Окольные пути / Hearts on Detours (гет)

От автора:

Давным-давно, примерно на том же самом месте, где я сижу сейчас, я начал писать эту глупую маленькую историю, намереваясь ограничиться коротким рассказом не более 10 000 слов. Мда.

Итак, в какой-то момент я решил, что любой хоть сколько-нибудь серьёзный автор фанфиков о Гарри Поттере обязан иметь в своем портфолио историю о Святочном бале. Это же очевидно. Вроде как обряд посвящения в их кругах. Или я всё это выдумываю? Да не-е-ет, не может быть. Это то, что отличает крутых ребят от дилетантов. Это похоже на достижение того уровня в саентологии, когда после нескольких щедрых пожертвований на их благородное дело они впервые открывают тебе, что их глубоко духовные практики основаны на трудах психически неуравновешенного автора научной фантастики. Ну, может, чуть менее безумно и коварно, но определённо так же забавно.

К чему это я? Так вот, сбрасывая оковы иллюзорной оригинальности, я просто захотел написать свою собственную альтернативную версию Святочного бала, полностью игнорируя тот факт, что к настоящему времени эта конкретная часть микрокосма Гарри Поттера, скорее всего, была обыграна уже всеми возможными разумными и не очень способами. Я не сомневаюсь, что где-то в недрах фанфикшена можно найти умопомрачительную историю про Хагрида и Добби, открывающих свою вечную любовь друг к другу на просторах святочного танцпола, в то время как мистер Филч отжигает неподалёку с профессором Спраут. И нет, этот фанфик не из таких. Сколько разочарованных читателей я только что потерял?

Так или иначе, мы здесь. Я не буду тут жаловаться на то, что эта история по большей части была написана более двух с половиной лет назад, но потом всё как-то сильно запуталось, пошло совсем не так, как я хотел, я был очень недоволен и в конце концов сдался, но потом вернулся и кое-как всё-таки довёл историю до логического завершения и объявил, что дело сделано и пошло всё к черту, я просто хотел уже покончить с этим и переключиться на что-то другое, так что выбор был либо публиковать то, что есть, либо бросить ко всем чертям. Нет, я ничего подобного не скажу. Потому что это было бы безумием.

Вместо этого предлагаю просто окунуться в то, что получилось, и посмотреть, что будет. Только мне не рассказывайте! Ненавижу спойлеры.

* * *

Шёл 1994 год. Был декабрь, и праздничный дух Рождества полностью захватил Хогвартс. Сия дата уже давно стала совершенно особым событием среди магглов во многих уголках христианского мира — ежегодный праздник восхваления истинных ценностей, таких как любовь и единение, а также чревоугодие, потребительство и мёртвые деревья. И, уж конечно, никак нельзя было упустить возможность хотя бы раз испытать очарование Рождества в поистине волшебных башнях, залах и гостиных школы чародейства и волшебства Хогвартс.

Однако в этот конкретный декабрь этого весьма примечательного года весь замок буквально гудел от беззастенчивого юношеского волнения, но причиной этого волнения стало не столько само Рождество, сколько неизбежное приближение события иного рода, которое, хотя бы за редкостью проведения, уже было гораздо более необычным, чем сами Святки. Событием, которое вытеснило все разумные мысли из умов студентов, был Святочный бал.

Первоначально задуманные как торжественная декларация солидарности между различными волшебными сообществами со всего мира, когда те собирались для очередной итерации глубоко традиционного и столь же варварского Турнира Трёх Волшебников, в 1994 году — через двести лет после вполне обоснованного прекращения турнира — танцы значительно отклонились от своих благопристойных средневековых корней и превратились из политического значимого мероприятия в чрезмерно концентрированную выжимку всего того, что олицетворял собой подростковый возраст: спорные модные тенденции, буйство гормонов, бескрайний нарциссизм и неограниченное изобилие этанола.

А с учётом того, что, кроме всего прочего, Хогвартс принимал в своих стенах делегации ещё двух школ из континентальной Европы, замок был значительно более оживленным, чем кто-либо когда-либо из ныне живущих его видел. Воздух буквально потрескивал от предвкушения. Казалось, молекулы феромонов свободно плавали в каждом классе, каждом коридоре, заражая ничего не подозревающих обитателей замка. Тоскующие сердца горели надеждой, невинные умы метались в сомнениях и неуверенности, а любовь витала плотным туманом, поднимаемым приглушёнными шепотками и томными вздохами. Это было везде. Это заражало. Этому невозможно было сопротивляться.

Итак, шёл 1994 год. Был декабрь, и Хогвартс полностью захватила лихорадочная романтическая жажда. Ну, может, всё-таки не полностью. Один самый стойкий ум гордо стоял на своём решительном сопротивлении любому неоправданному волнению…

— Отвратительные, — процедила некая Гермиона Грейнджер, почти выплевывая ядовитые слоги в воздух, протискиваясь мимо четвёрки сплетниц посреди коридора прямо перед классом профессора Флитвика. Двое её спутников следовали за ней по пятам, причём один из них, спешно проходя мимо стайки девушек в попытке избежать их внимания, вызвал приступ плохо скрытого хихиканья.

Гермиона, хорошо осведомленная о том, чем вызвано это веселье, повысив громкость своего голоса и концентрацию яда, презрительно добавила:

— Отвратительные, мерзкие и презренные.

— Малфои! — воскликнул Рон в нетерпеливой манере участника викторины, что было тем более достойно внимания с учётом того, что волшебные семьи обычно не были знакомы с понятием «викторина».

— И они тоже, — мрачно согласилась Гермиона, затем продолжила сквозь стиснутые зубы: — Но они хотя бы не действовали мне на нервы двадцать четыре часа в сутки в течение последних двух недель.

Гарри и не подумал открыть рот, предпочитая оставаться очень-очень тихим, но у его долговязого друга на противоположном фланге Гермионы, похоже, имелись свои соображения.

— Да ладно, всё не так уж плохо, — ляпнул он, будучи либо достаточно смелым, либо достаточно беспечным, чтобы спорить с разъярённой подругой.

— Не так уж плохо? — неизбежно прилетело в ответ, и Гарри почувствовал, как его губы невольно изгибаются в улыбке, которую он постарался скрыть от двух своих друзей. — Весь учебный процесс коту под хвост! Их же вообще ничего не интересует! Они постоянно витают в облаках, говорят и думают только об одном! Все вокруг настолько одержимы этим вульгарным легкомысленным бредом, что совершенно забывают о важности нашего образования. Как будто этого садистского турнира уже не достаточно, чтобы помешать правильной процедуре нашего обучения, нам в придачу навязывают этот безвкусный гедонистический ритуал, который призван лишь увековечить атавистические поведенческие модели и напомнить, что мы не более чем обезьяны, которые научились использовать одежду и танцы, чтобы привлечь партнёра для спаривания.

— Вау, — беззвучно произнёс Рон, бросив выразительный взгляд на Гарри поверх едва ли не дымящейся макушки Гермионы. — Эм… не уверен, что я понял хотя бы половину из того, что ты только что сказала, но, наверное, тут важно то, что ты сама нисколько не забиваешь себе голову подобной ерундой.

— О, лучше сейчас помолчи, Рональд, — огрызнулась Гермиона, хотя Гарри подозревал, что часть её раздражения была вызвана удивительной уместностью замечания, которое только что сделал Рон. — Я сейчас совсем не в настроении выслушивать изрекаемую тобой чушь.

— Подожди, то есть бывает время, когда ты в настроении выслушивать изрекаемую мной чушь? — спросил рыжий с невозмутимым весельем. — Если так, то я хотел бы получить свою копию расписания.

— Рональд Билиус Уизли…

— Знаете, Первая мировая война разразилась по ещё более странным причинам, — вмешался Гарри. — Не могли бы мы ограничиться мирными переговорами? В конце концов, мы тут все в одной лодке, помните?

— Это точно, приятель, — согласился Рон, радостно ухватившись за возможность сменить цель. — Наверное, никто не ждёт этого с меньшим нетерпением, чем ты, а?

— Почему это? — спросил Гарри с оттенком тревоги в голосе.

— Ну, — любезно согласился объяснить свою мысль его рыжий друг, — мы с нашей дорогой Гермс будем всего лишь частью общей толпы посетителей, так? Никому и дела не будет, с кем мы пойдём на бал и пойдём ли вообще. Ты же, с другой стороны, чемпион Турнира Трёх Волшебников, ну и… знаешь… самая горячая знаменитость волшебного мира и всё такое. Ты входишь в число восьми бедолаг, которым предстоит открывать танцы, и все будут пялиться на тебя и на ту, кого ты затащишь с собой на танцпол. И это не может быть кто попало, правда? Она должна быть действительно особенной, иначе боюсь даже представить, чем разродится Скитер на этот раз.

В то время как Гермиона лишь насмешливо фыркнула на эту тираду, на Гарри сценарий, так ярко проиллюстрированный его услужливым другом, произвёл совершенно другой эффект — он заметно побледнел. И без того начав с не самой тёмной стороны спектра, в конечном итоге его лицо приобрело отчётливые признаки дальнего родства с мелом.

— Потрясающе, — угрюмо пробормотал он. — Спасибо за ободряющую речь, Рон. Кажется, меня сейчас стошнит.

Рон участливо похлопал Гарри по спине, тем самым, по его разумению, компенсируя всё, что только что на него вывалил.

— Ты уже присмотрел кого-нибудь?

— По правде говоря, я как-то не сильно задумывался над этим вопросом, — уклончиво ответил Гарри под яростный протест собственных мыслей в беспокойной тишине его разума.

— Ну, тебе лучше поторопиться, — посоветовал ему Рон как ни в чем не бывало, — или всех хорошеньких разберут.

— Твоё отношение к девушкам, как всегда, вдохновляет, Рональд, — заметила Гермиона голосом, полным сарказма. — Скажи, пожалуйста, и что же за благословенная дева достойна составить пару твоей августейшей персоне?

— Не знаю, — пожал плечами Рон, задаваясь вопросом, при чём тут август, когда на дворе декабрь. Тут он посмотрел на неё, и его лицо осветила зловещая вспышка озарения. — А как насчёт тебя? Ты девушка.

— О боги! — театрально выдохнула Гермиона, поднося тыльную сторону ладони ко лбу, словно у неё закружилась голова. — Я недостойна столь пылкого обожания!

— Давай, — продолжал Рон, наполовину умоляя, наполовину настаивая. — Избавим друг друга от лишних проблем.

— Ты хотел сказать, что это ты избавишь себя от лишних проблем, — невозмутимо возразила Гермиона, явно не впечатлённая его аргументом. — Мне не нужно никого приглашать. В соответствии с вековой традицией мне, как девушке, отведена исключительно пассивная роль, и на этот раз я намерена с радостью её исполнить.

— А что, если тебя никто не пригласит? — выпалил Рон, и Гарри внутренне съёжился ещё до того, как его печально известный своей бестактностью друг закончил фразу.

— Тогда все мы получим то, что желаем, — резко ответила Гермиона и, растянув губы в фальшивой улыбке, посмотрела на Рона. — Большое спасибо за ваше благородное предложение, Рональд, но я думаю, что предпочту остаться в компании собственного достоинства. Независимо от места пребывания, — добавила она, поставив окончательную точку в разговоре.

С этими словами она повернулась на каблуках и зашагала прочь, подпрыгивающие локоны и развевающийся подол мантии самым очевидным образом демонстрировали её крайнее негодование.

— Ну и иди, танцуй со своим достоинством! — крикнул ей вслед Рон, после чего помолчал, а потом усмехнулся. — Нет, ну это надо, а? Достоинство… — пренебрежительно пробормотал он, покачав головой, и повернулся к Гарри. К собственному тревожному недоумению, он обнаружил, что тот смотрит на него с явным осуждением. — Что? — хрипло спросил он, ощущая первые признаки вины. — Она сама не знает, чего хочет! Почему её вообще волнует, пригласят её или нет, если она всё равно не хочет идти?

— Ну, — с беспокойством выдохнул Гарри, — ты же знаешь Гермиону.

— Что я знаю?

— Она сложная.

— А, это да, — сказал Рон с решительным кивком.

Гарри только покачал головой и продолжил путь по коридору.

— А как насчёт тебя, кстати? — спросил он через несколько шагов, когда Рон догнал его. — Тебе тоже придётся кого-нибудь пригласить. Что бы ты ни говорил, но если ты станешь первым Уизли в известной истории, не посетившим Святочный бал в Хогвартсе, твоя мать тебе этого не простит. Такое пятно на семейной истории. Тебя могут даже лишить наследства.

— О, как же я буду жить без этих несметных богатств, — патетически воскликнул Рон, положив руку на грудь. — Но я всё ещё взвешиваю свои варианты. Ну, то есть пытаюсь понять, кто та единственная, что окажется либо достаточно эксцентричной, либо совершенно отчаявшейся, чтобы сказать мне «да». Эй, ты мог бы пригласить кого-нибудь за меня!

— Ну да, как я сразу не подумал, — бросил Гарри.

— Нет, серьёзно, — продолжил воспылавший внезапным энтузиазмом Рон. — Держу пари на сотню галеонов, что многие девушки, которые только посмеялись бы, если бы я пригласил их сам, согласились бы пойти со мной, чтобы сделать одолжение тебе. Лучший-друг-Гарри-Поттера звучит намного лучше, чем Тот-странный-Уизли-с-кучей-более-популярных-братьев. Чёрт, мои варианты только что выросли на порядок.

— Честное слово, Рон. Ты знаешь эту тонкую грань между самоуничижением и отвращением к себе? Так вот, ты только что её переступил.

— Эй, я всего лишь реалист.

— Только не говори этого при Гермионе. Ты доведёшь её до сердечного приступа.

— Значит, ты этого не сделаешь? — со скорбной грустью в голосе спросил Рон, сопроводив слова соответствующим щенячьим взглядом. — Даже для меня?

Гарри только закатил глаза на эту нелепую попытку эмоционального шантажа.

— А знаешь что? — в конце концов ответил он, снова обратив взгляд на друга. — Я сделаю это. Я приглашу девушку на бал за тебя. Но только если эта достаточно-эксцентричная-чтобы-сказать-«да» девушка окажется достаточно эксцентричной, чтобы сказать «нет», когда ты пригласишь её сам. После этого я подойду хоть к Флёр Делакур и попрошу её пойти с тобой на бал, потому что я весь такой известный и замечательный и все должны делать то, что я говорю.

— Ха! Ты заключил сделку, приятель, — заявил довольный собой Рон, демонстративно поправляя ворот рубашки. — Ты только что поставил свои галлеоны на хромого фестрала.

Ощутив инстинктивное стремление ладони к лицу, Гарри только ещё раз покачал головой за неимением слов.

* * *

Ближе к вечеру, когда последний на сегодня урок остался позади и изнурённые учебной нагрузкой студенты неторопливо расползались по своим гостиным в поисках столь необходимого отдыха, Гарри расстался с изрядно озадаченным Роном у подножия лестницы, ведущей в удушающее благовониями царство профессора Трелони, чтобы вместо гостиной Гриффиндора отправиться в библиотеку, где он договорился встретиться с Гермионой для подготовки к предстоящему тесту, который перед самым Рождеством любезно подготовил любимым студентам некий профессор Северус Снейп.

Как ни странно, Гарри пребывал в отличном настроении, нисколько не жалея о своём решении выбрать библиотеку из всех возможных заманчивых альтернатив, и потому шёл своим путём довольно бодро. Библиотека, по крайней мере по словам Гермионы, искренне почитавшей это сакральное место, оставалась последним убежищем от безумия Святочного бала, распространившегося по замку, как тяжелый случай гриппа, и это казалось Гарри достаточно веским аргументом в её пользу.

Он был всего в нескольких шагах от цели, когда неожиданно услышал, как его окликают. Гарри остановился и обернулся, чтобы найти источник звука. К сожалению, источником оказался до тошноты удалой молодой человек с широкой белозубой улыбкой, будто приклеенной к смазливому лицу. Кормак Маклагген был единственным студентом Гриффиндора, который обращался к Гарри по фамилии, и сейчас этот образчик юной мужественности решительным шагом направлялся прямо к нему. Пожалуй, даже слишком решительным на вкус Гарри.

— Эй, Поттер, — сказал он, не обратив внимания на вспышку раздражения, которая промелькнула на лице Гарри при одном взгляде на него. — У тебя есть минутка?

— Да, — последовал краткий полуответ-полувздох Гарри, прямо противоположный тому, что на самом деле он предпочёл бы сказать. — В чём дело?

— Просто хотел у тебя кое о чём спросить, — ответил Кормак, небрежно пожав плечами.

Гарри секунду поколебался, искоса глядя на него.

— Если это не приглашение пойти с тобой на бал, спрашивай.

— Смешно, — сказал Кормак и вновь сверкнул белыми зубами в широкой улыбке, вызвав у Гарри навязчивую мысль о солнечных очках. — А ты забавный парень, Поттер.

Забавный парень слабо вздохнул.

— У меня бывают моменты.

— Ну, да ладно, — плавно вернулся к делу Кормак. — На самом деле меня интересует Грейнджер.

— Она тоже забавная, да, — автоматически ответил Гарри ещё до того, как его мозг успел как следует обработать вопрос. — Подожди, в каком смысле?

— В смысле Святочного бала, — несколько озадаченно пояснил Маклагген, но, поняв по лицу Гарри, что такое разъяснение оказалось недостаточным, добавил: — Как партнёрша…

Гарри моргнул.

— Для… кого? — неуверенно уточнил он, сузив глаза. К его растущему недоумению, Кормак коротко хохотнул.

— Для меня, разумеется, — заявил он с самым снисходительным выражением лица, как будто ему приходилось объяснять таблицу умножения безнадёжно глупому ребёнку.

— Н-но… — выдавил Гарри, — мне казалось, тебя интересуют несколько… другие девушки…

— Ну, не то чтобы я планировал остепениться в ближайшее время. Для этого я слишком молод, — невозмутимо объяснил Кормак с самодовольной ухмылкой. — Но в мире столько разных вкусов. Почему бы не попробовать что-то новенькое, а?

— Ну да, — оцепенело сказал Гарри, еле шевеля языком, и почти незаметно покачал головой, в то время как его кровь по какой-то неясной причине, казалось, побежала по венам чуть быстрее.

— Так что, — вывел его из ступора голос Кормака, никоим образом не исправив внутреннего смятения, — она всё ещё свободна?

Гарри потребовалась секунда, чтобы заставить свой мозг сотрудничать.

— Почему ты спрашиваешь об этом меня?

— Да ладно, Поттер, — панибратски подтолкнул его Маклагген. — Ты, как никто другой, должен понять. У таких, как мы с тобой, есть определённая репутация, которую мы должны поддерживать, верно? У тебя своя, у меня своя. Моя в основном касается девчонок, если ты понимаешь, о чём я. Мне не отказывают. Никогда. В основном потому, что я — это я, но иногда не помешает заранее прощупать почву. Разведать варианты. Сгладить возможные углы. — Он легонько стукнул Гарри кулаком по плечу. — Это игра, Поттер, и ты либо учишься играть, либо вылетаешь.

— Думаю, я предпочитаю квиддич, — произнёс Гарри и слегка поморщился, когда Кормак снова громко рассмеялся.

— Ты такой юморист, — сказал он с ещё одной зубастой улыбкой, хлопнув Гарри по спине, отчего тот стиснул зубы. — Так что насчёт Грейнджер? Она уже приглашена или ещё нет?

И тут что-то в голове Гарри щёлкнуло. Оглядываясь назад, он не мог точно сказать, о чём думал в тот странный момент и думал ли вообще.

— Дело в том, что… — услышал он свой голос, — да.

— Она приглашена? — На лице Кормака появилось что-то похожее на разочарование, хотя за щедрой порцией удивления эта конкретная эмоция была не так легко различима. — Точно?

— Точнее не бывает, — усугубил Гарри свою спонтанную ложь, проталкивая слова через внезапно образовавшийся в горле ком.

— Чёрт. Похоже, я потратил слишком много времени, взвешивая свои многочисленные варианты, — сказал Маклагген, и если сожаление и промелькнуло в его точёных чертах, оно мгновенно сменилось очередной улыбкой из рекламы зубной пасты. — Так бывает, когда вариантов слишком много, правда? Так кто же этот счастливчик?

— Какой-то парень, — неуклюже ответил Гарри, не в силах решить, что его больше смутило: слова Кормака, выражение его лица или поразительная скорость, с которой и то и другое так кардинально изменилось. Собственная совершенно незапланированная ложь тоже не помогала прояснить ситуацию. — Я не знаю, — пробормотал он. — Она мне не говорила. Меня рядом не было. Откуда мне знать? Так что я не знаю.

То, что Кормак Маклагген с сомнением приподнял бровь, вероятно, можно было засчитать в пользу его здравомыслия, сколь бы ничтожным ни был этот признак.

— Но ты уверен?

— Абсолютно, — полузадушенно прохрипел в ответ Гарри, едва сдерживая сумятицу в собственной голове. — Сожалею.

— Ну что ж, — пожал плечами Кормак, а затем посмотрел на него с ещё одной идеальной улыбкой. — В озере полно кальмаров, правда?

— Я почти уверен, что кальмар в озере только один.

— Да? Ну, тогда забудь о кальмарах. Я найду себе другую пташку.

Если бы странные отсылки к животному миру были единственной сбивающей с толку частью этого диалога, он, возможно, и смог бы выкинуть разговор с Маклаггеном из головы, но когда Кормак ушёл, многозначительно подмигнув напоследок, Гарри остался стоять на месте в полнейшей дезориентации. С трудом соображая, кто он, где находится и зачем он здесь, Гарри встряхнулся, огляделся и наконец вошёл в библиотеку, определив её как пункт назначения, которого он намеревался достичь до того, как мир решил перевернуться с ног на голову.

Найти Гермиону, по крайней мере для Гарри, было всё равно, что определить стороны света в безоблачный день: не более чем вопрос когда и куда смотреть. Оказавшись в библиотеке, он целенаправленно двинулся к тому месту, где ожидал найти подругу, и, достигнув наконец заветной ниши в конце одного из многочисленных тёмных проходов между старыми книжными стеллажами, доходившими почти до сводчатого потолка, он нисколько не удивился тому, что его ожидания оправдались. Как только Гарри опустился на мягкую скамью напротив Гермионы, она на секунду подняла на него глаза, затем бросила быстрый взгляд на свои абсолютно неволшебные часы, прежде чем снова пронзить его взглядом.

