Традиции волшебного гостеприимства, или Гость из забытого прошлого (джен)

Они, столпившись, стоят и смотрят на лежащего на полу человека в чёрном плаще и белой маске.

— Надо отдать его аурорам, — говорит Артур.

— Нет уж, — решительно возражает Тонкс. — Я его притащила, хоть и невольно — мне и решать. Никуда мы его не отдадим — или, по крайней мере, не сразу. Давайте его допросим сначала.

— Тонкс права, — говорит Сириус, нехорошо щурясь. — Заодно и проверим, насколько можно доверять Снейпу. Тем более, здесь его точно никто не найдёт… давайте его в подвал пока.

Они левитируют обездвиженного и оглушённого пожирателя в одну из камер, которые в зловещем и мрачном подвале соседствуют с кладовой, и положив прямо на пол, запирают за ним покрытую ржавчиной, но все еще прочную решетку.

— Палочка, — говорит Тонкс, протягивая ту Люпину.

— Давайте посмотрим, кто это, — говорит тот — и заклинанием снимает с мужчины маску.

Им открывается красивое тонкое лицо, обрамлённое спутанными чёрными волосами.

— Мальсибер, — хищно говорит Блэк. — Старый школьный приятель.

Он смотрит на палочку в руках у Люпина и усмехается:

— Красное дерево… ну, сегодня удача тебе изменила.

* * *

Холодно.

Это первое, что чувствует Ойген Мальсибер, приходя в себя. И голова болит. И рука. И… где, вообще, он?

В глаза бьёт яркий свет. И удивительно знакомый голос говорит с злой насмешкой:

— Просыпайся дружище, мы все тебя ждем. Сам исповедуешься или предпочтешь веритасерум?

— Блэк? — хрипло спрашивает Мальсибер, моргая и щурясь, но так и не будучи в состоянии рассмотреть хоть что-то сквозь световую завесу.

— Он самый.

Как же он так попался-то? А впрочем… и хорошо. Сам бы он ни за что не решился… но как же тогда…

— Спрашивай. Я скажу.

Тот спрашивает… и не он один: звучат самые разные голоса, есть даже женский. Он не знает их… хотя некоторые, кажется, узнаёт.

— И куда же делась вся твоя высокородная гордость, Мальсибер? Помнится, в школе ты был посмелей, — говорит, наконец, с отвращением Блэк, когда Ойген заканчивает — ему просто нечего больше рассказать. — А теперь мы проверим, насколько ты был с нами искренен.

Слышится лязг, потом его берут за волосы и вливают в рот воду… хотя нет, не воду, конечно — веритасерум.

И всё начинается сначала.

Говорить… сложно. Вернее, как раз напротив — легко, даже слишком легко. Говорить очень хочется… но не даром же он в чём-в чём, а в ментальных практиках всегда был силён. И он удерживается — не называет имён, которых не хочет. А когда называет — делает это так, чтобы не навредить. К счастью, таких немного… но что они все так прицепились к Северусу? А ещё к Люциусу Малфою. Чем же они им так насолили?

— Мне кажется, он нам врёт! — громко шепчет Блэк.

— Он не может врать, — возражает ему Люпин.

— Так а кто этот веритасерум варил-то?! Не этот ли…

— Я в аврорате взяла, — осаживает его Нимфадора. — Он настоящий.

— Значит, как-то всё же сумел, с него бы сталось! — злится Блэк все так же шепотом.

Самое забавное, что он прав. Но никто ему, конечно, не верит.

Они спорят и спорят — и, в итоге, решают пока что оставить его здесь. В подземелье Блэков. И никакого министерства — а значит, и Азкабана. Какое же счастье…

* * *

Холодно.

Очень холодно — даже и без дементоров, оказывается, холод от камней проникает в самые кости. Ему дали матрас — пусть даже старый и тощий, как бок фестрала — и одеяло, и даже подушку, и миска (почему, кстати, миска? Не нашлось ничего другого, или это такая милая шутка? ) с чистой водой стоит… Но ему всё равно очень холодно — а, с другой стороны, как ещё может быть в подвале старого дома во второй половине марта? И весна-то в этом году такая холодная…

Он даже лежит не ничком, как обычно, а свернувшись клубком — так хоть и чуть-чуть, а теплее. Очень хочется выпить чего-то горячего — чаю, кофе, да просто воды, но горячей… Очень хочется согреть ноги — руки он прячет подмышками, а со ступнями так вряд ли получится, конечно, и он поджимает их под себя. И ещё почему-то мёрзнут уши — он закрывает их волосами и натягивает капюшон оставленного ему, по счастью, плаща (тот, правда, шёлковый, и толку от него немного, и всё же), но помогает это не очень.

