Окольные пути / Hearts on Detours (гет)

Уход за магическими существами был одним из тех особенных уроков, которые уже оставили Гарри множество незабываемых воспоминаний: полёт над чистой и ровной гладью озера на спине величественного гиппогрифа; Драко Малфой, получающий заслуженную расплату за своё обычное высокомерие; восторженное волнение Хагрида по поводу его новых обязанностей учителя. К сожалению, всё это произошло на их самом первом уроке более года назад, и после того инцидента с Клювокрылом и Малфоем, который — благодаря драматическому таланту Драко и политическому влиянию его отца — чуть не стоил гиппогрифу жизни, а Хагриду — должности учителя, ранимый полувеликан так и не восстановил свою уверенность в собственных преподавательских способностях, и по занимательности этот урок отныне был сравним с уровнем живого уголка в детском саду.

Так что когда Гарри впервые увидел странные пушистые клубки шерсти, которые Хагрид достал из маленькой, но прочной деревянной коробки под взглядами двух дюжин пар горящих предвкушением глаз, он мысленно приготовился к очередному до одури скучному уроку и очень постарался не присоединиться к многочисленным вздохам лёгкого разочарования, всколыхнувшим воздух. Не то чтобы он ожидал, что Хагрид выпустит на них Ирландского Дуллахана, учитывая довольно досадную привычку безголового всадника использовать человеческий позвоночник в качестве хлыста, но иногда он ловил себя на том, что жалеет, что его большой друг, похоже, забыл о существовании целого ряда потенциально интересных промежуточных звеньев между маньяком-убийцей на лошади и таким вот волшебным эквивалентом хомяка.

— Дык вот… эти маленькие штучки называются… э-э-э… — неуклюже начал свою обязательную вступительную речь Хагрид, после чего почесал густую растительность на щеках и задумчиво посмотрел на три дрожащих клубка меха в своей массивной ладони. — У них есть какое-то сложное латинское название из книжки… но хоть так, хоть эдак, разницы особой нет, так что я обычно просто зову их пушистиками.

Затем он строго посмотрел на своих учеников и предостерегающе добавил:

— Но не шибко расслабляйтесь. Они с виду безобидные, но могут быть мерзкими маленькими засранцами, если вы сделаете что-то, что им не по нутру. У них зубы, как булавки. Очень маленькие, но очень острые булавки. Кожу человека проткнут на раз. А у магглов почему-то на них аллергия. Видеть-то они их не видят, но ежели вы встретите маггла, чихающего в лесу, вполне возможно, что рядом такой вот пушистик. Особенность их в том, что они очень чувствительны ко всякого рода магии, и они, э-э… они… Гермиона, не подсобишь?

Гермиона быстро выпрямилась.

— Magimus Versicapillus, или клубкопух, как известно, перенимает определённые свойства любого источника магической энергии, с которым находится в непосредственной близости или, в идеале, в прямом контакте, — с готовностью и здоровой долей энтузиазма пришла на помощь учителю Гермиона. — Если указанный источник — живой организм, то это могут быть определённые физические характеристики, а также настроение и различные поведенческие особенности. Versicapillus, по всей видимости, поглощает магическую энергию и преобразует её в тепло, которое впоследствии щедро излучает в окружающее пространство. Точный механизм этих отличительных способностей ещё не полностью изучен и остаётся предметом дальнейших исследований.

— Ага, — кивнул Хагрид, глядя на Гермиону с довольной и благодарной улыбкой. — Вот как-то так.

С этими словами он скинул один из трёх коричневых меховых комочков со своей ладони на гораздо меньшую ладонь Рона, который смотрел на маленькое существо с чем-то похожим на летаргический скептицизм. Несколько мгновений ничего не происходило, потом пушистый мех зверька начал менять цвет, постепенно превращаясь из тёмно-коричневого, преобладавшего в густой бороде Хагрида, в фирменный ярко-рыжий, украшавший голову долговязого Уизли, который теперь держал грызуна на своей бледной ладони.

— Вау, — бесцветно заметил Рон.

— Да-да, — с готовностью согласился Хагрид, совершенно не обращая внимания на сарказм рыжего. — А теперь никаких вредных мыслей, иначе этот мерзавец устроит тебе весёлую жизнь.

— Ну, — пробормотал Рон, — пока это не окажется очередной взрослый мужик, несколько лет проспавший в моей постели, я не буду особо беспокоиться.

Его уши слились с цветом его волос, когда он понял, что только три человека из присутствующих в курсе, о чём он на самом деле говорит, и что оставшиеся двадцать только что получили веские основания серьёзно сомневаться в его сексуальной ориентации или, возможно, в его здравом уме. Что в любом случае было последним, в чём он нуждался за пару недель до Святочного бала.

Хагрид тактично выбрал этот момент, чтобы прокашляться со звуком, больше похожим на раскат грома, чем на что-либо, что могло бы быть произведено обычным человеческим горлом.

— Итак, — пробасил он затем, — подходите все сюда, и я выдам каждому по магикус… ворсикус… Эм, да. Уверен, вы все оцените их тепло в такую погоду. И не забывайте делать заметки об их изменениях, поведении и всё такое. Ваша задача — внимательно их изучить.

Полчаса спустя Невилл спросил, что он должен записать, если всё, что делал его клубкопух, — это съёжился и дрожал от страха, нервно оглядывая зловещий мир вокруг. Двум ярким серебристо-белокурым пушистикам в руках Драко Малфоя потребовалось меньше пяти минут, чтобы начать войну после безрезультатных попыток установить превосходство, то есть забраться как можно выше, чтобы смотреть на другого сверху вниз. Заметив, что Малфой принимает ставки от своих одноклассников-слизеринцев на то, кто из двоих выживет в смертельной схватке, Хагрид остановил сражение и оставил Малфою для изучения только одного зверька, который в самом скором времени — к нескрываемому отвращению наблюдателя — свернулся в позу эмбриона и тихонько захныкал.