— Ты опоздал, — заявила она с самым строгим выражением лица, но Гарри без труда распознал, что она его просто дразнит.

— На две минуты, — многозначительно сказал он.

— Пунктуальность — добродетель скучающих, а?

— Или тех, кого не задерживают в пути.

— Кто тебя задержал? — спросила Гермиона. — Поклонницы?

— Не совсем, — расплывчато ответил Гарри и быстро сменил тему в попытке избежать дальнейших расспросов: — Итак, что у нас на сегодня за программа?

— Мы могли бы начать с домашней работы по Зельям, — деловито предложила она, и Гарри попытался подавить улыбку при виде её нескрываемого рвения к покорению очередных академических вершин. — Она в любом случае относится к той же теме, что и тест в четверг.

— Хорошо, — согласился он и полез в сумку за своими учебными принадлежностями. Когда они с головой погрузились в работу в окружении книг и пергаментов, Гарри наконец смог почти забыть о всяких сюрреалистических инцидентах недавнего прошлого. Работа с Гермионой обычно требовала такого уровня сосредоточенности и внимания, что практически не оставляла места каким-либо случайным мыслям. Лишь несколько раз Гарри ловил себя на том, что смотрел на неё, пока её собственные глаза были прикованы к перу и бумаге, и странное чувство вины царапало его совесть.

В течение довольно долгого времени они не обменялись ни единым словом, не связанным с текущей работой, за исключением случайных шуток и дружеских поддразниваний. Когда дело касалось учёбы, Гермиона становилась довольно строгой, но строгость эта всё же не была драконовской. В такие моменты она напоминала более молодую версию профессора МакГонагалл. Но несмотря на глубокое восхищение главой Гриффиндора, по какой-то необъяснимой причине Гарри решил, что предпочитает не думать о Гермионе в этом конкретном смысле.

В какой-то момент, когда Гарри писал строчки на своем пергаменте, а Гермиона просто ждала, пока он закончит записывать то, что она ему продиктовала, его концентрацию внезапно нарушило неодобрительное фыркание. Гарри решил, что сделал какую-то ошибку, о которой ещё не подозревал, и поднял голову, ожидая встретить сердитый взгляд подруги, но с удивлением обнаружил, что она смотрит в совершенно другом направлении.

— Невероятно, — пробормотала она себе под нос, покачав головой и презрительно нахмурив брови. — Они проникли даже в библиотеку.

Гарри оглянулся через плечо, чтобы проследить за её ледяным взглядом, и быстро обнаружил группу смеющихся и аплодирующих студентов, окружавших сияющую улыбками пару, держащуюся за руки. Похоже, только что было принято ещё одно приглашение на бал. Гарри смотрел не более трех секунд, затем поджал губы и повернулся к Гермионе, которая выглядела так, словно пыталась наложить невербальное Убивающее проклятие.

— Тебе это всё правда настолько не нравится? — спросил её Гарри с некоторой осторожностью.

— О нет, что ты, — ответила Гермиона, бросив на него быстрый взгляд, прежде чем вернуть своё внимание к столь возмутившей её картине. — Нельзя сказать, что мне это не нравится. Я всецело и полностью, со жгучей ненавистью, рождённой в наиболее тёмных глубинах моей личности, презираю саму суть того, что происходит.

— Ну да, — кивнул Гарри с едва сдерживаемым смешком. — Тогда я рад, что беспокоиться не о чем.

Гермиона тоже ответила смешком и наконец отвела глаза от постепенно редеющей группы подростков, в последний раз покачав головой. Она с задумчивым выражением лица пристально посмотрела на Гарри, пока он просматривал свои записи, не замечая её взгляда.

— Ты со мной не согласен, да? — с любопытством спросила она. — Не с моим слегка гиперболизированным заявлением, конечно, а с лежащим в основе мнением?

— Ну… — как можно уклончивее начал Гарри и почесал затылок, прежде чем должным образом завершить свой ничего не говорящий ответ: — Не знаю…

— Вау, — выдохнула Гермиона, её брови поднялись до тревожной отметки. — Всё хуже, чем я думала. Ты в корне со мной не согласен!

— Я бы так не сказал, — быстро возразил он. — Я понимаю, почему ты так к этому относишься, правда понимаю. Кроме того, я сильно сомневаюсь, что кто-то в этом замке пребывает в большем ужасе от перспективы танцевать с другим человеческим существом перед целой толпой народа, чем я.

— Даже Невилл?

— О, ты бы видела этого предателя, — поморщился Гарри. — Он ведёт себя как чёртов Джеймс Бонд. Представь, он каждый вечер надевает эти свои смехотворно блестящие танцевальные туфли и репетирует шаги посреди нашей общей спальни под Брамса и Чайковского, как будто это единственная цель его жизни или что-то в этом роде.

Гермиона поджала губы в довольно безуспешной попытке скрыть улыбку.

— Тот неловкий момент, когда Невилл внезапно оказался самым учтивым кавалером Гриффиндора.

— Не напоминай, — простонал он. — Наблюдение за его пируэтами угнетает и вдохновляет одновременно, но мы ещё не решили, что перевешивает, и только поэтому пока его не выгнали.

Гермиона рассмеялась, но потом чуть смущённо призналась:

— Боюсь, я могу ему посочувствовать. В моём случае переменные, конечно, немного другие, но в нашей комнате именно я тот странный обитатель, что не вписывается в общий коллектив. Я единственная, кто не принимает участия в оживлённых обсуждениях современной моды, углубленном анализе мужских образчиков школы и обмене самыми свежими сплетнями.

— Да ты что! — драматично удивился Гарри. — Не может такого быть!

Она закатила глаза в ответ и покрутила перо между пальцами, ожидая, когда он закончит смеяться. В конце концов он прокашлялся и выжидающе посмотрел на неё.

— Однако ты так и не ответил на мой вопрос, — осторожно заметила она. — Возможно, я немного сбила тебя с мысли, когда упомянула Невилла, но я всё ещё хотела бы услышать твои мысли по этому поводу, если ты не против.

Гарри со вздохом откинулся на спинку скамьи и посмотрел в высокое арочное окно, за которым открывался тускло-серый пейзаж. Осень упорно отказывалась уступать место неторопливой зиме, но, учитывая, что это место в буквальном смысле было самым волшебным в Британии, ещё оставалась надежда, что грядущее Рождество будет белым вне зависимости от капризов природы.

— Ну, — снова начал Гарри, — как я уже сказал, я понимаю твою точку зрения. Правда понимаю. Наверное, меня просто не настолько сильно беспокоит то, какими поверхностными могут быть Пэнси Паркинсон и Лаванда Браун или насколько некоторые люди одержимы подобными вещами. Ну да, всё это кажется довольно глупым, если задуматься. Но опять же, как и квиддич. Возможно, — и, пожалуйста, не убивай меня за то, что я сейчас скажу, — возможно, даже наше обучение здесь может показаться глупым с определённой точки зрения. Я имею в виду, единственное, что имеет значение, — это то, что ты как личность думаешь обо всём этом, верно? Что бы ты ни делал, только ты сам определяешь, насколько это значимо и важно, даже если это никого больше не волнует. И даже если найдется тысяча недостойных варваров, оскверняющих твоё занятие своими ограниченными умами.

Гермиона скривилась от столь недвусмысленного намёка на себя. Надув губы в притворной обиде, она попыталась скрыть улыбку, но её карие глаза всё же сверкнули весельем. Гарри мимолетно взглянул на неё с озорной ухмылкой, затем продолжил более серьёзно:

— Я пытаюсь сказать, что… сами по себе это просто глупые танцы, верно? Люди напиваются, нелепо размахивают конечностями и пытаются обменяться телесными жидкостями. Не особо заманчиво, когда смотришь с такой точки зрения. Но, может, для кого-то это не так. Думаю, почти наверняка где-то в этом замке найдётся хотя бы пара человек, у которых есть кто-то, кто им искренне нравится и с кем они надеются хорошо провести время таким немного тривиальным, но всё же особенным образом. Ну, а что касается меня...

Он на мгновение замолчал, избегая её внимательного взгляда.

— Наверное, гипотетически я бы тоже мог представить обстоятельства, при которых всё это потенциально могло бы стать… ну, во всяком случае, терпимым. Или приятным. А может быть, даже запоминающимся. — Он снова сделал паузу, откашлялся и добавил: — Гипотетически, разумеется.

Когда звук его голоса затих, наступила тишина, которая ощущалась особенно остро из-за и без того приглушённой атмосферы библиотеки и их довольно уединённого расположения в ней.

— Ясно, — наконец произнесла Гермиона тихим голосом, аккуратно поправляя стопку книг на потёртой столешнице. Внезапная, хоть и едва уловимая, перемена в её поведении немного встревожила Гарри.

— Я что-то не так сказал? — поспешно спросил он.

Несмотря на то, что она больше не смотрела прямо на него, он всё ещё мог различить намёк на улыбку в уголках её губ, отчего мгновенно почувствовал облегчение.

— Нет-нет. Всё в порядке, — заверила она его. — Я просто удивлена, только и всего.

— Удивлена? — переспросил Гарри не без собственного удивления. — Чем именно?

— Просто я не знала, как ты относишься к подобным вещам, — объяснила Гермиона. — И теперь, когда я об этом задумалась, я понимаю, что, вероятно, причина в том, что мы почти никогда не обсуждаем такие вещи.

— К-какие вещи? — спросил он без малейшего признака понимания на лице.

— Ну, знаешь. Такие, — ответила она, раздражённо взмахнув руками, хотя трудно было сказать, было ли её раздражение направлено исключительно на него. — Межличностные. Свидания, отношения, Святочные балы. То, о чём мы говорили последние пять минут.

— Ах, эти вещи, — пробормотал он.

Они синхронно кивнули головами, плотно сжав губы, каждый из них смотрел куда угодно, только не в сторону собеседника, и по мере того, как проходили секунды, Гарри начал чувствовать, что окружающая их созерцательная тишина медленно, но верно превращается в своего социально неловкого собрата.

— И кто же она? — внезапно выпалила Гермиона, тем самым превратив возникшую неловкость в полное замешательство со стороны Гарри.

— А? — выдал он в манере человека, которого только что вырвали из какого-то более или менее приятного сна и спрашивают, что такое квадратный корень из четырёх. Проблема заключалась не в сложности требуемого вычисления, а в том, что он даже не осознал, о чём его вообще спрашивают, поскольку всё ещё не понимал, почему он больше не на космическом корабле, сражающемся с клингонами.

— Девушка, которая у тебя на уме, — попыталась помочь ему Гермиона, но, когда растерянность, написанная на его лице, никуда не исчезла, продолжила: — Судя по тому, что ты только что говорил, я могу предположить, что у тебя есть кто-то конкретный на уме, потому что, насколько я помню, всего пару недель назад ты всерьёз рассматривал возможность побега за пределы страны только для того, чтобы избежать надвигающейся катастрофы Святочного бала. И я уж точно не помню искренних речей о том, что особенные люди могут сделать обычные события очень запоминающимися.

— Я… я не говорил «очень», — самым очевидным образом ухватился Гарри за пресловутую соломинку. — Я сказал «может быть».

От взгляда, которым наградила его Гермиона, его жалкая соломинка хрустнула между пальцами ещё до того, как он смог по-настоящему за неё ухватиться, что было весьма прискорбно, так как поначалу она казалась такой хорошей соломинкой.

— Да ладно тебе, — подтолкнула его Гермиона. — Ты же знаешь, что я никому не расскажу твой секрет. Я вообще довольно редко с кем-то разговариваю. Кто та счастливая девушка, на которую нацелился Гарри Поттер?

— Я не… нет, я не имел в виду… я вовсе не… — беспомощно пролепетал Гарри нечто невразумительное, невольно принимая защитную позу. Но затем он посмотрел на подругу, и ему показалось, что на её лице мелькнула тень разочарования. Он тяжело вздохнул и, снова пожав плечами, произнёс… что-то.

— Чух…

— Чо? Чо Чанг? — мгновенно интерпретировала Гермиона этот неразборчивый набор звуков, а затем поспешно продолжила: — Ну конечно, сколько здесь других Чо? Конечно Чо Чанг. Хотя имя довольно странное, тебе не кажется? Я почти уверена, что Чо на самом деле японское имя, в то время как Чанг — фамилия, наиболее распространенная в странах континентальной Азии, таких как Китай или, может, Тайланд. В любом случае она кажется довольно милой девушкой, и я почти уверена, что видела, как она не раз бросала на тебя взгляд, хотя то же самое можно сказать о большей части женского населения этой школы и, возможно, даже о некоторых мальчиках. То же самое можно было сказать и о Гилдерое Локхарте, насколько я помню, хотя я очень, очень надеюсь, что он смотрел в твою сторону по совершенно другим причинам. Думаешь, он до сих пор в Мунго?

Быстрое моргание глаз Гарри было единственным видимым симптомом того, что его мозг только что скрутили в нечто, поразительно похожее на пуделя из длинного воздушного шарика. Слышимым симптомом были звуки, секундой позже вырвавшиеся из его рта. Казалось, его губы двигались сами по себе, произнося что-то очень похожее на: «Япа-япатай?»

— Ох, ты только посмотри, сколько времени! — воскликнула Гермиона, взглянув на часы. — Ты же опоздаешь на ваш товарищеский матч с Седриком, которого ты так ждал. Тебе лучше сейчас поторопиться. Иди. Оставь это. Я сама всё соберу.

Его взгляд проследил за движением её рук, беспорядочно указывавших на книги и пергаменты, разбросанные по столу, и совершенно случайно его зелёные глаза нашли шоколадно-карие, и на одну бесконечно долгую секунду они пребывали в ловушке зрительного контакта, опасно приблизившись к тому, чтобы понять что-то невысказанное и неосязаемое. Но в следующий миг они оба одновременно отвели глаза, и неизвестность осталась неизвестностью.

— Ты… ты уверена? — с заминкой спросил Гарри.

— Конечно, — быстро ответила она. — В любом случае я, наверное, ещё немного почитаю. А ты иди, отвлеклись немного. Я же знаю, как тебе не хватает квиддича в этом году.

— Ага, — сказал Гарри, рассеянно проводя пальцами по лбу. — Ладно. — Он довольно резко встал, затем бросил мимолётный взгляд на то немногое, что мог различить на её спрятанном за кудрями лице. — Ну… увидимся позже. Да?

Он увидел, как она кивнула. Её губы изогнулись в лёгкой полуулыбке, а взгляд на мгновение метнулся к нему, избегая глаз.

— Повеселись там хорошенько, — пожелала она ему напряжённым голосом.

Он неохотно покинул нишу и пошёл по проходу в тени стеллажей. Только дойдя до конца, он обернулся, чтобы бросить последний взгляд на подругу. Гермиона неподвижно сидела на своём месте, прижав стиснутый кулачок к губам; её глаза безучастно смотрели в пространство. По какой-то необъяснимой причине этот образ оставил неизгладимый отпечаток в его беспокойном и противоречивом сердце.

Уход за магическими существами был одним из тех особенных уроков, которые уже оставили Гарри множество незабываемых воспоминаний: полёт над чистой и ровной гладью озера на спине величественного гиппогрифа; Драко Малфой, получающий заслуженную расплату за своё обычное высокомерие; восторженное волнение Хагрида по поводу его новых обязанностей учителя. К сожалению, всё это произошло на их самом первом уроке более года назад, и после того инцидента с Клювокрылом и Малфоем, который — благодаря драматическому таланту Драко и политическому влиянию его отца — чуть не стоил гиппогрифу жизни, а Хагриду — должности учителя, ранимый полувеликан так и не восстановил свою уверенность в собственных преподавательских способностях, и по занимательности этот урок отныне был сравним с уровнем живого уголка в детском саду.

Так что когда Гарри впервые увидел странные пушистые клубки шерсти, которые Хагрид достал из маленькой, но прочной деревянной коробки под взглядами двух дюжин пар горящих предвкушением глаз, он мысленно приготовился к очередному до одури скучному уроку и очень постарался не присоединиться к многочисленным вздохам лёгкого разочарования, всколыхнувшим воздух. Не то чтобы он ожидал, что Хагрид выпустит на них Ирландского Дуллахана, учитывая довольно досадную привычку безголового всадника использовать человеческий позвоночник в качестве хлыста, но иногда он ловил себя на том, что жалеет, что его большой друг, похоже, забыл о существовании целого ряда потенциально интересных промежуточных звеньев между маньяком-убийцей на лошади и таким вот волшебным эквивалентом хомяка.

— Дык вот… эти маленькие штучки называются… э-э-э… — неуклюже начал свою обязательную вступительную речь Хагрид, после чего почесал густую растительность на щеках и задумчиво посмотрел на три дрожащих клубка меха в своей массивной ладони. — У них есть какое-то сложное латинское название из книжки… но хоть так, хоть эдак, разницы особой нет, так что я обычно просто зову их пушистиками.

Затем он строго посмотрел на своих учеников и предостерегающе добавил:

— Но не шибко расслабляйтесь. Они с виду безобидные, но могут быть мерзкими маленькими засранцами, если вы сделаете что-то, что им не по нутру. У них зубы, как булавки. Очень маленькие, но очень острые булавки. Кожу человека проткнут на раз. А у магглов почему-то на них аллергия. Видеть-то они их не видят, но ежели вы встретите маггла, чихающего в лесу, вполне возможно, что рядом такой вот пушистик. Особенность их в том, что они очень чувствительны ко всякого рода магии, и они, э-э… они… Гермиона, не подсобишь?

Гермиона быстро выпрямилась.

— Magimus Versicapillus, или клубкопух, как известно, перенимает определённые свойства любого источника магической энергии, с которым находится в непосредственной близости или, в идеале, в прямом контакте, — с готовностью и здоровой долей энтузиазма пришла на помощь учителю Гермиона. — Если указанный источник — живой организм, то это могут быть определённые физические характеристики, а также настроение и различные поведенческие особенности. Versicapillus, по всей видимости, поглощает магическую энергию и преобразует её в тепло, которое впоследствии щедро излучает в окружающее пространство. Точный механизм этих отличительных способностей ещё не полностью изучен и остаётся предметом дальнейших исследований.

— Ага, — кивнул Хагрид, глядя на Гермиону с довольной и благодарной улыбкой. — Вот как-то так.

С этими словами он скинул один из трёх коричневых меховых комочков со своей ладони на гораздо меньшую ладонь Рона, который смотрел на маленькое существо с чем-то похожим на летаргический скептицизм. Несколько мгновений ничего не происходило, потом пушистый мех зверька начал менять цвет, постепенно превращаясь из тёмно-коричневого, преобладавшего в густой бороде Хагрида, в фирменный ярко-рыжий, украшавший голову долговязого Уизли, который теперь держал грызуна на своей бледной ладони.

— Вау, — бесцветно заметил Рон.

— Да-да, — с готовностью согласился Хагрид, совершенно не обращая внимания на сарказм рыжего. — А теперь никаких вредных мыслей, иначе этот мерзавец устроит тебе весёлую жизнь.

— Ну, — пробормотал Рон, — пока это не окажется очередной взрослый мужик, несколько лет проспавший в моей постели, я не буду особо беспокоиться.

Его уши слились с цветом его волос, когда он понял, что только три человека из присутствующих в курсе, о чём он на самом деле говорит, и что оставшиеся двадцать только что получили веские основания серьёзно сомневаться в его сексуальной ориентации или, возможно, в его здравом уме. Что в любом случае было последним, в чём он нуждался за пару недель до Святочного бала.

Хагрид тактично выбрал этот момент, чтобы прокашляться со звуком, больше похожим на раскат грома, чем на что-либо, что могло бы быть произведено обычным человеческим горлом.

— Итак, — пробасил он затем, — подходите все сюда, и я выдам каждому по магикус… ворсикус… Эм, да. Уверен, вы все оцените их тепло в такую погоду. И не забывайте делать заметки об их изменениях, поведении и всё такое. Ваша задача — внимательно их изучить.

Полчаса спустя Невилл спросил, что он должен записать, если всё, что делал его клубкопух, — это съёжился и дрожал от страха, нервно оглядывая зловещий мир вокруг. Двум ярким серебристо-белокурым пушистикам в руках Драко Малфоя потребовалось меньше пяти минут, чтобы начать войну после безрезультатных попыток установить превосходство, то есть забраться как можно выше, чтобы смотреть на другого сверху вниз. Заметив, что Малфой принимает ставки от своих одноклассников-слизеринцев на то, кто из двоих выживет в смертельной схватке, Хагрид остановил сражение и оставил Малфою для изучения только одного зверька, который в самом скором времени — к нескрываемому отвращению наблюдателя — свернулся в позу эмбриона и тихонько захныкал.

Подопечные двух малфоевских лакеев едва ли выглядели лучше. Маленький грызун Крэбба только и делал, что ел, и в кратчайшие сроки стал настолько неприлично тучным, что в конце концов потерял способность стоять на своих четырёх крошечных лапках, не говоря уже о том, чтобы ходить, и, как следствие, беспомощно перекатывался с одной пухлой ладони на другую. Пушистое интеллектуальное отражение Гойла тем временем с виду вообще ни на что не было способно, и Хагриду пришлось в прямом смысле спасать ему жизнь, когда окончательно одуревший зверёк, казалось, забыл как дышать и чуть не умер от глупости.

Волшебные мыши Симуса Финнигана развили в себе способность взрывать свои маленькие кусочки пищи, что привело к изрядному беспорядку. Пушистик в руках Лаванды Браун каким-то образом умудрился отрастить длинные белокурые локоны и всем своим видом напоминал безнадёжно тщеславную принцессу. Зверёк даже отказался от пищи, чтобы ненароком не испортить свой внешний вид, на что вздыхающая Лаванда взирала с блаженным восторгом человека, совершенно невосприимчивого к глупостям подлинного размышления. Рядом с ней сидела Парвати Патил. К сожалению, два её пушистика сумели перенять её довольно сильную мусофобию и теперь отчаянно боялись друг друга и, по сути, самих себя.

