолодело. Он что-то прознал? Понял, зачем мы с Эммой приходили вчера к его отцу? Я не выдержала и схватила Джеймса за руку.

— Может, не пойдёте к нему? Скажите ему, что в другой раз.

— Изабель, — непонимающе протянул Джеймс. — Он хотел предложить мне кое-какую работу. Помните, вы спрашивали меня, как художник выживает тут? Должен вам признаться, что во многом благодаря Роберту Галлахеру, он постоянно подкидывает мне проекты.

Он словно объяснял капризному ребёнку, почему не мог остаться с ним дома и поиграть. Я отпустила его руку, но своего мнения насчёт его благодетеля не поменяла. В мыслях я решила, что это хитрость, для того чтобы держать Джеймса под рукой и заманить его в ловушку при необходимости.

— Его офис находится рядом с отцовским? — спросила я у Джеймса, когда мы подошли к зданию.

— Нет, у него отдельная пристройка вон там, — он указал рукой налево. — Удачи вам.

— Нет-нет, я пойду с вами! — заявила я, когда он собрался повернуть. Я была так близка к правде, а Роберт Галлахер мог одним поступком всё разрушить. Я решила, что ни за что не позволю ему навредить Джеймсу.

— Что вам там делать? — удивлённо приподнял брови Джеймс.

— А мне тоже нужно с ним поговорить, — безапелляционно сказала я.

Он пробормотал что-то вроде: «Как знаете», и мы пошли в офис Роберта Галлахера. Он стоял и разговаривал со своей помощницей, когда увидел меня и Джеймса.

— А, Джеймс, — произнёс он. — Я вас ждал, проходите. — И он указал рукой, в которой держал трость, на кабинет таким движением, словно Джеймс был его подотчётным работником. Мне это сильно не понравилось.

— Я хотела бы сначала поговорить с вами наедине, — тут мне удалось обратить его внимание на себя. Он удивился, посмотрел на Джеймса, но тому уже нечего было сказать, потому что он ничего не понимал.

— Мисс Уолш? Я правильно запомнил? — мрачно уточнил Роберт.

— Правильно, — я постаралась в своём голосе вернуть ему его же презрение.

— Что ж, проходите, если у вас есть дело ко мне.

В его словах затаился тонкий намёк на то, что я способна лишь попусту потратить время. Я вошла в его кабинет, и он последовал за мной, закрыв за собой дверь. Мои руки непроизвольно сжались, когда я осознала, что и кому собираюсь сказать. Постукивая тростью, он прошёл к столу и, сжав губы, выжидающе посмотрел на меня.

— Я знаю, что тот пожар на вашем складе не был несчастным случаем, — я хотела поразить его каменное лицо своими словами, и мне удалось. Настолько удивлённого выражения у Роберта не наблюдал даже отец, я готова была поклясться.

— Что, простите? — я услышала, как он выдохнул в ошеломлении.

— Я хотела вам сказать ровно то, что вы услышали. Я знаю, что вы подстроили пожар именно в тот момент, когда Джеймс оказался там. Я знаю, почему вы решили сделать это.

Я не сказала прямо, но достаточно понятно намекнула. Я полагала, что ему не захочется, чтобы я кричала о таком в его кабинете, а мне нужно было выиграть для Джеймса временную безопасность. В мыслях засело убеждение, что, будучи разоблачённым, Роберт десять раз подумает, прежде чем решится на новое покушение.

— И почему же? — он саркастически усмехнулся.

Я ненадолго замолчала, взвешивая, что именно должна сказать ему.

— Чтобы ваш отец не оставил часть наследства Джеймсу, — выдала я ему. В тот день я поставила двойной рекорд: Роберт Галлахер не просто открыто удивился чему-то в присутствии незнакомого человека, он буквально опешил.