Подопечные двух малфоевских лакеев едва ли выглядели лучше. Маленький грызун Крэбба только и делал, что ел, и в кратчайшие сроки стал настолько неприлично тучным, что в конце концов потерял способность стоять на своих четырёх крошечных лапках, не говоря уже о том, чтобы ходить, и, как следствие, беспомощно перекатывался с одной пухлой ладони на другую. Пушистое интеллектуальное отражение Гойла тем временем с виду вообще ни на что не было способно, и Хагриду пришлось в прямом смысле спасать ему жизнь, когда окончательно одуревший зверёк, казалось, забыл как дышать и чуть не умер от глупости.

Волшебные мыши Симуса Финнигана развили в себе способность взрывать свои маленькие кусочки пищи, что привело к изрядному беспорядку. Пушистик в руках Лаванды Браун каким-то образом умудрился отрастить длинные белокурые локоны и всем своим видом напоминал безнадёжно тщеславную принцессу. Зверёк даже отказался от пищи, чтобы ненароком не испортить свой внешний вид, на что вздыхающая Лаванда взирала с блаженным восторгом человека, совершенно невосприимчивого к глупостям подлинного размышления. Рядом с ней сидела Парвати Патил. К сожалению, два её пушистика сумели перенять её довольно сильную мусофобию и теперь отчаянно боялись друг друга и, по сути, самих себя.

Тем временем Гарри, Рон и Гермиона сидели на большом старом пне с отброшенными за ненадобностью перьями и пергаментами у ног и пушистыми предметами их более или менее сосредоточенного изучения в руках. Если даже энтузиазм Гермионы угас прежде, чем задание было полностью выполнено, можно было с уверенностью сказать, что что-то в образовательной программе Хогвартса основательно прогнило.

— Что именно я должен здесь наблюдать? — пожаловался усталый Рон, вяло рассматривая двух довольно флегматично выглядящих рыжих грызунов в своей руке. — Они ничего не делают. Они просто лежат там со своим нелепым мехом. Кажется, они стали немного длиннее, так что теперь они меньше похожи на маленькие волосатые квоффлы и больше — на странные четвероногие яйца. Но они ничего не делают, просто дрыхнут.

Он не заметил ни молчаливый обмен взглядами между двумя своими соседями, ни их в меру успешно подавленные улыбки.

— А если предложить еды? — спросила Гермиона с ноткой невинности в голосе.

— А у тебя есть? — оживился Рон. — С завтрака прошло почти два часа. Я умираю с голоду!

— Не тебе, — с упрёком возразила Гермиона и бросила ему маленький кожаный мешочек. — Им!

— А-а, — явно разочарованно протянул Рон.

Пока их друг с сомнением рассматривал содержимое мешочка, Гарри и Гермиона переключили внимание на своих собственных клубкопухов во всей их умеренно захватывающей красе. Зверёк Гарри перенял не только чёрный, как вороново крыло, цвет его волос, но и гораздо менее терпимую особенность — неукротимую лохматость. Очкам взяться было неоткуда, а поскольку густой мех покрывал абсолютно всё тело пушистика, кроме двух чёрных глаз-бусинок и четырёх лап, было невозможно сказать, имелся ли у него шрам на лбу, если у этой бесхвостой шарообразной мыши вообще можно было найти лоб как таковой. На самом деле они больше походили на исключительно толстых хомяков.

Клубкопух Гермионы был ожидаемо коричневого цвета и, бесспорно, самым активным из всех четырёх особей в руках троих друзей. Он с неумолимым любопытством и бескомпромиссным упорством исследовал бесконечное пространство конечностей Гермионы, так что ей постоянно приходилось подставлять и поворачивать руки, чтобы не дать нетерпеливому исследователю потерять опору в его неуёмной жажде открытий. С неосознанной ловкостью проделывая эти манипуляции более получаса, Гермиона начала откровенно уставать, испытывая неудовлетворение довольно скудными результатами.

Её недовольство постепенно переросло в скрытое негодование, когда она заметила, что этот недохомяк, якобы перенявший некоторые из её черт, казалось, был неспособен осознать, что он покрыл всю возможную область исследования уже несколько раз и больше изучать тут было попросту нечего, отчего его дальнейшие усилия выглядели не только излишними, но и пугающе идиотскими. И то, что чёрный клубкопух Гарри продолжал наблюдать за бесполезной активностью её собственного грызуна с выражением, которое можно было интерпретировать только как жалостливо-сочувствующее, нисколько не уменьшало её растущего разочарования.

— А ничего так, вкусно, — прервал наблюдения друзей голос Рона, и их головы синхронно повернулись к рыжему, который, глубоко зарывшись рукой в мешочек, пережёвывал что-то хрустящее и совершенно неоспоримое в своём происхождении. Когда Рон в конце концов осознал на себе их недоверчивые взгляды и одинаково неодобрительные выражения лиц, он, защищаясь, ссутулил плечи. — Что?

— Фу, — лаконично выразила своё мнение Гермиона.

— Серьёзно? — скривился Гарри.

Когда Рон начал оправдываться, говоря что-то о хлопьях, сухофруктах и свежих кулинарных открытиях, они оба снова обратили внимание на двух волшебных грызунов в своих руках и молча дырявили их взглядом пару минут.

— Ну, — сказал Гарри в какой-то момент, — по крайней мере, твоя хоть что-то делает. Если это возможно, я бы сказал, что мой выглядит немного депрессивным.

Некоторое время Гермиона незаметно наблюдала за другом и его несколько безучастным грызуном.

— Лучше быть депрессивным, чем глупым, — в конце концов вздохнула она, слегка приподняв руки в сторону Гарри, чтобы продемонстрировать, как её собственный пушистик по-прежнему неутомимо бежит в одном и том же направлении. Гарри оглянулся и улыбнулся.

