Вопрос веры (джен)

Благодаря чрезмерно любопытному, болезненно нервному и ужасно крикливому Камилло, младшему брату городского старосты, весть о том, что в окрестностях Енернадада объявился драконий всадник, разнеслась по округе так скоро, что кардинал Козимо едва-едва успел вмешаться до того, как сия и без того немаленькая проблема осложнилась чьей-либо смертью.

Кого-то удалось утихомирить кроткими увещеваниями и воззваниями к вере, кого-то — подробными рассказами о природе драконов, о чём Козимо имел представления лишь из книг. Пыл некоторых идейных вдохновителей особой глупости в виде похода со всем имеющимся в Енернададе оружием на дракона сумела поумерить лишь угроза предать наиболее громких зачинщиков решительных действий анафеме. Неугомонного и слишком уж загостившегося в Енернададе племянника Козимо, Джуллиано, кажется, куда более воодушевлённого возможностью повстречать настоящего дракона, нежели испуганного вероятностью мучительной смерти, пришлось запереть в крипте во избежание необдуманных (или, что было ещё хуже — хорошо обдуманных, но откровенно самоубийственных) действий и, так как страха перед анафемой, как и перед драконом, Джуллиано не испытывал, пригрозить, что, в том случае, если Джуллиано самовольно выберется из крипты раньше времени, кардинал Козимо напишет письмо своему дражайшему брату, отцу Джуллиано, обо всех ранее сокрытых от сурового отцовского взора прегрешениях племянника.

К концу этого тяжёлого разговора — скорее уж, пламенного монолога, изредка перебиваемого возгласами особенно обеспокоенных горожан — у кардинала Козимо раскалывалась голова, и он чувствовал, что ещё час, и ему станет совершенно безразлично, сожжёт разозлённый дракон Енернадад вместе с обителью или нет, но то ли речь оказалась достаточно пламенной и убедительной, то ли его, Козимо, авторитет как ординария Енернададской провинции был достаточно крепок, то ли угроза анафемой показалась более пугающей, нежели смерть от огня из пасти дракона, то ли пламенности речи Козимо, крепости его авторитету и весомости его угрозам придавала гвардия за его спиной и сдержанные кивки городского старосты... В любом случае, к концу всего этого множества слов воинственный пыл толпы несколько поугас, а в душе Козимо забрезжил лучик призрачной надежды, что возникшую в окрестностях Енернадада проблему удастся решить миром.

Когда народ, наконец, разбрёлся по домам, кардинал Козимо позволил себе с некоторым облегчением выдохнуть и, наконец, всерьёз задумался над тем, что же делать дальше. С драконом, что находился едва ли не у самых ворот святой обители и славного города, выросшего вокруг её стен. С толпой, что назавтра — или даже раньше — могла вновь взвиться, взреветь не хуже разгневанного дракона и натворить глупостей, что могли бы стоить жизни целому городу.

Кардинал Козимо, боясь, что ухудшение головной боли застанет его на виду у всех, шагнул под крышу храма святой Розиты. Того, чьим несменным настоятелем он являлся последние пятнадцать лет. В тени каменных сводов стало чуточку полегче. Козимо прошёл вдоль седилий к видавшей виды каменной винтовой лестнице и поднялся по ней, чтобы свернуть к ряду монашеских келий и привычно быстрым шагом добраться до своей. В келье Козимо обессиленно рухнул в кресло перед шахматной доской, подаренной ему ещё покойным дядей-понтификом, и обхватил потяжелевшую голову руками.

Кардиналу Козимо безумно хотелось выпить хотя бы чашечку того чёрного напитка, что был популярен у язычников на юге и несколько облегчал приступы мигрени. Только вот зёрна, купленные в прошлом году, уже закончились, и было непонятно, привезут ли вновь те купцы свой товар в Енернадад...

Что же... Наверное, не стоило даже думать сейчас об этом спасительном напитке.

Следовало поскорее решить, как быть дальше, а не заниматься потаканием маленьким страстям, напомнил себе кардинал Козимо, взглянув на расставленные на доске фигуры. Следовало выиграть и эту партию в своей жизни. И желательно — не пожертвовав ни одной из своих фигур. А для этого необходимо было убрать фигуры с доски прежде, чем они, поддавшись губительному желанию ходить самостоятельно, испортят игру и погубят себя и игрока.

