Призрак из прошлого (гет)

14 октября 2001 года

Стоя на углу пересечения двух оживлённых улиц, он внимательно всматривался в лица проходящих людей. Некоторые испуганно шарахались от него в стороны, чуть ли не поскальзываясь на хрупком ледке в стылых осенних лужах, другие же, абсолютно не обращая внимания, проходили настолько близко, что чуть ли не наступали ему на лапы. Он — некрупный молодой дворовый пёс — испуганно отскакивал в сторону.

Мимо прошагал внушительного размера мужчина в тёмно-коричневом пальто и большой чёрной шляпе, почти полностью прячущей в своей густой тени его лицо. Тяжёлые ботинки безбоязненно ступали по лужам — обращать внимание на такие мелочи было ниже его достоинства. Плюх-плюх. Тяжёлые грязевые капли повисли на густой и тёмной собачьей шерсти. С недовольным повизгиванием (подождав, когда этот неприятный мужчина отойдёт на достаточно почтительное расстояние) Пёс энергично встряхнулся, распространяя далеко вокруг себя чуть ли не дождевые брызги. И тут же, ещё не успев до конца закончить начатое дело, сквозь им же самим создаваемый шум от трясущейся мокрой шерсти, хлопающих в воздушном потоке ушей и фырканья он услышал протяжный женский вопль. Женщина энергично размахивала квадратной, полностью набитой сумкой, желая, чтобы Пёс убрался как можно дальше от неё. Её красное, как переспелый томат, лицо явно свидетельствовало о её недобрых намерениях. Пёс бодро и уже вполне привычно отпрыгнул на безопасное расстояние — туда, докуда парящая в воздухе сумка не смогла бы дотянуться. Женщина всё продолжала кричать, ругаясь на него всевозможными дьявольскими проклятиями.

А в воздухе тем временем расплывался приятный мясной запах. Пёс, инстинктивно любопытствуя, повёл носом по воздуху. Запах явно исходил от сумки. Что за жалкая ирония судьбы — один и тот же объект мог быть для него и опасен, и притягателен одновременно. В другое время он, не задумываясь, проводил бы такую вкусно пахнущую сумку вместе с женщиной до дома в надежде на то, что его вознаградят ароматным кусочком докторской колбаски.

Но, похоже, сегодня был не его день. Промозглый холод, ветер, продувающий шерсть насквозь, расползшиеся за ночь ледяные лужи и полная беспросветная тьма в душе. Сколько ещё ему понадобится времени, чтобы найти нужного человека? Того, кого он так долго ищет, но так и не может найти.

Надежда, как последний оставшийся после долгой зимы сугроб, беспощадно таяла день ото дня...

Женщине наконец-то надоело кричать. Наверное, норму по воплям в общественных местах на сегодняшний день она уже выполнила. Рука с сумкой, приняв своё исходное положение, повисла в воздухе, больше не пытаясь дотянуться до впалых собачьих боков.

— Ох, падла, — почти беззлобно попрощалась женщина, показывая Псу внушительный кукиш. И, поправив выбившийся шейный платок, она лёгкой, чуть раскачивающейся походкой заскользила по мокрой улице, старательно обходя лужи.

Пёс ещё какое-то время провожал сумку и уносящую её женщину тоскливыми глазами. Запах докторской колбаски так и манил. Может, всё же пойти за ней? Жалобно заглянуть в глаза, изобразить прилежную покорность голодного пса? И она мигом сжалится и отвалит ему щедрый колбасный ломоть. А, может, и ещё чего-нибудь?

Тип таких людей ему был хорошо знаком — сначала верещат от страха перед внушительным, кажущимся им злобным и агрессивным псом, а потом, если их страхи не оправдываются, готовы хоть каждый день таскать уличным приблудышам горячие ароматные миски.

Женщина, последний раз взмахнув сумкой, скрылась за углом. Тяжело вздохнув, Пёс мысленно отругал сам себя. Не просто же так он тут болтается, рискуя быть растоптанным. У него важное, неотложное дело, требующее полной концентрации и собранности. Нужный ему человек может появиться здесь в любое время. А в такой толкучке, чего доброго — можно и вовсе не заметить.

Пёс описал своей покатой головой полукруг, подозрительно осматриваясь. Нет. Её нигде не было видно. А он-то приходит на это место уже третью неделю подряд— а результата ноль. Совсем ничего. Ну не сквозь землю же она провалилась?

Вера в собственные силы стиралась, как улыбка чеширского кота — не сразу, а постепенно. Медленно, шаг за шагом стремясь к полному исчезновению. Тяжёлое посасывающее чувство тоски тяжело оседало в сердце.

...Начало темнеть. В лужах всё отчетливее отпечатывались следы от деловито загорающихся фонарей и магазинных витрин. На небе всё ярче и яростнее проступала аппетитная, обкусанная каким-то великаном, Луна. Синева постепенно окутывала город своими холодными объятиями.

Пёс тяжело вздохнул. Видеть становилось всё сложнее. А шансов на благополучный исход становилось всё меньше. Он устало присел на грязный тротуар. Силы стремительно покидали его. Да и есть хотелось безумно. Некстати в памяти всплыл дразнящий колбасный дух, да так явно, будто бы женщина со своей пузатой сумкой снова оказалась где-то поблизости. Пёс на всякий случай покрутил головой: а вдруг она и вправду вернулась? Но нет, конечно же, её не было.

Желудок сжался с сильным покалыванием — будто ежа проглотил — и издал недовольный бурчащий звук. Ох, что за наказание! Сжав всю волю в мысленный кулак, он прогнал подлый запах из своих мыслей.

Стало немного легче. Нужно было уходить. Вряд ли сегодня он сможет что-нибудь сделать. А ещё нужно было позаботиться о пище насущной и о ночлеге. Он очень сомневался, что дворник, в сторожке которого он ночевал последние несколько недель, впустит его обратно, особенно после того, как сегодня утром он стащил у него одиноко покоящийся на блюдце рыбий хвостик, предназначавшийся явно не ему.

Погрузившись в свои будничные, практически бытовые мысли, он не сразу обратил внимание, что на опустевшую улицу быстрым разрезающим вечерний воздух шагом вывернула молодая темноволосая девушка. Светло-бежевое пальто было плотно запахнуто и защищало свою владелицу от ставшего совсем ледяным ветра. На её голове красовался чуть скошенный набок пушистый берет, легонько раскачивающийся при ходьбе. Озябшие голые руки она пыталась согреть своими силами, время от времени дуя на них.

Пёс резко встрепенулся, когда девушка наконец-то попала в поле его зрения, и подскочил так быстро, будто на него вылили плошку с кипятком. Лицо девушки было плохо различимо в опустившейся на город полутьме. Но его сразу же ударило тяжёлое осознание: ОНА! Это Она — та, кого он так долго искал и уже не раз терял всякую надежду, что они когда-нибудь встретятся. Что он её найдёт, отыщет среди множества одинаковых, слившихся в единое лиц..

Не смея поверить в собственную удачу, он как пришибленный стоял на одном месте, боясь вздохнуть или моргнуть даже одним глазом. Прекрасное видение могло в одночасье исчезнуть, как возникший в засушливый пустыне мираж. А пережить такое разочарование было выше его сил.

Не удержавшись, он всё же моргнул. Мгновение в кромешной тьме показалось вечностью. Но прекрасный мираж никуда не исчез. Девушка оказалась совсем близко. Настолько близко, что черты её лица стали различимы в темноте. Родное и любимое лицо...

И, не теряя больше ни секунды драгоценной собачьей жизни, Пёс со всех ног, разбрызгивая холодную воду в стороны, бросился навстречу той, кого он так долго искал...

21 января 2002 года

Надя не спеша прохаживалась по комнате туда-сюда. Нервные встревоженные движения выдавали в ней крайнюю степень обеспокоенности. Впрочем, как и многое другое: сильно нахмуренный лоб с пролегающей на нём морщинкой-колеёй, сжатые в тонкую непроницаемую линию губы, красные следы от ногтей на руках... Под глазами лежали тёмные синие тени — свидетели проведённой без сна ночи.

Описав очередной бессмысленной круг, Надя возвратилась на то же самое место, откуда и начиналось её блуждание.

Тяжело опустившись на горько всхлипнувший под ней расхлябанный стул, она устало опустила голову на стоящий поблизости стол. Голова была как дурная и почти ничего не соображала. Все имевшиеся у неё мысли сплелись в один тугой клубок и абсолютно не собирались распутываться — не давая ей подумать.

Снизу донёсся шорох. Надя чуть приоткрыла глаза. Мичман. Пёс, которого она недавно подобрала на улице, поднялся с пола и, вплотную приблизившись к девушке, положил свою крупную косматую голову к ней на колени. Живое, пусть и собачье, тепло подействовало успокаивающе. Надя положила руку на голову Мичмана. Получив долгожданную ласку, пёс радостно закрутил своим толстым вытянутым хвостом. Наде показалось, забавным, что существо, которое даже не обладает речью, может понять и посочувствовать гораздо лучше, чем многие люди. Но она отогнала от себя эту глупую, не имеющую отношения к её проблеме, мысль, порадовавшись лишь тому, что впервые за всю ночь её мысль была простой, законченной и вполне понятной.

...Телефонный звонок раздался почти что ночью. Звонила мама Костика.

"Ты же знаешь — экспертизы закончены... Мне сегодня позвонили... Поедешь со мной на опознание... Одна я не смогу всё это пережить..." Несколько простых, обрывочных фраз и сейчас где-то в закоулках её сознания отдавались глухим, проникающим всюду эхом. Это даже мыслью сложно было назвать. Надя бы что угодно отдала, чтобы не думать об этом, забыть, забыть, забыть и никогда больше не вспоминать.

Бредовые желания. Разве могла она об этом забыть? Эти воспоминания тяжёлым камнем навсегда останутся в её сердце. Правда за последние полтора года ей удалось задвинуть этот камень как можно дальше, оттеснить на самый край сердца и освободить место для новых людей, впечатлений, мыслей и чувств...

Надя в очередной раз вскочила со стула. Собачья голова, не готовая к такому внезапному порыву, неуклюже повисла в воздухе. Мичман обиженно засопел, провожая Надю осуждающим взглядом. Но она не обратила на это внимания, снова погрузившись в пучину размышлений, накрывающую её с головой.

Подойдя к окну, она, отдёрнув тонкую тюлевую занавеску, долгим тоскливым взглядом посмотрела на медленно оживающую улицу. Серенькое утро вступило в свои права. Почти полностью рассвело. Только лёгкая туманная поволока говорила о том, что произошло это совсем недавно. Люди бодрым торопливым шагом спешили на работу. Конечно — зима, холодно. Надя машинально бросила взгляд на висящий на оконной раме градусник. Двадцать два градуса. Она зябко поежилась, на краткий миг представив, что вскоре ей придётся выбираться на улицу — вне зависимости от того, отправится ли она на работу или согласится поехать вместе с Катериной Васильевной.

На улице какой-то мужчина, вышедший прогуляться со своей овчаркой, вышагивал быстро и нетерпеливо, ёжась от ветра. Овчарка то и дело останавливалась, чтобы изучить очередной жутко интересный собачий след, и её хозяину то и дело приходилось подёргивать поводок.

Надя прижалась лбом к холодному стеклу. В памяти кусочек за кусочком всплывал вчерашний вечер. Как части пазла, он неспешно складывался в одну картину, становясь единым и неразделимым, целым.

Вчера она виделась с Серёжей. Вдвоём они провели прекрасный вечер. Сначала долго бродили по торговому центру: вроде и не делали ничего особенного: гуляли, разговаривали, смеялись... Всё, как у всех. А после, изрядно проголодавшись, отправились в небольшой кафетерий, располагающийся тут же в здании. Надя не могла вспомнить, сколько времени они там просидели, но, когда они наконец-то оказались на улице, крепко сплетая укутанные в толстые варежки руки — их встретила кромешная, почти ночная, темнота. Небо было пустым и беззвёздным. Тонкий серп полумесяца почти не давал света. Разве что редкие уличные фонари немного спасали ситуацию. Мороз уже хорошо окреп — щипал щёки, дёргал за нос, старательно пытался забраться под одежду, коснуться ещё тёплой кожи.

Но Надя и Серёжа, наплевав на холод, старались не торопиться — скорая разлука совсем не радовала, неминуемое расставание хотелось оттянуть как можно сильнее. Особенно сильно упорствовала Надя — как чувствовала, что дома её не ждёт ничего хорошего...

...С Серёжей ей всё же пришлось распрощаться. Он чуть ли не силой затолкал её в подъезд. Холодно. Она и вправду замёрзла — своё собственное тело стало чужим, безвольным — оно плохо подчинялось Наде. Варежки с рук она снимала зубами — пальцы распухли и не сгибались. Ключ далеко не с первого раза оказался в замке, да и поворачиваться начал не сразу. Но с замком она кое-как справилась, немного согрев пальцы дыханием — кажется, это было то единственное тёплое, что у неё осталось...

Оказавшись в квартире, Надя первым делом, не снимая сапог, прошла к окну. Серёжа так и стоял на том самом месте, где она его оставила — дождался. Это был их ритуал. Не такой уж и давний — они и знакомы-то всего пару месяцев, но уже ставший привычным. Как и сам Серёжа. Он стоял на припорошённой снежком тропинке. Голову вобрал в плечи, кисти рук спрятал в рукава и слегка пританцовывал. Вообще, весь его вид напоминал нахохлившегося воробья. Замёрз, бедный.

Надя рьяно замахала рукой, давая отмашку. Серёжа обрадованно кивнул. Но рукой в ответ не махнул. И мигом припустился бежать в сторону остановки. Последний автобус мог уйти и без него...

Проводив Серёжу взглядом, пока он не скрылся за углом, Надя отошла от окна. Батарея нещадно грела. Тепло приятно обволакивало, клонило в сон. Надю бросило в дрожь — тело постепенно согревалось.

Прошло не менее получаса, прежде чем раздался звонок в дверь. Прерывистый и тревожный — он разрезал спокойную тишину квартиры — разорвал своим звуком мир на две неравные части. Ничего хорошего он не предвещал. Надя это сразу поняла. Внутренним нутром почувствовала.

Звонившей оказалась соседка Марта Савельевна. Встревоженная и всклокоченная, она возникла на пороге Надиной квартиры. Внутрь войти отказалась, хоть Надя и пригласила, молча отступив назад.

— Надюша, зайди, пожалуйста, ко мне...

— А что случилось? — Надя крепко вцепилась рукой в дверную ручку, взглядом гипнотизируя лицо соседки. Но по её выражению ничего определённого прочесть не смогла.

— Тебя к телефону зовут.

— Кто?

Своего телефона у Нади не было. Звонила она иногда от соседей — в случае крайней необходимости. И в случае, когда случалось нечто экстраординарное с её родственниками и знакомыми, сама получала подобные неожиданные звонки, заставляющие её нервно сжимать вспотевшие ладошки.

— Да я и не запомнила, кто. Женщина какая-то.

— Может, мама? — предположила Надя, накидывая куртку поверх халата, в который уже успела переодеться, готовясь ко сну.

— Да, нет, не она. Голос твоей матери уж я бы узнала. Но голос какой-то странный — плакала она, что ли? Чёрт её знает, — Марта Савельевна пожала своими достаточно массивными плечами, окидывая Надю с ног до головы задумчивым взглядом.

Надя не стала больше задавать вопросов, а первая прошла в квартиру напротив. Телефонная трубка лежала рядом с телефоном, который располагался прямо в коридоре. Надя решительно схватила её, приложив к уху прохладную мембрану.

Марта Савельевна, зашедшая следом за Надей, входную дверь лишь прикрыла.

— Я в зале буду. А ты говори, сколько хочешь — не стесняйся.

Надя осталась одна. Наедине с телефонной трубкой, не сулящей ей ничего хорошего. Одни неприятности.

— Да, я вас слушаю. Ах это вы, Катерина Васильевна! Что случилось?..

...Надя резко отпрянула от окна. Где-то внутри что-то горело, щипало. Выжигало душу изнутри. Трепало и третировало. Не давало спокойно спать, есть, жить... Не принятое решение. Вот что это было. Непосильный груз со вчерашнего злополучного вечера тяжёлым каменным мешком повис у Нади на шее, гнул к земле, душил, не давая вздохнуть.

После вчерашнего разговора с Катериной Васильевной, после её просьбы, почти мольбы, Надя за одну единственную ночь стала другим человеком.

"Наденька, тело Кости вроде как нашли. Завтра опознание. Утром. Ты должна поехать, слышишь меня? Надо, девочка моя, надо. Я же одна не смогу. Ну, не Маруську же мне с собой брать? Ты же понимаешь! Да и ты его лучше всех знала. Сама понимаешь. Он же в последнее время всё с тобой, да с тобой. Домой-то и не заходил почти. Забежит сынок на пятнадцать минут — и глазом моргнуть не успеешь, как он уже умчаться норовит. Спросишь: куда? Так, отвечает, меня Надюшка ждёт. Всегда тебя только так и звал: Надюшка. Все уши нам прожужжал. Надюшка то, Надюшка это. Самая умная, самая красивая. Самая-самая ты у него была... Ой, сыночек мой, за что тебя так? Молодой, красивый — вся жизнь впереди, а ты? Даже похоронить толком не можем. Полтора года почти прошло, а Костя всё неупокоенный! Нет, Надя, ты должна поехать", — а Надя на другом конце провода и слова вымолвить не могла. Горло сдавил спазм. По лицу солёным непрерывным потоком текли непрошеные слёзы. Странно, откуда они берутся? Она же не плачет. Она не должна плакать.

