Испанский цугцванг (джен)

Монотонный тихий звук действовал на нервы. Капельки влаги сочились по стенам казематов Трибунала Святой Инквизиции в Сарагосе, капали с потолков, создавая свой особый траурный ритм, собираясь в ледяные ручейки на отсыревшем полу. Воздух здесь был тяжёлым, пропитанным страхом, потом, застарелой кровью и сладковатым запахом ладана. Впрочем, последнего было немного, ничтожное количество, не способное перебить или хотя бы сгладить все прочие. В просторном, но мрачном зале для допросов, освещённом лишь несколькими чадящими факелами и масляной лампой на массивном дубовом столе, царила гнетущая тишина. За столом возвышалась одетая в строгую рясу фигура с идеальной осанкой. Педро де Арбуэс де Эпила привык выглядеть идеально. И внутренне, и внешне. Особенно это важно было сейчас, когда его лишь недавно назначил Томас де Торквемада, главный инквизитор Кастильского королевства, в эту епархию. Тонкое, аскетичное лицо Педро с глубоко посаженными, пронзительными глазами и острым носом было бесстрастно. Но внутри горел огонь, не совсем подобающий человеку его положения. Однако Педро не мог не гордиться. Славен был путь его: от обычного священника до духовника королевы. А потом и удостоиться чести служить великой Инквизиции, мечом и огнём выжигать еретические язвы на теле Христовом. Что ж, Педро де Арбуэс верил: он рождён для этой миссии. И свои отрочество и юность не зря положил в изучении философии и теологии сперва по руководством домашнего учителя в Уэске, а затем и в колледже святого Климента. Господь готовил его, испытывал. Настало время возвратить сторицей вложенные дары. Длинные, тонкие пальцы меланхолично перебирали, поглаживали искусно вырезанные фигурки из чёрного дерева — шахматного короля и ферзя. Словно чётки в мольбе Богу. Отец — сеньор Антонио Арбуэс — много времени потратил на обучение сына игре в шахматы.

— Запомни, Педро, — часто говорил он, — шахматы проявляют всю волю и мужество играющего, убирают эмоции и оставляют только доводы холодного рассудка, определяют грани добра и зла. Жизнь — те же шахматы, учись пользоваться.

Тогда, в детстве, Педро был больше рад тому, что отец снисходил своим вниманием, чем возможностью научиться играть. Сейчас же Педро де Арбуэс думал, что и это тоже было проявлением Воли Господа. Господь с самого раннего детства указывал ему дорогу, и кто он такой, чтобы не следовать указанию Всевышнего?

Он взглянул на сидевшего напротив бледного и потного, старавшегося даже дышать как можно тише секретаря Трибунала, Хуана де Солиса. Определённо любопытная фигура — мечется между долгом и греховной жизнью. Что ж, видимо, и этот молодой человек ниспослан ему — Педро поможет, направит на путь истинный. Господь ничего не делает просто так: возможно, Хуан де Солис станет верным соратником, главным помощником в укреплении Веры и Слова Божьего. Однако пока дух его колеблется, значит, нужно сперва помочь обрести твёрдую почву под ногами. И здесь ему пригодится главная жизненная игра: шахматная доска из тёмного эбена с вкраплениями белых мраморных клеток лежала между ними непривычно пустая. Только недавно они закончили очередную партию. Хуан приятно поразил его: был близок к победе. Возможно, он просто не понимает некоторых моментов...

— Хуан, — тихий, ласковый голос Педро отчего-то пробирал до позвоночника, инстинктивно заставляя выпрямиться и быть готовым к любой неприятности — шахматы — не просто игра. Посмотри на них как на метафору реальной жизни. Битва добра и зла, если угодно — порядка и хаоса. Но посмотри на наши фигуры, — он поставил чёрного короля на белую клетку, — они бездушны, даже если игра идёт не по правилам, не смогут возразить. Жалкая замена, не думающая, не чувствующая...

Молодой секретарь мог только кивнуть, чувствуя, как бисеринки пота сползли за застёгнутый наглухо ворот рубахи. Он уже привык, что ничем хорошим пристальное внимание нового инквизитора не оборачивается. Педро тем временем, видимо, потеряв интерес к крайне скучному собеседнику, медленно поднял руку и щёлкнул пальцами. Подчиняясь молчаливому приказу, пришла в движение жизнь во всех, казалось, помещениях. Глухой скрежет засовов нарушил стылую тишину. Тяжёлая кованая дверь со смотровой прорезью отворилась, и в зал ввели группу людей. Точнее говоря, заключённых — не по своей воле пребывали они здесь. Все были бледны как смерть, в грубых, рваных и местами запачканных не то кровью, не то грязью рубахах, многие — босиком. На шеях у мужчин глухо звенели тяжёлые железные ошейники, женщины же с трудом двигались из-за колодок на руках. Робкие шаги отдавались эхом в полупустом зале. Головы были смиренно опущены, а даже если кто-то рисковал посмотреть прямо, то тут же отводил взгляд, страшась встречи с пронзительным взором инквизитора.