Тем временем Гарри, Рон и Гермиона сидели на большом старом пне с отброшенными за ненадобностью перьями и пергаментами у ног и пушистыми предметами их более или менее сосредоточенного изучения в руках. Если даже энтузиазм Гермионы угас прежде, чем задание было полностью выполнено, можно было с уверенностью сказать, что что-то в образовательной программе Хогвартса основательно прогнило.

— Что именно я должен здесь наблюдать? — пожаловался усталый Рон, вяло рассматривая двух довольно флегматично выглядящих рыжих грызунов в своей руке. — Они ничего не делают. Они просто лежат там со своим нелепым мехом. Кажется, они стали немного длиннее, так что теперь они меньше похожи на маленькие волосатые квоффлы и больше — на странные четвероногие яйца. Но они ничего не делают, просто дрыхнут.

Он не заметил ни молчаливый обмен взглядами между двумя своими соседями, ни их в меру успешно подавленные улыбки.

— А если предложить еды? — спросила Гермиона с ноткой невинности в голосе.

— А у тебя есть? — оживился Рон. — С завтрака прошло почти два часа. Я умираю с голоду!

— Не тебе, — с упрёком возразила Гермиона и бросила ему маленький кожаный мешочек. — Им!

— А-а, — явно разочарованно протянул Рон.

Пока их друг с сомнением рассматривал содержимое мешочка, Гарри и Гермиона переключили внимание на своих собственных клубкопухов во всей их умеренно захватывающей красе. Зверёк Гарри перенял не только чёрный, как вороново крыло, цвет его волос, но и гораздо менее терпимую особенность — неукротимую лохматость. Очкам взяться было неоткуда, а поскольку густой мех покрывал абсолютно всё тело пушистика, кроме двух чёрных глаз-бусинок и четырёх лап, было невозможно сказать, имелся ли у него шрам на лбу, если у этой бесхвостой шарообразной мыши вообще можно было найти лоб как таковой. На самом деле они больше походили на исключительно толстых хомяков.

Клубкопух Гермионы был ожидаемо коричневого цвета и, бесспорно, самым активным из всех четырёх особей в руках троих друзей. Он с неумолимым любопытством и бескомпромиссным упорством исследовал бесконечное пространство конечностей Гермионы, так что ей постоянно приходилось подставлять и поворачивать руки, чтобы не дать нетерпеливому исследователю потерять опору в его неуёмной жажде открытий. С неосознанной ловкостью проделывая эти манипуляции более получаса, Гермиона начала откровенно уставать, испытывая неудовлетворение довольно скудными результатами.

Её недовольство постепенно переросло в скрытое негодование, когда она заметила, что этот недохомяк, якобы перенявший некоторые из её черт, казалось, был неспособен осознать, что он покрыл всю возможную область исследования уже несколько раз и больше изучать тут было попросту нечего, отчего его дальнейшие усилия выглядели не только излишними, но и пугающе идиотскими. И то, что чёрный клубкопух Гарри продолжал наблюдать за бесполезной активностью её собственного грызуна с выражением, которое можно было интерпретировать только как жалостливо-сочувствующее, нисколько не уменьшало её растущего разочарования.

— А ничего так, вкусно, — прервал наблюдения друзей голос Рона, и их головы синхронно повернулись к рыжему, который, глубоко зарывшись рукой в мешочек, пережёвывал что-то хрустящее и совершенно неоспоримое в своём происхождении. Когда Рон в конце концов осознал на себе их недоверчивые взгляды и одинаково неодобрительные выражения лиц, он, защищаясь, ссутулил плечи. — Что?

— Фу, — лаконично выразила своё мнение Гермиона.

— Серьёзно? — скривился Гарри.

Когда Рон начал оправдываться, говоря что-то о хлопьях, сухофруктах и свежих кулинарных открытиях, они оба снова обратили внимание на двух волшебных грызунов в своих руках и молча дырявили их взглядом пару минут.

— Ну, — сказал Гарри в какой-то момент, — по крайней мере, твоя хоть что-то делает. Если это возможно, я бы сказал, что мой выглядит немного депрессивным.

Некоторое время Гермиона незаметно наблюдала за другом и его несколько безучастным грызуном.

— Лучше быть депрессивным, чем глупым, — в конце концов вздохнула она, слегка приподняв руки в сторону Гарри, чтобы продемонстрировать, как её собственный пушистик по-прежнему неутомимо бежит в одном и том же направлении. Гарри оглянулся и улыбнулся.

— Я вовсе не считаю, что она глупая, — высказал он своё мнение. — Скорее… безмерно страстная, движимая неутолимой жаждой правды и знаний. Совсем как одна моя знакомая.

У этой «знакомой» внезапно возникли определённые трудности с поддержанием естественного цвета лица.

— Это очень… лестная, но, боюсь, ошибочная оценка, — сказала она, продолжая двигать руками, чтобы подставить опору под нетерпеливые лапки малыша.

Как раз в тот момент, когда Гарри собирался что-то сказать в ответ, его опередил голос другого человека.

— Прошу прощения, — произнёс он с сильным восточноевропейским акцентом, и Гарри с Гермионой, подняв глаза, увидели, что прямо перед ними стоит не кто иной, как Виктор Крам, который время от времени посещал занятия вместе со слизеринцами, хотя Гарри не совсем понимал, зачем ему уроки четвёртого курса. — Я не хотел мешать, — продолжил Виктор, тщательно и с усердием выговаривая каждое слово, — но если это возможно, я бы хотел поговорить с тобой.

— Э-э, конечно, — несколько озадаченно ответил Гарри, когда понял, что Виктор смотрит именно на него. До сих пор он едва обменялся двумя фразами с чемпионом Дурмстранга и восходящей мировой звездой квиддича.

Далее последовала неловкая пауза, когда каждый, казалось, ожидал чего-то от другого, но, видимо, эти ожидания не совпадали друг с другом. Только Рон ничего ни от кого не ожидал, он просто сидел и смотрел на Крама круглыми как блюдца глазами, как будто молодой болгарин был ангелом, спустившимся с небес на земную твердь. Можно было с уверенностью сказать, что он всё ещё не совсем привык к тому, что его кумир ходит среди простых смертных.

— Может быть… немного отойдём? — запинаясь, спросил Крам, искоса взглянув в сторону Рона. Стоя на земле, болгарин казался таким неуверенным в себе, каким никогда не бывал, с умопомрачительной скоростью летая высоко над квиддичным полем.

Гарри быстро моргнул несколько раз, прежде чем понял суть просьбы.

— Конечно, — поспешно согласился он и тут же вскочил на ноги. — Не присмотришь за моим печальным другом? — спросил он Гермиону, и когда та с улыбкой кивнула, осторожно опустил своего клубкопуха в руки подруги, поблагодарил её и нерешительно пошёл в наобум выбранном направлении.

— Гермиона, — попрощался Виктор Крам с почтительным поклоном, взятым откуда-то из глубин веков. Жест вежливости был настолько старомодным, что казался почти окаменелостью. Затем он повернулся, чтобы последовать за Гарри, оставив Гермиону снова бороться с температурой лица. Этот день быстро превращался для неё в один из самых странных дней в году, а учитывая, что прошло всего несколько месяцев с тех пор, как она использовала Маховик Времени, чтобы спасти от казни две жизни, это действительно о чём-то говорило.

Гарри и Виктор тем временем отошли на несколько шагов от остальной части класса и остановились вне пределов слышимости, хотя от некоторых любопытных, а то и подозрительных взглядов это расстояние спасти не могло.

— Сначала я поговорил с мистером Хагридом, — сообщил ему Виктор, вызвав лёгкое замешательство в сознании Гарри неожиданным упоминанием полувеликана, да ещё и с приставкой «мистер», — и я не отниму много твоего времени, я надеюсь.

— О, всё в порядке, — небрежно заверил его Гарри. — Мы там вовсе не изобретаем колесо.

Тонкие губы Виктора скривились в подобии улыбки, и Гарри невольно подумал, что этому обычно сдержанному молодому человеку улыбка даётся не так легко, как полёт. Вдали от квиддичного поля он всегда казался каким-то мрачным и отстранённым от окружающих, даже — или особенно — когда находился в самом центре их внимания, что, учитывая его славу, было не самым редким явлением.

— Итак, — начал Виктор, — я хотел задать тебе вопрос.

Гарри медленно кивнул в ответ, затем ещё раз, уже быстрее, и сказал: «Хорошо», побуждая его продолжить. Виктор приоткрыл рот, как будто хотел что-то сказать, но прервал попытку, прежде чем с его языка сорвался хоть какой-то звук.

— Прошу прощения, — наконец повторил он. — Для меня это немного сложно. И из-за языка тоже. На языке моей матери это было бы гораздо проще. Для меня. Не для тебя, я думаю.

— Извини, мой болгарский немного хромает, — хмыкнул Гарри. — Хотя твой английский совсем не плох. Честно.

— Да, возможно… — неуверенно ответил Виктор, — возможно, я знаю нужные слова, потому что часто их вижу и стараюсь каждый день немного учиться, чтобы не отставать от Гермионы, но даже так я могу лишь надеяться, что не буду грубым. Я не знаю, как быть очень вежливым на вашем языке и в вашей стране.

Гарри не смог полностью подавить смешок и понадеялся, что Виктор не воспримет это неправильно.

— Я не уверен, что кто-либо из местных жителей со времен викторианской эпохи был более вежлив, чем ты сейчас, — сказал он ему хоть и в шутку, но вполне искренно. — Я серьёзно. Просто задай свой вопрос, о чём бы он ни был.

— Хорошо. Я постараюсь, — сказал Виктор, а затем воспользовался ещё одной паузой, чтобы собраться с мыслями и с духом. Глубокий вдох прохладного декабрьского воздуха, похоже, значительно помог ему в этом. — Я пришёл сюда, чтобы спросить тебя… боюсь, это очень личный вопрос. Я не хочу… вмешиваться? Я не знаю, приемлемо ли для меня спрашивать тебя об этом, но мои намерения хорошие, и если это неприемлемо, пожалуйста, просто скажи мне.

Гарри снова кивнул, чтобы подтолкнуть его продолжить, хотя и не без нетерпения. Вся эта ситуация по уровню нагнетания атмосферы медленно, но верно достигала уровня фильма Хичкока. К счастью, Гарри сейчас не был в душе, что, вероятно, было бы немного неловко в нынешних обстоятельствах.

— Ты… — попытался сформулировать Виктор, затем покачал головой и начал снова: — Я хотел спросить, есть ли что-нибудь между тобой и Гермионой Грейнджер?

Совершенно неожиданный характер вопроса откровенно сбил Гарри с толку. Он не мог сказать, чего именно ожидал от болгарина. Может, вопроса о турнире или о квиддиче — хотя с чего ради Виктору Краму спрашивать его о квиддиче? — но то, что он услышал, определённо не входило в его короткий мысленный список.

— Ч-что между?.. — невольно выразил он своё замешательство в том виде, в каком оно пребывало в его сконфуженном мозгу. — В смысле… вместе ли мы?

— Ну, то есть, конечно, вы всё время вместе, — поспешно уточнил Виктор в запоздалой попытке избежать какого-либо недопонимания, — но я хотел узнать про… э-э, точную природу этого, да? Потому что, должен признаться, мне это не совсем ясно.

— О, — сказал Гарри. — Ты имеешь в виду… состоим ли мы в отношениях. Как пара.

— Да, — с кивком подтвердил Виктор. — Я не знаю, известно тебе или нет, но я провёл немного времени с Гермионой с тех пор, как приехал сюда. Совсем немного, изредка. Но должен сказать, она много говорит о тебе. Упоминает тебя в самых разных темах. И я подумал, что, возможно… ну, знаешь… это не просто так?

Гарри поправил очки, как будто это могло помочь ему яснее видеть вещи в своей голове.

— Понятно, — выдал он наиболее уместную реплику, хотя его туманный взгляд не особо ей соответствовал. — А её ты когда-нибудь об этом спрашивал?

— Конечно, — откровенно признался Виктор. — Надеюсь, не так неуклюже, как сейчас.

Несколько нервная улыбка мелькнула на странно напряжённом лице Гарри.

— И, э-э, что… что она тебе сказала? — спросил он и поспешно добавил: — Если ты не против ответить на мой вопрос.

— Она… — начал Виктор с нерешительностью человека, пытающегося разобраться в собственных мыслях, — она сказала, что вы лучшие друзья и всё такое. Но меня всё ещё смущает… я не уверен, слышал ли я когда-нибудь, чтобы кто-то так говорил о друге. Много.

Гарри почувствовал, что где-то в его мозгу снова образовался узел, как будто плотина боролась с бурным потоком реки. Он испытывал сильнейшую — и, бесспорно, крайне неуместную — потребность расспросить Виктора подробнее о том, что именно говорила о нём Гермиона, но в то же время отлично сознавал, что не стоит забывать о чувстве такта и манерах.

— В любом случае, — непреднамеренно вмешался Виктор во внутреннюю борьбу Гарри с гидродинамикой, — я хотел поговорить с тобой лично. Чтобы услышать, что ты сам думаешь об этом. О ней, я имею в виду.

— Так, — ответил Гарри, кивая головой. — Но зачем?

На самом деле он предполагал, что уже имеет достаточно хорошее представление о том, к чему идёт этот разговор, но что-то упорно мешало ему принять разумные доводы и прямо ответить на вопрос Виктора, это «что-то» упорно заставляло его цепляться за слабую и наивную надежду, что его подозрения окажутся необоснованными.

— Пожалуйста, пойми меня правильно, — прямо-таки умолял его Виктор. — Я ни в коем случае не хотел проявлять неуважение. Наоборот. — Он на мгновение замолчал, запустив руку в свои густые чёрные волосы, и пару секунд задумчиво смотрел в землю. — Как я уже сказал, — продолжил он в конце концов, — я немного узнал Гермиону за последние пару недель. Не так, как ты, конечно, но немного. Достаточно, чтобы испытывать… восхищение ею, да? И поэтому я хотел попросить её оказать мне честь и позволить быть её партнёром на Святочном балу. Но я бы никогда не стал мешать тому, что было до меня, понимаешь?

Помимо общего чувства замешательства, Гарри обнаружил, что больше всего его занимает мысль о том, что Виктор Крам неотвратимо приближался к такому уровню вежливости, который сам Гарри в принципе не считал возможным, и к его и без того тревожной степени замешательства добавилось какое-то странное чувство, больше всего похожее на гнев, происхождение которого он совсем не понимал.

— Итак? — снова прервал его бесцельные размышления голос Виктора. — Я ничему не помешаю, если подойду к Гермионе с таким вопросом?

Гарри почувствовал, как глубокий вздох вырвался из его лёгких ещё до того, как смог его сдержать. Ему оставалось лишь надеяться, что это не создаст у Виктора неправильного впечатления, каково бы оно ни было. Поскольку его тело продолжало действовать само по себе, он почувствовал, как голова двигается из стороны в сторону, а рот автоматически открывается, чтобы произнести слово, наиболее соответствующее непрошеным движениям тела.

— Нет, — его голос звучал глухо и отстранённо. — Всё… всё так, как она тебе сказала. Мы друзья. Очень хорошие друзья. — Он сделал паузу, его блуждающий взгляд нашёл её. Она сидела на пне, скрестив ноги, красно-золотой шарф прикрывал кончик её носа, а внимание было целиком сосредоточено на содержимом её рук. — Лучшие, — услышал он чей-то голос, как будто издалека. Он даже не был уверен, не прозвучал ли этот голос исключительно в его голове.

— Она особенная, — заметил Виктор, когда его глаза проследили за взглядом Гарри. Тот издал какой-то согласный звук, ничего большего в этот момент его сдавленное горло воспроизвести не могло. — Когда ты говоришь о ком-то умном, добром и красивом, ты обычно говоришь о нескольких разных людях, да? И все же… вот она.

— Да, — сказал Гарри едва слышно. — Вот она.

Странная дрожь, не совсем объяснимая зимним холодом, пробежала по его телу с головы до ног, и он почувствовал, как что-то внутри груди сжимается, почти до боли, и тяжело давит на сердце.

— Тогда я спрошу её? — прозвучал в ушах Гарри голос Виктора, резко восстанавливая его связь с внешним миром. — Это будет хорошо?

— Да, — подтвердил Гарри в оцепенении, которого, как он надеялся, Виктор не заметит. — Да, конечно.

В этот момент Гермиона подняла голову и на мгновение встретилась с ним взглядом, и то, что готово было уже отступить внутри него, снова содрогнулось и бросилось вперёд, и он услышал свой собственный голос.

— Но есть одна проблема, о которой я только что вспомнил, — сказал он без каких-либо усилий. Та лёгкость, с которой он произнёс следующие слова, в конечном счете тяжёлым грузом ляжет на его совесть. — Боюсь, она уже приглашена.

Очевидное разочарование, тенью пробежавшее по лицу Виктора и мгновенно прогнавшее блеск из его глубоко посаженных глазах, вызвало у Гарри болезненное чувство вины.

— Уже? — Какое-то мгновение Виктор пытался подобрать слова, и на этот раз заминка не имела ничего общего с трудностями чужеродного языка, на котором он пытался выразить свою мысль. — Я… я совсем не удивлён. По многим причинам. Я просто надеялся… Я надеялся, что не опоздал и у меня есть хотя бы шанс. Я хотел спросить её вчера, но Каркаров настоял на строгом режиме моих тренировок, и к тому времени, когда я закончил, было уже слишком поздно. На самом деле я хотел спросить её уже несколько недель, с тех пор как объявили про бал, но не был уверен. Не в том, что хочу её пригласить, а…

Он закончил чем-то, что, как подозревал Гарри, было болгарским ругательством, и замолчал. Несколько мгновений наступившей тишины Гарри провёл, слушая безжалостный внутренний гвалт самообвинений. Неспособный что-либо сказать, он отвёл глаза от страданий, которые сам же и причинил.

— По правде говоря, теперь я предпочёл бы и вовсе не идти на бал, — наконец прервал тишину голос Виктора. — Я ни на секунду не задумывался о том, чтобы пригласить кого-нибудь, кроме неё. Если честно, я даже не смотрел ни на кого другого.

Виктор тяжело вздохнул и снова замолчал, а Гарри тем временем поймал себя на том, что всерьёз обдумывает, что произойдёт, если гипотетический несовершеннолетний волшебник, вообще не обученный аппарации, спонтанно попытается сделать именно это; могут ли последствия этого предприятия быть потенциально фатальными для гипотетического несовершеннолетнего волшебника; а также — самое главное — можно ли эти последствия считать приемлемыми при определённых обстоятельствах.

— Что ж, — Виктор непреднамеренно опередил любое окончательное заключение, к которому мог бы прийти Гарри в своих нездоровых размышлениях, — тогда, я думаю, мне следует уйти. Я могу только надеяться, что тот парень, с которым Гермиона согласилась… подожди, это не тот мальчик Уизли?

— Что? — встрепенулся Гарри в мгновенном замешательстве, которое никак не пересекалось с другим, общим замешательством, в котором он уже пребывал. — О, нет-нет. Только не он. Это было бы то ещё шоу. Резня бензопилой в Хогвартсе… В живых останется только один…

— Ну да, — неуверенно сказал Виктор, качнув головой. По всей видимости, он был не слишком хорошо знаком с маггловским кинематографом. — В таком случае я могу только надеяться, что кто бы это ни был… а кто это, можно узнать?

— Это, э-э… тот парень, — ляпнул Гарри, судорожно придумывая на ходу очередную ложь. В последние дни это уже становилось дурной привычкой. — С… э-э, Равенкло? Да, я не думаю, что ты его знаешь. Это… э-э-э… Дэвид… Копперфилд?

Виктор неопределённо кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Тогда я надеюсь, что этот Дэвид Копперфилд знает, как ему повезло. — Он бросил последний мучительно тоскливый взгляд в сторону Гермионы, которая теперь стояла рядом с Хагридом, затем его тёмные глаза на мгновение скользнули по лицу Гарри. — Спасибо, что уделил мне время, Гарри, — тихо сказал он печальным голосом и с этими словами отвернулся и пошёл прочь по узкой тропинке, которая вилась вверх по склону холма обратно к замку.

И впервые за этот день Гарри полностью осознал, насколько стало холодно.

* * *

Ближе к восьми часам вечера лучшим, что он мог сказать о прошедшем дне, было то, что, как и любой другой день, он в конце концов заканчивался. Хотя после его неожиданно знаменательной утренней встречи с Виктором Крамом больше не произошло никаких примечательных инцидентов, которые ещё больше снизили бы его мнение о себе и серьёзно омрачили бы его взгляд на жизнь в целом, день от этого никак не улучшился. Гарри Поттер чувствовал себя откровенно несчастным. Всё казалось каким-то неправильным, искажённым в том или ином смысле, и те немногие оставшиеся вещи, которые не казались совсем неправильными, также не казались и совершенно правильными. Увы, — конечно, он не мог этого знать, но в принципе должен был ожидать — худшее было ещё впереди.

Итак, когда Гарри неохотно подошёл к зловещей двери в классную комнату, назначенную для проведения эксклюзивного урока танцев — только для чемпионов турнира — под строгим и дотошным руководством профессора МакГонагалл, он сделал это с таким тяжёлым сердцем, что мог только надеяться, что это не обременит его ноги.

Он стоял прямо перед закрытой дверью, его рука упорно отказывалась тянуться к ручке, а выматывающая внутренняя борьба и не думала прекращаться. Через некоторое время его мысли так далеко ушли от насущного вопроса, что он проклинал не только тот роковой октябрьский день, когда этот чёртов кубок выплюнул его имя, но и тот гораздо более далёкий день, когда эти дурацкие совы начали бомбардировать дом номер 4 по Тисовой улице этими дурацкими письмами с приглашениями в это дурацкое место, где его заставляли выходить на этот дурацкий танцпол… К счастью, в этот момент внешний голос резко остановил эту тревожную цепочку отчаянных мыслей.

— Не можешь выбрать между катастрофой на танцполе за этой дверью и девятичасовым Хогвартс-экспрессом?

Слегка вздрогнув, Гарри обернулся и увидел Седрика Диггори, который стоял прямо за ним, глубоко засунув руки в карманы брюк. Судя по всему, он стоял так уже некоторое время.