И даже сейчас вспоминая всё то, что ей наговорила Катерина Васильевна, Надя не могла сдержать слёз. И они тонкими солёными ручейками побежали вниз по её лицу. Некоторые Надя успевала перехватить — время от времени смахивая рукой. Но те, что были проворнее, повисев немного на подбородке, срывались вниз и падали на ковёр, утопая в его густом ворсе.

Вытерев мокрое и отчего-то липкое лицо руками, Надя бессильно опустила руки вниз и тут же наткнулась на что-то влажное и холодное. Мичман. Он уже давно стоял позади, тоскливо поскуливая, и неуверенно помахивал время от времени своим толстым хвостом. Пёс жаждал, чтобы его хозяйка наконец-то обратила на него внимание. Поняла, как он сожалеет и как сочувствует её горю. Настолько, что готов принять на себя все те неприятности, которые свалились на Надю.

— Мич, а что же мне с тобой делать? С кем я тебя оставлю? — тугим, будто заржавевшим голосом спросила Надя собаку. Кажется, что со вчерашнего дня это были первые слова, которые она произнесла.

Мичман в ответ ещё энергичнее завертел хвостом, всем своим видом говоря: "Зачем меня где-то оставлять? Конечно, я поеду с тобой. С тобой, моя любимая хозяйка, я и на край света готов! Не то, что в какой-то там Североморск. Тьфу! Это же такие пустяки — всего каких-то четыре часа на поезде, и мы уже там".

Надя невольно улыбнулась собственным мыслям, потрепала Мичмана по лохматой голове. А потом, смахнув с лица оставшиеся слёзы, растянула губы в широкой улыбке. Решение неожиданно было принято. Скорее всего, оно было принято ещё вчера, когда сквозь прохладную мембрану трубки она слушала взволнованный голос Костиной мамы. Уже тогда она понимала, что не сможет отказаться. Это её долг. То малое и последнее, что она может сделать для Кости...

Тишину квартиры разорвал пронзительный звук дверного звонка. В отличие от вчерашнего, веявшего неприятностями — сегодняшний прозвучал ровно и спокойно. Всего один долгий звонок. Часы показывали половину десятого — всё верно, как они и договорились. Надя и следующий за ней по пятам с глухим ворчанием Мичман приблизились к входной двери. Даже не посмотрев в глазок, девушка распахнула входную дверь.

— Здравствуйте, Катерина Васильевна, заходите, пожалуйста. Вот мой паспорт — я еду с вами...

Несколькими годами раньше...

Вот кто бы мог подумать, что когда-то Костя и Надя будут вместе. А ведь они были знакомы с детства, но близкими друзьями никогда не были. У каждого были свои друзья и свои интересы. В одной компании они ни разу не пересекались. Но зато учились в одной школе и жили в одном дворе. Встречаясь где-то, всегда здоровались. Могли перекинуться несколькими ничего не значащими фразами, но никогда не заводили более длинных и подробных бесед. Никто из них к этому не стремился. Хотя Костя Наде всегда нравился. Но как-то поверхностно. Она испытывала к нему тёплую человеческую симпатию, смешанную с немалой долей восхищения.

Когда Косте минуло тринадцать лет, то он поступил в Нахимовское училище, находящееся в далёком Санкт-Петербурге. И уехал туда учиться. Во дворе и в школе тогда только и говорили, что о Косте, а Надя испытывала чувство непонятной гордости только лишь от того, что была лично с ним знакома.

Пару раз в году Костина мама, Катерина Васильевна, ездила в Санкт-Петербург, чтобы навестить сына. Сам же Костя домой приезжал только летом во время длинных каникул.

Но, по странному стечению обстоятельств, самой Нади летом в городе не было — она несколько лет моталась по привычному маршруту: лагерь-бабушка-тётя Груша. Поэтому в те годы Костя и Надя так ни разу и не встретились. После окончания Нахимовсого училища Костик поступил в Высшее Военно-морское училище имени Фрунзе (впоследствии переименованное в Санкт-Петербургский Военно-Морской институт) и в родной город приезжать совсем перестал. Он с самого раннего детства бредил дальними морями и океанами и давно уже решил, что именно с морем свяжет всю свою жизнь.

Надя школу окончила на год позже. И тоже поступила туда, куда мечтала уже давно — на факультет дизайна и искусств в один из лучших мурманских ВУЗов. Взрослая жизнь каждого из них потекла своим чередом. Вдали от дома она изобиловала своими красками и подробностями: первые студенческие вечеринки, первая любовь, первое расставание, первый выход в море Кости, первая настоящая работа Нади — всё летело сквозь время, переплетаясь в разноцветный клубочек под названием прошлое.

Встретились они случайно. На дворе стоял сентябрь. Тёплый не по-осеннему. Даже пожелтевшие и сморщенные на деревьях листья картину не портили, а придавали ей какую-то неповторимую запоминающуюся атмосферу. Как лёгкая приправа к блюду — вроде бы ничего особенного, а вкус блюда меняет. Редко в их краях выдавалась такая сухая осень.

Катерина Васильевна в тот день заболела. Не долеченная простуда перешла в воспаление лёгких. Испуганная Костина сестрёнка Маруська, после того, как мать положили в больницу, дома осталась совсем одна. Не зная, что делать, она позвонила брату. Костя примчался в тот же день, благо он не болтался где-то в морях, а находился в воинской части в Видяево. Командиры, узнав причину вынужденного отъезда мичмана Котловского, дали ему трехдневную увольнительную.

Надя в тот день тоже оказалась на малой родине. У её мамы был день рождения — юбилей, и она просто никак не могла его пропустить.

Заходя в свой подъезд, она чуть нос к носу не столкнулась с Костей. Несмотря на то, что они не виделись лет шесть, она его сразу же узнала. Чего нельзя было сказать о самом Косте. Чуть не сбив её с ног, он выронил из её рук пестрый цветочный букет, который Надя несла для мамы.

— Ой, девушка, простите, пожалуйста. Я сейчас подниму.

Надя ещё и опомниться не успела, как букет снова оказался в её руках. Хорошо, что погода стояла сухая, и несчастному букету удалось избежать позорного падения в лужу.

— Простите ещё раз. Я правда не хотел, — Костя сердечно приложил ладонь к груди, туда, где под воинским кителем равномерный ритм выстукивало его сердце. Его несчастное лицо выражало всю степень сожаления от содеянного им поступка.

— Да, ничего. Видите, даже не помялся. — Надя отвечала, глядя прямо ему в глаза, а мысленно про себя удивлялась. Неужели не узнал? Не могла же она так сильно измениться. Или могла?

— Я тогда побегу, ладно? А то у меня сестра одна дома.

— Она не одна. Я её к тёте Вере Северцевой отвела, — с вызовом ответила Надя, следя за тем, как меняется выражение его лица: от задумчивого и чего-то выискивающего в закоулках памяти до радостно-оживленного.

— Надька! Сивцева! Ты, что ли?

— Ну, неужели сам Константин Котловский меня узнал! Поверить не могу, — смеясь, сказала Надя, поправляя рукой букет.

— Да, ладно. Я тебя и правда не узнал, если честно. Какая ты стала. Совсем взрослая барышня! Невеста!

Надя фыркнула с немалой долей презрительности.

— И ты туда же?

— Ладно тебе. Прости. Слушай, а ты что, снова здесь живёшь теперь?

— Нет, я ещё учусь в Мурманске. А после не знаю, где буду жить. Не думала пока об этом. Мне ещё год учиться.

— Ну, понятно. Слушай, а представляешь, я подъезд перепутал. Вот голова.

— Очень даже представляю — уж слишком часто ты у нас бываешь.

— Ну да, и правда, сто лет здесь не был. Вообще, бежать мне уже надо.

— Беги, конечно. Маруська знаешь, как рада будет. Сколько она тебя не видела-то?

— Много. Наверное, я и её тоже не узнаю. Правда, мать фотографии регулярно высылает — буду на них ориентироваться.

— Давай, удачной тебе ориентации.

Они вместе засмеялись, так и продолжая изучать друг друга взглядами.

— Ну, я пойду. Увидимся ещё?

...Разумеется, они встретились в тот же день. И все последующие дни Костиной увольнительной провели вдвоём: гуляли, смеялись, целовались, стараясь не думать о скорой предстоящей им разлуке...

21 января 2002 года

Поезд время от времени потряхивало. Он словно силился сдвинуть себя с места, как старая больная змея, которая, лишь страшно поднатужившись, кое-как переносила своё тело с места ночёвки или пристанища.

Надя и Катерина Васильевна ехали в молчании. Лишь изредка перекидываясь ничего не значащими фразами. Надя иногда украдкой косилась на сидящую рядом с ней женщину. Даже и не скажешь, что она не так давно потеряла сына. Высокая и статная, она всегда производила впечатление человека несгибаемого. Человека, до которого не может дотянуться никакая беда, а тем более сокрушить. Но Надя уже давно успела понять, что за внешней силой и статью скрывалась женщина и жалостливая, и понимающая, и ранимая. Но и жизненной силы ей тоже было не занимать.

В тридцать лет похоронив мужа, она одна поднимала двух детей в тяжёлое, скручивающее в бараний рог даже самых выносливых и жизнестойких, время. Но Катерина Васильевна выжила. И детей своих, Костика и Маруську, подняла, и себя не уронила. Даже смерть сына не смогла её растоптать, лишь на время выбила из седла, дезориентировала в пространстве под названием жизнь.

Ради дочери Маруськи, которой на момент смерти брата только-только сравнялся четырнадцатый год, Катерина Васильевна заставила себя собраться и стать, насколько это возможно, прежней. Но разве можно оставаться таковой, когда половину сердца у тебя вырвали из груди, а вторая всё никак не может зажить и время от времени даёт о себе знать: болит и кровоточит?

Надя не знала, смогла бы она такое пережить. Скорее всего, нет. Сдалась бы, забилась в норку или вообще таблеток наглоталась, лишь бы больше ничего не чувствовать и ни о чём не знать.

Машинально, не отдавая себе отчёта, Надя дотронулась до браслета на своём запястье. Этот браслет три года назад из своей датской заграничной поездки привёз ей дядя Саша — родной мамин брат. Надя браслету обрадовалась, как только его увидела: блестящие красные с голубым бусины были нанизаны на серебряную основу. Посередине между бусами в разных частях браслета находились три клипсы, к которым крепились маленькие серебристые подвесочки: рыбка, морская звезда и корабельный штурвал. Впоследствии Костя на Надин день рождения, приходившийся ровненько на двадцать третье февраля, подарил ей ещё одну серебряную подвеску в виде якоря. На другой стороне маленькими, еле вместившимися на якорь буковками было выгравировано: "Любимой Наде. Твой Костя". И Надя прикрепила её на одну из клипс-держателей вместо поднадоевшего штурвала.

Но на данный момент одна из клипс была пуста. Надя по неосторожности, за которую потом миллионы раз себя корила, потеряла Костин подарок в парке, когда гуляла там — с тем же Костей. Широко взмахнув рукой, она и не сразу заметила, как открепившаяся от клипсы подвеска упала в разлившееся озеро, на берегу которого они находились. Потом они вдвоём долго ползали по берегу, пытаясь отыскать пропажу. Но всё было безрезультатно. Они только вымокли в талом апрельском снегу. Подвеску они так и не нашли. Костя обещал, что, кровь из носу, найдёт её, чему бы ему это не стоило.

В мае, когда он приезжал в родные Апатиты в отпуск, он пытался найти подвеску, но потерпел очередную неудачу. Обещал продолжить поиски в августе — тогда он и планировал посетить город в следующий раз. Но этому так и не суждено было случиться.

С тех пор одна из клипс так и осталась пустовать. После Костиной смерти Надя решила, что больше ничего не будет туда вешать... И своё обещание она сдержала.

Надя провела большим пальцем по клипсе. Собственная боль после смерти Кости давно притупилась. Вспоминала она о ней, как о чём-то, что произошло не с ней, а с кем-то близко знакомым, но совершенно другим человеком. На смену старой любви пришла новая. Не то, чтобы она её искала — совсем нет. Но, видимо, любовь не спрашивает разрешения — а вихрем врывается в жизнь, ставя перед фактом своего существования.

В голове пронеслась беспокойная мысль: а ведь она даже не позвонила Серёже, не предупредила. Он, наверное, будет нервничать, везде её искать. Правда, её соседка Марта Савельевна знала, куда и с кем отправилась Надя. Именно на неё она оставила Мичмана. Покормить, выгулять ту пару дней, что её не будет. Как отнесётся ко всему этому Серёжа, она не знала. Они ещё не были знакомы настолько близко — его реакция была не известна Наде.

"Ладно, там видно будет", — легкомысленно подумала она, вытряхивая из головы беспокойные мысли.

Чтобы отвлечься, она снова покосилась на Катерину Васильевну — та так и сидела, легонько покачиваясь в такт несущемуся поезду. Её глаза смотрели в окно, и казалось, что она была настолько увлечена пролетающими пейзажами, что ничего другого её не интересовало...

...Несмотря на то, что в поезде им пришлось провести несколько долгих скучных часов, Наде показалось, что приехали они слишком быстро. Первой спустившись на перрон, она, широко раздувая ноздри, с наслаждением вдыхала освежающий северный воздух. После душного вагона свежесть морозца казалось душистой и приятной. Тем более, что в отличие от Апатит, где ни с того ни с сего решили ударить морозы, в Североморске было теплее. "Не больше десяти градусов", — решила Надя.

Североморск встретил их хмуро висящим над головами серым небом и лёгким ветерком. Но ни то, ни другое Надю не удивило. Вполне себе привычная картина.

С её последнего приезда город совсем не изменился. Нет, ну а чего можно было ожидать? Да и, в конце концов, не десять лет же она отсутствовала: полтора года — не такой большой срок, тем более в жизни маленького провинциального городка. Это её, Надина, жизнь успела несколько раз перевернуться с ног на голову и обратно, а город остался прежним и привычным.

На маленьком придорожном вокзальчике их должна была ждать машина — воинская часть прислала, чтобы Катерине Васильевне и Наде не пришлось плутать по незнакомым улицам. Хотя Надя вряд ли смогла бы здесь заблудиться — городок был исхожен ей и Костей вдоль и поперёк. Развлечений здесь не было почти никаких, и влюблённым только и оставались долгие, до дикой боли в ногах, прогулки. Кажется, в то последнее лето позапрошлого года они ходили как никогда много. Ведь в июне, сдав последние экзамены в институте, Надя наконец-то смогла перебраться жить к Косте в Видяево — посёлок, находившийся совсем рядом с Североморском. В их распоряжении было полтора месяца...

На железнодорожной площади машина к Наде и Катерине Васильевне подъехала почти сразу же — военный УАЗик тёмного болотного цвета. Из машины выскочил суетливый мужчина в форме и, обогнув её, остановившись перед женщинами, взмахнул рукой в воздухе, отдавая честь. Лет ему было под пятьдесят, невысокий, но коренастый, с короткой массивной шеей и густыми пшеничными усами, щедро разросшимися над верхней губой и забавно торчащими в разные стороны. Они беспокойно подпрыгивали при движении. И даже когда мужчина останавливался, усы ещё какое-то время вибрировали и мелко подрагивали, пока не замирали вовсе.

Вещей с собой у новоприбывших не было. У каждой была с собой сумка со всеми необходимыми на двое суток вещами, да у Катерины Васильевны ещё и небольшой пакет. Вот и весь скарб. Поэтому этап по укладке вещей они благополучно миновали.

Погрузившись в УАЗик, они двинулись в путь.

Вечерело. На город постепенно наползало сонное марево. Люди то тут, то там спешили по своим делам. Крикливые школьники возвращались из своих школ, успевая по дороге ещё и искупаться в сугробе, и искупать в том же самом сугробе своего товарища.

Доехали они быстро. И десяти минут не прошло. Их водитель, представившийся Яковом Степановичем, выскочил наружу, чтобы открыть им дверь. Вылезая из УАЗика вслед за Катериной Васильевной, Надя только сейчас смутно начала осознавать, что им сейчас предстоит.

Трёхэтажное обшарпанное то ли серое, то ли синее — в сумерках и не поймёшь — здание неприветливо посматривало на своих гостей. Надя испуганно замерла около УАЗика и искоса с тоской посмотрела на дверную ручку машины. Как бы ей сейчас хотелось схватить эту самую ручку, быстро забраться назад в машину и убраться как можно дальше от этого пугающего, дарящего неизвестность, больничного здания.

Катерина Васильевна же решительно шагнула в сторону калитки, даже не оглянувшись. Яков Степанович, закрыв УАЗик, отправился вслед за ней, но по дороге обернулся несколько раз на Надю, косым, неловким кивком головы призывая последовать за ними. Надя неловко переминалась около машины. Но делать было нечего. Куковать одной в сгущающихся сумерках ей тоже не хотелось. И, подавив тяжёлый обреченный вздох, она побрела вслед за остальными.

В больничных коридорах было светло — повсюду, где сновали люди, горел свет. Из окна казалось, что на улице совсем темно, хотя снаружи только начинались сумерки.

Когда Надя зашла внутрь, Катерина Васильевна уже стояла около регистрационной стойки. Молодой худощавый мужчина, облачённый в белый халат, рылся у себя на столе, шурша бумажками.

Когда Надя подошла к стойке, он приветливо ей кивнул, продолжая заниматься своими делами.