— Что ты скажешь про них, Хуан? — Педро поднялся, его длинное чёрное одеяние струилось, словно мрачный поток. — Вот они, наши фигуры. Живые, отдающие свои чувства. Ни один из них не чист перед Богом и людьми, каждый — носитель скверны. Однако у душ их есть шанс очиститься через боль и страх.

Он подошёл совсем близко к заключённым, окинул каждого взглядом:

— Вы все виновны, — слова отдавались в наступившей вновь тишине раскатами грома. — Ваша вина доказана, и участь каждого из вас — смерть. Но милосердие Божие готово даровать вам шанс. Он сам определит вашу судьбу. Завтра на поле, подобном шахматному, пройдёт ваше испытание. И будет ли то наказание или же очищение и снятие обвинений — лишь в руках Господа.

— Почему вы не записываете, Хуан? — внезапно обратился Педро к де Солису. — Разве не за этим вы здесь.

Хуан, спохватившись, схватил перо и свиток пергамента и принялся лихорадочно строчить. А Педро вновь обратил всё внимание на осуждённых:

— Вы все будете разделены на две группы, станете фигурами в шахматной партии, которую проведу я и де Солис (от стола послышался судорожный вздох). Всем вам нужно будет положиться на волю Господа, которую Он донесёт до вас через нас. Положиться и примириться — этим вы спасёте свою душу.

Педро де Арбуэс медленно прошёлся вдоль колонны заключённых, остановившись возле старика с длинной, спутанной и грязной седой бородой и слезящимися глазами, безуспешно пытающегося спрятать руки в обтрёпанные рукава рубахи.

— Тебя, Нико Алонсо, обвиняют в распространении языческих верований, порицающих Господа, и хранении запрещённых книг, — голос его был печален. Педро слегка наклонился к старому Алонсо, в глазах промелькнуло что-то похожее на сожаление. — Душа твоя плутает во тьме заблуждений. Что ж, думаю, сыграть за чёрную ладью будет полезно для твоей души и поможет очиститься.

Педро прошёл дальше, окидывая пытливым взглядом каждого заключённого. Следующим под определение роли попал молодой портной Хавьер, обвиняемый в насмешках над священнослужителем.

— Молодость горяча и нетерпелива, Хавьер Месабаль, — покачал головой Педро, — однако ты проявил слишком много прыти в дерзости перед лицом Святой Церкви. Наряд, сшитый тобой... — Педро вздохнул и поднял взгляд к потолку, словно даже смотреть на преступника ему было тяжко. — Скачи же, — он сделал лёгкий жест, словно отпуская на волю коня, — к своему искуплению, белый конь.

Юноша выслушал свой приговор с крепко сжатой челюстью, однако на его грязном, покрытой синяками от «допросов» лице появилась одинокая влажная дорожка.

Женщину, обвинённую в возвращении в иудаизм, назначил Педро чёрным слоном. Несчастная так и не подняла головы, в тёмном цвете которой уже поблёскивали седые пряди, дрожа всем телом. На неё Педро не стал тратить много времени, лишь сухо сообщил роль, да и прошёл дальше.

Экзекуция назначений продолжалась. Арбуэс, внушая ужас своим ледяным спокойствием каждому обвиняемому, назначал роли. Каждое слово Педро, каждое движение было словно удар плетью по измождённым телам. Заключённые, не смевшие даже поднять головы, покорно принимали свою участь, отдавшись, видимо, на волю Господа. Исключением не стала и последняя из всех — девушка с растрёпанными длинными волосами. По её бледному лицу текли слёзы, губы двигались в немой молитве. Пожалуй, её обвинения были одними из самых тяжких: соседка донесла, заподозрив в колдовстве, когда та вылечила некими травами и «наложением рук» её ребёнка.

— Твоя вина тяжела, юная Росалия, — печально и назидательно сказал Педро, дольше обычного помолчав, стоя перед ней. — Решила возвыситься силой тёмной, греховной? Посмела присвоить себе милость Господа? Гордыня поразила твоё нутро. В игре предстоящей станешь пешкой белой — самой обыкновенной, одной из многих. Это поможет тебе в смирении.

Педро де Арбуэс сделал несколько шагов назад, окидывая взглядом сломленных людей, которые в его глазах уже стали шахматными фигурами. Печально покачал головой, словно сожалея о том, что приходится делать. Он поднял руку и, поправив тяжёлый серебряный крест, висевший у него на груди, смиренно произнёс:

— А теперь идите и используйте эту ночь для молитвы — просите Господа очистить вас от скверны.

А затем его голос изменился, в мягкость отчётливо вплелась сталь, хлестнувшая по вздрогнувшим людям:

— Увести!

По его нетерпеливому знаку стражники бесцеремонно потащили несчастных вон.

— Сеньор, — робко проблеял несчастный Хуан, — дозвольте спросить, почему именно я?

— Из всех присутствующих вы более или менее сносно играете в шахматы. Когда не трясётесь, — равнодушно, не поворачиваясь, бросил Педро. — Не хотелось бы омрачать волю Господа неуместным раздражением на особ, не знающих, как ходят фигуры.

