Девять звезд (джен)

寺の門前に鬼が住む (яп.) —

Демоны живут напротив ворот храма.

Тонкая струйка полупрозрачного дыма потянулась ввысь от зажженной сандаловой палочки, и комнату наполнил аромат храмовых благовоний; Сай почтительно поклонился монаху, прибывшему по просьбе господина Митинаги из самого Энряку-дзи⁽¹⁾, и с тревогой вгляделся в лицо матушки, отмечая его заострившиеся черты и пугающую бледность.

— Оставляю все на вас, Гэнсин-сама⁽²⁾, — произнес он и опустил за собой бамбуковую штору, отделяющую покои матери от окутавшей столицу влажной летней жары.

Мамуши-сан ожидала его в саду, в котором некому теперь было поддерживать привычный порядок; цикады пели, скрываясь в тени зеленой листвы, а сорные травы успели дорасти и до высокой ограды, окружающей старую усадьбу своим кольцом. От представшего глазам зрелища Сай устыдился: нужно было навещать их чаще и до того, как матушку сразил недуг; Митинага-доно, услышав от Сая о ее болезни, сделал все возможное для обеспечения ей надлежащего ухода, вот только сам и на краткий час покинуть Дайдайри не мог.

— Если госпоже что-то потребуется, сразу пошлите за мной, Мамуши-сан, — его голос, надтреснутый и дрожащий от волнения, нарушил вязкую тишину, опустившуюся на дом.

На заре молодости тоскливо сознавать, что годы не щадят ни единое живое существо в этом мире: ни рыбу, ни птицу, ни зверя, ни человека. Когда-то, чтобы посмотреть в глаза Мамуши-сан, служившей семье Тачибана с рождения его матушки, ему приходилось задирать голову так высоко, что после немилосердно ныла шея; теперь же она казалась маленькой и хрупкой, как те фарфоровые статуэтки, что недавно привезли в дар государыне Сёси из империи Сун⁽³⁾.

— Вас, верно, ждут во дворце, Сай-доно, — с плохо скрываемой печалью произнесла Мамуши-сан. — Идите. Пока Гэнсин-сама не закончит, нам остается лишь ждать.

— Сообщите мне, как будут новости. Я навещу вас завтра.

Однако же, выйдя за ворота, Сай направился не на север, где находился Дайдайри, а к реке Камогава — в надежде, что созерцание ее спокойных вод успокоит его разум.

По мере того, как ноги его все глубже увязали в мокром прибрежном песке под старыми сваями моста, становился сильнее легкий ветерок, что всегда дует с воды: благословенный глоток прохлады. Сай молча наблюдал за обломком сухой ветки, что течение крутило вокруг вкопанных в ил деревянных подпорок, и как никогда горько ощущал вину за упущенное время. Митинага-доно, назвать которого отцом Сай не позволял себе даже в мыслях, еще в начале службы повелел ему занять покои в Цутимикадо, как и комнату, отведенную ему в восточной части Дайдайри, чтобы оба дворца как можно скорее стали Саю домом, но в свободные дни он неизбежно возвращался к матери — только вот с годами таковых было все меньше, а визиты его становились короче и реже. Крепким здоровьем матушка не отличалась, но подвело оно ее слишком внезапно; впрочем, любая болезнь не сразу показывает когти, а словно поджидает наилучшего момента для удара. Сай обо всем знал. Но родительский дом все равно покинул.

Он не заметил, как печальные мысли сами привели его к Оимикадо-одзи⁽⁴⁾; остановившись и оглядевшись по сторонам, Сай решил навестить Сэймэя: усадьба Абэ находилась неподалеку, да и показаться невежливым не было его страхом — прославленный оммёдзи всегда заранее знал о его приходе, и появление Сая на пороге его дома никогда не являлось для того сюрпризом. Свою первую партию в го они завершили за шесть дней: их игра, неторопливая в своей осторожности, напоминала моменты перед началом поединка, когда противники кружат друг перед другом, не спеша скрестить клинки; Сай мысленно назвал ее танцем мечей. Единственным упущением го Сэймэя он мог бы назвать недостаток гармонии в изобретенных им комбинациях ходов, один из которых мог быть поистине гениальным, но продолжения его сводили на нет все полученное преимущество, а сам Абэ-но Сэймэй лишь подливал ему сакэ из, казалось, неиссякаемого источника-кувшина, и с улыбкой признавал свое поражение.

Створки ворот, на каждой из которых белела пятиконечная звезда, раскрылись перед ним сами; сад усадьбы Абэ много лет не знал ухода, и Сай готов был поставить свой комплект нефритовых камней для игры на то, что в этом саду вероятно было отыскать все растения, произрастающие в их краях — разумеется, при должном усердии. Хозяин дома весьма ожидаемо обнаружился на энгаве и весьма неожиданно — в компании немолодого мужчины с проседью на висках и стоящего между ними гобана.

— Чудесный день для дружеской встречи, юный мастер Фудзивара, — произнес Сэймэй, не поднимая глаз от доски, на чьей поверхности разворачивалось сражение.

— Простите меня за беспокойство, Сэймэй-доно, я не хотел мешать вашему досугу, — Сай вежливо склонил голову и повернулся к его гостю: — Возможно, меня обманывает память, но, смею предположить, мы не знакомы?

— Отнюдь, — возразил Сэймэй. — Судзумуши неоднократно оповещал меня о вашем намерении посетить мою скромную обитель.

Тот ответил учтивым поклоном и вдруг словно растворился, распавшись капельками влаги в нагретом воздухе; однако же, приглядевшись, Сай все еще мог различить едва уловимую тень, оставшуюся на том же месте, где мгновениями ранее сидел мужчина в темно-коричневых одеждах.

— Вы видите то, что не должны видеть. И не потому, что таково желание вашего сердца, а потому, что вы не можете иначе, — негромко произнес Сэймэй, тем самым обратив внимание на себя. — У вас есть дар, хоть и не стану отрицать, что мастерством игры в го вы владеете гораздо лучше. Что, впрочем, отвлекает нас от причины вашего визита.

