Сын вьюги (джен)

Лето 4 584 года Седьмой эпохи

Иргийская ночь — длинная. По всему миру от Гродда на севере Фрагнара, до Кей-Наята на самом юге Линана сказки про неё рассказывают, и чем жарче вокруг, тем страшнее иргийская ночь делается. Вот только не всё в тех сказках — правда. Сурова иргийская ночь, этого у неё не отнять! Долгая она, с ветрами и вьюгами, и чем дальше на север, чем ближе к Иръе, тем злее ветры воют, тем больнее жалит вьюга. Иная жизнь столько не длится, сколько иргийская ночь.

Однако то сказки, зимней ночи посвящённые. Кто бы что на досуге ни врал, а есть на Ирго и лето, а значит, и летняя ночь. Прохладна она, пахнет влагой и спящей травой. Над землёй висит огромная бело-золотая луна — Бейра. Птицы спят, лишь изредка вскрикивая. Что им снится?

Лэдд задавал себе этот вопрос бессчётное количество раз. На Ирго о птицах мало сказаний слагали, но до Саяндыли доходили истории из подлинно птичьей земли — Оргосса, что лежал на юге Санварской империи. Там болтали, будто снятся птицам особые, птичьи сны: про непокорённую гору, про задетое когтями небо, про оставленную где-то далеко землю.

Лэдд не был птицей, но много лет видел такие же сны: про Ветреную гору, про глаза цвета фергельского неба, про оставленную много лет назад землю… Сегодня он вернулся — шагнул за новенький, незнакомый частокол вокруг родного селения. Илданмары встречал его новыми деревянными домами, похожими на старые, но всё же уже другими. На улицах, рассыпая колокольчиковый смех вперемешку с солнечными рыбками, резвились совсем другие волчатки, у колодца стояли совсем другие девушки… Староста тоже давно был другой. Другая.

Она поселила Лэдда в своём доме, постелила лучшую лежанку — с расшитым пёстрыми узорами покрывалом. Да только Лэдд проявил к такому гостеприимству наивысшее неуважение: ночь уже за половину перевалила, а он даже не прилёг. Бродил по дому, как неприкаянный призрак, круги вокруг очага наворачивал, бесшумно ступая по мягкому настилу босыми ногами.

В Илданмары строили дом в одно общее помещение, без отдельных каморок, как в Саяндыли, — так было теплее переживать зимы. Лежанка хозяйки была отгорожена от остального дома только плотным занавесом из медвежьей шкуры. Пройдя ещё несколько кругов, Лэдд подкрался поближе и отогнул его край.

Ирмаска лежала на спине, разметав руки поверх одеяла. Пальцы с ломкими желтоватыми ногтями, потемневшая кожа в пятнах и морщинах, выступающие полосы вен… Опавшая грудь едва заметно поднималась и опускалась, но дыхания не было слышно. Лэдд и сам почти не дышал, отчего в доме установилась страшная совершенная тишина. Острый подбородок, длинные, глубокие складки, изрывшие лицо, как борозды на пашне; бородавка на носу, редкие, как трава по осени, серые волосы — вот что теперь, много лет спустя, составляло Ирмаску. Глаза её однако же — Лэдд видел их днём — оставались по-прежнему яркими, как полуденное фергельское небо.

Предупреждала же Дагна! Но нет, Лэдд был упрям и не верил, на что-то надеялся.

Он резко отвернулся и, бережно поправив занавес, продолжил бродить кругами. В другом конце дома, укрытое от малейшего лучика заоконного света, притаилось зеркало — маленькое и мутное, но Лэдду и его достало. Он ещё не забыл собственный облик. За прошедшие годы его кожа тоже потемнела, но не от старости, а от долгого нахождения на солнце. Лицом и телом Лэдд был молод. Ни морщин, ни пятен, ни седины — лишь десяток шрамов да данные от рождения волосы цвета тёмного пепла. Лэдд был ещё молод, и до старости ему было идти так же далеко, как пешим ходом до Кей-Наята.