Мыслями Педро де Арбуэс был уже за пределами стен каземата — там, где на ровном лугу ремесленники под чутким взором стражников уже заканчивали постройку низкого длинного помоста, разделённого на квадратные участки в полном соответствии с шахматным полем. И он совершенно не обращал более внимания на своего секретаря. А Хуан продолжал усердно скрипеть пером, закрепляя слова инквизитора на пергамент и в истории. Каждое слово, да что там — каждая буква давалась с неимоверным усилием, словно перо было каменным. На краешке сознания билась мысль: «Только бы не поставить кляксу!» И опасаться этого были все основания: сеньор Педро умел наказывать неудачников. «Живые шахматы... Смерть... Наказание… Воля Господа...», — мысли путались, словно разум, напитавшийся пронизывающим холодом, царившим здесь, отказывался служить. Хуан ненавидел эту работу. Ненавидел все её составляющие: и сырой холод казематов, и пропитанный страхом и болью воздух, и необходимость записывать приговоры, обрекающие людей на мучения. А ещё он боялся собственного сознания, без труда дорисовывающего ему пытки, свидетелем которых, по счастью, в действительности не был. Однако больше всего он боялся хладнокровного фанатизма, горевшего в пронзительных глазах Педро де Арбуэса, и абсолютной власти, которой тот был наделён в епархии.

* * *

Утро было под стать настроению Хуана — такое же серое и мрачное. Хотелось закрыться дома и не вылезать, однако если он не явится на службу, то может статься, что окажется среди тех же живых шахмат. Уж обвинение сеньор Педро точно сможет придумать. В витиеватости речи и раздувании мельчайших поводов до проблем божественного масштаба ему не было равных.

Шахматы — Хуан поёжился. Предстоящее испытание (вернее было назвать это казнью — в намерениях сеньора Педро не приходилось сомневаться), казалось, комом стояло в горле, вызывая подступающую к горлу тошноту. Мысли Хуана метались затравленной дичью. В висках стучало: «Почему я?» Вчера сеньор Педро уже дал ответ, унизительный и безжалостный: «Сносно играете, когда не трясётесь». Он не хотел играть судьбами людей. Он всего лишь записывал решения других и в жизни не хотел решать сам что-то подобное. Подобные игры и вовсе казались кощунством. Горьким клубком перемешались внутри стыд и страх. Он, Хуан де Солис, сын обедневшего идальго из Уэски, в свои двадцать три года оказавшийся в каком-то тупике, словно в одной из клетей каземата, где приходилось трудиться во славу Святой Инквизиции. Хуан боязливо оглянулся: вдруг кто по лицу прочитает греховные мысли, что посетили его вновь. Многие были бы рады, да, подобному развитию событий — для молодого человека его статуса это отличный шанс. Однако мечтавший ранее о тихой карьере нотариуса и спокойной жизни Хуан не принадлежал к их числу. И всё же сам, собственными руками поместил себя в этот ад.

Обыденная и горькая история. Его семья была счастливой обладательницей небольшой фермы под Уэской. Мирный край и счастливое семейство. Им просто не повезло, как и многим, хотя отец считал это карой Господней. Неурожаи — не один-два, а несколько подряд, болезни скота, вынужденные долги перед местным сеньором сделали своё дело. Землю пришлось продать почти за бесценок. Отец, дон Альваро, сломленный навалившимся, уставший выкарабкиваться из жизненных неурядиц, да ещё вдобавок и мучимый обнаружившейся подагрой, предпочитал просиживать целые дни у очага, вспоминать былые времена и молиться о прощении. Мать, донья Инес пыталась прокормить Хуана и двух его младших сестёр единственным доступным способом — шитьём и стиркой для знатных горожан. Её руки стремительно грубели, глаза слепли, а спина сгибалась, превращая красавицу Инес преждевременно в старуху. Хуан не мог на это смотреть. Все мечты об университете остались в далёком прошлом. Работа секретарём стала единственной возможностью для выживания не только его, но и родных. Она давала хоть какое-то, пусть скудное, но регулярное жалованье, кров над головой в тесной каморке при архиве, но, главное, статус. Эта служба была ступенькой к возвращению в средний класс. Хуан мог поддерживать семью, оплачивать лекарства отцу и даже удавалось подкопить на приданое для сестёр. Может, удастся выдать их замуж за приличных людей. Но и для этого нужен был определённый статус. Это, а ещё мысли о голоде и позоре, если он не удержится и потеряет с трудом полученное место, было хуже ночных кошмаров, посещавших его на постоянной основе. Хуан знал, что должен терпеть — второго шанса на приличную должность у него не будет. И он терпел запах страха и боли, бесчеловечные приговоры, взгляд тёмных глаз сеньора Педро. На одной чаше весов было его терпение, на другой — выживание родных. И Хуан знал, какая чаша перевешивает.

