Живи, Саврасик (джен)

Девочка ловко спрыгнула на песчаную дорожку, прижимая к себе видавшего виды, но по-прежнему драгоценного плюшевого мишутку. Папа захлопнул за ней дверцу беленькой «копейки», кинул быстрый взгляд на свои наручные часы и поспешил к калитке.

Она же...

Осталась стоять на месте, оглядываясь вокруг. Не впервые оказалась в деревне, но каждый раз всё так ново, так необыкновенно здесь ощущалось. Как будто попадаешь в совершенно другой мир, раскрашенный другими красками и живущий по своим законам. Домик бабушки и деда стоял на самом отшибе, так что дальше простирался лишь бесконечный — или почти бесконечный — луг: кромка леса темнела на горизонте. Пространство кругом полнилось смесью запахов и звуков. Не автомобильных выхлопов и сырой кирпичной кладки, не шума вереницы машин, как в городе. А насыщенно-сладковатым ароматом сена и с горчинкой — зелени. Тонким шлейфом полевых цветов. Самый яркий узнавался безошибочно — ромашка. Среди звуков первыми приветствовали трели певчих птичек. Затем совсем неподалёку раздалось знакомое мычание коровы. Где-то у соседей истошно залаял пёс, почуяв, возможно, у ворот чужака или случайно забрёдшую чужую собаку. А только стало тише, слух распознал и тихое кудахтанье кур, что лениво, разве что не степенно, прохаживались у забора, выискивая каких-нибудь насекомышей в густой траве.

Всё тут было в новинку и одновременно — так щемяще близко любознательной детской душе.

— Ариша! — раздался возглас, который она уж точно не могла спутать ни с чьим другим.

Она резко повернула голову, отвлёкшись от захвативших было свежих впечатлений. Конечно, бабушка уже спешила встречать свою внучку. Такая, какой Ариша её и помнила: с забранными в пучок на затылке поседевшими волосами, бессменным передником в цветочек и самыми добрыми глазами. Стоило ей приблизиться и обнять Аришу, как ту мгновенно окутал аромат свежей сдобы — прямиком из печки, как она любила!

— Вот ты и у нас наконец, — приговаривала бабушка, то и дело отстраняясь, чтобы внимательно посмотреть на внучку — будто впервые её видит и не верит глазам своим, хотя она всё та же Ариша — не подменили же её за время разлуки, в самом деле. — А вымахала-то как, не узнать! Скоро бабку догонит ростом! Ну что, рада, что приехала? У нас-то всяко лучше, чем в городе, да? Уже и булочки спеклись к твоему приезду...

Вот бабушка всегда так: что-то спрашивает, а сама и слова вставить не даёт. Ариша невольно разулыбалась. И кивнула головой.

— Рада.

Папа тем временем, передав дочурку из рук в руки, как-то быстро засобирался назад. Потрепал Аришу по русым волосам на прощанье, благодарно кивнул бабушке и, поправив сползшую набок клетчатую кепку, запрыгнул в свою «копеечку» да был таков.

Арише что-то взгрустнулось.

— Ты по папке с мамкой не тоскуй, — поспешила ободрить её бабушка. — Время скоро пролетит, глазом моргнуть не успеешь, уже и назад нужно будет ехать. А дальше школа... В школу-то хочешь?

— Ещё как хочу, — заверила её Ариша.

Она, конечно, пока не представляла, как будет в школе. Так, в общих чертах. Но оттого и было дико интересно. Каково это — за партой сидеть, слушать, что учитель рассказывает, руку поднимать? Ариша не сомневалась, что там ей понравится больше, чем в садике. И себя считала почти что готовой первоклассницей. Уже и букварь был куплен, и портфель. А платье, мама сказала, ближе к осени сошьют, раньше нельзя: она ведь за лето ещё подрасти может, вот тогда незадача будет. Мама... Арише всегда хотелось быть на неё похожей. Так умно она рассуждала, так заразительно улыбалась, сверкая ямочкой на щеке, которую Ариша постоянно ловила взглядом, уж очень ловко та улыбалась. Но в последнее время мама изменилась. Как и папа. Оба стали какими-то серьёзными, меньше шутили и обделяли Аришу вниманием. А сами будто не замечали того, всё в своих далёких, недоступных ей мыслях пребывали.