Кардинал Козимо почти нерешительно дотронулся до белой пешки, а потом стал одну за другой убирать с доски фигуры, чтобы составить одну из задач трактата «Отгоняющий скуку», и кардинал Козимо почувствовал как почти наяву ловит разрозненные, рассыпанные прежде бусины-мысли, и нанизывает их на воображаемую нить.

Дракон находился в нескольких часах быстрой ходьбы от Енернадада, на расстоянии слишком малом, чтобы горожане, монахи и паломники могли чувствовать себя в безопасности — это раз. Драконы такого размера могли сжигать целые города в мгновение ока, оставляя после себя лишь пепел и руины, и спасения от этого пламени не было — это два. И всё же, дракон пока не нападал ни на город, ни на обитель святой Розиты, и, возможно, и не собирался нападать впредь — это три. Судя по некоторым легендам и преданиям, долетавшим с севера, сами по себе драконы редко нападали первыми — это четыре. Однако, если кто-то имел глупость напасть на дракона или драконьего всадника, драконы становились поистине беспощадными и смертоносными — это пять. Все легенды, словно одна, говорили: голодный дракон ещё мог кого-то пощадить, мог выбрать другую жертву для ублажения собственного чрева, но испуганный дракон — не щадил напугавших его никогда.

Кардинал Козимо замер с белым слоном в руке. В голове кардинала уже не впервые за сегодняшний день мелькнуло осознание — нельзя было не только идти к дракону и его всаднику с оружием, злостью или страхом. Нельзя было идти и толпе. Вероятно, не следовало брать с собой вообще кого-либо — ибо напугаться мог не только дракон, но и его всадник. И кардинал Козимо понял окончательно — для того, чтобы переговоры с драконьим всадником прошли успешно, он, кардинал Козимо, должен был идти один. Безоружный, одинокий и защищённый лишь своими верой и надеждами. Верой, которой в нём всегда было слишком мало, и надеждами, которые он уже слишком давно презирал в других, словно надежда не признавалась церковью одной из величайших добродетелей.

А ещё, как бы кардиналу Козимо ни хотелось оттянуть неизбежное — идти следовало прямо сейчас, не дожидаясь, пока пройдёт головная боль. Идти сейчас — пока толпа, несколько успокоенная утренними увещеваниями, не взревела вновь. Пока пламя ненависти, рождавшейся из страха, не разгорелось в полную силу.

Кардинал Козимо медленно поднялся из кресла, сменил ставшие в каком-то смысле едва ли не продолжением его кожи кардинальские пурпурные одежды на сутану попроще — ту, в которой он, подобно всем карлианцам⁽¹⁾, посвящал каждый четверг делам милосердия: навещал больных, находил место и призор сиротам, подавал милостыню бедным вдовам, странникам, что стекались в Енернадад со всех уголков необъятного мира... Эта сутана напоминала Козимо, что он был не только кардиналом, не только ординарием Енернадада, но и монахом. Служителем небес и церкви, а не только верным рабом своей семьи.

Эта сутана напоминала Козимо о том, ещё полном всяческих идеалов и чаяний, юноше, которым он был когда-то давно, когда, едва успев выпорхнуть из семинарии, присоединился к карлианцам, которых теперь возглавлял. Забавное стечение обстоятельств — один из семьи Кастеллано во главе карлианцев, с которыми вечно враждовали те два церковных ордена, что были когда-то основаны другими представителями семьи Кастеллано.

С тех пор утекло слишком много воды, идеалы заменило чувство долга и ответственности перед доверившимися кардинальским одеяниям, чаяния уступили место расчётам и рассуждениям, а вместо обжигающе горячего уголька в своей груди Козимо давным-давно чувствовал холодный камень, который совсем не болел. Лишь тянул куда-то вниз.

Кардинал Козимо повесил через плечо сумку — ту, в которой, по обыкновению четверга, лежали три простые рубашки и ячменный хлеб, надрезанный на шесть частей, — огляделся по сторонам и, подумав немного, взял с полки две книги, в которых были переведённые на майнодийский язык кратхонские легенды о драконах.