— Я вовсе не считаю, что она глупая, — высказал он своё мнение. — Скорее… безмерно страстная, движимая неутолимой жаждой правды и знаний. Совсем как одна моя знакомая.

У этой «знакомой» внезапно возникли определённые трудности с поддержанием естественного цвета лица.

— Это очень… лестная, но, боюсь, ошибочная оценка, — сказала она, продолжая двигать руками, чтобы подставить опору под нетерпеливые лапки малыша.

Как раз в тот момент, когда Гарри собирался что-то сказать в ответ, его опередил голос другого человека.

— Прошу прощения, — произнёс он с сильным восточноевропейским акцентом, и Гарри с Гермионой, подняв глаза, увидели, что прямо перед ними стоит не кто иной, как Виктор Крам, который время от времени посещал занятия вместе со слизеринцами, хотя Гарри не совсем понимал, зачем ему уроки четвёртого курса. — Я не хотел мешать, — продолжил Виктор, тщательно и с усердием выговаривая каждое слово, — но если это возможно, я бы хотел поговорить с тобой.

— Э-э, конечно, — несколько озадаченно ответил Гарри, когда понял, что Виктор смотрит именно на него. До сих пор он едва обменялся двумя фразами с чемпионом Дурмстранга и восходящей мировой звездой квиддича.

Далее последовала неловкая пауза, когда каждый, казалось, ожидал чего-то от другого, но, видимо, эти ожидания не совпадали друг с другом. Только Рон ничего ни от кого не ожидал, он просто сидел и смотрел на Крама круглыми как блюдца глазами, как будто молодой болгарин был ангелом, спустившимся с небес на земную твердь. Можно было с уверенностью сказать, что он всё ещё не совсем привык к тому, что его кумир ходит среди простых смертных.

— Может быть… немного отойдём? — запинаясь, спросил Крам, искоса взглянув в сторону Рона. Стоя на земле, болгарин казался таким неуверенным в себе, каким никогда не бывал, с умопомрачительной скоростью летая высоко над квиддичным полем.

Гарри быстро моргнул несколько раз, прежде чем понял суть просьбы.

— Конечно, — поспешно согласился он и тут же вскочил на ноги. — Не присмотришь за моим печальным другом? — спросил он Гермиону, и когда та с улыбкой кивнула, осторожно опустил своего клубкопуха в руки подруги, поблагодарил её и нерешительно пошёл в наобум выбранном направлении.

— Гермиона, — попрощался Виктор Крам с почтительным поклоном, взятым откуда-то из глубин веков. Жест вежливости был настолько старомодным, что казался почти окаменелостью. Затем он повернулся, чтобы последовать за Гарри, оставив Гермиону снова бороться с температурой лица. Этот день быстро превращался для неё в один из самых странных дней в году, а учитывая, что прошло всего несколько месяцев с тех пор, как она использовала Маховик Времени, чтобы спасти от казни две жизни, это действительно о чём-то говорило.

Гарри и Виктор тем временем отошли на несколько шагов от остальной части класса и остановились вне пределов слышимости, хотя от некоторых любопытных, а то и подозрительных взглядов это расстояние спасти не могло.

— Сначала я поговорил с мистером Хагридом, — сообщил ему Виктор, вызвав лёгкое замешательство в сознании Гарри неожиданным упоминанием полувеликана, да ещё и с приставкой «мистер», — и я не отниму много твоего времени, я надеюсь.

— О, всё в порядке, — небрежно заверил его Гарри. — Мы там вовсе не изобретаем колесо.

Тонкие губы Виктора скривились в подобии улыбки, и Гарри невольно подумал, что этому обычно сдержанному молодому человеку улыбка даётся не так легко, как полёт. Вдали от квиддичного поля он всегда казался каким-то мрачным и отстранённым от окружающих, даже — или особенно — когда находился в самом центре их внимания, что, учитывая его славу, было не самым редким явлением.

— Итак, — начал Виктор, — я хотел задать тебе вопрос.

Гарри медленно кивнул в ответ, затем ещё раз, уже быстрее, и сказал: «Хорошо», побуждая его продолжить. Виктор приоткрыл рот, как будто хотел что-то сказать, но прервал попытку, прежде чем с его языка сорвался хоть какой-то звук.

— Прошу прощения, — наконец повторил он. — Для меня это немного сложно. И из-за языка тоже. На языке моей матери это было бы гораздо проще. Для меня. Не для тебя, я думаю.

— Извини, мой болгарский немного хромает, — хмыкнул Гарри. — Хотя твой английский совсем не плох. Честно.

— Да, возможно… — неуверенно ответил Виктор, — возможно, я знаю нужные слова, потому что часто их вижу и стараюсь каждый день немного учиться, чтобы не отставать от Гермионы, но даже так я могу лишь надеяться, что не буду грубым. Я не знаю, как быть очень вежливым на вашем языке и в вашей стране.

Гарри не смог полностью подавить смешок и понадеялся, что Виктор не воспримет это неправильно.

— Я не уверен, что кто-либо из местных жителей со времен викторианской эпохи был более вежлив, чем ты сейчас, — сказал он ему хоть и в шутку, но вполне искренно. — Я серьёзно. Просто задай свой вопрос, о чём бы он ни был.

— Хорошо. Я постараюсь, — сказал Виктор, а затем воспользовался ещё одной паузой, чтобы собраться с мыслями и с духом. Глубокий вдох прохладного декабрьского воздуха, похоже, значительно помог ему в этом. — Я пришёл сюда, чтобы спросить тебя… боюсь, это очень личный вопрос. Я не хочу… вмешиваться? Я не знаю, приемлемо ли для меня спрашивать тебя об этом, но мои намерения хорошие, и если это неприемлемо, пожалуйста, просто скажи мне.