— А с чего вдруг моему отцу взбредёт в голову отдавать деньги Джеймсу? Он втайне от меня записался в клуб почитателей ирландской живописи? — я довела его почти до бешенства. Он ничего не понимал, причём очень искренне, изобразить такое под силу только гениальному актёру. — Прекратите говорить загадками! — бушевал Роберт. — Вы пришли ко мне, чтобы обвинить в попытке убийства из-за наследства, которое и так завещано мне?! И с чего это пришло вам в голову? На вас так свежий приморский воздух подействовал? В любом случае убийца из меня никудышный — вместо другого решил угробить самого себя! — он раздражённо ткнул себя в левую ногу.

— Хотите сказать, что Джеймс случайно оказался на складе строительной компании, когда там не было ни души, во время пожара? — я сама не заметила, как тоже перешла на крик. — Я отказываюсь верить в такие совпадения! — Роберт сверкнул на меня глазами и отвёл их в сторону.

— Верьте во что хотите, — бросил он мне. — Я должен работать. Если у вас объявятся доказательства — обращайтесь в полицию.

В этот момент дверь в его кабинет скрипнула и внутрь заглянул Джеймс. Я прикрыла глаза и поднесла руку ко лбу, а Роберт недовольно крикнул ему:

— Подождите снаружи, пока мисс Уолш не закончит.

— Извините, но я слышал ваши последние слова, тут стены тонкие, — виноватым тоном объяснил Джеймс. — Я не мог не вмешаться, — сказал он и полностью зашёл в кабинет, прикрыв за собой дверь. — Наверное, это моя вина, раз Изабель подумала, будто вы покушались на меня.

— Джеймс, вы не должны извиняться, — обратилась я к нему, но он мягко прервал меня.

— Вы всё превратно поняли, Изабель. Не обвиняйте Роберта, прошу вас. Вы, пожалуй, правы в своей догадке — тот пожар был подстроен, и я до сих пор ума не приложу, кто и зачем это сделал, только Роберт спас меня и сам получил травму.

Его слова поразили меня. Я оглянулась на Роберта Галлахера и увидела, что в его глазах промелькнул уже знакомый мне тёмный блеск. Только раньше я ошибочно истолковывала его, а теперь поняла, что в нём не было злости и ненависти, была огромная неподъёмная печаль.

* * *

Нам принесли чай. Роберт испытующе смотрел на меня, обращаясь к Джеймсу:

— Не стоило говорить об этом.

— Я не смог остаться в стороне, услышав, что вас обвиняют. Я ведь обязан вам жизнью, — Джеймс произнёс это с такой трогательной благодарностью, что у меня в груди что-то кольнуло.

— А как вам пришла в голову вся эта несуразица, а? Может, объясните нам наконец, — он, прихрамывая и опираясь на трость, дошёл до своего кресла и уселся.

Мне было невыносимо стыдно. Я в самом деле увязла в собственном предубеждении и всё неверно истолковала. У меня было лишь одно слабое оправдание: я очень хотела уберечь Джеймса от чего бы то ни было. В голове звучали его слова о том, что Роберт Галлахер помогал ему с работой долгое время. Он сумел стать для Джеймса защитником и помощником, каким у меня не получилось.

И всё же я боялась раскрывать правду при Джеймсе.

— То, что я расскажу, может стать шоком для Джеймса, — предупредила я.

— Ничего, он взрослый мальчик и с честью выдержит это, — иронично отозвался Роберт, но больше его колкости не вызывали у меня раздражения.

— Я уже услышал что-то про наследство, но ничего не понял, — честно сказал мне Джеймс.

— В бурных фантазиях мисс Уолш, боюсь, нам светит только заблудиться, — вставил Роберт и сразу же замолчал, словно передавая мне слово.