— А, вот, нашёл, — жизнерадостно произнёс мужчина, выуживая из вороха бумажек стопку скрепленных между собой листов. — Вы на опознание Константина Котловского?

— Да, — коротко бросила Катерина Васильевна. А Надя только и смогла несколько нервно кивнуть в ответ.

— Так, Котловская Екатерина Васильевна и Сивцева Надежда Андреевна? Всё верно?

— Да, всё верно, — опять подтвердила Катерина Васильевна.

— Хорошо, сейчас я выпишу вам пропуск.

Прошло ещё несколько долгих, томящих в нервном напряжении минут, прежде чем молодой регистратор протянул Катерине Васильевне и Наде какие-то бумажки.

— Вот здесь и здесь распишитесь, пожалуйста, — он ткнул куда-то ручкой, и Надя тут же, не глядя, расписалась. Читать, что там было написано, она не видела никакого смысла — строчки, как шелудивые блохи, прыгали у неё перед глазами. Катерина Васильевна же недолгим, но вдумчивым взглядом окинула полученный документ, но тоже расписалась быстро, долго не раздумывая.

Регистратор, мельком глянув на возвращенные ему бумаги, обратился к только что подошедшей девушке в таком же, как у него, светлом халате и с косынкой на голове.

— Позови, тут посетители — прибыли на опознание.

Меньше чем через минуту в холл вышли двое мужчин в военной форме. Их лица она расмотрела плохо.

Военные, немного попетляв по извилистым коридорам на первом этаже, привели женщин к какому-то помещению. "Морг", — тяжело бухнуло в голове у Нади.

Их провели внутрь. Небольшой кабинетик со столом, несколькими стульями вдоль стены, раковиной, цветочными горшками на подоконнике и мирными картинками на стенах, не имеющих ничего общего с тяжёлой больничной атмосферой. Надя мысленно выдохнула, радуясь тому, что неизбежное можно было ещё хоть немного оттянуть.

Оба военных протиснулись в кабинет следом за Надей и Катериной Васильевной, и, несмотря на то, что оба мужчины не обладали внушительными габаритами, а один, тот, который помоложе, был даже худощав и не слишком широк в плечах — в кабинете сразу стало тесно.

Вдруг отворилась дверь, но не входная — как оказалось, здесь имелась ещё и другая, которую Надя с первого раза почему-то не приметила. В дверь вошёл мужчина лет тридцати пяти. На нём, как и на других работниках этой больницы, был надет белый больничный халат — отвратительно белый, настолько, что у Нади даже глаза заболели при взгляде на него.

— Здравствуйте, — поздоровался вошедший. — Добрались уже? Я думал, что вы позднее будете. Хотя, время-то уже сколько? — он рассеянно глянул на свои наручные часы и неодобрительно покачал головой. — Ух, да, поздновато уже... Давайте скорее начинать. Я врач-патологоанатом Андрей Кириллович Боденко. Я буду находиться вместе с вами. Вы как вообще, готовы?

Обращался он преимущественно к Катерине Васильевне, Наде же доставались редкие мало заинтересованные взгляды.

— Да мы уже давно готовы, — вздохнула Катерина Васильевна. — Чему быть, того не миновать.

Андрей Кириллович понимающе кивнул, присаживаясь за стол. Открыв ящик письменного стола, он разложил на столешнице какие-то бумажки.

— Так, ну что, кто первым пойдёт? — поинтересовался он, записывая что-то в них.

— Мы пойдём вместе, — твёрдо ответила Катерина Васильевна.

— Но это против правил, — Андрей Кириллович оторвался от своего занятия и долгим взглядом уставился на стоящую перед ним женщину. Голову свою он повернул и чуть подал вперёд, до конца так и не подняв.

— Андрей Кириллович, — выдохнула Катерина Васильевна, — я всё понимаю, но одна я не пойду — только с Надей.

Андрей Кириллович хотел что-то ей ответить, но передумал. Вместо этого он перевёл взгляд на стоящих около двери и доселе молчащих военных — взглядом прося у них помощи.

Но, к своему огромному удивлению и искреннему изумлению Нади, более молодой мужчина-военный (капитан Старцев, как потом услышала Надя) сказал:

— Да ладно тебе, Андрюха, ты же понимаешь, какая ситуация, — он на несколько секунд замолчал, пытаясь подыскать больше всего подходящее к ситуации слово, — нестандартная...

— Нестандартная, — проворчал Андрей Кириллович, поднимаясь и вплотную приближаясь к Наде и Катерине Васильевне, которые стояли впереди, загораживая собой мужчин. — Знаешь, у меня сколько таких нестандартных? — он провёл рукой над своей головой, явно давая понять, что нестандартного в его жизни более чем достаточно.

— Знаю, — отозвался капитан Старцев, — в последний раз. Под мою ответственность.

Андрей Кириллович какое-то время сверлил глазами своего оппонента, глядя на него поверх Надиной головы. Лица капитана она не видела, но, судя по всему, его взгляд был не менее решительным.

— Ладно, чёрт с тобой, Старцев, — Андрей Кириллович рубанул рукой воздух и, развернувшись, вернулся к своему столу. — Но только под твою ответственность...

21 января 2002 года

Помещение оказалось достаточно просторным, но пустым. Мебели здесь почти не было. Стены — холодного серебристого цвета — здесь и так было ужасно холодно, а стены только усиливали этот эффект. "А что ты хочешь? Это же морг", — сама себя осадила Надя, поёживаясь.

Капитан Старцев начал что-то им объяснять — давал инструкции.

— В первую очередь смотрите на зубы. Вы же должны понимать, что после взрыва тело сильно повреждено, особенно лицо. Да и времени с момента смерти сколько прошло, — терпеливо пояснял разговорчивый капитан.

От второго военного Надя за всю дорогу не услышала ни слова. Впрочем, сама она тоже большую часть времени молчала.

— Да-да, конечно, мы всё понимаем, — Катерина Васильевна в подтверждение своих слов часто кивала головой.

Слишком часто — поняла Надя. Не медленно, степенно, со спокойным невозмутимым достоинством, как она обычно вела себя в компании незнакомых людей, а кивая маленькими и нервными кивками. Переживает.

— А вы всё поняли, Надежда Андреевна? — обратился к Наде по имени-отчеству капитан Старцев, предварительно заглянув в какой-то листок. Записано у него там, что ли?

— Да, я всё слышала.

— В первую очередь на зубы. В глаза лучше вообще не смотрите.

Надя кивнула. Сначала она хотела поинтересоваться, почему это нельзя смотреть в глаза? Но не стала.

— Ну раз вы всё поняли, то подходите сюда, — это был Андрей Кириллович, который, отойдя от остальных, возился в стороне.

Надю и Катерину Васильевну под бдительным оком военных подвели к большому оцинкованному столу, на котором неподвижно лежало что-то длинное, накрытое лишь тонкой белой простынкой. Надя почему-то сразу и не обратила внимание на этот стол — стоял он не на середине, конечно, но и не в углу. Странно.

Катерина Васильевна шумно задышала. Только сейчас Надя опомнилась. Вот стоит стол с простынкой, под которой лежит Костя, и вот рядом его мама, поддержать и помочь которой — святая Надина обязанность.

Надя положила руку на плечо Катерины Васильевны и крепко его сжала. Она должна постараться, чтобы всё прошло хорошо. Хорошо настолько, насколько вообще возможно во всей этой ситуации.

— Ну что, вы готовы? — в очередной раз поинтересовался капитан Старцев, пытливо вглядываясь в глаза попеременно обеим женщинам. Особенное беспокойство у него вызывала Надя — уж слишком легкомысленно относилась она ко всей ситуации. Кажется, она совсем не понимала, что её может ожидать.

Надя уловила это. То, что по какой-то неизвестной ей причине более долгие и проникновенные взгляды капитан теперь бросал именно на неё. Не мужские взгляды, какими смотрят на молодую симпатичную девушку. Нет. Дело было совсем в другом — недоверчивые, отчасти презрительные и недоумевающие, будто он вообще не понимал, что Надя тут забыла. Она сердито вскинула подбородок и ответила на его обволакивающий, поглощающий Надю и пространство вокруг неё взгляд своим пристальным взглядом. Она надеялась, что таким образом сможет пристыдить этого недальновидного человека — и он наконец-то обратит свой орлиный впивающийся взор на Катерину Васильевну. Вот кто действительно в этом нуждался.

Но он не отвёл глаз, а лишь тихим въедливым голосом проговорил, произнося каждую букву чуть ли не по отдельности.

— Надежда Андреевна, вы хорошо помните инструкции. Может, вам нужно что-нибудь повторить?

— Нет, я всё хорошо расслышала, — Надя нащупала в воздухе безвольно повисшую ладонь Катерины Васильевны и крепко её сжала, мысленно вздрагивая от того, насколько холодной была её рука — настоящая ледяная глыба. Но руку Надя так и не отпустила, чувствуя свою безграничную ответственность за эту женщину.

Катерина Васильевна взглядом гипнотизировала лежащее под простынёй тело. Надя тоже посмотрела туда.

А ведь это Костя... Тот самый живой и весёлый Костя, в которого когда-то она была так влюблена. Сейчас Андрей Кириллович, стоявший на изготовке около Костиной головы, откинет простынку, и Надя увидет Костю, которого последний раз видела аж в позапрошлом году. Конечно, он не будет таким, как раньше — он же умер. Но ведь они сами сказали, что тело сохранилось достаточно хорошо. Сказали они это Катерине Васильевне, а уж та донесла всю полученную информацию до самой Нади.

Надя мысленно попыталась восстановить в памяти, как там описываются трупы в книгах. Заострённые черты лица, пожелтевшая кожа — это всё, что она оказалась способна вспомнить.

— Ладно, давай уже, Андрей, — вдруг абсолютно неожиданно подал голос до сих пор молчавший мужчина-военный. Густой, слегка поскрипывающий между словами бас гулко разнёсся по полупустому помещению морга. — Сколько мы тут ещё торчать будем? Чем быстрее, тем лучше — и для них тоже, — он кивнул в сторону Катерины Васильевны и Нади, но даже не посмотрел на них, а только решительно рассёк холодный воздух широкой волосатой рукой.

Андрей Кириллович тяжело вздохнул и как бы неохотно, слегка согнувшись над телом, двумя руками схватился за края простыни. Но перед тем, как её откинуть, он счёл своим долгом ещё раз напомнить, что смотреть в первую очередь надо на зубы.

Женщины машинально закивали в ответ.

После он привычным обыденным движением откинул простынь с Костиного лица.

Надя громко всхлипнула и, если бы не рука Катерины Васильевны с одной стороны и капитан Старцев, неожиданно материализовавшийся с другой, то она тут же распласталась бы на холодном кафельном полу.

В голове так и билось слышанное сегодня неоднократно слово: "Зубы! Зубы! Зубы!" Смотри на зубы, дура! Но всё было бесполезно. Смотрела она в Костины глаза. Точнее, в то, что от них осталось. Пустые безжизненные глазницы — которые не могли принадлежать Косте, просто не могли. Это не он! Не он!!!

Обгоревшее лицо просто нельзя было различить — сплошное чёрное месиво. И лишь застывшая в этом месиве гримаса неподдельного ужаса указывала на то, что это когда-то было живым человеком. Но это не Костя. Разве Костя мог быть таким? Надя пошатнулась и, завертев головой во все стороны, громко закричала:

— Это не он! Это не Костя! Катерина Васильевна, Катерина Васильевна — скажите же им, что это не он.

Военный-молчун едва заметно кивнул. И Андрей Кириллович быстро вернул простыню на место.

Катерина Васильевна молчала. По лицу Нади вовсю бежали непроизвольные солёные потоки, а на лице матери Кости не было ни единой слезинки — тупое нечитаемое выражение. Как написанная на незнакомом языке книга — совершенно ничего не объясняющая.

— Что скажете? Вы можете сказать, что это тело принадлежит вашему сыну? — спросил капитан Старцев, сочувственно наклонив голову к Катерине Васильевне. На Надю он почему-то не рассчитывал.

Катерина Васильевна помолчала какое-то время, прежде чем ответить.

— Не знаю. Сложно сказать. Лицо так сильно обгорело. Зубы жёлтые. У Костеньки всегда белые были. Улыбка такая широкая, и зубы белые-белые, как яичный белок. Очень красивые зубы были...

— Понятно, — заключил Андрей Кириллович, обходя стол с лежащим на нём телом. — Тогда давайте с другой стороны посмотрим.

Он снова откинул простыню. Надя зажмурилась. Но долго в таком состоянии она пробыть не смогла. И медленно разлепила глаза. На этот раз перед ней оказались ноги. Загорелые тёмные мужские ноги, так похожие на Костины... И обгоревшими они не были.

— Вот здесь татуировка есть, посмотрите, — Андрей Кириллович указал на правую лодыжку. Катерина Васильевна, обойдя Надю и отпустив её руку, подошла как можно ближе и, слегка наклонившись вперёд, на некоторое время замерла, вглядываясь в татуировку. Но Надя уже знала, что ей и не придётся подходить так же близко. Профиль с изображением адмирала Нахимова она узнала бы из многих других. Костя выбил его в память о годах, проведённых в Нахимовском училище, после того, как потерял свой "краб" — значок, вручаемый каждому выпускнику подобного заведения.

Рукой прикрыв рот, Катерина Васильевна протянула другую руку, больше всего на свете страстно желая дотронуться до своего сына. Надя внутренне содрогнулась от этого неосознанного материнского жеста. Андрей Кириллович, наученный горьким опытом, перехватил сухую узкую ладошку, не дав ей этого сделать.

— Катерина Васильевна, — мягко попросил он, отводя её ладонь в сторону.

— Да-да-да, простите, — она не стала упорствовать и устраивать истерик, а в смирённой покорности сложила ладони на груди. — Костенька, сынок...

От этого жеста Наде стало совсем не по себе. Да и не только Наде. Находящиеся здесь же мужчины торопливо отводили глаза. Андрей Кириллович снова закрыл Костины ноги и ещё какое-то время провозился около тела, то и дело, как заботливая мамаша, поправлял простынь то с одной, то с другой стороны.

— Пойдёмте, здесь вам больше нечего делать...

...Оказавшись на студёном воздухе, Надя с наслаждением вдыхала его снова и снова и всё не могла надышаться. Несмотря на то, что в морге и так было холодно, а на улице было ещё холодней, она была только рада оказаться здесь — подальше от мёртвого Кости, белых халатов, серебристых стен и отвратительного въедливого больничного запаха.

На улице совсем стемнело. Редкие, как горящие в сумраке факелы, фонари бросали на искрящийся под ногами снег свои незамысловатые тени. Яков Степанович, увидев, что Катерина Васильевна и Надя оказались на крыльце, торопливо подлетел к ним, поочерёдно помогая каждой из женщин спуститься с крыльца.

— Осторожнее, здесь скользко, да и видно плохо — растянетесь ещё.

Обратный путь большей своей частью они провели в молчании. Только в самом начале Катерина Васильевна машинально оттарабанила Якову Степановичу адрес своей подруги, когда тот поинтересовался, куда же им теперь. Подруга, так же, как и Яков Степанович, жила в Видяево — военном посёлке, закрытом для посторонних, но она успела позаботиться о том, чтобы Катерине Васильевне и Наде выписали пропуска.

Яков Степанович иногда бросал короткие комментарии относительно дороги или других водителей, но обращался он скорее к себе, чем к своим спутницам. На них он лишь время от времени встревоженно посматривал через висящее над ним зеркальце.

Надя давно успокоилась. Внутри не было ничего. Она не могла понять, что именно она чувствует в данный момент: облегчение, печаль или что-то ещё? До конца поездки она так и не смогла это распознать.

Надя иногда искоса кидала взгляды на Катерину Васильевну, но та снова была спокойна и непроницаема. Всю дорогу она молча просмотрела в окно.

"Как странно, — размышляла Надя, — Катерина Васильевна не выдала никаких эмоций. Она даже не расплакалась. Ни единой слезинки не уронила. Даже тогда, когда она окончательно убедилась, что её сын мёртв". А Надя-то знала, насколько сильно она любила своего мальчика и как тяжело переживала, когда поиски были официально прекращены и весь экипаж был признан погибшим.

Машина остановилась около одной из обычных пятиэтажек, которыми и был застроен Видяево. Ничего примечательного в ней не было — белая, с оранжевыми вставками. Не сильно обшарпанная. Наверное, не так давно здесь был ремонт. Фонарь над подъездом ярко слепил глаза.

— Может, до квартиры вас проводить — темно всё же, — предложил Яков Степановичу, захлопнув дверцу машины вслед за вышедшей Надей.

— Спасибо. Не нужно. Нам на второй этаж всего, — Катерина Васильевна закинула на плечо сумку и, осмотрев стоящий перед ней дом, снова обернулась к Якову Степановичу. — Сами справимся, уж не маленькие. Да, Надежда? — голос её звучал непривычно весело.

— Конечно, до свидания, Яков Степанович. И спасибо вам за всё! — бодро отозвалась Надя.

Распрощались они быстро и без лишних церемоний. Яков Степанович завтра должен был их ещё и на вокзал вечером отвезти. Поэтому прощались не навсегда.

Когда машина, грозно фыркая и разбрасывая комочки слежавшегося снега из под колёс, умчалась вдаль, Надя, решив больше не медлить, поспешила к подъезду.

— Пойдёмте, Катерина Васильевна. Холодно.