— А по родителям скучать не буду, — вдруг добавила Ариша, невольно надув щёки. — Они меня больше не любят.

Бабушка удивилась.

— Да как это?

— А вот так. Они теперь только Светку любят, — буркнула Ариша, крепко беря бабушку за руку и идя вместе с ней к дому, из трубы над которым ещё струился лёгкий дымок.

— Ну что ты, Ариша. Почему же им вас обеих не любить? — примирительно заговорила бабушка.

Девчушка пожала плечами.

— Как Светка появилась, про меня совсем забыли. Мама так вообще не появляется. Уезжает с ней куда-то постоянно. Из-за этого мне папа по утрам косички заплетает, а они кривые и смешные получаются. Да и каша у него подгорает всё время. Я теперь прошу мне хвостик делать. Простой, без бантиков. И чай вместо каши. Вот до Светки такого не было... — она вздохнула с неподдельной горечью, крепко прижимая к груди мишутку.

Одна из чёрных пуговиц, служивших ему глазами, повисла на ниточке, вот-вот готовая отвалиться вовсе, но Ариша этого не замечала. Бабушка с участием приобняла её за плечи.

— Понимаешь, Светка пока маленькая. Очень-очень маленькая. Вот ей и нужно внимание, чтобы мама постоянно рядышком была. Скоро продрастёт, окрепнет, и будет всё по-старому. А тебе даже повеселее станет: вместе играть будете. И сама ей косички заплетать начнёшь.

— Не очень-то и хочется, — пробубнила себе под нос Ариша.

Наверное, чисто из ребяческой вредности. И совсем тихонечко, чтобы до бабушки не долетело: всё-таки расстраивать её не хотелось. Когда бабуля была радостной, то и подле неё становилось легко и светло, всё шло как по маслу. Пропадало желание лишний раз кукситься, мрачные тучки над головой спешили рассеяться и даже домашние коты как будто меньше друг дружку задирали.

Не успели распахнуться двери в просторные сени, как Аришу с ног до головы окутал ни с чем не сравнимый аромат деревенской выпечки. Тут же засосало под ложечкой. Булочки точно её заждались!

— Попозже и дед вернётся с пилорамы, совсем весело тогда заживём, — приговаривала бабушка, суетясь на кухне. — А пока его ждать не будем, пообедаем скоренько. Сначала супчик!

Рука Ариши, уже тянувшаяся было к пышным булкам на столе, чьи румяные бока не скрывала даже накрахмаленная салфетка, замерла на полпути. Вот всегда так. Ко всем любимым вкусностям преграда — суп! Только бы не молочный и не перловый.

— Рассольник, как ты любишь, — добавила бабушка, и Ариша взбодрилась.

Не забыла, значит. Бабушка вообще ничего не забывает.

— А пока наливаю, ты пройди да посмотри: помнишь же, где спала в прошлый раз? Изменилось чего с той поры или нет?

Ариша побежала в маленькую проходную комнатку между кухней и спальней. И с порога поняла: ничего не изменилось! Всё та же старенькая секция рыжего цвета, круглый столик с домашним телефоном да небольшой диванчик, на котором ей так уютно было видеть сны каждый раз по приезде в деревню. И церковный календарь на стене всё тот же, только год на нём сменился, и бордовый ковёр над диванчиком, по ободку которого скакали олени, а по центру — извивались причудливые цветы. Всякий раз его так интересно было разглядывать перед сном вопреки тому, что Ариша успела выучить весь узор наизусть. Телевизора в деревне не было, а потому узор этот заменял ей излюбленные мультфильмы. Она сама придумывала сюжеты про оленей и других лесных жителей, весь мир которых существовал там — в пределах настенного ковра. По утрам рассказывала за завтраком бабушке, а та внимательно слушала и хвалила Аришины сказки, хотя она порою сама в них путалась и одно и то же проговаривала на новый лад.