В ладонь Сая прыгнул маленький сверчок; он опустил его на траву, проводив грустной улыбкой, и устремил взгляд на гобан, с которого Сэймэй уже начал убирать камни, бережно ссыпая их в открытые чаши. Об Абэ-но Сэймэе при дворе императора ходило множество слухов, но едва ли большая их часть могла претендовать на правдивость; госпожа Дайнагон, одна из старших дам в свите государыни Сёси, к примеру, как-то утверждала, что матерью Сэймэя была тэнко⁽⁵⁾, небесная кицунэ, живущая в западных лесах. Сай спрятал тогда за веером невольную усмешку, но в чертах Сэймэя и правда просматривалось нечто лисье — в особенности в сумерках, когда солнечный свет уступал дорогу тени, а духи выходили на дорогу: Сая не покидало ощущение, что, окажись Сэймэй в тот час в центре шествия сотни демонов⁽⁶⁾, те не признали бы в нем человека. Когда же о его дружбе с Сэймэем стало известно Митинаге-доно, тот, улучив момент, сказал лишь:

— Абэ-но Сэймэй — оммёдзи. Он никогда не говорит того, чего не знает, и знает гораздо больше, чем говорит.

Скрытое предостережение отца Сай запомнил.

— Мою матушку сразил недуг, и она вот уже несколько дней не встает с постели, — слова давались тяжело. — Одна надежда на то, что Гэнсин-сама нам поможет.

— Гэнсин-сама — хороший лекарь и мудрый человек, насколько мне известно.

— Меня беспокоит, что беда пришла так внезапно. Как будто бы беды бывают вовремя.

Сэймэй пристально смотрел на него, но Саю не было неуютно под его пронизывающим взглядом: неловко чувствуют себя лишь те, кому есть, что скрывать и чего стыдиться.

— Возможно, лишь для меня все это было внезапным, — добавил Сай, внутренне коря себя за неуместную излишнюю откровенность. — Если бы я только приходил к ней чаще…

— От этого болезнь вашей матери из внезапной стала бы, вероятно, закономерной. Однако знание о болезни и лекарство от нее — не одно и то же.

— Да. Да, пожалуй, вы правы.

Тишина, царившая в доме Сэймэя, странным образом успокаивала — не часть ли это магии оммёдо? — и дарила долгожданный порядок мыслям.

— Не сочтите мое предложение дерзостью, Сай, но я мог бы навестить вашу матушку, чтобы удостовериться, что причиной ее недуга не послужило чужое проклятие. К моему огорчению, это все, что я могу для вас сделать.

После церемонии гэнпуку и до этого момента лишь Митинага-доно обращался к Саю просто по имени, но чувство глубочайшей благодарности Сэймэю, захлестнувшее его, будто морская волна, поглотило эту мысль, на мгновение показавшуюся до странного важной.

— Партию?

Дождавшись ответного кивка, Сэймэй уверенно пододвинул к Саю чашу с белыми камнями.

Сэймэй, как и обещал, следующим же утром постучался в ворота дома на Шичидзёодзи; узнавшая его по описанию горожан Мамуши-сан лишь всплеснула руками, одарив Сая взглядом, полным немого укора, да только вот за одну ночь в выглядящий едва ли не заброшенным дом не вернуть семейный уют. Гэнсин-сама ушел незадолго до рассвета, а запах благовоний насквозь пропитал стены; матушка спала, забывшись беспокойным сном больной. Сэймэй не терял времени на приветствия и прочие лишние слова — опустившись на татами, начертил в воздухе какой-то знак и зашептал себе под нос, прижав к губам длинные тонкие пальцы; Сай распознал в его действиях знакомый ему по книгам ритуал очищения.

— Демоны тут ни при чем, — наконец вынес он свой вердикт, и лицо его тронула печать грусти. — Увы, здесь мое искусство бессильно.

— Значит, только Гэнсин-сама…

— Я не сказал, что от его действий толку будет больше.

В галереях Дайдайри предпочитали шептаться за спиной и отводить глаза — основной чертой Абэ-но Сэймэя же была нередко порицаемая при дворе прямолинейность. И за отсутствие ложных надежд Сай вновь был безмерно ему благодарен.

Он оставался подле матери, пока на небе не зажглись первые звезды — что светлячки в поздних летних сумерках, освещающие тропинку, петляющую в бамбуковом лесу; лихорадка, охватившая ее тело, на время отступила, и она ненадолго очнулась — вот только во взгляде ее прекрасных глаз отсутствовала былая твердость.

— Аки… самэ, — прошептала матушка, прижав к щеке Сая горячую ладонь. — Я так… рада, что ты… здесь.

Ее ставший натужно хриплым голос то и дело срывался на лихорадочный кашель, как будто и простейшие слова, готовые упасть с языка, причиняли ей невыносимую боль.

— Я должен был прийти раньше, — сокрушенно произнес Сай. — А вам еще не время покидать этот мир.

— Я дала… жизнь… осеннему дож… дю, — сухие потрескавшиеся губы изогнулись в слабом подобии улыбки. — Осенний же… дождь… омоет… мое лицо, ког… да меня… заберут к себе… боги.

Но ее словам не суждено было сбыться.

Сай видел слезы на глазах Мамуши-сан в момент, когда Гэнсин-сама окунул пальцы в чашу с холодной водой для мацуго-но мидзу⁽⁷⁾ и мягко коснулся уст матери, которые никогда больше не произнесут его имя. Раньше он считал, что все знает о том, что такое пустота — точка отсчета, в которой по кусочкам, с самого начала строится новый неизведанный мир, — а теперь ощущал ее внутри себя, не понимая, как поверх той пустоты, в которую провалились руины всего, что было так дорого, можно построить что-то еще. Он осознал, что вот уже много часов бездумно протирает расписным шелковым платком их старый гобан, лишь когда добрая Мамуши-сан мягко ухватила его за плечо и предложила немного риса да поджаренной форели на ужин.

— Вы можете жить в этом доме, сколько вам угодно, Мамуши-сан, — твердо сказал Сай. — Я позабочусь об этом.

Она улыбнулась печально и горько, и сетка неглубоких морщин легкой паутинкой раскинулась от уголков глаз к вискам.

