Новая песня Снусмумрика (джен)

Снусмумрик весело шагал по влажной после дождя тропе, с любопытством рассматривая очнувшиеся от долгого зимнего сна деревья и кусты и наблюдая за копошащимися тут и там лесными жителями.

Он находился в пути уже несколько часов, но не чувствовал усталости. Пахло прелой листвой, над головой синело бескрайнее небо, а на душе было так непривычно радостно, что Снусмумрик невольно рассмеялся.

"Весна", — подумал он. Весной все кажется другим — чистым, красивым, обновленным, полным надежд. Даже старая, заезженная на сто рядов мелодия звучит иначе — как гимн одиночеству и миру, умытому свежей росой.

Снусмумрик остановился и достал из кармана губную гармошку — подарок, который получил совсем недавно. Удивительная вещица. Золото и жакаранда, изысканная резьба, ручная работа. А какое звучание! Будто кто-то искусно соединил вместе самые приятные звуки на свете.

На свертке не оказалось обратного адреса, но Снусмумрик точно знал, что гармошку отправила его троюродная тетка. Она всегда слыла невероятной чудачкой и к тому же была сказочно богата. Коллекциям безделушек и украшений в ее доме мог позавидовать любой хемуль. Говорят, у нее даже кровать сделана из чистого золота, а под матрасом спрятаны драгоценные камни.

Снусмумрик любовно повертел губную гармошку в лапах. По-настоящему дорогой подарок. Для такой гармошки нужна особая песня. Новая, похожая на саму весну и на то незнакомое радостное ощущение, что сегодня бьется в груди. Песня предчувствия. Песня ожидания. Песня перемен.

Он поднес гармошку ко рту, обхватил ее губами и дунул изо всех сил. Затем еще раз, и еще, и еще. Поначалу разрозненные, сиротливые звуки постепенно слились воедино и, переродившись в стройную мелодию, вспорхнули над головой, словно невидимые птицы. Снусмумрик, вдохновленный ими, обрадовался и сыграл снова. Он играл до тех пор, пока неизвестная песня не обрела форму и не зажила собственной жизнью под его выцветшей на солнце зеленой шляпой. Теперь можно было наслаждаться ею, даже не прикасаясь к губной гармошке. Снусмумрик сунул гармошку в карман, поправил висящий за плечами рюкзак и уверенно зашагал дальше. Местность была незнакомой, но под чарами новой песни ему казалось, что он бывал здесь тысячу раз.

— Добрый день! Какая красивая мелодия! — вдруг услышал Снусмумрик тоненький голосок и, остановившись, выглянул из-под шляпы.

Судя по длинной заостренной мордочке и красной шапочке с колокольчиком, это была Филифьонка. Она стояла на крыльце небольшого деревянного дома, увитого пожухлым прошлогодним плющом, и отчего-то виновато улыбалась. На лапах у нее были резиновые перчатки, а рядом стояло ведро с мыльной водой. Похоже, Филифьонка затеяла генеральную уборку, а может, это просто был повод поболтать с прохожими.

— Хм... Добрый день! — неохотно, но вежливо сказал Снусмумрик, озираясь в поисках подходящего пня. Раз уж его отвлекли, он решил сделать короткий привал и выкурить трубку.

— Для кого вы играли? — спросила Филифьонка, спустившись с крыльца. Ее глаза загорелись любопытством.

Снусмумрик растерянно пожал плечами и полез в рюкзак за кисетом. Новая песня, кружившая над ним, затихла, растворившись в весеннем воздухе.

— Разве обязательно играть для кого-то? — с недоумением в голосе произнес он и, легко усмехнувшись, стал набивать трубку.

— О! Непременно! — воскликнула Филифьонка и с восторгом подняла лапы в мокрых перчатках, отчего капли разлетелись во все стороны. — Знаете что я вам скажу? — И, не дождавшись ответа, сказала: — Мой дедушка, маэстро Филифьонк, был великим музыкантом. Он играл на всех музыкальных инструментах, что существуют на свете, и собирал многотысячные концертные залы. Каждый раз, когда я подходила к нему с цветами после концерта, он говорил: "Запомни, дорогая внучка, музыка соединяет души. Она, словно живая нить, тянется от одного существа к другому, пробуждая в них лучшие мысли и чувства. Музыку нужно слушать. Музыка, которую никто не слушает, рано или поздно умрет подобно цветку, растущему среди камней". Понимаете? — Филифьонка подошла ближе и, задрожав от волнения, стянула с лап перчатки. — Каждый музыкант должен играть для кого-то, иначе однажды на земле совсем исчезнет музыка.