Положив на диван мишутку, она задумчиво посмотрела в окошко, сейчас, в разгар дня, не прикрытое жёлтой занавеской, что когда-то служила юбкой. В голове гуськом замелькали воспоминания. В прошлом году из этого окна было видно огородное пугало, что ловко смастерил дед. До чего человекоподобное пугало — ему достались коричневое пальто в заплатках, ярко-красный шарф, хоть и дырявый, но хорошо заметный издали для птиц. А ещё — длинная пакля, служившая волосами, и голова из набитой сеном мешковины, к которой эти волосы, собственно, и крепились. На голове Ариша лично начертила угольком рот и глаза. И дала пугалу имя — Клава. А затем у них как-то так повелось, что дед ей утром всегда приносил что-то вкусненькое. То печенье, то конфету, а то и даже целый батончик пастилы. И каждый раз, хитро подмигивая, добавлял, что это ей гостинец — от Клавы.

Ариша смеялась и подмигивала деду в ответ.

Теперь же Клавы на прежнем месте не было. И это, пожалуй, единственное, что изменилось в родной и знакомой Арише обстановке. Может, она уже большая для таких гостинцев. Но Клава пусть бы осталась. Отодвигать по утрам шторку, чтобы увидеть её страшненькое, но и по-своему милое улыбающееся во весь рот лицо, стало для Ариши доброй традицией.

Задумавшись, она не сразу услышала, как бабушка зовёт её к столу.

Оказывается, в дороге Ариша так проголодалась, что съела всю тарелку супа и ещё даже осталось место для булки с чаем. Это её особенно порадовало. Всегда обидно, когда сладкого хочешь, а места не остаётся!

А после обеда началось самое интересное. Ещё одна традиция, на сей раз их совместная, с бабулей. Осмотреть во дворе и вся — до последнего крошечного уголка. Потому что в каждом, даже самом неприметном на первый взгляд закутке скрывалось что-то для Ариши занимательное.

Под обычным камнем могло оказаться жилище проворной ящерки, что каждый день выходила на каменистую дорожку под сенью густого виноградника на заднем дворе. Увидеть себя позволяла, поймать — никогда. В курятнике, тёмном и душном, можно было найти среди прочих необычное яйцо: белое-белое, как нетронутый снег, а то и с голубоватым оттенком. В заполненном стойким запахом сена, подсушенных трав и отрубей сарае под самым потолком, на сгибе покрытых паутиной деревянных балок с прошлого лета стали гнездиться ласточки. Арише не терпелось проверить: прилетели ли они и в этом году выводить птенцов?

Каждое такое открытие становилось для неё маленьким чудом. Новая яркая краска на холсте деревенской жизни, длившейся за редким исключением ровно одно лето. Как хорошо, что таких жизней было — и ещё наверняка будет — много.

— Прилетели ласточки, прилетели, — рассказывала бабушка, пока они вдвоём гуляли по двору, не забывая заглядывать в каждую дверцу — от мастерской деда до погреба. — И ящерку я твою видела. И цыплята у нас будут, как в прошлом году.

Ариша тут же вспомнила про одно из любимых своих развлечений. Особенное, пожалуй, потому что одновременно и жутко разжигало предвкушение, и тяготило. По словам бабушки она помнила, что курица высиживает яйца ровно три недели: двадцать один день. И так ей хотелось поскорее увидеть цыплят, что Ариша зачёркивала в календаре клеточки. И грустно вздыхала, видя, как много их ещё осталось. Зато тот самый долгожданный день был для неё настоящим праздником. Она могла битый час стоять под дверью кладовки, заглядывая в щёлочку и прислушиваясь, не пищат ли под раздутыми боками наседки цыплята.

— Одна неделя уже прошла с той поры, как я наших Пеструшку и Милу посадила, — прибавила бабушка.

Значит, всего две осталось — ура!

— А котята у Мурки появились?

