T + R = ... (гет)

"Т + R = Love" — плывущие в воздухе буквы переливались от ярко-розового до ядовито-зелёного к тёмно-фиолетовому. Надпись пролетела вокруг лампы и повисла над изголовьем кровати, поперёк которой лежала Тонкс; её разноцветные пряди рассыпались по лоскутному покрывалу, глаза так и сияли, а на лице расплывалась блаженная улыбка.

Она влюбилась.

Тонкс и раньше влюблялась — например, в своего однокурсника Чарли Уизли. Даже собиралась стать драконологом, как он. Потом это прошло: они с Чарли остались добрыми друзьями. Он, кажется, так и не сообразил, что был её первой любовью. "Славный ты парень, Тонкс!" — говорил Чарли и хлопал её по плечу. Вместе они вдоволь повеселились, Филч аж вздрагивал при их приближении. А на последнем курсе её угораздило влюбиться в Аластора Грюма: не в нынешнего Грозного Глаза, конечно, а в его юношескую колдографию. Увидела в альбоме, среди лучших выпускников Хогвартса, и влюбилась. Эта-то дорожка и привела её в Аврорат, прямо под крылышко объекта её мечтаний. Грюм быстро разглядел в Тонкс потенциал, требовал выкладываться на службе по полной, орал в ухо "постоянная бдительность!", гонял в хвост и в гриву, и — какое счастье! — не подозревал, что когда-то подающий надежды молодой аврор питал к нему, грубому и сердитому старикану, нежные чувства...

Но теперь всё было иначе. Всё-всё. Тонкс влюбилась по-настоящему, у неё кружилась голова, сбивалось дыхание и жизнь окрашивалась в розовые тона. А главное — она знала, знала, что нужна ему. Его жизнь была полна огорчений, несчастий, несправедливости — просто сердце разрывалось смотреть на это! Кто же поможет ему, как не смелая, яркая, решительная Тонкс?

Она встретилась с ним в доме Блэков, и вновь обретённый, очищенный от обвинений дядюшка Сириус познакомил их. Ремус Люпин, один из тех самых Мародёров, о которых в Хогвартсе ходили легенды — на первый взгляд он казался таким... незаметным, помятым, усталым... но потом — потом на его грустном лице мелькнула озорная улыбка, и Тонкс поняла — она пришла в этот мир для того, чтобы Ремус улыбался как можно чаще.

"Т + R = Love" — красно-золотая, в цветах Гриффиндора, надпись пролетела над головой и просочилась в приоткрытую дверь.

— Нимфадора? — послышался из соседней комнаты голос Андромеды.

Тонкс поморщилась, но она была в таком приподнятом настроении, что ненавистное имя раздражало не слишком сильно.

— Нимфадора... что это? — из-за двери показалась величавая фигура матери.

— Мама, я влюбилась! — Тонкс села на кровати, чувствуя себя девчонкой-подростком. Впрочем, в глубине души она так себя и ощущала. Ей никогда не будет двадцать пять и тем более сорок. Всегда весёлые, беззаботные и бесшабашные пятнадцать.

— И кто же этот таинственный "R", можно узнать? — осторожно поинтересовалась Андромеда. — Роджер Робсон? Твой коллега, про которого ты говорила?

Тонкс помотала головой — взлетели разноцветные пряди.

— Это Ремус. Ремус Люпин!

— Нимфадора!

— Мамочка, не ужасайся, пожалуйста... я знаю, кто он. Я аврор, а не фарфоровая пастушка, и могу с этим справиться. Он нуждается во мне.

— Он... это он тебе так сказал?

— Нет, — вздохнула Тонкс, — он ещё и не знает, кажется. Но... — она поймала жёлто-оранжевое слово "Love" и улыбнулась, — скоро узнает. Я так решила. И точка.

Андромеда покачала головой. Она уже давно не видела смысла в спорах с дочерью; возражения лишь ещё больше её ожесточали и усиливали поистине ослиное упрямство. Теперь оставалось лишь надеяться, что это увлечение пройдёт, как все другие.

Тонкс склонила голову к плечу, состроила уморительную гримаску и послала матери воздушный поцелуй.

У Андромеды заныло сердце — не кончится всё это добром, вот не кончится...