* * *

Саяндыль разительно отличалась от всего, что Лэдд и Ирмаска видели раньше. Их путь пролегал по реке Гарталгы́, спускавшейся по склону Ветреной горы и несшей ледяные воды на юг, к Ся́рморю. Они шли на лыжах по замёрзшему руслу, сплавлялись на лодке, когда лёд растаял, и к середине первого месяца лета наконец достигли троелунной столицы. Гарталгы бежала среди гор, и всё вокруг казалось путникам так или иначе знакомым: кривые деревья в хрустальных уборах, рубиновые брюшки птиц, пушистые священные волки, провожавшие путников долгими взглядами… Саяндыль не была похожа ни на что.

Сярморе, тёмное, как волчья пасть, вгрызалось длинными острыми зубами в скалистый берег, а тот в свою очередь хватал эти зубы своими — серыми и кривыми. К востоку скалы сглаживались, уступая место покрытым тёмной и слабой зеленью песчаным холмам — их, как позже узнал Лэдд, звали дюнами. И вот на границе скал и дюн и стояла Саяндыль. У воды, наползая на неё деревянными настилами, теснились одноэтажные дома, почти привычные, но сложенные из грубого камня, а не из брусьев. За ними, взбегая по скалам, стояли дома повыше: двух-, трёхэтажные. Наконец, над ними возвышалась сложенная из грубого камня стена, из-за которой торчала одинокая толстая башня с огромным красно-фиолетово-жёлтым шаром в навершии. Чертог Троелуния!

Лэдд и Ирмаска долгое время просто стояли на берегу Гарталгы, глядя на сверкающий шар, будто бы отражавший белые шапки далёких гор. Наполненный шумом и жизнью город поначалу даже не существовал для них. А в городе тоже было на что посмотреть. Самым неудивительным оказались, пожалуй, приземистые бородатые крепыши-гномы — их можно было изредка встретить и на Ветреной горе, внутри которой располагался Машрав, один из их городов. А вот люди в троелунной столице изумляли. Их было много! Лэдд и представить не мог, что в одном месте может быть так много людей. Кроме того, в Саяндыли, раз уж она столица, не могло не оказаться чужестранцев. Волки, хоть и не похожие на знакомых Лэдду жителей Илданмары, всё же были узнаваемы, но иноземцы ходили тут и там в чудных одеждах, сходили с кораблей, говорили на странных наречиях… Лэдд насчитал четыре разных: журчание ручья, шипящий кашель, бормочущее бурчание и хотя бы относительно знакомую степенную речь гномов.

— Ох, и шумно же здесь! — пробормотала Ирмаска, всё это время цеплявшаяся за локоть Лэдда обеими руками.

— Пойдём тогда отсюда, — сказал он и, с трудом оторвав восхищённый взгляд от толпы, потянул Ирмаску вверх по улице.

Лэдду казалось, что ближе к середине города людей станет больше — в Илданмары так и было бы, но то ли Саяндыль жила по иным правилам, то ли ещё что, а мощённая белым камнем площадь возле Чертога Троелуния оказалась совершенно пуста. Только одна девушка стояла в её середине. Увидев путников, она замахала рукой. Красивая: в длинном светло-сером платье, расшитом жемчугом, с жемчужным же плетением в чёрных волосах, с ярко подведёнными глазами и чистой, без единого изъяна кожей. Чем-то — наверное, своей непохожестью на жителей Илданмары — она напоминала Иръе. Неужто одна из дочерей Троелуния?

Ирмаска, глядя на неё, покраснела и попыталась разгладить юбку — её платье, тоже серое, украшенное тщательно подобранными цветными лоскутками, не шло ни в какое сравнение с нарядом девушки из Саяндыли.

— Ты всё равно красивее, — шепнул Лэдд.

— Волчий вестник сообщил, что вы уже близко, — сказала девушка, когда они приблизились и вежливо поклонились.

Волчий вестник, сиреневатый огонёк в виде крохотного, с ладонь, волка, нередко появлялся на их пути: то просто наблюдал, бегая вокруг и словно подгоняя, то подсказывал дорогу, когда какой-нибудь приток норовил увести их в сторону от Гарталгы.