Покидать келью не хотелось мучительно. Хотелось позволить себе прилечь. Быть может — даже приласкать толстую рыжую кошку, что, вероятно, чувствовала себя хозяйкой монастыря.

Но Козимо, запретив себе поддаваться этому искушению, вышел из кельи, закрыл на ключ дверь и спустился вниз. В храм святой Розиты, куда он, при неблагоприятном исходе, вполне мог не вернуться. Там Козимо коснулся дрожащими пальцами левой руки холодной старинной статуи, изображавшей святую. Прочёл молитву, впервые за много-много лет вновь ощутив что-то, кроме привычных усталости и чувства выполненного долга. Что это было? Страх? Да, Козимо боялся. Впервые за многие годы боялся, ибо смерть от огня была одной из самых мучительных. Надежда? Да, Козимо надеялся... Тоже — впервые за много-много лет.

Наконец, прежде чем отправиться в путь, кардинал Козимо дал несколько поручений городскому старосте Томмазо, мужику, в отличие от младшего брата, рассудительному и не склонному паниковать раньше времени, отдал несколько приказов исполнительному и пугающе бесстрастному начальнику стражи Луиджи, а так же попросил викария, отца Валентино, прочесть те две книги о драконах, которые перекочевали из рук кардинала Козимо в руки отца Валентино, чтобы тот мог иметь хоть какие-то доводы в случае необходимости разговаривать с испуганной толпой.

Напоследок Козимо выполнил четыре земных поклона перед цветком жизни. И только потом вновь шагнул под чересчур яркое енернададское солнце.

Дорога показалась кардиналу Козимо невыносимо долгой. Когда-то давно он, быть может, и любил совершать долгие пешие прогулки, но с тех пор, как на плечи его легло управление обителью, а на голову — кардинальская пурпурная шапка, на долгие прогулки совсем не оставалось времени.

Судя по россказням Камилло, дракон должен был оказаться на южной из трёх скал, окружавших Енернадад — той, что стелилась у самого морского побережья. Знанию, полученному от сплетника Камилло, конечно, не то чтобы стоило безгранично доверять, но всё же другие горожане и вовсе не сказали ничего вразумительного, кроме того, что дракон, чёрный и огромный, как-то пролетел высоко в небе, так что приходилось довольствоваться словами Камилло и не слишком роптать.

Ноги у Козимо теперь гудели не меньше, чем голова, вновь разболевшаяся от яркого солнца, а он всё шёл и шёл. И в какой-то момент стал молиться, ибо шагать, не понимая, достигнет ли он цели своего утомительного путешествия.

Козимо, пожалуй, впервые вдруг осознал совершенно явно — он был уже далеко не так молод и не столь полон сил, как ему казалось. Годы брали своё — не только серебром в когда-то тёмных волосах. И, вероятно, промелькнёт какое-то десятилетие, и он, Козимо Кастеллано, и вовсе, станет тем немощным стариком, каковым помнил собственного дядю-понтифика.

И когда Козимо уже почти отчаялся — он увидел дракона. Громадина с чёрной чешуёй, что сверкала под яркими солнечными лучами. Дракон был ещё далеко от Козимо, но... Сердце пропустило удар. Дракон действительно был огромен. Такое чудовище легко могло не оставить от Енернадада камня на камне. Козимо остановился было, закрыл глаза. Он мысленно прочёл молитву — которую за этот день? — и, выдохнув и собравшись с мыслями, заставил себя шагнуть вперёд. И ещё раз. И ещё. До тех пор, пока не стала видна фигура драконьего всадника — обнажённого по пояс темноволосого юноши.

Он был ещё не мужчина, но всё же уже не совсем мальчишка — должно быть, лет восемнадцати-двадцати. Находился в том прекрасном возрасте, когда всё уже словно становится по плечу, а жизненный опыт не слишком отравляет мечты и надежды. Он полоскал в ручье рубашку — чёрную и, кажется, рваную. Спина и плечи юноши были покрыты крупными синяками, похожими на те, что не раз появлялись раньше на спине и плечах Джуллиано, когда он умудрялся откуда-то скатиться кубарем. Кардинал Козимо шагнул вновь, ещё раз и ещё раз, и увидел, что меж синяков на спине мальчишки белели старые шрамы.