— Здесь умер старый господин Тошимичи-сама, его супруга — ваша бабушка — и ее благословенная матушка, за которой я ухаживала еще девочкой. Теперь к ним присоединилась и Фудзинока-сама, да сохранят ками ее дух от происков демонов. Этот дом принадлежит призракам, Сай-доно. И живым в нем больше не место.

После погребального обряда Сай помнил только приторно-сладкий аромат цветов, смешанный с запахом дыма, да имя матери, выбитое в сером камне родовой могилы Тачибана, и почему-то жалел лишь о том, что глицинии в садах Хэйан-кё уже давно отцвели. Вместо ярких цветов Сай положил на холодный камень расписанный веер с потрескавшейся от времени рукояткой из сандалового дерева, на котором отец своей рукой когда-то написал для матушки стихотворение о дивном женском голосе, поющем песню, звенящую в глициниевом саду. Когда Сай нашел старый сэнсу⁽⁸⁾ в ее вещах, то принес его Митинаге-доно во дворец Цутимикадо; отец же, повертев веер в руках, вернул его обратно.

— Мне жаль, — ответил он на немой вопрос во взгляде сына.

Сай лишь молча поклонился, уходя; небо над столицей сплошь затянули тучи, вот-вот готовые пролиться благословенным прохладным дождем, а он медленно брел к осиротевшему дому, вновь убедившись в том, что под этими небесами, верно, никто никого не любит. Ни люди, ни духи, ни сами бессмертные боги.

* * *

В Оммё-рё, несмотря на официальную должность придворного оммёдзи, Сэймэй появлялся редко: составление календарей Ясунори-сэнсэй передал сыну, коллекция звездных карт в усадьбе Абэ едва ли уступала таковой в библиотеке мастеров инь-ян — он лично позаботился о том, чтобы сделать копии необходимых свитков — а изгнание злых духов и отведение проклятий и подавно проводилось не во дворце. И сейчас, отчитываясь о проделанной работе, Сэймэй размышлял не о повышении ранга, что ему прочили весьма давно, а о том, что со дня похорон госпожи Фудзиноки Сай, по обыкновению своему и негласной договоренности наносящий ему визиты в свободное от уроков время, так и не сделал попытки закончить их последнюю, прерванную на середине игру. Мягко шуршали под ногами сухие опавшие листья — первые вестники приближающейся осени, и в растратившем вязкое летнее тепло воздухе чувствовалось ее морозное дыхание; Сэймэя неудержимо тянуло за городские стены, в леса, поднимающиеся к вершинам высоких далеких холмов, где холодные ветра поют по ночам свои песни.

— Из храма Ивасимидзу⁽⁹⁾ пришла весть о демонах, что поселились у Йодогавы⁽¹⁰⁾ и изводят местных рыбаков, — Ясунори-сэнсэй передал ему свиток бумаги, от которой все еще исходил едва уловимый запах растертой туши. — Они думали, что изгнали их, но ни подношения Эбису⁽¹¹⁾, ни заклятия очищения, как выяснилось, не помогли: от улова вновь ничего не осталось, а на рыболовные сети и подавно взглянуть страшно. Посмотришь, в чем там дело, Сэймэй?

— Отправлюсь завтра на рассвете, когда тацуми⁽¹²⁾ будет более благоприятным⁽¹³⁾.

— Снова поедешь один?

Вопрос учителя, задаваемый так часто, что Сэймэй научился мастерски пропускать его мимо ушей, внезапно поставил в тупик. В его крови, крови ханъё⁽¹⁴⁾, текла своя магия, отличная от той, которой обучали мастера инь-ян, и выставить ее на всеобщее обозрение определенно не значилось в списке его возможных желаний: оба дворца и без того полнились слухами.

— Я подумаю над этим, — обтекаемо ответил Сэймэй.

И удалился, в задумчивости поигрывая сяку⁽¹⁵⁾, испещренной выцветшими надписями.

В отведенных Фудзиваре-но Саю покоях в Дайдайри его самого не оказалось, но Сэймэю все же улыбнулась удача: один из новобранцев императорской стражи, чья эи⁽¹⁶⁾ то и дело норовила распрямиться, сообщил, что молодого мастера Фудзивару можно найти в павильоне Умэцубо⁽¹⁷⁾ в обществе придворных дам государыни Сёси, которых он обучал искусству игры. Сэймэй коротко поблагодарил стражника, назвавшегося во время беседы Ёримасой, и поспешил в северо-западное крыло, стараясь на ходу придумать причину своего внезапного визита, которая будет звучать одновременно правдиво и уместно.

В центре полупустого зала, огороженного искусно расписанными тонкостенными ширмами, стояли два гобана, а еще один был сдвинут чуть в сторону, и совсем еще юная девушка в наряде с узором из цветущих хризантем собирала с него камни в лакированную деревянную чашу, поблескивающую в свете, что проникал сквозь приподнятую бамбуковую штору. Перед двумя другими гобанами с крайне сосредоточенным лицом сидел Сай, и его пальцы с зажатым в них белым камнем порхали то к одной доске, отсвечивающей теплым золотом, то к другой — темно-красной, на которой поставленные им гоиси⁽¹⁸⁾ смотрелись озерами лунного света. Сэймэй остался в крытой галерее, не смея нарушать ход игр, и мысли его невольно вернулись к просьбе Ясунори-сэнсэя: строить предположения на пустом месте он не любил — это было уделом советников императора, а не оммёдзи — однако настоятель храма Ивасимидзу не обратился бы за помощью в Оммё-рё, не будь на то действительно серьезной причины. Идея пригласить с собой Сая не казалась более столь удачной, как в момент своего рождения, но Сэймэй решил положиться на волю богов: поддержать в случае согласия и не настаивать в случае отказа. Он уже думал удалиться, когда присутствие его было обнаружено, и у входа появилась госпожа Мурасаки⁽¹⁹⁾, чей литературный талант ни во дворцах, ни за их пределами ни для кого не являлся тайной: по долгу службы Сэймэй нередко присутствовал на поэтических состязаниях, устраиваемых для услады слуха светлейшего императора, и был одним из многих, по достоинству оценивших красоту и небрежное изящество ее слога.

— Простите мое вторжение, госпожа Мурасаки, я не хотел помешать вашим занятиям. Однако же, мою душу переполняет зависть, ведь мастер Фудзивара, в отличие от меня, значительно более благословлен радостью от вашего присутствия при дворе.