Перевешивала. В данный момент его терпение подвергалось серьёзному испытанию: вчера он вновь увидел среди заключённых Росалию, юную цветочницу, жившую неподалёку от его родных. Признаться, когда он впервые узнал, что Росалию обвинили в богохульстве, неподобающем поведении в церкви, он в отчаянии впервые за несколько последних лет обратился к Господу. Он молился, молился всю ночь, чтобы Росалия вышла из казематов невредимой. Ведь такое редко, но случалось. Хуан знал, что по большей части обманывает сам себя, но иначе он совсем бы отчаялся. А вчера его надежды почти погибли: едва услышав про шахматы и увидев Росалию среди будущих «фигур», Хуан оказался отчаянно близок к бунту. Но не посмел... Лица родных встали перед ним, заставив стиснуть зубы и даже не смотреть в сторону цветочницы. Сегодня же он осознал ещё одну ужасную мысль: ему придётся в прямом смысле управлять судьбой Росалии. Её жизнью или смертью — вчера сеньор Педро изволил сообщить ему, что тот будет командовать белыми. Да, не об этом он мечтал.

Всё должно было быть по-другому! Они с Росалией уже успели обменяться первыми робкими знаками внимания. Она даже приняла, в конце концов, его неуклюжие ухаживания, и Хуан даже подумывал, что, возможно, его женитьба не станет дополнительной тяжестью на плечах. Ком в горле стал совершенно невозможным, заставляя практически задыхаться. Хуан вспомнил их первую встречу на Пласа-дель-Пилар, где Росалия продавала гвоздики, розы и веточки жасмина. Несколько цветков были вплетены в её длинные шоколадные волосы. Её звонкий смех вместе с журчанием расположенного неподалёку фонтана создавал настоящую музыку, а глаза, цвета расплавленной карамели, светились нежным теплом. Тогда он так и не решился заговорить с ней, лишь смотрел и смотрел, заставив сначала Росалию засмеяться, а потом вдруг резко появившийся румянец выдал её неожиданное смущение. Хуан стал бывать там часто, даже без всякой надобности. Не скоро решился он заговорить, но после того стал достаточно быстро помогать. Как мог — приносил ей иногда пергаментные обрезки для упаковки цветов, приносил воды для её растений. Росалия втайне подложила ему раз или два в сумку веточку розмарина. Приносит удачу, так она сказала. Сколько розмарина нужно принести сейчас в эти стены, чтобы выжить?

Поглощённый тягостными мыслями, Хуан всё же не забывал шевелиться: должен. И вскоре уже оказался на предстоящем месте казни — луг перед дворцом Альхаферия⁽¹⁾. Помост, выкрашенный в чёрно-белую клетку, уже был готов. Границы клеток были неровные, краска потрескалась, нанесённая, очевидно, на непросохшее дерево, однако шахматное поле прекрасно угадывалось в этом сооружении. Хуан вдохнул — и его вновь затошнило. Пахло краской, цветами и хвоей. Каждый аромат по отдельности был чудесен, но, смешиваясь воедино, они превращались в непереносимую вонь. Впрочем, так могло казаться только Хуану — остальной люд, уже собиравшийся по краям помоста, по периметру которого стояли солдаты, отгоняя слишком ретивых, не слишком-то выказывал неудовольствие. Хуан огляделся — люди стояли поодиночке и группками, некоторые даже отхватили себе местечко на возвышениях, чтобы лучше видеть предстоящее зрелище. У одних были серьёзные и сосредоточенные лица, кто-то хмурился, а иные улыбались и шутили. Точно пришли на празднество. Впечатление праздника усиливали и торговцы с лотками еды, снующие то тут, то там. Их весёлые возгласы разносились далеко вокруг. Внезапно Хуана это сильно разозлило: как могут не видеть очевидного — происходит чудовищное действие, игра живыми людьми... Конечно, не их же близкие станут фигурами в циничной затее.

Педро де Арбуэс в своей привычной, повседневной мантии восседал в кресле на отдельно сооружённом возвышении. Он взглядом нашёл Хуана и радушно кивнул ему, рукой указывая на такое же сооружение напротив, очевидно, предназначенного для второго «шахматиста». Хуану ничего не оставалось, как последовать указанию и занять уготованное место. Как только он взобрался на постамент, сеньор Педро встал. Его чётко очерченная фигура на фоне тёмно-серого неба казалась высеченной из камня статуей. Невольно напрашивалась сходство со статуями святых — воплощение власти и веры. Стоило ему лишь поднять руку — и негромкий гомон толпы смолк. Как и сам Хуан, люди боялись сеньора Педро. Некстати вспомнилось, как радовались когда-то жители Сарагосы: к ним назначили необычайно умного и спокойного инквизитора. Первые же проведённые аутодафе, впрочем, наглядно показали: сеньор Педро спокойно и расчётливо выносит смертные приговоры. А его знаменитый ум способен зацепиться за малейшую провинность.

Педро де Арбуэс окинул взглядом всё место действия, подробно оглядев собравшихся зрителей, и заговорил. Его голос, такой же чёткий и размеренный, как и весь он, разнёсся над лугом:

— Жители Сарагосы! Сыны и дщери Святой Матери Церкви! — паузы в речи ложились, словно камни, проникая в души слушающих. — Вы собрались здесь не для праздных сует, игрищ и забав. Ныне состоится Правосудие и милосердие Господа нашего от лица Святой Церкви.