* * *

Ремус Люпин незаметно, бочком, пробирался через полный народу "Дырявый котёл" к камину — домой, пора домой. Он чувствовал себя вымотанным и усталым, не столько телом, сколько душой. С работы его опять выгнали. Сириус лежал в могиле. А весёлая и милая девчонка со смешным именем Нимфадора была в него отчаянно влюблена, глядела жадными глазами, бледнела и грустнела в ответ на его "нет". Ремусу и самому хотелось ответить "да", хотя бы потому, что он никогда не умел сопротивляться чужому напору — так Сириус и Джеймс подбивали его на проказы в школе. Пусть он и знал, что они давно вышли за рамки шуток, что так нельзя, что стыдно до слёз — но... разве можно противостоять Поттеру и Блэку? Одна Лили была способна на такое. Лили... не только Джеймс и Снейп были влюблены в неё. Любовь Ремуса была безнадёжной, обречённой, восхитительной тайной — ей и осталась. По сравнению с умницей Лили, красивой, грациозной и гордой — Тонкс была просто смешной, нелепой... и такой своей, что иногда... Ремус вздохнул, подобравшись, наконец, к камину. Нет, запретный ход мыслей. Всё. Он вывалился из камина в своей наёмной квартирке и... и тут же ему приставили палочку к горлу. Впрочем, он не испугался — успел разглядеть лицо нападавшего.

— Донни, дурень, я здесь живу!

Донни убрал палочку.

— Извини.

— И тебе привет, — вздохнул Ремус, усаживаясь на жалобно скрипнувший под ним продавленный диван, — как жизнь?

Донни неопределённо махнул рукой.

— Так...

Донни, Дональд Дональдсон, Сигурд Серый — бывший гриффиндорец, бывший чиновник Министерства, бывший муж и бывший отец. Теперь у него было одно звание: оборотень. По примеру многих он взял себе звучный псевдоним, который, правда, не помнил никто, кроме него самого. Донни и есть Донни — тощий, длинный, с тонкой шеей и тонкими чертами бледного лица. Было в нём немного удали, бесшабашной готовности к приключениям — этим он напоминал Рему старого друга Сириуса. Потому Ремус и терпел внезапные появления Донни в его доме, просьбы дать взаймы (отдавать долги Донни вечно забывал), набеги на кладовую, нахальное любопытство. Оборотни — изгои в обществе волшебников, да и других разумных существ, — вообще всегда старались держаться друг друга. Да и... трудно Ремусу было говорить "нет", очень трудно... если уж кто-то общался с ним, несмотря ни на что — Ремус таял. Вот и Тонкс тоже... несмотря ни на что...

— О, это откуда? — воскликнул Донни, поднимая что-то с пола.

— Не трожь!

— Да ла-адно! А она хорошенькая... — Донни с интересом разглядывал колдографию Тонкс (видно, её карточка выпала у Ремуса из кармана), — ну и ну! Кто б мог подумать...

— Замолчи, не трогай...

— Она того, из наших?

— Нет. В том-то и дело. Где она — а где я, — вздохнул Ремус, — чертов Фенрир! И ты ещё с ним якшаешься!

— А куда деваться? — пожал плечами Донни. — Что, она тебя и знать не хочет, да? Ну и плюнь! Найди другую, из наших. Перестань киснуть, тебе говорят! Вот сейчас возьму и порву эту фотку к чертям! Чтоб ты из головы выбросил!

Но Ремус оказался проворнее — он выхватил колдографию Тонкс у Донни и спрятал в карман.

— Ничего ты не понимаешь. Ты говоришь — нам деваться некуда от Фенрира, от прочих. А я говорю — нет! Дамблдор прав, Белби⁽¹⁾ был прав — мы могли бы жить как нормальные люди... с людьми. И она, между прочим, знает обо мне всё. И любит.

— Фью-ю! Так чего ты с такой грустной миной?

— Испортить ей жизнь? Чтоб все от неё отвернулись? А ну как она раскается, разочаруется... и что тогда? Жена оборотня, пусть бывшая даже, но...

Донни с преувеличенной, театральной заботливостью потрогал лоб Ремуса.

— Эй, ты не заболел часом? Ты что, жениться на ней собрался?

Ремус молчал. Не рассказывать же Донни, что он и глазом моргнуть не успел, как Тонкс собралась за него замуж. Заявила вот на днях, что хочет за него выйти. И чтоб у них были сын и дочка. А ещё золотистый ретривер и наглый рыжий кот. И дом. Ради этого дома она даже научится не ломать и не ронять всё на своём пути. Точь-в-точь как дети рисуют разноцветный кособокий домик и рассказывают, как там будут жить — увлечённо, радостно, свято веря в истинность своих слов. Это было...это было не то, чем Ремус хотел бы поделиться с Донни.