Гарри снова кивнул, чтобы подтолкнуть его продолжить, хотя и не без нетерпения. Вся эта ситуация по уровню нагнетания атмосферы медленно, но верно достигала уровня фильма Хичкока. К счастью, Гарри сейчас не был в душе, что, вероятно, было бы немного неловко в нынешних обстоятельствах.

— Ты… — попытался сформулировать Виктор, затем покачал головой и начал снова: — Я хотел спросить, есть ли что-нибудь между тобой и Гермионой Грейнджер?

Совершенно неожиданный характер вопроса откровенно сбил Гарри с толку. Он не мог сказать, чего именно ожидал от болгарина. Может, вопроса о турнире или о квиддиче — хотя с чего ради Виктору Краму спрашивать его о квиддиче? — но то, что он услышал, определённо не входило в его короткий мысленный список.

— Ч-что между?.. — невольно выразил он своё замешательство в том виде, в каком оно пребывало в его сконфуженном мозгу. — В смысле… вместе ли мы?

— Ну, то есть, конечно, вы всё время вместе, — поспешно уточнил Виктор в запоздалой попытке избежать какого-либо недопонимания, — но я хотел узнать про… э-э, точную природу этого, да? Потому что, должен признаться, мне это не совсем ясно.

— О, — сказал Гарри. — Ты имеешь в виду… состоим ли мы в отношениях. Как пара.

— Да, — с кивком подтвердил Виктор. — Я не знаю, известно тебе или нет, но я провёл немного времени с Гермионой с тех пор, как приехал сюда. Совсем немного, изредка. Но должен сказать, она много говорит о тебе. Упоминает тебя в самых разных темах. И я подумал, что, возможно… ну, знаешь… это не просто так?

Гарри поправил очки, как будто это могло помочь ему яснее видеть вещи в своей голове.

— Понятно, — выдал он наиболее уместную реплику, хотя его туманный взгляд не особо ей соответствовал. — А её ты когда-нибудь об этом спрашивал?

— Конечно, — откровенно признался Виктор. — Надеюсь, не так неуклюже, как сейчас.

Несколько нервная улыбка мелькнула на странно напряжённом лице Гарри.

— И, э-э, что… что она тебе сказала? — спросил он и поспешно добавил: — Если ты не против ответить на мой вопрос.

— Она… — начал Виктор с нерешительностью человека, пытающегося разобраться в собственных мыслях, — она сказала, что вы лучшие друзья и всё такое. Но меня всё ещё смущает… я не уверен, слышал ли я когда-нибудь, чтобы кто-то так говорил о друге. Много.

Гарри почувствовал, что где-то в его мозгу снова образовался узел, как будто плотина боролась с бурным потоком реки. Он испытывал сильнейшую — и, бесспорно, крайне неуместную — потребность расспросить Виктора подробнее о том, что именно говорила о нём Гермиона, но в то же время отлично сознавал, что не стоит забывать о чувстве такта и манерах.

— В любом случае, — непреднамеренно вмешался Виктор во внутреннюю борьбу Гарри с гидродинамикой, — я хотел поговорить с тобой лично. Чтобы услышать, что ты сам думаешь об этом. О ней, я имею в виду.

— Так, — ответил Гарри, кивая головой. — Но зачем?

На самом деле он предполагал, что уже имеет достаточно хорошее представление о том, к чему идёт этот разговор, но что-то упорно мешало ему принять разумные доводы и прямо ответить на вопрос Виктора, это «что-то» упорно заставляло его цепляться за слабую и наивную надежду, что его подозрения окажутся необоснованными.

— Пожалуйста, пойми меня правильно, — прямо-таки умолял его Виктор. — Я ни в коем случае не хотел проявлять неуважение. Наоборот. — Он на мгновение замолчал, запустив руку в свои густые чёрные волосы, и пару секунд задумчиво смотрел в землю. — Как я уже сказал, — продолжил он в конце концов, — я немного узнал Гермиону за последние пару недель. Не так, как ты, конечно, но немного. Достаточно, чтобы испытывать… восхищение ею, да? И поэтому я хотел попросить её оказать мне честь и позволить быть её партнёром на Святочном балу. Но я бы никогда не стал мешать тому, что было до меня, понимаешь?

Помимо общего чувства замешательства, Гарри обнаружил, что больше всего его занимает мысль о том, что Виктор Крам неотвратимо приближался к такому уровню вежливости, который сам Гарри в принципе не считал возможным, и к его и без того тревожной степени замешательства добавилось какое-то странное чувство, больше всего похожее на гнев, происхождение которого он совсем не понимал.

— Итак? — снова прервал его бесцельные размышления голос Виктора. — Я ничему не помешаю, если подойду к Гермионе с таким вопросом?

Гарри почувствовал, как глубокий вздох вырвался из его лёгких ещё до того, как смог его сдержать. Ему оставалось лишь надеяться, что это не создаст у Виктора неправильного впечатления, каково бы оно ни было. Поскольку его тело продолжало действовать само по себе, он почувствовал, как голова двигается из стороны в сторону, а рот автоматически открывается, чтобы произнести слово, наиболее соответствующее непрошеным движениям тела.

— Нет, — его голос звучал глухо и отстранённо. — Всё… всё так, как она тебе сказала. Мы друзья. Очень хорошие друзья. — Он сделал паузу, его блуждающий взгляд нашёл её. Она сидела на пне, скрестив ноги, красно-золотой шарф прикрывал кончик её носа, а внимание было целиком сосредоточено на содержимом её рук. — Лучшие, — услышал он чей-то голос, как будто издалека. Он даже не был уверен, не прозвучал ли этот голос исключительно в его голове.