Кардинал Козимо вдруг вспомнил, как года три назад его ушей достигла весть о побеге мальчишки-принца из северного королевства Палдайн (мальчишки-принца, что был сыном королевы-кратхонки, бесстрашной драконьей всадницы и суровой женщины, нрава которой многие побаивались), а чуть позднее — о гибели в огне короля Снотвикии вместе с целой армией. Был ли юноша тем самым Марком? Кардинал Козимо почти не сомневался — он видел перед собой именно неистового палдайнского принца, о котором целые два года доносились с севера всякие небылицы, а потом, словно по щелчку пальцев, на целый год перестали, будто принц Марк Лерэа исчез, растворился в никуда.

Чёрный дракон открыл свои глаза и посмотрел на Козимо, и Марк мгновенно обернулся. Взглянул исподлобья на подошедшего слишком близко непрошенного гостя, выпрямил гордо спину. Козимо увидел, что на шнурке на шее у Марка, висел чёрный шахматный ферзь. Почему-то эта деталь вдруг показалась Козимо странно важной.

— Предупреждаю вас, что Шьямма спалит любого, кто подойдёт с дурными намерениями! — обратился к Козимо Марк, и в звонком юношеском голосе Козимо послышалось жгучее желание защититься. — И не советую вам поднимать на меня оружие!

О Марке Лерэа говорили многое. В основном — плохое. Твердили, что он вспорол горло собственному брату, безжалостно и жестоко уничтожил короля Якова, что спутался с кратхонской ведьмой, что убил язычника Дария, собственного дядю... Эти четыре слуха были, наверное, наиболее заслуживающими внимания из прорвы всех тех гадостей, что всплывали при упоминании имени Марка. Во всяком случае, Козимо, пожалуй, из всех слухов верил именно в них — ни в убитых в кратхонских землях младенцев, ни в выжженные просто ради утоления скуки поля пшеницы, ни в изнасилование королевы Ренемтеи Инайры, родной сестры Марка, Козимо, пожалуй, не верил. Хотя бы по тому, какими подробностями обрастали эти слухи.

Козимо, быть может, и сумел бы поверить слухам, стой перед ним некто наподобие Дария, которого ему, Козимо, довелось как-то дважды увидеть. Дарий был наглым, самоуверенным, и в тёмных его глазах горел огонь злого веселья, что в любой момент могло превратиться в ненависть. Дарию нравилась власть. Нравились испуганные взгляды и, вероятно, и крики боли. Нравилось внимание толпы, ужасавшейся от самоуверенных и нередко злых выходок.

Перед Козимо же стоял совсем молодой человек, уже надломленный где-то глубоко в душе, но всё же ещё не сломленный окончательно. Судя по одежде, порядком поистрепавшейся, было похоже, будто бы юноша не появлялся среди людей многие месяцы. Жил отшельником, доверяясь лишь своему дракону. И Козимо, пожалуй, мог поверить в силу его ярости и страсти, но в злом веселье, напоминавшем о том, как, вероятно, веселились демоны из преисподней.

На предплечьях Марка краснели царапины, должно быть, оставленные ветками — такие же, как и те, что Козимо много раз лично обрабатывал на руках своего неугомонного племянника Джуллиано.

Дракон, которого Марк называл Шьяммой, всё ещё не закрывал глаза и внимательно смотрел на Козимо. И от этого взгляда становилось не по себе. Должно быть, подумал Козимо, именно так, как он, чувствовали себя несчастные кролики или поросята, что должны были вот-вот стать обедом.

— Я безоружен, — сказал кардинал Козимо так ровно и спокойно, как только мог в тот момент, когда сердце его рвалось через грудную клетку. — И намерения у меня добрые.

— И чего же желает от меня безоружный человек с добрыми намерениями? — язвительно поинтересовался Марк, скривившись так, будто бы каждое произнесённое слово причиняло ему боль. — Прогнать меня из этих земель? Завладеть моим драконом? Поспешу вас уверить — я не задержусь здесь дольше, чем на пару дней!