— А есть девятичасовой Хогвартс-экспресс? — с надеждой спросил Гарри.

— Нет, боюсь, я только что это выдумал, — ответил Седрик с сочувственной улыбкой. — Извини.

— Чёрт, — выругался Гарри себе под нос.

И снова уставился на металлическую изящно украшенную ручку, в то время как Седрик лениво покачивался с носков на пятки. Внезапно осознав неловкость ситуации, Гарри бросил косой взгляд на настоящего чемпиона Хогвартса, как он предпочитал называть его в уме, и нервно попытался изобразить улыбку. К добру или к худу, но это побудило Седрика заговорить.

— Итак, раз уж мы тут стоим, — сказал он, — я хотел кое о чём с тобой поговорить. Есть у меня одно соображение. Так, просто мысль.

Гарри, у которого за последние пару дней быстро развилось особое чутьё на такие вот вполне невинно начинающиеся разговоры — наряду с аллергией на них, — сразу напрягся от дурного предчувствия. Седрик же, не обратив внимания на его тревожную реакцию, невозмутимо продолжил:

— Дело в том, что я недавно разговаривал с Гермионой, и…

— Чёрт, да вы издеваетесь! — взорвался Гарри, ярко визуализируя своё отчаяние вскинутыми в воздух руками. — И ты тоже? Это что, какой-то заговор? Розыгрыш? Вы сговорились разыграть меня, да? Наверняка тут не обошлось без Фреда с Джорджем! Меня показывают по телевизору? Хотя бы покажи мне, где чёртовы камеры, чтобы я мог сохранить хоть часть своего достоинства и помахать в объектив, ради Мерлина!

Когда Седрик слегка отшатнулся с неуверенной улыбкой и совершенно озадаченным выражением на лице, Гарри — всё ещё тяжело дыша от накрывшего его приступа паранойи — в конце концов обнаружил запоздалое присутствие трезвого ума, заставившего его усомниться в собственной адекватности. В конце концов, самое раздражающее свойство взгляда на свершившееся прошлое заключается в том, что он делает взгляд на возможное будущее гораздо более привлекательным.

— Итак… говорить с Гермионой была плохая идея, потому что… — попытался сделать вывод Седрик.

— Потому что Дэвид Копперфилд уже это сделал, — присоединился к обмену репликами третий голос, и Гарри с Седриком одновременно повернули головы, чтобы увидеть подошедшего к ним Виктора Крама.

— Прости? — сказал сбитый с толку Седрик вместо положенного приветствия. — Кто сделал что?

— Дэвид Копперфилд, — ответил Виктор, бросив мимолётный взгляд на Гарри, который, несмотря на то, что и так уступал в габаритах обоим собеседникам, почему-то почувствовал, что сжимается ещё больше. — Мальчик, с которым Гермиона согласилась пойти на бал.

— Кто? — спросил Седрик с искренним недоумением. — Я не знаю никакого Дэвида Копперфилда. — Уже говоря эту фразу, он заметил какое-то лихорадочное движение на периферии зрения. Он на мгновение сосредоточился на нём, не поворачивая головы, и совершенно сбитый с толку всем происходящим, даже не стал задаваться вопросом, почему Гарри оказался чуть позади Виктора и сейчас яростно и умоляюще кивал головой. Без долгих размышлений Седрик добавил: — За исключением того, что в Гриффиндоре, конечно.

Кивки мгновенно превратились в ещё более выразительное мотание головой, и, бросив ещё один косой взгляд, Седрик пробормотал:

— То есть Хаффл… Равенпафф! Кло! Равенкло, конечно. Дэвид Копперфилд, да. Отличный игрок в квиддич. Тебе как-нибудь стоит посмотреть, как он играет.

Ещё одно покачивание головой с поджатыми губами и плотно закрытыми глазами. Никогда не было хорошим знаком.

— Или нет, — быстро поправился Седрик. — Не так уж он и хорош. Пустая трата времени. Вот почему мы никогда не приглашаем его на наши дружеские матчи. Он такой, ну… понимаешь? — Седрик пренебрежительно махнул рукой в попытке спасти то, что ещё можно было спасти.

Единственным видимым проявлением эмоций на впечатляюще невозмутимом лице Виктора было лёгкое подёргивание одной из его густых тёмных бровей, когда он слегка повернул голову, чтобы посмотреть на Гарри, который был очень занят тем, что по какой-то причине пытался дотянуть прядь своих чёрных волос до переносицы.

— Что ж, — сказал чемпион Дурмстранга, снова повернувшись к Седрику, — всё, на что я надеюсь, это что он хороший человек и будет относиться к Гермионе с уважением, которого она заслуживает.

— О, я сомневаюсь, что он выживет, если этого не сделает, — оптимистично ответил Седрик. — Но я уверен, что он это сделает. Он отличный парень. — Бросив ещё один незаметный взгляд в сторону Гарри, Седрик обнаружил, что тот морщится и пожимает плечами. — Нормальный. Ничем особо не выделяется.

— Но вполне приличный, — вмешался Гарри, чтобы предотвратить дальнейшие противоречия.

— Именно, — с готовностью согласился Седрик. — Он всегда такой… ну, помнишь, как в тот раз?

— Ага, в этом весь Дэвид, — дополнил Гарри, который уже почти видел перед своим мысленным взором их воображаемого друга именно таким, каким бы он ни был.

Как раз в этот момент, заставив троих молодых людей слегка вздрогнуть, дверь позади них широко распахнулась, и профессор МакГонагалл смерила всех троих строгим взглядом, её ноздри раздувались, а глаза опасно мерцали.

— Джентльмены вообще собирались присоединиться к нам сегодня вечером? — поинтересовалась она ледяным тоном, и всем троим было совершенно ясно, что её вопрос был просто замаскированным приказом. — Мы ждём.

Профессор резко повернулась на каблуках и удалилась обратно в классную комнату. Виктор первым молча последовал за ней, невольно позволив Гарри и Седрику собраться с мыслями. Когда каждый из них сделал по паре глубоких вдохов, они наконец тоже сдвинулись с места, и как только они это сделали, Седрик наклонился к Гарри и украдкой спросил:

— Что за чушь я только что нёс Виктору Краму?

На что Гарри, испытывавший сильное желание побиться головой об стену, тихо ответил:

— Я всё объясню в письме, которое пришлю тебе из Микронезии.

* * *

Почти три бесконечных часа спустя, пережив — хотя и с трудом — то мучительно неловкое испытание, которое другие именовали уроком танцев, Гарри подходил к портрету Полной Дамы совершенно разбитым как эмоционально, так и физически. То, что последние два дня, и этот в частности, сотворили с его мозгом, строгая муштра профессора МакГонагалл и пара новых танцевальных туфель сомнительного удобства сделали с ногами.

Когда полусонная Полная Дама спросила у него пароль, он устало пробормотал: «Amantes amentes» — и понял, что забыл, что это вообще значит, но к тому времени, когда он добрался до другой стороны портретного проёма и вошёл в гостиную, уже благополучно забыл, что о чём-то забыл.

Его встретил мягкий рассеянный свет и приятная тишина. Быстро окинув взглядом комнату, Гарри увидел горстку студентов старших курсов, сидящих в разных уголках гостиной, да пару семикурсников, прижавшихся друг к другу на одном из широких подоконников и явно не желающих расходится по отдельным спальням. Но глаза Гарри искали что-то другое и совершенно конкретное и, точно зная, где искать, быстро нашли.

Она сидела на своём обычном месте в мягком кресле у камина, скрестив под собой ноги и завернувшись в красный шерстяной плед. На коленях у неё лежала объёмистая книга, которая была единственным объектом её внимания. При виде этой до боли знакомой картины, вместо того чтобы сразу направить его к кровати, как того требовал практически каждый мускул в его теле, усталые ноги понесли Гарри к свободному креслу прямо напротив Гермионы. Оказавшись там, он рухнул в него всем весом своего совершенно измученного тела и позволил глазам закрыться в полном изнеможении.

— Я всё, — лаконично изложил он свою жизнь.

— Слишком много танцев для одного дня? — донёсся до него голос Гермионы, и он мог с уверенностью сказать, что она улыбалась. Он приоткрыл один глаз и взглянул на неё.

— Много? — недоверчиво переспросил он. — Да я уже не надеялся, что выберусь оттуда живым.

Услышав её хихиканье, он невольно улыбнулся и неожиданно осознал, что даже лицевые мышцы болели от долгого напряжения. Как, ради всего святого, ему удалось задействовать их во всех этих танцевальных выкрутасах?

— Что ж, я рада, что профессор МакГонагалл всё же проявила милосердие, — сказала Гермиона, и Гарри услышал, как она с громким хлопком закрыла свою довольно увесистую книгу. Он открыл оба глаза и посмотрел на неё.

— Я не хотел мешать, — серьёзно сказал он. — Тебе не нужно прерывать чтение только потому, что я выбрал это кресло в качестве своего последнего пристанища.

Она склонила голову набок и, прищурившись, посмотрела на него.

— Хватит уже этих нездоровых шуток, — сказала она с оттенком серьёзности, чуть смягченной улыбкой, на что он, снова закрыв глаза, лишь слабо приподнял лежавшие на подлокотниках руки в качестве молчаливого извинения.

— Неужели всё было так плохо? — спросила она через пару секунд тишины, нарушаемой лишь шёпотом пламени в камине и слабым потрескиванием поленьев.

— Скажем так, если неизбежное столкновение между Волдемортом и Мальчиком-который-пережил-сегодняшний-день сведётся к эпическому танцевальному конкурсу… мы все в заднице.

Гермиона попыталась подавить вырвавшийся у неё смешок, когда заметила, что двое других студентов, остававшихся в гостиной, начали подозрительно на них поглядывать после произнесения имени того, кого нельзя называть по очевидно надуманным и суеверным, но абсолютно неоспоримым причинам.

— Может, в таком случае тебе стоит попросить помощи у Невилла? — предложила она, понизив голос.

— О, вот он точно размажет этого самопровозглашённого Тёмного Лорда по танцполу, — согласился Гарри, после чего задумчиво добавил: — Может, попросить его занять моё место на Святочном балу? Можно было бы сварить ещё Оборотного зелья. Так что мне понадобится твоя помощь, чтобы заставить Невилла помочь мне.

Его самоуничижение стремительно приближалось к беспрецедентному уровню, на что Гермиона только закатила глаза и чуть покачала головой.

— Ты справишься, — уверенно заявила она, но, судя по выражению его лица, вряд ли хоть сколько-нибудь убедила. — А что остальные? У них получалось намного лучше?

— Ну конечно, давай немного покрутим нож, чтобы освежить рану, — шутливо простонал Гарри. — Если бы не Виктор, я бы чувствовал себя младенцем среди богов. Пока Флёр и Седрик кружились с Роджером и Чо, как будто сама гравитация над ними не властна, мы с Виктором топтались с этими оживлёнными манекенами в качестве партнёрш, и меня совсем не радует, что я так и не смог определиться, было ли это хуже, чем танцевать с другим человеком, или лучше.

— Ох, — сочувственно вздохнула заметно погрустневшая Гермиона. — Так вот почему ты весь день был таким хмурым?

— Что? — озадаченно переспросил Гарри. — Мой манекен на самом деле был не так уж плох! Во всяком случае, танцевала она гораздо лучше меня и в целом оказалась удивительно приятной компанией, хочу заметить. Я даже подумываю о том, чтобы попросить её стать моей парой на балу. Конечно, она кажется немного деревянной, но вряд ли мне откажет.

Гермиона скорчила рожицу в ответ, не обратив внимания на то, что он, очевидно, совершенно не понял, о чём она говорила.

— Я говорила о Чо и Седрике, — объяснила ему Гермиона немного нетерпеливо. К счастью, она не смотрела на него в тот момент, когда его глаза расширились в просветлении, чтобы должным образом оценить, насколько неожиданной для него оказалась эта мысль.

— А, да, конечно, — поспешно согласился он. — Я, э-э… сильно расстроился, да. Просто старался об этом не думать.

Немного поколебавшись, Гермиона всё-таки спросила:

— И ты узнал это, когда спросил её, или?..

— Нет, до этого не дошло, — с напускной беспечностью ответил Гарри. — Мне показалось, им хорошо вместе. Я имею в виду Чо и Седрика. Так что, наверное, так даже лучше. По крайней мере, для них. Хуже для меня, конечно, но в целом… хорошо. А как насчёт тебя, кстати?

— Что насчёт меня? — немного настороженно спросила Гермиона, рассеянно теребя бахрому своего пледа.

— Ну, — осторожно сказал он, — твоя позиция по этому поводу… осталась прежней?

— Я пропустила что-то, что должно было каким-то образом изменить мою позицию?

— Нет конечно, — быстро отступил Гарри. — Но… ты не думала над моими словами? Неужели на самом деле нет никого, кто бы мог её изменить?

Её тело тут же приняло оборонительную позу.

— Чего я не вижу, так это актуальности подобного вопроса, — бросила она немного раздражённо, — поскольку меня всё равно никто не думает приглашать.

Несмотря на странное неприятное напряжение, которое он снова почувствовал в грудной клетке, Гарри каким-то образом сумел сказать:

— Я точно знаю, что это неправда. — Он сглотнул, чтобы побороть спазм в горле, затем добавил: — Кроме того, до Рождества ещё две недели. Кто-нибудь обязательно пригласит тебя.

— Неважно, — отмахнулась от его слов Гермиона, подозревая, что он сказал это лишь для того, чтобы утешить её, хоть и из самых лучших побуждений. Она поднялась с кресла, аккуратно сложила плед и, повернувшись спиной к Гарри, добавила: — Я всё равно не пойду на этот бал.

Взгляд, который бросил на неё Гарри, когда она вновь повернулась к нему через несколько секунд, почти заставил Гермиону раскаиваться в своих словах.

— Это просто не для меня, Гарри, — произнесла она извиняющимся тоном. — Ты хоть можешь представить меня в платье? Честное слово! Я бы чувствовала себя как рыба, которую вытащили из воды. И не надо меня жалеть! Меня это вполне устраивает. Я не хочу задыхаться в чуждой среде. Большое спасибо, но я предпочитаю оставаться в своей стихии. В конце концов, это мой дом, место, где я могу оставаться самой собой.

Гарри медленно кивнул в ответ, отвёл глаза и уставился на свои руки, сложенные на животе. Его немая и странно нечитаемая реакция озадачила Гермиону и заставила её почувствовать себя немного неловко, как будто её судили за то, что она не соответствовала чьим-то ожиданиям, что было последним чувством, которое она когда-либо испытывала в присутствии Гарри.

— Ладно, — неуверенно проговорила она, крепко прижимая к груди книгу и плед, — я пойду спать. Надеюсь, ты не слишком расстроился из-за Чо, и… В море много рыбы, да? Разве не так люди обычно говорят друг другу в подобных ситуациях? Мне ли не знать, раз уж это моя стихия и всё такое. Так что… да.

Когда она слегка откашлялась, Гарри посмотрел на неё и улыбнулся. Это далось ему намного легче, чем он опасался, и какой бы слабой ни была эта улыбка, она была искренней.

— Спокойной ночи, — тихо пожелал он ей, и Гермиона ответила ему тем же. После секундного колебания она повернулась и направилась прямо к лестнице, ведущей в спальни девочек, и вскоре скрылась из виду, быстро преодолев несколько ступенек и ни разу не оглянувшись.

Как только она ушла, Гарри ещё глубже погрузился в мягкую обивку, почти желая, чтобы кресло поглотило его целиком и заставило всех забыть о его существовании. В конце концов, правильное количество чемпионов в Турнире Трёх Волшебников именно три, а не четыре. С внезапной ясностью — и досадой — он осознал, что за всё время, проведённое в школе терпсихорейских пыток МакГонагалл, он по крайней мере не вспоминал обо всех тех горестях, что снова чёрной тенью вернулись к нему сейчас. Только, в отличие от реальной тени, эта не исчезнет вместе со светом.

Но кое-что всё-таки изменилось. Теперь ко всему бардаку в его голове добавился ещё и образ Гермионы в платье.

Если кто-то смотрит на тарелку с картофельным пюре дольше, чем требуется, чтобы его съесть, это вряд ли можно посчитать признаком хорошего психического здоровья, и вывод этот будет в высшей степени обоснован, поскольку та несчастная линия рода Homo, которая когда-то имела стойкую привычку смотреть на свою еду, а не потреблять её, давно вымерла по самым естественным причинам.

В этот мрачный декабрьский день Гарри сидел за столом Гриффиндора, смотрел на бледное пятно пюре перед собой, с двумя поджаренными сосисками сверху, и видел физическое проявление самой сути жизни: нечто неприятно бесформенное и отталкивающее, приемлемое лишь тогда, когда на самом деле голоден. А голоден он не был.

Прошло три дня с той неожиданно судьбоносной встречи с Виктором Крамом, когда он превратился из человека, исказившего правду из лучших, хоть и, возможно, ошибочных побуждений, в откровенного лжеца, которому уже не было никаких оправданий. Три дня он прокручивал тот разговор снова и снова в своём измученном уме, притворяясь прежним Гарри перед своими ничего не подозревающими друзьями. Три дня он продолжал поддерживать ложь из страха и трусости и ненавидел себя всё больше с каждой секундой.

Он обнаружил, что вырыть себе могилу на удивление легко. Тут главное пройти ту поворотную точку, в которой у тебя ещё есть последняя возможность подумать, а в идеале и изменить своё мнение, а дальше остаётся только один путь — вниз. Что касается Гарри, то он чувствовал, что вот-вот докопается до Терракотовой армии⁽¹⁾, которой и суждено стать его погребальной камерой.

Увы, его раскопки были чисто метафорическими, и на самом деле в этот пятничный полдень он сидел в Большом зале между двумя своими лучшими друзьями в окружении пары сотен до отвращения жизнерадостных студентов, которые совершенно ничего не знали о его несчастье. У них даже не хватало порядочности притвориться, что это не так.

Когда посреди этой пучины отчаяния он вдруг почувствовал твёрдое прикосновение руки к своему левому плечу, то от неожиданности чуть не свалился со скамьи.

— Сосиска, сосиска… — драматично произнёс безошибочно узнаваемый голос Фреда, и другая рука легла на правое плечо Гарри, когда голос Джорджа продолжил:

— …кто пойдёт со мной на бал?

Гарри слегка раздражённо вздохнул, но, по крайней мере, оторвал взгляд от тарелки, чтобы взглянуть на небо в отчаянной надежде на столь желанное, сколь и несбыточное космическое вмешательство.

— Оставьте его в покое, — благородно бросился на защиту друга Рон, но тут же испортил всё впечатление плутоватой ухмылкой. — Так трагически трудно принять решение, когда у тебя столько вариантов.

— Бедняга, — жалостливо согласился Джордж, качая склонённой головой.

— О да, звучит как настоящая пытка, — добавил Фред, ободряюще похлопывая Гарри по спине.

— А что наш дорогой младший братец? — с озорным блеском в глазах переключил внимание Джордж. — Если Гарри страдает от излишнего количества вариантов, то тебе должно быть гораздо легче, чем ему. Не хочешь поделиться успехами?

— Ой, отвалите, а? — огрызнулся Рон даже с большим раздражением, чем до того Гарри. Он уже покончил со своими сосисками и пюре, и ему не терпелось добраться до десерта. — Я всё ещё работаю над этим, ясно? Кроме того, в прошлый раз, когда я проверял, у вас тоже ещё не было пары. Только болтать и горазды.

— Неужели? — небрежно отозвался Фред. — Тогда почему я собираюсь зажигать на танцполе с Анджелиной, а?

Лицо Рона тревожно вытянулось.

— Ты… ты идёшь с ней? Ты её пригласил? И она сказала «да»? Правда?

— Вот чёрт! — ответил Фред, подняв указательный палец в воздух. — Я же знал, что пропустил что-то важное. Секундочку. — Он посмотрел на противоположную сторону стола, туда, где сидели Анджелина с Алисией. — Эй, Анджелина! — Она резко обернулась. — Пойдёшь со мной на бал?

Она вопросительно выгнула бровь.

— Напомни, ты который из двоих?

— Фред, — ответил он. — Который умный, помнишь?

— Зато я красивый, — пробормотал Джордж.

Анджелина ещё секунду оценивающе смотрела на него, затем пожала плечами и сказала:

— Почему бы и нет? — и с яркой улыбкой возобновила беседу с Алисией, в то время как Фред повернулся к своему явно ошарашенному младшему брату.

— Готово, — сказал он. — А теперь просим нас извинить.

— Дела, знаете ли, — добавил Джордж.

— Счастливо оставаться! — сказали они в унисон и бодро пошли своей дорогой.

— Невероятно, — в оцепенении выдохнул Рон, рассеянно глядя в пространство с глупо разинутым ртом. Это бессмысленное выражение застыло на его лице почти на пять секунд. Затем его глаза снова сфокусировались, на этот раз на тарелке Гарри. Он поставил локоть на стол, подпёр ладошкой щёку, посмотрел на своего друга и спросил: — Так ты собираешься это есть или как?

— Тебе нужно поесть, — вмешалась Гермиона, ранее предпочитавшая оставаться в стороне. С другого фланга Гарри послышалось разочарованное ворчание. — Хоть немного, — добавила она. — Ты почти ничего не съел на завтрак. — С этими словами она закрыла книгу, которую читала — или делала вид, что читает — последние пару минут, и положила её на стол перед собой. Пристально посмотрев на Гарри, она обеспокоенно спросила: — Ты плохо себя чувствуешь?

— Просто не очень голоден, — с заметной задержкой ответил он, пожав плечами.

Прежде чем Гермиона смогла выразить сомнение, ясно написанное на её лице, её неосознанно опередил томно зевающий Рон.

— Скажи, разве в таких книгах не много танцев?

Взгляд Гермионы сначала переместился с Гарри на Рона, затем метнулся к книге, о которой шла речь. Она притянула её к себе, повернув лицевой стороной к груди.

— О, так ты знаком с трактатами об этикете?

— Ну, я что-то слышал об этикете, — невозмутимо ответил Рон, — и я почти уверен, что в этих книгах полно танцев.

— Независимо от обоснованности твоего утверждения, танцы в таких книгах далеко не главное, — сообщила ему Гермиона, вздёрнув нос.