— Вот этого не знаю, пока не замечала ничего. Кошки, они же скрытные, по чердакам всяким прячут своё потомство, что и не отыщешь, пока сама во двор не приведёт.

Ещё одно увлекательное дело для Ариши добавилось: искать по всем укромным уголкам, не спрятала ли Мурка котят.

— Но самого главного ты ещё не знаешь, — сказала бабушка таким голосом, что Ариша сразу вся подобралась, навострила уши. — Помнишь ведь нашу Зорьку?

Как не помнить! Зорька, Зорюшка — самая красивущая лошадь во всей деревне, главное сокровище их скромного подворья, как пошутуливо любит приговаривать дед. Стройная, высокая, послушная. С красновато-рыжей блестящей шёрсткой, тёмными гривой и хвостом да сияющей на лбу белой звёздочкой.

«А во лбу звезда горит...» — это про неё.

Царевна, не меньше. Умная, всё понимала. Аккуратно брала с маленькой Аришиной ладони яблоко, ни разу не задев зубами. Позволяла расчёсывать себе гриву и даже на спине посидеть, когда дед ловко подхватывал Аришу, поднимая её к высоченной Зорьке. Вспоминая всё это, она только сейчас поняла, как сильно хочется поскорее увидеть Зорьку, услышать её смешливое фырканье, погладить по округлому боку.

— Так вот, этим летом и у Зорьки жеребёнок будет, — раскрыла ей тайну бабушка. — Ты маленьких лошадей ещё не видела, больших только. Вот для тебя раздолье настанет!

И вмиг всё остальное позабылось. Такого Ариша и в самом небывалом сне вообразить не могла. Жеребят ей и правда доводилось только на картинках видеть. И казались они уж очень хорошенькими. Конечно, куда больше цыплёнка или котёнка, и уж точно не настолько хрупкие. Но и поменьше взрослого коня. Чтобы по макушке погладить, помощь деда не понадобится. Словом, золотая серединка. Идеальный маленький друг для Ариши. Да все внучки соседских бабушек обзавидуются! И Людка, и Машка, и другие. Лошадь на этой улице есть только у них, а жеребёнок — и подавно. Будут ходить к Арише в гости, просить хоть одним глазком посмотреть, с руки покормить да погладить. А она разрешит, конечно. Не злюка же.

Так Ариша и замечталась. Один вопрос волновал: когда?

— Скоро уж, — заверила бабушка. — Сначала цыплята выведутся, а там и Зорька подоспеет. Так что хлопот у тебя этим летом будет хоть отбавляй.

Аришу такое заявление не испугало вовсе, только раззадорило. Присматривать за малютками-животными ей было только в радость. Кормить недавно вылупившихся цыплят, наливать им воду, менять газетку на сухую и следить, чтобы всегда оставались в тепле. Арише даже грустно было отпускать их потом из дома под надзор квочки. Ведь цыплята, подрастая, становились диковатыми да больно самостоятельными, сами в руки уже не шли. Зато она сможет ухаживать за жеребёнком. Целое лето, как надеялась Ариша. Осталось самое трудное — набраться терпения и подождать.

И Ариша ждала, честно и верно. Без устали копила терпение, которое имело свойство слишком быстро заканчиваться. Но выбора-то не было.

За это время многое успело случиться.

Нашлась пропавшая Клава. Дед объяснил Арише, что во время сильной грозы её поломало дождём и ветром и сейчас она стоит у него в мастерской, заваленная досками. Но это ничего: в огороде она сейчас не нужна, а позже, как начнёт поспевать черешня, дед её выставит на задний двор, чтобы отпугивать там прожорливых скворцов.

Ариша дважды поранила одну и ту же коленку, дважды поссорилась с Людкой насовсем и столько же раз помирилась с ней.