— Подожди, Надюша, вернись. Присядь, пожалуйста.

Вытянутой прямой рукой она указала на заснеженную приземистую скамейку.

— Ой, а вам, что, плохо? Да?

Надя кубарем слетела с крыльца, на которое уже успела взобраться.

— Нет, нет, просто присядь. Разговор есть. Небольшой.

Надя молча села, не зная, чего ей ждать. О чём с ней хотела поговорить Катерина Васильевна, она не знала, но на душе было муторно и неспокойно. Может, ей не понравилось, как Надя вела себя в морге?

Катерина Васильевна присела рядом на запорошенную скамейку. Она, как и Надя, не обратила внимания на лежащее снежное одеяло.

Какое-то время, возможно, с минуту, а, может, и с полминуты, они сидели молча. Но Наде эта минута показалась вечностью. Глубокая, пугающая бездна, которой не видно ни конца, ни края...

Только сейчас, сидя в тиши и не произнося ни звука, она заметила, как на улице тихо и спокойно. А время было всего-то около семи вечера. Но как по-другому оно протекало зимой. Начал пробрасывать лёгкий невесомый снежок, медленно, словно танцуя ему одному ведомый танец, опускаясь на заснеженную землю и теряясь там среди других таких же снежинок.

— Надя, поговаривают, что у тебя мальчик появился? — наконец произнесла Катерина Васильевна. На Надю она не смотрела, предпочитая глядеть куда-то в сторону.

Надя нервно сглотнула. Она понимала, что рано или поздно Катерина Васильевна узнает о Серёже. Но предпочла бы, чтобы это произошло как можно позднее. И не сейчас. Не при таких обстоятельствах. Но вопрос был задан прямо, в лоб, без обиняков и дальних заходов — в стиле Катерины Васильевны. И отвечать нужно было сейчас.

— Да, Катерина Васильевна, это правда.

— А почему ты мне ничего не сказала? Мы же созваниваемся иногда. Сколько вы встречаетесь?

— Недолго. Два месяца почти, — Надя ногой вырисовывала на снегу круг, упершись в него глазами. Натолкнуться на осуждающий колючий взгляд, полный разочарования и материнской боли, она не хотела.

— Два месяца тоже срок. Разве нет? — Надя ничего не ответила, продолжая чертить. Не дождавшись ответа, Катерина Васильевна продолжила, повысив голос: — Или ты что, думаешь, я буду тебя осуждать?

Надя лишь пожала плечами. Признаться в том, что это была правда, было выше её сил.

— Думаешь, если я сама осталась вдовой, то и тебе такой же жизни хочу? Нет, Надя, ты глубоко заблуждаешься. Моей вдовьей жизни я и врагу не пожелаю. Но у меня хотя бы одна отрада была — дети. Ради них и жила. А вот если бы их не было, то загнулась бы уже от тоски и одиночества...

— Катерина Васильевна... — Надя впервые за всё время разговора смотрела прямо на свою собеседницу, вытаращив на неё свои любопытные карие глаза.

— Подожди. Не перебивай. Дай договорить. Так вот, я тебя не осуждаю — ты ещё слишком молода, чтобы крест на себе ставить. Муж, дети — это всё должно у тебя быть. Ты ни в чём не виновата, что с Костиком так получилось... Единственное, что мне не нравится, что ты скрытничаешь. Ты же знаешь — я человек прямой. И от других того же требую. Если есть, что сказать — скажи. Хотя тебя я отчасти понимаю, Надя...

— Катерина Васильевна, да я хотела сказать, но по телефону как-то к слову не приходилось. А потом вся эта ситуация с поиском...

— Да я понимаю, понимаю. Но, надеюсь, что впредь информацию от тебя узнавать буду, а не через третьи руки от знакомых.

— Клянусь, — почти развеселившись, воскликнула Надя. Каменная глыба рухнула вниз с её плеч, разбиваясь на мелкие кусочки.

— Клянётся она, — ворчливо проговорила Катерина Васильевна, сгребая Надины руки в свои, облаченные в тёплые пушистые варежки. — Замуж-то ещё не собралась?

— А, нет пока, — просто ответила Надя. Рукам стало теплее, а она, напуганная внезапно свалившимся на неё разговором, даже не понимала, что начинает замерзать.

— Ну, нет, так нет. Что, совсем замёрзла?А ну-ка, поднимайся, — Катерина Васильевна поднялась с лавочки, увлекая следом за собой и Надю. — Аля нас, наверное, уже потеряла.

И, оставляя позади себя следы на снегу, Катерина Васильевна и Надя побрели к подъезду под лёгкий звон снежинок, плавно ложащихся на снег...

21 января 2002 года...

В пустой и одинокой квартире ему было неуютно. Впервые за последние три месяца он снова ощутил это выгрызающее душу чувство безысходной тоски и беспомощности.

Она уехала утром. Перед отъездом они прогулялись, как в старые добрые времена. Только Надя была какая-то странная и рассеянная. Впрочем, это было понятно. Всё началось ещё с той самой ночи после злосчастного телефонного звонка, который так её встревожил. Да будь на то воля Мичмана, то он бы не задумываясь поехал бы с ней. Но собачий статус к подобному не располагал, и Мичману ничего не оставалось, как скрепя зубы смириться со своим незавидным положением.

Он протяжно вздохнул и, побродив по пустой квартире, снова улёгся на своё законное место в гостиной — пушистый круглый коврик, находящийся между шкафом и столом. Сон совсем не шёл. Есть тоже абсолютно не хотелось. На полу так и осталась стоять нетронутая миска с сухим собачьим кормом. Вообще-то Мичман достаточно быстро пристрастился к этим малоаппетитным на вид кусочкам и в другой день с радостью глупого щенка умял бы всю миску, не раздумывая. И вылизал бы ещё, чтобы и крошечки даром не пропало.

Долгий тяжёлый вздох снова разнёсся по квартире. В последние два месяца он был как никогда счастлив. Блаженное единение с любимой Надей сделало своё дело. Долгие совместные прогулки по холодным улицам, завтраки и ужины, походы в лес, вечерние посиделки перед телевизором и ночёвка возле её кровати — это всё, что ему теперь было нужно. Какой же он был дурак, что не ценил этого раньше. Если бы всё можно было вернуть назад, то он бы постарался никогда-никогда её не расстраивать, чтобы не ловить её сердитые укоризненные взгляды. Но такая уж у него была натура: время от времени совершать какую-нибудь глупость.

В подъезде послышались шаги. Отворилась соседняя дверь. Звуки приглушённых входной дверью голосов гулко расплескались по подъезду. "Чего-то они сегодня расходились, — недовольно подумал Мичман. Не так давно их дверь уже открывалась. Теперь вот снова". Он сердито заворчал, но лаять не стал. Сейчас должны уйти.

Мичман снова опустил голову на свои толстые, немного кривоватые лапы. Задумался всего на несколько секунд. Как вдруг услышал, что кто-то сунул ключ в замок. Мичман замер, в волнении растопырив свои по-кошачьи треугольные уши. Может быть, это Надя? Соскучилась и приехала обратно? Раньше времени закончила все свои дела и приехала? Мысли стремительно проносились в его голове, как гоночные болиды, обгоняя одна другую. Но он знал, что это в нём говорила надежда. Пустая, ничем не подкреплённая надежда. Ведь он прекрасно знал, куда отправилась Надя — в Североморск. На поезде. Время в дороге не менее четырёх часов. Она бы чисто физически не успела обернуться туда и обратно за такое время.

Мичман всё же глянул на часы. А вдруг он ошибся? Посчитал чего-нибудь не так. Стрелки часов указывали, что сейчас без десяти восемь. За окном уже давно стемнело. Ах, ну да, это, наверное, соседка, с которой договорилась Надя. Та самая соседка, которая должна была его выгулять и покормить. Правда, со вторым пунктом ничего не получится. Да и с прогулкой тоже не выйдет — Мичман упрямо решил не покидать стены квартиры до Надиного возвращения.

Ключ активно двигался в замке. Мичман наклонил голову. Дверь открывал таинственный некто, и вряд ли это была женщина. По-мужски уверенные движения. Может быть, воры? Да нет, какие воры? Явно было, что человек только что вышел из соседней квартиры — это Мичман хорошо расслышал. А больше в то время никто и не поднимался.

Ключ покинул замок и, звякнув напоследок, затих.

Дверь отворилась. Тихонько скрипнула.

Мичман подпрыгнул, агрессивно вздыбливая шерсть, и глухо зарычал. Всем своим видом он старался внушить незваному гостю опасность и показать, что его здесь совсем не ждут.

В коридоре послышались шаги. Спокойные и размеренные. Без лишнего страха и суеты. Мичман, не желая больше терпеть такой наглости, разразился бурным, свирепым лаем. В дверном проёме показалась мужская голова. А ещё несколько секунд спустя и сам молодой мужчина, лет двадцати пяти, с густой копной золотисто-пшеничных давно не стриженых волос, показался в гостиной.

— Ах, вот ты где! Ну, и чего шумим, а? Я вообще-то к тебе пришёл, — мужчина, или точнее будет сказать, парень, казалось, ничуть не испугался устрашающего вида Мичмана.

Скинув в коридоре свои тяжёлые, громыхнувшие о паркет ботинки, он, как и был, в куртке, прошествовал в гостиную. От такой дерзости Мичман быстро перебазировался с коврика под стол и уже оттуда продолжил своё устрашающее наступление, то и дело порыкивая. Вообще-то у него было грозное оружие в виде зубов, но коварная загвоздка заключалась в том, что он ещё ни разу за всю свою недолгую собачью жизнь так и не удосужился как следует цапнуть человека. Пара попыток, конечно, имелась, но ни к чему кровопролитному они так и не привели. Поэтому свои зубы он успел испробовать разве что на дворовых кобелях, с которыми ему иногда приходилось сражаться за лакомый мясной обрезок или аппетитную шкурку от сардельки.

Парень добродушно усмехнулся и, подойдя вплотную к столу, присел перед ним на корточки.

— Вот поросёнок! — проговорил он с немалой долей восхищения в голосе, что несказанно озадачила глубоко засевшего в своём новом укрытии Мичмана. — Что, дом охраняешь, пока хозяйка в отъезде? Дело, конечно, правое, но разве стоит ради него умирать? — он протянул руку и придвинул к себе собачью миску. Дотронувшись до коричневых комочков, руками он выбрал один и поднёс к глазам. — Да, выглядит, конечно, не так чтобы очень, но говорят, что собакам нравится, а?

Вопрос был задан Мичману. И даже взгляд свой он обратил к псу, как будто и правда ждал, что тот ему ответит.

Мичман ответил в своей манере, зарычав.

— Будешь? — парень протянул вплотную к торчащему из-под стола носу Мичмана кусочек корма. Тот против собственной воли повёл носом, провожая запах. Пахло и правда соблазнительно. Тем более, что он уже целые сутки ничего не ел. Но корм из рук врага Мичман принимать не стал, и лишь ещё глубже залез под стол, чтобы не раздражаться волнующим душу ароматом.

— Ладно — не хочешь есть, не надо, — молодой человек швырнул корм назад в миску, — Но гулять-то ты со мной пойдёшь. Этого избежать тебе не удастся. А то я вообще не уйду и останусь тут с тобой до Надиного возвращения. Ну, как тебе план?

Мичман разразился сердитым лаем. Да как этот человек вообще смеет произносить имя Нади вслух? Пачкать её святое, неприкосновенное имя своим грязным ртом?

— Ух, какой ты грозный. Настоящий охранник. Мич-ман, — произнёс он имя Мичмана, разрывая его на две ровные части. Без насмешки. С интересом продолжая рассматривать собаку. — Ну так что, идём гулять?

Гулять Мичману не слишком-то и хотелось. Тем более с этим наглым самоуверенным человеком, который абсолютно его не пугался. Было что-то в этом неправильное, отвратительное, возмущавшее Мичмана до глубины души.

Парень встал и вышел в коридор. Молча, без всяких разговоров. "Неужели уходит?" — пронеслась живительная своей надеждой мысль. Мичман даже подполз на пузе поближе к краю стола и хорошенько так высунул свой нос и старательно растопырил уши, чтобы получше слышать, как этот неприятный тип убирается подальше из их с Надей квартиры.

Но не успел Мичман укрепиться в своей радости, как парень вернулся, неся в руках поводок. Поводок, на котором его имела право выгуливать только Надя. И больше никто.

— Ну, как ты там, надумал? Или мне придётся с тобой ночевать. Лягу на Надину кровать и просплю всю ночь, как белый человек.

Мичман снова зарычал из-под стола, сверля своего противника злым по-человечески неприязненным взглядом.

— Вижу, тебе это не сильно-то нравится. Но что поделаешь: Надя велела, чтобы, пока я тебя не выгулял, из квартиры ни ногой. Приказ, понимаешь ли!

Опять глухое рычание, но уже чуть тише. Да что ты вообще понимаешь в приказах?

Но слова, им произносимые, доходили до сознания Мичмана. И он понимал, что этот человек не шутит. Он по-настоящему может заночевать тут в Надиной кровати...

Мичман резко выскочил из-под стола и подбежал к своему противнику. Не укусил, а так хотелось. Парень, довольный собой, усмехнулся. Мичман терпеливо позволил пристегнуть поводок к ошейнику...

...Гуляли они около получаса. Мичман намеренно игнорировал все команды и советы своего провожатого, усиленно делая вид, что гуляет один, и никакой чужой и безобразный мужчина не водит его на поводке. Парень лишь курил и посмеивался над этим, чем вводил Мичмана в новый приступ бешенства и неуправляемого почти что дикого поведения.

Домой они вернулись ещё большими врагами, чем уходили. Как только поводок был отстёгнут и Мичман оказался на свободе, он нарочито демонстративно прошествовал на свой коврик, не став залезать под стол. Миску с едой он привычно проигнорировал.

Парень, победно улыбаясь, наблюдал за ним, вытирая руки полотенцем, принесённым из ванной. Мичман делал вид, что в комнате он абсолютно один.

— А от еды я бы на твоём месте не отказывался. А то вернётся твоя хозяйка, а её тут дохлый пёс поджидает. Хотя... — он замолчал на короткое время, оценивающе оглядывая Мичмана от носа до хвоста. — Может быть, оно и к лучшему, а?

И, самодовольно усмехнувшись напоследок, он скрылся в коридоре. Снова послышался грохот ботинок. И звон ключей. Несколько поворотов, и Мичман наконец-то остался один. Но последние слова ушедшего парня до сих пор звенели в его собачьих ушах. "Ну уж нет, этого ты точно не дождёшься" — мысленно ответил Мичман своему ретировавшемуся оппоненту. И, быстро вскочив с пола, он кинулся к призывно поблёскивающей на полу миске, желая уничтожить каждый находившийся там кусочек...

22 января 2002 года

Утром Надю разбудил громкий, шипящий, как выливающееся шампанское, шёпот. Она даже не сразу сообразила, кто это её будит. Последние полтора года она жила одна, и, если не принимать в расчёт Мичмана, то от человеческих голосов она успела отвыкнуть.

— Надя, Надя, ты меня слышишь? Ну сколько можно спать?

Надя в ответ лишь заворочалась, накрылась одеялом, не желая пускать голос в свои сны.

— Надежда, — кровать как-то разом просела под Надей, хоть и не прогнулась. Чья-то рука легонько дотронулась до её волос. Голове, да и всему телу стало приятно. Как будто мама погладила по головке. Надя наконец-то распахнула глаза.

Склонившись над ней, рядом на кровати сидела Катерина Васильевна. Почему-то в верхней одежде. Её губы расплылись в спокойной сдержанной улыбке. Как будто она изо всех сил сопротивлялась и улыбаться Наде решительно не собиралась.

— Проснулась? Ну слава богу! — голос прозвучал сварливо, но Надя не могла не уловить скрытые под этим покрывалом мнимого недовольства по-матерински нежные нотки.

Надя улыбнулась в ответ.

— Ой, Катерина Васильевна, это вы? А я понять не могу, кто это меня будит?

— Да я, кто же ещё?

— А вы куда-то ходили? — полюбопытствовала Надя, кивая на наряд Катерины Васильевны. Они, конечно, жили на севере, но дома в куртках никто не ходил. Ну, разве что только в экстренных случаях.

— Нет, но сейчас ухожу. Разбудила, чтобы ты дверь закрыла. А то у Али изнутри она не открывается, если на ключ закрыть.

— А, ясно. А где сама тётя Аля?

— Так на работу уже ушла. Время-то посмотри.

Время и правда было более чем позднее. Одиннадцатый час. И как это она умудрилась столько проспать? И вчера легла рано. Почти сразу после того, как они поднялись к тёте Але и поприветствовали её и её дочь Кристину, на Надю вдруг резко накатила такая ужасная слабость, что она даже на кухню не стала проходить, а сразу отправилась в Кристинину спальню, куда её и поселили на эту ночь. Как она заснула, Надя и не помнила. Скорее всего, моментально, лишь только её тело коснулось кровати.

Впрочем, это не было удивительно, учитывая прошлую бессонную ночь.

Надя поднялась и, слегка пошатываясь и иногда хватаясь за стенки, приводила Катерину Васильевну до порога. И засов хорошенько задвинула. В квартире она осталась одна. В голову проникла варварская мысль вернуться назад в кровать, так как Надя чувствовала, что доспать она не успела. Но Надя её достаточно быстро отмела. Сколько же можно дрыхнуть? Им сегодня уезжать. И, скорее всего, в этот посёлок она никогда уже больше не вернётся. От этой мысли почему-то стало пусто и тоскливо. И это было странно. Особой любви к этому маленькому захолустью она никогда не испытывала.