— Как вы знаете, Джеймс, — начала я свой рассказ, — я приехала сюда три дня назад в отпуск. Я выбрала это место, потому что моя мама любила здесь бывать незадолго до смерти. Её звали Грейс Уолш, — на этих слова напрягся Джеймс, а на следующих уже Роберт, — а в девичестве Грейс О’Коннелл. Мне было бы приятно, если бы вы сказали, что помните её. Она приезжала сюда из-за вас, Джеймс. Мама выяснила, что её мать, Эмили О’Коннелл, умерла не от лихорадки, как все думали, а во время родов. Она родила внебрачного ребёнка, но о его отце мама ничего не успела узнать. Ей удалось выяснить, что в одно и то же время родились двое мальчиков, отправленных в приют. Вы и ещё один. Когда второй вырос, он уехал в Америку, и там его следы затерялись. Мама пыталась найти его и заодно разузнать о том, что случилось здесь с Эмили и отцом её ребёнка. Она умерла, не успев довести дело до конца. Её подруга, Эмма Хьюз, рассказала мне обо всём уже сейчас. А ещё в доме я нашла старые фотографии Эмили и её возлюбленного. Дом раньше принадлежал ей. Так вот, на них Эмили вместе с вашим отцом, — я повернулась к Роберту, — мы с Эммой всё рассказали ему вчера. Мистер Галлахер признался, что считал сына мёртвым. Я хотела убедиться, что это точно вы, а не тот Джон Американский, но всё равно простите, что скрывала это от вас. Лично мне хочется, чтобы вы оказались моим дядей.

Пожалуй, мой рассказ не отличался последовательностью изложения, но Джеймс и Роберт каким-то чудом поняли меня. Я смотрела на лицо Джеймса и наблюдала, как невинное удивление превращается в жуткое смятение. Он напоминал потерянного котёнка, который так привык к бездомной жизни, что неосознанно отвергал замаячившее счастье.

— Немыслимо, — прошептал Роберт. — Знаете, я совсем запутался. Зачем тогда моему отцу устраивать…

Он осёкся. Но мы с Джеймсом уже смотрели на него во все глаза и собирались воспользоваться его секундным замешательством.

— Продолжайте, Роберт, — попросил его Джеймс. — Что устроил ваш отец?

Роберт не стал упираться и выложил начистоту:

— Если уж у нас вечер откровений, то я все эти годы считал, что тот пожар устроил мой отец. Я был ужасно зол, пытался поговорить с ним, но он только рассмеялся мне в лицо.

— Почему вы подумали на него? — спросила я.

— Если коротко, то я смотрел бумаги после пожара. Меня, как и вас, смущал факт, что в рабочее время никого не оказалось. В общем, такое мог провернуть только мой отец. — Он замолчал и опустил голову. — У вас с собой есть эти фотографии?

Пусть я и оставила одну в руках у Томаса Галлахера, но остальные были при мне. Я достала фотокарточку из сумки и протянула Роберту. Джеймс наклонился, желая посмотреть на снимок вероятных родителей.

— Вот, я брала с собой для вашего отца, — тут я спохватилась: — Они же с Эммой уже заждались меня. Мы договорились встретиться сегодня в кабинете у мистера Галлахера. Давайте я сбегаю к ним, а потом вернусь, хорошо?

— Постойте! — остановил меня Роберт. — И мой отец тоже видел фотографию?

Его лицо было взволнованным, он буквально впился в меня глазами, словно от моего ответа зависела его жизнь.

— Да, вчера. Перед тем как вы вошли с матерью, он держал её в руках.

Роберт в отчаянии покачал головой и посмотрел на Джеймса.

— Тогда он солгал вам. Потому что на этой фотографии не он, а его старший брат, Оуэн.

— Но сходство…

— Они были очень похожи, поэтому вам показалось, что на карточке мой отец. Вы не видели фотографий дяди Оуэна в молодости.

Я оцепенела от его слов. Это значило, что он нарочно обманул нас и хотел… А вот что он хотел?

— Там же сейчас Эмма! Давайте скорее заберём её! — опомнилась я.

Мы вышли из кабинета Роберта и через улицу зашли в здание с другой стороны. Потом долго поднимались на третий этаж, и я сразу поняла, почему его кабинет находится в пристройке на первом этаже: как бы он ни старался скрыть, взбираться по лестнице было для него утомительно. Роберт проводил нас до кабинета отца, его секретарь сообщила нам, что мистер Галлахер только что уехал.

