Избыточная реакция (джен)

Если тебя будят решительным стуком в дверь в ту самую минуту, когда ты только-только заснул после двухчасовых безуспешных попыток пристроить спину так, чтобы она поменьше болела, — в первые несколько секунд тебе может показаться, что хуже такой побудки ничего нет и быть не может. Ровно до того мига, когда до твоего заторможенного полусонного сознания достучится воспоминание о том, чем закончился вчерашний вечер.

Элли слетела с койки, как пружиной подброшенная — вряд ли после экстремального прохода по нестабильному раздвоенному ПВ-туннелю и безобразнейшей сцены потом (угадайте с трех раз, кем закаченной? да нет, зачем с трех, и одного достаточно...) ребята рискнули бы разбудить своего адмирала посреди ночи лишь для того, чтобы пожелать ей приятных снов. Должно было случиться что-то действительно важное и требующее немедленных активных действий. Что-то такое, с чем опытный наемник-телохранитель и боевой пилот не могут справиться сами. А такая постановка вопроса резко сужает рамки спектра возможных проблем, при этом повышая уровень их паскудности.

Так что о своей спине Элли вспомнила только на полу — пока еще стоя, но уже согнувшись в три погибели, захрипев и схватившись обеими руками за поясницу: на излишне активные действия Элли та, травмированная вчерашним происшествием, отреагировала крайне неодобрительно и в высшей степени доходчиво.

Натягивать штаны пришлось одной рукой, шипя сквозь зубы разнообразные ругательства на разнообразных языках, и просто так шипя, неинформативно, а второй прижимая спину как можно сильнее — если сильно прижать, боль становилась почти терпимой. Или так только казалось.

Конечно, можно было не терять времени и выскочить (ну ладно, ладно — проковылять!) в коридор и в одних трусах — вряд ли она могла бы этим шокировать своих ребят, с которыми не один год летала и сражалась бок о бок. В боевую броню или защитный скафандр ныряют вообще чуть ли не голышом, и происходит это все в общем тамбуре с кучей персональных шкафчиков, парни и девушки вперемешку, почти что толкаясь локтями. В такой обстановке стеснительность как-то довольно быстро сходит на нет сама собой, даже если была у кого. Да и нормы приличия на разных планетах разные. Киу Те, например, вообще бетанец, на его родине чуть ли не полная нагота считается вполне пристойным дресс-кодом. Да и Питер мальчик взрослый, голых женщин наверняка видел во всех ракурсах и не только на картинках. В конце концов, даже барраярцы привыкали, и довольно быстро. И еще как привыкали, особенно некоторые. Хм... Барраярцы — да.

А вот Валлиот — вряд ли.

И если он не слинял в свою каюту, а остался зачем-то в рубке (ну мало ли, кто его тонкую афонскую дипломатическую натуру знает? может, ему одному в каюте страшно, без мужской защиты и рядом со страшной женщиной, от которой там его всего-то две каюты и отделяют!) — у голых женских ног есть таки нехилый шанс спровоцировать межпланетный скандал. А нам сейчас только межпланетного политического скандала для полного счастья и не достает, это вдобавок к уже почти что окончательно проваленной дико важной миссии, вот оно самое то и будет как раз, да...

Голые женские ноги чертов афонский параноик наверняка воспримет как персональную провокацию, тут и сомневаться не приходится. Он же нервный, как курсор лидара в метеоритоопасном секторе. Это у себя на родине он считался радикалом, еретиком и чуть ли не фемофилом, а в любом нормальном обществе такого пуританина и женоненавистника еще поискать, днем с огнем. Его бы воля — он бы на Элли вообще паранджу натянул или скафандр повышенной защиты. Есть такие, на гроб похожие, у которых нижняя часть монолитная, только руками и можно шевелить. Зато окружающие в полной безопасности и никаких соблазнов. Аф-ф-фонец, этим все сказано!

Стук в дверь повторился — деликатный, но настойчивый. Похоже, работу внутренней связи так и не восстановили. Значит, и открывать придется вручную.

— Сейчас! — постаралась прошипеть Элли погромче, затягивая ремень, и как была, скрюченная и босиком, прошлепала к двери. Черт с ними, с ботинками, тут разогнуться бы...