Обнаружился котёнок Мурки — всего один, зато какой! Весь чёрный, как самая непроглядная ночь, без единого белого пятнышка. Как назвать, даже раздумывать не пришлось. Сразу стало ясно, что это Черныш. Ариша случайно услышала его писк на чердаке сарая и не удержалась, полезла туда, хоть бабуля с дедом и запрещали. Пока лезла, ободрала коленку, а когда спускалась — ещё и разбила, неудачно спрыгнув. Пришлось во всём сознаться, но ругать её не стали, наоборот похвалили, что честно всё рассказала, и попросили больше одной не лазить так высоко.

Вывелись цыплята: сначала у злой Пеструшки, потом у доброй Милы. И у Пеструшки один оказался не таким, как все. Не в том смысле, что рябой, весь в крапинку, не жёлтенький. А в том, что хромой. Почему-то всё время поджимал одну лапку и скакал на другой. Как ни пыталась бабушка ему выправить хромую — даже подвязывала обрывком полотна — ничего не вышло.

— Надо же, какой кульгавенький, — сказал дед, увидев, как цыплёнок скачет кузнечиком по газетке, подбирая вместе с другими крошки варёного яйца.

Так и прижилось это прозвище.

Был он, конечно, помельче собратьев, но ел охотно и тоже рос, хоть и медленно. А вот как пришло время отдавать цыплят квочке, начались проблемы. Не принимала злюка-Пеструшка Кульгавенького. Под крыло не пускала, даже клюнуть могла. Как ни старалась бабушка её умаслить, невзлюбила она своего хромого сыночка. Каждый вечер подсаживала бабушка Кульгавенького в гнездо, к остальным, и только так Пеструшка с неохотой соглашалась его принять. А наутро всё по новой: стоит один в уголочке, к кормушке не подпускают. Так и ослабел он, стал вялым. Стоял себе, прикрыв бусинки-глазки да поджав увечную лапку.

— Если и завтра так будет, попробуем подсадить его к Миле, — решила бабушка. — Она-то не с таким норовом, авось примет.

Но этого так и не случилось. Наутро Кульгавенький просто исчез. Будто его и не было. Ариша осмотрела все углы в кладовке, но даже мышиных-крысиных лазов там не оказалось. Через плотно прилегавшую к порогу дверь он тоже не мог убежать. Как и испариться в воздухе.

Ариша переживала за хромого бедолагу, но тут как раз пришло время Зорьке рожать, и Кульгавенький позабылся.

Да и всё прочее, по правде говоря, позабылось. Ведь одним утром Аришу ждал большущий сюрприз. У Зорьки родился не один, а целых два жеребёнка!

Похожих друг на друга, но всё же и разных. Оба маленькие, коричнево-рыженькие, куда мельче, чем представлялось Арише. Но один совсем уж хилый и тощий, даже жалко его стало. И у первого мордочка будто в молоко окунулась: весь нос белый, да на лбу едва-едва заметная звёздочка, не такая яркая, как у Зорьки.

Ариша прыгала вне себя от счастья, а вот бабушка с дедом хмурились.

— Слабенькие совсем жеребята. Может, и не вы́ходим.

Прозвучало это так мрачно, что Ариша перестала носиться кругом и скакать. Остановилась, задумалась, держа своего неизменного мишутку, у которого один глаз теперь был вдвое больше другого. На место отвавлившейся пуговки бабуля пришила первую попавшуюся, а Ариша и спорить не стала. Смешной стал мишутка, будто ему фингал поставили. Не настоящий, а так, понарошку.

— Выходим, конечно выходим, — заявила вдруг Ариша, не совсем даже понимая, что это означает.

Бабушка с дедом переглянулись, не сдержав невольных улыбок.

— Если помогать будешь, то наверняка, — поддержала её бабуля.

И Ариша стала помогать.

Делом это оказалось нелёгким — ставить на ноги жеребят, которые никак не желали вставать. Кормить их из соски, когда они отказывались её брать. Казалось, ни на что у них не было сил — даже попросту глотнуть молока. Тонкие, как спички, ножки дрожали, не выдерживая веса. Зорька будто волновалась, а сделать ничего не могла. Наклонится, обнюхает, ткнёт мягкой мордой в бок — на том и закончит.

