Из темноты (джен)

Вальдес ушёл, не добившись от своего гостя даже попытки поддержать разговор. Кальдмеер перевернул страницу и потёр глаза: было уже темно, приходилось напрягать зрение, чтобы разобрать слова священного текста. В саду за окном среди деревьев, сливающихся в одно тёмное пятно, поплыли белые клочья тумана. Золотая полоса на западе погасла, и Кальдмеер отложил Эсператию.

Равнодушие, с которым он теперь относился к своей судьбе, не позволяло ему даже дотянуться до шнура, чтобы вызвать слугу и попросить принести свечи, и он продолжал сидеть, бессмысленно глядя за окно. В отдалении раздался громкий голос Вальдеса, он что-то рассказывал, наверное, очередную байку, и на мгновение Кальдмеер забылся, ожидая услышать в ответ голос Руппи. Но адъютант уехал, даже не попрощавшись, так велико было его разочарование и отвращение к той развалине, в которую превратился его адмирал.

Кальдмеер сложил руки в жесте покорности и шёпотом произнёс краткую молитву перед тем, как лечь спать. Завтра будет новый день, ещё один в череде бессмысленных дней, похожих один на другой, и только страх перед смертным грехом не позволял Кальдмееру прервать их бесконечное шествие. Впрочем, он и так уже достаточно нагрешил и зря пытался замолить грехи. Создатель ушёл из этого мира и вряд ли слышал обращённые к нему молитвы, а мертвецы смотрели на своего адмирала из глубин его памяти, как будто из-под зелёной толщи воды.

Темнота отведённой ему комнаты дрожала и плыла, ночная тишина давила на уши, как будто нырнул слишком глубоко. Ему была безразлична обстановка; за время, проведённое в доме Вальдеса, Кальдмеер едва ли обращал внимание на то, что его окружает, а сейчас взгляд притягивал только тёмный прямоугольник окна, обведённый белым косяком.

Не спалось. Он ещё раз произнёс молитву, но из темноты выплывали лица тех, в чьей смерти он был виновен, и им не было числа. Среди них показался презрительно кривящийся Бермессер, ярким всполохом мелькнул Отто Бюнц, и Кальдмеер зажмурился, желая только одного — забыть о том, что эти люди когда-то существовали. Что он жив, когда они мертвы.

Что-то заставило его подняться. Наверное, это окно манило его, притворяясь пустой рамой. Словно святой покинул свою икону, ужасаясь тяжести грехов на представшем перед ним грешнике.

Кальдмеер подошёл, заглянул в уличную темноту, прорезанную широкой полосой лунного света, и едва не отшатнулся, когда внизу на дорожку ступила приземистая фигура. Его окно не было освещено, но не оставалось никаких сомнений в том, что его заметили. Человек внизу приглашающе помахал рукой. Перо на его шляпе заколыхалось, лунный свет блеснул на рукояти шпаги. Спуститься вниз, к незнакомцу, совершенно безоружным, не имея даже воли сопротивляться?

Вверив свою судьбу Создателю, Кальдмеер оделся и по тёмной лестнице спустился в прихожую. В доме все спали — или Вальдес, по своему обыкновению, отпустил слуг. Кальдмеер откинул засов с входной двери и запахнул незастёгнутый камзол, как будто этим жестом мог укрыться от опасности.

Что бы ни ждало его здесь, он хотел, чтобы это как-нибудь закончилось. Чтобы он мог наконец отдохнуть и избавиться от толп покойников, глядящих на него из темноты.

Позвавший его был уже здесь, у крыльца, и Кальдмеер почувствовал смутное удивление, когда понял, что это женщина в мужском платье.

— Сударыня? Вы звали меня? — спросил он, пытаясь рассмотреть лицо женщины, скрытое тенью от шляпы.

— Это вы меня звали, — ответила та низким голосом. Кальдмеер не сомневался, что у неё были причины переодеться в мужской костюм, равно как и в том, что она действительно владеет оружием, а не носит шпагу просто так.

— Я? Звал? Не имею чести быть знакомым с вами, сударыня, — ответил Кальдмеер, гадая, где мог её видеть. И её голос он раньше не слышал.

Женщина подняла голову, свет упал на её некрасивое полное лицо.

— Когда-то вы были моим идеалом, — сказала она и решительным жестом показала на тёмную громаду полузапущенного сада: — Пройдёмтесь, адмирал.