— Сэймэй-доно, вы слишком добры. Позволено ли мне поинтересоваться, что привело вас сюда?

Лицо ее скрывал веер, украшенный утонченным рисунком летящих журавлей, но Сэймэй был более чем уверен, что на губах ее в тот момент цвела улыбка, — и улыбнулся сам:

— Боюсь, что я пришел украсть на время вашего учителя. Впрочем, не извольте беспокоиться, я вскоре верну его вам. В целости и сохранности.

Госпожа Мурасаки собиралась было поддержать разговор, но в этот момент их беседу прервали: Сай, держащий гобан из золотой кайи вместе со стоящими на нем чашами, поприветствовал его легким поклоном, но в глазах его не было ничего, кроме звенящей пустоты — как звенит тетива от стрелы, из лука выпущенной в небо.

— Рад видеть вас в добром здравии, — Сэймэй протянул руку, чтобы взять у него хотя бы чаши. — Разрешите помочь?

— Благодарю, Сэймэй-доно. Извините мою невежливость, мне следовало навестить вас раньше.

— Я предпочел бы, чтобы вы оказывали мне честь наслаждаться вашей компанией по собственному желанию, а не потому лишь, что так велит долг вежливости.

— Что ж, в таком случае я буду счастлив исполнить вашу просьбу.

Два старых сливовых дерева, чьи листья пожелтели, но еще не успели опасть, негромко поскрипывали от поднявшегося ветра; они попрощались с дамами, передав пожелания всех благ государыне Сёси, и отправились к восточному саду — эхо и до покоев Застывших цветов доносило шум водопада.

— Я так и не отблагодарил вас за помощь моей матушке, как положено, Сэймэй-доно.

— Любой на моем месте поступил бы так же. Мне жаль, что моих умений оказалось недостаточно.

Он мог попросить богов продлить жизнь госпоже Фудзиноке из рода Тачибана, но его мастерства не хватило бы, чтоб убедить их согласиться: предначертанное изменить невозможно.

— Но попытались только вы. Спасибо.

Его голос звучал безжизненно и тускло, как разбитый колокольчик, потерявший способность откликаться на зов дуновения ветра. «Живи, — хотелось прокричать Сэймэю. — Живи!» — ведь времени у Фудзивары-но Сая было намного меньше, чем он мог себе представить.

— Я завтра уезжаю в храм Ивасимидзу. Вы можете составить мне компанию, если хотите, помощь мне бы не помешала.

Сэймэй вполголоса поздоровался со стражем водопада⁽²⁰⁾, и Сай поспешил последовать его примеру; лицо его приняло озадаченное выражение, как если бы он тщательно обдумывал каждое слово, что собирался сказать.

— Прошу прощения за возможную дерзость, но разве разумно идти против духов вместе с тем, кто ничего в них не смыслит?

— Если выбирать между опытным оммёдзи и другом, я выберу друга.

— Почему?

— Другу доверяешь больше.

Остаток пути до покоев придворных они провели в молчании, и лишь опустив свою ношу на татами, Сай ответил:

— Я буду рад к вам присоединиться, если вы все так же уверены, что мое присутствие не станет вам обузой.

— Ничуть. У ворот Радзёмон, на рассвете.

А пока его ждали дела, что необходимо было закончить.

Светлеющий на востоке горизонт, изрезанный горными пиками, казался снежной шапкой, накрывшей их вершины; город, не успевший проснуться, все еще находился в плену сновидений и долгожданной ночной прохлады, что всегда приходит в Хиган⁽²¹⁾, и даже легкий перестук лошадиных копыт отдавался эхом по всей Судзакуодзи, а стража у южных ворот беззастенчиво клевала носом — разве выйдет добропорядочный путник из дому в подобный час? Сэймэй остановился в паре десятков шагов от ворот — единственного просвета в высоких городских стенах из серого камня — и чуть ослабил подпругу; конь благодарно ткнулся мордой в подставленную ладонь. Знакомый голос окликнул его по имени, и Сэймэй обернулся, увидев направляющегося к нему Сая, ведущего свою лошадь под уздцы: как и Сэймэй, в дороге он предпочитал обходиться без шапки, и его волосы, доходящие едва ли не до нижней трети спины, черной волной рассыпались по плечам. Порывшись в одной из дорожных сумок, притороченных к седлу, Сэймэй вытащил запасной шнурок-кумихимо⁽²²⁾ и вместо приветствия протянул его Саю:

— Так будет удобнее ехать.

Дождавшись, пока тот перевяжет им волосы и сядет на лошадь, Сэймэй коснулся пяткой крутого конского бока, без звука приказывая ему двигаться вперед. Ворота Радзёмон, а с ними и столица Хэйан-кё, остались за спиной, растворившись в облаке дорожной пыли.

Стоило выехать из города, как Сай начал с любопытством оглядываться по сторонам, забрасывая Сэймэя сотней вопросов: как оказалось, до этого дня он почти не покидал столицу — посещения находящихся за пределами Хэйан-кё близлежащих храмов не в счет — и жаждал увидеть мир за ее стенами. Мало-помалу возвращалась его природная живость и интерес ко всему неизведанному, разгораясь подобно искре от тлеющего костра, по воле случая попавшей на сухие бревна, и Сэймэй ничуть не удивился, когда во время короткого привала Сай выудил из своей поклажи две чаши, плотно обмотанные тканью, и шелковый платок, покрытый рыболовной сетью черных линий: в империи Сун и сейчас не признавали выточенных из дерева досок для игры.

— Я никогда не просил о придворной должности, — со странным облегчением в голосе сознался вдруг Сай, слегка поморщившись, когда ветер вновь швырнул ему в лицо прядь его же собственных волос, растрепанных в долгой дороге. — Многие поздравляли меня, когда я надел шапку, а я до сих пор не понимаю, с чем. Единственное, что мне нужно, это камни, гобан и человек, сидящий по другую его сторону. Высшее мастерство можно постичь лишь играя. Оно не достигается вежливым поклоном перед кем-то, напротив чьего имени в императорском архиве значится ранг выше твоего.