— И всё-таки забавно, что ты читаешь книги, в которых так много танцев, — упрямо продолжил гнуть своё Рон, по привычке слепо бросаясь туда, куда не рискнул бы ступить ангел⁽²⁾, — учитывая, как ты всё это вроде как ненавидишь.

Гермиона сделала очень, очень глубокий вдох.

— Если ты подразумеваешь то, что, как я предполагаю, ты подразумеваешь, то, следуя той же логике, ты бы предположил, что я питаю тайное желание расчленять людей и подавать любовно приготовленные части их тел на ужин, если бы я читала «Молчание ягнят»?

Рон сузил глаза до щёлочек.

— Возможно, — протянул он с большим подозрением, на что даже Гермиона рассмеялась, так что на этот раз они разошлись миром.

— Что ещё за «Молчание ягнят», — с любопытством спросил Рон, — и какое отношение молчаливые ягнята имеют к расчленению и поеданию людей?

Всё ещё улыбаясь, Гермиона молча начала собирать свои вещи обратно в сумку.

— Это они расчленяют людей? — продолжил Рон. — Они жуткие, молчаливые ягнята-убийцы? Это вообще настоящая книга? Или ты меня разыгрываешь? «Молчание ягнят»? Да ладно! Наверняка это всего лишь какая-то глупая детская книжка, я прав?

— Я бы не рекомендовала читать эту книгу в качестве сказки на ночь, — ответила Гермиона с толикой веселья. Она уже собрала вещи и, судя по всему, была готова уйти. — Да, кстати, Гарри, сегодня у меня был довольно странный разговор с Кормаком Маклаггеном.

Независимо от того, как далеко от реальности пребывал Гарри в тот момент, его мгновенно то ли притянуло, то ли отбросило обратно в жёсткий материальный мир. Удар был такой силы, что он ощутил себя бесформенной раздавленной массой, похожей на так и не тронутое содержимое его тарелки.

— Я… я, я, я… — начал он декламировать алфавит эгоиста, хотя, к его чести, следует отметить, что на самом деле он отчаянно искал вторую букву, чтобы внести хоть какой-то смысл в своё заикающееся выступление.

— Чёрт возьми, Гарри! Расслабься, — попыталась успокоить его Гермиона, поначалу застигнутая врасплох его беспомощной реакцией. — Всё в порядке, правда. Я понимаю, что ты всего лишь хотел меня защитить, и хотя в данном случае это не было столь уж необходимо, тем не менее я ценю твою попытку избавить меня от этой конкретной неприятности. Правда.

Голосовой ответ, который Гарри намеревался дать, закончился довольно жалким, квакающим звуком. Он попытался прочистить горло, потянулся за своей чашкой чая, которая до сих пор так же оставалась нетронутой, сделал глоток, потом ещё глоток, и ещё, пока чашка не опустела. Рон и Гермиона с недоумением смотрели на него, затем обменялись озадаченными взглядами, когда он со звоном поставил чашку обратно на фарфоровое блюдце.

— Мх-м, — произнёс он, и никто точно не знал, что это значило, включая его самого.

Неудивительно, что между ними тремя повисло неловкое молчание.

— Между прочим, — заговорил Рон, — я понятия не имею, о чём это было. Снова.

— Судя по всему, Гарри сказал Кормаку Маклаггену, что я уже приглашена на Святочный бал, когда тот спросил его обо мне, — объяснила Гермиона, продолжая искоса наблюдать за странным поведением Гарри.

— Маклагген хотел пригласить тебя на бал? — ошарашенно переспросил Рон. — Маклагген?

Гермиона слишком хорошо знала об откровенной неприязни Рона к ходячему воплощению всего, что могло пойти не так с идеалами Гриффиндора, так что на этот раз у неё и мысли не возникло принять его комментарий на свой счёт.

— Сама в шоке, — призналась она, небрежно пожав плечами. — Это было второе, что меня смутило, после первоначального смущения от новости, что я якобы уже приглашена на бал, о чём и не подозревала. Я почти сожалею о том, что честно прояснила ситуацию, лучше бы я просто подтвердила это, чтобы не выслушивать, как он жалеет меня за то, что я упустила возможность сопровождать великолепного его на этот чёртов бал, потому что к этому времени он уже занят.

— Серьёзно? — недоверчиво переспросил Рон с нескрываемым отвращением.

— Угу, — кивнула Гермиона.

— Вот же высокомерный ведьмин сын!

— Так значит, — вклинился Гарри, который наконец уловил самое важное из их диалога, — ты не сказала бы «да» Кормаку? Даже если бы я не… вмешался?

— С чего ради мне это делать? — нахмурились Гермиона.

— В самом деле, приятель, — искренне согласился Рон. — Если и есть кто-то, кто мог бы хотя бы надеяться пошатнуть устои нашей затворницы, он должен быть полной противоположностью этому тупому придурку. Даже я это понимаю.

— О, и кто бы это мог быть? — с сомнением спросила Гермиона, впрочем не ожидая ответа.

— Ну, — сказал Рон, начисто проигнорировав риторический характер её вопроса, — наверное, кто-то больше похожий на Гарри. В идеале тот, кто уже знает, насколько ты сумасшедшая, и… что?

Заметив, что оба его друга уставились на него с почти одинаковым выражением ужаса на лицах, Рон запнулся. Его голубые глаза несколько раз метнулись взад и вперёд между их одинаково расширенными зелёными и карими.

— Да что? — повторил он. — Я сказал «похожий на Гарри», а не… ну… сам Гарри. Чёрт возьми, ребята, вы иногда бываете такими странными.

Качая головой, Рон поднялся со скамьи, что вывело Гарри и Гермиону из их поразительно симметричного оцепенения.

— Да, нам лучше поторопиться, — пролепетала Гермиона, поспешно развернувшись и ловко вскочив на ноги, — или мы опоздаем на урок.

— Как будто Бинс это заметит, — криво усмехнулся Рон.

— Мне хотелось бы думать, что он будет скучать по единственному ученику, который действительно работает на его уроке, — ответила Гермиона с гордо поднятым подбородком, направляясь к большой двустворчатой входной двери.

— По-моему, его вообще не колышет, работает кто-то на его уроке или нет, — заметил Рон, следуя прямо за ней.

Гарри же так и остался неподвижно сидеть на своём месте, безучастно глядя прямо сквозь деревянную столешницу. Когда с тех пор, как он в последний раз слышал голоса двух своих друзей, прошло несколько секунд, он вдруг понял, как тихо стало в опустевшем зале, и решительно моргнул, затем вдохнул столько воздуха, сколько позволяли лёгкие, надул щёки и шумно и продолжительно выдохнул. После чего встал, словно безвольная марионетка на изношенных веревочках, и, уставившись в пол, сделал несколько шагов, остановился, поднял голову, раздражённо покачал ею и ещё раз вздохнул.

— Извините, — уныло сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, — я ищу выход.

Он развернулся и побрёл в противоположном направлении — в том, которое на самом деле вело к двустворчатой двери Большого зала и, как следствие, Терракотовой армии.

* * *

Три часа спустя, когда все дневные занятия остались позади, он с болезненной уверенностью понял, что просто не может больше этого выносить. Каждый раз, когда Гермиона улыбалась ему, так естественно и невинно, что-то в его груди извивалось и корчилось. Каждый раз, когда их руки случайно соприкасались во время урока, это была пытка — словно удар электрического тока прямо в его измученную совесть. Каждый раз, когда она обращалась к нему, он чувствовал, что недостоин даже говорить с ней. Ну и, конечно, был ещё Рон, который весь день был просто раздражающим Роном.

Ещё с утра у него начала болеть голова, и к середине дня ему начало казаться, что что-то с завидной силой и упорством давит на внутреннюю часть его черепа. Он едва ли мог сказать, о чём бубнили профессора на прошедших за этот день занятиях. Каждый звук казался приглушённым, а дневной свет — каким-то тусклым и унылым. Он чувствовал, что между ним и внешним миром как будто опустилась плотная, невидимая завеса, которая с каждой минутой становилась всё тяжелее и тяжелее, давила, мешала дышать. И в то же время какое-то другое давление, противоположное, распирало его изнутри.

Когда профессор МакГонагалл наконец отпустила их на выходные, Гермиона куда-то убежала по своим делам, а они с Роном возвращались в гриффиндорскую башню, Гарри понял, что нужно что-то менять. Он продолжал копать и копать, но Китай на горизонте так и не появлялся, так что у него оставалось только два варианта: либо пойти и сдаться в Мунго, либо… сделать что-то другое. Что именно, он ещё решить не успел, как и определиться, какой из вариантов предпочтительнее, но, видимо, его мозг отчаялся дождаться от хозяина сознательной мысли и решил действовать напрямую. В какой-то момент, как раз когда они только ступили на одну из движущихся лестниц в центральной башне замка, после нескольких минут непрерывного жужжания Рона — а именно так для Гарри в тот день звучала человеческая речь, — он неожиданно для самого себя выпалил:

— У меня проблема, Рон.

Первым ответом, который он получил, помимо резкого прекращения жужжания, была довольно выразительно выгнутая бровь.

— Как у Дилана Энглвуда со второго курса? — спросил Рон. — Ходят слухи, что он сейчас в больничном крыле после попытки испробовать на себе Фаллос Максима.

— Нет, я… Что? — на мгновение потерял ход мыслей Гарри. — Фаллос Максима? Второй курс?

— Ну да, мальчик немного ранний, — ответил Рон, пожимая плечами. — Но при всей этой любви, которая буквально витает в воздухе, был только вопрос времени, когда она залетит кому-нибудь в штаны.

Гарри на мгновение уставился на него.

— Это вообще настоящее заклинание?

— А что? — хохотнул Рон. — Заинтересовался?

Гарри нахмурился, затем покачал головой, отбросив желание даже удостоить это ответом.

— Нет, у меня действительно проблема, — продолжил он с того места, на котором запнулся из-за нежданно поступившей информации о чужих гениталиях. Он вздохнул, опустил плечи и, не глядя на Рона, прямо заявил: — Я мудак, Рон.

— Круто, — озадачивающе небрежно бросил в ответ друг. — А я дурак. Мы должны открыть бизнес.

— Нет, я серьёзно, — нахмурился Гарри, глядя прямо на него. — Я бесхребетный и эгоистичный мерзавец, ясно? Я лживый, бессовестный мошенник. Я моральный урод без чести и достоинства.

— Ты не думал о карьере в политике? — слегка впечатлился Рон.

— Чёрт побери, Рон! — раздражённо рявкнул Гарри. — Я говорю совершенно серьёзно!

— Хорошо, — медленно ответил Рон, умиротворяюще подняв руки. — Тогда, может, ты наконец скажешь хоть что-нибудь, что можно было бы действительно воспринять всерьёз? Потому что иначе самой серьёзной новостью дня мне придётся считать беднягу Дилана с его Фаллосом Возможно-Не-Таким-Уж-Максима. Без обид.

— О, не беспокойся, я очень скоро попаду в заголовки газет и обеспечу всем желающим новость дня, — горько проворчал Гарри, — когда открою Святочный бал, танцуя с деревянным манекеном.

Рон выглядел совершенно сбитым с толку.

— Вот тут можно поподробнее?

Гарри ещё раз вздохнул и сокрушённо покачал головой.

— Я всё испортил.

Менее сбитым с толку Рон после такого объяснения выглядеть не стал.

— С манекеном?

— Со всем! — почти закричал Гарри, заставив Рона вздрогнуть и отпрянуть. — Я соврал не только Кормаку Маклаггену, Рон. Я соврал ещё и Виктору Краму! Я соврал всем вам. Возможно, и себе тоже, так или иначе. И Гермионе больше всего. Даже тебе. Прямо или косвенно, своим молчанием и притворством — да всеми возможными способами! И мне это надоело. И я не знаю, как это исправить. Мне кажется, я схожу с ума, я…

Тут Рон схватил Гарри за плечи и прервал потенциально бесконечный каскад ошеломляющих признаний друга.

— Так, погоди, успокойся, — сказал он и, как только убедился, что Гарри достаточно далёк от неминуемой угрозы гипервентиляции, продолжил: — Помнишь те давние времена, когда ты говорил вещи, которые действительно имели смысл? — Он дождался вопросительного взгляда Гарри. — Давай вернёмся туда.

— Да, мне и вправду сейчас не помешал бы Маховик Времени, — ответил Гарри и прерывисто выдохнул, когда Рон осторожно отпустил его плечи. — Помнишь, что Гермиона рассказывала тебе о Кормаке Маклаггене? О том, что я ему сказал? Я сказал Виктору то же самое. Ту же ложь.

Рон тщательно наморщил лоб.

— Напомни, что конкретно это было?

Гарри, терпение которого подходило к концу, раздражённо выдохнул.

— Что Гермиона уже приглашена на Святочный бал.

Это никак не повлияло на сморщенный лоб Рона.

— И зачем ты это сделал? — спросил он в полном непонимании. — Ты что, просто подходишь к случайным людям и рассказываешь им о том, что Гермиона приглашена на бал?

— Нет! Они сами ко мне подходят и почему-то об этом спрашивают, ясно?

— И Виктор Крам тоже?

— Да.

— Виктор Крам подходил к тебе, чтобы поговорить о Гермионе?

— Да?

— Виктор Крам хотел пригласить Гермиону на Святочный бал?

— Да!

— Виктор Крам?

— Чёрт возьми, да, Рон! — застонал Гарри, в отчаянии взмахнув руками. — Пожалуйста, только не говори мне, что ты его ревнуешь!

— По крайней мере, она привлекла его внимание, — смущённо пробормотал Рон, тихонько пнув одну из ступенек носком ботинка. То ли в ответ на его пинок, то ли просто по совпадению лестница, на которой они стояли, в этот самый момент дёрнулась и начала двигаться в одно из своих бесчисленных альтернативных положений. Рон и Гарри вынуждены были ухватиться за перила, когда вся внутренняя часть башни внезапно пришла в движение, которое смутило бы даже Маурица Корнелиса Эшера⁽³⁾.

— Я никогда не пойму, как кто-то мог подумать, что движущиеся лестницы — это разумная идея, — пожаловался крайне недовольный Гарри, повысив голос, чтобы быть услышанным среди скрипа и шороха дюжины плавающих лестниц.

— Разве их придумала не Ровена Равенкло? — вслух удивился Рон.

— Правда? — удивился в ответ Гарри. — Я думал, она была самой умной. Это похоже на плохой аттракцион в парке развлечений!

С очередным дребезжащим толчком лестница остановилась в своём новом положении.

— Значит, ты думал, что Гермиона приняла чьё-то приглашение на бал? — сказал Рон, как будто их вовсе не прерывали самодвижущиеся предметы интерьера.

— Что? — озадаченно переспросил Гарри. — Ты вообще слушаешь, что я пытаюсь тебе сказать? Я соврал. Намеренно. Сознательно. Было бы довольно трудно забыть, что Гермиона не принимала ничьих приглашений, когда она каждый раз напоминает мне, насколько ей претит сама идея бала.

— Значит, ты пытался помочь ей?

— Не совсем, — ответил Гарри с некоторой нерешительностью. — С Кормаком — да, возможно. Частично. Но с Виктором…

— Кстати, да, чем тебе не угодил Виктор Крам?

— Что?

— Ты думаешь, он недостоин или что-то в этом роде? — укоризненно спросил его Рон. — Он тебе не нравится? Тебе не кажется, что Гермионе — чёрт возьми, да кому угодно! — крупно повезёт, если он её пригласит?

— Я… я ничего такого не говорил, — защищаясь, ответил Гарри. — Серьёзно, Рон. Ты совершенно упускаешь из виду главное.

— Неужели? — набросился на него Рон. — Потому что с того места, где я стою, это выглядит так, как будто ты взъелся на Виктора Крама без всякой видимой причины. А таких причин нет и быть не может. Виктор Крам этого не заслуживает. Нелегко быть знаменитостью, понимаешь?

— Рон, ты…

Лестница снова дёрнулась под ними, и всё опять пришло в движение. Гарри и Рон пошатнулись и синхронно застонали. Пока Рон формулировал какое-то изощрённое ругательство, Гарри просто уронил голову на скрещённые на перилах руки.

Когда лестница с громким треском встала на место, вернувшись туда, где была до своего первого перемещения, Гарри медленно выпрямился и задумчиво посмотрел в пространство.

— Ты прав, — выдохнул он.

— Что? — спросил Рон, повернувшись к нему лицом и прервав на полуслове свою многоэтажную тираду с упоминанием всех основателей Хогвартса, их отцов, матерей и прочих причастных личностей.

— Ты прав, — повторил Гарри голосом не менее отстранённым, чем его взгляд.

— Ну да. Я прав, — с готовностью согласился Рон. — А в чём?

— Во всём, — ответил Гарри к большому удивлению Рона. — Почему я раньше этого не понял? Я же знал это с самого начала! Я понял это в тот же миг, как это сделал. И всё равно чего-то ждал, надеялся найти какое-то другое решение, которое было бы меньше похоже на прогулку к виселице. Но его нет. Пора посмотреть правде в глаза. Я должен ответить за то, что сделал. Это же так просто.

Ничего не понимающий Рон наблюдал за Гарри со всё возрастающей опаской, он начинал всерьёз беспокоиться за здравомыслие друга.

— Всё ясно как день, ведь так? — продолжил Гарри, но Рон не был уверен, что этот вопрос адресован ему. — Думать о правильных поступках — это одно, но делать их — совсем другое. — Тут он посмотрел на Рона, который не мог не заметить, что лицо его лучшего друга почему-то значительно просветлело по сравнению с тем, что было минуту назад. — Спасибо. Думаю, мне просто нужен был этот последний толчок, понимаешь? Теперь я не просто вижу выход, я наконец-то могу до него дотянуться!

— Э-э…

— Спасибо, Рон, — с энтузиазмом поблагодарил Гарри. — Мне нужно идти. Мне нужно сделать это прямо сейчас!

Он бросился вверх по лестнице, перепрыгивая сразу две ступеньки, и достиг вершины ещё до того, как оцепеневший Рон успел хотя бы моргнуть.

— Э-э… не за что? — неуверенно пробормотал он, после чего бесцельно добавил: — Эм, да…

Он ещё секунду постоял на месте, изо всех сил пытаясь понять, что только что произошло, после чего покачал головой, пожал плечами и наконец снова обрёл способность двигаться. Ему удалось подняться на четыре ступеньки, впереди оставались ещё пять, когда лестница внезапно заскрипела и снова дёрнулась. Чуть не потеряв равновесие, Рон выругался вслух и, когда ступени под ним медленно переместились в Мерлин знает каком направлении, с тяжёлым вздохом сдался своей судьбе.

* * *

Поспешно сменив форменную мантию на одежду, которая гораздо лучше подходила для всё более зимнего отдыха на открытом воздухе, Гарри выбежал из своей спальни, спустился по винтовой лестнице в малонаселённую общую гостиную и уверенным шагом принявшего решение человека направился к выходу. Всего в трёх шагах от портретного проёма он резко остановился, как будто на полном ходу врезался в невидимую стену.

— Гермиона! — воскликнул он, внезапно ощутив отчаянную нехватку воздуха. Все его дальнейшие возможные слова были подавлены в зародыше, когда её суровый взгляд остановился на нём. В тот же миг его сердце стремительно провалилось так глубоко, что Гарри почти ожидал услышать характерный шлепок о пол.

Пять напряжённых секунд она смотрела на него не говоря ни слова, пока Гарри отчаянно, но безуспешно пытался прочесть мрачное выражение её лица. Наконец она произнесла всего два слова, холодной сталью прорезавшие воздух. Явное неверие в её голосе едва маскировало скрытый гнев.

— Дэвид Копперфилд?

Звук этого имени обрушился на Гарри как жестокий удар в живот. Ни одно другое имя в его жизни никогда не звучало для него более зловеще.

— Я… я могу всё объяснить! — поспешно выпалил он в свою защиту, как только снова обрёл способность говорить. «И это будут твои последние слова, Гарри Поттер», — добавил противный голосок в его голове.

— Это должно быть чертовски хорошее объяснение, — прошипела она сквозь стиснутые зубы.

Ругающаяся Гермиона всегда была хорошим знаком, совсем как быстро отступающая с побережья вода после зловещего грохота земли. Хороший знак, что пора уносить ноги.

Собирался ли Гарри спасать свою жизнь или нет, но он совершенно не осознавал тех следующих нескольких секунд, которые прошли в тишине из-за его довольно несвоевременного ступора.

— Ну так что? — вернул его к прискорбной действительности нехарактерно холодный голос Гермионы. — Я жду.

— Прости, — поспешно сказал он и виновато опустил голову. Его плечи опустились вслед за головой, создавая впечатление, будто всё его тело сжалось и стало как-то меньше. — Мне очень, очень жаль, — печально добавил он, чувствуя досаду от недостаточности этих пустых слов для выражения того глубокого сожаления, которое он на самом деле испытывал.

— За что ты просишь прощения? — спросила Гермиона без каких либо эмоций.

— За всё, — пробормотал он, беспомощно пожав плечами.

— Хотелось бы немного конкретики, — едко сказала она. Резкость в её голосе выдавала растущее нетерпение. — Я даже не понимаю, что именно ты сделал, не говоря уже о том, почему. Мне решительно непонятно, какого чёрта ты говоришь людям, не носящим имя Кормак Маклагген, что я уже приглашена на этот чёртов бал, когда это не так, и зачем вообще ты выдумал такую невероятную чушь, как Дэвид чёртов Копперфилд в качестве пригласившего меня человека. Что, чёрт возьми, на тебя нашло?

Мгновение она пристально смотрела на него, уперев руки в бёдра и тяжело дыша. Постепенно что-то в выражении её лица стало меняться, но Гарри, чувствуя, что совершенно не заслуживает её сочувствия, не хотел, да и не мог этого видеть — он снова виновато опустил глаза.

— Для тебя это что, шутка? — уже гораздо тише спросила она, и впервые в её голосе послышались нотки обиды, которые для Гарри звучали гораздо хуже, чем гнев. — Ты решил надо мной так подшутить?

— Конечно нет! — ответил он с неожиданным пылом, резко вскинув голову, чтобы умоляюще встретить её взгляд. — Ничего подобного!