— Мы зайдём к нему, — сказал ей Роберт и сразу же распахнул дверь.

Мы с Джеймсом осторожно заглянули внутрь: не сказать, что мы увидели что-то необычное. Безыскусный письменный стол, такая же куча бумаг и папок, как и в кабинете Роберта. Я прошла в центр и огляделась. Неужели Томас замыслил недоброе против Эммы? Она же была совершенно беззащитна да и к делу не имела почти никакого отношения.

Роберт подошёл к шкафу и схватил одну из фотографий, стоявшую в рамке на полке.

— Если мисс Хьюз видела этот снимок, то, по мнению моего отца, она представляет угрозу.

Мы с Джеймсом взяли у него фотографию и увидели двух людей — одного лет семнадцати и другого примерно двадцати — они стояли, обнявшись, на фоне прибрежных скал. Отдельные черты поражали своим сходством, но выражения лиц у братьев заметно отличались: у Оуэна была та серьёзная вдумчивость, которую я почувствовала через французские снимки Эмили и которой не обладал Томас.

— Едем в наш дом! — сказал Роберт, и мы с Джеймсом не медлили ни секунды.

На машине Роберта мы покрыли расстояние от Корка до особняка Галлахеров за полтора часа. По дороге Джеймс не переставал удивляться, что за один день у него появились вакансии на роли племянницы и кузена. Мы поговорили о моей маме, и он сказал, что помнит её. Она осталась в его воспоминаниях чутким и правдивым человеком, по делу критиковавшим его картины. Последнему я немало удивилась.

— Да-да, — заверил меня Джеймс. — Мне было тогда ужасно обидно, но Грейс беспристрастно оценивала мои работы и давала дельные советы. Она научила меня прислушиваться к мнению каждого и выбирать то, что могло реально помочь мне, как художнику. Мне было досадно, когда её поездки прекратились. Грейс делала изумительные фотографии скал и маяка на острове. Жаль, что её не стало, — последние слова он произнёс едва разборчиво и замолчал, а потом добавил: — Лучше бы мисс Хьюз ещё тогда рассказала мне, что они с Грейс подозревали во мне её брата.

— Она не считала, что вправе мучить вас, — оправдывала я Эмму. — Мне несложно понять её. Только бы с ней всё было хорошо.

До дома мы ехали в тишине. Мысленно я отчитывала себя за глупость и поспешность, с которой наградила Роберта Галлахера титулом главного негодяя. Он за всю дорогу рта не раскрыл. Через зеркало в машине я видела, как веки у него иногда подрагивали, а лицо становилось всё бледнее. Мне было неизвестно, какие отношения связывали его с отцом, но по его неотступному взгляду могла предположить, какую горечь он испытывал и какие упрёки прокручивал у себя в голове.

Мы втроём ввалились в дом. Из гостиной доносились голоса, и мы направились туда. Эмма сидела на том самом удобном диване, а над ней возвышался Томас Галлахер, с лица которого исчезли доброжелательность и любезность. Он поднял голову и, увидев нас, остановился взглядом на сыне. Между ними происходил немой спор, в котором Роберт с болью и грустью спрашивал у отца, зачем он пошёл на всё это. В то мгновение я осознала, отчего он всегда был таким сумрачным и холодным: на нём лежал груз знания, что его отец пытался хладнокровно убить человека, и Роберт всеми силами старался и уберечь Джеймса, и искупить вину перед ним.

— Ты видел снимок? — коротко спросил Томас.

— Да, — глухо ответил Роберт.

Томас покачал головой и отошёл от Эммы, что, конечно, порадовало меня. Я испугалась, что он что-нибудь с ней сделает. Она сидела на диване, опустив глаза, и её подбородок слегка дрожал. Томас Галлахер налил себе виски и сделал глоток.

— Тогда нет смысла держать мисс Хьюз, — громко произнёс он. — Все всё знают. — Он снова посмотрел на Роберта. — Напишешь на меня заявление?