— Меня зовут Дагна Лаалыр, я четырнадцатая дочь Троелуния. Ты, должно быть Лэдд, сын Оннакса, а юная дева?..

— Ирмаска, дочь Аира, старосты Илданмары. Я… пришла вместе с Лэддом.

Дагна изумлённо подняла чёрные брови, но кивнула и повела рукой в сторону крепости.

— Идёмте. Пусть Троелуние посмотрит на вас.

Лэдд и Ирмаска последовали за Дагной к высоким — не всякое дерево так вырастает — дверям в стене крепости. Можно было бы сказать «воротам», но вели они не во внутренний двор, а в длинный проход, заполненный тенями, а потому назывались, пожалуй, всё-таки дверьми. С потолка прохода свисали гномьи светильники, похожие на слабые белые луны. При приближении людей они вспыхивали чуть ярче, разгоняя мрак, но тут же снова гасли за их спинами. Лэдд не знал, что они так умеют — лампы, что он видел раньше, когда бывал с Оннаксом в окрестностях Машрава, постоянно испускали ровный свет.

Проход окончился ещё одними дверьми, за которыми обнаружилась лестница. Не широкая и монументальная, как у гномов, а узкая, кованая, винтовая. Наверное, они дошли до башни, и лестница вела именно туда. Высоко — где-то там, вверху, чёрные ступени сливались в неделимое тёмное пятно в отблесках ламп. Шаги отдавались на лестнице гулким скрежетом и тряской.

У Ирмаски, напустившей было на себя уверенный и независимый вид, закружилась голова, и она вновь схватила Лэдда за локоть. Честно говоря, Лэдд и сам едва не падал: перепад высот ему был привычен, но в голове всё равно гудело, будто кто-то трубил в рог в ущелье. Только Дагна шла впереди, как ни в чём не бывало, и то и дело оборачивалась, чтобы проверить, не отстали ли гости.

Может, дело не в лестнице? Может, сама башня виновата? То есть не виновата, конечно, — Лэдд почтительно посмотрел на каменную кладку, словно извиняясь, — но, возможно, башня служит причиной головокружению? Она же колдовская!

Лестница казалась бесконечной, а её вершина — недостижимой. Однако всё однажды заканчивается. Двести седьмая ступенька оказалась последней, и Лэдд вместе с намертво вцепившейся в него Ирмаской ступил почти в самое волшебное место из всех, которые когда-либо видел. Волшебнее для Лэдда оставался, пожалуй, только лес Иръе, где росли лунные цветы.

Шар, венчавший башню, оказался полым и будто был сделан из горного хрусталя, а то и самих бриллиантов. Он был прозрачен, и сквозь него внутрь башни проникало небо. Солнце разбрасывало по светлому каменному полу цветные блики, а сквозь сам шар можно было увидеть мир: высокие горы, облака, ставшие вдруг совсем близкими, — но в удивительных, ненастоящих оттенках. С одной стороны небо отливало золотом, с другой — рдело, а между ними куталось в фиолетовую накидку. По краям круглого зала стояли скамьи, накрытые яркими, узорчатыми тканями. Посередине же, чуть выше человеческого роста, парил ещё один шар, размером с чайник, тёмно-красный, кровавый.

Парил он, правда, не сам по себе: шар удерживал над рукой высокий и, несмотря на возраст, прямой старик в ярко-жёлтом одеянии с украшениями из чёрного жемчуга. Такой же жемчуг мрачно поблёскивал в его длинных белоснежных волосах, на золотых браслетах и на богатом поясе.

— Почтенный У́нгла, — тихо позвала Дагна и низко поклонилась.

Гости повторили её поклон, но Лэдд успел заметить, как старик повернулся и уставился на них немигающими карими глазами.

— Сын шамана с Ветреной горы, — протянул почтенный Унгла, подходя ближе. Он сохранял гордую поступь и постав головы, но всё-таки немного пошаркивал левой ногой.