Он простёр руки над шахматным полем:

— Сейчас пред вами предстанут те, чьи души заблудились во тьме скверны и ереси! Взгляните получше на эти лица, запомните, как грех уродует саму суть человеческую. Каждый из них — преступник, уличённый в тяжких преступлениях против Господа и Его Церкви. Согласно законам, человеческим и небесным, им полагается смерть. Через неё они приняли бы своё искупление. Но Господь милостив и дарует им шанс очиститься при жизни.

Педро обратился к стражникам, голос его звучал будто бы с сожалением, но Хуан, успевший изучить главного инквизитора, не обманулся: не сожаление то было, а предвкушение:

— Введите прокажённые души!

Заключённых, одетых в грубые рубашки чёрного и белого цветов, вывели. Казалось, они стали ещё более измождёнными и потерянными, чем вчера. На груди, прямо над сердцем, у каждого был нарисован соответствующий назначенной роли символ. Росалия стояла среди других «фигур» растрёпанная и испуганная. Её лицо по-прежнему было мертвенно-бледным, однако выражение глаз изменилось: в них загорелся упрямый огонёк. Она быстро нашла взглядом Хуана — сложно не найти было, и тот сразу же прочитал в её глазах немой вопрос: «За что? Почему ты участвуешь в этом?»

Этот немой упрёк выворачивал душу. Сердце Хуана забилось быстрее, а внутри поднялась целая буря. Нет, он не допустит смерти милой Росалии! Даже сеньор Педро говорит, что он неплохой шахматист, значит, нужно приложить все усилия, чтобы выиграть и спасти Росалию! Хуан сконцентрировался и постарался взглядом передать ей, что надежда ещё не умерла. Несколько секунд Росалия смотрела ему в глаза, а затем, едва заметно кивнув, опустила голову.

А Педро тем временем продолжал:

— Вы хотите знать, как Господь явит свою волю? Она будет видна в каждом ходе каждой фигуры! Когда фигура будет взята и падёт, сметённая рукою праведной, это будет знак! Знак, что Господь не принял эту душу, не даровал ей очищение через земное испытание. Палач завершит их страдания. То же ждёт и проигравших игру — огонь подарит им искупление. Однако, если фигуры продержатся до конца партии и будут в числе выигравших, в этом знак будет милости Господа. В таком случае Святая Церковь снимет все обвинения и отправит на жизнь в молитве и аскезе!

Педро вновь выдержал паузу, скользя взглядом по побледневшим лицам зрителей. Все сохраняли молчание, поражённые, лишь руки мелькали в крёстном знамении. Хуан, пока стражники, повинуясь жестам Педро, расставляли заключённых в нужном порядке по клеткам поля, напряжённо размышлял: его задача сильно усложнилась. Он не только должен был привести свою «армию» к победе, но и проследить, чтобы за время игры Росалия не погибла от небрежного хода. Пальцы сводило судорогой, будто бы незримая шахматная фигурка, увесистая и неудобная, была зажата в ладони. Ни в коем случае нельзя было потерять её, выпустить из захвата.

— Помните же, братья и сёстры, — голос Педро стал совсем уж назидательным, будто проповедь читал, — сегодня мы все постигаем определённый урок веры и кары. Каждая фигура — предупреждение. Каждая снятая вина — напоминание о милосердии Господа. Каждая смерть на поле должна заставить ваш разум задуматься, а души — очиститься.

Он вновь посмотрел на Хуана, и тому на мгновение показалось, что и сам он стоит внизу, на одной из клеток поля. Очень неприятное, надо сказать, ощущение. Кажется, вот-вот — и его по приказу сеньора Педро стащат с постамента и отправят к другим заключённым. Однако вместо этого Педро продолжил, обращаясь к толпе:

— Мы с сеньором де Солисом не вершители судеб. Все наши решения, ходы, которые мы сделаем, продиктованы исключительно волей Господа. Мы лишь проводники. Никакие чувства человеческие не должны довлеть над нами — ни страх, ни жалость, ни любовь. Ибо мы помогаем вершить Божественное правосудие!

— Итак, — Педро де Арбуэс опустился в кресло, оправляя мантию, — давайте приступим. Сеньор де Солис, первый ход за вами. Сотворите Суд Божий, станьте истинным выражением воли Его!

Хуан вздрогнул: все взгляды внезапно оказались направлены на него. Зрители смотрели с равнодушием, любопытством или осуждением, «фигуры» — с отчаянием. Нужно было действовать. Росалия стояла на f2, трогать её Хуан пока не решался — ему казалось, что чем дольше простоит на одном месте, тем больше шансов будет. К счастью, как подумалось ему, пока на поле много фигур и ему проще. Хуан тут же смутился от этих мыслей и, лихорадочно облизнув мгновенно пересохшие губы, скомандовал хрипло:

— Пешка e2 — e4.