Дверь с шелестом скользнула в сторону. И попытавшаяся хотя бы вывернуть голову в сторону полуночного визитера Элли чуть ли не уткнулась носом в ту деталь мужских брюк, которую принято деликатно именовать ширинкой — независимо от того, имеется ли эта самая ширинка на них в наличии или же не предусмотрена фасоном.

Все-таки шесть лет адмиральства — солидный срок. Элли стала намного сдержанней и отработала быстроту реакции. А потому успела захлопнуть рот прежде, чем выпалила: «И какой придурок приперся тереться своим членом о мою дверь?!» — и тем самым избежала-таки межпланетного политического скандала, которого так опасалась. Хотя бы на эту ночь.

Потому что понятно ведь — какой придурок. Один такой есть. Другого не найти.

У посла реакция тоже оказалась на высоте — он отскочил к противоположной стене коридора чуть ли не раньше, чем Элли успела захлопнуть рот. Правда, при этом зачем-то выпучил глаза и начал беззвучно хватать воздух широко открытым ртом. Больше всего он сейчас напоминал выброшенную на берег рыбу, даже белесые локоны висели вдоль щек двумя безвольными плавниками. Обеими руками он прикрывал пах и живот, словно Элли действительно собиралась на него наброситься и если не выгрызть внутренности, то как минимум откусить самое дорогое.

— Вы... что-то хотели? — постаралась выдавить Элли как можно более вежливо и не очень сильно морщась. Обеими руками при этом уперлась в края дверного проема в безуспешной попытке разогнуться хотя бы частично.

Посол вздрогнул и вжался в стенку еще сильнее. Наверное, вопрос прозвучал все-таки недостаточно вежливо, к тому же сквозь зубы и со страшно перекошенной рожей — спину, заразу, опять прострелило не вовремя. Да и с разгибанием тоже возникли определенные проблемы. Элли плюнула на попытку принять достойную адмирала позу, вывернула голову набок и попыталась улыбнуться. Посол посерел лицом и слегка присел, явственно ослабнув в коленках. А, черт! Все ему не так, паразиту. Не угодишь. Ну и пошло оно тогда, незачем и стараться...

— Не обращайте внимания. — Элли провисла на руках, с облегчением вернувшись к согнутости почти под прямым углом. — Мне трудно стоять прямо. Спина болит. Что-то случилось?

Вопрос был формальностью: она уже поняла, что никаких новых неприятностей не произошло, иначе за дверью ее ждал бы не этот афонский придурок. Просто он наверняка придумал какие-то новые претензии к ней лично и ко всему женскому роду в целом и хочет их огласить, не дожидаясь утра. Ну и ладно, пес с ним, пусть оглашает, лишь бы в обморок не грохнулся. Поощрить придурка, а то ведь до утра мяться будет.

— Я слушаю.

Как ни странно, но стоило Элли снова согнуться — и посол словно обрел утерянный было внутренний стержень, распрямился и вроде как даже приосанился, расправив узкие плечики и выпятив цыплячью грудь если не колесом, то как минимум гусеницей. Дернул кадыком и заговорил тоном крайней официальности:

— Я позволил себе вчера некорректное и не соответствующее истине высказывание по вашему поводу. Я вел себя непозволительно и приношу свои извинения. Будучи существом разумным и облеченным дипломатическими полномочиями, я не должен был поддаваться эмоциям и идти на поводу у дремучих инстинктов. — Тон подразумевал совершенно иное. Нечто вроде: «Я, конечно же, был абсолютно прав, и мы все это знаем, но дипломатия...» — Надеюсь, вы согласитесь принять официальные извинения и счесть инцидент исчерпанным?

Последнюю фразу он произнес после небольшой, но заметной паузы и с такой высокомерной уверенностью в отрицательном ответе, что Элли согласилась бы, даже и не желая того вовсе, только из чувства противоречия. Вот же засранец, а!

— Да. Конечно! — выдавила она сквозь зубы, выворачивая голову чуть ли не до хруста в шее, чтобы слова не оказались обращенными в пол.

Смотреть из согнутого положения в лицо довольно высокому мужчине — шесть с половиной футов как-никак! — было достаточно сложно. И потому Элли не смогла бы поклясться, что мелькнувшее на лице посла злорадное удовлетворение ей не почудилось. Посол отвесил чопорный дипломатический кивок и проследовал (иначе не скажешь!) в отведенную ему каюту. Элли проводила его хмурым взглядом, закрыла дверь и вернулась на койку.

