Барышня с приданым (гет)

С самого утра папенька томился, то и дело душераздирающе вздыхал и за завтраком ни к чему не притронулся. Надежда Алексеевна не выдержала и начала ласково упрашивать отца подкрепиться.

— Не лезет кусок в горло, Наденька, — печально отвечал отец, — ни есть, ни спать не могу, всё о твоей участи тревожусь.

— Милый папа, ну что ты такое говоришь? Разве ты больше не доверяешь моему здравому смыслу?

— Сменять графа на этого мелкого хлыща, фанфаронишку, этого Паратова… Да, мой друг, я очень опасаюсь, что безрассудная любовь затмила твой ясный ум! — Алексей Григорьевич даже побагровел, и Надежда Алексеевна поспешила налить ему чаю. Она заботливо поставила чашку перед отцом и спросила:

— Разве дошли вести о чем-то очень нехорошем? Ты ведь велел разузнать?

— Ах, да что там хорошего! Промотал всё имение, вечные кутежи с цыганами, трактиры, разгул! Такого ли тебе надо мужа, душенька!

— Это ничего, — безмятежно заметила Надежда Алексеевна, — кто в молодости не кутил. Главное, что он очень неглуп, стало быть, сумеет приспособиться к правилам нашей семьи. 

Алексей Григорьевич заговорил несколько заискивающим тоном:

— Но не сумеет ли он выманить у тебя деньги, мой друг? Меня ужасает мысль, что этот молодчик смотрит на всё твоё приданое и наследство, всё, нажитое неусыпными трудами отца и деда, как на добычу, которую можно спустить на его прихоти. Прииски, невьянские заводы! Более того, этот господин склонен воображать себя дельцом! Он завёл судоходство, и, разумеется, прогорел. А что если ему придут в голову новые блестящие планы, и он снова обанкротится? Непременно обанкротится! Подобьёт тебя вложить капитал… Право, умнее поступила Вера Ивановна Фирсанова, оплатив векселя своего гвардейца, тот хотя бы не пускается в предприятия, и мотает деньги по старинке, за карточным столом, а не на бирже.

— Вера Ивановна весьма блестящая и дельная дама, но всё же из купчих, — несколько пренебрежительно заметила Надежда Алексеевна. — Они никак не могут устоять перед гвардейским офицером. — Она мельком вспомнила московскую поговорку, что у купчихи муж по закону, офицер для чувств и кучер для удовольствия, но при отце, разумеется, она ни за что не произнесла бы такое вслух. - Уверяю тебя, папа, я тщательно обдумала предложение Сергея Сергеича… Да-да, не делай такое скептическое лицо. Я, признаюсь, действительно в него влюблена, но чувства меня не ослепляют. У него нет твёрдых правил, но есть ум, и когда он убедится, что не получит ничего более выделенного ему содержания, мы отлично заживём. Он не бездельник — вот и прекрасно, займётся нашими делами, давно пора съездить на ту же Фотьяновскую россыпь, а ты всё не находишь времени. Директора и управляющие везде люди надёжные, не дадут ему заноситься. Вот увидишь, папа, от него еще будет польза.

— Польза, — проворчал Алексей Григорьевич, — разве что как от козла молоко.

— Даю слово, папа, — сказала Надежда Алексеевна ласково, но твёрдо, — ты не разочаруешься во мне. Никакая любовь не заставит меня потерять голову и оставить моих будущих детей нищими.

Наполовину успокоенный отец наконец взял чашку с чаем и проворчал:

— Ну что ж… Ты у меня умница. Раз тебе захотелось эдакого, прости Господи, рысака в свою упряжку, что ж — бери. Да взнуздывай покрепче.