Brynden of Oldstones (джен)

— С королем неладно.

Тирион Ланнистер, десница короля (благодарение богам — теперь уже настоящий, а не кукла, которой Тайвин Ланнистер решил заткнуть место при Джоффри, покуда он сам срет золотом и трахает лживых шлюх), с неудовольствием поднял голову от каких-то бумаг.

— Да неужели, Сэм… то есть, грандмейстер Сэмвелл?

— Как есть, — Сэм Тарли хоть и стал грандмейстером, но так и остался толстым, неуверенным в себе школяром, так и не кончившим курс в Цитадели; вот и сейчас переминался с ноги на ногу, не в силах подобрать слова. — Он… он просит отвозить себя в тронный зал, лорд Ти… милорд десница, и бродит там, то есть ездит. Днем, ночью… все время. Я не понимаю, когда он спит.

— Не только в тронный зал, но и по всему замку, — нахмурилась бывшая тут же Бриенна Тарт. — Я несколько раз натыкалась на него в коридорах, милорд. Поначалу думала, что его величество осматривает замок, чтобы отдать приказ о ремонте, но прошло столько времени, а ремонт так и начался.

А ведь и верно. С тех пор, как Брандон Старк стал королем Шести Королевств, не считая отделившегося Севера, прошло изрядно времени, а они все — сам король, его Малый совет и немногочисленный двор — так и жили в наполовину разрушенном Красном Замке, и ни о реставрации, ни о строительстве нового замка речи не шло.

— И Подрик мне говорил… — снова замялся Сэм Тарли. — Говорил, что король ездил за стены, где погибли Золотые Мечи. Подобрал там один из позолоченных черепов, долго плакал… а потом сжег его в богороще вместе с какими-то вещами. Подрик думал, это какой-то ритуал, но мне кажется, король просто похоронил этот череп. Но зачем?

Тирион поежился и поморщился. Ему и самому надоели и эти руины, и дела государства — кто бы мог подумать, что управлять страной, особенно после большой войны, так хлопотно, — и невозможность нормально завалиться в постель с борским золотым и хорошенькой шлюхой, да, собственно, все и всё, его окружавшее, но подбавлять себе проблем и разбираться в странном поведении короля ему не хотелось. Хочет бродить, то есть кататься призраком по всему замку и хоронить останки наемников — пусть катается и хоронит, пока Тириону не мешает. Тем более, если катается в тронном зале; сам Тирион с недавних пор его невзлюбил — ему все казалось, что мертвые Таргариены собрались там и презрительно смеются над ним — карликом, недо-Ланнистером, посмевшем предать их королеву и захватившим их замок.

— Королю Брану открыто больше, чем нам, — примиряюще сказал он. — Не нам его осуждать и обсуждать. Присядьте-ка; я ведь рассказывал вам анекдот про шлюху и жадного погонщика ослов?

На мгновение ему показалось, что из-за приоткрытой двери за ним кто-то наблюдает — но только на мгновение.

* * *

Он тихонько притворил дверь и отъехал в сторону. Кто бы сомневался, что карлик все сведет к очередной пошлой шутке — и хорошо. Десница из него был никудышный, военачальник тоже — чего стоит то позорище с флотом на Черноводной — но зато ширма хорошая, внимание отвлекает как надо. Чего еще желать королю, чьи мысли далеко и от страны, и от живущих.

Он не думал, что так получится. Он честно собирался править страной, для этого он и проделал весь этот путь. Он помнил, что значит быть Брандоном Старком, и собирался быть им… но едва приехал в Винтерфелл, как волей-неволей стал вспоминать, кем он был до Брандона Старка и всех остальных. Кем был сначала.

Сперва — из-за Джона Сноу. Слишком велико было искушение, он не сумел удержаться; как же, Молодой Волк, Король Севера, Обещанный Принц… выродок маленькой северной дурочки, купившейся на красивые слова и красивые песни, и безумца, угробившего великую династию, безумца, чье рождение было куплено смертью его родичей в пожаре Летнего Замка. Династию он, может, и простил бы, но Бета… его малышка, его названая дочка, дочь его сестры-близнеца, Бета погибла в огне для того, чтобы исполнилось пророчество, Рейгар Таргариен родился на свет и в свою очередь породил Обещанного Принца. Этого ни Рейгару, ни его ублюдку он прощать не собирался, так что не отказал себе в удовольствии: понемногу, постепенно манипулируя двумя недоумками, Тарли и Ланнистером, внушил Джону Сноу мысли о его праве на трон и безумии бедняжки Дейнерис… а потом с наслаждением пихнул туда, где ему и было место — в холод, глушь и забвение, что после славы и почестей гораздо, гораздо хуже смерти, это он знал по своему опыту. Жаль, конечно, было эту несчастную девочку, которой ни кровь, ни огонь так и не принесли родины и счастья… сопутствующие потери, ничего не поделаешь. Его Бету никто не пожалел, а ведь она была королевой куда законнее Дейнерис.