— Она особенная, — заметил Виктор, когда его глаза проследили за взглядом Гарри. Тот издал какой-то согласный звук, ничего большего в этот момент его сдавленное горло воспроизвести не могло. — Когда ты говоришь о ком-то умном, добром и красивом, ты обычно говоришь о нескольких разных людях, да? И все же… вот она.

— Да, — сказал Гарри едва слышно. — Вот она.

Странная дрожь, не совсем объяснимая зимним холодом, пробежала по его телу с головы до ног, и он почувствовал, как что-то внутри груди сжимается, почти до боли, и тяжело давит на сердце.

— Тогда я спрошу её? — прозвучал в ушах Гарри голос Виктора, резко восстанавливая его связь с внешним миром. — Это будет хорошо?

— Да, — подтвердил Гарри в оцепенении, которого, как он надеялся, Виктор не заметит. — Да, конечно.

В этот момент Гермиона подняла голову и на мгновение встретилась с ним взглядом, и то, что готово было уже отступить внутри него, снова содрогнулось и бросилось вперёд, и он услышал свой собственный голос.

— Но есть одна проблема, о которой я только что вспомнил, — сказал он без каких-либо усилий. Та лёгкость, с которой он произнёс следующие слова, в конечном счете тяжёлым грузом ляжет на его совесть. — Боюсь, она уже приглашена.

Очевидное разочарование, тенью пробежавшее по лицу Виктора и мгновенно прогнавшее блеск из его глубоко посаженных глазах, вызвало у Гарри болезненное чувство вины.

— Уже? — Какое-то мгновение Виктор пытался подобрать слова, и на этот раз заминка не имела ничего общего с трудностями чужеродного языка, на котором он пытался выразить свою мысль. — Я… я совсем не удивлён. По многим причинам. Я просто надеялся… Я надеялся, что не опоздал и у меня есть хотя бы шанс. Я хотел спросить её вчера, но Каркаров настоял на строгом режиме моих тренировок, и к тому времени, когда я закончил, было уже слишком поздно. На самом деле я хотел спросить её уже несколько недель, с тех пор как объявили про бал, но не был уверен. Не в том, что хочу её пригласить, а…

Он закончил чем-то, что, как подозревал Гарри, было болгарским ругательством, и замолчал. Несколько мгновений наступившей тишины Гарри провёл, слушая безжалостный внутренний гвалт самообвинений. Неспособный что-либо сказать, он отвёл глаза от страданий, которые сам же и причинил.

— По правде говоря, теперь я предпочёл бы и вовсе не идти на бал, — наконец прервал тишину голос Виктора. — Я ни на секунду не задумывался о том, чтобы пригласить кого-нибудь, кроме неё. Если честно, я даже не смотрел ни на кого другого.

Виктор тяжело вздохнул и снова замолчал, а Гарри тем временем поймал себя на том, что всерьёз обдумывает, что произойдёт, если гипотетический несовершеннолетний волшебник, вообще не обученный аппарации, спонтанно попытается сделать именно это; могут ли последствия этого предприятия быть потенциально фатальными для гипотетического несовершеннолетнего волшебника; а также — самое главное — можно ли эти последствия считать приемлемыми при определённых обстоятельствах.

— Что ж, — Виктор непреднамеренно опередил любое окончательное заключение, к которому мог бы прийти Гарри в своих нездоровых размышлениях, — тогда, я думаю, мне следует уйти. Я могу только надеяться, что тот парень, с которым Гермиона согласилась… подожди, это не тот мальчик Уизли?

— Что? — встрепенулся Гарри в мгновенном замешательстве, которое никак не пересекалось с другим, общим замешательством, в котором он уже пребывал. — О, нет-нет. Только не он. Это было бы то ещё шоу. Резня бензопилой в Хогвартсе… В живых останется только один…

— Ну да, — неуверенно сказал Виктор, качнув головой. По всей видимости, он был не слишком хорошо знаком с маггловским кинематографом. — В таком случае я могу только надеяться, что кто бы это ни был… а кто это, можно узнать?

— Это, э-э… тот парень, — ляпнул Гарри, судорожно придумывая на ходу очередную ложь. В последние дни это уже становилось дурной привычкой. — С… э-э, Равенкло? Да, я не думаю, что ты его знаешь. Это… э-э-э… Дэвид… Копперфилд?

Виктор неопределённо кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Тогда я надеюсь, что этот Дэвид Копперфилд знает, как ему повезло. — Он бросил последний мучительно тоскливый взгляд в сторону Гермионы, которая теперь стояла рядом с Хагридом, затем его тёмные глаза на мгновение скользнули по лицу Гарри. — Спасибо, что уделил мне время, Гарри, — тихо сказал он печальным голосом и с этими словами отвернулся и пошёл прочь по узкой тропинке, которая вилась вверх по склону холма обратно к замку.

И впервые за этот день Гарри полностью осознал, насколько стало холодно.

* * *

Ближе к восьми часам вечера лучшим, что он мог сказать о прошедшем дне, было то, что, как и любой другой день, он в конце концов заканчивался. Хотя после его неожиданно знаменательной утренней встречи с Виктором Крамом больше не произошло никаких примечательных инцидентов, которые ещё больше снизили бы его мнение о себе и серьёзно омрачили бы его взгляд на жизнь в целом, день от этого никак не улучшился. Гарри Поттер чувствовал себя откровенно несчастным. Всё казалось каким-то неправильным, искажённым в том или ином смысле, и те немногие оставшиеся вещи, которые не казались совсем неправильными, также не казались и совершенно правильными. Увы, — конечно, он не мог этого знать, но в принципе должен был ожидать — худшее было ещё впереди.

Итак, когда Гарри неохотно подошёл к зловещей двери в классную комнату, назначенную для проведения эксклюзивного урока танцев — только для чемпионов турнира — под строгим и дотошным руководством профессора МакГонагалл, он сделал это с таким тяжёлым сердцем, что мог только надеяться, что это не обременит его ноги.