Живот громко заурчал, заставив Надю покрыться смущённым румянцем. Даже несмотря на то, что в квартире она находилась одна, ей стало стыдно. Предатель!

Надя поспешила в ванную комнату и, немного приведя себя в порядок, оказалась на светлой и удивительно просторной для такой небольшой квартирки кухне. Она судорожно вспоминала, когда же она ела в последний раз? Вчера вечером эта участь её миновала — сон был намного важнее. В поезде она кое-как заставила запихать в себя половинку пирожка с картошкой. Вчера утром она не завтракала. А о еде даже не вспомнила. Было совсем не до того. Получается, что нормально ела она в последний раз с Серёжей в кафе, позавчера. Мда, давненько. Неудивительно, что её желудок издаёт такие ужасающие внутриутробные звуки, будто там поселилась стая голодных тигров. "Саблезубых — не меньше", — решила Надя.

На плите она обнаружила горку ещё тёплых блинчиков. А нас столе крынку с клюквенным морсом. В холодильнике отыскалась сметана. Надя радостно накрыла себе стол. Аппетитный ароматно пахнущий блин, щедро сдобренный густой сметаной, просто таял, едва касался языка, а запивая всё это клюквенным морсом, она с невероятной животной силой чувствовала, насколько это прекрасно — жить.

Когда желудок приятно потяжелел, а сытость отдалась в каждой части её тела, в голову Наде стали приходить и другие, не связанные с едой мысли.

Серёжа. А она ему вчера так и не позвонила. Вечером, прежде чем заснуть, где-то далеко-далеко на горизонте затуманенная усталостью мысль всё же возникла в её голове, но почти тут же пропала, окончательно растворившись в её подчинённом сну мозге.

Наде стало совсем не по себе от такого легкомыслия и безответственности. Серёжка там, наверное, места себе не находит, думая о ней. Или вообще придумает себе, что она его избегает, и решит больше никогда с ней не встречаться. Никогда. От этой мысли Надя содрогнулась. Потерять Серёжу не входило в её планы. В конце концов, она его любит...

Любит — как странно эта мысль прозвучала в её голове. Так просто и естественно, как будто всегда там и жила, просто до определённого момента боялась распознать себя. Серёже в любви она ещё не разу не признавалась. Да что там Серёже, она даже наедине с собой об этом не думала, считая, что для этого прошло ещё слишком мало времени. А вот Серёжа в любви ей признался. Ещё три недели назад. Надя ничего на это не ответила, а поспешила перевести разговор в другое русло. Серёжа настаивать не стал.

Телефон в квартире тёти Али имелся — Надя разыскала притаившийся аппарат. Это хорошо — не нужно никуда тащиться, чтобы найти телефон-автомат. Тем более, что найти его в Видяево было большой проблемой. К соседям идти ей тоже не очень-то хотелось. Ещё неизвестно,что здесь за соседи.

Телефон находился в гостиной. Старинный тёмно-синий аппарат с большой массивной трубкой. Надя медленно подняла трубку. Тяжёлая и холодная. Хотя в квартире было тепло. Поднося трубку к уху и улавливая длинный гудок, она засомневалась. Вряд ли ей удастся застать Серёжку дома в такой час. В это время он должен быть на работе. Но кто-то из его семьи вполне может оказаться дома — Серёжа жил с родителями.

Надя набрала заученный наизусть номер.

Длинный, протяжный гудок, ещё один и ещё...

Чёрт, неужели никого нет?

— Алло, здравствуйте, я вас слушаю, — внезапно, словно вынырнув из пространства, на том конце провода раздался мелодичный женский голос. Немного запыхавшийся и прерывистый.

— Здравствуйте, Ксения Григорьевна, — радостно и громче, чем положено, закричала Надя, крепко прижимая трубку к уху. На том конце провода была Серёжина мама.

— А, Наденька, ты, что ли?

— Да, здравствуйте, это я, — опять зачем-то поздоровалась Надя. Наверное, это радость на неё действовала так пьяняще, что она стала хуже соображать.

— А ты разве уже вернулась? Я думала, что тебя только завтра можно ждать.

— А вы откуда знаете, что я уехала? — удивилась Надя, от удивления привставая на носочки.

— Так Серёжка вчера сказал. Вечером пришёл и сказал.

— Так он знает? — обрадовалась Надя решению этой проблемы.

— Знает. Соседка твоя ему и сказала. Он пришёл к тебе. Стучит-стучит. Тебя нет. Ну он к соседке и постучался, думал: может быть, она что-то знает.

— А она и знала, — громко завопила Надя. Она больше не могла скрывать своего ликования, что всё так удачно складывается.

— Знала-знала, — с лёгкой насмешкой отозвалась Ксения Григорьевна. Надя так и представила, как её маленькие, аккуратные губки едва заметно тянутся вверх, на самую малюсенькую долю секунды. А затем так же быстро падают обратно.

— Ох, как же это хорошо, что он всё знает. Прямо камень с сердца. А он на меня случайно там не злится?

— Да вроде не злится. С собакой твоей гулять ходил.

— С Мичиком?

— С ним самым, — уже в открытую смеялась Ксения Григорьевна. Надю это нисколько не обижало, она знала, что та делала это не со зла.

— Ой, как же это хорошо. А Серёжи дома нет, да? — последнее предложение прозвучало и вовсе не как вопрос. А как закономерное утверждение. Надя знала, что если бы Серёжа вдруг оказался дома, то давно бы уже отнял трубку у своей мамы, чтобы лично поговорить с Надей.

— Ты же сама понимаешь, что он на работе.

— Ну, да. Ладно тогда. Я сегодня поздно вечером, скорее всего, приеду. Или завтра рано утром. Я ещё точно не знаю. Может, сегодня вечером позвоню, если успею.

— Ладно, хорошо, Надюша. Удачной тебе дороги. Передавай привет Костиной маме.

— Катерине Васильевне? Обязательно передам. А вы Серёжке передайте, что я скоро приеду. И что позвонить вчера не смогла. А то он подумает ещё чего...

— Передам, конечно. Ну, пока.

— До свидания, Ксения Григорьевна.

Надя с громким плюханьем положила трубку. Какая же она тяжёлая. И как это они по ней говорят. Хотя с экономической точки зрения это достаточно удобно — много не проговоришь. Ну, или мускулы накачаешь.

От нечего делать Надя вернулась на кухню и перемыла за собой всю посуду, которую оставила, в спешке разыскивая в квартире телефон.

Чем себя занять после, она не знала. В комнате, в которой ночевала Надя, находился компьютер тёти Алиной дочки, Кристины. Штука, напоминающая телевизор, но абсолютно непонятная. Интересно, а как он включается?

Своего компьютера у Нади не было. Да и ни у кого из её близких знакомых тоже. Поэтому близко с этим чудом техники она знакома не была.

Несколько раз обойдя компьютер со всех сторон, Надя так и не решилась подойти слишком близко. Сломает ещё чего-нибудь. А компьютер целое состояние, наверное, стоит — полжизни потом не рассчитаешься. Лучше она себя чем-нибудь другим займёт. Менее затратным.

Телевизора в квартире не было. А в комнате Кристины не было кукол или других игрушек. Нет, конечно, она уже не маленькая — шестнадцать лет, но вот лично у неё, Нади, до сих пор сохранилось несколько кукол и мягкие игрушки, которые хоть и давно были не нужны, но стояли на полках как приятное напоминание о беззаботных детских годах.

Полчаса проплутав по квартире и уже изнывая от скуки, Надя мысленно корила себя за то, что не спросила у Катерины Васильевны, куда та направляется и когда собирается вернуться.

Надя выглянула в окно. Какая красота! На улице вовсю падал снег: лохматыми белоснежными хлопьями он ложился на землю, окутывая её своим пушистым одеялом. Красота северной природы завораживала.

Наде тут же захотелось, как в детстве, выскочить на улицу, чтобы первой пройтись по снегу, пока никто это не сделал до неё.

В коридоре на полочке лежал ключ от входной двери. Она могла спокойно собраться и пойти прогуляться во двор. Ничего страшного не случится. А если Катерина Васильевна придёт, то Надя это с лёгкостью заметит. Уходить далеко она не собиралась.

Принятое решение заставило действовать её стремительно. Быстро вскочив в сапоги и накинув пуховик, она уже мчалась вниз по лестнице, натягивая на ходу шапку.

22 января 2002 года...

В отличие от вчерашнего, крепким морозцем встретившего её, утра, сегодняшнее выдалось на редкость тёплым. Кажется, что ещё чуть-чуть, и с крыш польётся звонкая капель, а беспокойные птицы в небе пропоют озорные весенние трели. Но впечатление это было обманчивым — до весны ещё было достаточно далеко.

Надя брела по двору, оставляя позади себя петляющую дорожку следов. Снег слепил глаза настолько сильно, что они слезились. Солнечные очки сейчас пришлись бы в самую пору. Не зря же в горах люди катаются в солнечных очках. Хотя, может быть, это потому, что красота гор ослепляет?

Во дворе ей быстро стало скучно. И Надя решила сходить в соседний — просто посмотреть, любопытства ради.

Небольшой, с трёх сторон окружённый такими же панельными пятиэтажками дворик был очень похож на тот, который она только что покинула. Разве что тут находилась детская площадка: качели, лестницы и немного помятый глобус. Тут же торчал грибок песочницы. Саму песочницу полностью запорошило снегом.

Обойдя и этот двор, Надя, недолго думая, бодро зашагала дальше. Следующий двор и следующий. Вроде бы все они были похожи друг на друга, но в каждом всё же находилось что-то своё, поэтому Надя достаточно просто отличала один двор от другого. Тем более, что она не один раз была практически в каждом из этих дворов.

Она и сама не заметила, как, пройдя ещё один поворот, очутилась около того самого дома, где жил Костя, а впоследствии и она сама. Сердце сжалось в комок, испуганно затрепетав в груди.

Перед ней предстало так хорошо знакомое панельное здание, как многоглазое чудовище пялившееся на неё со всех сторон. Прожила Надя здесь недолго. Около трёх месяцев. Приехала в июне к Костику, а в сентябре, после того, как стало понятно, что найти живых больше нет шансов, одна, с множеством невесть откуда взявшихся сумок и котомок, вернулась назад в Апатиты.

Постояв так недолго и сапогами вытоптав снежное гнездо под собой, Надя, повинуясь какому-то внутреннему порыву, пошла наискось, игнорируя протоптанную кем-то тропинку, и под громкий стук собственного сердца приблизилась к подъезду. Половинка двери открыта — заходи, кто хочешь. И Надя зашла.

По ступенькам она поднималась медленно, совершенно не ведая, куда и зачем она идёт. А вот и третий этаж. И даже дверь той квартиры, в которой они жили — та же самая. Не поменяли. Надя протянула руку и коснулась двери рукой. Несмотря на то, что в подъезде была такая же температура, что и на улице, дверь почему-то оказалась если не тёплой, то и не холодной. Надя рукой провела вверх-вниз, ощущая под пальцами шероховатую поверхность.

Неужели она когда-то здесь жила? Каждый день ходила по этому холодному с бледными полинялыми стенами подъезду? Сейчас в это было странно поверить, но когда-то — не так уж и давно — этот дом и этот подъезд, и эта дверь были частью её жизни. Это был её дом.

И именно здесь, в этом самом подъезде, стоя возле перил, она в последний раз видела Костю...

Живого, улыбчивого белозубого Костю, а не того, скрюченного гримасой боли человека, которого она видела вчера.

Надя зажмурилась и потрясла головой, отгоняя от себя страшные видения. Лучше вспоминать Костю таким, каким он был раньше — и память уже услужливо подсовывала Наде то самое их последнее утро, когда они попрощались, как оказалось, навсегда.

...В тот день она впервые проснулась раньше, чем Костя. Не то, чтобы Надя была совой — вставала и ложилась она не так уж и поздно. Просто Костя, проведший свою жизнь сначала в Нахимовском училище, а после и вовсе стал профессиональным военным, был приучен к строгому режиму и никогда не вставал позднее шести утра.

Надя удивлённо приподняла голову и, слегка перегнувшись через Костю, посмотрела на торопливый громко тикающий будильник. Без пятнадцати шесть. Что за ерунда? Разве нормальные люди встают в такую рань, особенно если им никуда не нужно идти.

Ходить Наде пока действительно было некуда — работу она так и не нашла. Костя вообще был против, чтобы она работала — просто ужасно её ревновал. Надя же в открытую не спорила — но с таким положением вещей в корне была не согласна. Зря она, что ли, столько лет училась? Но найти применения усвоенным в институте навыкам в пределах закрытого посёлка было ох как не просто.

Взгляд Нади упал на безмятежно сопящего Костю. Спал он на спине, широко раскинув руки. Не храпел, но громко дышал во сне сквозь приоткрытый рот. Надя любовно рукой провела по его щеке. Колючая щетина неприятно царапнула кожу. Он вообще очень быстро обрастал. Брился каждый день, а иногда и не один раз, но всё равно постоянно сверкал потемневшими от появившейся щетины щеками. Но Наде это даже нравилось. Так он казался ей взрослее, будучи на самом деле ещё совсем мальчишкой.

Надя лениво потянулась, откидывая с лица свои густые тёмные волосы, но взгляд с Кости она по прежнему не сводила. Его длинные ресницы мелко подрагивали во сне.

Темноволосый, с ровным золотисто-коричневым загаром, он весь так и исходил молодой мужской силой и недюжинным здоровьем.

Надя иногда сама не могла нарадоваться своему счастью — Костю она считала лучшей частью своей жизни. Просто подарком судьбы. И пусть их отношения не были безоблачными и не вписывались в идеальные, придуманные каким-то умником, каноны — она страстно хотела верить в то, что они всегда будут вместе.

На столике зазвенел будильник. Костя забарахтался руками под одеялом, пытаясь освободиться. Надя чертыхнулась. Не могла отключить, что ли? Она потянулась и, достав до дребезжащего на все лады будильника, выключила его разрывающую уши трель. Костя приоткрыл глаза. Сощурился от косого солнечного лучика, нахально лезущего ему в глаз. Надя с нежностью, берущей своё начало где-то внутри её существа, улыбнулась и легонько коснулась губами его щеки.

Костя ответил на её улыбку. Его руки наконец-то были освобождены, и он крепко прижал Надю к себе, требовательно целуя в губы. На какое-то время в комнате воцарилось молчание, и лишь звуки поцелуев свидетельствовали о том, что в комнате кто-то находился.

Надя отстранилась первой, рукой подтягивая одеяло себе на грудь.

— Что такое? — нахмурившись, спросил Костя. Он сел на кровати, взлохмачивая свои угольно-чёрные волосы.

— Ничего. Просто у тебя скоро сбор. Не хватало ещё опоздать.

— Мы быстро. Успеем.

— Нет, — Надя быстро вскочила с кровати, увлекая одеяло за собой. — Я хочу приготовить тебе завтрак.

— Эй, я вообще-то голый.

— Ну ничего, так ты тоже очень даже симпатичный.

— А когда я в форме, то ты говоришь, что я красавец, — пробурчал Костя недовольно, откидываясь обратно на подушку.

Надя задорно рассмеялась. Она стояла у края кровати и оборачивала одеяло вокруг себя.

— Всё, я в душ. А потом завтрак. Пока.

И, послав воздушный поцелуй Косте на прощание, она исчезла из комнаты — так, как и была, в одеяле...

...Подъезд, как оказалось, стал ключевым местом в их отношениях. Причём подъезды всегда были разные. Познакомились они около Надиного подъезда, поцеловались впервые в Костином, а предложение он ей сделал тоже в подъезде. В этом самом подъезде... Дурацкое полушуточное предложение, которое она тогда даже всерьёз-то не восприняла.

До Нади, как будто откуда-то издалека, доносился ставший таким далёким и незнакомым Костин голос.

...Тогда, в тот самый последний совместный день, он чуть не опоздал. Несколько раз возвращался обратно. Чуть не забыл фуражку. Надю довёл до того, что она чуть ли не пинками выгоняла Костю из дома. Вышла следом за ним в подъезд, чтобы убедиться, что он не вернётся. Автобус, который должен был забрать ребят и отвезти на территорию воинской части, останавливался за углом. До которого ещё надо было и пешком дотопать.

— Иди уже, Кость, а то точно опоздаешь, — Надя чуть ли не свешивалась с перил, чтобы лучше видеть стоявшего на один пролёт ниже Костика.

— Только после вас. Я не хочу, чтобы моя будущая жена заболела.

— Что? — Надя удивлённо округлила глаза.

— Что слышала!

— Между прочим, я тебе своего согласия ещё не давала.

— Да? А разве ты бы не хотела стать моей женой? Ни за что не поверю. Уж очень сильно ты меня любишь.

— Кость, ты слишком много о себе думаешь, — насмешливо фыркнула Надя. — Замужество вообще не входит в мои ближайшие планы.

— Ответь!

— Вот вернёшься, и я тебе отвечу!

— Эх, вот говорил мне сосед дядя Витя: "С женщинами нельзя иметь никаких дел". Ну, ладно. Но, когда я вернусь, я желаю получить твоё согласие немедленно.

И резко сорвавшись с места, он с громким, сотрясающий весь подъезд топотом помчался вниз, рукой придерживая сползающую с головы фуражку.

Больше Надя его не видела.

Никогда...

