Jedem das seine (джен)

Первая из них пришла под вечер.

Сидеть на Железном троне Эйгону всегда было неудобно, даже если это не настоящий трон, а его подобие — искусно вырезанное из дерева и тщательно раскрашенное тирошийскими мастерами. Он попытался принять более удобную позу, но теперь вместо ноющих боков и поясницы отозвалась болью изъеденная язвами нога; он зашипел сквозь зубы, грузно повернулся, чтобы устроиться наконец, но зацепился краем расшитого мехом плаща за один из деревянных мечей и своротил некстати подвернувшийся столик со свечами.

— Ваше величество! — придворный живописец, моментально отвлекшийся от парадного портрета, еле успел подхватить тяжелый шандал у самого пола. — Подождите немного, я почти закончил на сегодня.

— Пошевеливайся, мое терпение на исходе, — буркнул Эйгон, откинулся на спинку кресла (был бы настоящий трон — не обошлось бы без порезов и распоротой одежды) и… оцепенел.

За спиной живописца, в стремительно сгущающихся сумерках, в неверном свете свечей стояла Нейрис. Не та хрупкая, болезненная плакса, какой она была в детстве, и не та измученная болезнями, преждевременно состарившаяся женщина, какой она умерла, но королева, дочь короля, сестра короля и мать наследника престола; Эйгон зажмурился, помотал головой, но видение не исчезло — так и стояло в сумраке, глядя спокойно и строго, даже сурово.

Так, как редко смотрело при жизни.

— Тебя здесь нет, — пробормотал Эйгон.

— Я здесь, — спокойно возразила Нейрис. — Ты можешь притвориться слепым и глухим, но я здесь. И буду столько, сколько потребуется.

Эйгон рванул ворот камзола — плотный бархат вдруг обхватил шею будто удавкой.

— Зачем ты пришла?

— Увидеть сына, — Нейрис шагнула к нему, но ни одна складка на ее платье и головном покрывале не шелохнулась. — Моего и твоего.

— Эймона, ты хотела сказать? — ядовито спросил Эйгон.

— Твоего, — повторила Нейрис с нажимом. — Ты можешь думать, что хочешь, брат, но в глубине души ты знаешь, что Дейрон — твой сын. Что я тебя никогда не обманывала и была верна тебе, хоть ты никогда не был мне верен.

— Мой сын не может быть мне врагом, — процедил Эйгон. — Мой сын не может умышлять против меня и моей власти!

— Он никогда не пошел бы против тебя, будь ты добр к нему, — голос Нейрис был все так же спокоен, но в нем зазвенела сталь. — Он добрый и умный мальчик, и он стал бы тебе поддержкой и опорой, если бы ты умерил свои аппетиты, если бы ты не позволял своим прихвостням унижать его, Мирию и детей, если бы не оскорблял то и дело нашу память — Эймона и мою!

Эйгон почувствовал, что с него достаточно.

— Пошла вон, тень, — прошипел он, приподнимаясь. — Убирайся в седьмое пекло и не возвращайся!

Нейрис поклонилась — молча, медленно и церемонно присела в реверансе — и пошла было прочь, но на границе света и тени обернулась и остро, пронзительно взглянула ему в лицо:

— Я знаю, что у тебя на уме, Эйгон. Этого не будет, как бы ты ни тщился. Мой сын будет править Шестью королевствами и Дорном⁽¹⁾, а после него — его дети и дети его детей, как и должно. — Она мягко улыбнулась, и от этой улыбки Эйгона пробрал холод по спине. — Как и я была, есть и буду твоей женой и матерью твоего наследника — в этом мире и ином.

Из открытого окна потянуло сквозняком; пламя свечей заколебалось на мгновение и тут же снова ожило, но в комнате уже никого не было — никого, кроме самого Эйгона и озадаченного живописца.

— Ваше величество? С кем вы разговаривали?

Эйгон отмахнулся — делай свое дело, мол, — и, крякнув, потянулся к штофу, предусмотрительно припрятанному у подножья деревянного трона, так, чтобы не было заметно за складками плаща.

Видение — не встречу с призраком, нет, ни в коем случае — требовалось срочно запить борским золотым.

* * *

Вторая пришла на закате.

Эйгон как раз заканчивал писать очередную главу в своих мемуарах, — так, ничего особенного, просто воспоминания о развлечениях юношества, — когда порывом ветра из ниоткуда задуло единственную свечу на столе, а в воздухе разлился аромат знакомых духов — она никогда не знала меры, вечно выливала на себя чуть не полфлакона разом. Эйгон замер; его рука застыла в воздухе, так и не донеся перо до пергамента, и несколько капель упали к кончика на страницу, расплываясь жирными кляксами.

— Ты ведь не умерла? — зачем-то спросил он. — Мне бы сообщили, если бы ты умерла.

— Нет, — Барба, тяжело ступая, встала перед ним — высокая, статная, горделивая; за это он и полюбил ее когда-то… и за это же позже возненавидел. — Но это не значит, что я не могу приходить к тебе хотя бы так. Нет ничего невозможного для того, кто знает… способы.