Он стоял прямо перед закрытой дверью, его рука упорно отказывалась тянуться к ручке, а выматывающая внутренняя борьба и не думала прекращаться. Через некоторое время его мысли так далеко ушли от насущного вопроса, что он проклинал не только тот роковой октябрьский день, когда этот чёртов кубок выплюнул его имя, но и тот гораздо более далёкий день, когда эти дурацкие совы начали бомбардировать дом номер 4 по Тисовой улице этими дурацкими письмами с приглашениями в это дурацкое место, где его заставляли выходить на этот дурацкий танцпол… К счастью, в этот момент внешний голос резко остановил эту тревожную цепочку отчаянных мыслей.

— Не можешь выбрать между катастрофой на танцполе за этой дверью и девятичасовым Хогвартс-экспрессом?

Слегка вздрогнув, Гарри обернулся и увидел Седрика Диггори, который стоял прямо за ним, глубоко засунув руки в карманы брюк. Судя по всему, он стоял так уже некоторое время.

— А есть девятичасовой Хогвартс-экспресс? — с надеждой спросил Гарри.

— Нет, боюсь, я только что это выдумал, — ответил Седрик с сочувственной улыбкой. — Извини.

— Чёрт, — выругался Гарри себе под нос.

И снова уставился на металлическую изящно украшенную ручку, в то время как Седрик лениво покачивался с носков на пятки. Внезапно осознав неловкость ситуации, Гарри бросил косой взгляд на настоящего чемпиона Хогвартса, как он предпочитал называть его в уме, и нервно попытался изобразить улыбку. К добру или к худу, но это побудило Седрика заговорить.

— Итак, раз уж мы тут стоим, — сказал он, — я хотел кое о чём с тобой поговорить. Есть у меня одно соображение. Так, просто мысль.

Гарри, у которого за последние пару дней быстро развилось особое чутьё на такие вот вполне невинно начинающиеся разговоры — наряду с аллергией на них, — сразу напрягся от дурного предчувствия. Седрик же, не обратив внимания на его тревожную реакцию, невозмутимо продолжил:

— Дело в том, что я недавно разговаривал с Гермионой, и…

— Чёрт, да вы издеваетесь! — взорвался Гарри, ярко визуализируя своё отчаяние вскинутыми в воздух руками. — И ты тоже? Это что, какой-то заговор? Розыгрыш? Вы сговорились разыграть меня, да? Наверняка тут не обошлось без Фреда с Джорджем! Меня показывают по телевизору? Хотя бы покажи мне, где чёртовы камеры, чтобы я мог сохранить хоть часть своего достоинства и помахать в объектив, ради Мерлина!

Когда Седрик слегка отшатнулся с неуверенной улыбкой и совершенно озадаченным выражением на лице, Гарри — всё ещё тяжело дыша от накрывшего его приступа паранойи — в конце концов обнаружил запоздалое присутствие трезвого ума, заставившего его усомниться в собственной адекватности. В конце концов, самое раздражающее свойство взгляда на свершившееся прошлое заключается в том, что он делает взгляд на возможное будущее гораздо более привлекательным.

— Итак… говорить с Гермионой была плохая идея, потому что… — попытался сделать вывод Седрик.

— Потому что Дэвид Копперфилд уже это сделал, — присоединился к обмену репликами третий голос, и Гарри с Седриком одновременно повернули головы, чтобы увидеть подошедшего к ним Виктора Крама.

— Прости? — сказал сбитый с толку Седрик вместо положенного приветствия. — Кто сделал что?

— Дэвид Копперфилд, — ответил Виктор, бросив мимолётный взгляд на Гарри, который, несмотря на то, что и так уступал в габаритах обоим собеседникам, почему-то почувствовал, что сжимается ещё больше. — Мальчик, с которым Гермиона согласилась пойти на бал.

— Кто? — спросил Седрик с искренним недоумением. — Я не знаю никакого Дэвида Копперфилда. — Уже говоря эту фразу, он заметил какое-то лихорадочное движение на периферии зрения. Он на мгновение сосредоточился на нём, не поворачивая головы, и совершенно сбитый с толку всем происходящим, даже не стал задаваться вопросом, почему Гарри оказался чуть позади Виктора и сейчас яростно и умоляюще кивал головой. Без долгих размышлений Седрик добавил: — За исключением того, что в Гриффиндоре, конечно.

Кивки мгновенно превратились в ещё более выразительное мотание головой, и, бросив ещё один косой взгляд, Седрик пробормотал:

— То есть Хаффл… Равенпафф! Кло! Равенкло, конечно. Дэвид Копперфилд, да. Отличный игрок в квиддич. Тебе как-нибудь стоит посмотреть, как он играет.

Ещё одно покачивание головой с поджатыми губами и плотно закрытыми глазами. Никогда не было хорошим знаком.

— Или нет, — быстро поправился Седрик. — Не так уж он и хорош. Пустая трата времени. Вот почему мы никогда не приглашаем его на наши дружеские матчи. Он такой, ну… понимаешь? — Седрик пренебрежительно махнул рукой в попытке спасти то, что ещё можно было спасти.

Единственным видимым проявлением эмоций на впечатляюще невозмутимом лице Виктора было лёгкое подёргивание одной из его густых тёмных бровей, когда он слегка повернул голову, чтобы посмотреть на Гарри, который был очень занят тем, что по какой-то причине пытался дотянуть прядь своих чёрных волос до переносицы.

— Что ж, — сказал чемпион Дурмстранга, снова повернувшись к Седрику, — всё, на что я надеюсь, это что он хороший человек и будет относиться к Гермионе с уважением, которого она заслуживает.