Лежа вытянуться вполне удалось. Спина ныла, но более активных протестов не выражала. Когда ты лежишь, похоже, не имеет значения не только рост. Жаль только, что сон вместе с Элли вернуться в койку не пожелал. Возможно, вообще сбежал в коридор. Поминай как звали. Или предпочел общество треклятого посла, вот же не мог до утра подождать со своими треклятыми извинениями! Дипломат, мать его! Вернее — отца. Или лучше даже — обоих отцов, у них же там, на Афоне, матерей нет, одни только маточные репликаторы...

Валлиот Райс. Первый — и пока еще негласный! — посол моно-польной и моно-гендерной планеты Афон во внешнем космосе, организатор и лидер партии ультралевых реформаторов. Представители этой партии не склонны считать полную изоляцию Афона от прочей вселенной единственным способом избежать тлетворного и пагубного влияния женщин на подрастающее поколение. Не фанатик, религиозен умеренно (по меркам Афона так и вообще почти агностик). К тому же Валлиот (как и подавляющее большинство членов его партии) исповедует так называемую «орудийную ересь», не во всем согласующуюся с общепринятыми на Афоне догмами и утверждающую, что женщины не есть сам дьявол во плоти, а лишь его орудия, разлагающему воздействию которых тренированный и набожный мужчина, твердо верующий в Отцов-Основателей, способен не поддаться даже при близком взаимодействии. Умеренный фемофоб, по афонским меркам так и вообще скорее фемофил. Искренне полагает, к примеру, что женщины не виноваты в том, что являются орудием дьявола, а потому и убивать их при первой же встрече вовсе не обязательно, Элли сама слышала, как он втирал это Киу. И с таким пафосно снисходительным видом, что аж тошно делалось.

В сущности, Валлиот тоже был не особо-то и виноват, что вырос таким идиотом. Трудно ожидать другого от человека, рожденного и выросшего на крохотном комочке грязи и долгое время пребывавшего в уверенности, что этот комочек и есть вся Вселенная. Подобным все планетники грешат, в той или иной степени. У афонцев просто ярче проступает, вот и все. Грязееды! Все они одинаковы — и одинаково ограничены. Хотя, конечно, даже среди них встречаются исключения. Иногда.

Элли вздохнула. Перевернулась набок. Исключения, да. В одном из таковых исключений и состояла проблема, не дающая ей сейчас спокойно заснуть. Мелком таком исключении и исключительно доставучем, даже на расстоянии. Даже по прошествии шести лет.

Майлз Нейсмит. Он же лорд Форкосиган. Тот, кого шесть лет назад она сменила на посту адмирала свободного флота дендарийских наемников — кто сам отдал ей это адмиральство, по сути, пусть и заслуженно, пусть она трижды достойна была, но все-таки, все-таки, все-таки... И пусть трижды глупо думать, что это была своеобразная компенсация, попытка подсластить пилюлю и откупиться.

Ты ведь не прогадала, детка! Неравноценный размен — целый флот высококлассных профессиональных космических наемников, опытные офицеры, корабли плюс дополнительный бонус, которого обычно лишены подобные полукорсарские организации — постоянная дотация от тайного нанимателя, все того же Барраяра. По сути — единственный наемный флот галактики, которому нет необходимости непрерывно искать хоть какие-нибудь контракты и способы заработать, флот на зарплате, как любил шутить сам Майлз. И все это — в обмен на одного человечка полутора метров росту. Взамен. Одного-единственного. Вредного ехидного засранца. Урода. Мутанта... Ладно, ладно — не мутанта и очень даже симпатичного засранца, для тех, кто умеет смотреть, конечно. И умного, как тысяча чертей. Но все-таки — одного.

Шесть лет назад он отдал ей весь флот, отобрав себя.

Ныне он — императорский аудитор Барраяра, променявший всю вселенную на маленький шарик грязи. Ладно, ладно, три шарика, пусть — это ведь все равно несоизмеримо! Три какие-то жалкие планетки, одна из которых к тому же постоянно на грани бунта, а вторая на самом раннем этапе терраформации, — и целая вселенная! С кучей планет, станций, далеких звезд, ПВ-тунеллей, обожающими его дендарийцами и... ну да, и ею, тогда еще просто капитаном Элли Куинн. Ей казалось, что тут и сравнивать глупо. И слишком поздно дошло, что он тоже считает точно так же — только с точностью до наоборот.