Эйгон об этих способах даже думать не хотел, как и о том, откуда Барба их узнала.

— Зачем ты здесь?

— Увидеть сына — зачем же еще? — пожала плечами Барба. — Раз ты запретил мне приезжать в столицу, пока ты жив, как иначе я могу его увидеть и убедиться, что с ним все хорошо?

— Тебе не о чем волноваться. — Эйгон присыпал кляксы песком и принялся аккуратно счищать его со страницы. — Эйгор здоров и доволен, о нем заботятся как о кронпринце, — увы, но пока «как»: у него все руки не доходили подписать соответствующий указ, — и у него есть все, что душа пожелает.

— Не о чем беспокоиться, говоришь? — со странным смешком переспросила Барба. — Ну да, действительно… зачем мне беспокоиться, когда ты отнял последнее, что мне было дорого?

Эйгон хотел было возразить, но Барба его остановила, вскинув ладонь полузабытым повелительным жестом.

— Сперва честное имя, потом твоя любовь, — продолжала она чуть дрогнувшим от гнева голосом. — Потом отец и, наконец, сын, мое величайшее сокровище… И даже Бетани, бедная маленькая дурочка, даже ее ты отнял…

— Передо мной можешь не притворяться, — фыркнул Эйгон. — Ты всегда терпеть не могла Бет, и даже не скрывала этого.

— Я ее не любила, верно, — неожиданно легко согласилась Барба. — И у меня были на то причины, но она была моей сестрой. И она была невиновна.

— Я застукал ее и Тойна вот в этой самой кровати, когда они обжимались!

— Они просто лежали, обнявшись! — выкрикнула Барба. — Бет могла забыться, но она всегда была трусихой, у нее бы духу не хватило на что-то большее, чем объятия! Все домыслы про измену были наговорами старой шлюхи Стокворт⁽²⁾, которая захотела подложить под тебя свое чахлое отродье! Ты знал, что Бетани невиновна, не мог не знать! — Она остановилась, переводя дух. — Но ты предпочел убить ее… как убиваешь и нашего сына сейчас.

— Я не убиваю нашего сына! — рявкнул Эйгон и рванулся было к ней, чтобы сгрести за плечи и трясти, трясти, трясти, пока не вытрясется вся дурь, — но руки его зачерпнули пустоту, а больная нога тут же дала о себе знать. — Он будет королем, слышишь? Дейнин сопляк — ничто, ширма… я завтра же назначу Эйгора наследником, и он станет королем, лучшим, чем я и мой отец, величайшим из королей на Железном троне!

Барба скривила губы в горькой усмешке и медленно, тяжело покачала головой.

— Наш мальчик умрет на чужбине, — прошептала она. — Побежденным, одиноким стариком, пережившим всех, кто был ему дорог, и знающим, что дело его жизни рухнет, не успеет его тело остыть, связанный невыполнимой клятвой, которая не даст ему покоя и после смерти. Такой судьбы ты для него хочешь — ты, его отец и король?

— Нет, — выдавил Эйгон, морщась от боли. — Нет. Ты ошибаешься… откуда тебе это знать?..

— Во сне видится больше, чем наяву. Хотела бы я ошибиться, но… если это правда — а я боюсь, что так, — мне легче было бы дать Эйгору макового молока вместо груди в тот день, когда я его родила. Хоть так бы избавила его от этой участи и вечной муки. — Барба повернулась к нему спиной. — Какой же дурой я была, что тебя полюбила. И каким ублюдком все же был мой отец, который позволил мне любить тебя ради власти.

Эйгон стиснул зубы, собираясь с силами: она снова выбила почву у него из-под ног — она всегда это умела.

— Барба, пожалуйста, не!..

Но в комнате был только он один — только портьера шевелилась от легкого ветра. Эйгон сдернул с подноса у кровати кувшин борского и выхлебал его в несколько глотков, но это не помогло; тогда он потребовал еще вина — «да, прямо сейчас, пошевеливайтесь, сонные мухи!» — и пил, пил, пил, пока не провалился в забытье.

Барба солгала. Захотела уколоть его побольнее. Завтра же он отпишет в Стонхедж и велит притащить и ее, и ту ведьму, что ей помогала, чтоб неповадно было мучить своего короля.

Иначе зачем бы ей предсказывать такое родному сыну?

* * *

Третья пришла к нему глубокой ночью.

Вино не помогло — Эйгон проснулся в кромешной темноте, от муторного, невнятного кошмара, в холодном и липком поту; вокруг не было ни звука, разве что где-то вдалеке, в городе, в одной из мелких септ запоздало отзвонили два раза, и ни искорки света — разве что ущербная луна заглядывала в распахнутое окно, и свет от нее серебрился на красноватых камнях пола. Вот он стал чуть плотнее, оформился в фигуру — и перед Эйгоном возникла та, кого он так ждал, по кому так тосковал все эти годы.