Снусмумрик раскурил трубку и задумался. Вот это новости! Он всего лишь сочинил очередную незатейливую весеннюю песню, а его чуть не записали в музыканты. Осталось только выйти на сцену, вынуть из кармана губную гармошку и сыграть. Так сыграть, чтобы все хемули, пришедшие на концерт, полопались от зависти. Или сдали его в полицию.

Представив эту забавную картину, Снусмумрик едва не расхохотался, но вовремя взял себя в лапы и решил продолжить разговор.

— А если играть для себя? — спросил он, внимательно глядя на Филифьонку. — Неужели случится что-то страшное? Наступит конец света, муравьи перестанут строить муравейники, а Морра взаправду начнет есть непослушных детей?

— Играть для себя? — Филифьонка округлила глаза. — Но это же все равно что зажечь в окне фонарь и накрыть его одеялом. И тогда ни один путник не догадается, что в доме горит свет. Не постучит в дверь, не сядет за стол, не выпьет кофе с шоколадными кексами. Представляете, как это грустно? — Она жалобно всхлипнула, будто собиралась расплакаться. — Знать, что тебя никто не ждет, что ты совершенно никому не нужен.

Снусмумрик хмыкнул и развел лапами.

— Меня и так никто не ждет, — сказал он, выдохнув колечко сизого дыма, — но спешу вас заверить: в этом нет ничего грустного.

Снусмумрик не обманывал. Его правда никто не ждал — даже собственная мама. У нее было так много маленьких детей, что она наверняка забыла о его существовании. Да и он ее помнил довольно смутно — в памяти всплывали только заливистый смех и куча орущих карапузов. Снусмумрик рано ушел из родительского дома. Кто знает, может, у него и вовсе не было родителей.

— Мы с вами похожи, — тяжело вздохнула Филифьонка. — Меня тоже никто не ждет. Родственники перестали писать еще четыре года назад, друзей у меня почти нет, а Муми-тролли, что живут в ближайшей долине, на всю зиму впадают в спячку. Вы спросите, почему я не общаюсь с ними летом? Да потому, что летом они каждые выходные отправляются на пикник, а в другие дни в их доме полно шумных и надоедливых гостей. В этом нет ничего плохого, но я до ужаса не люблю, когда шумят и задают глупые вопросы.

— Странные эти ваши Муми-тролли, — заметил Снусмумрик. — Столько времени тратить на спячку, когда можно собрать вещи и отправиться в теплые края на поиски приключений. На свете столько всего интересного. Карусели, машины, летающие по небу, тюрьмы для особо опасных преступников...

Но Филифьонка пропустила его слова мимо ушей. Ее лапы немного дрожали — от волнения или от прохладного ветра, который резвился в лесу, и она продолжала с воодушевлением говорить, пока не утомилась.

— По вечерам я часто зажигаю свечи, — произнесла Филифьонка в конце своего рассказа, — или ставлю на подоконник масляную лампу, чтобы было не так одиноко. Вдруг кто-нибудь заглянет ко мне? — Она смущенно улыбнулась и, очнувшись от наваждения, удивленно посмотрела на забытое ведро с водой. А потом осторожно спросила: — Может, зайдете выпить кофе? Бисквит еще теплый, правда, он плохо поднялся, духовка что-то барахлит, но это не беда. Есть запеченная говядина... и бутерброды... Хотите?

Но Снусмумрик уже засобирался в путь. Песня, которую он сочинил, снова заняла все его мысли. Возникла ниоткуда, ожила, зазвенела-закружилась и позвала с собой. Интересно, куда она его приведет?

— Уже уходите? — растерянно спросила Филифьонка. — Но бисквит такой вкусный...

— Как-нибудь в другой раз, — пообещал Снусмумрик, закидывая на плечи рюкзак. — Может, на обратном пути. Или в июне, в День летнего солнцестояния.