Блэк приходит очень нескоро — отпирает решётку, ставит на пол щербатую тарелку с какой-то едой. Мальсибер не двигается и даже глаз не открывает — почему-то ему кажется, что с закрытыми теплее. Да и на что тут смотреть…

— Замёрз? — спрашивает, молча постояв над ним, Блэк.

Тот кивает и в стотысячный раз ёрзает, пытаясь сжаться ещё сильнее.

— Держи, — Блэк кидает на него сверху ещё одно одеяло.

И уходит.

Одеяло толстое — толще того, что есть у Ойгена сейчас — и шерстяное. Мальсибер кутается в него тут же — сперва в него, потом, поверх, в то, что было тут прежде, а поверх ещё в плащ. Так и вправду теплее — и ему, наконец, удаётся согреться достаточно для того, чтобы заснуть.

Просыпается он снова от холода: никакого одеяла не достаточно в этом сыром холодном подвале. И хочется есть — он крайне неохотно встаёт и приносит на матрас обе посудины. Его небогатую трапезу составляют кусок хлеба, тушёная фасоль и какие-то овощи с покрытыми омерзительным замёрзшим жиром кусками баранины — вполне прилично, но совсем недостаточно, чтобы отогреться. Тем более, всё такое же холодное, как и воздух вокруг. Но он ест, морщась от отвращения, когда кусочки стылого бараньего жира попадают ему на язык, а потом и пьёт — и снова ложится, дрожа от холода и сворачиваясь как можно более плотным клубком. Голова ноет, из носа уже течёт, саднит горло — конечно же, он простыл. Это не страшно, конечно, но противно и неприятно.

Он чихает — трижды подряд, и, отыскав в кармане платок, сморкается. Платка надолго не хватит… но он же волшебник, как, собственно, он вообще мог подхватить простуду? Так не должно быть… это нечестно! Он в Азкабане… сколько? Тринадцать лет просидел — и только потом заболел. А тут сколько прошло — сутки? Двое? Бастет, как же тут холодно… Он снова чихает, на сей раз дважды, и, шмыгнув носом, закашливается.

— Ещё один сопливый, — слышит он насмешливый и, кажется, пьяный голос. — У вас там все такие? Фирменный стиль Cлизерина?

Блэк. Ну да. Ну его… Как удачно, что сейчас Ойген лежит к нему спиной.

— Эй, вставай давай, — говорит Блэк. — Я тебе не домовой эльф еду приносить. Сам на кухню поднимешься и поешь. Но только дёрнись — я тебя мигом прикончу. Давай, поднимайся!

Мальсибер послушно садится, оборачивается на него и смотрит с некоторым удивлением.

— Ты меня на кухню позвал, или мне померещилось?

— Вставай давай! — Сириус пьян, и достаточно сильно. Но палочку в руке держит твёрдо. Да куда ж мне бежать, что ты, Блэк… я бы и вовсе никуда не пошёл отсюда, была б моя воля, меня после нашей милой беседы только Авада одна и ждёт… правда, боюсь, не сразу. О-очень не сразу.

Он встаёт, но одеяла не отпускает — Блэк говорит удивлённо:

— Ты правда замёрз, что ли?

— Конечно, замёрз, — кивает Мальсибер. — Тут холодно и сыро, как в склепе. Я ног не чувствую.

Он снова чихает, хлюпает носом, закашливается — и смеётся.

— Извини, — он вновь высмаркивается в платок. — Самому смешно. У тебя нет перцового зелья?

— Не знаю. Может, и есть где… я не собираюсь тебя лечить! — Блэк словно бы вспоминает, что должен сейчас возмутиться — и только потом возмущается. — Стой, — говорит он тут же. Подходи вплотную, надевает ему на шею тонкую серебряную цепочку и застёгивает — та короткая, почти что под горло, и очень холодная. Мальсибер глядит вопросительно, и Сириус поясняет довольно: — Подарок от славного дома Блэков тебе на прошедшее Рождество. Ну, или на любое другое из… сколько ты их пропустил?

— Пятнадцать, — недоумённо говорит Ойген, натягивая цепочку, чтобы её рассмотреть. Она выглядит как шнурок — простой серебряный шнур, тонкий и светлый. — Можно спросить, в честь чего?

— А это на случай, если тебе вдруг захочется сделать глупость и навредить, к примеру, щедрому хозяину дома, или кому-то из его гостей, у тебя есть великолепный шанс узнать, как это — когда перехватывает дыхание. Придушит она тебя просто, — усмехается он.

— Понятно, — мирно кивает Ойген. — Хорошая вещь. Полезная.

Он снова чихает и трёт нос — Блэк разворачивается и идёт прочь из подвала, даже не потрудившись проверить, идёт ли тот за ним следом.