— Ну не-ет, ты рехнулся, — Донни упал в ветхое кресло, подняв облачко пыли, — да ты ведь понятия не имеешь... нет, слушай, не ходи туда. Я там был. Все они говорят, что любят, уверяют, что ты для них всё, пока ты не поверишь и пока мозги не откажутся тебе служить. А на самом деле им только и нужно, что напялить белое платье, а потом принести в дом орущего червяка, а потом заставить тебя работать, работать, пока ты не увязнешь в болоте, — обыкновенно легкомысленный, Донни сейчас говорил со всем жаром убеждения и с такой злостью, какой Ремус в себе не находил никогда — наверно, даже во время обращения в волка. Такого Донни он не знал; было что-то мелочное, гадкое в этом озлоблении, но Люпин был из тех людей, которые всегда находят окружающим оправдания. Бедняге, наверно, тяжко признавать, что его выгнали из дома, вот он и обернул дело так, будто сам тяготился семьей.

— Честное слово, тот парень, что хотел напиться моей крови — он просто возродил меня к жизни! — заявил Донни. — Я ожил! Я свободен, я делаю, что... — он хотел сказать "что хочу", но это уж было бы явным преувеличением.

Ремус устало потёр лоб.

— Ладно. Жрать хочется... — протянул Донни.

Ремус, вздохнув, сунул руку в карман, нащупывая деньги:

— Сбегай за чем-нибудь.

Донни как ветром сдуло. Ремус устало огляделся по сторонам: тусклая меблированная комнатка, из которой он скоро съедет. Скитаться всю жизнь... это его судьба. Правда, он не склонен был восхищаться этой судьбой и делать вид, что она ему нравится, как это делал Донни.

В конце концов, Ремус всегда верил, что найдёт друзей — и нашёл своих Мародёров. А любовь нашла его сама, настойчиво лезла в жизнь, льстила, уговаривала, требовала: закроешь дверь — войдёт в окно. Отчего бы её, в конце концов, и не впустить?

* * *

Тонкс была счастлива — бессовестно счастлива, просто бессовестно. В такие времена только все глаза выплакать, а она...

Дамблдор убит, Волдеморт захватил Министерство Магии, за Гарри охотились, Орден Феникса ушёл в подполье. Грозного Глаза убили. Убили многих. Смерть ходила по пятам. А Тонкс была счастлива.

— Знаешь, Ремус, я думаю — Дамблдор был бы очень рад, если бы на земле стало немного больше любви, — сказала однажды Молли Уизли.

Это Молли-то, которая считала, что Тонкс не стоит бегать за Люпином, и вообще — ничего хорошего не выходит из того, что девушки бегают за парнями, и... Молли когда-то мечтала, что Билл женится на Тонкс. Тонкс была такой... такой... подходящей. Но настал день, когда материнское чутье подсказало Молли — Билл любит Флёр, а Тонкс любит Ремуса, и ничего с этим не сделаешь. Пусть будут счастливы.

Оставалась самая малость — убедить Рема. Но благословение Молли Уизли было, видимо, последней каплей, переполнившей чашу его сдержанности.

И вот теперь Тонкс сидела на подоконнике в маленькой гостинице, смотрела на шотландский пейзаж за стеклом и слушала храп мужа. Они поженились. И однажды у них будет сын и дочка, и дом, и кот, и собака, и всё, что полагается для семейного счастья.

Все, почти все её отговаривали. Сколько слов потратила на неё мама! А ведь сама, между прочим, сбежала с папой против воли своих родителей. "Да, но мы были счастливы! Я расцвела рядом с ним, а не высохла! И не теряла магию!" — возражала Андромеда и призывала на помощь папу. А тот кивал и добавлял, что, конечно, понимал, насколько выше него стоит Андромеда — однако ему в голову не приходило отказываться от неё. "Поверь, — мягко говорил он, — если мужчина любит, он сам будет добиваться тебя..."

— А я не фарфоровая пастушка. И не принцесса в башне, — возражала Тонкс и вздёргивала подбородок.

Она была храброй. Она верила в свою любовь и верила в Ремуса. Кто сказал, что счастье должно доставаться легко и просто? За счастье надо бороться! Она боролась.

И у неё получилось! Получилось!

