...а зачем? (джен)

— А новогоднее настроение уже ощущаешь? Помнишь, ты в детстве так любил елку наряжать, каждый год наряжал и радовался!

— Да, мам, ощущаю немного.

Я откинулся в кресле и закрыл лицо руками — стараясь не шуршать, чтобы она не услышала.

— Помнишь, у нас такая коробка была старая, с елочными игрушками. Так ты в один год не дождался, чтобы мы тебе ее достали, сам на табуретку встал и из шкафа ее достал. Помнишь, сколько тебе лет тогда было?

— Десять? — предположил я.

— Наверное. Это, получается, ты тогда в пятом классе учился? У вас тогда было новогоднее представление в школе…

Зачем она мне все это пересказывает? Неужели думает, что может помнить мою собственную жизнь лучше меня? Я не помню точно, в каком возрасте я впервые достал эту сраную коробку из шкафа, но я помню, что в десять лет они на меня наорали за то, что я хочу наряжать елку вместо того, чтобы делать уроки. А она этого не помнит! Когда я пару лет назад пытался об этом напомнить и как-то обсудить, смотрела на меня квадратными глазами. Почему я до сих пор не бросил трубку? Сам не знаю.

— …знаешь, да? — Из задумчивости меня вывел вопрос, начало которого я прослушал.

— Наверное, — неопределенно сказал я.

— Дремлешь, что ли? — поинтересовалась мать.

Черт. Я сел в кресле прямее и открыл прикрытые глаза. Как она понимает это по одному только голосу?

— Нет, — ответил я, попытавшись придать голосу твердости.

— Ты себе тоже в квартире поставь чего-нибудь новогоднего. Ладно, все, я побежала, мне еще надо в магазин успеть сходить, а потом мы с тетей Надей — помнишь ее — идем в…

— Да, пока. — Я дождался, пока мать вывалит на меня еще один поток ненужной информации, и наконец положил трубку.

— Поставь чего-нибудь новогоднего, — повторил я и посмотрел на свой стол.

Пыль по углам, книжки, которые я не открывал уже полгода, тетради, в которых я не писал уже полгода, две бутылки из-под вина — никак не дойдут руки отнести их к остальной куче, скопившейся за полгода, — чашка, в которой заплесневел чай, — и возвышающийся среди всего этого срача монитор, в который я пялюсь большую часть суток.

Уже полгода я страдаю и не могу ничего с этим сделать.

В этом понемногу от всего. Не то чтобы полгода назад произошло что-то такое, от чего моя жизнь резко пошла под откос. Моя жизнь двигалась этой дорогой уже долго, но в начале лета я совсем перестал вывозить. Теперь я сидел без работы, давно забыв, что такое личная жизнь, и стараясь не вспоминать, на сколько месяцев аренды мне еще хватит накоплений. Иногда меня кто-то куда-то звал, какие-то старые институтские друзья, и иногда я даже решался не придумывать отговорок, чтобы не идти с ними. Зачем они мне? Какие-то взрослые остепенившиеся люди, с детьми, женами, домашними животными и машинами, с ипотеками и жалобами на здоровье, с бесконечными воспоминаниями о прошлом, которые больше не имеют ничего общего с настоящим.

В прошлом было немало хорошего, но даже тогда, когда мы это делали, в этом не было никакого смысла. Стал бы я снова счастливым, если бы вдруг оказался снова на третьем курсе?

Я прикрыл глаза. В моем сознании отчетливо нарисовалось крыльцо института в солнечный майский день. Пахло свежей листвой, дул прохладный ветер, солнечные блики плясали повсюду. До сессии было еще далеко, да и к концу третьего года она меня уже не пугала. Я был свободен и волен идти, куда захочется. Тогда я, видимо, знал, куда мне хотелось.

А сейчас я не был бы ни на йоту таким же счастливым. Я бы стоял там и не видел бы смысла ни в ярком солнце, ни во вновь распустившейся листве. Я бы хотел идти только назад, в свою квартиру, чтобы и дальше сидеть здесь без дела, стараясь ни о чем не думать.