Девушка, стоявшая рядом с Росалией, задрожала, явно не до конца понимая, что от неё требуется. Замешкалась, оглядываясь то на Хуана, то по сторонам. Сеньор Педро, вероятно, недовольный этой проволочкой, указал рукой на девушку ближайшему стражнику. Тот бесцеремонно подскочил к заключённой и, схватив за руку, резко дёрнул вперёд.

Педро де Арбуэс со своей стороны поля слегка улыбнулся. Он подождал. Пока стражник дотащит «пешку» до нужной клетки и без колебаний сделал свой ход:

— Пешка d7 — d5

Юноша — Хуан припомнил, что звали его Гойо, обвинявшийся в хранении дома запрещённой книги, — вздрогнул и сделал несколько неуверенных шагов в нужном направлении и оказался прямо наискосок девушки-пешки на e4. Лицо его приобрело совсем уж какой-то землистый оттенок.

Хуан с силой вцепился в подлокотники кресла: этот ход ему был знаком — он часто был вынужден играть с сеньором Педро и понимал, что сейчас тот начинает разыгрывать свою излюбленную комбинацию. И если не «взять» пешку на d5, то дальше всё может пойти по накатанной к краху. Впрочем, взятие пешки тоже пока играло на руку сеньору Педро. Из двух зол выбирают меньшее, да и Росалия пока была в безопасности… Но взять, то есть фактически отдать приказ о казни… Эта мысль билась в висках, заставляя голову гудеть. Взгляд Хуана снова непроизвольно метнулся к Росалии — она стояла так неподвижно, что, если бы не хаотичные неровные движения грудной клетки, её можно было бы принять за статую. В широко распахнутых глазах был ужас от понимания, что именно должно случиться. Хуан почувствовал и ещё взгляд — так и есть, всё внимание сеньора Педро было приковано к нему. Во взгляде явственно читалось поощрение и приказание. Да, Хуан не ошибся в своих смутных предположениях: он не менее важен почему-то для сеньора Педро. Это и его испытание.

Возможно, ещё не поздно отказаться? Наивная надежда загорелась в темноте разума и тут же погасла. Что это даст? Росалию не спасёт, а его... Его погубит. Возможно, не только его, но и всех его родных. Нет, он уже не сможет спокойно сойти с этого помоста...

— Сеньор де Солис? — обманчивая мягкость голоса сеньора Педро не давала сосредоточиться, подумать, найти выход. Она торопила и гнала вперёд. — Господь ожидает. Его воля должна быть исполнена.

Нежданно возникшая было воля к сопротивлению была тут же сломлена. У него не было других вариантов:

— Пешка e4 берёт пешку d5, — произнёс, не глядя ни на Росалию, ни на жертву, которой только что подписал приговор.

Растерянная девушка-пешка, дрожа всем телом, переместилась на клетку к Гойо. И застыла, совершенно, видимо, не представляя, что делать дальше. Так же неподвижно стоял и Гойо, не пытаясь ни бежать, ни ещё как-то сопротивляться. Стражник, стоявший рядом, взмахнул алебардой и опустил её на голову несчастного. Раздался глухой стук, и Гойо, покачнувшись, беззвучно рухнул к ногам испуганно отскочившей «пешки». Тело его дёрнулось раз, другой — и замерло. Тёмная лужица начала расползаться, перекрывая краску клетки. Росалия вскрикнула и закрыла лицо руками, которыми до того безуспешно прикрывала знак пешки на груди. Другие заключённые-«фигуры» стояли в немом ужасе. Какая-то женщина в толпе, громко ахнув, прикрыла стоявшему рядом ребёнку глаза, а несколько человек вскрикнули в унисон:

— Господи помилуй!

— Внемлите, сёстры и братья! — сильный голос сеньора Педро прорезал гулкую тишину, — Сей человек испытания не прошёл, его душа не очищена. Господь показывает, что в покаянии не будет толка. Истинно говорю вам: смерть — не конец, а начало искупления. Стража! Уберите выбывшую фигуру. Пусть палач явит милосердие и завершит начатый путь!

Тут же два стражника подошли и, ухватив распростёртое тело за ноги и за руки, потащили прочь, оставляя за собой капающий кровавый след. Девушка-пешка, ставшая невольной участницей казни, вернулась на свою клетку, испуганно глядя на пятно крови на соседней клетке. Сопровождавший её стражник не дремал: споро подтолкнул в спину, вынуждая встать на освобождённую клетку… Прямо в кровь.

Хуан вновь почувствовал тошноту. Во рту, вопреки здравому смыслу, стоял привкус крови, а нос забивался запахом меди. Отчего-то в голове пронеслось безумное совершенно сравнение: всё происходящее было чем-то средним между ярмаркой и бойней. Хуан помотал головой, стремясь избавиться от этих ощущений. Этого не могло быть, никак — слишком незначительным казалось количество крови на помосте, однако избавиться от этих ощущений никак не получалось. Ужасное зрелище — трясущаяся девушка на окровавленной клетке — стояло перед глазами. В ушах звучал глухой стук алебарды. Хуан пытался отвлечься мыслями, что спас Росалию, пусть и, возможно, ценой жизни другого. Однако получалось плохо. Хуан знал, что это лишь начало. Сеньор Педро, ничуть не выказывая сомнений, подставил под удар «пешку», прекрасно зная, что Хуану придётся её «взять». Первая казнь на поле свершилась руками Хуана, ему отныне предстояло с этим жить. И продолжать играть.