Ну ладно, ладно, не стоит опять-таки врать самой себе — он любил ее. Действительно любил. И улыбался тогда с такими несчастными глазами, что оставалось только улыбаться в ответ, чтобы не разреветься самой. Да, он любил ее. Но свой проклятый Барраяр он любил больше.

Элли не знала — да и знать не хотела, если честно! — какая из сторон была инициатором сепаратного договора о сотрудничестве (пока еще ограниченном и с кучей оговорок, но все-таки сотрудничестве) между Барраяром и Афоном. По ее мнению, любое сотрудничество между двумя планетами, к тому же настолько разными, несло больше проблем, чем выгод, причем обеим сторонам. Одно слово — грязееды!

Но наемнику платят не за то, что он критикует работодателя и высказывает свое мнение о его планах и намерениях. Ему платят за успешную реализацию этих планов. В частности — за успешную доставку корзины тухлых яиц под маркировкой «Валлиот Райс» со станции Клайн на Барраяр, а потом обратно, в кратчайшие сроки, без лишней огласки и — желательно! — без приключений.

Если во главу угла ставится скорость и незаметность, то выбор между «Вортексом» и «Харрикейном» (двумя адмиральскими катерами, принадлежащими лично Элли, а не входящими в общее имущество флота) был очевиден. Мощный «Харрикейн» хотя и не так сильно уступал маленькому юркому «Вортексу» в скорости и маневренности, как большинство тяжелых кораблей, но все же уступал. К тому же был слишком хорошо защищен, слишком мощно вооружен, слишком громоздок и слишком заметен. Специфические очертания шести его орудийных башен и свободно вращающихся плазменных зеркал были слишком характерной приметой, оповещающей весь окрестный космос о прибытии адмирала дендарийских наемников. И любой желающий мог при наличии стремления и свободного времени сложить два и два. «Вортекс» же на первый взгляд казался катерком стандартным, каких двенадцать на дюжину. А что двигатель Неклина у него последней модели, да и обычный прокачан по максимуму — этого стороннему наблюдателю не увидать. Так что с катером выбор был очевиден.

С людьми оказалось сложнее.

Впрочем, пилота на перегоне не станет менять ни один более или менее умный капитан, а уж адмирал тем более. Питер, по сути, был еще одним дополнительным плюсом «Вортекса», который Элли изначально учитывала. Стрелка-механика тоже менять себе дороже — все равно никто лучше Лаудерса его хозяйство не знает. И, конечно же, двое охранников для самого посла, поопытнее да понезаметнее. Двое, не больше. Конечно же, Киу Те, он один из лучших телохранителей, и внешность подходящая — совсем не похож на крутого мордоворота, скорее расхлябанный пижончик со светящимися временными татушками на самых неожиданных частях тела и разноцветными прядками на макушке. Самое то для секретности, никто не заподозрит в таком охранника. Роль второго телохранителя Элли решила взять на себя.

Возможно, это было не лучшим вариантом — подсовывать параноику объект его страхов в качестве охраны. Но Элли перебрала все более или менее подходящие кандидатуры и поняла, что сгрызет себе ногти до локтей, если выберет кого-нибудь из них, а сама останется на флагмане. Нет уж. В конце концов, она давно не была в отпуске, почему бы не совместить приятное с полезным? И дело тут вовсе не в том, что в самом конце переговоров, уже после обсуждения деталей и перевода аванса, этот мелкий засранец-аудитор сказал: «Я очень на тебя рассчитываю, Элли!» С той самой нейсмитовской интонацией и улыбкой от уха до уха, перед сдвоенным ударом которых никто не мог устоять.

Элли хмыкнула, поворочалась еще, вздохнула. И поняла, что сон свалил насовсем. Интересно, кто сегодня остался на ночное дежурство? Скорее всего, Пит, если окончательно не разболелся, конечно. Он ответственный. Может быть, даже вычислил уже их координаты. И, может быть, они не такие уж и печальные — просто не хочет будить начальство даже ради приятной новости. Ну мало ли? Чудеса случаются.