— Мисси, — хрипло выдохнул он. — Ты пришла, милая моя Мисси, мой хрупкий цветок…

Мелисса приблизилась было, но остановилась в изножье кровати и покачала головой; по ее полупрозрачному лицу градом катились слезы.

— Мои дети, — прошелестела она. — Мои бедные дети, мои бедные птенчики… За что ты их так ненавидишь, Эйгон?

— Что? — ошеломленно переспросил он. — Нет, что ты! Я люблю их, как я могу их не любить? Девочки — мои дочери, мои принцессы, а Бринден… он слабый и больной, но я люблю его не меньше, чем его брата!

— Если бы ты их любил, ты выполнил бы мою последнюю просьбу, — всхлипнула Мелисса. — Ты отвез бы их на Остров Ликов и посвятил их Старым богам, как я умоляла тебя сделать… Но ты оставил их здесь, в этом проклятом замке, полном смерти и крови, оставил на позор и верную погибель!

— Нет! Нет! — закричал Эйгон, задыхаясь от леденящего ужаса; Нейрис, пророчившая трон своему ублюдку, потом Барба, предвещавшая позор его любимому сыну, а теперь еще и Мелисса, заранее оплакивавшая его младших детей, — все это было выше его сил. — С ними все будет хорошо! Я… я найду девочкам хороших мужей, высоких лордов или правителей Вольных городов, а Бринден… он станет советником брата, когда вырастет, будет жить в славе и почете! Зачем им чахнуть на Острове ликов, среди ворон и пней?

— Нашу старшую дочь будут продавать как кобылу, лишь бы ее очередной брак был выгоден короне, — прошептала Мелисса. — Наша малышка Гвенис узнает любовь, но зачем? Чтобы остаться дважды вдовой с малыми детьми и умереть от руки того, кого считала братом⁽³⁾? А Брин, наш бедный мальчик… — Она зажала рот рукой, давя рыдание. — Из любви он пойдет на страшное преступление, из-за боли найдет утешение в самой черной магии, его ославят братоубийцей и чернокнижником! А после он потеряет самого себя, станет одним из тех многоликих демонов, что живут в деревьях и навевают людям черные мысли, тем, кто погубит собственную семью!

— Замолчи!

Мелисса замерла, словно испугавшись его громового голоса; Эйгон, кривясь, сел в кровати и потер грудь под тонким ночным одеянием — с левой стороны как-то странно припекало.

— Не кликушествуй, слышишь? — уже спокойнее сказал он. — И вы обе тоже заткнитесь, ясно? — Ему отчего-то казалось, что Барба и Нейрис где-то тут, рядом. — Мои дети будут живы и счастливы. Мои дети будут править Шестью королевствами и Дорном, будь неладна эта проклятая пустыня, а всякие бастарды святош и рыцарей могут провалиться в седьмое пекло, понятно?!

Никто ему не ответил — даже Мелисса; она только горько покачала головой и шагнула назад, прочь от него.

— Ты нам не веришь, ни одной из нас, — тихо сказала она. — Ты не переменишь своего решения и поведения. Что же… я порадуюсь за Дейрона и ее величество и оплачу вместе с Барбой наших малышей, которых погубит их собственный отец. — Ее фигура стала прозрачнее, будто растворялась в темноте. — Прощай, Эйгон. Мы скоро встретимся, но этой встрече я не обрадуюсь.

Мгновение, другое — и Эйгон вновь остался один, в тишине и мраке — даже луна снаружи зашла за облака. Ему вдруг стало тяжело дышать; он рванул ворот, приподнялся на локтях, попытался позвать на помощь слуг, гвардию у дверей, хоть кого-нибудь — но из его горла вырвался только хрип. Жжение в груди превратилось в пожар, перед глазами заплясали оранжевые пятна; он попытался сесть — и полетел с кровати в бездну.

Больше он ничего не помнил.

* * *

— Отца ночью удар хватил, — сказал Бринден.

Он сидел на подоконнике, растрепанный и ссутулившийся, будто нахохлившийся, и смотрел во двор, на придворных.

— Говорят, у него было такое лицо, будто он призрака увидел… как думаешь, Эйк, он правда кого-то видел?

Эйгор поморщился и перелистнул страницу книги по географии; он с утра успел подслушать разговор десницы и мастера над оружием о том, что будет, если, и болтовня про призраков действовала ему на и без того взвинченные нервы, но младшего брата надо было успокоить.

— Никого он не видел, Брин, не болтай ерунды. Просто выпил много вина и ему приснился кошмар. Иди сюда, поможешь мне доучить про Вольные города.

1) Ошибки нет — Дорн пока еще не присоединен.

Вернуться к тексту

2) Имеется в виду Фалена Стокворт (Лотстон), первая фаворитка Эйгона Недостойного. По одной из версий, Фалена оговорила Бетани Бракен и Терренса Тойна перед королем, чтобы фавориткой стала ее дочь Джейн Лотстон.

Вернуться к тексту

3) По слухам, Гвенис Риверс умерла от яда, который дал ей Кровавый Ворон — демон в облике ее брата-близнеца Бриндена.

Вернуться к тексту