«Но я Фудзивара, — невысказанные слова повисли между ними тонкой паутинной нитью. — И другого выбора мне бы не простили».

— Говорят, карп, плывущий против течения, может стать драконом.

Сай не ответил — лишь чуть отпустил поводья и потрепал по холке отозвавшуюся тихим ржанием лошадь.

— А что говорят про двух таких карпов?

Сэймэй усмехнулся; за спиной медленно догорал закат, расцвечивая им путь яркими красками ранней осени.

— Про двух слышать не доводилось. Но разве что-то мешает это придумать?

— Почему именно оммёдо? — Сай не изменил своей привычке отвечать вопросом на вопрос.

И заставлять его каждый раз серьезно размышлять над ответом.

— Только вплотную соприкасаясь с миром духов, я не чувствую, что предаю самого себя.

То была правда, которую Сэймэй никогда раньше не считал нужным проговаривать вслух; Сай же, в отличие от большинства окружающих их людей, правильно понимал все им сказанное, и он все чаще ловил себя на сожалении, что Фудзивара-но Сай избрал иную стезю.

— Почему именно го?

Сай тоже с ответом не торопился; зарылся пальцами в густую лошадиную гриву, смотря куда-то за линию горизонта, где касалось земли безоблачное высокое небо.

— Только играя, я чувствую себя живым.

* * *

К святилищу Ивасимидзу, посвященному божеству Хатиману⁽²³⁾, они с Сэймэем добрались, лишь когда сияние светлого лика Аматэрасу⁽²⁴⁾ окончательно поглотила тьма, а тонкий изогнутый серп месяца отливал серебром над их головами. Спешившись впервые за много часов, Сай понял, как сильно устал; Сэймэй же, привыкший к долгим переездам, сохранил свою обычную бодрость. Настоятель, вышедший им навстречу, не тратил времени на долгие разговоры: сообщил, что прямо сейчас распорядится насчет ужина, и указал на отведенное им место для ночлега в одном из помещений, где жили служители храма. Первым порывом было, не дожидаясь обещанной еды, расстелить футон и забыться сном, однако же сонливость вмиг покинула Сая, стоило увидеть, как Сэймэй, перед входом внутрь нараспев прочитавший несколько мантр, достал набор для письма и, что-то шепча, начал рисовать знаки на белом листе васи⁽²⁵⁾. Приглядевшись, Сай увидел ровную пятиконечную звезду: совсем как те, что были начертаны на воротах усадьбы Абэ.

— Это моя личная защитная печать, — пояснил Сэймэй, заметив его интерес, и к щекам Сая прилила краска: как в далеком детстве, когда он слышал то, чего ему знать не следовало. — Восточный дракон Сэйрю, западный тигр Бьякко, южный феникс Судзаку, северная черепаха Генбу и золотой дракон Хон Лунь связывают пять первоэлементов воедино и охраняют всех, кто находится под их покровительством. Возьмите, — Сэймэй отдал ему небольшой кусок плотной бумаги, из которой жрецы и оммёдзи делают ленты сидэ. — Вы же не хотите ночного визита непрошеных гостей?

Сай положил его на колени, бережно разгладив помявшийся уголок и чуть не перепачкав пальцы в не успевшей высохнуть туши; если бы такую печать сделал он сам, едва ли она принесла бы пользу, но дар Сэймэя и катасиро⁽²⁶⁾ был способен подарить разрушительную мощь. Сэймэй утверждал, что и он, Фудзивара-но Сай, обладает врожденным талантом к оммёдо, но поверить в это было столь же трудно, как в то, что солнце когда-нибудь сядет на востоке.

— Почему вы сомневаетесь в своих силах? — поинтересовался Сэймэй, и Сай ощутил привычный шепоток благоговейного страха — тот будто в каждый момент времени свободно читал его мысли. — В своем го вы уверены.

— Го — совсем иной вид мастерства, нежели оммёдо.

— Не вы ли сказали, что играть в го — все равно что накладывать сю? Разница, пожалуй, исключительно в самом способе: кто-то читает мантры и развешивает по углам амулеты от сглаза да заговоренные фигурки, а кто-то ставит камни на доску. И тому, и другому можно научиться, даже не имея врожденного таланта, но для таких людей всегда есть предел, выше которого прыгнуть они уже не могут.

Сэймэй вновь был прав, и подобное Сай наблюдал многократно: чиновники, что приходили к нему за уроками, занимались с ним регулярно, но почти всегда застывали на месте, словно перед ними вырастала невидимая стена без конца и без края.

— Клан Накатоми⁽²⁷⁾ не зря долгие годы единолично управлял дзингикан⁽²⁸⁾, а их кровь древних жрецов синто течет и в вас. С ней можно только родиться.

Их разговор был прерван появлением монаха, что принес обещанный ужин: скромный, но горячий и сытный, — и Сай невольно задумался о том, что такой образ жизни по душе ему во сто крат больше, чем императорский дворец и его пустая бездушная роскошь.

Наутро они спустились в рыбацкую деревушку, притулившуюся к извилистому руслу реки; Сэймэй, поговорив с ее жителями, попросил их проводника дожидаться в деревне, тогда как сам вместе с Саем и одним из местных рыбаков отправился осмотреть попорченные сети. Плотная веревка по краям зияющей неровной дыры висела лохматыми обрывками, а на брошенных кусках рыбы, запутавшихся в сетях, виднелись отметины длинных зубов. Сэймэй посерьезнел, внимательно разглядывая оставленные демоном следы, ощупал порванную веревку чуткими пальцами.

— Настоятель был прав, это едва ли обычная каппа⁽²⁹⁾, — задумчиво пробормотал он. — Кава-акаго⁽³⁰⁾, бывает, воруют улов, однако же… Сумида-сан, не замечали ли вы чего-то странного помимо того, что вы рассказали нам ранее? Например, не слышал ли кто из жителей деревни плач ребенка с реки?

Сумида-сан, рыбак, что вызвался показать им сети, покачал головой, не осмеливаясь поднять глаз, и робко добавил:

— Мы ничего разглядеть-то не смогли, господин, ночью дело было. Вечером оставляешь сети, а на рассвете улова нет совсем. Или вон… как сейчас.