Я перевела взор на Роберта: его лицо будто покрылось ледяной коркой от этих слов.

— Нет, — ответил он, и я едва удержалась от восклицания. — Но попрошу Джеймса, чтобы написал он. — Томас был удивлён словам сына и твёрдости намерений, которая сквозила в его тоне. Я тогда подумала, что Роберт больше похож на Оуэна, чем на Томаса.

— Моя мать — Эмили О’Коннелл? — услышали мы голос Джеймса, который до этого наблюдал за всем, пребывая в странном оцепенении.

Томас улыбнулся, но в глазах его застыло презрение. И из-за его милого вида это презрение ощущалось ещё сильнее. Словно всё, что он ненавидел больше всего, сошлось в Джеймсе.

— Эмили, да, — прошипел он. — Я и Оуэн увидели её впервые в доме у Джона О’Коннелла. Она была так грациозна, она сразу очаровала меня, но Эмили любила проводить время с Оуэном. Они очень долго дружили, а я лишь наблюдал со стороны. Я гораздо быстрее, чем они, понял, что они влюблены друг в друга. Перед самой войной она ездила в Париж, оставляя мужа здесь, а Оуэн тайком приезжал к ней через день. Но всему приходит конец в этой жизни.

Внутри меня возникло жёлчное, разъедающее чувство от обжигающего уничижительного взгляда Томаса, который тот бросал на Джеймса, не смевшего сделать и шага вперёд.

— Эмили забеременела, и её муж обо всём узнал, — мистер Галлахер продолжал выдавливать из себя слова. — Они разругались, никак не могли решить насчёт общей дочери, Грейс. Оуэн сказал Эмили, что возьмёт заботы о ней на себя. Я понимал, что Эмили может уйти к Оуэну. Но она умерла при родах. И в тот день для меня погас свет. — Его лицо исказилось болью от воспоминаний, какое-то время он бессмысленно смотрел прямо перед собой. — Оуэн был вне себя. Он пошёл в домик Эмили на утёсах, где они часто бывали, и напился до смерти. Я пришёл к нему, он бормотал, что заберёт сына и отпишет ему свою часть компании. Я отговаривал его: я не мог допустить даже мысль, что плод их союза в итоге получит ещё и долю компании. Оуэн выбежал из дома. В тот вечер лил дождь и трава была скользкая, а мы сильно ругались. Я крикнул ему, что Эмили умерла, потому что выбрала его, а не меня. Я толкнул его, и он упал, но не на траву, а на скалы. — Краем глаза я уловила движение руки Роберта, словно он дал в воздухе маленькую невидимую пощёчину. — Даже в смерти они были едины, этого я не мог вынести. Мне удалось устроить так, чтобы ребёнка тайком перенаправили в приют, а потом за подкуп устроил его в приёмную семью. Ни одна ниточка не привела бы к Джеймсу. В завещании Оуэна говорилось, что при наличии детей, его состояние переходит к ним, в противном случае ближайшему родственнику по мужской линии. Я получил всё и сделал всё, чтобы их сыну не досталось ничего. Ни семьи, ни фамилии, ни состояния.

— Так зачем тебе ещё понадобилось устраивать тот пожар? — воскликнул Роберт.

— Маккарти, старая ищейка, нашёл в документах копию старого завещания Оуэна. — Томас снова отпил виски. — Я думал, что всё уничтожил и навсегда похоронил эту историю. Даже приезд Грейс О’Коннелл, разнюхивавшей про Эмили, не казался мне таким опасным. Я отстёгиваю этому адвокату круглую сумму даже сейчас, но тогда я перепугался, что он обманет меня, и решил подстроить ещё один несчастный случай. Художники должны быть голодными, так говорят? Он бы не отказался от заманчивого предложения о сотрудничестве. Сам дьявол послал Роберта на склад в ту минуту.

Воцарившуюся тишину нарушил тихий голос Роберта, обращавшегося к Джеймсу:

— Тебя не затруднит позвонить в полицию?