— Тогда объясни мне, что это такое!

— Это просто… — начал он, тоже повысив голос вслед за Гермионой, но внезапно осознал публичность их разговора и бросил короткий взгляд через плечо. Пара младшекурсников с нескрываемым любопытством нагло смотрели прямо на него из другого угла комнаты. Им потребовалось целых две секунды, чтобы перевести взгляд в другое место и изобразить на лице притворную невинность. Смелые — без сомнения, хитрые — едва ли, похоже они были отсортированы на подходящий факультет.

Чувствуя, как по лицу разливается тепло, Гарри с тихим стоном раздражения повернулся обратно к Гермионе.

— Это была просто глупая ошибка, понимаешь? — сказал он ей, намеренно приглушив голос.

— Что ещё за ошибка? — нетерпеливо оборвала она его, не дав продолжить. — Ты хочешь сказать, что случайно выдал одну и ту же нелепую ложь двум разным людям? Серьёзно?

— Я не говорил, что сделал это случайно, — возразил Гарри. — Я просто… не подумал. И, конечно, я не собирался превращать это в привычку. На самом деле я прямо сейчас шёл, чтобы всё исправить. — Она с сомнением посмотрела на него. — Честно! Когда ты меня поймала, я как раз собирался пойти и найти Виктора… Я собирался извиниться перед ним и сказать ему правду. Но, видимо, теперь уже для этого слишком поздно.

Поджав губы, она бросила на него ледяной взгляд.

— Ты имеешь в виду, слишком поздно, чтобы сохранить лицо?

Он шагнул к ней.

— Пожалуйста, Гермиона! Я знаю, что всё испортил, но я не такой человек, и ты это знаешь! По крайней мере… стараюсь таким не быть. Я не собирался действовать за твоей спиной и пытаться сделать вид, будто никогда не делал ничего плохого! — Он умоляюще посмотрел на неё, и на этот раз именно она в конце концов отвела глаза. С тяжёлым вздохом он продолжил: — Я просто имел в виду, что… ну, у меня сложилось впечатление, что вы с Виктором уже всё прояснили, так что всё, что мне остаётся сделать, это извиниться перед вами обоими и надеяться, что он ещё никого не пригласил.

— В последние дни мне с трудом удаётся что-либо прояснить, — неохотно сказала она после короткой паузы, и больше, чем слова, которые она произнесла, его насторожила внезапная перемена в интонации её голоса. Вся твердость в её тоне уступила место какой-то слабой уязвимости.

— Встреча прошла не совсем так, как ты себе представляешь, — сказала она, скрестив руки на груди и почти обхватив себя руками. — Именно я подошла к нему, так как не могла избавиться от ощущения, что он избегал меня всю эту неделю. Мы заранее договорились о прогулке по берегу озера в понедельник, но он почему-то отменил её. В письме, заметь. С тех пор он почти не разговаривал со мной и, казалось, едва замечал. И… ну, то, что он стал первым человеком в моей жизни, который вообще заметил меня в таком смысле, возможно, тоже внесло свою лепту в моё замешательство и последующее раздражение из-за внезапной перемены в его поведении.

— Я не понимала, что происходит, и спрашивала себя, сделала ли я что-то, чтобы оттолкнуть его, или он просто полностью потерял ко мне интерес? Возможно, он вспомнил, что при его славе и богатстве может выбрать гораздо более привлекательный вариант, чем я. Особенно в свете некоторых предстоящих публичных мероприятий. Поэтому я подошла и прямо спросила его об этом. О том, почему он изменил своё отношение ко мне. Без претензий или обиды. Я не хотела устраивать сцену или что-то в этом роде. Я только хотела понять… У меня так мало опыта в подобных вопросах, что я всё ещё не до конца уверена, является ли то, с чем я сталкиваюсь, именно тем, что я думаю. Так что последняя пара недель для меня была довольно… загадочная, если не сказать больше. Но я отвлеклась.

— Сначала он был явно застигнут врасплох, а затем как будто пристыжен. Он искренне извинился за своё поведение и, не глядя мне в глаза, сказал, что никогда не хотел меня обидеть и просто отошёл в сторону, узнав о некоем Дэвиде Копперфилде от моего друга Гарри. В тот момент я даже не успела как следует обдумать это странное заявление. Он сказал, что единственное, о чём он меня просит, — это дать ему некоторое время, чтобы смириться с тем, что я, очевидно, не отвечаю ему взаимностью, а потом поспешно извинился и ушёл.

— И впервые в жизни я почувствовала себя одной из героинь тех глупых романов, которые иногда люблю читать. Добрый и внимательный молодой человек по какой-то необъяснимой причине обратил на меня внимание. На меня, из всех людей! Я просто не могла до конца в это поверить, и на самом деле до сих пор не могу. Наверное, от такой, как я, это прозвучит неожиданно… Всегда такая умная, уверенная, я открыто насмехалась над теми поверхностными, сентиментальными вещами, которыми, кажется, так увлечены все вокруг. Но вот я впервые ощутила это на себе, и… это заставляло меня почувствовать себя… хорошо. В том смысле, с которым я раньше была знакома лишь через книжные образы, такие как Элизабет Беннет, Маргарет Хейл и Джейн Эйр. Просто… как девушка, понимаешь?

Она неуверенно выдохнула, отказываясь смотреть в его сторону, как и на протяжении всего своего эмоционального монолога. Казалось, всё её тело мелко подрагивало, как молодая осина в первую осень.

— Я знаю, что не имею права винить тебя за то, что ты поступил так, как считал правильным, после всего того, что я наговорила за последние две недели, — продолжила она с заметным усилием. — Я не могу винить тебя за то, что ты поверил мне на слово. За это я тебя не виню. Однако мне гораздо труднее не винить тебя за то, что ты отнял у меня возможность решать самой, за то, что своей мелкой ложью ты причинил так много боли, и за то, что так бессмысленно разрушил что-то хорошее и ценное. Это совсем не похоже на того Гарри, которого я знаю.

Её голос дрогнул и наконец затих. Молчание, последовавшее за её словами, было настолько всеобъемлющим, настолько полным, что даже заглушало мысли. Такого молчания между ними никогда прежде не было.

Гарри с трудом сглотнул, чувствуя, как что-то корчится у него в груди. Он поднял голову, чтобы посмотреть ей в лицо, и обнаружил, что её глаза блестят от слёз, которые гордость не позволяла ей пролить.

— Я не знаю, что сказать, — наконец заговорил он слабым и напряжённым голосом. — Я… я понятия не имел. О том, как ты… что ты чувствовала. Я не хотел, чтобы всё так получилось. Я не… — Он сердито фыркнул. — Мерлиновы подштанники! Есть ли в английском языке хоть что-то, что я мог бы сказать и что не прозвучало бы как избитая фраза?

Он сделал паузу, конечно не в ожидании ответа на этот конкретный вопрос. Его взгляд скользнул по её хрупкой фигуре: руки всё ещё скрещены на груди, плечи слегка ссутулены, лицо чуть отвёрнуто в сторону. Она молча смотрела в окно на далёкий горизонт, и мрачный дневной свет отражался в её блестящих тёмных глазах. Именно там, в глубине этих карих глаз, он наконец нашёл свою решимость.

— Я всё исправлю, — сказал он совершенно серьёзно, с каждым словом собирая себя в единое целое. — Я поговорю с Виктором, расскажу ему всё, и он поймёт. Уверен, что он поймёт. Я должен был сделать это раньше… нет, в первую очередь я вообще не должен был делать то, что сделал. Теперь я это знаю. Думаю, я знал это с самого начала. И я бы всё изменил, если бы мог, но что сделано, то сделано, и я… Мне очень жаль, Гермиона. Ты не представляешь, как мне жаль. Но я всё исправлю.

Она судорожно вздохнула, но так и не посмотрела на него. Его глаза на мгновение задержались на ней, словно в ожидании чего-то, хотя чего именно, он и сам не мог бы сказать.

— Я всё исправлю, — в конце концов повторил он и с этими словами проскользнул мимо неё, постаравшись не задеть.

1) Терракотовая армия является частью одной из наименее скромных погребальных камер в истории человечества, впервые обнаруженной в 1974 году в провинции Шэньси, Китай. Огромная армия терракотовых воинов должна была защищать Цинь Шихуанди, первого императора Китая, после его ухода в загробную жизнь. Ну, Цинь Шихуанди определённо ушёл, но ребята, которые должны были присматривать за ним, всё ещё здесь, так что...

Вернуться к тексту

2) «Дураки бросаются туда, куда боятся ступить ангелы» — это хорошо известная строка из произведения известного английского поэта Александра Поупа «Эссе о критике», впервые опубликованного в 1711 году.

Вернуться к тексту

3) Мауриц Корнелис Эшер — великий голландский художник XX века, который очень любил заставлять людей говорить: «Погодите, что?»

Вернуться к тексту

Прогулка по территории замка и вниз по склону холма к квиддичному полю была, пожалуй, одной из самых странных прогулок, которые Гарри когда-либо совершал, и, безусловно, самой неоднозначной. Конечно, направляясь на свой первый матч по квиддичу три года назад, он сильно нервничал, но при этом не испытывал ничего похожего на то внутреннее противоречие, с которым боролся сейчас. Он точно знал, куда ему нужно идти и что необходимо сделать, что придавало его шагу отчётливую уверенность и целеустремлённость, но в то же время какая-то его часть всё ещё трусливо стремилась повернуть назад, прочь от места назначения и поставленной цели.

И только яростная убеждённость в правильности того, что ему предстояло сделать, заставляла его упрямо идти вперёд, несмотря на собственные страхи. Он шёл, глубоко засунув руки в карманы пальто, дыхание вырывалось в холодный воздух клубами пара, а покрытые изморозью травинки мягко шуршали под его ботинками.

Вскоре Гарри обнаружил, что стоит на краю поля, глядя на мчащуюся высоко вверху фигуру, тёмным силуэтом выделяющуюся на фоне затянутого серыми облаками неба. Если издалека смелые воздушные манёвры Виктора Крама выглядели впечатляюще, то в непосредственной близости они казались просто сверхъестественными, невольно порождая сомнения в том, что существо, летящее на метле, является человеком.

При виде этой картины Гарри неожиданно задумался о том, насколько сильно отличается настоящий полёт от обычного умения не упасть с метлы. Он вдруг остро ощутил несовершенство собственных лётных навыков и поймал себя на мысли, что лучше бы ему впредь не использовать метлу ни для чего, кроме подметания пола, если он не хочет выставить себя дураком. Но в то же время он чувствовал, что никогда не устанет наблюдать за виртуозным полётом болгарина. Возможно, Гарри ещё оставался новичком в мире магических видов спорта, но он не мог даже представить, чтобы кто-либо когда-либо летал с более совершенным сочетанием лёгкости, грации и ловкости, чем этот человек. В его полёте не было ничего искусственного, каждое движение казалось абсолютно правильным и естественным на каком-то примитивном, инстинктивном уровне. Это было чистое явление природы, как гром, ветер и дождь, — нечто, не поддающееся контролю. Но по какой-то причине всё это сейчас никак не улушало настроения Гарри.

Он не мог бы сказать, как долго стоял там в молчаливом восхищении. Рядом не было никого, кто мог бы напомнить ему о его цели, так что было довольно легко потерять счёт времени. В какой-то момент Виктор спустился чуть ниже и остановился, паря в воздухе. Гарри показалось, что болгарин смотрит прямо на него, поэтому он немного нерешительно поднял руку и неловко помахал.

С задержкой не более чем в секунду Виктор вошёл в крутое пике прямо в сторону Гарри, что могло выглядеть как попытка самоубийства или убийства для любого стороннего наблюдателя, в том числе для Гарри, который и являлся потенциальной жертвой в случае второго варианта. Будь это не Виктор Крам, Гарри, возможно, даже подумал бы сдвинуться с места, но болгарский ас, как и следовало ожидать, прервал своё дерзкое падение в паре метров от земли. Подтянув рукоятку своей «Молнии» к самой груди и уперев ноги в стремена, он перешёл в какое-то наклонное, почти горизонтальное положение в воздухе, прежде чем использовать оставшийся импульс для ловкого, с подворотом, прыжка с метлы на землю прямо перед Гарри, при этом «Молния» оказалась благополучно зажата в его левой руке.

Гарри очень хотелось бы сказать, что Крам рисуется, но, к сожалению, это был просто его способ приземления. Однако, учитывая, что как только его ноги коснулись земли, Виктор каким-то странным образом снова стал походить на своё неуклюжее двуногое «я», было удивительно легко не обижаться на него за рутинную лёгкость, с которой он только что проделал то, что для простых смертных было надёжным способом встретить собственную смерть.

— Гарри, — поприветствовал его Виктор, явно удивлённый его появлением, и, дождавшись ответного приветствия, дружелюбно спросил, кивнув в небо: — Не хочешь присоединиться? Ветры сегодня фантастические.

— Спасибо, — отказался Гарри, подняв руки, — но я думаю, что за последние пару дней я достаточно выставил себя дураком, чтобы продержаться какое-то время.

На лице Виктора приступило явное замешательство.

— Что ты имеешь в виду?

— Скажем так, — попытался объяснить Гарри, — после наблюдения за тем, как летаешь ты, я чувствую себя немного глупо при мысли о том, что когда-то думал, что полёт — это то, в чём я действительно хорош.

— Не говори так, — ответил Виктор, нахмурив брови. — Это просто смешно. Ты отличный лётчик, Гарри.

— Ну да, «U2» тоже делает неплохую музыку, — заметил Гарри, — но я искренне надеюсь, что этот парень, Боно, не считает себя Моцартом.

— И всё же было бы обидно, если бы какая-нибудь хорошая группа перестала играть свою музыку только потому, что до них жил Моцарт, да?

Гарри надул щёки, а затем несколько неохотно признал:

— Да, наверное.

— Когда ты впервые сел на метлу? — спросил Виктор после некоторого размышления.

— Чуть больше трёх лет назад, — ответил Гарри немного задумчиво, со слабой улыбкой вспоминая ошеломляющий прилив возбуждения, который испытал в тот момент. — В мой первый год в Хогвартсе. До этого я даже не знал, что летающие мётлы вообще существуют в реальной жизни.

— Я летал на метле ещё до того, как научился ходить, — сказал ему Виктор. — По крайней мере, так говорит моя мать. И ходить у меня никогда не получалось так же хорошо, как летать, — так мне постоянно говорит мой отец.

Он улыбнулся самой искренней улыбкой, которую Гарри когда-либо видел на его лице, и Гарри был удивлён, как сильно это изменило его суровые черты. В конце концов, возможно, каждое лицо действительно создано для своей, уникальной улыбки, надо лишь найти для неё причину.

— И это единственное различие между тобой и мной, которое стоит упоминания, — добавил Виктор. — Время. Практика. Э-э… — он сделал вращательное движение пальцем, — повторение! Кроме того, квиддич — это практически единственное, о чём мне нужно беспокоиться, у тебя же, судя по тому, что я слышал, всё несколько сложнее, да? Ты можешь стать великим игроком, если будешь продолжать этим заниматься. И в последний раз, когда я проверял, английская сборная остро в них нуждалась.

Они оба непринуждённо рассмеялись. Гарри потребовалась пара секунд, чтобы осознать полную новизну такого общения с Виктором, и только тогда он внезапно и очень неудобно вспомнил первоначальную причину, по которой сюда пришёл. Не желая погружаться в потенциально неловкое молчание, Гарри прочистил горло и собрался с духом.

— На самом деле, — начал он как можно увереннее, — я пришёл сюда не для того, чтобы говорить с тобой о квиддиче.

Виктор посмотрел на него в безмолвном ожидании, и Гарри продолжил, хотя и поначалу немного неуклюже:

— Ну, то есть я определённо предпочёл бы и дальше болтать о квиддиче, о твоей семье и… и прочих… более приятных вещах. — Он помолчал и покачал головой. — Но я пришёл сюда, чтобы кое-что тебе сказать. Честно признаться. И извиниться.

Виктор приподнял свои выразительные брови и озвучил то, что уже и без того безошибочно читалось на его лице:

— Я не уверен, что понимаю.

— Нет, конечно ты не понимаешь, — согласился Гарри, снова качая головой. — Но я… — на этот раз он кивнул, — как раз это я и хочу изменить.

Пару секунд они оба с довольно растерянным видом смотрели друг на друга.

— Дело в том, что… — неуверенно продолжил Гарри. — Поначалу, наверное, это прозвучит немного странно... впрочем, скорее всего, это и потом продолжит звучать немного странно... или не немного, но, в общем, в конечном итоге это обретёт какой-то странный смысл. Да. Так вот.

Он тихонько кашлянул в ладонь, затем потёр руки, вдохнул немного воздуха, задержал дыхание на мгновение и наконец быстро проговорил на выдохе:

— Я солгал тебе, Виктор. В понедельник, когда ты подошёл спросить меня о Гермионе, я… я солгал. Я сказал тебе, что она уже приглашена, и это была ложь, и я знал это, и мне очень жаль. Я тогда сразу понял, что поступил неправильно, но только сегодня понял, насколько сильно я всё испортил. Ты обратился ко мне по секрету, честно рассказал о своих намерениях и был до смешного вежлив, а я просто взял и откровенно тебе солгал, как настоящий подлец. Или среднестатистический слизеринец. Это была полная чушь. Нет никакого Дэвида Копперфилда. Я просто выдумал это, и мне очень жаль. Честно. И я могу только надеяться, что ты ещё никого не пригласил, чтобы ты мог спросить Гермиону, как и собирался, и пойти с ней на бал, и это будет почти так, как будто я никогда ничего не портил.

Глаза Виктора задумчиво блуждали по окрестностям в течение нескольких секунд. Гарри в напряжении ждал приговора. Затем Виктор снова пристально посмотрел на встревоженного мальчика перед собой и после ещё одной паузы наконец заговорил:

— Нет никакого Дэвида Копперфилда?

— Ну… на самом деле Дэвид Копперфилд, конечно, есть, — с запинкой ответил Гарри, несколько выбитый из колеи вопросом, которого ожидал в последнюю очередь, — но он американский иллюзионист, который по возрасту годится Гермионе в отцы, совершенно не подозревает о её существовании и встречается с какой-нибудь Клаудией Шиффер.

— Что такое иллюзионист? — спросил Виктор далее, сведя брови так близко друг к другу, что с таким же успехом они могли бы быть одной единой бровью.

— Эм, — коротко произнёс Гарри, размышляя о том, какую часть из своей речи он произнёс только в своём воображении. — Ну, это, э-э… что-то вроде фокусника? Они показывают всевозможные непонятные трюки для развлечения публики. Это как раз то, что магглы обычно называют магией.

— А, — сказал Виктор, медленно кивнув и лишь слегка расслабив брови.

Гарри подождал ещё какой-нибудь реакции и, когда её не последовало, отважился на прямой вопрос:

— Так что, ты уже кого-то пригласил? На бал, я имею в виду.

Виктор резко вдохнул, как будто его внезапно пробудили от какого-то стоячего сна.

— Нет, — сказал он немного рассеянно. — Нет, не пригласил.

— О, это… это здорово! — сказал Гарри так радостно, как только мог, и какая-то его часть даже искренне разделяла эту радость. Другая его часть на этот раз благоразумно помалкивала.

Виктор издал какой-то невербальный звук согласия, а Гарри, со своей стороны, чувствовал себя всё более неловко, не совсем понимая, сделал ли он ещё какую-то ошибку в своей попытке исправить первую ошибку. И сколько ошибок потребуется, чтобы в итоге сделать всё правильно? Может, дюжина?

— Ну, так я, наверное, пойду? — нерешительно предложил он, делая робкий шаг назад. — Я, эм… я не знаю, сможешь ли ты простить меня или что-то в этом роде, но я надеюсь, что ты спросишь Гермиону, как и планировал. Ну, то есть я знаю, что из-за моего глупого вмешательства всё немного запуталось, она уже знает о твоих намерениях и всё такое, но это не значит, что всё испорчено, правда же? Думаю, всё ещё может закончиться хорошо. По крайней мере, так сказал Шекспир. Кажется. Тебе просто нужно её спросить. Она знает, что это всё моя вина, и я уверен… уверен, что она скажет «да». Так что… вот.

Он сделал ещё один шаг в сторону от Виктора, который не выказал никаких видимых признаков реакции — его глаза оставались прикованными к какому-то неопределённому пятну на земле. Пробормотав последнее извинение и неловкое «пока», Гарри развернулся на каблуках и продолжил отступление. Уходя, он чувствовал, как его всего охватывает странное ощущение, будто какая-то неясная болезнь покидала его грудь, и дышать становилось гораздо легче. Но если его целостность и была частично восстановлена, то сердце почему-то казалось тревожно потерянным.

— Подожди, — проник сквозь его нестройные размышления голос Виктора, заставив остановиться на полпути. — Прости. — Гарри повернулся к нему в недоумении. Виктор встретил его взгляд и продолжил: — Я не хотел быть грубым. Я был немного… какое правильное слово? Ошеломлён, да? — Он сделал задумчивую паузу. — Могу я задать тебе один вопрос?

Гарри поколебался — исключительно от удивления, а не от нежелания отвечать на какие-либо вопросы — и пошёл обратно по собственным следам на тонком, но стойком слое инея.

— Конечно, — сказал он подходя и, пожав плечами, добавил: — Спрашивай.

Он выжидательно посмотрел на Виктора и попытался изобразить ободряющую улыбку. Несколько секунд Виктор, казалось, был занят сборкой синтаксической конструкции своего вопроса.

— Почему? — наконец прозвучал поразительно односложный результат вышеупомянутой сборки.

— Я могу надеяться, что этот твой вопрос не имеет никакого отношения к Дэвиду Копперфилду? — шутливо спросил Гарри, явно уклоняясь от ответа, и с облегчением увидел намёк на улыбку в уголке тонких губ Виктора.

— Я просто хотел бы понять, — попытался объяснять свой вопрос Виктор. — Я ценю, что ты пришёл сюда, чтобы рассказать мне всё это, и теперь я вижу собственными глазами, почему Гермиона всегда так высоко отзывается о тебе. — Увидев, что Гарри стыдливо отводит глаза, он решительно продолжил: — Мы все совершаем ошибки, Гарри. Что отличает одних людей от других, так это способность ответить за свои поступки. Дело не в том, чтобы никогда не делать ничего плохого, а в том, чтобы видеть это и пытаться исправить. И, может быть, не делать этого снова.