Филифьонка помрачнела. Лапы печально опустились, шапочка с колокольчиком поникла. Казалось, она вот-вот заплачет, и Снусмумрик решил как можно скорее уйти. Женские слезы были для него невыносимы.

Но, выйдя на дорогу, он вдруг спохватился и, обернувшись, сказал на прощание:

— Я вспомнил, для кого играл ту мелодию. Кажется, я играл ее для вас.

Филифьонка обрадовалась его словам. Она горячо помахала ему лапой, как будто это был не Смусмумрик, а самый близкий ее родственник, пропадавший невесть где четыре года, и вернулась к своей генеральной уборке. А Снусмумрик, увлеченный новой весенней песней, пошел вперед по лесной дороге.

Вечер застал Снусмумрика в долине Муми-троллей. Моросил дождь, над землей призрачным ковром стелился холодный туман. Вокруг не было ни души. Даже песня затаилась на время, будто боясь промокнуть.

Неподалеку стоял трехэтажный голубой дом с красной крышей. Он напоминал большую круглую печь, украшенную изразцами. Света в доме не было — темные окна навевали печаль. Наверное, его обитатели уже легли спать, или уехали на море, или отправились в поход, оставив вместо себя сторожа. Сидит, поди, в темноте возле окна и высматривает воров, а в лапах у него толстая, тяжелая палка. А может, дом этот давно заброшен, а внутри — только битая посуда, рваные обои и грустные привидения. Снусмумрик никогда не жил в домах, поэтому не умел с ними обращаться и не знал, что они из себя представляют.

Скоро из дома вышла странная компания, нагруженная склянками с вареньем и солеными грибами. Это были снифф, хомса и пара крыс, хмурых и взъерошенных, как после драки или долгого сна. Они шли гуськом по тропинке, прижимая склянки к груди и тихо переговариваясь, но, заметив Снусмумрика, остановились и дружно, словно по команде, пропищали дрожащими голосами:

— Еще не проснулись. Они всегда просыпаются в апреле.

Снусмумрик пожал плечами и сказал:

— Ну что ж, приятных им снов.

И компания двинулась в сторону леса, исчезнув в тумане.

"Должно быть, те самые воры. Заговаривают зубы свидетелям, чтобы унести награбленное", — подумал Снусмумрик и тут же о них забыл, потому что ему не было до них никакого дела.

Он молча курил, укрывшись дождевиком, и смотрел, как в небе одна за другой загораются звезды. На долину опускалась ночь. Песня Снусмумрика затихла до утра. Наступит утро — и она зазвучит снова, поведет за собой по мокрой дороге навстречу неизвестности.

Он разбил палатку под звездным небом неподалеку от мостика, соединявшего берега над маленькой прозрачной речушкой, съел пару бутербродов и лег спать в надежде скорее проснуться и отправиться в путь. Но сон не приходил. Снусмумрик ворочался с боку на бок, прислушиваясь к звукам снаружи. Где-то в лесу кричала ночная птица, под мостиком журчала речка, а в горах, одинокая и всеми забытая, выла Морра.

"Что, если Морра однажды набредет на домик Филифьонки? — размышлял Снусмумрик, лежа с закрытыми глазами. — Увидит свечу в окне и заявится в гости. Вот смеху будет".

Снусмумрик представил, как Морра, большая, неуклюжая и ужасно холодная, сидит за столом и пьет кофе с шоколадными кексами, сверкая своими лунными глазами, и рассмеялся.

Чудная эта Филифьонка, подумал он. Разве может быть одиноко, когда у тебя есть дом, и бисквит, и запеченная говядина, и огромный лес, полный тайн и самых разных звуков? Ты можешь делать все, что хочется, можешь пойти куда угодно, можешь вообще лежать целыми днями и глядеть в потолок, и никто тебе слова против не скажет. Быть никому не нужным — очень полезная штука.

Снусмумрик проснулся перед рассветом. Небо на востоке понемногу начало краснеть, но ночь все еще продолжала баюкать долину Муми-троллей в своей колыбели. Скоро вместе с зарей возникнет песня, расправит крылья и взлетит над землей, а ночной морок растает как дым.