* * *

Игра продолжалась. Тошнотворный запах крови, смешивающийся с запахом дешёвой краски и свежего дерева, усиливался. Каждый ход, казалось, рвал душу Хуана — он определённо это чувствовал — на сотни маленьких частей. Внутри полыхало пламя, сравнимое, вероятно, с адским — страх за Росалию, стыд перед другими «фигурами» смешивались с ненавистью к сеньору Педро, системе и себе. Концентрироваться на партии становилось всё сложнее и сложнее. Поле равномерно покрывалось пятнами крови, над некоторыми уже вились стайки мух. Хуан кое-как сумел заставить себя не обращать внимания на неизбежные потери. Это было трудно: заключённые в полной мере осознали, что грозит им во время этой игры, и реакция не заставила себя ждать. Звуки — плач, стоны, визг алебард и клинков разносился над помостом. Девушки и женщины чаще всего молили о пощаде, их приходилось буквально насильно подталкивать, а то и волочить стражникам к нужной клетке, когда ноги отказывались держать их. Но и заключённые-мужчины не могли сдержаться. Правда, они чаще всего посылали проклятия как в сторону Педро, так и в сторону Хуана. Последний знал, что никогда в жизни не забудет ни слов этих, ни некоторых моментов игры…Все они, казалось, навсегда отпечатались в его памяти, лежали на самом видном месте.

Вот Ферзь на f6. Красивую молодую женщину Марисоль, обвинённую в распутстве, толкали рукоятками мечей в нужном направлении. Хуан хорошо помнил её дело: смеялась и шутила с женатым соседом. Естественно, нашлись те, кому это не понравилось. Да и у женщины, жены того самого соседа, брат служил в охране Трибунала. Он-то и донёс... А уж сеньор Педро мастерски раскрутил невинную вполне историю, и вот бедняжка Марисоль на игровом поле. Она запнулась за неровность помоста и едва не упала… Дальше её дотащили за волосы.

— Так её, чертовку! — ликующе донеслось из толпы. Хуан неприятно поразился: у кого-то это зрелище вызвало радость. Впрочем, за время игры он уже успел услышать и вздохи, и смех, кажется, какого-то юнца, одёрнутого вскоре строгой матерью, и плач. Всё это создавало чудовищную какофонию, придающую всему происходящему оттенок нереальности. Как кошмарный сон. Однако, если это и был сон, проснуться не получалось.

Юношу-рыбака, которому не посчастливилось обругать погоду и Господа во время шторма, грубо толкнули на e4. Он споткнулся, упал на колени и руки, прямо в ещё не подсохшую лужицу крови. Маленькие пятнышки, разлетевшись, заклеймили стоявших слишком близко стражников. Как будто бы окончательно проявляя их суть. Конечно же, упавшего моментально подняли и заставили стоять, утирая пот окровавленными ладонями… До конца, пока не пришёл его черёд «быть взятым», и меч не пронзил его грудь.

Росалия двигалась по полю белым призраком — да, первоначальное желание Хуана не трогать её не смогло долго продержаться. Хотя он старался, Господь свидетель: он сделал всё, что мог. В один из ходов, поняв, что следующим ходом сеньор Педро может «взять» Росалию, Хуан, скрепя сердце, велел мужчине-пешке встать на линию атаки. Да, это было нелогично: что значила потеря пешки в шахматной игре? Только то, что Хуан потратил зря ход для защиты Росалии. Если бы это была обычная шахматная партия, Хуан бы точно не стал ломать всю стратегию для таких манёвров. Однако на доске стоял дорогой для Хуана человек — и выбор был совершенно очевиден.

— Интересный выбор! — донёсся спокойный голос сеньора Педро, пробившийся через звон в ушах. Посмотрев в его сторону, Хуан заметил, как сильно сжаты губы сеньора Педро — в одну тонкую линию. Что явно указывало на недовольство. Казалось, что Хуан его только что чем-то разочаровал. Словно и он — пешка, которая только что проявила неповиновение. Ему нужно быть осторожнее... Впрочем, сосредоточиться на осторожности ему сильно мешали другие мысли.

Хуан знал: и невольная жертва, и сама Росалия прекрасно поняли, что произошло — жизнь поменяли на жизнь… В глазах Росалии мешался ужас с отвращением и странным пониманием. Словно она видела огонь внутри него, видела его муку. И прощала. Это прощение было хуже любого обвинения, любых выкриков ненависти с поля. Хуану оставалось только молиться, чтобы перед ним больше не стал столь жуткий выбор.

Напрасны были надежды. Страх возможной ошибки — роковой, может статься, — выматывал. Он затуманивал, отуплял разум, лишал возможности нормально думать. И, конечно же, ситуация повторилась: он едва не подставил Росалию под удар — классическая вилка на две фигуры. Нет, на две человеческие жизни. И только чудом заметил и вовремя увёл Росалию из-под удара. Опять принеся в жертву другого человека. После этого случая Хуан и сам не заметил, как его мольбы приняли совсем иную тональность: он не молился больше о выигрыше, не просил не допустить ситуации с выбором вновь... Нет, он молился, чтобы Росалия просто дожила до конца игры. Дальнейшее смазывалось, расплывалось. Хуан не мог думать о будущем, осталось только здесь и сейчас.