Ну, кроме чая. Надо сделать чай.

Я оглянулся в сторону кухни. Вставать не хотелось. Я, подталкивая кресло, сначала подкатился к окну. Открыл створку и выглянул наружу.

Холодно. В воздухе парят редкие снежинки. Солнце слишком яркое. Под окнами ходят какие-то люди, выгуливают своих детей с собаками. Я привстал, высунул голову и посмотрел вниз. Восьмой этаж.

Несколько мгновений я смотрел на далекий асфальт внизу, а потом резко втянул носом холодный воздух, быстро спрятался обратно и закрыл окно. Так и замерзнуть можно.

На кухне я поставил чайник и тут же столкнулся с очередным напоминанием о том, какое все паршивое и бессмысленное. У меня закончился чай.

Пока я натягивал куртку и менял домашние тапочки на кроссовки, я думал, почему моим первым желанием не было открыть еще одну бутылку вина и не ходить никуда. Возможно, потому что мне нравился чай? Даже тот паршивый чай из пакетиков, который я привык пить.

Это тоже навевало воспоминания о чем-то из прошлого. О том, как с родителями мы садились за стол, отец высыпал чай из красивой жестяной коробки, а мать выставляла какое-нибудь печенье. Или в институтской столовой, где можно было часами сидеть с однокурсниками, подливая себе кипяток из большого термоса в углу, и обсуждать все подряд. Или даже чай, заваренный над костром где-то в лесу, с привкусом от алюминиевой кружки.

Спускаясь, я смотрел на свое лицо в зеркале в лифте. Небритый, в куртке и шортах, с пустыми глазами, я радовался, что никто из соседей со мной не знаком, и даже если я на кого-то наткнусь, не придется ничего объяснять.

В очереди в супермаркете я старался ни на кого не смотреть. Люди стояли с тележками, полными еды в красивых упаковках, которые уже с ноября лежали, украшенные пошлыми новогодними дизайнами. Я стоял с коробкой чайных пакетиков.

Когда наконец подошла моя очередь и кассирша выжидательно смотрела на меня, назвав цену, я полез в карман за кошельком. Потом в другой карман. В карман шортов. Как же тупо будет остаться без чая из-за невнимательности.

Я смотрел на кассиршу. Она, не впечатлившись моими мертвыми глазами, начинала меня торопить.

— Держи! — вдруг услышал я голос откуда-то сбоку. Молодой парень положил на прилавок купюру. — С новым годом! Я тоже вечно все из осенних курток забываю переложить.

Он развернулся и ушел. Они уходили вдвоем: он и девушка, держась за руки и держа по пакету с продуктами в других руках. И у них было так много новогоднего настроения, что они готовы были раздавать его незнакомцам.

Кассирша практически вложила мне в руки чай и сдачу и снова начала просить не задерживать очередь. Я поплелся на улицу, вертя коробку в руках. Это выглядит, как тот момент в новогодней сказке, где я поверю в Деда Мороза и резко починю свою жизнь, а эта пачка чая будет символом моего перерождения. Всратым символом с набившим оскомину логотипом, но все равно…

Из задумчивости меня вывел оглушительный автомобильный гудок. Машинально я сделал шаг назад, и автомобиль пронесся мимо, обдав меня брызгами грязного полурастаявшего снега.

Или вот это. Околосмертный опыт в сказках по-любому должен был бы наставить меня на путь истинный. Но все равно — какая разница? В жизни это так не работает.

Я уже почти успел расслабиться и понадеяться, что доберусь до квартиры без приключений, как в уже закрывающиеся двери лифта забежали сразу четверо молодых ребят. Они притихли, поглядывая на меня, но было видно, что им не терпится рассмеяться — то ли надо мной, то ли над тем, что они обсуждали до этого. Я вышел на восьмом и услышал, как они смеются за моей спиной.