Весь день они вместе промаялись, пытаясь помочь жеребятам, а на ночь бабушка надела им по флисовой попонке и вздохнула, запирая на замок сарай.

«Что же утром будет», — всё думалось Арише, и от волнения она не могла ни чаю выпить, ни улечься спать.

Бабушка это, конечно, заметила, принесла ей тёплого молока с ложкой мёда и пообещала наутро испечь блины с вареньем.

— А чтобы утро скорее наступило, надо скорее уснуть. Другого способа ещё не придумали, — усмехнулась она.

Арише ничего не оставалось, как согласиться. Хотя не помогало даже разглядывание настенного ковра. Лезли в голову всякие мысли. Уснёшь тут.

— Спокойной ночи, спать до полно́чи, смотреть на потолок, чтоб чёрт не уволок, — вспомнила бабушка свою любимую присказку.

Ариша хихикнула в подушку. Чёрта она не боялась. И сама не заметила, как заснула.

Утром, не успев открыть глаза, она сразу же подумала о жеребятах. И, не успев толком даже позавтракать, побежала в сарай. С колотящимся сердцем отворила дверцу стойла, на мгновенье прикрыла глаза ладошками, а потом всё же открыла их — как ни крути, а не нравилось оттягивать неизбежное.

Подле Зорьки лежал один жеребёнок.

— Второй ночью пал, слабенький был совсем, ничего не поделаешь, — раздался за спиной голос деда.

Войдя следом за внучкой в стойло, он положил руку ей на плечо.

Ариша в уме «два плюс два» сразу сложила, а что тут думать? Пал, значит умер. Не вы́ходили они, получается. Не справились. Почему-то вдруг вспомнился и Кульгавенький. Жеребёнок больше, он ни через какую норку мышиную не пролезет, не исчезнет просто так в запертом сарае. В такие сказки она не поверила бы, давно не малышка. И «два плюс два» сложилось повторно.

— Ну чего ты? — приобнял её дед. — Слезами, хоть и горькими, беду не поправишь. А один ведь ещё остался, ему помочь надо. Всё наше внимание теперь ему нужно.

Ариша шмыгнула носом, посмотрела на первого жеребёнка сквозь размытую пелену. Тот самый, с «молочной» мордочкой. Квёлый, лежал в уголке, подогнув под себя ножки и голову уложив на примятое сено. Тяжело дышал и даже не пытался вставать. Но всё же дышал. Вот что важно.

— Какое имя ему дашь? — вдруг спросил дед.

— Я?

— А кто ж ещё? — искренне удивился в ответ он.

Ариша крепко призадумалась. Вспомнилось, как папа ей рассказывал про коней, про их масти. Много-много разных. Не все Ариша запомнила, а те, что были, перепутались в её голове. Папа сказал, что как пойдёт она в школу и читать научиться получше, он ей купит книгу про лошадей, и тогда Ариша уж точно сама всё запомнит. И будет чётко знать, какие буланые, какие саврасые... Вот, точно. Ему подойдёт. Может, это и неправильное название. Но именно так в ту секунду захотелось Арише.

— Пусть будет Саврасик.

— Пусть будет, — согласился дед. — Ну-ка пойдём, подсобишь.

И вместе они попытались поставить Саврасика на ноги. А он одновременно был и вялый, и упрямый. Будто не понимал, как надо стоять. И зачем вообще это делать. Хотелось бы верить Арише — просто капризничал. Но нет. Даже в своей попоне он мелко дрожал, и было видно, с каким неимоверным усилием даётся Саврасику каждое лишнее движение. Ариша уже чуть было не заплакала снова, но в какой-то миг жеребчик всё же устоял. Нетвёрдо, но, как мог, держался на своих тонюсеньких ножках.

— Ты его придержи пока, а я принесу соску, — сказал дед. — Бабуле недосуг, она в огороде занята.

И Ариша, игнорируя затёкшие руки, крепко удерживала жеребёнка, не позволяя ему вновь опуститься на пол. Уже понимала: тогда поднять заново будет ещё сложнее. Хорошо, что дед вернулся скоро, и тогда ей удалось напоить Саврасика молоком.