...Нахлынувшие воспоминания сбивали с ног, дезориентировали... Надя сползла по стенке, холодящей тело даже сквозь пуховик, вниз на бетонный пол. Голова обессиленно упала на колени....

Она не знала, сколько времени так просидела.

Откуда-то сверху раздались звуки открываемой и закрываемой двери. После послышались неспешные шаги спускающегося человека. Надя приподняла голову. Прислушалась. Попыталась подняться. С первой попытки получилось плохо. Шаги уже слышались совсем близко. Надя собрала все свои силы и всё-таки встала. Ноги затекли и неприятно покалывали. Слушались плохо.

Она спускалась целую вечность. Человек, идущий следом, нагнал её достаточно быстро. Это оказалась женщина средних лет, которая всю дорогу так и шла позади Нади и зыркала на неё злым подозрительным взглядом. Надя чувствовала этот взгляд, прожигающий ей затылок, но ни разу не обернулась. Наверное она думала, что Надя наркоманка или ещё чего похуже.

Но женщина так ничего и не сказала.

Надя вышла на улицу. Где-то из-за горизонта проглядывали несколько слабых солнечных лучей. Снег прекратился.

Сойдя с показавшимся очень высоким крыльца, Надя, еле передвигая ноги, побрела в ту же самую сторону, с которой пришла, стараясь попадать в свои же следы, оставленные на снегу...

23 января 2002 года

Надя вернулась домой поздно ночью. Мичман не спал. Он чутко прислушивался к любому звуку, исходящему от дверей. Любой мало-мальский шорох заставлял его вскакивать со своего места и мчаться к двери, звонко цокая когтями по паркету.

Когда Надя только-только пересекла порог квартиры, Мичман кинулся к ней с такой силой, движимый неподдельным восторгом и вмиг переполнившим его счастьем, что чуть не сбил девушку с ног.

— Ох, Мич, поаккуратнее, а то если ты меня уронишь, мы с тобой ещё долго не увидимся, потому что меня увезут в больницу.

Говорила Надя весело. Не злилась. Да и вообще было видно, что она скучала по нему так же сильно, как и он по ней. Надя наклонилась и потрепала пса по густой взъерошенной шерсти. Нежно поцеловала в нос. И громко рассмеялась, заваливаясь назад, когда Мичман горячо отозвался на её ласки, попытавшись облизать её лицо. Остаток вечера, или точнее сказать, ночи прошёл тихо и спокойно. Надя приняла ванну, а потом, забравшись с ногами на диван, включила телевизор. Мичман по традиции свернулся калачиком около дивана.

Шла очередная ночная передача, не представлявшая из себя ничего запоминающегося. Мичман такие не любил, поэтому он мирно дремал, время от времени встревоженно поднимая голову и посматривая на Надю. Не исчезла ли куда? Но она никуда не исчезала. Лишь рассеянно смотрела на мелькающий экран.

Только к утру Мичман успокоился и заснул уже более глубоким сном, не просыпаясь так часто.

Надя тоже задремала, неудобно скрючившись в позе эмбриона.

Утро выдалось ясное и на удивление солнечное. Надя проснулась оттого, что всё тело затекло и неприятно ныло.

Мичман сразу же встрепенулся и подскочил.

— Ну, ты чего такой нервный-то? — спросила Надя, спуская на пол затёкшие ноги. — Вот чёрт.

Подождав, пока к телу вернётся чувствительность, она пошла в ванную.

После они позавтракали. Мичман сделал это с особенным аппетитом, компенсируя себе полуголодные дни Надиного отсутствия. А потом они вдвоём отправились на прогулку. Улица встретила их лёгким поддразнивающим морозцем. Надя спустила Мичмана с поводка, и он радостно носился, вырисовывая круги на снегу, вокруг своей любимицы, но стараясь всегда держать Надю в поле зрения. На всякий случай.

Новоприобретённой свободе Мичман был очень рад.

Тот белобрысый тип, который выгуливал его последние два дня, никогда не отпускал Мичмана с поводка, наверное, боялся, что он сбежит. И правильно боялся. Мичман бы такое ему устроил — тот век бы этого не забыл. И никогда бы больше не появлялся на пороге их с Надей квартиры. Вот было бы здорово.

Но сбегать от своей любимой и обожаемой Наденьки Мичман, разумеется, не собирался и выписывал рядом с ней всё новые и новые кренделя: то по-щенячьи неуклюже кувыркался в снегу, то, звонко потявкивая, подпрыгивал в воздух.

Надя иногда смеялась, видя, что вытворяет её четверолапый друг, и, слыша её смех, Мичман резвился с ещё большим энтузиазмом.

Вернувшись с прогулки, Надя спустила Мичмана с поводка, и тот, весело помахивая хвостом, с блестящими в его тёмной шерсти снежинками, побежал проверить свои миски.

Надя вскоре ушла, оставив Мичмана в привычном дневном одиночестве. На работу пошла. Дьявол бы её побрал, эту работу. Не существовало бы её вовсе.

Больше всего на свете, после того белобрысого парня, которого он так отчаянно успел возненавидеть, чувствуя, что появился он не просто так, Мичман терпеть не мог Надину работу. Именно она отнимала львиную долю её времени. Отнимала у него Надю. И с этим ничего нельзя было поделать, лишь, терпеливо сцепив зубы, ждать, когда Надя снова появится дома.

Мичман вздохнул, свернулся клубком, прикрыл хвостом нос и принялся терпеливо ждать Надиного возвращения.

Вернулась она, когда за окном было совсем темно. Непривычно торопливо выгуляла Мичмана. Быстро переоделась.

Мичман заметно напрягся, следя за её суетливыми движениями.

Уже стоя в коридоре и накидывая на плечи пуховик, она сказала уже окончательно поникшему Мичману.

— Мич, не скули. Я недолго. Мне надо сходить по одному важному делу. Ты не представляешь, насколько это важно для меня. Самая важная вещь сейчас. Самая.

И, сев на корточки перед грустно виляющим хвостом псом, она крепко обняла Мичмана на прощание.

— Держи за меня кулачки, друг.

Поднявшись, Надя напоследок окинула себя в зеркало придирчивым взглядом, но, видимо, осталась довольна, потому что ничего не стала менять и, заговорщицки улыбнувшись собственному отражению, вышла за дверь.

Как только она ушла, как только край её пуховика исчез в дверном проёме, как только стук её каблучков перестал доноситься до чуткого слуха Мичмана — он перестал находить себе место. Грузное, тоскливое чувство гирей придавило его изнутри: терзало, грызло, мучило. Дышать было трудно. Сердце билось с бешеной скоростью мелкой дрожью. Мичману хотелось выть, грызть стены, дверь, выпрыгнуть в окно, чтобы догнать Надю и вернуть её обратно. Но он понимал — что бы он сейчас не сделал — всё будет тщетно. Ничего не поможет ему и ей. Ничего не спасёт.

Шатаясь, как пьяный забулдыга, заплетаясь о собственные, ставшие вдруг особенно огромными неуклюжие лапы, Мичман побрёл в гостиную. Несколько раз по пути он врезался в какую-то мебель, но даже не понимал, что именно это было.

Дойдя до коврика, на котором он обычно спал в Надино отсутствие, Мичман рухнул на него, как мёртвое, подстреленное на охоте животное — в одночасье, без шансов на спасение. Правда, у Мичмана такой шанс всё же был — маленький, как искорка, шанс бешеной надеждой распалялся в его собачьей душе.

Оставалось только одно — ждать...

В ту ночь Надя впервые, на памяти Мичмана, не пришла домой ночевать...

23 января 2002 года

Серёжу она заприметила ещё издалека. Пусть на улице и давно стемнело, его знакомые и ставшие такими родными очертания были отчётливо различимы в жёлтом свете уличного фонаря. Надя прибавила шагу. Эх, как ей хотелось в этот момент сорваться с места и, как в детстве, побежать, чтобы как можно скорее достичь желаемую цель. Но Надя этого не сделала. Несмотря на позднее время, по улице то и дело слонялись припозднившиеся прохожие, и ей бы совсем не хотелось, чтобы на неё смотрели как на глупую дурочку, которая, позабыв обо всём на свете, мчится непонятно куда.

Но всё же Надин шаг с каждым последующим движением ног становился всё шире и стремительнее.

Только сейчас она осознала, насколько сильно соскучилась по своему Серёжке.

Видя, что он стоит к ней почти что спиной, Надя хотела, чтобы он и дальше её не замечал и тогда мог бы получиться приятный и неожиданный сюрприз. Но её планам не суждено было осуществиться — Серёжа словно почувствовал её приближение и обернулся, когда их разделяло не более трёх метров.

Широкая искренняя улыбка озарила его лицо намного ярче, чем фонарь, в свете которого он находился. И Надя, не выдержав, всё-таки побежала: глупо и по-детски. Но ей было плевать. Главное было то, что она на целых шесть секунд раньше оказалась в тёплых, раскрывшихся ей навстречу объятиях. Казалось, что они так и простояли, крепко вцепившись в друг друга, целый час, а, может быть, даже и больше. Время, будто засмущавшись, остановилось.

Серёжа провёл рукой по торчащим из-под шапочки волосам девушки.

Надя чуть отстранилась. Заглянула ему в глаза. Но ничего того, что она боялась в них увидеть, там не было — ни разочарования, ни обиды, ни боли. Только неподдельная радость от встречи.

— Вот, это тебе, — откуда-то из-за Надиной спины Серёжа извлёк три розочки тёмно-бордового цвета.

Надя с неохотой отняла руку, которой она обнимала Серёжу, и осторожно взяла цветы. Её пальцы коснулись гладких стеблей, не встретив препятствий в виде шипов.

— Нравятся?

Надя вздохнула лёгкий невесомый аромат. Помимо аромата цветов крыльев её носа коснулся и другой. Запах, не имеющий к розам никакого отношения. Этот пьянящий и кружащий голову аромат исходил от самого Серёжи.

— Нравятся, — кивнула головой Надя, немного помолчав. — Морозная роза. Только если мы здесь и дальше будем стоять, то они замерзнут. Жалко будет.

— Намёк понят и принят, — усмехнулся Серёжа и, сграбастав Надю в крепкие объятия, поинтересовался: — Ну, так что? Куда пойдём?

— А какие предложения?

— Сегодня предлагает девушка. Её слово закон — нарушить который — самое страшное преступление, карающееся смертной казнью. Через повешенье.

— М-м-м, даже так?

— Так. Ну, что, какие варианты? Ресторан, торговый центр, может быть, боулинг — мы там ещё ни разу не были.

Надя отрицательно помотала головой. Не сильно, но очень решительно и бескомпромиссно.

— Тогда, может, кинотеатр? — Серёжа чуть ослабил объятия, чтобы взглянуть на циферблат своих часов. — На последний сеанс как раз ещё успеем. Ну, что скажешь? — спросил он, снова прижимая Надю к себе, обволакивая её своим дразнящим запахом.

— Неа, — капризно, как маленькая, не понимающая, чего она хочет, девочка, потянув, насколько это возможно, короткое слово "нет", произнесла Надя. В её голове окончательно созрел и укрепился другой, более интересный план.

— Надюш, а чего тогда? — уже всерьёз обеспокоенным голосом поинтересовался Серёжа, в голове перебирая все ведомые и неведомые ему варианты. — Может, клуб, хотя я их и не особо люблю, но если ты хочешь... Или этот, как его там... а, вспомнил, караоке. Как раз около нашего дома недавно открыли.

Серёжа низко нагнулся к подозрительно молчащей Наде.

— А я могу предложить свой вариант? — наконец, спросила она, внимательно смотря Серёже в глаза и немного нервничая.

— Конечно, предлагай и как можно скорее, а то на нас уже все пялятся, как на зверюшек в зоосаде.

— Пусть пялятся.

Редкие прохожие и правда бросали в сторону обнимающейся парочки взгляды. Характер этих взглядов распознать в темноте было практически невозможно. Но, может, оно и к лучшему?

— В общем, помнишь, ты звал меня к себе на дачу? На выходные, — медленно начала Надя, но потом, запнувшись на середине фразы, быстро затараторила, боясь по дороге растерять всё своё мужество: — Правда, на выходные я не могу, но мы могли бы поехать сейчас, а завтра бы вернулись.

Надя во время всей этой тирады смотрела прямо на Серёжу. Неважно, что он скажет — важнее было то, что она прочтёт в его глазах. Это и будет истинным ответом для неё. Брови Серёжи поползли вверх, но он, будучи парнем неглупым и сообразительным, понял всё быстро, а самое главное, правильно.

— Надь, а ты уверена? — спокойно поинтересовался он, какими-то материнскими движениями поправляя Наде чуть сползшую на глаза шапочку.

— Уверена, — шёпотом произнесла Надя, разливая его в вечернем морозном воздухе...

* * *

До дачи, находящейся в пяти километрах от города, они добрались минут через пятьдесят. Но сначала заехали к Серёже домой, чтобы взять ключи и предупредить родителей. Самой Наде предупреждать было некого. Разве что только Мичмана. Но звонить и тревожить соседей она не стала.

После, вызвав такси, они направились на дачу. По дороге посетили небольшой магазинчик, сложенный из ярко-красного кирпича, чтобы купить что-нибудь поесть.

Дачный посёлок встретил их гробовым молчанием. Только, когда они выбирались из такси, громким надсадным лаем растревожилась соседская собака, не желающая видеть никого в такое позднее время.

Небольшой двухэтажный домик из округлых брёвен расположился прямо посередине участка. Его треугольная крыша была запорошена толстым слоем снега.

Входная дверь поддалась не сразу. Замок после долгого отсутствия хозяев стал непослушным. И Серёже пришлось изрядно повозиться, пока Надя описывала вокруг него круги, оглядывая окрестности. Дверь наконец-то отворилась с длинным протяжным скрипом, пропуская гостей внутрь.

Раздевшись в коридоре, прошли дальше.

Серёжа включил свет — комната, в которую они попали, вполне предсказуемо оказалась гостиной.

Внутри было очень уютно, несмотря на холод. Изнутри дом казался больше, чем снаружи. Деревянные стены, простая, удобная мебель, большой, чуть ли не в половину стены, камин и рядом, прямо в доме, небольшая поленница из мелких сухих щепок.

Надя, положив подмёрзшие розы на высокий маленький столик с торчащими в разные стороны ножками и ёжась от заползающего под толстый свитер холодка, прошлась по гостиной, с любопытством оглядываясь. Видно было, что хозяева пытались придать своему дачному жилищу как можно более простые и незамысловатые черты. Слиться с живой природой, не выделяясь на её фоне. Чувствовать полное с ней единение. Поэтому мебели в их доме было немного. Помещение гостиной не было огромным, но тут оставалось достаточно места, чтобы не чувствовать себя стеснённым. Намёк на какую-либо технику отсутствовал полностью.

Серёжа присел напротив камина и, недолго поколдовав там, зажёг огонь. В комнате сразу же стало уютнее. Постепенно гостиная наполнялась сухим теплом тихонько потрескивающего огня.

Серёжа ненадолго вышел, но вскоре вернулся в гостиную, затаскивая забытый на крыльце пакет с продуктами.

— Неужели у вас совсем здесь нет техники? — негромко поинтересовалась Надя, проводя рукой по гладкому дереву каминной полки. Ей, часто засыпающей под негромкое бормотание телевизора, сложно было осознать этот простой на первый взгляд факт.

— Только самое необходимое, — пыхтя, откликнулся Серёжа, ставя пакет на стул. — Чайник там, холодильник, тостер...

— Ну да, тостер — это предмет первой необходимости, — громко усмехнулась Надя, даже не пытаясь скрыть иронию в голосе.

— Смотря для кого. Моя мама жить без тостов не может. А в тостере гораздо удобнее, — Серёжа выкладывал продукты из пакета на стол, стоящий напротив большого плотно зашторенного окна. Время от времени он поглядывал на Надю. Очень странно и необычно было видеть её здесь, среди предметов и вещей, где прошло его детство. — Чёрт, надо было на кухне всё это выложить, — спохватился он, доставая из пакета последнее, что там было — упаковку мороженого. — Или, может, здесь посидим, а?

— Давай здесь. Мне тут очень нравится. Тем более, что здесь нет всяких там тостеров, которые только испортят весь вид, — Надя скривила деланно брезгливую рожицу и тоже подошла к столу. Внушительная гора продуктов занимала почти всё его пространство.

— Ого, полагаешь, мы всё это съедим за одну ночь? И о чём мы только думали?

— Если о-о-очень постараться, то можно съесть. Ну, с чего начнём? — Серёжа развёл руки в стороны, предлагая Наде право выбора. Выбор был приличный: несколько сыров, небольшие баночки с салатами, маленькие пакетики с сэндвичами, банка маслин, яблоки, гроздь бананов и многое другое. Есть Наде не хотелось.

— Давай начнём с мороженого, — предложила она, пододвигая к себе внушительного вида упаковку. Мягкая, подтаяла слегка.

Серёжа присел на стул с другой стороны стола.

— Возражений не имею, — подняв руки в жесте сдающегося в плен человека, воскликнул Серёжа. А после, поймав требовательный Надин взгляд, резко подпрыгнул и умчался на кухню за посудой.

Подтаявшее шоколадное мороженое было как раз тем, чем нужно. Надя ещё не успела до конца согреться и иногда поёживалась, зябко вздрагивая внутри свитера.

Ели они почти в полном молчании, энергично стуча ложками, и лишь переглядывались — общались глазами. Изредка кто-то из них вставлял короткий комментарий. Разговоры казались лишними и неуместными.