Гарри сглотнул, его горло внезапно неприятно сжалось.

— Да… боюсь, что этот тест я тоже провалил. — Виктор вопросительно посмотрел на него, и он с унылым вздохом признался: — Я сказал ту же ложь Кормаку Маклаггену. Ну, за исключением Дэвида Копперфилда. За несколько дней до разговора с тобой. Так что, когда я лгал тебе, я на самом деле делал это снова.

— И, очевидно, совсем об этом не жалеешь, — заметил Виктор с выразительным взглядом. С губ Гарри сорвался нервный смешок.

— Ну, Кормак и рядом с тобой не стоял, — сказал он, — но это не оправдание. Ни того, что солгал ему, ни того, что решал за Гермиону, а именно это я и сделал своей глупой ложью. Она даже была благодарна, когда узнала о Кормаке, подумала, что это я так благородно защитил её от его раздутого самомнения и белоснежных зубов. Ты можешь в это поверить? — Он горько усмехнулся и покачал головой, обращаясь больше к самому себе, чем к собеседнику. — Чёрт, кажется, я никогда так грандиозно не портачил, а я, между прочим, врезался на угнанных летающих машинах в особо охраняемые волшебные деревья. Пассивно. На самом деле за рулём был Рон. Но всё же.

— Даже не буду спрашивать, — бросил Виктор, махнув рукой. — А по поводу моего вопроса…

— Ах да, да, — поспешно вернулся Гарри к тому месту, на котором даже не останавливался, что заставило его задуматься, а куда, собственно, он вернулся. — Хм… ну да.

— Насколько я понимаю, — помог ему Виктор, — ты солгал этому парню, Корбину Маклеггинсу, потому что он не тот человек, которого ты хотел бы видеть рядом с Гермионой, да?

— Ну, в общем, да, — согласился Гарри. — А может, и просто чтобы от него избавиться. Опять же, это не оправдывает моего вранья, но… он самый несносный человек за пределами Слизерина.

— А я? — спросил Виктор.

— Что ты?

— Я тоже… как ты сказал… несносный?

— Что? — потрясённо переспросил Гарри. — Нет. Конечно нет! Это совсем не то, что я хотел сказать!

— Тогда зачем говорить мне то же самое, что и ему? Очевидно, ты не хотел видеть рядом с Гермионой и меня тоже.

— Нет, это совсем не то, что… что я… — Гарри беспомощно замолчал, запутавшись в собственных разбегающихся мыслях. — Я не считаю… Ты не… Я просто…

— Гарри, — спокойно произнёс Виктор, и это заставило Гарри не только прекратить своё бесцельное заикание на середине предложения, но и побудило оторвать взгляд от того места, где он тщетно пытался отыскать утерянную связность мысли. Убедившись, что завладел его вниманием, Виктор продолжил: — Это хорошо, что ты извинился за свою ложь, но я думаю, что здесь остался ещё один человек, которому ты продолжаешь лгать.

— Кто? — выдохнул искренне озадаченный Гарри и, к его чести или нет, немного скосил взгляд в поисках этого конкретного человека. Наблюдавший за ним Виктор поджал губы, возможно сдерживая улыбку, которую счёл неуместной в тот момент.

— Я говорю о тебе, — наконец пояснил он.

— О тебе? — повторил явно ошеломлённый Гарри. — В смысле обо мне?

— Да, именно так, — подтвердил Виктор. — Нет, конечно, ты всё ещё немного лжешь и мне тоже, но я не принимаю это на свой счёт, потому что вижу, что ты и себя пытаешься в этом убедить.

— Я не лгу себе, — изо всех сил запротестовал Гарри. — Это просто смешно! Я же не могу не знать, что сказал себе неправду, если знаю правду?

— Ну, если всё так просто, то ты легко ответишь на такой вопрос, — многозначительно заявил Виктор. — Может быть, то, что ты солгал двум разным людям, связано не столько с этими людьми, сколько с человеком, о котором ты солгал?

Гарри нерешительно застыл на месте, и только его глаза метались туда-сюда и обратно. Затем он скрестил руки на груди.

— Да какая разница? — слегка сердито спросил он. — Почему мы вообще об этом говорим?

Виктор в очередной раз извинился. Как ни странно, как бы часто он это ни делал, слова извинения из его уст всегда звучали искренне, а не навязчиво.

— Я не хотел… лезть тебе в душу, но мне показалось, что тебе трудно разобраться в этом самостоятельно. Оказывается, всё не так уж просто, да?

— Да что тут сложного? — едва ли не огрызнулся Гарри, тут же пожалев об этом. Быстро успокоившись, он добавил более спокойным тоном: — Я всё испортил. Теперь исправил, насколько это возможно. Давай на этом и закончим.

— Мне это не кажется разумным, — высказал своё мнение Виктор, болезненно напомнив Гарри Гермиону. — Прости, — снова повторил чемпион Дурмстранга, — я, конечно, не в праве тебе указывать, но я правда считаю, что тебе нужно поговорить с Гермионой. И ей тоже нужно поговорить с тобой.

— Думаю, с неё хватит разговоров со мной на некоторое время, и я даже не могу её в этом винить.

— У меня такое чувство, что потребуется нечто гораздо большее, чтобы заставить Гермиону отказаться тебя слушать.

Гарри только скептически нахмурился, покачав головой.

— Я этого не заслуживаю, — с горечью в голосе пробормотал он. — Я вообще ничего от неё не заслуживаю. Я не заслуживаю даже того, чтобы она была в моей жизни, и к настоящему времени совершенно ясно дал это понять. Я много лет воспринимал её как должное. Я так привык к тому, что она всегда рядом и поддерживает меня, что даже не задумывался, а я её поддерживаю? Нуждается ли она во мне? Что я могу для неё сделать? Но кого это волнует, верно? Главное — что нужно мне, а всё остальное не имеет значения. Если бы не она, я был бы уже был мёртв, это точно. За три года я так и не научился по-настоящему ценить её, и тут появляешься ты и делаешь это за… сколько?.. шесть недель? Ты во всём разобрался практически сразу, в то время как я стоял тут и врал людям, как чёртов болван, потому что никак не мог определиться, что же мне делать. Нет, ты не можешь пригласить её, приятель, потому что я всё ещё не решил, стоит ли мне сделать это самому или не стоит. Встань в очередь, ладно? В конце концов, я Гарри чёртов Поттер. Должен хоть на что-то годиться!

Виктор без малейших признаков нетерпения слушал эту самоуничижительную тираду. Только когда юный гриффиндорец закончил и его последний гневный выдох рассеялся в холодном зимнем воздухе, Виктор снова заговорил.

— Тебе не кажется, что было бы интересно узнать мнение Гермионы о том, что ты сейчас сказал?

Гарри бросил на него недовольный взгляд и собирался уже возразить, но вместо этого лишь слабо вздохнул.

— Зачем ты вообще это делаешь? — спросил он с искренним непониманием. — Я пришёл сюда, чтобы сказать тебе, что Гермиона на самом деле ещё не принимала ничьих приглашений на этот дурацкий бал и что ты всё ещё можешь её пригласить, а ты вместо этого рассказываешь мне, как устроена жизнь, и уговариваешь взять себя в руки и сделать это самому? В этом нет никакого смысла!

— Не пойми меня неправильно, — ответил Виктор. — На самом деле я тебе завидую. Я никогда раньше не встречал никого, похожего на Гермиону, и у меня никогда не было никого, кто был бы для меня тем, чем вы двое, очевидно, являетесь друг для друга.

— Тогда зачем тебе это делать? Зачем отходить в сторону и практически подталкивать меня к действию?

Губы Виктора на мгновение растянулись в мимолётной улыбке, которая на этот раз каким-то образом заставила его выглядеть ещё более грустным, чем обычно.

— Потому что это не соревнование, — заявил он как ни в чём не бывало и, когда Гарри вопросительно посмотрел на него, добавил: — Сердце Гермионы это не то, что можно завоевать. Оно либо даётся свободно, либо не даётся вообще.

Гарри тупо уставился на него, слегка приоткрыв рот.

— Знаешь, когда ты говоришь подобные вещи, я чувствую себя маленьким ребёнком, который уверен, что любовь — это держаться за руки на публике.

— Мы не можем выбрать время, когда наши сердца заговорят.

— Серьёзно, — настороженно ответил Гарри. — Прекращай это.

Виктор издал низкий, гортанный смешок и перевёл взгляд на затянутое тучами небо.

— Это то, что однажды сказала мне Гермиона. Легко казаться умным, цитируя её слова.

Гарри некоторое время молча смотрел на него, пытаясь разобраться в своих суматошных мыслях, затем протяжно вздохнул, когда наконец нашёл то, что ему нужно было сказать.

— Я уверен, что она сказала бы «да», если бы ты её спросил.

— Может быть, — согласился Виктор, слабо пожав плечами. — Да, я легко могу это представить. Думаю, я достаточно ей нравлюсь. Но не стоит забывать, что мы говорим о простом танце, а не о предложении руки и сердца. Тут есть небольшая разница. По крайней мере, в наши дни.

— Я просто не знаю, — сказал Гарри своим беспокойным мыслям. — Я не понимаю, с чего бы ей вообще слушать меня после того, что я натворил, не говоря уже о том, чтобы соглашаться сопровождать меня на тот самый бал, который она так яростно осуждала при любой возможности.

Настала очередь Виктора вздохнуть.

— Правильно ли я понимаю, что ты не сказал ей о настоящей причине своей лжи?

Внезапный интерес Гарри к влажно блестящим следам, оставленным его ботинками на покрытой белым слоем траве, был молчаливым, но всё же достаточным признанием.

— Тогда забудь о бале, — решительно сказал ему Виктор. — Выбрось его из головы. Просто честно поговори с ней. Скажи ей правду и посмотри, что из этого выйдет. На самом деле это совершенно не важно. — При этих словах Гарри поднял глаза и с сомнением взглянул на Виктора. — Не важно, — повторил Виктор, — потому что ты делаешь это не для себя, не для того, чтобы добиться какого-то нужного тебе результата. Ты делаешь это для неё. Потому что она заслуживает знать правду.

Гарри сглотнул, и ему показалось, что где-то в горле у него развязался настоящий узел.

— Ты прав, — выдохнул он, проведя пальцами по лбу, а затем по своим непослушным волосам. — Конечно, ты прав. Чёрт, и почему в последние дни правы все, кроме меня?

— Имей в виду, — сказал Виктор, — если окажется, что я всё-таки ошибаюсь, то я на целую секунду буду сильно удивлён, но в следующий момент уже буду стоять прямо перед Гермионой, чтобы пригласить её самому.

Гарри уставился на него, потеряв дар речи, но в этот момент приятная улыбка на мгновение рассеяла тени на лице Виктора.

— Только не испорти всё, — полушутя добавил он.

Медленное и рассеянное покачивание головой ещё больше подчеркнуло то, насколько невероятным казалось Гарри всё происходящее.

— Я даже не знаю, что сказать, — сказал он, противореча таким образом своим собственным словам. — Простого «спасибо» тут явно будет недостаточно. Рон, вероятно, убил бы меня, но я почти чувствую, что должен пригласить на бал тебя вместо Гермионы.

Виктор рассмеялся.

— Вот это было бы нечто. Прессе было бы о чём написать, да? — Гарри издал собственный смешок, хотя его ментальное присутствие всё ещё было в лучшем случае сомнительным. — Но не беспокойся, тебе особо не за что меня благодарить, — честно сказал ему Виктор, догадываясь о состоянии Гарри. — Я не считаю, что сделал что-то особенное. Всего лишь сказал тебе поговорить с девушкой, которая всё время говорит о тебе.

Несколько секунд они простояли в тишине. Гарри продолжал качать головой и смотреть в пространство, в то время как Виктор наблюдал за ним с тихим весельем.

— Что ж, — в конце концов нарушил он молчание, — уже темнеет, и я хотел ещё немного полетать, так что, надеюсь, ты меня извинишь.

Он уже приготовил свою «Молнию», позволив метле свободно парить в воздухе рядом с ним, а затем ловко запрыгнул на неё одним быстрым и плавным движением, вновь поражая переменой в осанке и движениях.

— Подожди, — внезапно выпалил Гарри, и Виктор выжидающе посмотрел на него. — Несмотря на недостаточность… Спасибо тебе. — Получатель кивнул в ответ. — Правда спасибо.

— Я бы пожелал тебе удачи, — ответил Виктор, поправляя одну из своих тёмных кожаных перчаток, — но сомневаюсь, что она тебе понадобится. Просто оставайся самим собой, и этого должно быть достаточно.

Подмигнув — чего Гарри никак не ожидал от такого человека, как Виктор Крам, — знаменитый ловец оттолкнулся от земли и взлетел в воздух с такой невероятной скоростью, что уже через несколько секунд превратился в размытый силуэт на фоне темнеющего неба. Гарри с благоговением смотрел на полёт болгарина, но на этот раз его восхищение было связано не столько с манёврами, которые он наблюдал, сколько с человеком, который их выполнял.

Увидев ещё одну череду быстрых петель и штопоров, ловких поворотов и движений, которые он в принципе считал невозможными, Гарри в конце концов оторвал взгляд от завораживающего зрелища, чтобы вернуться в замок, где его ждал честный и откровенный разговор.

Он чувствовал себя готовым ко всему, к любому возможному испытанию в своей жизни, настолько готовым, насколько вообще можно быть готовым к тому, к чему невозможно по-настоящему полностью подготовиться. Он чувствовал себя более готовым, чем был перед своим первым походом в Запретный лес на ту крайне сомнительную отработку для первокурсников, или перед спуском в Тайную комнату на встречу с василиском и, уж конечно, более готовым, чем перед встречей с драконом во время первого испытания Турнира Трёх Волшебников. Все эти несвязанные между собой события имели явное сходство в одном: они едва не стоили ему жизни. И всё же ни одно из них не имело никакого сравнения с тем, с чем он был готов встретиться в тот пятничный вечер. И оттого было более чем прискорбно, что та единственная, к встрече с кем он был так беспрецедентно готов, самым банальным образом отказалась встретиться с ним лицом к лицу.

Вернувшись в замок, он первым делом осмотрел слишком знакомый интерьер их уютной гостиной со всей остротой своих близоруких глаз. И даже тот незначительный факт, что его очки всё ещё были полностью запотевшими, не мог помешать его целеустремлённости. Её любимый учебный уголок у окна он нашёл пустым, а любимое кресло перед камином занимал человек-ленивец по имени Рональд Уизли. Гарри решительно направился к нему, чтобы спросить, где можно найти означенного получателя его готовности, и ушёл в раздражении, поскольку на конкретно такой выбор слов получил вялый совет использовать собственные руки, как делают все остальные в их возрасте.

Слегка сбитый с толку, он удалился в спальню, где наскоро сократил количество слоёв своей одежды, прежде чем отправиться на ужин в Большой зал. Человек-ленивец, привычно воодушевлённый изобилием пищи, занял место слева от него, в то время как сиденье справа так и осталось поразительно пустым, а тарелки и аккуратно разложенные столовые приборы — нетронутыми. Ленивец не знал ответов да и, если уж на то пошло, не особо беспокоился по этому поводу, так как его вниманием безраздельно владела миска шоколадного пудинга.

Когда горячий ужин приятно согрел тело, Гарри, не теряя времени, поспешил продолжить поиски. Он попрощался с Роном и направился прямо в библиотеку, где сперва проверил её любимый закуток, а затем — довольно тщательно и со всё возрастающим недоумением — и остальные проходы и уголки, кроме Запретной секции. Безрезультатно.

В глубоком разочаровании он провёл следующий час в общей гостиной, делая домашнее задание вместе с Невиллом под недоверчивым взглядом Рона. Рыжий искренне не понимал, почему кто-то по доброй воле сидит за уроками в пятницу вечером — задолго до того, как это станет вопросом адекватной срочности ближе к концу воскресенья.

Она так и не появилась.

Таким образом, почти через пять часов после своего возвращения с квиддичного поля в полной готовности, когда студенты четвертого курса Гриффиндора и Равенкло собрались перед лестницей на Астрономическую башню и блуждающий взгляд Гарри наконец поймал тихонько примкнувшую к группе Гермиону, он с немедленной и тревожащей ясностью осознал, что больше не чувствует себя готовым вообще.

Она стояла, опустив глаза, и когда он всё-таки решился подойти к ней, часы пробили десять, и появилась профессор Синистра. Гарри посторонился, пропуская оживлённо болтающих сестёр Патил и всех других студентов, бегущих вверх по винтовой лестнице вслед за профессором. Он встал у двери, чтобы подождать Гермиону.

— Эй, где ты была? — тихо спросил Гарри, когда она уже собиралась пройти мимо него.

— В спальне, читала, — коротко ответила она, не останавливаясь и не встречаясь с ним взглядом.

Гарри с едва слышным вздохом проводил её взглядом.

— Единственное место, куда я не заглядывал, — пробормотал он себе под нос.

Энтони Голдштейн и Терри Бут прошли следом за Гермионой, а идущий за ними Майкл Корнер остановился и с ухмылкой посмотрел на Гарри.

— Неприятности в раю? — спросил он с нескрываемым весельем.

Гарри нахмурился.

— Спроси кого-нибудь, кто знаком с этим местом, — кисло ответил он, на что Майкл поджал губы и понимающе кивнул.

Когда на площадке не осталось никого, кроме него, Гарри подождал, пока эхо болтовни и шагов станет тише, затем шумно выдохнул и, наконец, начал подниматься по многочисленным ступеням на вершину самой высокой башни замка в ожидании того, что обещало стать исключительно неудобным сеансом наблюдения за звездами.

— Парами по двое, как обычно, — закончила свои инструкции профессор Синистра несколько минут спустя, когда все студенты собрались вокруг неё на крытой деревянной платформе в центре башни, где парила в воздухе большая модель Солнечной системы с тепло сияющей звездой в центре. И хотя восемь металлических шаров, окружавших мини-Солнце (Плутон, переживающий кризис самоидентификации, пока не определился, является он планетой или нет), обычно плавали достаточно высоко, чтобы не мешать человеческой деятельности на платформе, время от времени какой-нибудь незадачливый студент ударялся головой о Юпитер или, того хуже, запутывался волосами в кольцах Сатурна. Особенно когда движение модели было сильно ускорено, а не синхронизировано с текущим положением реальных планет в реальной Солнечной системе.

Когда среди студентов началось оживлённое перемещение, Гарри по привычке посмотрел на Гермиону, потому что обычно они работали вместе на большинстве таких занятий. Но его улыбка быстро погасла, когда она бросила на него короткий взгляд и тихо сказала:

— Я сегодня поработаю с Невиллом, если ты не против.

И только когда она уже направилась к рабочему месту, а Невилл смущённо изобразил извиняющееся лицо, он сумел бесцветно пробормотать: «Конечно», несмотря на внезапно образовавшийся комок в горле, а также на слишком очевидное отсутствие какого-либо интереса к его мнению по этому вопросу.

Плечи Гарри опустились на полдюйма, когда он смотрел ей вслед, в то время как Рон, стоявший рядом с ним в нелепой вязаной шапке на макушке, только равнодушно пожал плечами.

— Им же хуже, — беспечно сказал он. — Давай, приятель. Покажем этим неудачникам, как правильно астрономизировать. У тебя ведь есть учебник и звездная карта, да? Потому что я свои забыл.

Плечи Гарри опустились ещё на полдюйма, прежде чем он отправился вслед за своим трудолюбивым другом.

За день температура значительно упала, но студенты пришли подготовленными: многие — девочки в большей степени, чем мальчики — были закутаны в несколько слоёв одежды. Тёплые кофты, свитера, пуховики и толстые пальто дополнялись яркими шарфами в цвет факультета и пушистыми шерстяными шапками. Тем не менее они с большой неохотой покидали манящее тепло, излучаемое впечатляюще большим (и совершенно крошечным по сравнению с оригиналом) подобием Солнца. Спустившись с платформы по деревянной лестнице, они принялись устанавливать свои телескопы на неприятно холодных каменных зубцах внешней части башни.

Из-за плотной пелены облаков, медленно приближающихся с далекого севера, они сосредоточили свою работу на южной части ночного неба, которая пока оставалась совершенно чистой и испещренной далёкими мерцающими звездами. Гарри машинально выполнял все рутинные приготовления, совершенно не обращая внимания на то, что работает за двоих, в то время как Рон стоял рядом и наблюдал за ним с растущим подозрением.

— С тобой всё в порядке? — в конце концов спросил юный Уизли своего слишком молчаливого друга. — Нет, подожди, я переформулирую. Что с тобой не так?

Гарри не сразу отреагировал на вопрос друга. Прищурившись, он молча посмотрел на Сириус через окуляр телескопа. Ему нравился Сириус. Наконец он испустил долгий вздох.

— Моё сердце заговорило, но мне потребовалось слишком много времени, чтобы перевести его сообщение, — пробормотал он, — и предполагаемый адресат больше не желает слушать.

— А-а, — понятливо протянул Рон, потирая покрасневшие руки. — Вот оно что. У меня было что-то подобное на прошлой неделе. Может, тебе стоит сходить к мадам Помфри?

— Вряд ли она свободно раздаёт студентам мышьяк, — сухо ответил Гарри.

— Это для тебя или для твоего адресата? — хмыкнул Рон.

— Для меня, конечно. Или для тебя, если ты в ближайшее время не начнёшь мне помогать.

— Эй, а я не пытаюсь? — горячо запротестовал Рон. — Я же здесь, разве нет? Но если ты уже делаешь всё, к чему тут можно приложить руки, что остаётся мне?

— Пока ты не прикладываешь руки к себе — или ко мне, если уж на то пошло, — можешь делать что угодно, — сказал Гарри. — Например, начни заполнять вон ту карту звёздного неба.

— Ты же знаешь мой корявый почерк.

— Тогда возьми этот чёртов телескоп и дай мне карту.

— Ты же знаешь, я не могу отличить одну звезду от другой.