И всё же, Марк шагнул назад, положил руку на морду Шьямме, и дракон вновь закрыл глаза, успокоенный прикосновением всадника.

Козимо смотрел на него — на мальчишку, что был младше его даже больше, чем вдвое. На негодного принца, когда-то богатая, украшенная серебряной вышивкой одежда которого теперь превратилась почти что в лохмотья. Мальчишку, драконьего всадника, что и сам напоминал дракона — дикого, нервного, раненного. И в сердце Козимо, против его воли, закрадывалась жалость — к юноше, что недавно был совсем ещё ребёнком. К раненному, который нуждался в том, чтобы кто-то ему помог. И вера — что эта помощь была раненному принцу-дракону нужна.

Козимо вдруг подумал, что, пожалуй, никогда прежде не понимал в полной мере слова «вера» — в семинарию его отправили совсем маленьким мальчиком, потому что так было принято в семье Кастеллано, чтобы один или несколько младших сыновей непременно посвятили бы свою жизнь служению церкви.

Конечно, Козимо с детства знал, что служение делу веры, как и служение семье и людям, которые оказались бы под его защитой, было его долгом. И всё же, веры в нём до сегодняшнего дня, признаться, было маловато. Он покорно слушал учителей, исполнял обеты, наложенные на него по праву рождения, он выполнял свой долг перед людьми, которые доверяли ему свои души и сегодня, кажется, доверили свои жизни. Но сейчас Козимо почему-то верил. Хотя и сам не сумел бы толком объяснить — почему.

Верил, что Марк Лерэа не желает причинять ему вреда. Потому что Марк на него не нападал. Потому дракон Марка закрыл глаза, покорившись своему совсем ещё юному всаднику.

— Я не уверен, что прогнать вас, Марк, мне по силам, впрочем, я и не желаю этого делать, — возразил кардинал Козимо, не найдя ничего лучше, чем снять с плеча свою сумку, положить на землю и отойти на шаг назад. — Я желаю лишь сохранить вверенные мне святыни целыми, а доверившихся мне людей — живыми. Возьмите сумку — там ячменный хлеб и несколько рубашек.

Марк нахмурился, шагнул вперёд, резко подхватил сумку и одним прыжком вернулся к дракону. Он открыл сумку и достал оттуда одну из рубашек, и сразу же надел её на себя. Выражение лица Марка несколько смягчилось. И Козимо увидел, что Марк благодарен ему, пусть и не может поверить в то, что с ним сейчас происходит.

Как же ты был принцем, захотелось спросить Козимо, если даже не умеешь подчинить себе собственное лицо? Козимо сам происходил из герцогской семьи, и ни у одного из его братьев, не говоря уж о дядях или отце, нельзя было прочесть по лицу каждую мысль, приходившую в голову. Как же ты был принцем, если готов довериться человеку за такую малость? Такие люди... не выживали при дворе, если не обзаводились такими острыми и большими зубами, чтобы к ним страшно было приблизиться.

Впрочем, большие и острые зубы Марка находились в пасти дракона Шьяммы — вместе с обжигающим огнём и громким рыком, что недавно так испугал жителей Енернадада.

— Давно я не надевал целой рубашки!.. — улыбка на мгновение озарила юное лицо, но в следующее мгновение выражение его стало озадаченным. — Почему вы делаете это? Вы ведь знаете, кто я, и я не верю, что до вас не дошли слухи о том, что я сделал...

Козимо хотел было промолчать, но Марк отошёл от дракона, подошёл так близко, что теперь до него можно было бы легко дотянуться. И голубые его глаза, смотревшиеся непривычно в сочетании с тёмными, почти чёрными, волосами, смотрели так пристально, так внимательно, словно ответ на недавний вопрос был самым важным на свете.

— Я верю, что вам нужна помощь, — сказал Козимо, и вдруг почувствовал, что это действительно правда.

Как и то, что теперь Козимо Кастеллано почему-то готов был поверить — Енернададу больше ничего не грозило. Марк не нападёт. Сдержит Шьямму, если дракон разозлится или проголодается. Быть может — улетит прочь. Но не нападёт.