— Пей, пей, оно сил прибавляет, — приговаривала она, уверенно держа бутылку с соской.

И вроде как жеребчик начал поправляться. К вечеру стоял без всякой помощи, даже научился сам пить молоко Зорьки: соска ему больше не требовалась. Ариша ни на миг не желала уходить из сарая, пока бабуля буквально не брала её за руку и не вела за собой, чтобы хотя бы накормить.

— Не заметишь, как сама отощаешь, такого нам точно не надо, — наставительно говорила она.

Настроение у Ариши было приподнятым. Тут ещё и Мурка впервые привела с собой котёнка во двор, и оказался он не Чернышём, а Чернышкой. Она быстро научилась лакать молоко из блюдца, а потом, как угорелая, гонялась за верёвочкой, которой дразнила её Ариша. Утомившись, растянулась на крыльце, греясь щедрым на теплоту солнышком. И только все успели расслабиться, как пришла новая напасть. Кто-то забыл закрыть калитку, и Пеструшка со своими цыплятами забрела в огород. А там откуда ни возьмись — на них налетел коршун. Вот тогда-то Ариша и обомлела, глядя, как эта злюка, однажды клюнувшая её в палец, отбивалась от хищника, прыгая и хлопая крыльями, не давая ему утащить цыплят.

— Пеструшка с коршуном дерётся! — вопила на весь двор Ариша, пока бабушка спешила на подмогу, размахивая мотыгой.

Всё обошлось, и цыплята остались целы, да и Пеструшка не пострадала. Ариша подобное видела впервые и очень уж впечатлилась. На мгновение подумала, что за такую храбрость, возможно, и простит Пеструшку. Обиду на неё она держала с той поры, как та не приняла хромого цыплёнка.

Постоянно у них в деревне что-то случалось, ни на миг нельзя расслабиться. Новые события немного отвлекли Аришу от волнений за Саврасика, но забыть о нём, конечно, не дали. Следующим утром она снова спозаранку спешила в стойло.

И там — новое разочарование.

Жеребчику стало хуже. Как оказалось, у него поднялась температура, из-за чего он вновь ослабел и стал отказываться от молока. Дед поехал в райцентр за лекарством, чтобы сделать ему укол. Ариша разрывалась: хотелось то выбежать за ворота и высматривать, когда же появится дед, то быть неотлучно подле Саврасика. Не находя себе места, она всё же выбрала второе, уселась с рядом с жеребёнком, прижавшись к его худенькому боку.

— Скоро-скоро, — уверяла её бабушка в ответ на вопрос, когда же дед вернётся.

Такой ответ, конечно, не устроил Аришу. «Скоро» — понятие растяжимое. Если каша подгорает, то счёт идёт на минуты. Если ждать, пока цыплята вылупятся, то и день — очень скоро. А в случае Саврасика... Сколько он продержится без лекарства?

Арише в который раз захотелось горько заплакать от безысходности, но вместо этого она обняла своего маленького друга, вспомнив, что ему сейчас тоже тяжко. Может, и много тяжелее, чем ей.

— Живи, Саврасик. Ты только живи, — тихо приговаривала она, поглаживая его по едва начавшей пробиваться гриве. — Ты же ещё столько всего не видел. Ни двор наш, ни Пеструшку, ни Чернышку, ни луг, на котором пасётся Зорька. Подрастёшь — будем вместе гулять там. Попробуешь свежую травку, поиграешь на солнышке. А когда-нибудь... наверное, нескоро, но вдруг... меня покатаешь?

Тот её, конечно, не понимал. Но, будто почувствовав что-то, уложил голову на колени Арише и вместе с ней принялся ждать. В сарае даже днём царила спокойная полутьма, сюда почти не долетали звуки с улицы, а пахло всё так же знакомо и уютно: сухой травой, древесиной и лошадьми. Как никогда не пахнет в городе. Что-то тёплое и мягкое ткнулось Арише в плечо. Она вздрогнула, повернулась: это подошла Зорька, как бы обозначая своё участие. Наверное, ей тоже было волнительно. А вместе волноваться было всяко легче, чем по одиночке.