Надя, как ни странно ей было это осознавать, справилась со своей порцией быстрее, даже этого не заметив. Мысленно она сразу же отругала себя: "Вот обжора. Не могла помедленнее есть". От второй порции она отказалась.

От нечего делать она снова и снова разглядывала Серёжу, будто знакомилась с ним заново. Этому трудно было найти объяснение, но в каждую их новую встречу Серёжа всегда становился каким-то другим, хотя ничего в его внешности не менялось. Даже причёска была такой же, как и два месяца назад, когда они впервые встретились. Но вот, например, сегодня он был какой-то совсем-совсем другой. Но при этом ещё более родной и близкий, чем раньше. Может, это потому, что они не виделись целых три дня?

— Что? — спросил Серёжа, немного смутившись её по-мужски откровенного и прямого взгляда.

Задумавшись, Надя даже перестала замечать всё вокруг, сфокусировавшись только на созерцании Серёжи.

— Прости, — Надя поспешно отвела глаза, пытаясь перевести тему разговора в другое русло. Спросила, что первое пришло в голову. — Моя соседка сказала, что ты с Мичиком гулял? — и подождав, пока Серёжа кивнёт, продолжила: — Если честно, то не понимаю, как тебе это удалось. Он у меня вообще-то мужчин не любит. Просто не переносит. А с женщинами нормально. Я его поэтому с женщинами и не боюсь оставлять.

— Ну, всё правильно — он же мужик. Зачем ему других мужиков любить. Всё логично.

— Очень! — недовольно скривилась Надя, водя ложечкой по пустому блюдцу. — Знаешь, как это неудобно? Он ко мне никого из парней не подпускает. Ну, только разве что детей и стариков.

— А вот в этом я с ним полностью солидарен. Нечего тебе общаться со всякими, когда у тебя есть я. Молодец, Мич. Уважаю! — он всё-таки доел своё мороженое и с сильным стеклянным дребезжанием отодвинул от себя блюдце.

— А ничего, что ты тоже в чёрном списке?

— Ничего. Это вопрос времени. Вот увидишь — мы с ним ещё обязательно подружимся, — самоуверенно заявил Серёжа, поднимаясь из-за стола. — Ну что, как насчёт немного потанцевать? Дама не против?

— Дама очень даже не против!

Серёжа прошёл к окну и отодвинул плотную штору. На широком подоконнике, скрытый от людских любопытствующих глаз, стоял магнитофон. Занимал он около трети подоконника. "Наверное, — подумала Надя, — прячут они его потому, что он враз нарушит тщательно создаваемый образ простого деревенского дома и будет постоянно напоминать о благах цивилизации и портить отдых". Но вслух она ничего не сказала.

Наличие музыки Надю несказанно обрадовало. Она с самых ранних лет обожала танцевать и пропустила лишь одну школьную дискотеку. Но тогда у неё была уважительная причина — сломанная нога. Зато на других дискотеках она отрывалась по полной, и её абсолютно не волновало, был ли у неё партнёр на танец или нет. Она даже медленные танцы умудрялась отплясывать одна: просто кружила по залу, толкаясь среди танцующих парочек, прикрыв глаза и наслаждаясь играющей в зале песней. Многие на неё смотрели как на дурочку и показывали пальцем, другие крутили у виска, подозревая, что у неё не все дома. Но как же ей было плевать на всё это. Музыка действовала на неё гипнотически. Уводила, растворяла, завораживала.... Была не только снаружи, но и внутри Нади, полностью подчиняла её себе...

Заиграла нежная чарующая мелодия. Надя почти сразу же поняла, что это за песня. Старина Ричи Лайонел.

Одна из её любимых⁽¹⁾.

Прежде чем вернуться к Наде, Серёжа выключил верхний свет. Теперь лишь пара настенных светильников и неровный свет каминного племени освещали комнату. Приятный полумрак создавал волшебную, чарующую атмосферу, звал в свои властные объятия. В Наде поселилось стойкое непоколебимое ощущение — что бы сегодня ни произошло и чем бы в итоге не закончилось, — оно оставит в памяти глубокий незабываемый след...

Серёжа приблизился к Наде, но не до конца, сохраняя между ними зазор размером в один-единственный шаг, оставляя право окончательного выбора за ней. Протянул руку, молчаливо приглашая Надю на танец. Она, не колеблясь, подала ему свою ладонь. Думать не хотелось абсолютно. Хотелось танцевать, чувствовать, любить, утопая в Серёжиных объятиях и звуках музыки, поглощающих все разумные мысли.

Два человека неспешно двигались в медленном танце, тесно прижавшись друг к другу. Руки Серёжи то и дело проходились по её спине, поглаживая пушистый свитер. Пламя камина, вдруг взбесившись, выплясывало на стенах свой собственный танец теней, одновременно пытаясь достать кружащихся в танце людей. На такой опасной, короткой близости Надя ещё сильнее ощущала терпкий Серёжин запах, который хотелось вдыхать снова и снова, не останавливаясь, чтобы надышаться им всласть и навсегда суметь сохранить в дальнем уголочке своей памяти. На всякий случай...

— Знаешь, Серёжа, — чуть откидывая голову назад, чтобы видеть его светло-синие глаза, прошептала Надя, боясь громким голосом потревожить воцарившуюся в комнате атмосферу, — когда я была в Видяево, то я призналась тебе в любви.

— Кому? — в тон ей ответил Серёжа, поворачивая Надю в танце.

— Себе!

— Да? Вот почему я об этом ничего не знаю, — мягко рассмеялся Серёжа, губами касаясь торчащей из воротника свитера тонкой Надиной шеи.

Её мгновенно бросило в жар, опалило пламенем, как будто жаркий язычок огня в камине всё-таки дотянулся до её шеи. Свитер показался абсолютно лишним. Да и свитер ли только?

Кажется, Серёжа подумал о том же самом, губами накрывая так соскучившиеся по его поцелуям губы.

Прошло не так много времени, прежде чем Надин свитер, прошелестев в воздухе, упал на пол, приземлившись в опасной близости от пылающего камина, который ещё долго в бессильной ярости кидал свои тени на стены, пока не начал медленно затухать...

И лишь забытые на маленьком столике розы, умирая, дарили свой дивный прощальный аромат...

1) Песня Ричи Лайонела, под которую танцевали Надя и Серёжа, — Dance the night away.

Вернуться к тексту

27 июля 2002 года

Лето в этом году выдалось жарким и знойным — совсем нетипично для этих мест. Режущее глаз своей ослепительной синевой небо неподвижно парило над землёй. Облаков видно не было. Круглый пылающий солнечный диск раскалился настолько, что, казалось: ещё немного, и он взорвётся, повсюду разбросав свои горящие ошмётки.

Мичман уже второй месяц жил на даче Надиной мамы. Туда на всё лето переехала жить и сама Надя. Мичман тайно подозревал, что сделано это было ради него, ведь раньше он никогда не замечал в ней любви к жизни рядом с морковными грядками и бескрайними картофельными полями.

Хотя "житьё" Нади на даче можно было назвать весьма условным. Она часто оставалась ночевать в городе, отговариваясь маме, что заночует у подружки. Мама делала вид, что верила. Мичман же угрюмо догадывался, у какой "подружки" она ночует.

После той злополучной ночи подобное стало происходить всё чаще. А после того, как её новый парень с идиотским именем Серёжа съехал от родителей и обзавёлся собственным жильём, ночью свою квартиру Надя стала посещать совсем редко. Правда, под утро она приходила, чтобы выгулять Мичмана и переодеться на работу, пряча виноватый, но, тем не менее, довольный взгляд. В такие моменты он ненавидел её так же сильно, как и обожал.

Но злиться на неё долго Мичман не мог. И вот он уже со всех ног мчался к двери, едва слышал, как в замочной скважине поворачивается ключ. Это Надя вернулась с работы. Присев на корточки, она радостно, распахнув объятия ему навстречу, крепко прижимает к себе мохнатое и кажущееся рядом с ней громоздким собачее существо. В такие моменты Мичман был счастлив так же, как и раньше, когда они были только вдвоём и никакого Серёжи в их жизни не существовало...

Но он существовал. И чем больше времени проходило, тем всё большее место в жизни Нади он занимал.

Надя неоднократно предпринимала попытки подружить Серёжу и Мичмана. Но не одна из этих попыток к успеху не привела. Максимум, чего она смогла добиться, так это того, что Мичман перестал лаять и рычать на Серёжу, но близко к себе не подпускал, полностью игнорируя его существование.

Сам Серёжа, поначалу державшийся очень самоуверенно и дерзко, по прошествии почти полугода попыток подружиться с Мичманом подрастерял весь свой пыл и давно уже махнул на всю эту ситуацию рукой.

Мичман внутренне торжествовал, тем яростным слишком скоротечным злорадством выигравший крошечную битву, но войну-то в целом проигравший...

* * *

Мичман резко подскочил. Какое-то огромное рогатое насекомое, сев на его благостно подставленный жаркому солнышку бок, прогуливалось по его густой, чуть свалявшейся шерсти. Громко клацнув зубами и лишь немного промахнувшись, Мичман прогнал названного гостя.

Вот бы всё было так просто — клацнул зубами, и раз — так любимого его Надей Серёжи и след простыл, словно его никогда и не было.

Мичман снова откинул голову на траву. В последнее время в его сердце появилась надежда, отчаянно крепнувшая день ото дня. Серёжа уже больше месяца не появлялся здесь, на даче, и не одного относящегося к нему разговора между Надей и её мамой Мичман не слышал.

Жизнь начинала налаживаться. Надя теперь каждый день ночевала дома. Уезжала она по-прежнему почти каждый день — работа, что тут поделаешь? Делить её с работой теперь не казалось такой уж огромной проблемой, как раньше.

Была, конечно, вероятность, что Серёжа уехал. Но Мичман эту мысль от себя гнал, предпочитая наслаждаться счастливым настоящим и грезить о ещё более прекрасном будущем.

Мичман так и предавался своим радостным мыслям, лёжа в саду на мягкой густой траве, а день тем временем стал клониться к вечеру.

Надя приезжала около восьми, и Мичман каждый день, как и прежде, когда они жили в квартире, радостно её встречал, выражая радость всеми известными ему способами: прыгал, вилял хвостом, громко повизгивал. Вот и сейчас, чутко уловив, что нужное время подошло, он, резко подскочив и отряхнувшись, направился в сторону широких деревенских ворот.

Вообще жил он на даче достаточно вольготно. Ни Надя, ни её мама не были помешаны на производстве всевозможных овощей в промышленных масштабах, ограничившись небольшим огороженным участком за домом. В другой части располагался дикорастущий сад, который как раз сейчас тонул в своём ослепительном многоцветье. Остальная же часть просторного дачного участка была в меру запущена. Там и любил проводить своё время Мичман. Целыми днями он грелся в саду на солнышке, подставляя ему то один, то второй раздувшийся на деревенских харчах бок. Если же погода выдавалась дождливой, то Мичман сидел на открытой летней веранде, расположившись у самого входа, то и дело тоскливо поглядывая на видневшуюся отсюда калитку и время от времени тяжело вздыхая: а, может, сегодня Надя вернётся пораньше?

Мичман бежал вдоль немного покосившегося, но ещё достаточно крепкого деревянного забора. Именно этот забор хранил в себе удивительную тайну: болтающуюся из стороны в сторону доску, которую можно было достаточно быстро отодвинуть, не прилагая к этому слишком много усилий. Этот спасительный ход Мичман обнаружил совершенно случайно. В тот день он неспешно бежал вдоль забора и облаивал неприятного вида высокого молодого мужчину. Уж слишком часто он начал здесь появляться. Мужчина на пса внимания почти не обращал, лишь искоса кидал короткие насмешливые взгляды. Мичман же добросовестно проводил врага до самого края, пока не упёрся в глухой забор. Там он ещё какое-то время постоял, желая убедиться, что ретировавшийся от их забора мужчина больше не вернётся. Понюхал чуть сдвинутую заборную доску, и она, повинуясь легкому нажатию, покачнулась. Мичман удивлённо уставился на забор. Недолго думая, он, встав сбоку от доски, с силой толкнул её носом. Доска отъехала в сторону, открывая вид на чудесную широкую дыру. По крайней мере, достаточно широкую для того, чтобы в неё могла протиснуться не самая маленькая собака.

В голове Мичмана мелькнула хулиганистая мысль. А ну как взять сейчас, выскочить за забор и во весь опор догнать удравшего противника. То-то же он будет потом смеяться. Да он целый век проживёт и не забудет острые мичмановы зубы.

Но эту недальновидную мысль он быстро откинул в сторону. И только после этого побежал назад, домой, гордо помахивая взъерошенным хвостом и раздумывая над тем, какую службу ему может сослужить дыра в заборе в будущем.

С тех пор он завёл себе каждодневную привычку, пробегая мимо этой части забора, носом отодвигать доску, чтобы проверить, не случилось ли чего с его дырой?

Вот и в этот раз он не смог пройти мимо. Привычным движением он отодвинул доску и, высунув голову за территорию дачи, постоял так какое-то время, вдыхая душный, вроде бы ни чем не отличающийся от дачного, но пахнущий свободой воздух.

Никуда сбегать он пока не собирался, но и такую мысль не исключал — чего можно ожидать от нового дня, он не знал.

Наконец-то достигнув двора, где на участке распластался старенький дощатый, но хорошо сохранившийся домишка, Мичман, тяжело дыша и вывалив розовый низко свисающий язык, не спеша побежал в сторону крыльца. Но не успел он добежать, как навстречу ему, слегка косолапя и переваливаясь с боку на бок, вышла полноватая женщина — Надина мама.

— О, Мичик бежит. Наденьку встречать идёшь, да?

Мичман в знак согласия завилял хвостом и даже пару раз привстал на задние лапы.

— А вот упустил ты сегодня Надю-то нашу. Упустил. Она уже пришла, — продолжала она, поглаживая Мичмана по густой, немного свалявшейся шерсти.

Мичман тревожно заскулил, подёргивая ушами. Неужели и правда пришла?

— Да, пришла, пришла. Вон, в саду она. Иди посмотри...

Мичман сорвался с места, когтями разрезая твёрдую землю под ногами, даже не дослушав того, что говорила ему Надина мама.

И только когда собачий хвост скрылся за углом их нескладного жилища, женщина, непонятно к кому обращаясь, закончила.

— С Серёжкой она со своим пришла...

27 июля 2002 года

— Аккуратно, не упади, — только и успел проговорить Серёжа, как Надя уже была на полпути к земле, оступившись на шатком гравийном покрытии. Но реакция Серёжи превзошла любые возможные ожидания — он всё же успел подхватить её, не дав позорно растянуться рядом с его ногами, обутыми в неподобающе чистые для дачи туфли.

Серёжа только сегодня вернулся из командировки. Ездил он в Германию, точнее, летал. Изучал какие-то новейшие технологии в области сельского хозяйства, а полученные знания собирался применять на родине. Правда, на родине в более широком смысле. Крошечным, затерянным в северных краях Апатитам новейшие немецкие технологии были пока что не по зубам.

Зато развиваться стремилась Северная столица — Санкт-Петербург. И именно туда Серёжа и хотел отправиться, чтобы применять новые, полученные в заграничной командировке знания.

Поэтому он и вернулся на месяц раньше, чем планировал изначально. Ну, и потому, что соскучился по Наде, о чём и поведал ей всего за минуту до того, как она оступилась.

А что сама Надя? Надя была безумно рада увидеть Серёжу снова. За то время, что они были вместе, они настолько вросли в друг друга, что разлука ощущалась болезненно — почти что физически. Но Надя не унывала. Работы в рекламном агентстве, куда она устроилась три месяца назад, было хоть отбавляй. Весёлая творческая атмосфера и сплочённая команда разносторонних и интересных людей. А самое главное, что, несмотря на то, что реклама — это жёсткий и конкурентный бизнес, Надиному начальству удавалось выдерживать грамотный баланс и не превратить творческий процесс в нудную и никого не вдохновляющую рутину. Ну разве не об этом она мечтала когда-то?

Работа отнимала очень много времени, но всё же не поглотила её всю. Свободное от работы время она по максимуму уделяла Мичману, тем самым стараясь восполнить всё то, чего она его лишила в то время, как её роман с Серёжей только набирал свои обороты.

— А как у вас тут? Всё нормально? Мама как? — любопытствовал Серёжа, осыпая Надю с ног до головы тысячей разных вопросов.

— Всё отлично, — смеялась Надя в ответ — и не потому, что в его вопросах было что-то смешное, а просто так: потому что хотелось смеяться, потому что прекрасная погода, потому что любимый человек наконец-то рядом, а не за тысячи километров от неё. — Маме не терпится с тобой познакомиться. Она сначала всё расспрашивала: как ты, что ты? Мы даже поругались из-за этого. Но потом всё же помирились, но договорились, что до твоего приезда о тебе не слова.

— И как?

— Ты знаешь, до этого дня мама держалась достаточно стойко и диверсионных попыток не предпринимала.

Они засмеялись. Серёжа нежно обнял Надю за плечи и притянул к себе, крепко прижимая к своей груди. А Надя в этот момент со странным удивлением вдруг осознала, что абсолютно не понимает, как она продержалась этот месяц в одиночестве. Без своего Серёжи. Но, может, её спасала мысль о том, что это всего лишь временная разлука. За расставаньем будет встреча... Ведь когда человек жив, встреча рано или поздно, но обязательно состоится. Надо только верить...