— Готовы спасти тело и душу любому грешнику, что встретится на вашем пути, падре? — поинтересовался Марк хмуро, а потом горько усмехнулся. — Я братоубийца, знаете? И убил своего дядю. И возлёг с ведьмой, и отдал ей своё сердце, и жестоко убил короля Якова и всех его людей пару лет назад в Ренемтее. Знаете?

— Слышал, — кивнул Козимо, приготовившись слушать. — И всё же не верю, что существуют такие грехи, которые нельзя было бы простить раскаявшемуся грешнику.

И, произнеся, понял, что не соврал и сейчас. Эта мысль теперь сидела где-то глубоко-глубоко в его душе, словно вросла в неё так прочно, что сомнения других не могли убрать эту мысль из каменного сердца.

Марк же шагнул назад, словно отшатнувшись от Козимо, обхватил себя руками, словно желая согреться. Шагнул вновь вперёд, потом дважды назад... Дракон вновь открыл глаза и, в глубине его глотки родился рык, от которого Козимо содрогнулся.

— А знаете что ещё, падре? Я в этом нисколько не раскаиваюсь! — Марк начал говорить очень тихо, а закончил почти срываясь на крик, но звук его голоса всё равно потонул в новом рыке, что родился в глотке обеспокоенного дракона. — Я нисколько не жалею! И поступил бы так снова, если бы вновь оказался перед тем же выбором!

Козимо же показалось, будто воскрик этот был рёвом раненного зверя. Казалось, каждая мышца Марка была напряжена, словно перед прыжком хищника. А дракон зарычал ещё громче. Почти взревел, и чёрные крылья встрепенулись, пасть Шьяммы приоткрылась, показывая огромные острые зубы...

А в следующее мгновение Марк, вздрогнувший и словно сам испугавшийся своей злости, прижался всем телом к морде Шьяммы, заставляя дракона вновь лечь на землю. И чёрная громадина вновь легла. Послушалась, словно не вчерашний мальчишка столь по-хозяйски распоряжался ею.

— Простите, — коротко буркнул Марк, не поднимая глаза на Козимо, а спустя мгновение тишины зачастил. — Я не должен был выходить из себя — не рядом со Шьяммой. Она... начинает волноваться, когда я злюсь или... когда мне больно. Вы помогли мне, а я разозлился, как будто это вы виноваты... Простите. Я сегодня же улечу. Не беспокойтесь за город. Я улечу, когда поем и немного посплю.

Наверное, так было бы только лучше — жители Енернадада смогут спать спокойно. Не опасаясь вреда со стороны огромного чёрного дракона и его вспыльчивого всадника. Наверное, долг Козимо перед Енернададом заключался именно в этом — дать Марку улететь как можно скорее. Не останавливать. Только вот теперь почему-то Козимо не чувствовал, будто бы это правильно.

Высокая фигура Марка почему-то показалась ему будто бы меньше. Словно Марк и сам хотел сейчас оказаться меньше, незаметнее. Он стыдился своей вспышки ярости и, кажется, и сам толком не понимал, откуда она родилась.

А ведь ему попросту больно, сообразил Козимо, вот он и злится. Ему больно — вот он и взвивается раненным драконом. Рычит, показывает зубы, стремясь уклониться от того, кто безжалостно залез прямо пальцами в открытую рану. И всё же не готов укусить сразу — не того, кто всё же не нападал.

— Оставайтесь, Марк, — попросил Козимо, вдруг осознавший, что больше не боится огромной Шьяммы. — Вам надо поспать, помыться, нормально поесть. И, пусть это вряд ли окажется быстрым — вам надо успокоиться и прийти в себя. Нужно залечить свои раны хотя бы немного, иначе вы всегда будете вспыхивать, подобно сухой соломе.

Марк посмотрел на Козимо так, как, должно быть, смотрели на чудотворцев. И во взгляде юного драконьего всадника читался вопрос — правда ли Козимо верит, что ему, Марку Лерэа, можно помочь?

— Я верю, что смогу вам помочь, — отвечая на незаданный кивнул Козимо, в который раз за сегодня, осознавая, что даже не попытался соврать.

А потом, несколько запоздало, подумал — как же теперь объяснить всё жителям Енернадада?..

1) Карлианцы — один из монашествующих орденов, особо известный делами благотворительности

Вернуться к тексту