Сэймэй коротко поблагодарил его и отослал прочь; от реки пахло влагой и тиной, а вязкий ил скользил под ногами.

— Стоит подняться обратно в храм, — сказал он, отряхнув рукава от налипшего на них мокрого песка. — А на закате вернуться сюда, чтобы проверить, насколько верны мои догадки.

— И что за ёкай мог такое сделать?

Сэймэй вскинул вверх руку, и на раскрытую ладонь опустился узорчатый кленовый лист, еще не успевший поменять свою окраску.

— С наступлением зимы рыбы становится меньше, и речные духи часто перерождаются перед тем, как вплоть до самой весны отправиться в горы. Каппа, переродившись, может превратиться в ганги-кодзо⁽³¹⁾, которых называют грозой рыбаков, — поднимаясь по тропинке за монахом-проводником, он перебирал пальцами четки. — Обычно они не нападают на людей, но и улов так не портят. А раз уж не помог обряд очищения, смею предположить, их чем-то сильно разозлили.

С разгневанными духами шутки плохи — это было известно даже тем, кто не сталкивался с их местью; первым же чувством Сая, к его бескрайнему удивлению, был не страх, а интерес. Потому, стоило им переговорить с настоятелем, как он, для верности сжав кулаки, выпалил:

— Научите меня, Сэймэй-доно. Защищаться от духов. Научите меня.

Остаток дня прошел в разучивании девятислоговых мантр, и Сай поклялся себе всеми богами, что не будет более жаловаться на усталость от особо утомительных занятий: даже учебные партии с непоседливым вертлявым Тэндомару, юным сыном Тачибаны-но Митисады⁽³²⁾, лишающие его покоя на долгие часы, не сравнились бы с повторением простейших заклинаний оммёдо.

— Чтобы повторить слоговые жесты с необходимой быстротой, нужны месяцы тренировок, — Сэймэй покровительственно похлопал его по плечу. — Начертание куджи-мон⁽³³⁾ дается ученикам проще, пусть и используется ими реже.

Оставив Сая практиковаться в одиночестве, Сэймэй скрылся в гостевых покоях, откуда часом позже вышел с дорожной сумкой в руках. Солнце клонилось к закату.

Сэймэй приказал деревенским жителям оставить в уцелевших сетях немного рыбы в качестве приманки, а самим не выходить из дома; когда они с Саем, облаченные в рыбацкие одежды, достигли реки, он зачерпнул часть липкой грязи и размазал по ткани, быстро впитавшей влагу.

— Это отобьет наш запах, — пояснил Сэймэй, наклонившись, чтобы омыть руки в проточной воде.

Сай повторил за ним и поморщился, вдоволь насладившись изысканным ароматом протухшего болота; Сэймэй тем временем вооружился изогнутой деревянной палкой и чертил на песке ведомые ему одному знаки, пока незаметно подкравшиеся сумерки не накрыли берег.

За спиной Сая негромко шелестел мискантус⁽³⁴⁾, чьи колосья серебрились в лунном свете, а река неспешно несла свои воды к далекому морю. Он не сразу различил тихий всплеск, а когда все же обернулся, вынырнувшая будто из ниоткуда тварь вцепилась ему в плечи. Из пасти существа за спиной тянуло гнилью, а его влажный язык, длинный, как речная змея, норовил удавкой обвиться вокруг шеи; страх, пригвоздивший Сая к земле, обездвиживал, и, как бы он ни старался, он не мог выдавить ни звука — только смотреть на стоящего в круге защитного контура печатей Сэймэя, чьи быстрые пальцы чертили в воздухе решетку куджи-мон, которую он заставил его выучить не далее как сегодня днем. Саю мерещились острые зазубренные клыки, с которых капала слюна, прикосновения перепончатых лап обжигали холодом, пока в один миг, показавшийся ему вечностью, ганги-кодзо не издал яростный визг и не ударился о воду с громким плеском — и волны реки сомкнулись над ним, пряча от людского глаза. Сэймэй, споро вытащив небольшой мешочек, осыпал Саю плечи чем-то, что напоминало сухой мелкий песок, и, обернув камень исписанной непонятными знаками бумагой, с размаху швырнул его в реку, и вскоре на поверхности воды появились пузыри, как от сильного дождя.

— Теперь долго не выберется, — Сэймэй отряхнул ладони и протянул ему руку. — Простите меня. Я несказанно рад, что вы не пострадали.

Язык все еще не слушался, и Сай смог лишь медленно кивнуть в ответ, готовясь встать на ноги, когда прямо ему на голову внезапно приземлилось нечто холодное и склизкое. Из его груди, в считаные секунды излечив от охватившей его немоты, вырвался вопль ужаса, и Сай вновь позорно плюхнулся в прибрежный ил, примяв своим телом жалобно треснувшие под его весом стебли высокой травы. Сэймэй же, тотчас сложивший руки в защитном жесте, вдруг зашелся негромким кашляющим смехом.

— Надеюсь, вы будете столь добры разъяснить мне причину вашего веселья, — ядовито процедил Сай, которого, несмотря на явное отсутствие опасности, все еще била нервная дрожь.

— Вы удивительный человек, Фудзивара-но Сай. Я еще не встречал того, кто столь стойко пережил бы встречу с разъяренным ганги-кодзо и при этом столь сильно испугался обыкновенной жабы.

Сай едва ли не впервые за свою пусть и короткую жизнь лишился дара речи.

Сэймэй, вооружившись факелом, осмотрел близлежащие камышовые заросли, и вскоре из темноты донесся его воодушевленный возглас. Рыбаки, как оказалось, по незнанию или глупому умыслу разрушили жилище капп — а какое живое существо не станет гневаться, лишившись дома? Сэймэй, поручив Саю передать Сумиде-сану заговоренные амулеты для каждой семьи, посоветовал оставить на этом месте два дневных улова и впредь осторожнее относиться к находкам на берегу, не тревожа тем самым покой населяющих реку духов. По возвращении в Хэйан-кё все пошло своим чередом, и только начавший выцветать кумихимо, все еще хранящий запах походного костра и речного ила, напоминал о случившемся у берегов Йодогавы; осень вступила в свои права, и столица готовилась встретить первую зимнюю луну года огненной козы⁽³⁵⁾, когда в его покои в восточном дворце Дайдайри, лишь чудом не застав его в неподобающем виде, неожиданно зашел отец.