Хуан не понимал, сколько уже прошло времени. Сколько уже они играют. Но внутреннее чувство подсказывало, что партия, возможно. Может прийти к своему закономерному концу. Победе одной стороны. И несмотря на все усилия Хуана, «чёрные» заметно опережали «белых». Сеньор Педро виртуозно расставлял ловушки, жестоко играл, спокойно жертвуя «фигурами». Его, казалось, вовсе не трогали ни слёзы, ни стоны... Хотя почему, казалось? Хуан был уверен, что так оно и есть — сеньор Педро не знает жалости в своём служении. А все человеческие проявления заключённых — всего лишь досадные помехи на битве Господней.

— Шах, — это слово, спокойно произнесённое сеньором Педро, стало для Хуана громоподобным. Он растерянно смотрел на поле, пытаясь осмыслить что сейчас произошло.

А сеньор Педро удовлетворённо продолжил:

— И мат в два хода.

Он сделал странный жест, словно смахивал невидимые фигуры с невидимой доски. От этого жеста Хуан будто начал проваливаться куда-то. И если бы не сидел — точно повалился бы. Казалось, что его молитвы дошли до Господа — Росалия жива. Пока жива. Отчаяние наваливалось могильной плитой: проиграл. Он посмотрел на Росалию — та стояла неподвижно, не поднимая головы, руками крепко вцепившись в полы рубахи. Сейчас она казалась не привидением, а, скорее, куклой, сломанной куклой.

Педро, напротив, поднялся. Вся его фигура сияла торжеством:

— Сёстры и братья! Господь явил свою волю. Хаос и скверна почти повержены, проигравших ждёт огонь очищения. Тех же, кого Господь отметил милостью своей, — он обвёл взглядом оставшихся «чёрных», — ждёт дорога в монастырь на долгое послушание. Уводите! — кивнул стражникам.

Стражники схватили выжившие «фигуры», сразу же грубо разделяя на две группы. Первым — белым — связали руки и потащили прочь. Как раз мимо помоста, где до сих пор сидел оцепеневший Хуан. Когда Росалию провели мимо, она всё же подняла голову и посмотрела в глаза не посмевшему отвести взгляд Хуану. В её глазах не было страха, лишь усталая обречённость. Совершенно пустая улыбка коснулась кончиков губ и угасла. Росалия слегка качнула головой, словно пытаясь отговорить Хуана от чего-то. От открытого бунта? Правда, Хуан и не был способен, как и раньше, сейчас на что-то подобное. Единственное, на что его хватило — встать и проводить взглядом уводимых заключённых. Он знал, что в следующий раз увидит Росалию на костре — как секретарь он обязан был присутствовать.

В голове по-прежнему шумело. Совершенно противоположные ощущения накрыли его. Если во время игры внутри полыхало, сжигая всё, пламя, то сейчас его накрыло странной пустотой. Словно душа горела, горела, да и сгорела, не оставив даже угольков. Не помня себя, он спустился с помоста и очнулся вздрогнув, словно его коснулось раскалённое железо, лишь тогда, когда на плечо легла тяжёлая горячая рука.

— Вы доказали свою преданность, де Солис, — раздался вкрадчивый голос сеньора Педро. — Решения, принятые вами, тяжелы, но они необходимы были для твёрдости духа вашего. С этого момента ваша душа будет укрепляться в извечной борьбе. Прежде чем отправиться на заслуженный отдых, вам надлежит тщательно записать все детали прошедшей партии. История должна запомнить торжество Веры.

Хуан нашёл в себе силы кивнуть. «Живые» шахматы кончились. Больше у него, Хуана де Солиса, не было ни прав, ни возможностей сделать ход. Только записывать и мучительно ненавидеть себя за каждый новый штрих на бумаге, отражавший весь ужас произошедшего и приближающий Росалию к костру.

Он не знал, и, возможно, это к лучшему, что Педро де Арбуэс ещё долго оставался на поле. Много дольше, даже когда разошлись все зрители, явно стремясь уйти от страшного места. Остался один с победой и неистощимой верой. Из складок мантии он достал маленькую фигурку — чёрный король. Аккуратно ступая, тщательно обходя кровь, поднялся на игровое поле и, дойдя до центра, с короткой молитвой поставил короля ровно посередине доски. Кончики пальцев при этом зацепили кровавое пятно, и Педро брезгливо вытер руку о доски помоста. Затем посмотрел в серое небо — уже начал накрапывать дождь. Предназначение и очищение свершилось. Он начал исполнять возложенную на него Господом миссию. Игра завершилась. А вот охота на ересь только начиналась.

1) Дворец (замок) в Сарагосе, с 1485 года там располагался суд инквизиции и тюрьма

Вернуться к тексту