* * *

Тонкс сидела, опустив плечи и понурив голову — вновь серую, почти седую, очень усталую голову. Она чувствовала себя так, будто ей было не двадцать четыре, а все сто пятьдесят. В голове ещё звучал голос Ремуса, она ещё видела его расстроенное, испуганное лицо, дрожащие руки.

— Такие, как я, не размножаются! — кричал он. — Ты же говорила! Ты обещала...

— Я говорила... — возразила Тонкс, вспомнив, как делилась с ним своими мечтами. Он молчал тогда, ещё больше замыкаясь в себе — Тонкс понимала, ему нелегко... но разве его глаза, его робкая улыбка не выражали согласие с её мечтами? О доме, о детях?

Ремус махнул рукой.

— Я думал, ты понимаешь! Ты обещала, что любишь меня, несмотря ни на что! А ты... прав был Донни...

Тонкс не нравился этот Донни. Наглый, вороватый, неприятный тип. Она старалась быть хорошей женой и не отнимать, как это бывает, у мужа друзей, но... но Донни, в конце концов, подался в егеря Волдеморта.

— Донни? Эта дрянь? — в ней поднялась невиданная волна злости, никогда ещё не злилась она так — даже, пожалуй, в горячке боя.

Они сказали — прокричали друг другу — много плохого, много обидного. А потом Ремус ушёл...

Тонкс осталась одна. Она сидела и смотрела в одну точку — на стену, где сияла дурацкая надпись: "Т + R = Love", сделанная её рукой.

Потом она поднялась, машинально взяла со стола перо, развернула газету, лихорадочно вчитываясь в объявления. Теперь там попадалось всякое... такое, что не пропустили бы прежде. Подчеркнув красным одно из объявлений, Тонкс оделась и покинула квартирку, не оборачиваясь — она просто не знала, что уходит навсегда, навеки.

И вот теперь Тонкс сидела, опустив серую, почти седую голову, на шатком стуле в одном из тёмных домов Лютного переулка. Ведьма со стеклянными глазами и неприятной усмешкой орудовала над лабораторным столом, смешивала зелье...

Тонкс была вне закона, ей нельзя было показаться в Сент-Мунго. Да и денег в обрез. Можно попросить у матери, но после всех предупреждений, какие сделала Андромеда, Тонкс не хотелось приходить к ней и говорить: "мама, ты была права". В Лютном можно было легко найти нужное зелье, чтоб избавиться от нежелательной беременности. Ремус не желал этого. Может быть, позже... после войны...

* * *

Андромеда остановилась перед потрёпанной дверью, постучала; тишина. Она не знала, что с ней творится: её мучило и жгло беспокойство. Андромеда должна была увидеть Нимфадору. Она не сомневалась, что брак с Ремусом принесёт дочери одно горе, и не столько потому, что он — оборотень, сколько оттого, что прежде чем сойтись с Тонкс — выпил из неё всю радость. Разумеется, Тонкс возражала, что "сейчас всё иначе, не так, как у вас", и её случай особый...

В конце концов, шла война.

Дверь соседней квартирки открылась — на лестницу вышла женщина в годах, с лицом помятым и одутловатым.

— Да не стучитесь, нету никого. Поцапались да разбежались.

Андромеда окинула соседку холодно-надменным взором, и та убралась к себе. Бывшая наследница рода Блэк отперла дверь заклинанием.

Среди привычного беспорядка — хаос всюду, где есть Нимфадора, — взгляд Андромеды выхватил газету с обведённым красным цветом объявлением. Вчитавшись, она схватилась за сердце — и кинулась вон из квартирки, забыв запереть дверь.

* * *

Лицо Нимфадоры было бледным, совсем бледным. Белые губы. И серые волосы — вдоль безжизненного лица со страдальческим выражением. Её смерть была очень тяжёлой. Тяжелей было бы разве что в том случае, если бы она попалась в руки Беллатрикс, и то... в бою смерть от Авады мгновенна.

Было слишком поздно: Нимфадоре ничем уже нельзя было помочь. Она только просила: не обвинять Ремуса... он просто испугался... а она... сглупила... надо было подождать... убедить...

Андромеда сжимала руки в кулаки.

Он испугался! Она сглупила! А теперь...

А теперь Андромеда стояла на кладбище, перед скромным серым камнем с именем дочери.

Вот так. Не уберегла. Ни дочь, ни нерождённого внука.

Да разве Андромеда не помогла бы дочери, разве не растила бы её ребёнка?