Элли села на койке, нашаривая ногой ботинок.

Она не ошиблась — Питер действительно был на вахте. И он действительно вычислил их местоположение. И даже возможные трассы возврата.

— Плохая новость состоит в том, что нас закинуло в дикую глушь. — Пилот не выглядел особо огорченным. Но делать из этого оптимистичные выводы не стоило: Питер по натуре был фаталистом и с одинаковой радостью встречал как хорошие, так и самые скверные новости. — До твоей родной станции отсюда на нашем движке пришлось бы чапать более ста пятидесяти лет. И нет, — добавил он быстро, предупреждая уже почти сорвавшийся у Элли с губ вопрос, — вернуться тем же туннелем, каким сюда попали, мы не сможем: он односторонний. Я проверил — при попытке войти в него с этой стороны он становится нестабильным и временно схлопывается. В среднем на полчаса, максимум сорок минут. И — да, у нас остался только один разведывательный зонд.

Питер развел руками, демонстрируя смущение. Но лицо у него при этом оставалось скорее довольным. Можно даже сказать — очень довольным. Наверняка хорошо провел время, разглядывая во всех подробностях передаваемые зондами картинки. Хорошо, что вовремя опомнился и хотя бы один сохранил про запас.

— А поближе Клайна туннели имеются? — Элли легла грудью на спинку пустого кресла Киу. Пока осторожно обувалась и медленно шла в рубку, спина вела себя паинькой. Но стоило немножко постоять...

— Конечно. Вон видишь голубенький шарик? — Питер ткнул пальцем куда-то в левый верхний угол экрана. — Это Вега. До нее, можно сказать, вообще рукой подать!

— Рукой — это сколько? — подозрительно уточнила Элли, поскольку голубая звездочка не выглядела такой уж близкой.

— Лет восемь, не больше. Может, даже и семь с половиной, если поторопиться.

Элли выдохнула. Опустилась в кресло Киу и тупо уставилась в пространство перед собой. Восемь лет. Это конец. Даже если не загнется система жизнеобеспечения, даже если они сами не загнутся и не сойдут с ума от тоски, даже если хватит топлива и пайков. Обстановка на Афоне нестабильная, особенно в отсутствии главы партии реформаторов. Валлиот говорил, что может уверенно гарантировать семь-восемь месяцев сохранения влияния. Максимум — одиннадцать. Месяцев, не лет. За год ручаться уже не стал — и аналитики барраярской Службы Безопасности подтверждали его выводы. Три месяца из этих семи-восьми (максимум — одиннадцати) заняли дорога на Барраяр и сами переговоры. Они могли бы и не спешить, времени оставалось достаточно, но Валлиот торопился вернуться, мало ли, мол, какие случайности могут задержать в дороге?

Накаркал...

Элли поежилась, внезапно ощутив себя очень маленькой и жалкой в таком огромном и пустом космосе, где вся цивилизованная жизнь сосредоточена не далее полугода полета до ближайшего туннеля. А тут даже не год. Не два. Восемь лет. Дикая глушь, задница мира. Восемь лет до ближайшего туннеля. Вряд ли сюда залетит хоть кто-то, пусть даже случайно. Только такие же неудачники, как они сами. Чтобы точно так же влипнуть. Восемь лет...

— Тут поблизости есть планетка, 4-прим, уж не знаю, как ее местные называют, — продолжил Питер все тем же жизнерадостным голосом, за который сейчас его хотелось придушить на месте. — Я проверил по маячкам, вроде как входит в официальную трассу. Но если даже и нет, может, кто из аборигенов подтаксует до ближайшего перекрестка или станции...

Элли медленно подняла голову и в упор уставилась на Пита, еще не совсем понимая:

— Станции?

— Ну да, станции гашения. — Питер улыбался светло и безмятежно. — Они их тут всюду понатыкали.

— Кто они?

— Ну... местные же, кто же еще-то?

Элли моргнула.

— Ты хочешь сказать... — она запнулась, моргнула еще раз, потрясла головой, приводя в порядок брызнувшие в разные стороны мысли. Начала заново: — Нет, ты что, на самом деле хочешь сказать, что здесь тоже живут люди?!

— Ну а чего бы им тут не жить-то?

* * *