Тогда, с холодным торжеством наблюдая, как Джон Сноу, вчерашний герой, а ныне цареубийца, выметается на Стену, он подумал, что его небольшая месть ничего не меняет — он все же будет Браном Старком, а то, кем он был сначала, забудется. Но он ошибся — все только начиналось.

Он долго отказывался верить, что Серсея действительно наняла Золотых Мечей — мало ли в Эссосе желающих прикинуться прославленным отрядом и подзаработать — но имущество отряда, брошенное там же, под стенами, говорило само за себя, а черепа — девять позолоченных черепов в кованых ларцах — тем более. Среди них он нашел тот единственный череп, который имел для него значение, и разрыдался прямо там, на поле среди брошенных знамен и гниющих трупов: он много лет знал, что его брат мертв, но одно дело — знать, и совсем другое — держать в руках настолько весомое доказательство того, что брат никогда ему не напишет, никогда не выбранит, никогда не поддержит в только ему присущей манере. Череп он тем же вечером сжег в богороще вместе с детским портретом брата и его же старым щитом, завалявшемся в оружейной; между ними всякое водилось, и брат много горя принес и стране, и ему, но и сам знал одно лишь горе, гнев и ненависть. Негоже было оставлять его скитаться бесприютной тенью, особенно после позорной гибели его отряда — его детища, в которое он вложил все свои немаленькие силы.

А после похорон брата ему стали являться призраки. Везде — в коридорах, в покоях, во дворе, знакомые и незнакомые, те, ближе которых ему не было и те, кого он предпочел бы никогда снова не видеть. Больше всего их, разумеется, было в бывшем тронном зале — и он не мог удержаться от того, чтобы не заехать туда, и с каждым разом оставался все дольше. Вот и сейчас он ехал туда — чтобы хоть немного побыть в покое.

Благо от горницы Малого Совета до тронного зала было недалеко, и помощь — чрезмерно — любопытного Подрика Пейна ему не требовалась.

Тронный зал он помнил столько же, сколько и себя. Совсем маленьким он неизменно пугался и плакал, когда его сюда приносили — ему казалось, что драконьи черепа хотят его сожрать. Став постарше, он играл среди этих черепов с братом и сестрами, а в дни больших церемоний — смотрел, как восседает на троне отец; когда он вырос, то сам садился на Железный трон как десница, заменяя то одного кузена, то другого. Кого-то другого тронный зал подавлял, кого-то — бросал в дрожь, но для него всегда был частью дома. Прошлым, настоящим и будущим его семьи.

Сейчас от былого величия остались лишь закопченные стены, лишенные витражей в окнах, и груда оплавленной валирийской стали на месте Железного трона. И призраки, много призраков.

Призраки с Дженни танцуют в чертогах былых королей...

Он не смог бы танцевать, даже если бы захотел — не в этом теле — и не был простушкой из Приречья, на которой женился влюбленный принц, но призраки были здесь. И толпами проходили мимо: те, кого он потерял, как Бету, те, кого обрел снова — как брата, те, кто любил его больше всего — как они оба. Те, кто умер слишком давно — так, что он не мог даже вспомнить их имен: вон тот мальчишка вроде служил чашником у кронпринцессы, они дружили... или та девушка с обезображенным оспой лицом — одна из многочисленных наложниц отца, она всегда была добра к нему... все они бродили по залу, кружили вокруг него, смеялись и разговаривали о чем-то своем среди мертвых, обгоревших камней, и он почувствовал, как боль и горечь, преследовавшие его со дня гибели — убийства — Беты, отступают прочь.

— Я не хотел уходить, — прошептал он пересохшими губами. — Никогда не хотел.

Сотни рук протянулись к нему из пустоты, успокаивая, сотни голосов зашептали слова ободрения. И он понял, что на этот раз никуда не уедет, никуда не денется — останется здесь день за днем, ночь за ночью, летом, осенью и зимой, покуда стены не раскрошатся и не рухнут окончательно. Его место не там, с карликом и прочими недоумками, по злой иронии вошедшими в Малый совет короля, но здесь, с призраками — такими же, как он.

Он ведь и сам стал призраком, по привычке цепляющимся за искалеченное тело мальчишки Старка, пора бы это признать. И окончательно вспомнить, кто он есть — кем он был — на самом деле.

Отец, огромный и грузный, ласково треплет его по голове — в кои-то веки он доволен самым младшим сыном...

Бейлор чуть приподнимает темные брови, но одобрительно кивает — план засады на мятежников ему понравился...