— О, я сомневаюсь, что он выживет, если этого не сделает, — оптимистично ответил Седрик. — Но я уверен, что он это сделает. Он отличный парень. — Бросив ещё один незаметный взгляд в сторону Гарри, Седрик обнаружил, что тот морщится и пожимает плечами. — Нормальный. Ничем особо не выделяется.

— Но вполне приличный, — вмешался Гарри, чтобы предотвратить дальнейшие противоречия.

— Именно, — с готовностью согласился Седрик. — Он всегда такой… ну, помнишь, как в тот раз?

— Ага, в этом весь Дэвид, — дополнил Гарри, который уже почти видел перед своим мысленным взором их воображаемого друга именно таким, каким бы он ни был.

Как раз в этот момент, заставив троих молодых людей слегка вздрогнуть, дверь позади них широко распахнулась, и профессор МакГонагалл смерила всех троих строгим взглядом, её ноздри раздувались, а глаза опасно мерцали.

— Джентльмены вообще собирались присоединиться к нам сегодня вечером? — поинтересовалась она ледяным тоном, и всем троим было совершенно ясно, что её вопрос был просто замаскированным приказом. — Мы ждём.

Профессор резко повернулась на каблуках и удалилась обратно в классную комнату. Виктор первым молча последовал за ней, невольно позволив Гарри и Седрику собраться с мыслями. Когда каждый из них сделал по паре глубоких вдохов, они наконец тоже сдвинулись с места, и как только они это сделали, Седрик наклонился к Гарри и украдкой спросил:

— Что за чушь я только что нёс Виктору Краму?

На что Гарри, испытывавший сильное желание побиться головой об стену, тихо ответил:

— Я всё объясню в письме, которое пришлю тебе из Микронезии.

* * *

Почти три бесконечных часа спустя, пережив — хотя и с трудом — то мучительно неловкое испытание, которое другие именовали уроком танцев, Гарри подходил к портрету Полной Дамы совершенно разбитым как эмоционально, так и физически. То, что последние два дня, и этот в частности, сотворили с его мозгом, строгая муштра профессора МакГонагалл и пара новых танцевальных туфель сомнительного удобства сделали с ногами.

Когда полусонная Полная Дама спросила у него пароль, он устало пробормотал: «Amantes amentes» — и понял, что забыл, что это вообще значит, но к тому времени, когда он добрался до другой стороны портретного проёма и вошёл в гостиную, уже благополучно забыл, что о чём-то забыл.

Его встретил мягкий рассеянный свет и приятная тишина. Быстро окинув взглядом комнату, Гарри увидел горстку студентов старших курсов, сидящих в разных уголках гостиной, да пару семикурсников, прижавшихся друг к другу на одном из широких подоконников и явно не желающих расходится по отдельным спальням. Но глаза Гарри искали что-то другое и совершенно конкретное и, точно зная, где искать, быстро нашли.

Она сидела на своём обычном месте в мягком кресле у камина, скрестив под собой ноги и завернувшись в красный шерстяной плед. На коленях у неё лежала объёмистая книга, которая была единственным объектом её внимания. При виде этой до боли знакомой картины, вместо того чтобы сразу направить его к кровати, как того требовал практически каждый мускул в его теле, усталые ноги понесли Гарри к свободному креслу прямо напротив Гермионы. Оказавшись там, он рухнул в него всем весом своего совершенно измученного тела и позволил глазам закрыться в полном изнеможении.

— Я всё, — лаконично изложил он свою жизнь.

— Слишком много танцев для одного дня? — донёсся до него голос Гермионы, и он мог с уверенностью сказать, что она улыбалась. Он приоткрыл один глаз и взглянул на неё.

— Много? — недоверчиво переспросил он. — Да я уже не надеялся, что выберусь оттуда живым.

Услышав её хихиканье, он невольно улыбнулся и неожиданно осознал, что даже лицевые мышцы болели от долгого напряжения. Как, ради всего святого, ему удалось задействовать их во всех этих танцевальных выкрутасах?

— Что ж, я рада, что профессор МакГонагалл всё же проявила милосердие, — сказала Гермиона, и Гарри услышал, как она с громким хлопком закрыла свою довольно увесистую книгу. Он открыл оба глаза и посмотрел на неё.

— Я не хотел мешать, — серьёзно сказал он. — Тебе не нужно прерывать чтение только потому, что я выбрал это кресло в качестве своего последнего пристанища.

Она склонила голову набок и, прищурившись, посмотрела на него.

— Хватит уже этих нездоровых шуток, — сказала она с оттенком серьёзности, чуть смягченной улыбкой, на что он, снова закрыв глаза, лишь слабо приподнял лежавшие на подлокотниках руки в качестве молчаливого извинения.

— Неужели всё было так плохо? — спросила она через пару секунд тишины, нарушаемой лишь шёпотом пламени в камине и слабым потрескиванием поленьев.

— Скажем так, если неизбежное столкновение между Волдемортом и Мальчиком-который-пережил-сегодняшний-день сведётся к эпическому танцевальному конкурсу… мы все в заднице.

Гермиона попыталась подавить вырвавшийся у неё смешок, когда заметила, что двое других студентов, остававшихся в гостиной, начали подозрительно на них поглядывать после произнесения имени того, кого нельзя называть по очевидно надуманным и суеверным, но абсолютно неоспоримым причинам.

— Может, в таком случае тебе стоит попросить помощи у Невилла? — предложила она, понизив голос.

— О, вот он точно размажет этого самопровозглашённого Тёмного Лорда по танцполу, — согласился Гарри, после чего задумчиво добавил: — Может, попросить его занять моё место на Святочном балу? Можно было бы сварить ещё Оборотного зелья. Так что мне понадобится твоя помощь, чтобы заставить Невилла помочь мне.

Его самоуничижение стремительно приближалось к беспрецедентному уровню, на что Гермиона только закатила глаза и чуть покачала головой.