Ариша не заметила, как в один миг задремала, убаюканная тишиной сарая и пропущенным часом дневного сна.

А разбудил её голос бабушки, бодро сообщавший, что дед наконец приехал. С лекарством. Жеребчик всё так же лежал головой на коленях Ариши и, к счастью, по-прежнему дышал. Значит, успели. Сделали ему укол.

И Саврасик стал жить. Твёрдо стоять на ногах, крепнуть, расти. Подавать голос — по-детски высокий, как щебетание птички. Играть, бегать и с ребяческим любопытством познавать этот мир. Ариша не могла нарадоваться, глядя на своего нового, но уже такого дорогого сердцу друга. Кто бы мог подумать — жеребята, они же совсем как дети. Не отличить. С той разницей, что в школу Саврасику идти не придётся.

— Вот видишь, как хорошо всё получилось, хоть и трудно поначалу было, — сказала Арише бабушка. — Без тебя бы, может, и не справились мы. Столько внимания нужно Саврасику. А ведь и со Светкой точно так же. Она тоже родилась маленькая, слабенькая. Торопыжка. Ждать не хотела, решила мир поскорее увидеть. Вот и пришлось её выхаживать, совсем как Саврасика. Но и она подрастёт, окрепнет, станет тебе доброй подругой — куда ж денется.

Ариша задумалась. Теперь-то она, кажется, поняла. И как будто расхотелось обижаться на маму с папой. Нелёгкое это дело — выхаживать таких маленьких! Раньше Ариша думала: вот лежала бы я, как Светка, в колыбельке, а меня бы только на руках носили да умилялись. Теперь же — ни за что. Намного лучше, когда сама умеешь и есть, и ходить. Да ещё и помогать всем вокруг успеваешь. Здорово это — быть старшей. Цыплят и котят она любит ведь, в Саврасике и вовсе души не чает, отчего бы и Светку не полюбить?

И от этой мысли стало легко на сердце.

Позабыв о былых горестях, Ариша резво побежала через весь луг туда, где паслась Зорька вместе с Саврасиком.

Пожалуй, самым богатым на воспоминания выдалось это лето. И грустное, и весёлое, но всё же — ярчайшее. Помимо прочего Ариша успела и в речке не раз искупаться, и спелой черешни объесться, и увидеть, какими большими — но всё же не взрослыми — стали за прошедшее время цыплята, Чернышка, Саврасик. Когда подошло время уезжать, прощаться с ними решительно не хотелось. Ариша даже украдкой пустила слезу — настолько тяжело было расставаться с деревней, к которой заново привыкла и прикипела душой.

Но стоило появиться родителям — и надо же, с подросшей, хоть и пока маленькой, Светкой — Ариша мигом поняла, как она по ним всем соскучилась. И вспомнила, как ей хочется в школу. В новом платье с передником, с огромными бантами и красочным букварём в портфеле. С мамой за руку — но только до школьных ворот, она ведь уже большая.

Об этом всём размышляла Ариша, пока обнимавшая её мама счастливо приговаривала, как она изменилась за лето; как выгорели на солнце волосы, зарумянились щёки и зазолотились на щеках веснушки — брызги солнышка, что так любила видеть Ариша в отражении зеркала.

— Лето вон как быстро пролетело, оглянуться не успели, а до следующего — всё равно что трижды по лету, совсем немного, — подбодрила её бабушка на прощание.

Звучало, конечно, как много, но бабуле всё равно искренне захотелось поверить.

Уезжая, Ариша самым последним обняла Саврасика, а затем долго махала всем рукой из окна отцовской «копейки». Махала всем, а смотрела только на друга, с которым так мало довелось побыть вместе. И правда, не успела оглянуться... Но о грустном думать не хотелось. Ведь лето ещё не раз наступит.

Впереди расстилалась вся жизнь.