Мия, Дени и Гвенис — куда же без нее — завязывают ему глаза шалью и, смеясь, раскручивают — теперь его очередь водить в жмурки...

Эйрис довольно откидывается на спинку кресла и пододвигает очередной фолиант — кажется, на этот раз он нашел нечто интересное...

Его дом. Его семья. Его жизнь, которую он забыл за сотнями других жизней и которую так не хотел вспоминать.

Он почувствовал — впервые за много лет — как по щекам катятся слезы. Что ему эта страна, эти люди? Он слишком стар, слишком устал, слишком зажился на этом свете, пусть и в разных телах. Он слишком хочет покоя — и хочет домой.

И он слишком долго лгал себе — весь этот путь он проделал не для того, чтобы стать королем, но чтобы наконец-то вернуться сюда — в свой дом, к тем, кто близок ему и дорог.

Из-под сотни жизней, сотни судеб наконец-то прорывались его воспоминания — самые ценные, те, что он берег как величайшие сокровища этого мира.

Дейрон в горнице Малого совета поднимает голову от очередных бумаг и тепло улыбается...

Закатное солнце красит Черноводную в алый, кони несутся по берегу, взрывая копытами землю; Эйгор на полкорпуса впереди, пригибается к холке своего вороного и переливчато свистит сквозь зубы — права мать, у него в предках точно были дотракийцы...

Бета у алтаря Матери в септе Бейлора, сияя от счастья, преклоняет колени, и мальчишка Эгг набрасывает ей на плечи свадебный плащ Таргариенов; они не видят никого, кроме друг друга, но все же Бета отыскивает его взглядом в толпе друзей и родичей — и благодарно улыбается...

Шира рывком распахивает дверь; в разноцветных глазах ужас сменяется болью, боль — облегчением, а облегчение — любовью, с которой она дотрагивается до повязки на его изуродованном лице...

Внезапно все исчезло — он снова был один среди обгорелых камней, даже призраков не было слышно. Только на месте бывшего трона стояла девушка с длинными черными косами и темно-фиолетовыми, почти черными глазами — Бета, какой он ее помнил, и из-за спины ее по пустому залу разливался необычно теплый свет.

— Пойдем, — тихо сказала она.

— Я не могу, — покачал он головой. — Я... я даже встать не могу.

— Можешь, — Бета протянула ему свою маленькую руку. — Идем, дядя. Мы тебя заждались.

Он оперся на нее, ожидая, что упадет и утянет ее за собой, но... встал, неожиданно легко, как будто снова был молод. И так же легко шагнул вслед за Бетой из разрушенного зала на улицы Королевской Гавани — не той сумрачной и разбитой, что видел в последнее время, а залитой солнцем, шумной и многолюдной. Вокруг шумел базарный день: торговцы выкликали свой товар, покупатели торговались, а шустрые мальчишки таскали сласти с лотков, удирая от городской стражи. Он и сам стянул с какого-то прилавка два пирожка — для себя и Беты, закатившей глаза на такое озорство — и теперь шел по улицам, глубоко вдыхая запахи реки и свежего хлеба, пряностей и духов, и даже запашок нечистот его не раздражал — в Королевской Гавани последних дней не пахло ничем.

Они ждали его у ворот замка, все трое — сутулый немолодой мужчина в вычурной короне, худощавый темноволосый воин с бешеными фиалковыми глазами и женщина, прекраснее которой не было на свете, в ожерелье из изумрудов и сапфиров, оправленных в серебро. Они не произнесли ни слова укора, просто молча заключили в объятия — и в этот момент он окончательно вспомнил себя.

Он — Бринден Риверс, сын короля Эйгона Таргариена, четвертого его имени, и его возлюбленной Мелиссы Блэквуд. Брат короля Дейрона и Дейнерис, княгини Дорнийской. Брат Эйгора Риверса, основателя Золотых Мечей, и Гвенис Риверс, леди Блэквуд. Дядя королевы Беты Блэквуд, десница двух королей и мастер над шептунами.

И теперь он окончательно был на своем месте.

* * *

— Я же говорил — с ним неладно, — пробурчал Сэм Тарли, когда утром они нашли тело в тронном зале.

Бриенна всхлипнула, но все же нашла в себе силы закрыть мертвому Брану Старку глаза.

— Он улыбался, — шепнул Подрик Тириону. — Как думаете, лорд Тирион, он видел перед смертью что-то хорошее?

— Определенно, Под, — рассеянно пробормотал Тирион. — Определенно видел.

Ему было не по себе: мертвые Таргариены снова смеялись, но на сей раз их смех был угрожающим, будто они в любой момент собирались обрушить на его голову стены замка.

И, что самое странное — теперь среди них отчетливо слышался знакомый ему голос.

Голос того, кто был когда-то Браном Старком.