— Митинага-доно, — поздоровался он, сухо и вежливо, как требовали установленные правила.

Сай не видел отца с того дня, как принес ему матушкин веер; последующих встреч не избегал, но и не искал, благодаря богов за то, что обязанности левого министра не оставляли ему времени озаботиться делами сына.

— С первой луны грядущего года тебе будет оказана честь обучать го самого императора.

Сай подумал, что ослышался, но выражение превосходства на лице Митинаги свидетельствовало об обратном; он хранил почтительное молчание, в смятении своем не зная, позволено ли ему радоваться отцовским словам.

— С тех пор, как ты трижды одержал победу над его учителем, все при дворе только о том и говорят, да и Сёси, и дамы из ее свиты с твоей помощью стали играть значительно уверенней, а теперь и светлейший император изъявил желание у тебя учиться, — продолжил отец. — Твои успехи — гордость семьи.

Если спросить почти любого Фудзивара, что в жизни важнее всего, ответ будет один: власть и громкое имя.

— Рад стараться на благо нашего рода, — тихо произнес Сай, надеясь, что неуместный тон его возможно будет объяснить волнением от услышанного.

Но настроение Митинаги-доно было слишком хорошим, дабы его внимание могли привлечь подобные мелочи, а потому тот ограничился одобрительным кивком и покинул комнату так же быстро, как пришел; какое-то время до уха Сая доносились его шаги по крытой галерее, но вскоре стихли и они.

Разложив перед собой набор для письма, Сай украдкой покосился на одинокую катасиро в ящике стола — подарок Сэймэя: со связанным с ней заклятием шикигами можно было отправить весточку в случае нужды, но его нагнала мысль, что такие новости лучше сообщать при встрече — да и разве не был Сэймэй единственным при дворе человеком, которому без опаски можно было доверять? О планируемом визите Сай решил не сообщать: Судзумуши и без того оповестит хозяина, как только он пройдет через мост, ведущий к усадьбе на большой дороге Цутимикадо, — а потому, не мешкая, отправился за пределы Дайдайри.

Сад Сэймэя в переменчивом свете ускользающего солнца переливался всеми оттенками красного: все свободное пространство покрывали кленовые листья, словно целый водопад их разом обрушился на старый дом, погребя его под собой, и хрустко шуршали под ногами. Сай, заприметив сидящего на ветке вьюрка, с улыбкой поклонился — Риру частенько наблюдала за ними во время долгих игр на продуваемой ветром энгаве — и не успел произнести имя хозяина дома, как тот показался сам, нагруженный ворохом свитков. Сэймэй, пусть это и не входило в его обязанности, любил составлять собственный календарь, который позже сравнивал с тем, что на церемонии подавали императору, и на исходе девятой луны года неизменно проводил дни и ночи в компании старых бумаг.

— Вы, как всегда, приходите в нужный час, — вместо приветствия сообщил Сэймэй, оставив свою ношу за порогом дома и выйдя ему навстречу. — С благими вестями, позвольте полюбопытствовать?

— Светлейший император возжелал видеть меня своим учителем го, — ответил Сай.

Произнесенное им в душе яркого отклика не вызывало; неважно, как и с кем он будет играть, важно лишь то, что ему не придется остановиться.

— Какой прекрасный повод распить кувшин сакэ, — в глазах Сэймэя заплясали хитрые искорки. — А я как раз собирался узнать, не составите ли вы мне компанию снова.

Воспоминания об излишне близком знакомстве с некоторыми живыми существами, населяющими берега рек, едва не вынудили его откланяться в тот же момент, но Сай вовремя укорил себя за трусость.

— Куда вы направляетесь на этот раз?

Сэймэй одарил его взглядом со странной смесью интереса и непривычной неуверенности.

— В одно святилище в лесах Сэтцу. Меня ждут там почти каждый год.

Что-то подсказало Саю, что от расспросов следует воздержаться. А потому он просто согласился.

По словам Сэймэя, поездка обещала быть недолгой, как и предыдущая, и Сай, удостоверившись, что его не хватятся во дворце, последовал за ним на запад, по пути теряясь в догадках, что за причина привела сюда их обоих. Впрочем, спешившись у потрескавшихся каменных ступеней лесного храма, Сэймэй произнес:

— Часть слухов, что при дворе разносят обо мне, правдивы.

И будто во сне Сай наблюдал, как из-за старых тории вышла огромная белая лисица с отливающей серебром шерстью, как она в мгновение ока обернулась красивой женщиной, неуловимо похожей на стоящего рядом с ней Сэймэя, и как коснулись его подбородка тонкие изящные пальцы, пока тэнко пристально всматривалась в его лицо золотыми лисьими глазами.

— Мне очень жаль, — Сай ощутил волну холода, накрывшую его с головой, когда слова дождевыми каплями упали с ее губ.

Слова, что были сказаны не ему.

— Прими свою судьбу, Сай из клана Фудзивара. И достигнешь того, чего жаждешь так сильно, — она отвернулась, скользнув по нему прощальным взглядом.

Голос Сэймэя, торопливый и громкий, вдруг потонул в лесной тишине; единственным, что Сай услышал, был прозвеневший в ушах шепот его матери.

— Это предначертано.

1) Энряку-дзи (яп. 延暦寺) — буддийский монастырь на горе Хиэй над городом Киото, был основан в конце VIII — начале IX веков монахом Сайтё (767—822), носившим также имя Дэнгё-дайси, который создал в Японии школу Тэндай на базе одноимённой китайской школы Тяньтай.

Вернуться к тексту

2) Гэнсин (яп. 源信; 942 — 6 июля 1017) — японский религиозный деятель, буддийский монах периода Хэйан, популяризатор Учения Чистой Земли в Японии, одним из первых сформулировал догмы амидаизма.

Вернуться к тексту

3) Империя Сун — государство в Китае, существовавшее с 960 по 1279 гг.

Вернуться к тексту

4) Оимикадо-одзи — одна из улиц северной части города, доходящая до Дайдайри.

