Сказка о Иване-царевиче, Марье Моревне и Кощее Бессмертном. Sequel (гет)

— Ванечка, а ты по мне скучал, соколик мой?

Марья Моревна повернула голову в сторону Ивана-царевича и сразу же развернулась обратно: от суженого откровенно воняло. Всё понятно, сколько дней он её искал, мучился! Сапог не снимал, спал, где придётся, ел, что попало, сокол ясный... Но какого лешего он час назад отказался в озерке лесном искупаться? Марья попыталась поудобнее устроиться на лошади: Иванушка посадил её перед собой, и сейчас ноги Марьи болтались, заду было больно, спина затекла, а обонятельные рецепторы отказывались нормально функционировать от близости мужчины её, Марьиной, мечты. Мечты годичной давности, но всё ж таки...

— Соколик? Слышишь ли меня?

Марья, не поворачиваясь, ткнула возлюбленного локтем. Видимо попала, ибо «соколик» сначала сказал своё любимое некультурное слово, а потом пробурчал:

— Угу.

Как сильно скучал «соколик», спрашивать явно не стоило. Бесполезно. За ту часть дня, которую они провели вместе, Марья услышала от Ивана только одну развёрнутую фразу, да и то не ей, а Кощею-супостату адресованную. Отвыкла она, что ли, от сурового царско-богатырского молчания? Кощей-то не дурак был поболтать. Особенно после того, как она его фокус с куклой говорящей разгадала. «Ох, и затейник! — Марья улыбнулась, вспоминая. — И надо ж так людей дурить! Вот если б не его подлая кощейская натура...» Марья из-за плеча взглянула на мужа законного. Ваня, сдвинув брови соболиные, смотрел вдаль очами синими. Марья попыталась вспомнить, чего это она за него замуж выскочила. Никто ж не неволил. Красавец, царевич с перспективами, ухаживал красиво — как-то так, наверное? К тому ж упорный вон какой! И года со дня похищения не прошло, а добрался за тридевять земель. Кощея Бессмертного не убоялся опять же. Марья вздохнула. Тот бандит сейчас пыль из замка выметет, постелюшку свежим бельём застелить прикажет, плечики свои широкие расправит и по душу новой девицы отправится... «Бабник! Все они, мужики, такие. Вот только Ванечка, сокол ясный...»

— Ванечка! — Марья, не обращая больше внимания на запах, исходящий от супруга, повернулась к нему лицом. — Ванечка, а ты мне верный был?

Ожидая непременного «угу», Марья чуть не упала с коня, услышав:

— Марьюшка, да как ты подумать могла? Да что этот супостат наговорил тебе? Да я сапог дюжину истоптал, посохов дюжину стесал, дюжину лошадей...

— Съел?

— Съел! Тьфу ты! Дюжину лошадей загнал, тебя, мою красу, разыскивая! А то, что тебе эта костлявая гнида рассказала — то навет беспардонный и подлый! — Глазки Ивана уже не смотрели отрешённо вдаль, а бегали под испытывающим взглядом жены. — Марьюшка, тебя одну кохаю...

Увидев, как сдвигаются брови жены, Иван быстро исправился:

— ...Люблю тебя одну, говорю! — а потом зачем-то добавил: — Ихь либе дихь! Те амо! И... э-э-э... лаф ю, Мэри!

Оценив внезапную разговорчивость и разнообразие словарного запаса, коим Иванушка ранее не отличался, Марья отвернулась и яростно пробормотала себе под нос:

— Все такие!

Узкая тропинка послушно ложилась под копыта. Марья пересчитывала волоски в лошадиной гриве. За спиной Марьи продолжал сопеть Иван. После объяснения в любви на двух с половиной чужеземных языках он почувствовал необходимость подтвердить материальность своих чувств и попытался романтически схватить Марью за грудь. Марья, не оценив романтичность мужнина порыва и вспомнив боевые искусства, на которые всегда была горазда, ловко вывернулась, ответно заехала Ивану в глаз и ушибла мизинец об его каменную челюсть.

Иван руки от жены убрал, но обиду затаил и даже простецким «угу» на вопрос Марьи, скоро ли они доберутся до какого-нибудь жилья, не ответил. Вот так крепко обиделся на несправедливость. Ехал, сопел и иногда тихонько бормотал себе под нос: «Ведь две дюжины сапог, три дюжины посохов, табун лошадей... А она о чём? О бабах!»

Еле намеченная тропинка, ведущая через лес, постепенно превратилась в утоптанную широкую тропу. Откуда-то слабо потянуло дымом. Лошадка, которую беглецы экспроприировали из Кощеевой конюшни, не привыкшая к длительным переходам с двумя седоками, зашагала веселее, несмотря на усталость. Приободрилась и взгрустнувшая было Марья, ибо иметь мужа-изменщика и так не весело, но когда этот изменщик оправдывается, пересчитывая сапоги и палки, которые он уничтожил, ходя по чужим женщинам... очень это выматывает, очень!

Решив, что можно сделать новую попытку поговорить, Марья спросила:

— Вань, а откуда ты проведал о Кощеевой смерти? Ведь это ж тайна великая?

Иван явственно вздрогнул и дёрнул поводья так, что бедная лошадка обиженно всхрапнула. «И тут дело нечистое, — опять загрустила Марья. — Не ответит!» Однако Ивану самому надоело пересчитывать потери инвентаря и обмундирования, и он довольно охотно начал отвечать:

— Так Ягуся же...

Марья встрепенулась. Поняв, что ляпнул что-то не то, Иван-царевич от локтей жены отодвинулся, насколько позволило седло, после чего внёс коррективы в свой ответ.

— Яга, я хотел сказать. Баба Яга тутошняя. Местная то есть. По данному околотку ответственная, — зачастил Иван. — Она с супостатом чего-то не поделила, злая на него была, вот и нашептала... То есть я выведал у неё. Выведал, да! Хитрость применил великую и выведал.

Марья заинтересованно, припомнив рацион и любимые блюда-гриль классических злодеек, переспросила:

— Хитрость великую?

Ответить Иван не успел — из кустов на тропинку шагнула высокая чернявая статная женщина.

— Ягуся... — прошептал Иван.