— А как там твой угрюмый пёс? Всё так же буйствует? — Серёжа так и прижимал Надю к себе, не желая отпускать, и вопрос задал так же, касаясь губами тёмных пушистых волос.

— Всё так же...

— Тогда я даже не знаю, что с ним делать.

— Делать? Ты о чём?

Надя отстранилась, мягко высвобождаясь из его объятий. На этот раз взгляд его голубых глаз был не на шутку встревожен и даже стал как будто темнее.

— Как о чём, а разве ты не поедешь со мной в Питер?

— Я пока не знаю. Ты меня, конечно ошарашил. Надо всё обдумать, — Надя даже губу закусила от обиды на свою коварную судьбу. Она с трудом протянула месяц в разлуке, а питерская командировка могла затянуться на года. Всё было слишком непредсказуемо.

— Надюш, — горячо зашептал Серёжа, рукой проводя по её щеке, губам. — Я знаю, что всё это очень непросто — так взять и уехать, ой, как нелегко! Но с другой стороны: когда, если не сейчас. Мне двадцать шесть лет — надо ловить свой шанс, вставать на ноги. Неизвестно, будет ли другой такой шанс. Мне очень трудно будет отказаться...

Надя удивлённо подняла на него ставшие слегка влажными от невыплаканных слёз глаза. Сказанное им её ошарашило, заставило под другим углом посмотреть на эту ситуацию.

— Ты что, хочешь отказаться, если я с тобой не поеду?

Ответа она требовала немедленно, сверля его долгим взглядом карих глаз, ставшими вдруг необычайно огромными.

— Конечно. Если мне не удастся тебя уговорить, то мы останемся здесь. Знаешь, в Байере я понял, что не готов больше так надолго с тобой расставаться и в дальнейшем сделаю всё, чтобы этого не случалось. Мы же одна семья, значит, должны быть вместе. Или ты не согласна? — Серёжа снова положил руку Наде на плечо и легонько её потряс, пытаясь вывести из оцепенения. — Ну, ты чего?

— Какая же я идиотка! — громким трагическим шёпотом произнесла Надя, и пара крупных солёных слезинок в поразительной стремительности скользнули по её щекам.

— Ты не идиотка, ты здравомыслящий человек, который не привык всё делать с бухты-барахты. Может, это и правильно, — Серёжа большими пальцами стёр горячие слёзы с её щёк. — Не реви.

— Легко тебе говорить — не реви. Это же не ты только что так ужасно опозорился, — Надя прильнула к Серёже, кладя голову ему на плечо. — Прости меня, пожалуйста. Конечно, я с тобой поеду, хоть на край света. Хоть в Африку, хоть в Антарктиду, хоть... хоть в Байер...

Серёжа зашёлся в беззвучном смехе, сотрясая вместе с собой и Надю. Она недовольно подняла голову, пытаясь понять, что же его так развеселило.

— Что?

— Вот бы немцы удивились, если бы ты им сказала, что Байер — это край света. Они-то как раз считают наоборот. Когда я рассказал своему знакомому Курту, откуда именно я приехал, то он решил, что моя родина — Северный полюс. Нет, ну а что? Долгие холодные зимы, северное сияние, полярные ночи. Да у него от одной мысли от этого озноб по телу прошёлся, а ты говоришь: край света.

— Ну и что, — немного обиженно ответила Надя, успокоившись. — Мы здесь родились, и для нас это всё естественно, как вдох и выдох. А в Германии всё чужое — ещё не известно, приживёмся мы там или нет.

— Ну да, идеальные немецкие дороги для нас не естественны — к этому ещё привыкнуть надо, и неизвестно, получится ли.

— Ну тебя, — Надя шутливо ударила Серёжу ладошкой по плечу. — Я же вообще-то серьёзно!

— Поверь, я сегодня серьёзен как никогда. Между прочим, именно сегодня я делаю любимой девушке предложение.

— Какое ещё предложение?

— Руки, сердца и своей вечной и безграничной любви. Так что имей в виду, — Серёжа лукаво подмигнул Наде, беря в ладони её руку. Браслет на её руке тихонько звякнул: одна из подвесок ударилась о бусину.

— А зачем ты мне об этом сейчас говоришь?

— Так я тебе об этом сегодня уже говорил?

— Когда это?

— Как это когда? Когда в Питер с собой позвал. Или ты думала, что я просто так от твоей мамы её единственную дочку увезу? Нет, я увезу свою невесту.

— Серёжка, — пролепетала Надя, не зная, что ещё можно ответить на подобные слова.

— Что?

— Ты знаешь, как я тебя люблю? Больше всех на свете. Так, как никогда в жизни ещё никого не любила.

— Правда?

— Да.

— Тогда, уважаемая невеста, поцелуйте, пожалуйста, своего жениха, — вкрадчиво попросил Серёжа, всё ниже и ниже опуская голову, приближая свои губы к Надиным губам. А потом, спохватившись, добавил: — Разумеется, если я могу расценивать это как положительный ответ.

Уголки Надиных губ дрогнули. В глазах блеснули слезинки, и, не став ждать больше ни секунды и приподнявшись на цыпочках, Надя поцеловала Серёжу, моментально получая поцелуй в ответ.

Вдруг что-то громко стукнуло, заставив Серёжу и Надю вздрогнуть. Надя, стоящая к забору спиной, развернулась и только и успела увидеть, как Мичман выскакивает в непонятно откуда взявшуюся дырку в заборе. Несколько простых движений, и вот он уже с другой стороны ограды. Надя громко закричала, зовя его по имени и умоляя вернуться. Но он не вернулся. Обернувшись, он последним, каким-то по-человечески понимающим взглядом оглядел Надю и Серёжу и, не выдержав больше вида плачущей и зовущей его Нади, развернулся и, отталкиваясь всеми четырьмя лапами, побежал прочь пока его крупная фигура не скрылась за поворотом...

27 июля 2002 года

Мичман мчался, не оглядываясь. Картина, увиденная им, и услышанные слова поразили его настолько, что насквозь пробили его исстрадавшееся сердце. А он к ней так бежал — хотел её увидеть, облизать руки, лицо. Но увидеть рядом с ней этого типа он не ожидал никак. Пронзившая сердце боль сначала намертво пригвоздила его к земле, что он не мог даже пошевелиться — лишь лежал и смотрел, выглядывая из-за густого раскинувшего свои цветущие ветки и отвратительно воняющего куста сирени. Смотрел и просто не понимал: как она вообще могла с ним связаться, как могла променять его на этого Серёжу — да этот слизняк даже ногтя её не стоит. Мерзкий, отвратительный тип.

До этого момент Мичману казалось, что всё самое страшное в своей жизни он уже видел. Как же жестоко он ошибался!

Ветра почти не было. Изредка налетал едва уловимый, дотрагивающийся лишь до кончиков листьев, ветерок. Из-за куста сирени хорошо просматривался сад. По крайней мере, его центр. Тот самый центр, где и разговаривали Надя и Серёжа. Говорили они не то что громко, но чуткий собачий слух легко улавливал их взволнованные голоса вперемешку с негромким смехом.

И Мичман услышал всё. Всё, что ему было нужно — до самого последнего, отбирающего хоть какую-то надежду слова. Её признания в любви чуть не заставили Мичмана вскрикнуть. Если бы он только умел... Она сказала, что Серёжу она любила, так как никого до этого. А как же он? Неужели она врала? Обманывала, глядя честными, но скрывающими в своей глубине лживую усмешку, глазами?

Не желая больше оставаться здесь, рядом с ними, Мичман, как и лежал, попятился, пытаясь выбраться из своего укрытия и уйти, убежать как можно дальше отсюда, чтобы никогда больше их не видеть. Никогда...

Не обращая ни на кого внимания, Мичман пробежал вдоль забора, туда, где и было его спасение. Дырка в заборе была на месте. Она уже давно его дожидалась. Не раздумывая ни секунды, он, повинуясь глубинному внутреннему порыву, выскочил в заборную брешь. Пролез он с большим трудом, но всё же пролез. Забор от его усилий заходил ходуном, но выстоял. Доска за ним задвинулась с сильным деревянным стуком.

Только после того, как он уже оказался по ту сторону забора и вздохнул пьянящий аромат свободы — он услышал душераздирающий Надин крик. Конечно, это был её голос. Её голос он бы узнал и в огромной гудящей толпе. Но сегодня напрягать слух не было никакой необходимости. В душной тишине дачного посёлка было слишком хорошо слышно.

Мичман обернулся. Оказывается, их дачный участок находится на небольшом возвышении — и теперь очертания двоих человек как бы возвышались над Мичманом, будто они стояли перед ним на пьедестале. Вдвоём. Слишком близко друг от друга.

Надя так и продолжала стоять на месте, не двигаясь. Только её руки Серёжа отпустил, и она так и застыла, поникшая и потерянная — мало похожая на счастливую невесту.

Но, как бы она его сейчас не упрашивала вернуться — это ровным счётом ничего не меняло. Свой выбор она сделала. К сожалению, он оказался не в его пользу.

И не медля больше ни секунды, последний раз посмотрев ей в глаза, Мичман развернулся и припустился бежать, больше не оглянувшись ни единого раза...

* * *

Надя выскочила за калитку, пытаясь высмотреть вдали хоть что-то, что могло бы походить на бегущую собаку. Что-нибудь мохнатое или тёмно-коричневое.

— Надь, да не переживай ты так, погуляет и вернётся, — Серёжа положил руки на плечи девушке, пытаясь успокоить.

— Нет-нет, он сам не вернётся, я чувствую, — Надя всхлипнула, вытирая руками набежавшие на глаза слёзы. Где-то глубоко внутри сердце, болтавшееся на толстом и казавшемся прочном канате, вдруг оборвалось и, пролетев не одну сотню километров, с глухим звуком ударилось оземь.

— Он разве раньше не убегал?

— Нет, никогда, — прошептала Надя и беспомощно посмотрела на Серёжу.

— Хорошо. Тогда пойдём, — он взял её руку и крепко сжал в своей ладони.

— Куда? — спросила Надя, немного успокаиваясь от его прикосновения.

— Пойдём, поищем твоего беглеца...

* * *

Впервые за долгое время он оказался здесь. Так странно было вернуться в то место, где ты был так давно, в абсолютно другой жизни и совсем при других обстоятельствах. Сколько же времени прошло? Он задумался, мысленно отсчитывая воображаемое время, передвигая стрелки своего внутреннего циферблата. "Да уже больше двух лет прошло, — удивлённо подумал он. — Неужели так много?"

Он растерянно огляделся по сторонам: высокие, посаженные ровными рядами сосны словно безмолвные исполины величественно возвышались над парком, давая ему густую прохладную тень. Сегодня это было особенно кстати.

По другой же стороне располагалась жидкая рощица, усыпанная тонкими вкривь и вкось растущими берёзками. Густая высокая трава была свидетелем того, что не так уж часто посетители баловали вниманием эту дальнюю и какую-то одичавшую часть парка. И только бетонная тротуарная дорожка, разделявшая эти деревья между собой, иногда приводила в свои объятия задумавшихся путников.

Когда-то они любили здесь гулять — вдали от любопытствующих людских глаз они разговаривали обо всём на свете, смеялись, строили смелые планы на жизнь. Неизвестно почему, но именно в этом месте это давалось проще всего. Больше всего им полюбилась берёзовая рощица. Её обожала Надя. И он тоже её полюбил — только потому, что это делала она. И они часами могли бродить по ней, забираясь в самую её глубь, где находились старые, неведомо кем оставленные качели.

Прокладывая себе дорогу сквозь непривычно высокую траву, он всем сердцем стремился попасть туда, где провёл много по-детски счастливых часов. Прекрасно осознавая, что это будет последний раз, когда он сюда вернётся.

Но не острый приступ ностальгии, сидевший колючей и воспаляющейся время от времени занозой, привёл его сюда сегодня. Нет. Невыполненное обещание — стало основной причиной.

А вот и те самые качели, ржавые и слегка скособоченные. Он подошёл совсем близко, шумно вдыхая носом наполненный воспоминаниями прошлого воздух.

Качели находились на небольшой природной возвышенности — маленьком пригорке, края которого спускались вниз к небольшому лесному озерцу. Летом это озерце высыхало и становилось совсем крошечным, едва заметным среди плотных камышовых зарослей. Зато весной и осенью множество водяных потоков спускались сюда, и озеро, словно рождаясь заново, широко разливалось, затапливая собой округу.

Последний раз он был здесь в мае два года назад. Пытался отыскать потерянную Надей подвеску. Он обещал ей, что найдёт её, чего бы это ему не стоило. Но сколько бы он ни ползал по берегу, утопая в камышах и пыльной грязи, даже в озерцо заходил для верности — но отыскать потерянное украшение так и не смог.

Теперь же всё стало проще. У него появился ещё один шанс. И почему бы им не воспользоваться?

Он осторожно спустился с пригорка, вплотную приближаясь к воде, но не стал в неё заходить.

Из-за жары воды в озере было совсем мало — оно всё как будто скукожилось, ссохлось, походя на крупную, идущую тёмной рябью изюмину.

Земля на крутом озерном берегу была сухая, пористая. Такая земля не препятствовала благоприятному поиску, не липла к лапам, не отвлекала другими запахами. Низко опустив морду, он методично и очень-очень аккуратно, боясь упустить что-то важное, заводил по земле носом.

Какой именно запах искать, он не знал, но почему-то был уверен, что обязательно сможет его распознать. И с каждой секундой это внутренняя уверенность лишь росла и крепла в нём, немного заглушая саднящую боль в груди...

12 августа 2002 года

Со того дня, когда затонула атомная подводная лодка "Курск", прошло два года.

С того дня, когда погиб молодой двадцатидвухлетний мичман Константин Котловский, находившийся на её борту, ровно столько же.

В марте этого года были подняты последние останки тел погибших. Причины, почему же приключилась такая масштабная трагедия, до сих пор остаются неизвестными. Разные люди выдвигали всевозможные новые версии, каждая из которой противоречила предыдущей. Надя же думала, что вряд ли теперь они когда-нибудь узнают правду — всё покроется толстым слоем вековой пыли, и со временем о трагедии забудут. Будут ли через десять лет вот так же, как и сегодня, со всевозможными воинскими почестями чтить память погибших страшной смертью людей? А через двадцать? В далёком две тысячи двадцать втором? Сложно было сказать.

Она снова была здесь, в Видяево. Стояла на причале среди множества других людей: родственников, знакомых и просто сочувствующих, сопереживающих общему горю. То тут, то там слышались плач или всхлипывания. Атмосфера всеобщего горя гуляла на причале, разносимая порывами холодного, совсем не летнего ветра. Жара неожиданно сменилась холодами, и отвыкшие после знойного лета люди зябко ежились в толстых куртках, иные же откровенно дрожали, не позаботившись о тёплых вещах.

Надя смотрела вдаль, но при этом ничего перед собой не видела. От сильного, пронизывающего насквозь ветра глаза слезились. Но слёз на её лице не было. В отличие от многих, она не плакала. Не хотелось. Лишь сердце неприятно ныло от осознания того, что исправить ничего было нельзя и с этой болью ей придётся жить дальше.

Большие тёплые руки крепко обхватили её сзади, прижимая к себе. Надя чуть повернула голову и встретилась глазами с Серёжей. Лёгкая улыбка промелькнула на её лице и тут же погасла. Среди общего горя не пристало улыбаться. В её руках всё ещё оставались цветы — красные гвоздики. Как ни странно, Костя их очень любил, а Надя лишь фыркала — она всегда считала, что гвоздики — цветы "похоронные", и видеть в своем доме категорически не хотела.

И сегодня впервые она сама принесла их ему. Но бросить не решалась, так и стояла, сжимая в руках тоненькие, чуть шершавые стебельки.

— Давай вместе? — прошептал Серёжа, низко-низко нагнувшись к самому её уху и коснувшись его губами.

Надя вздрогнула. Но, подумав немного, коротко кивнула.

Серёжа дотронулся до цветов поверх её холодных рук. Странно, но его ладони были тёплыми — не поддавались они северным ветрам.

— Раз, два, три, — тихо посчитала Надя и кинула цветы. Красные гвоздики описали в воздухе неправильную дугу и с негромким всплеском коснулись тёмной морской воды. Их подхватило лихим течением, как и сотни, тысячи других цветов, и относило всё дальше и дальше от причала.

Когда красные гвоздики затерялись в пестрой толпе своих собратьев, Надя опустила глаза на своё запястье. Красные и голубые бусины и клипсы с нанизанными на них подвесками: морская звезда, рыбка и... якорь...

Надя обнаружила его на следующее утро после того, как пропал Мичман — прямо на коврике её городской квартиры. Её сердце забилось часто-часто, пытаясь уловить отгадку, тайну, которая за всем этим стояла. Казалось, что она витала в воздухе, и стоило только чуть-чуть поднапрячься, как всё станет простым и понятным, а так долго не складывающаяся головоломка с лёгкостью соберётся в единую картинку.

Но этого не произошло.

Надя знала только одно: это был знак от Кости, это Костя, который привык держать слово, нашёл какой-то невиданный способ и выполнил обещание, даже находясь на том свете. Это было так в его характере — всегда добиваться поставленных целей, доводить начатое до конца, находя нестандартные решения.

Надя грустно вздохнула и ещё ближе прижалась к Серёже, кутаясь в его надёжные руки, вдыхая исходивший от него запах живого и любимого человека...

Жизнь продолжалась...