Вернуться к тексту

5) Тэнко — кицунэ, прожившая тысячу лет и отрастившая девять хвостов; после этого ее шерсть становилась золотой, а она обретала способность видеть вперед на тысячу ри.

Вернуться к тексту

6) Шествие сотни демонов (яп. 百鬼夜行, или хяккиякоу) — ночное шествие демонов по главным городским улицам, где оммёдзи, к примеру, могли добыть себе новых шикигами.

Вернуться к тексту

7) Мацуго-но мидзу (яп. 末期の水) — «церемония воды в минуту смерти», одна из буддийских погребальных традиций, в которой губы умершего увлажняют водой.

Вернуться к тексту

8) Сэнсу (яп. 扇子) — вид японского складного веера.

Вернуться к тексту

9) Ивасимидзу (яп. 石清水八幡宮, или Ивасимидзу Хатимангу) — синтоистский храм, основанный в 859 году и расположенный на территории современного города Явата в префектуре Киото.

Вернуться к тексту

10) Йодогава — река, протекающая на территории современной префектуры Осака; называется так, начиная с участка, где в нее впадают река Кацура и река Кидзу, до этого момента называется Сэтагава.

Вернуться к тексту

11) Эбису (яп. 恵比須) — покровитель рыболовов и торговцев, бог удачи и трудолюбия, изображается с удочкой и, часто, с рыбой тай.

Вернуться к тексту

12) Тацуми — «Дракон-Змея», юго-восточное направление.

Вернуться к тексту

13) Запрет на направление (яп. 方忌, или катаими) — запрет на передвижение в определенном направлении в разные дни: в зависимости от того, в какую сторону в этот день движется бог направлений, те или иные путешествия считались неблагоприятными.

Вернуться к тексту

14) Ханъё (яп. 半妖 ханъё:, от яп. 半 — «половина» и 妖 — первый иероглиф слова «ёкай») — в японском фольклоре гибрид ёкая и человека, то есть полуёкай. Сэймэй, чьей матерью была кицунэ, а отцом — человек, таким образом, является ханъё.

Вернуться к тексту

15) Сяку — деревянная табличка, изначально используемая для записи указов императора, а после ставшая неотъемлемым атрибутом костюма придворных эпохи Хэйан.

Вернуться к тексту

16) Эи — лента из газовой ткани, часть канмури. Придворные чиновники носили канмури с лентой, спускающейся на спину, а у военных она была закручена в кольцо.

Вернуться к тексту

17) Умэцубо — «Сливовый павильон», по-другому Гёкася («покои застывших цветов»), отведенные придворным дамам покои в северо-западной части дворцового комплекса. Так как у входа в здание росли красная и белая сливы, павильон назывался Сливовым.

Вернуться к тексту

18) Гоиси — камни для игры в го.

Вернуться к тексту

19) Госпожа Мурасаки — имеется в виду Мурасаки Сикибу, писательница и поэтесса эпохи Хэйан, автор «Дневника» и «Повести о Гэндзи».

Вернуться к тексту

20) Страж водопада — придворный, в чьи обязанности входило наблюдать за водопадом в восточном саду Дайдайри.

Вернуться к тексту

21) Хиган — буддийский праздник, день поминовения усопших, проводится дважды в год: на весеннее и осеннее равноденствие.

Вернуться к тексту

22) Кумихимо (яп. 組み紐) — японская традиция плетения шнуров. При переплетении ниток получаются тесёмки и шнуры, которые имеют широкий спектр применения — от повязывания пояса на кимоно до самурайских доспехов.

Вернуться к тексту

23) Хатиман (яп. 八幡神) — синтоистский бог войны, покровительствующий героям во время битвы.

Вернуться к тексту

24) Аматэра́су Омиками (яп. 天照大神, «великое божество, озаряющее небеса») — богиня-солнце, одно из главенствующих божеств всеяпонского пантеона синто, согласно синтоистским верованиям, прародительница японского императорского рода.

Вернуться к тексту

25) Васи (яп. 和紙) — традиционная японская бумага.

Вернуться к тексту

26) Катасиро — вид японских бумажных кукол, используемых в синто и оммёдо, например, для перевода на них порчи и проклятия или заключения в них шикигами.

Вернуться к тексту

27) Накатоми-но Каматари — основатель клана Фудзивара; японский политический деятель периода Асука, яматосский придворный, аристократ, был одним из верховных жрецов синто.

Вернуться к тексту

28) Дзингикан (яп. 神祇官) — исторический департамент по делам земных (祇) и небесных (神) божеств, высший орган правительства японского государства. Выполнял функции совета по делам традиционной религии синто. Был основан в VIII веке кодексом Тайхорё.

Вернуться к тексту

29) Каппа (яп. 河童: «речное дитя») — японская разновидность водяных.

Вернуться к тексту

30) Кава-акаго (яп. 川赤子) — родичи каппы и ёкаи-обманщики, выглядят как маленькие дети с красной кожей; своим плачем заманивают прохожих в реку и тянут их под водой за ноги, заставляя упасть.

Вернуться к тексту

31) Ганги-кодзо (яп. 岸涯小僧) — волосатые обезьяноподобные водные духи, обитающие в реках; живут они по берегам, где охотятся на рыбу. Тела их покрыты волосами, а волосы на голове напоминают стрижку «окаппа», популярную когда-то среди японских детей. Самой примечательной их особенностью являются перепонки между пальцами рук и ног, а также зубы — острые и зазубренные, как ножовка.

Вернуться к тексту

32) Тачибана-но Митисада — чиновник среднего ранга, один из подчиненных Фудзивары-но Митинаги. Муж поэтессы Идзуми Сикибу.

Вернуться к тексту

33) Куджи-мон — «печать девяти символов», защитная печать оммёдо в виде решетки, ограниченной пятью горизонтальными и четырьмя вертикальными линиями.

Вернуться к тексту

34) Мискантус, или веерник — одна из семи осенних трав; род многолетних травянистых растений семейства Злаки, часто растут по берегам водоемов.

Вернуться к тексту

35) Год огненной козы — здесь: четвертый год эры Канко, его первая зимняя луна — десятая луна, начинающаяся с 13 ноября 1007-го года.

Вернуться к тексту