Лэдд промолчал: он был учеником и приёмышем Оннакса, а не родным сыном, но не знал, допустимо ли вообще сейчас заговаривать, не то что спорить. Почтенный Унгла тем временем простёр к Лэдду руку, над которой завис шар со всё ещё клубящимся внутри кровавым облаком.

— Возьми.

Уставившись на шар, Лэдд подставил под него обе ладони. Вряд ли он сможет удерживать шар в воздухе так же легко, а из двух рук хоть уронить сложнее. Унгла опустил руку и шагнул назад. Шар остался у Лэдда. Кровавое облако вмиг исчезло, словно его сдуло ветром. Сперва больше ничего не происходило, и шар просто висел над Лэддовыми руками с неуклюже растопыренными пальцами, то поднимаясь чуть выше, то вновь опускаясь. Вскоре, однако, внутри шара блеснула голубая искра. Вторая, третья — она вспыхивали, росли, и вот наконец внутри шара взвился хоровод снежинок. Они были маленькие, как и полагается быстрым снежинкам, что носятся с братом-ветром, а не степенно падают наземь, но Лэдду всё равно чудилось, что он видит узоры каждой.

— Лёд, — веско обронил почтенный Унгла и постановил: — Быть тебе, Лэдд Оннаксыр, четырнадцатым сыном Троелуния.

Это его «Оннаксыр» прозвучало словно обращение к кому-то иному. Лэдд звался совсем иначе — ученик Оннакса. Ну, или сын Гиля, если по отцу, которого он никогда не знал. Окончание «ыр» у имени родителя носили белородные, а Лэдд к таковым никогда не относился. Впрочем, кто их знает, этих детей Троелуния? Видимо, колдунам это «ыр» тоже полагается.

— Дева из Илданмары. — Почтенный Унгла забрал шар, так и паривший над руками Лэдда, и сделал несколько шагов к Ирмаске. Лэдд только сейчас почувствовал, как у него трясутся руки. Тяжело шар держать! — Даю тебе три дня с твоим другом, а после ты должна будешь его покинуть и вернуться домой.

— Но почему? — возмутилась Ирмаска. — Я мешать не буду и никого не стесню! Останусь в городе и видеться с ним буду, пока он учится, о доме напоминать…

Почтенный Унгла улыбался, и она с каждым словом становилась всё менее уверенной.

— Невозможно. Ученик колдуна на десять лет лишается имени и права знаться с семьёй.

—Но… но как же?.. — Взгляд Ирмаски беспокойно заметался, будто она надеялась отыскать довод где-то в зале, и вдруг упал на шар. — А может… может, у меня тоже дар есть?

Оба колдуна, и Дагна, и почтенный Унгла, внимательно смотрели на неё. Старик — с сочувствием, девушка — с любопытством.

— Нет у тебя дара, дева, — наконец сказал почтенный Унгла.

— А вдруг?

Ирмаска потянулась к шару, и колдун позволил ей это. Шар, который было снова заполнился кровавым облаком, внезапно опустел и упал, словно стал в одно мгновение каменно тяжёлым. Размеренный шум, с которым он катился по полу, потонул в крике Дагны:

— Инаи́сь!

Лэдд прежде не слышал этого слова, но выкрикнуто оно было так, будто означало нечто ужасное. Дагна испуганно продолжала:

— Почтенный Унгла! У неё же не то что дара нет, она — инаись!

Старик, ставший вдруг печальным, как Оннакс на похоронном обряде, кивнул, а затем отвесил Дагне подзатыльник.

— Найди мне стихийных колдунов, — строго приказал он.

Дагна, надувшись, убежала вниз по лестнице, а Лэдд, не зная, что делать, остался стоять. Он прижал к себе растерянную Ирмаску и почему-то не мог больше смотреть на почтенного Унглу. «Почему-то», в отличие от головокружения на лестнице, не было колдовским — оно жило внутри Лэдда, где-то между почтением к старшим и обыкновенным страхом.

— Что это за слово, «инаись»? — всё-таки спросил он, скосив глаза, потому что ответ нужен был Ирмаске, а сама она бы не спросила. На неё неприятное «почему-то» сейчас должно было давить во сто раз сильнее.