Джеймс молча направился к телефону. Я поняла, что Роберт не нашёл в себе сил, чтобы вызвать полицию за собственным отцом. Он продолжал стоять, опершись на трость, и смотреть на отца, который редко встречался с ним взглядом, продолжая отпивать виски глоток за глотком. Я не могла представить, что чувствовал тогда Роберт, но напряжение, которое повисло в воздухе, можно было резать ножом.

Сержант, который приехал в дом, представился «гарда Джон Мёрфи». Когда он принял заявление от Джеймса и записал наши показания, то забрал Томаса Галлахера в участок. Его обвиняли в умышленном покушении на убийство и убийстве по неосторожности.

Едва ли я вспомню, как прошёл остаток дня, всё было словно в серо-голубой дымке. Кажется, до самого вечера мы сидели в гостиной у Галлахеров, разговаривали, резко перескакивая с одной темы на другую, а мои застывшие, негнущиеся пальцы постоянно наваливались на стакан с виски. Так много я не пила ни разу в жизни, но алкоголь не сумел подчинить мой разум. Произошедшее слишком крепко засело в голове.

Когда мы собрались уходить, я достала из сумки фотографии Эмили и Оуэна и отдала их Джеймсу. В тот день он впервые столкнулся с неприкрытой жестокой ненавистью, а ещё, наконец-то, узнал историю своих родителей. Маленький штрих прежних наивности и мягкости был навсегда погребён под новым слоем картины. Джеймс принял подарок, но одну фотографию вложил обратно в мою руку. «На память», — едва слышно пробормотал он. Эта фотография была, на мой взгляд, самой красивой: предвоенный старый Париж, Эмили сидела на скамейке рядом с клумбами изысканных цветов перед Эйфелевой башней, а за её спиной вполоборота стоял Оуэн.

Недалеко от дома у утёсов я отправила Джеймса домой, а сама зашагала к проступавшему скалистому навесу, на который мне указала Кэтрин О’Бирн. Присев, я коснулась влажной скользкой травы и закрыла глаза. Опустошающее чувство унылой обречённости проникало в душу при мысли о бессмысленных утратах. Окутанная печалью, я вернулась в дом и зажгла лампы. Снаружи тьма спускалась на Каслтаунбер. Я прошлась взглядом по резным комодам с застывшими сувенирными статуэтками; по грубоватому столу с одинокой изящной вазой; по стульям, расставленным у стола и возле окна так, словно они готовились принять своих хозяев, по которым истосковались за десятилетия. Но им не суждено было вернуться в этот дом. А нам с Джеймсом предстояло стать семьёй друг для друга.

Ранним утром я решила пойти к нему, но он опередил меня.

— Идёмте к скалам, — позвал он меня с порога, и я улыбнулась ему уголками губ, бесстрашно и с пониманием.

Эта прогулка была сродни приятию того, что прошлое нашей семьи оказалось непростым. Она была также заявлением, что мы не боимся страшной истории прибрежных скал, и обещанием, что позаботимся друг о друге. И после этого привычная лёгкость начала неторопливо и плавно пробираться к нам сквозь терновые заросли потрясений.

Мы жили встречами друг с другом каждый последующий день, мы не могли вдоволь насытиться прогулками и разговорами. Джеймс раздобыл фотоаппарат и принёс мне. Как он отметил, устройство было явно удобнее, чем то, которым пользовалась мама. Из-за Джеймса я взяла фотоаппарат в руки и начала снимать. Сложно было предположить в тот момент, но мне понравилось. В шутку я сказала Джеймсу, что пойду на курсы в Дублине, но тот отреагировал вполне серьёзно и предложил основательно поразмыслить. По его мнению, если у мамы был талант к фотографии, то отчего мне хотя бы не попробовать?

Томас Галлахер признался по всем статьям обвинения, его дело должны были отправить в суд. Роберт принял на себя полное управление отцовской компанией и занялся передачей наследства Оуэна. Джеймс тихо и с благодарностью принял полагающиеся ему деньги и недвижимость, он понял, что совесть Роберта неустанно требовала справедливости.