Снусмумрик широко зевнул и огляделся. На втором этаже голубого дома горел свет. Мягкий, теплый свет тихо струился, притягивая взор. В окне мелькнула чья-то тень. Наверное, кто-то из жителей дома проснулся раньше положенного срока и зажег ночник.

Снусмумрик смотрел на окно как зачарованный, словно горящий свет был предназначен для него. На ум ему снова пришла Филифьонка. Вдруг она права? Там, где горит свет, кто-то может сидеть и думать о тебе. Но совсем необязательно заходить к нему в гости — достаточно просто знать, что в этом свете есть маленькая частица тебя.

Через какое-то время свет начал двигаться. Он спустился по лестнице на первый этаж, выскользнул наружу и поплыл над землей к мостику. Снусмумрик всмотрелся в темноту и понял, что кто-то идет ему навстречу с фонарем в лапе. Кто-то с круглой мордочкой, покрытый белым мехом и очень любопытный.

— Привет! Я Муми-тролль, — сказал этот кто-то, и Снусмумрик улыбнулся в ответ. Так вот, значит, кто живет в доме — Муми-тролли. Это они впадают в спячку на всю зиму, вместо того чтобы путешествовать и валять дурака.

— Привет! Не спится?

— Не терпится увидеть весну, — признался Муми-тролль, щурясь от яркого света. — А тебя как зовут? Как ты здесь очутился?

— Снусмумрик, — ответил Снусмумрик и протянул лапу в знак приветствия. — Я шел на поиски приключений и случайно забрел в вашу долину. Вот, — он указал на палатку, — остановился на ночлег, но Морра выла так громко, что я уснул только под утро. Несносное существо эта Морра, надо будет напугать ее при встрече как следует, чтобы больше не мешала спать.

— А разве Морру не положено бояться? — удивился Муми-тролль.

— А чего ее бояться? — махнул лапой Снусмумрик. — Она не страшная. И вообще. Я даже полицейских не боюсь. И злых волшебников тоже.

— Здорово!

Муми-тролль улыбнулся. Его улыбка была такой же теплой, как свет фонаря. Он внимательно смотрел на Смусмумрика своими добрыми глазами, и Снусмумрику вдруг начало казаться, что они знакомы не две минуты, а много-много лет. Словно не было никаких дорог, скитаний и приключений, а только эта сонная долина и они с Муми-троллем, стоящие под розовым предрассветным небом. Неужели новая песня привела его сюда?

— Чего ты? — смутился Снусмумрик под пристальным взглядом Муми-тролля.

— Таким я тебя и представлял, — сказал Муми-тролль, продолжая улыбаться. — Я как будто знал, что встречу тебя, когда зажигал в окошке этот фонарь. Может, останешься у нас? Родители скоро проснутся. Мама напечет нам блинчиков с джемом, а папа покажет свою лодку. Мы можем отправиться на ней в кругосветное плавание, если захочешь. Или просто погуляем по берегу, наберем ракушек для коллекции. Или запустим берестяные кораблики.

— Отличная идея, — согласился Снусмумрик. Торопиться ему было некогда, и он мог гостить у Муми-тролля сколько душе угодно. Особенно если периодически подкрепляться блинчиками с джемом.

— Расскажешь о своих приключениях? — спросил Муми-тролль. Он поставил фонарь на землю, и они уселись рядом, глядя, как из-за горизонта встает большое желтое солнце.

Снусмумрик кивнул.

— Расскажу, но совсем чуть-чуть. Потому что, если рассказать всё сразу, больше ничего не останется и будет очень грустно.

— Хорошо.

— Но сначала я тебе кое-что сыграю, — с загадочной улыбкой произнес Снусмумрик и, нырнув лапой в карман, достал губную гармошку. Как он мог о ней забыть? — Я сочинил песню. Вот, послушай.

Снусмумрик прижал гармошку к губам и начал играть. Знакомая мелодия, ставшая родной за последние дни, полилась легко и непринужденно, словно живая невидимая нить. Долина встречала новый день под звуки его весенней песни.

Муми-тролль завороженно слушал. И, глядя в его сияющие восторгом глаза, Снусмумрик понял, что Филифьонка, которую он повстречал в лесу, опять оказалась права. Чтобы музыка жила, нужно обязательно играть ее для кого-то.