— Злое слово, обидное, — медленно произнёс почтенный Унгла. — Ступай домой, дева, как три дня пройдёт, и никому про это слово не говори.

— Это опасно? — вновь спросил Лэдд.

— Нет, — твёрдо ответил Унгла. — Ступайте. Ходите по городу, зайдите в Дом Знаний Хенги́ль. По берегу Сярморя погуляйте… Вечером возвращайтесь — вам обоим приготовят место.

— Благодарим, почтенный Унгла! — проговорила Ирмаска и, отстранившись от Лэдда, поклонилась. Лэдд тоже поклонился, и они вместе направились вниз, провожаемые долгим взглядом почтенного Унглы.

После полумрака бесконечной лестницы рыжеватое предвечернее солнце казалось почти нестерпимо ярким. По Сярморю, которое отлично просматривалось с площади у Чертога Троелуния, перебегали от запада к востоку медные пятна, похожие на следы не ко времени заглянувшей осени. Солнце, очевидно, уставшее за день, почти село на скалу, прикрывавшую Саяндыль с запада, и мир понемногу окрашивался в новые для Лэдда цвета.

Он стоял на белокаменной площади, под стеной Чертога Троелуния, и держал за руку свою Ирмаску. Лучше бы послушал старосту — тот не хотел отпускать дочь из Илданмары, да и Оннакс его поддерживал. Оннакс… может, знал про инаись? Почему не сказал тогда? И что вообще это значит?

— Я завтра уйду, — глухо сказала Ирмаска. — Мне здесь не рады, в отличие от тебя.

— Куда ты уйдёшь? Одна вверх по реке… — Лэдд вздохнул и, не отпуская её руки, двинулся в сторону Сярморя. Ирмаска потянулась следом. — Гномьего корабля дождись хотя бы.

Гномьи корабли поднимались к Ветреной горе четырежды в год: в последний месяц весны, в два летних месяца и в первый месяц осени. У гномов был свой собственный календарь, но для хенгиль — волков, если по-простому — поход их корабля вверх по Гарталгы, к Ветреной горе, обычно выпадал на середину месяца. Если Лэдд правильно подсчитал, следующий корабль пойдёт как раз через три-четыре дня.

— Ты даже не сказал… не попытался встать на мою сторону.

Лэдд оглянулся. Ирмаска на него не смотрела: её взгляд, как нарочно, блуждал не то по желтоватым крышам ближайших к Чертогу домов, не то по блестящим водосточным трубам.

— Я… — Лэдд застыл. Он продолжал размеренно двигаться вперёд, но в его мыслях вдруг возникла развилка: что он должен был сделать? — Почтенный Унгла сказал, что во время обучения нельзя видеться с семьёй. А ты мне всё-таки семья, значит, и с тобой нельзя.

— Семья, значит… — Ирмаска вырвала руку. — Ты ради троелунной столицы от меня отказываешься!

На улице, по которой они шли, было мало народу, и поэтому все обернулись на шум. Лэдд устыдился: это в Илданмары кричать можно, в городе люди, наверно, гораздо приличнее.

— Не отказываюсь. — Развернувшись, он попытался вновь поймать её ладонь. Не смог. — Мне вождь наказал учиться. А у учения есть свои правила. Ну, хочешь… хочешь, я спрошу, могу ли отказаться? Меня и шаманом быть устроит.

— Не позволят, — негромко произнёс кто-то.

Лэдд завертел головой. Ближе всех — не рядом, но так, чтобы можно было говорить тихо — находился только один человек. Молодой хенгиль в сиреневом жилете и бусах из белого жемчуга неспешно брёл в сторону Чертога Троелуния.

— Колдуну нельзя не обучиться, — добавил он, посмотрев в глаза Лэдду, — необученный, он опасен, особенно если стихийным даром обладает. Ты часом не стихийник?

— Лёд — стихия?

— А то ж! — Хенгиль с уважением кивнул и зашагал дальше.

— Но я всё равно спрошу, — тихо пообещал Лэдд.

Ирмаска, казалось, из последних сил сдерживала слёзы.