Пусть этот жалкий человек отказался от них, струсил, сбежал. Пускай. Но они были бы живы!

А теперь — никого нет.

И не будет.

Нимфадоры нет, а весна зачем-то пришла. Пришла даже сюда, на кладбище у полуразрушенной часовни. Низкие, какие-то осенние серые тучи ползут по небу, над могильными плитами плывёт густой туман, а на старой шишковатой яблоне среди засохших веток оказалось несколько живых — и они выбросили бело-розовые бутоны. Лёгкий прохладный дождь каплет и каплет, смачивает могильный камень, и он темнеет. Блестят капли на бутонах, в траве, на голых ветках яблони, покрытых густым слоем лишайников и мхов.

На кладбище стоит мирная тишина, но здесь отнюдь не безопасно. Андромеду могут найти и убить, но ей уже всё равно.

Нимфадора умерла — как нелепо умереть вот так во время войны!

Смертью храбрых погиб Тед. Любимый муж, верный друг. В сердце Андромеды — огромная дыра, страшная сосущая пустота, и так будет всегда. Хуже дементора.

Андромеда — урождённая Блэк, негоже ей опускать руки и каменеть над могилой. Но ничего другого уже не осталось: месть совершена — прежде, чем Андромеда успела понять, что произошло. Кабинет паршивки-мошенницы в Лютном был разгромлен в тот же день — мокрого места не осталось от мерзавки со стеклянными глазами пьяницы. Её смерть тяготила Андромеду не больше, чем убийство животного, заражённого бешенством. Больше эта тварь никому не причинит вреда. Эта тварь. Пока мужчины предают женщин, а женщины — самих себя, история будет повторяться снова и снова.

Было ещё одно воспоминание.

Андромеда не помнила, как и когда она оказалась в том переулке, где из-за поворота навстречу ей вышел Ремус Люпин. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, не в силах отвести взгляд. Он что-то сказал — вроде извинений и сожалений, "что так вышло". Андромеда отмахнулась от него — уйди, прочь с дороги! — и её ненависть взметнулась ослепительной волной, отшвырнув Люпина к стене. Он сполз на землю безвольным мешком, опустив руки, неловко свесив голову — мёртвый. Андромеда поняла это прежде, чем направила на него палочку и прочитала заклинание: так и есть, ровная линия в воздухе вместо волнистой, отображающей биение сердца.

Она смотрела на него... стояла и смотрела, и не чувствовала — ничего. А потом очнулась дома — в собственной комнате.

Жизнь потекла своим чередом — своим установленным, ставшим привычным порядком. Всё стало привычно — прятаться от слежки и прятать орденцев, слышать отзвуки проклятий за окном, просыпаться по ночам от глухого неприятного грохота, видеть Чёрную Метку в небе над соседним домом.

Никто не узнал о том, что случилось в глухом переулке. Никому не приходило в голову спросить миссис Тонкс, куда пропал Ремус Люпин; причина смерти Нимфадоры так же осталась скрыта ото всех — у Ордена Феникса были дела поважнее. Люпина считали погибшим от рук Упивающихся Смертью: вскоре в газетах появились отчёты о том, что сей преступник, близкий к Нежелательному Лицу № 1, схвачен и казнён. Андромеда почти усмехалась: какое глупое бахвальство!

Иногда ей казалось, что она таким образом предала — и предаёт Орден. Иногда — как сейчас, возле могилы Нимфадоры, — ей не казалось ничего, кроме того, что ей пора умереть самой.

Лёгкий весенний дождь улетел. Среди тяжёлых туч мелькнул клочок чистого голубого неба.

Что-то мягко ткнулось Андромеде в ногу: рядом с ней стоял крупный чёрный кот и глядел на неё единственным ярко-зелёным глазом. Кот требовательно мяукнул, встал Андромеде на ботинок и обвил её ногу толстым хвостом.

Андромеда Тонкс наклонилась и машинально погладила тёплый чёрный бок — кот изогнул спину, и его глаз превратился в узенькую изумрудную щёлочку.

Подняв голову, Андромеда увидела в островке голубизны между тучами маленький, бледный осколок радуги.

1) Дамокл Белби изобрёл антиликантропное зелье. Тут намёк на идеи, которые не могли не витать в воздухе волшебного мира — о возможности для оборотней не стоять вне закона, не быть просто обречёнными на преступный путь. Ведь антиликантропное зелье давало оборотням шанс как-то интегрироваться в общество.

Вернуться к тексту