В квартире свистел чайник. Я сбросил кроссовки и прошел на кухню. Должно быть, в нем что-то сломалось, он не отключился автоматически и свистел уже минут тридцать. Я залил воду заново и сел ждать.

Сейчас я заварю чай и некоторое время не буду хотеть чая. А значит, не буду хотеть больше ничего.

* * *

Новый год прошел без происшествий. Мне никто не звонил, и ко мне никто не приходил. Я не ждал полуночи, как чего-то особенного. Я не хотел загадывать желания, потому что мне нечего было желать.

Первого января, когда я проснулся, все было по-старому. Никакого ощущения новогоднего чуда. Никакого ощущения осмысленности. Никакого желания вставать с кровати.

Зачем все эти люди снаружи что-то делают? Может, у них просто нет времени задуматься и осознать, что жизнь бессмысленна? Вот я, например. Я могу встать с кровати — а что потом? Могу что-то съесть, или заварить чай, или выпить вина. А что потом? Поэтому я не вставал еще несколько часов, пока голод и скука не вынудили меня сделать хоть что-то.

Второго января я, не глядя, достал из холодильника какой-то готовый обед, разогрел его в микроволновке и пошел с ним обратно в кровать. Съел его прямо там, а потом пересел за компьютер.

Третье и четвертое января прошли почти так же.

Было утро пятого января, когда я проснулся, посмотрел в потолок и сказал вслух: “Хочу, чтобы моя жизнь имела смысл”.

Потом я встал, взял мешки для мусора и вынес бутылки. Потом убрал книги со стола. Потом сел на стул и до вечера пялился в монитор.

Что это было? Внезапный порыв, который пройдет на следующий день? Возможно. Внутренние силы, чтобы начать что-то менять? Я бы не назвал это силами. Мне в принципе не очень хотелось думать о том, зачем я это сделал. Возможно, мне вдруг вспомнился контраст между моей небритой жизнью и тем, как радуются люди снаружи. Наверное, да; наверное, из-за этого где-то на задворках сознания несколько дней сидела мысль об уборке, и вылезла она именно сегодня.

На следующий день я побрился и отмыл чашку с плесенью. Вид моей квартиры не внушал оптимизма, поэтому я снова сел за компьютер. Поздно вечером я вдруг подумал, что, если разберусь с этими мыслями об уборке побыстрее, то они не будут мне мешать дальше, поэтому я взялся за тряпку и протер стол, а потом взял веник и подмел всю квартиру. Я рухнул спать с мыслями о том, что сделал что-то полезное.

На следующий день я не мог встать с кровати, потому что все дела по уборке были сделаны, и вставать просто не было смысла. Но, кажется, в этом и был план вчера? Разобраться с уборкой побыстрее, чтобы она не отвлекала меня в последующие дни?

“И зачем? — подумал я. — И что теперь? Вот так и закончился мой порыв что-то менять”.

Я полежал еще.

“Но дела же не свалятся на меня с потолка”, — подумал я, разглядывая потолок. Тогда я встал, взял швабру и принялся мыть полы.

Квартира стала выглядеть лучше. Я подумал, а поможет ли мне это. Потом, как назойливое всплывающее уведомление, в моем сознании повисла мысль, что мне не поможет никто и ничто, кроме меня самого.

Полночи я проворочался с этой мыслью.

На следующий день я сел за компьютер, взял одну из все еще валяющихся здесь тетрадей и на вырванном листочке написал:

“Не жди чуда”

Я приклеил его к стене, а потом нашел в поисковике чайный магазин и поехал туда. Наделяло ли это мою жизнь смыслом? Нисколько. Отличалось ли это от того, чтобы неделями не выходить из дома, сокрушаясь, что смысла нет? Определенно.

Я не ждал Нового года, чтобы начать исправлять жизнь. Я знал, что это гиблая затея. Я знал, что и этого внезапного порыва энтузиазма мне хватит не навсегда и что я сорвусь и снова буду сидеть и страдать.

Но я хочу, чтобы в моей жизни был смысл, и я знаю, что он не появится сам собой.