Они приходят на кухню — Блэк кивает Мальсиберу на табурет и ставит на огонь кастрюлю и чайник.

— Вино есть, — говорит он, подумав. — Много. И виски. Могу вина согреть.

— Давай, — Ойген снова шмыгает носом, и на сей раз берёт салфетку. И чихает.

Они вдруг смеются — оба.

— Ты выглядишь невероятно жалко, — говорит Сириус. Ойген кивает:

— Догадываюсь… хорошо, что у тебя там нет зеркала.

Он дрожит — то ли от холода, хотя в кухне тепло, то ли от жара, который явно у него сейчас есть — и кутается в свои одеяла. Блэк смотрит на своего пленника — и почему-то с явной досадой накладывает вдруг на него согревающие чары.

— Не знаю, что с тобой теперь делать, — говорит он. — И не отпустишь, и не убьёшь…

— Министерству отдай, — усмехается тот, блаженно улыбаясь разлившемуся, наконец, по его телу теплу.

— По Азкабану соскучился? — прищуривается Блэк.

Они молчат.

Что бы Мальсибер про него не думал, а собственными руками отправить живого человека к дементорам Сириус не может. Уж лучше убьёт — лично. Собственно, в значительной степени посему Мальсибер до сих пор тут и сидит: Блэк категорически не соглашается передавать его министерству, ну а отпустить его они, конечно, не могут.

— Едой пахнет, — говорит Ойген.

Что правда: рагу в кастрюле уже согрелось и действительно пахнет — изумительно. Блэк раскладывает его по тарелкам, а заодно и чай заваривает — кладя столько заварки, будто собирается напоить человек двадцать.

— Ты обещал вина согреть, — напоминает ему Мальсибер, беря тарелку в руки и грея их о неё — хотя, вроде бы, чары подействовали, и ему больше не холодно.

— Точно, — Блэк выливает бутылку вина в другую кастрюлю и ставит на огонь. — Туда, вроде, добавляют что-то?

— Для вкуса… но я бы обошёлся как есть. Не люблю глинтвейн.

Мальсибер начинает есть — жадно, он очень голоден, и тарелка пустеет буквально за пару минут — потом прикрывает глаза и откидывается на стену, ещё даже не чувствуя себя сытым, но зная, что это ощущение очень скоро придёт.

Блэк ест куда медленнее и почти неохотно, потом отодвигает наполовину полную ещё тарелку, снимает с плиты вино, от которого идёт пар, и разливает его, густое и тёмно-красное, по чашкам:

— Держи. Хотя ты и так уже почти спишь.

— Я не буду, — встряхивается Мальсибер, беря чашку в ладони и делая первый глоток. — Как это хорошо… даже дышать, кажется, легче.

Они молча сидят и медленно пьют горячее терпкое вино — Ойген, не привыкший и к обычному-то, но неразбавленному, очень быстро пьянеет и действительно начинает засыпать, в какой-то момент едва не падая со своей табуретки.

— Идём, — со смешком говорит ему Блэк.

— Давай ещё посидим! — умоляюще просит Мальсибер — одна мысль о том, чтобы вернуться в сырой ледяной подвал, пробуждает его мгновенно. — Можем поболтать, если хочешь, я спать не буду, — почти заискивающе добавляет он.

— Что, не хочешь назад? — понимающе усмехается Сириус.

— Не хочу, — признаётся тот и спрашивает: — Пожалуйста?

— Да не туда, — с внезапной досадой говорит Блэк. — Наверх. Идём, провожу в лучшие апартаменты. Ты же гость. Что будут говорить обо мне в приличном обществе, если я запру тебя больным в холодом подвале, — добавляет он раздражённо.

— Спасибо, — удивлённо говорит Ойген — тот только отмахивается, то ли зло, то ли просто досадливо.

Они поднимаются по тёмной лестнице на второй, а потом и на третий этаж, и Блэк заводит Мальсибера в одну из последних в этом пыльном и узком коридоре комнат. Она маленькая — зато в ней есть камин, который Блэк тут же растапливает. Из мебели в комнате нет почти ничего, кроме кровати — только тумбочка с одной стороны от постели, табурет — с другой, и ещё невысокий длинный комод — сбоку. Блэк закрывает наглухо окно ставнями, накладывает заклинания и кивает Мальсиберу на кровать:

— Сиди тут. И я понятия не имею, что будет, если ты попытаешься отковырять доски с пола или со стен, но подозреваю, что ничего хорошего.

Потом уходит, запирая дверь, а потом и накладывая на неё заклинания.

А Ойген кладёт одеяла, в которые так и обёрнут, поверх покрывала и, не раздеваясь, залезает под них — и практически тут же и засыпает.