Призрак из прошлого (гет)

21 января 2002 года

Надя не спеша прохаживалась по комнате туда-сюда. Нервные встревоженные движения выдавали в ней крайнюю степень обеспокоенности. Впрочем, как и многое другое: сильно нахмуренный лоб с пролегающей на нём морщинкой-колеёй, сжатые в тонкую непроницаемую линию губы, красные следы от ногтей на руках... Под глазами лежали тёмные синие тени — свидетели проведённой без сна ночи.

Описав очередной бессмысленной круг, Надя возвратилась на то же самое место, откуда и начиналось её блуждание.

Тяжело опустившись на горько всхлипнувший под ней расхлябанный стул, она устало опустила голову на стоящий поблизости стол. Голова была как дурная и почти ничего не соображала. Все имевшиеся у неё мысли сплелись в один тугой клубок и абсолютно не собирались распутываться — не давая ей подумать.

Снизу донёсся шорох. Надя чуть приоткрыла глаза. Мичман. Пёс, которого она недавно подобрала на улице, поднялся с пола и, вплотную приблизившись к девушке, положил свою крупную косматую голову к ней на колени. Живое, пусть и собачье, тепло подействовало успокаивающе. Надя положила руку на голову Мичмана. Получив долгожданную ласку, пёс радостно закрутил своим толстым вытянутым хвостом. Наде показалось, забавным, что существо, которое даже не обладает речью, может понять и посочувствовать гораздо лучше, чем многие люди. Но она отогнала от себя эту глупую, не имеющую отношения к её проблеме, мысль, порадовавшись лишь тому, что впервые за всю ночь её мысль была простой, законченной и вполне понятной.

...Телефонный звонок раздался почти что ночью. Звонила мама Костика.

"Ты же знаешь — экспертизы закончены... Мне сегодня позвонили... Поедешь со мной на опознание... Одна я не смогу всё это пережить..." Несколько простых, обрывочных фраз и сейчас где-то в закоулках её сознания отдавались глухим, проникающим всюду эхом. Это даже мыслью сложно было назвать. Надя бы что угодно отдала, чтобы не думать об этом, забыть, забыть, забыть и никогда больше не вспоминать.

Бредовые желания. Разве могла она об этом забыть? Эти воспоминания тяжёлым камнем навсегда останутся в её сердце. Правда за последние полтора года ей удалось задвинуть этот камень как можно дальше, оттеснить на самый край сердца и освободить место для новых людей, впечатлений, мыслей и чувств...

Надя в очередной раз вскочила со стула. Собачья голова, не готовая к такому внезапному порыву, неуклюже повисла в воздухе. Мичман обиженно засопел, провожая Надю осуждающим взглядом. Но она не обратила на это внимания, снова погрузившись в пучину размышлений, накрывающую её с головой.

Подойдя к окну, она, отдёрнув тонкую тюлевую занавеску, долгим тоскливым взглядом посмотрела на медленно оживающую улицу. Серенькое утро вступило в свои права. Почти полностью рассвело. Только лёгкая туманная поволока говорила о том, что произошло это совсем недавно. Люди бодрым торопливым шагом спешили на работу. Конечно — зима, холодно. Надя машинально бросила взгляд на висящий на оконной раме градусник. Двадцать два градуса. Она зябко поежилась, на краткий миг представив, что вскоре ей придётся выбираться на улицу — вне зависимости от того, отправится ли она на работу или согласится поехать вместе с Катериной Васильевной.

На улице какой-то мужчина, вышедший прогуляться со своей овчаркой, вышагивал быстро и нетерпеливо, ёжась от ветра. Овчарка то и дело останавливалась, чтобы изучить очередной жутко интересный собачий след, и её хозяину то и дело приходилось подёргивать поводок.

Надя прижалась лбом к холодному стеклу. В памяти кусочек за кусочком всплывал вчерашний вечер. Как части пазла, он неспешно складывался в одну картину, становясь единым и неразделимым, целым.