— Судя по всему, вы знаете моё имя, — произнёс Кальдмеер, когда они ступили в темноту. — Могу ли я узнать ваше?

— Нет, — отрезала его спутница. — В противном случае ничего нельзя будет изменить.

Она говорила загадками, и Кальдмееру начала нравиться эта болезненная недоговорённость.

— Я хочу вам помочь, — добавила незнакомка.

— Мне нельзя помочь, — возразил он.

— Мёртвым виднее, — не согласилась она. Выходит, она знала про то, что мучило Кальдмеера с самой "Верной звезды"?

— Мёртвые ждут меня, — сказал Кальдмеер. Возможно, женщина — только приманка, а в темноте сада таится десяток острых клинков?

— Никого там нет, — усмехнулась женщина. — Вы хотите забыть их, адмирал цур зее?

— Я хочу, чтобы это закончилось, — признался Кальдмеер.

— Когда что-то заканчивается, начинается что-то новое, — ответила она. — Я тоже боялась умереть. Я тоже шла наперекор всему, что мешало мне... Вы — простолюдин, я — родилась женщиной.

— Вы служили в армии наравне с мужчинами? — догадался Кальдмеер.

— На флоте, — коротко поправила она. — Все умрут, но вы можете пожить ещё.

— Чтобы мучиться? — усмехнулся он. — Нет, сударыня. Я хочу умереть, но, к сожалению, не могу оборвать свою жизнь собственными руками. Если хотите... — он кивнул на её шпагу.

— Ступайте за мной, — сказала она, не ответив на его предложение, которое он сам спустя минуту счёл почти что непристойным. До какого отчаяния нужно дойти, чтобы предложить даме... И Кальдмеер оглянулся на дом с тёмными окнами и не стал ни о чём спрашивать.

Они шли долго. Женщина ступала впереди, показывая дорогу, и Кальдмеер не сводил взгляда с её спины. Только потом он понял, что они давно должны были упереться в решётку сада и через калитку выйти на улицу, но вокруг не было домов, а под ногами — мостовой. Кальдмеер присмотрелся и даже не смог определить, что его окружает: стены или деревья и кусты. Он шёл в темноте, в которой единственным светлым пятном было перо на шляпе его спутницы. Женщина не оборачивалась, как будто зная, что он идёт за ней.

— Сударыня... — попробовал позвать Кальдмеер, но его голос потонул в темноте. Только бы сейчас не нахлынула волной череда знакомых лиц...

Они шли долго, и наконец Кальдмеер стал различать светлую полосу впереди. Вскоре он понял, что это светлеет перед рассветом небо: короткая летняя ночь подошла к концу.

— Мы пришли, — сказала женщина, обернувшись. Они стояли на каменистой дороге, кое-где отмеченной по обочинам чахлыми кустиками. Где-то внизу плыл туман, а над Кальдмеером возвышались стены замка.

— Монастырь? — спросил он, увидев ворота, украшенные изображением эсперы и ниже — знаком Ордена Славы.

Женщина не ответила и, обернувшись к ней, он увидел, что стоит на дороге один.

— Выходец! — в ужасе воскликнул Кальдмеер, прижавшись к воротам с изображением священного символа.

Дорога была пуста, снизу наплывала темнота, но над ней розовой полосой разгорался рассвет.

* * *

— Мой... адмирал?

На пороге кельи остановился смутно знакомый молодой мужчина.

— Кто вы? — спросил брат Ольгерд, зажав пальцем место в Эсператии, которое в этот момент читал.

— Ваш кесарь... теперь, — ответил посетитель. — Вот уже месяц как коронован. Мой адмирал, вы не узнаёте меня?

Брат Ольгерд молча покачал головой.

— Вы должны вернуться, — с горячностью проговорил мужчина. — Всё давно кончилось, а я едва вас разыскал. Ради памяти их всех... Неужели вы добровольно заперлись здесь, когда ещё можете послужить Дриксен?

— Ради чьей памяти? — переспросил брат Ольгерд. — Я помню, что были люди... Я должен... Но зачем? Кому? Какая разница, сударь? Я хотел забыть и забыл.

Посетитель собирался возразить, но брат Ольгерд добавил:

— Да пребудет с вами Создатель.

Как будто подвёл черту.