В последнее воскресенье августа мы устроили пикник, куда притащили и Роберта. Он выглядел уставшим и измождённым: после ареста отца он чуть ли не ночевал на работе. Роберт рассказал, что его мать в ужасном шоке от произошедшего, поэтому он отправил её в Корк. Я могла поставить себя на её место: узнать, что муж устроил пожар, в котором пострадал твой сын. Джеймс постарался отвлечь его, а я искренне извинилась за нападки в его кабинете. Они оба едва сдерживали улыбки, когда я в своём душещипательном извинении дошла до главной причины ужасных заблуждений: я готова была броситься в огонь и воду ради Джеймса, но всё же чистосердечно признавала вину и молила о прощении!

Лицо Роберта просветлело.

— Ваши извинения приняты. Я, как никто, понимаю вас: я в прямом смысле пошёл за Джеймсом в огонь, — он взглянул в этот момент на него и улыбнулся. — На какие безумства не пойдёшь ради этого добрейшего человека!

Все обиды и недоразумения были позабыты. Мы наслаждались обществом друг друга, не переставая удивляться причудливой судьбе и благодарить её за то, что свела нас таким непостижимым образом.

Как бы нам ни хотелось наполнять жизни друг друга счастливыми мгновениями, но один день мы отвели для памяти тех, кого уже не было рядом с нами. Роберт показал Джеймсу могилу отца, чуть дальше находилась Эмили. Мне хотелось, чтобы они лежали рядом, но Роберт справедливо заметил:

— Не стоит тревожить умерших. На том свете нет ни могил, ни земных препятствий.

Я взяла с Джеймса обещание, что он приедет в Дублин, чтобы навестить меня. Мне было больно покидать его здесь, наступали моменты, когда я хотела плюнуть на всё и остаться в доме с голубой крышей, чтобы каждое утро встречать его добрые светлые глаза в окружении всего рыжего. Но в итоге я покорилась суровой необходимости.

Наступил день, когда он поехал провожать меня на вокзал в Корк. Даже Роберта уговорил присоединиться, впрочем, он не особенно сопротивлялся. Мы стояли втроём перед путями, молчащие и не знающие, как выразить всё, что лежало на сердце. Джеймс умчался купить что-то в привокзальном магазине, а мы с Робертом присели на скамейку.

— Всё-таки уезжаете? Мне казалось, что в последний момент мы будем ловить вас, выпрыгивающую из разгоняющегося поезда, — шутливо сказал он, но его глаза были полны сожаления.

— Уезжаю. В Дублине осталась работа. И папа. И ещё много всего, — я замолкла. На душе кошки скребли от приближающегося расставания. — Я приеду и не замечу, как наступит дождливая погода, и все будут ходить с зонтиками и в длинных красивых пальто.

— А потом? — спросил Роберт.

Странный у нас выходил разговор на прощание, но тогда это казалось таким естественным.

— А потом наступит зима, которая едва ли будет отличаться от осени. Подуют ветра, но вскоре весна прогонит их.

— А потом? — с улыбкой повторил свой вопрос Роберт.

Я улыбнулась ему в ответ. Чем буду занята в следующем году, я точно знала.

— А потом наступит лето. Все будут думать о путешествиях, и я тоже. Я подниму трубку телефона и позвоню в агентство по недвижимости в Корке. И спрошу, свободен ли дом у прибрежных скал с голубой крышей на две недели.

Примечания:

● 1 пинта — 0,568 л

● 1 миля — 1,6 км

● Гарда — обращение к полицейским в Ирландии, буквально «страж».

● Фунты — имеется в виду именно ирландский фунт, а не английский. Был в ходу с 1927 года по 2002.

● Отпуск Изабель начался 18 августа 1987 года (вторник).

● 12 декабря 1982 года в 1,5 км от Каслтаунбера действительно затонул корабль, который можно увидеть на острове Бер и в наши дни.