Вчера она виделась с Серёжей. Вдвоём они провели прекрасный вечер. Сначала долго бродили по торговому центру: вроде и не делали ничего особенного: гуляли, разговаривали, смеялись... Всё, как у всех. А после, изрядно проголодавшись, отправились в небольшой кафетерий, располагающийся тут же в здании. Надя не могла вспомнить, сколько времени они там просидели, но, когда они наконец-то оказались на улице, крепко сплетая укутанные в толстые варежки руки — их встретила кромешная, почти ночная, темнота. Небо было пустым и беззвёздным. Тонкий серп полумесяца почти не давал света. Разве что редкие уличные фонари немного спасали ситуацию. Мороз уже хорошо окреп — щипал щёки, дёргал за нос, старательно пытался забраться под одежду, коснуться ещё тёплой кожи.

Но Надя и Серёжа, наплевав на холод, старались не торопиться — скорая разлука совсем не радовала, неминуемое расставание хотелось оттянуть как можно сильнее. Особенно сильно упорствовала Надя — как чувствовала, что дома её не ждёт ничего хорошего...

...С Серёжей ей всё же пришлось распрощаться. Он чуть ли не силой затолкал её в подъезд. Холодно. Она и вправду замёрзла — своё собственное тело стало чужим, безвольным — оно плохо подчинялось Наде. Варежки с рук она снимала зубами — пальцы распухли и не сгибались. Ключ далеко не с первого раза оказался в замке, да и поворачиваться начал не сразу. Но с замком она кое-как справилась, немного согрев пальцы дыханием — кажется, это было то единственное тёплое, что у неё осталось...

Оказавшись в квартире, Надя первым делом, не снимая сапог, прошла к окну. Серёжа так и стоял на том самом месте, где она его оставила — дождался. Это был их ритуал. Не такой уж и давний — они и знакомы-то всего пару месяцев, но уже ставший привычным. Как и сам Серёжа. Он стоял на припорошённой снежком тропинке. Голову вобрал в плечи, кисти рук спрятал в рукава и слегка пританцовывал. Вообще, весь его вид напоминал нахохлившегося воробья. Замёрз, бедный.

Надя рьяно замахала рукой, давая отмашку. Серёжа обрадованно кивнул. Но рукой в ответ не махнул. И мигом припустился бежать в сторону остановки. Последний автобус мог уйти и без него...

Проводив Серёжу взглядом, пока он не скрылся за углом, Надя отошла от окна. Батарея нещадно грела. Тепло приятно обволакивало, клонило в сон. Надю бросило в дрожь — тело постепенно согревалось.

Прошло не менее получаса, прежде чем раздался звонок в дверь. Прерывистый и тревожный — он разрезал спокойную тишину квартиры — разорвал своим звуком мир на две неравные части. Ничего хорошего он не предвещал. Надя это сразу поняла. Внутренним нутром почувствовала.

Звонившей оказалась соседка Марта Савельевна. Встревоженная и всклокоченная, она возникла на пороге Надиной квартиры. Внутрь войти отказалась, хоть Надя и пригласила, молча отступив назад.

— Надюша, зайди, пожалуйста, ко мне...

— А что случилось? — Надя крепко вцепилась рукой в дверную ручку, взглядом гипнотизируя лицо соседки. Но по её выражению ничего определённого прочесть не смогла.

— Тебя к телефону зовут.

— Кто?

Своего телефона у Нади не было. Звонила она иногда от соседей — в случае крайней необходимости. И в случае, когда случалось нечто экстраординарное с её родственниками и знакомыми, сама получала подобные неожиданные звонки, заставляющие её нервно сжимать вспотевшие ладошки.

— Да я и не запомнила, кто. Женщина какая-то.

— Может, мама? — предположила Надя, накидывая куртку поверх халата, в который уже успела переодеться, готовясь ко сну.

— Да, нет, не она. Голос твоей матери уж я бы узнала. Но голос какой-то странный — плакала она, что ли? Чёрт её знает, — Марта Савельевна пожала своими достаточно массивными плечами, окидывая Надю с ног до головы задумчивым взглядом.

Надя не стала больше задавать вопросов, а первая прошла в квартиру напротив. Телефонная трубка лежала рядом с телефоном, который располагался прямо в коридоре. Надя решительно схватила её, приложив к уху прохладную мембрану.

Марта Савельевна, зашедшая следом за Надей, входную дверь лишь прикрыла.

— Я в зале буду. А ты говори, сколько хочешь — не стесняйся.

Надя осталась одна. Наедине с телефонной трубкой, не сулящей ей ничего хорошего. Одни неприятности.