— Ты справишься, — уверенно заявила она, но, судя по выражению его лица, вряд ли хоть сколько-нибудь убедила. — А что остальные? У них получалось намного лучше?

— Ну конечно, давай немного покрутим нож, чтобы освежить рану, — шутливо простонал Гарри. — Если бы не Виктор, я бы чувствовал себя младенцем среди богов. Пока Флёр и Седрик кружились с Роджером и Чо, как будто сама гравитация над ними не властна, мы с Виктором топтались с этими оживлёнными манекенами в качестве партнёрш, и меня совсем не радует, что я так и не смог определиться, было ли это хуже, чем танцевать с другим человеком, или лучше.

— Ох, — сочувственно вздохнула заметно погрустневшая Гермиона. — Так вот почему ты весь день был таким хмурым?

— Что? — озадаченно переспросил Гарри. — Мой манекен на самом деле был не так уж плох! Во всяком случае, танцевала она гораздо лучше меня и в целом оказалась удивительно приятной компанией, хочу заметить. Я даже подумываю о том, чтобы попросить её стать моей парой на балу. Конечно, она кажется немного деревянной, но вряд ли мне откажет.

Гермиона скорчила рожицу в ответ, не обратив внимания на то, что он, очевидно, совершенно не понял, о чём она говорила.

— Я говорила о Чо и Седрике, — объяснила ему Гермиона немного нетерпеливо. К счастью, она не смотрела на него в тот момент, когда его глаза расширились в просветлении, чтобы должным образом оценить, насколько неожиданной для него оказалась эта мысль.

— А, да, конечно, — поспешно согласился он. — Я, э-э… сильно расстроился, да. Просто старался об этом не думать.

Немного поколебавшись, Гермиона всё-таки спросила:

— И ты узнал это, когда спросил её, или?..

— Нет, до этого не дошло, — с напускной беспечностью ответил Гарри. — Мне показалось, им хорошо вместе. Я имею в виду Чо и Седрика. Так что, наверное, так даже лучше. По крайней мере, для них. Хуже для меня, конечно, но в целом… хорошо. А как насчёт тебя, кстати?

— Что насчёт меня? — немного настороженно спросила Гермиона, рассеянно теребя бахрому своего пледа.

— Ну, — осторожно сказал он, — твоя позиция по этому поводу… осталась прежней?

— Я пропустила что-то, что должно было каким-то образом изменить мою позицию?

— Нет конечно, — быстро отступил Гарри. — Но… ты не думала над моими словами? Неужели на самом деле нет никого, кто бы мог её изменить?

Её тело тут же приняло оборонительную позу.

— Чего я не вижу, так это актуальности подобного вопроса, — бросила она немного раздражённо, — поскольку меня всё равно никто не думает приглашать.

Несмотря на странное неприятное напряжение, которое он снова почувствовал в грудной клетке, Гарри каким-то образом сумел сказать:

— Я точно знаю, что это неправда. — Он сглотнул, чтобы побороть спазм в горле, затем добавил: — Кроме того, до Рождества ещё две недели. Кто-нибудь обязательно пригласит тебя.

— Неважно, — отмахнулась от его слов Гермиона, подозревая, что он сказал это лишь для того, чтобы утешить её, хоть и из самых лучших побуждений. Она поднялась с кресла, аккуратно сложила плед и, повернувшись спиной к Гарри, добавила: — Я всё равно не пойду на этот бал.

Взгляд, который бросил на неё Гарри, когда она вновь повернулась к нему через несколько секунд, почти заставил Гермиону раскаиваться в своих словах.

— Это просто не для меня, Гарри, — произнесла она извиняющимся тоном. — Ты хоть можешь представить меня в платье? Честное слово! Я бы чувствовала себя как рыба, которую вытащили из воды. И не надо меня жалеть! Меня это вполне устраивает. Я не хочу задыхаться в чуждой среде. Большое спасибо, но я предпочитаю оставаться в своей стихии. В конце концов, это мой дом, место, где я могу оставаться самой собой.

Гарри медленно кивнул в ответ, отвёл глаза и уставился на свои руки, сложенные на животе. Его немая и странно нечитаемая реакция озадачила Гермиону и заставила её почувствовать себя немного неловко, как будто её судили за то, что она не соответствовала чьим-то ожиданиям, что было последним чувством, которое она когда-либо испытывала в присутствии Гарри.

— Ладно, — неуверенно проговорила она, крепко прижимая к груди книгу и плед, — я пойду спать. Надеюсь, ты не слишком расстроился из-за Чо, и… В море много рыбы, да? Разве не так люди обычно говорят друг другу в подобных ситуациях? Мне ли не знать, раз уж это моя стихия и всё такое. Так что… да.

Когда она слегка откашлялась, Гарри посмотрел на неё и улыбнулся. Это далось ему намного легче, чем он опасался, и какой бы слабой ни была эта улыбка, она была искренней.

— Спокойной ночи, — тихо пожелал он ей, и Гермиона ответила ему тем же. После секундного колебания она повернулась и направилась прямо к лестнице, ведущей в спальни девочек, и вскоре скрылась из виду, быстро преодолев несколько ступенек и ни разу не оглянувшись.

Как только она ушла, Гарри ещё глубже погрузился в мягкую обивку, почти желая, чтобы кресло поглотило его целиком и заставило всех забыть о его существовании. В конце концов, правильное количество чемпионов в Турнире Трёх Волшебников именно три, а не четыре. С внезапной ясностью — и досадой — он осознал, что за всё время, проведённое в школе терпсихорейских пыток МакГонагалл, он по крайней мере не вспоминал обо всех тех горестях, что снова чёрной тенью вернулись к нему сейчас. Только, в отличие от реальной тени, эта не исчезнет вместе со светом.

Но кое-что всё-таки изменилось. Теперь ко всему бардаку в его голове добавился ещё и образ Гермионы в платье.