Самурай (джен)

Не то чтобы он им был. Но ему нравилось это слово. Са-му-рай. Оно звучало как удары острого лезвия, рассекающие воздух. В нём столько же точности и холода, сколько и должно быть в жизни настоящего воина. Это слово красиво так же, как отчаянно прекрасны последние лучи солнца на закате.

Он улыбнулся во сне и… упал. Падение было неожиданным, неприятным. Лисы-оборотни никогда не падают. Твёрдая земля острыми комьями впилась в спину. Внутри отдалось тупой, ставшей уже привычной болью. Вестибулярный аппарат никогда не подводит кицунэ, они не храпят во сне, их не оставляют зрение и слух. Последнее время он стал замечать, что далёкие предметы тонут в серой дымке. Впрочем, ближние тоже. Вот он уже не слышит шороха листвы. Не различает сиреневых теней в закатном лесу. Вот так и заканчивается жизнь. Смерть приходит неумолимо. Даже если у тебя семь хвостов и чистокровная бабушка. Он с ненавистью и вызовом взглянул в наливающееся холодом ясное небо. Нет, надо срочно что-то предпринимать. Иногда даже древним и мудрым лисам-оборотням не хватает тепла. Им не восстановить его изнутри, нужен внешний источник.

Воздух с трудом проходил в сжавшиеся в привычной судороге лёгкие. На самом деле просто пришла пора умирать. Без дополнительного источника тепла и внимания ему не выжить. Это может показаться смешным, но иногда даже почти бессмертным семихвостым лисам нужна чья-то забота. Просто тепло взгляда, слова. Без них холод мерцающих звёзд сжимался плотным кольцом и уничтожал бессмертие. Кицунэ по прозвищу Самурай с сожалением взглянул на свою когда-то столь красивую шёрстку, золотистую, цвета тёплого кофе с молоком. Да, он принадлежал к породе редких, очень древних лисиц. Их мех отливал нежными персиковыми, слегка розоватыми тонами. А в семи пушистых хвостах проскальзывали белые искорки. Нужно было всё же попытаться что-то предпринять: жаль, что такая красота пропадает.

И всё же силы слишком быстро оставляли его. До поселения он едва дошёл. Это заняло в три раза больше времени, чем было допустимо. А сейчас в воздухе стоял особенный запах приближающегося снегопада, который ни с чем невозможно было перепутать. На языке ощущался металлический привкус, и кицунэ семихвостый по прозвищу Самурай понял, что сегодняшней ночи ему не пережить. В ушах расползался шум тишины, тот особенный ватный глухой звук, который слышат кицунэ перед тем, как потерять сознание. Сумерки приходили слишком быстро, и Самурай догадывался, что темнеет отнюдь не вокруг него: это сгущается мрак в его глазах, это предательское зрение покидает старого лиса и земля потихоньку начинает уходить из-под ног. Из последних сил он перекинулся, постаравшись уменьшиться в размере и придать своей внешности наиболее безобидную форму. А потом напружинился и прыгнул, уже почти не слыша звона разбивающегося окна. Ждать, пока его откроют, уже не было ни сил, ни времени. Из-за перевала надвигалась леденящая и безжалостная снежная буря. Она вот-вот готова была обрушиться на посёлок. Боли от впившихся в лапу осколков лис уже не почувствовал.

— Бедный ты мой котик. Ма-аленький. — Первым, что он услышал, были эти тихие, странные напевные слова. — Намучился, бедося.

Лис попытался потрясти головой, но этого сделать ему не дали. Невесомая ладонь нежно легла между ушами и слегка придавила голову к мягкому вороху чего-то благоухающего и тёплого, обмотанного вокруг многострадального тела.

«Это хорошо, — успел подумать лис-кицунэ, вновь проваливаясь в забытьё, — мне сейчас нужно хорошенько прогреться».

Когда он пришёл в себя во второй раз, то услышал совершенно другой голос. Низкий, мужской. Он выговаривал с притворной сердитостью:

— И что же ты, спрашивается, за паразит такой? Окно разбил. Как раз перед бураном. Знаешь, как его тяжело было заделывать? В самый-то ветер. Стекла накидал, лапу вон себе разрезал. Её напугал. Ей сейчас вообще нельзя волноваться, морда ты эдакая.

Говоривший при этом человек в то же самое время нежно массировал лапы и спину Самурая, даря поистине неземное блаженство.

«Может, это ничего, что я не успел всё сделать по науке», — подумал тихонько лис. Вообще-то, чтобы всё сработало, ему надо было несколько раз являться этим смертным во снах, хотя бы пару недель нашёптывать инструкции нежным голосом поутру, словом, проводить длительную подготовку.

Но сил у гордого кицунэ не осталось, слишком поздно он обратился за помощью. И, как ни странно, она тем не менее пришла.

В маленьком доме с полузашторенными окнами, в тёплом приглушённом свете тысячи миниатюрных зелёно-жёлтых пузатых лампочек с треугольными оранжевыми стёклышками-вставками, к лису постепенно возвращалась жизнь. Даже закрадывалась надежда отрастить себе ещё пару хвостов и поставить рекорд долгожительства.

Небольшое тело, в которое он перекинулся во время прыжка, постепенно наливалось силой, шерсть, та самая, золотисто-персиковая, с розовым отливом, приобретала прошлый блеск и великолепие. За «милым котиком», как называли его смертные, попеременно ухаживали то мужчина, то женщина. Лисокот хитро жмурил глаза цвета спелых оливок, улыбался в усы и блаженно потягивался на мягких подушках. В этом доме его окружали неподдельное тепло и внимательная любовь. Мужчина и женщина дополняли друг друга, звучали как слаженные, созвучные ноты. Только вот в последнее время женщина стала приходить всё реже. А взгляд мужчины становился всё отрешённее. В какой-то момент лис понял, что пора бы уже обратить на это внимание. Закрыл глаза и принюхался. От женщины пахло болезнью. Заунывный чёрный запах пропитывал собой всё пространство вокруг. Злое колючее существо поселилось где-то в груди и не давало женщине дышать. Проедало её насквозь. Лис вздохнул. Пришла пора уходить. Лапы пружинили как прежде. Хвосты стали ещё толще, каждый с хорошую еловую ветку. И, кажется, даже начал проклёвываться восьмой. Лис потянулся. И легко запрыгнул на предупредительно открытое окно. Хоть в этот раз не надо будет его выбивать.

Конечно, эти двое, смертные, будут горевать о том, что их «котик» ушёл. Но такова жизнь. Свободные кицунэ не могут вечно принимать служение людей. Их дом — непредсказуемые просторы бесконечного, нескончаемого мира. Их красота — достояние серебристых звёзд, огненных рассветов и золотистых закатов. Кицунэ вздохнул, улыбнулся напоследок и, грациозно махнув лапой, пронзил острым когтем ту чёрную тварь, что поселилась у женщины в груди. Могут же и у вечных лисов быть слабости. Даже семихвостым, о, почти уже восьмихвостым не чужды бывают проявления простой благодарности. Чёрная тварь пошипела немного, сопротивляясь для приличия, но она прекрасно знала, что против кицунэ великолепного ни одного шанса у неё нет. Поэтому вскоре она исчезла в черноте ночи. Как будто её и не было.

Женщина улыбнулась во сне. А свободный и прекрасный кицунэ легко вспрыгнул на ветку большой сосны, стоявшей у самого окна дома. Впереди его ждало ещё много интересного.