— Да, я вас слушаю. Ах это вы, Катерина Васильевна! Что случилось?..

...Надя резко отпрянула от окна. Где-то внутри что-то горело, щипало. Выжигало душу изнутри. Трепало и третировало. Не давало спокойно спать, есть, жить... Не принятое решение. Вот что это было. Непосильный груз со вчерашнего злополучного вечера тяжёлым каменным мешком повис у Нади на шее, гнул к земле, душил, не давая вздохнуть.

После вчерашнего разговора с Катериной Васильевной, после её просьбы, почти мольбы, Надя за одну единственную ночь стала другим человеком.

"Наденька, тело Кости вроде как нашли. Завтра опознание. Утром. Ты должна поехать, слышишь меня? Надо, девочка моя, надо. Я же одна не смогу. Ну, не Маруську же мне с собой брать? Ты же понимаешь! Да и ты его лучше всех знала. Сама понимаешь. Он же в последнее время всё с тобой, да с тобой. Домой-то и не заходил почти. Забежит сынок на пятнадцать минут — и глазом моргнуть не успеешь, как он уже умчаться норовит. Спросишь: куда? Так, отвечает, меня Надюшка ждёт. Всегда тебя только так и звал: Надюшка. Все уши нам прожужжал. Надюшка то, Надюшка это. Самая умная, самая красивая. Самая-самая ты у него была... Ой, сыночек мой, за что тебя так? Молодой, красивый — вся жизнь впереди, а ты? Даже похоронить толком не можем. Полтора года почти прошло, а Костя всё неупокоенный! Нет, Надя, ты должна поехать", — а Надя на другом конце провода и слова вымолвить не могла. Горло сдавил спазм. По лицу солёным непрерывным потоком текли непрошеные слёзы. Странно, откуда они берутся? Она же не плачет. Она не должна плакать.

И даже сейчас вспоминая всё то, что ей наговорила Катерина Васильевна, Надя не могла сдержать слёз. И они тонкими солёными ручейками побежали вниз по её лицу. Некоторые Надя успевала перехватить — время от времени смахивая рукой. Но те, что были проворнее, повисев немного на подбородке, срывались вниз и падали на ковёр, утопая в его густом ворсе.

Вытерев мокрое и отчего-то липкое лицо руками, Надя бессильно опустила руки вниз и тут же наткнулась на что-то влажное и холодное. Мичман. Он уже давно стоял позади, тоскливо поскуливая, и неуверенно помахивал время от времени своим толстым хвостом. Пёс жаждал, чтобы его хозяйка наконец-то обратила на него внимание. Поняла, как он сожалеет и как сочувствует её горю. Настолько, что готов принять на себя все те неприятности, которые свалились на Надю.

— Мич, а что же мне с тобой делать? С кем я тебя оставлю? — тугим, будто заржавевшим голосом спросила Надя собаку. Кажется, что со вчерашнего дня это были первые слова, которые она произнесла.

Мичман в ответ ещё энергичнее завертел хвостом, всем своим видом говоря: "Зачем меня где-то оставлять? Конечно, я поеду с тобой. С тобой, моя любимая хозяйка, я и на край света готов! Не то, что в какой-то там Североморск. Тьфу! Это же такие пустяки — всего каких-то четыре часа на поезде, и мы уже там".

Надя невольно улыбнулась собственным мыслям, потрепала Мичмана по лохматой голове. А потом, смахнув с лица оставшиеся слёзы, растянула губы в широкой улыбке. Решение неожиданно было принято. Скорее всего, оно было принято ещё вчера, когда сквозь прохладную мембрану трубки она слушала взволнованный голос Костиной мамы. Уже тогда она понимала, что не сможет отказаться. Это её долг. То малое и последнее, что она может сделать для Кости...

Тишину квартиры разорвал пронзительный звук дверного звонка. В отличие от вчерашнего, веявшего неприятностями — сегодняшний прозвучал ровно и спокойно. Всего один долгий звонок. Часы показывали половину десятого — всё верно, как они и договорились. Надя и следующий за ней по пятам с глухим ворчанием Мичман приблизились к входной двери. Даже не посмотрев в глазок, девушка распахнула входную дверь.

— Здравствуйте, Катерина Васильевна, заходите, пожалуйста. Вот мой паспорт — я еду с вами...