Гарри оторвался от окуляра и, нахмурив брови, в негодовании посмотрел на друга только для того, чтобы увидеть, как этот нахал ухмыляется ему от уха до уха. Он только покачал головой, не в силах сдержать собственную улыбку.

Хоть Гарри этого и не знал, но Рон был совершенно уверен, что на самом деле Гарри не хотел говорить о том, что его беспокоило, и поэтому больше не задавал вопросов. И Гарри сказал бы ему, что он совершенно прав, если бы узнал то, в чём Рон был так уверен. Что хорошо в истинном понимании, так это то, что даже в своей молчаливой форме оно значительно улучшает любой вид совместной деятельности, поэтому они действительно смогли сделать то, что должны были сделать, в атмосфере приятного сотрудничества.

Гарри определённо предпочитал время, которое проводил за телескопом. Не только потому, что это была наиболее увлекательная часть урока, но ещё и потому, что это занятие требовало такого уровня фокусировки — буквальной, визуальной фокусировки, — которая делала совершенно невозможным смотреть куда-то ещё. Всякий раз, когда Рон щурился в окуляр, изо всех сил стараясь отличить одну звезду от другой, а Гарри оставался стоять у парапета с картой в руке, он с большим трудом удерживался от мимолётных взглядов в сторону Гермионы, и в те редкие разы, когда сдержать себя всё-таки не удавалось, ему не меньшего труда стоило отвести взгляд раньше, чем его по всем признакам уже никак нельзя будет считать «мимолётным».

И вид того, как она работает с присущим ей усердием и тихо смеётся вместе с Невиллом, тоже не очень помогал ему оторвать от неё взгляд. Тем не менее, несмотря на все его тайные и не очень взгляды, он умудрялся полностью пропускать каждый раз, когда Гермиона рисковала украдкой взглянуть в его сторону.

Часы ещё не дошли до полуночи, когда профессор Синистра начала распускать класс, так как облака добрались уже и до южной части неба. Как только всё оборудование было должным образом убрано, профессор похвалила их всех за работу и пожелала спокойной ночи, получив в ответ дюжину усталых зевков и едва различимое бормотание. Последний урок астрономии в уходящем календарном году официально подошёл к концу. Большинство студентов, как правило, с симпатией относились к этим урокам — хоть и не всегда по причине любви к самому предмету, — но поскольку этот конкретный урок также оказался и самым холодным с начала семестра, было трудно испытывать сожаление из-за его завершения.

Гарри уже собирался последовать за Роном вниз по лестнице, когда его голова совершенно независимо от воли хозяина повернулась, чтобы бросить последний взгляд через плечо. Гермиона всё ещё стояла в кладовке на противоположной стороне платформы. Он остановился, так и не коснувшись первой ступеньки, и Рон, заметив нерешительность друга, обернулся и бросил на него вопросительный взгляд.

— Я, э-э… — попытался как-то объясниться Гарри, — Мне нужно кое-что проверить. Ты иди, я скоро.

Рон с сомнением приподнял бровь.

— Ты же не собрался прыгать с башни?

— Ага, точно, — поспешно пробормотал Гарри. — Я внезапно решил выяснить, каково это. Поделюсь результатами утром. Спокойной ночи, Рон.

Рон моргнул, глядя на него слипающимися глазами, которые он изо всех сил старался держать хотя бы наполовину открытыми.

— Я дружу с сумасшедшими, — пробормотал он, развернувшись на каблуках и продолжив спуск по винтовой лестнице.

Когда друг исчез за поворотом, Гарри огляделся. Убедившись, что кроме них никого на башне не осталось, он глубоко вдохнул холодный воздух, чтобы побороть накопившуюся усталость, собрал всё своё предполагаемое гриффиндорское мужество и перешёл на другую сторону платформы. Его лёгкие кроссовки почти не издавали шума на больших и прочных дубовых половицах.

Он молча наблюдал, как Гермиона осторожно положила что-то в шкаф, закрыла пару ящиков, а затем одним взмахом палочки погасила все свечи в комнате. Она вышла наружу, спрятав свой верный магический инструмент во внутренний карман пальто, закрыла за собой дверь и повернулась к выходу. Сделав всего один шаг, она подняла глаза и тут же подпрыгнула, издав громкий писк, после чего замерла на месте.

— Гарри? — удивлённо и как-то неуверенно спросила она необычно пронзительным голосом. — Это ты?

Гарри, который только что совершенно зеркально подпрыгнул, резко вырванный из своих мыслей её неожиданной реакцией на его присутствие, только сейчас понял, что у него за спиной находилась светящаяся модель Солнца и что для Гермионы он, вероятно, сейчас выглядел как неясный тёмный силуэт. О да, эффектное появление в образе таинственного убийцы — отличное начало. Он мысленно поставил галочку.

— Да, извини, — быстро ответил он, делая шаг в сторону, чтобы часть света упала на его лицо, хоть это и заставило его чувствовать себя более незащищённым, чем ему хотелось бы. — Я не хотел тебя пугать.

— Это не очень хорошо сработало, — заметила Гермиона не без укора.

— Как и большинство моих планов, — пробормотал Гарри себе под нос.

Гермиона бросила на него взгляд, который даже в полумраке успешно передал ему, что она думает по этому поводу.

— Мы до сих пор живы, — напомнила она, — и, если вспомнить, через что мы прошли, я бы не стала принимать это как должное.

Гарри хотел напомнить ей, что вряд ли хоть раз события развивались согласно его планам, но передумал. Он, конечно, сказал бы чистую правду, но и она была бы искренна в своём предсказуемом несогласии.

— Как бы там ни было, — вместо этого сменил он курс на более уместный, — я… хотел с тобой поговорить, если… если ты позволишь.

— Может быть, — ответила она в несколько дразнящей манере, осторожно спускаясь по двум изогнутым ступеням, соединявшим центральную платформу и складское помещение. — Конечно, если ты не собираешься потчевать меня последними результатами чемпионата по квиддичу или Фаллосом Максима Дилана Энглвуда.

— О, ты тоже об этом слышала?

— Должна ли я напоминать, что у нас с тобой один на двоих рыжий друг?

— Ну да, — коротко кивнул Гарри со слабой улыбкой и плавно перешёл к молчаливому осознанию того, что он каким-то образом умудрился потерять все правильные мысли, которые были у него в голове всего несколько секунд назад. Он бросил нервный взгляд на Гермиону и обнаружил, что она смотрит на плавающие модели планет, и на мгновение ещё больше отвлёкся на то, как завитки её волос выбивались из-под вязаной шерстяной шапки и мягко ложились на красно-золотой шарф и чёрное пальто. Она что-то сделала с волосами? Что вообще можно сделать с волосами? И — возможно, самое главное — почему с его собственными волосами совершенно ничего сделать не удаётся?

Как раз в тот момент, когда он полностью потерял мысль о своей предыдущей потере правильных мыслей, Гермиона внезапно посмотрела прямо на него, и он быстро отвёл взгляд.

— Ну да, — повторил он. — Я хотел сказать, что… я поговорил с Виктором. Он проявил поразительное понимание, учитывая все обстоятельства.

Откуда взялись эти слова, он сказать не мог, но точно знал, что это не то, что он изначально собирался сказать.

— А я, значит, понимания не проявила? — спросила Гермиона с лёгким раздражением в голосе. — Ты это хотел сказать?

Гарри посмотрел на неё почти с ужасом.

— Нет, я вовсе не… Я… я вообще не ожидаю, что ты что-нибудь поймёшь! — в панике выпалил он и испуганно замер, осознав, что только что сказал. Гермиона же выглядела скорее озадаченной, чем возмущенной, хотя у неё едва хватило времени, чтобы решить, какая из двух реакций была более уместной.

— Нет, подожди! — торопливо попытался исправиться Гарри. — Конечно, я ожидаю, что ты всё поймёшь, потому что это именно то, что ты обычно делаешь. Я просто не ожидаю, что ты поймёшь меня!

Она скрестила руки на груди и переступила с ноги на ногу, не сводя с него подозрительно прищуренных глаз.

— Мерлин, да что ж такое! — простонал Гарри. — Что я несу? — Он с досадой выдохнул. — Может… может, мне лучше начать сначала?

— Было бы неплохо, — с готовностью согласилась Гермиона, взмахнув рукой.

— Ну да, — снова сказал Гарри, вызвав где-то в глубине своего разума смутный образ заезженной пластинки. — Я хотел сказать, что разговаривал с Виктором… Кажется, именно это мне уже удалось сказать, но… в общем, я поговорил с ним и всё ему рассказал. Да. Он, э-э… высказал довольно своеобразную точку зрения на всю эту ситуацию, и хотя я не совсем разделяю его уверенность в некоторых, эм… выводах, к которым он пришел, я… хм. Впрочем, это неважно. Важно то, что независимо от уже принесённых извинений, я по-прежнему должен тебе объяснение. Вот что я хотел сказать. В основном.

Гермиона терпеливо слушала, не сводя с него внимательного взгляда. Его собственный взгляд рассеянно блуждал по полу, внешним колоннам, Марсу и Венере и всему, что не было девушкой, стоящей перед ним.

— Хорошо, — произнесла Гермиона, как только пауза затянулась настолько, что у неё возникло подозрение в необходимости вручную нажать кнопку «Старт», чтобы услышать продолжение. — Я… я слушаю.

— Ну д… — Гарри поджал губы и покачал головой. — Нет. Да. Хорошо. Так вот… — Он откашлялся. — Что касается этого запоздалого объяснения моего дурацкого поступка… Наверное, самым прямым подходом будет сказать, — и затем он просто выпалил на одном дыхании: — что причина, по которой я солгал Кормаку и Виктору, заключалась в том, что я не хотел, чтобы кто-либо из них пригласил тебя на Святочный бал.

Он сглотнул, чувствуя, как извиваются его внутренности от осознания того, что эта информация только что покинула относительную безопасность его собственного разума. Несколько тревожило и слегка расстраивало то, что, несмотря на бесспорно огромную серьёзность момента, Гермиона казалась совершенно невозмутимой.

— Ну, — медленно проговорила она в глубоком раздумье, — к этому выводу я пришла ещё сегодня утром, как ты знаешь, и даже смогла понять в случае Кормака. И хотя ни один из них не заслуживает лжи как таковой, Виктор, безусловно, не сделал ничего, чтобы заслужить такую предвзятую отставку. Ты его почти не знаешь. Кроме того… знаешь, я ценю твою заботу и защиту, правда, но… Гарри, ты не мой отец, и на самом деле мы ближе к двадцать первому веку, чем к девятнадцатому, так что я не нуждаюсь в подобной защите.

В этот момент Гарри в полной мере ощутил на себе всю силу гравитации. Интересный факт, но есть существенное различие между гравитацией в чисто научном смысле и в более образном. Оказывается, во втором случае можно оставаться совершенно ею незатронутым ровно до тех пор, пока не осознаешь её наличие. Гарри понадобилось некоторое время, чтобы собраться с мыслями.

— Похоже, ты неправильно поняла, что я имел в виду, — сказал он ей с некоторой неуверенностью, как будто сам не до конца понимал, что имеет в виду. Она посмотрела на него с лёгким замешательством и изрядной долей любопытного ожидания на лице. — Хотя я по сути дважды сделал одну и ту же исключительную глупость, — продолжил он, — я бы сказал, что… что мои мотивы были абсолютно разными в этих двух случаях.

Замешательство на лице Гермионы увеличилось на несколько градусов.

— Как так? — спросила она нейтральным голосом.

— Понимаешь, дело в том… — он замолчал и вздохнул. Не было никакого способа не говорить этого и не было лучшего способа сказать это, чем наименее запутанный. Значит, пришло время набраться храбрости и говорить начистоту. Он бросил на неё осторожный взгляд, но с трепетом обнаружил, что не может смотреть ей прямо в глаза, произнося слова: — Я солгал Кормаку, потому что не мог даже представить, что ты скажешь ему «да», и я солгал Виктору, потому что боялся, что ты скажешь ему «да».

Тишина. Чувствуя, что башня вот-вот рухнет под ним и милостиво похоронит его под своими руинами, он рискнул ещё раз взглянуть в сторону Гермионы, так и не дождавшись никаких признаков ответа за следующие несколько секунд.

— Кажется, я не совсем понимаю, — заявила она несколько разочарованно и слегка покачала головой. — Что ты хотел этим сказать?

Это медленно, но верно оказывалось сложнее, чем он ожидал, причём по совершенно непредвиденным причинам.

— Эм… — ёмко ответил он, — я… ну, я хотел сказать именно то, что сказал. Для разнообразия.

— И что именно ты хотел этим сказать?

— Разве это не очевидно? — неуверенно спросил он, глядя на неё с немного нервной, кривой улыбкой. — Я хотел спросить тебя сам. В конце концов. Возможно. Почти наверняка.

Она сдвинула брови.

— Спросить о чём?

— О бале? Попросить тебя пойти на бал… со мной? — Он сделал несколько указующих движений пальцем: сначала на неё, потом на себя, а затем куда-то ещё, хотя направление, в котором он указывал, не имело ничего общего с местом, где должен был состояться настоящий Святочный бал, потому что даже при всех невероятных возможностях магии никто не стал бы устраивать бал в Чёрном озере.

Вдобавок к эффектно нахмуренным бровям Гермиона сузила глаза до щёлочек, в результате чего стала выглядеть так, словно старалась прочитать очень маленькие буквы. Секунд пять она пристально смотрела на него, затем чуть откинула и слегка повернула голову, при этом продолжая искоса глядеть на него. Ещё через несколько секунд она резко вдохнула и чуть приоткрыла рот, но потом, очевидно, отбросила пришедшую мысль и снова его закрыла. И как раз когда Гарри начал размышлять, что если бы всё, что когда-либо было помещено под микроскоп, на самом деле осознавало, что оно находится под микроскопом, то оно, несомненно, должно было бы переживать нечто подобное, Гермиона внезапно расслабилась — что в данный момент само по себе изрядно выбивало из колеи.

— О, — многозначительно выдохнула она, странно довольная собой по какой-то загадочной причине. — Это из-за Чо, да?

— Чо?

— Девушка, которую ты хотел пригласить, уже идёт с кем-то другим, поэтому ты решил попросить меня сопровождать тебя как друга, потому что на самом деле у тебя на примете нет больше никого, кого бы ты действительно хотел пригласить, — протараторила Гермиона свой вывод, причём без всякого намёка на обвинение или обиду. Она говорила так, как будто сдавала устный экзамен и была совершенно уверена в правильности своего ответа.

Однако Гарри решительно покачал головой и обнаружил, что пришло его время нахмурить брови.

— Не-е-ет? — сказал он, и это был не столько реальный вопрос, сколько утверждение с неудачно выраженным акцентом. — Во-первых, я узнал о Чо и Седрике уже после инцидентов с Кормаком и Виктором, и, во-вторых, меня это нисколько не задело. Вообще. Чо, конечно, симпатичная и всё такое, но я её почти не знаю. Я солгал им, потому что они оба планировали пригласить единственного человека, которого я хотел и никак не мог решиться пригласить сам, потому что она также является моей лучшей подругой, и я был единственным из нас троих, кому было что терять, — выпалил он с мужеством, рождённым отчаянием.

Последовавшая за этим тишина показалась резкой и почему-то более полной, чем раньше. Он взял себя в руки и подождал, пока дыхание немного нормализуется, затем добавил более спокойно:

— И я… я был бы очень признателен, если бы ты вернулась к пониманию того, что я говорю, потому что невероятно сбивает с толку, когда ты этого не делаешь.

Когда ответа опять не последовало, Гарри снова посмотрел на неё и обнаружил бесконечно далёкий от реальности взгляд. Череда быстрых подёргиваний век возвестила о её возвращении в настоящий мир.

— Н-но… но Чо, — беспомощно пробормотала она. — Ты же сказал «Чо». — Он бросил на неё недоумённый взгляд. — В библиотеке. Ты сказал «Чо».

Он на мгновение задумался, пытаясь вспомнить ту конкретную часть их предыдущего разговора.

— По-моему, то, что я тогда сказал, на самом деле звучало больше похоже на «чух».

Она посмотрела на него, а точнее, в какую-то неопределённую точку в районе его груди, бессмысленным остекленевшим взглядом. Затем она моргнула.

— Мне нужно присесть.

Гарри начал всерьёз опасаться, что она собралась упасть в обморок — и вовсе не по правильным причинам, если таковые вообще существуют за пределами голливудских фильмов. Он инстинктивно сделал несколько шагов вперёд и протянул руку, чтобы её поддержать, в то время как Гермиона, ещё смутно осознававшая окружающую действительность, отвернулась от него, вынудив его плавно продолжить движение руки вверх и неловко почесать затылок в попытке скрыть смущение. Гермиона, так и не заметив его движений, села на верхнюю из двух широких ступенек позади себя.

— Конечно, хорошо, — небрежно прокомментировал он. — Давай просто, э-э… посидим. — Он осторожно присоединился к ней, оставив между ними некоторое пространство. И не успел он оценить вид, открывающийся с этой новой точки обзора, откуда можно было наблюдать движение маленьких, слабо светящихся планет на их эллиптических орбитах, когда его глаза решили отклониться в сторону. Гермиона тоже смотрела вверх. Она следовала взглядом за ярко-синим Нептуном по его плавному и постоянному курсу, и когда он прошёл мимо них, оказавшись почти над их головами, она запрокинула голову назад и некоторое время ещё продолжала следить за его движением, но потом отвернулась и её глаза наконец встретились с глазами Гарри.

На мгновение показалось, что время остановилось. Но лишь на мгновение.

— Я думаю, что на самом деле предпочла бы стоять, — поспешно пробормотала Гермиона, уже вскакивая на ноги. — Может быть, даже немного пройтись. Прямо здесь. Так теплее и… и полезнее для здоровья.

Гарри быстро последовал её примеру и поднялся на ноги, но остался напряжённо прикованным к месту и оттого чувствовал себя жутко неловко.

— Ну да, — сказал он без всякой видимой причины. — Здоровье — это важно.

С этими словами они эффективно поменялись местами относительно их первоначальной позиции — теперь уже она расхаживала взад и вперёд возле светящегося подобия Солнца, а он стоял у подножия лестницы.

— Слушай, — наконец заговорил он, когда тишина стала невыносимой и он просто не знал, что еще можно сделать, — я… я не хотел ставить тебя в неловкое положение. И не жду, что ты что-нибудь скажешь. Тебе совершенно необязательно что-то мне говорить. Нет, конечно, было бы неплохо, если бы когда-нибудь ты снова со мной заговорила, но сейчас мне просто нужно было положить конец этой глупой лжи и сказать тебе правду. Ты просто не представляешь, каким несчастным я себя чувствовал последние пару дней. У меня буквально болело в груди, было такое ощущение, как будто у меня под рёбрами засел какой-то зверь или что-то в этом роде обернулся вокруг сердца и постоянно грыз меня изнутри. В переносном смысле, конечно. Не так, как… как в «Чужом». Чёрт, я даже не знаю, о чём говорю. Пожалуйста, скажи что-нибудь?

При этих словах она остановилась, её силуэт резко выделялся на светящемся фоне, огненно-оранжевый свет лился из-за спины.

— Боюсь, у меня возникли некоторые проблемы с обработкой этой информации, — заявила она почти роботизированным голосом, напомнив Гарри женскую версию Дейта из «Стар Трэк».

— Мне позвонить в службу поддержки? — предложил он, как можно небрежнее подходя ближе к ней, но шутка провалилась, хотя бы потому, что Гермиона не могла обработать информацию. Гарри прочистил горло и, предусмотрительно оставив между ними пару метров, принялся рассматривать колеблющуюся поверхность модели Солнца, которая завораживающе переливалась всеми цветами спектра от ярчайшего жёлтого до глубокого красного и местами почти чёрного. Маленькая только по сравнению с оригиналом, модель доминировала на платформе своими значительными размерами и при взгляде невооружённым глазом смотрелась гораздо более впечатляюще, чем настоящее Солнце.

— Я не уверена, — задумчиво проговорила Гермиона через некоторое время, — что когда-либо в своей жизни я чувствовала себя более озадаченной или более сбитой с толку, чем сейчас.

— Это звучит не так уж плохо… — высказал свои размышления вслух Гарри, но замолчал, когда Гермиона бросила на него отсутствующий взгляд.

— Я проснулась сегодня утром, — продолжила она, как будто не слышала его слов, — в знакомом мире, который имел для меня определённый смысл. Мир, с которым у меня было своего рода молчаливое соглашение о том, что с той или иной долей вероятности со мной может произойти, и о том, что, скорее всего, никогда не произойдёт. И меня это вполне устраивало… По крайней мере, я пыталась себя в этом убедить. Но не прошло и восемнадцати часов, и я могу только помахать ручкой этому миру, поскольку — очевидно — его совершенно не волнует наше маленькое соглашение.

— Это звучит немножко хуже…

— Немножко? — с ярко выраженным недоверием повторила Гермиона. По крайней мере, на этот раз она хотя бы отреагировала на его слова. — Я менее чем наполовину понимаю чуть больше половины того, что сегодня произошло, и я ещё не уверена, нравится ли мне хотя бы половина из того, что я понимаю.

— Ну, это… это определённо звучит… на самом деле это звучит совершенно непонятно.

— Я провела большую часть дня, — снова продолжила Гермиона, как будто разговаривала сама с собой, — пытаясь разобраться в том, что ты сделал и почему ты мог это сделать. Самое очевидное объяснение состояло в том, что ты просто поверил мне на слово, предположил, что моё откровенное презрение к определённым традициям затрагивает все возможные нюансы данной темы, и, действуя в соответствии с этим предположением, ты просто хотел избавить меня от необходимости тратить время и силы на отказ Кормаку и Виктору.

— И да, всего на мгновение, на какую-то долю секунды, в моей голове всё же промелькнул вопрос: мог ли ты сделать это, потому что на самом деле по какой-то причине не хотел, чтобы кто-то пригласил меня на бал? Имей в виду, эта мысль показалась мне совершенно абсурдной, и я не отбросила её сразу только благодаря своей назойливой привычке рассматривать все возможные ответы, которые я могу придумать.

— Я размышляла, рассматривала этот вопрос со всех сторон и не находила никакого смысла. Даже то, что имело некоторый смысл, для меня не имело реального смысла, если это имеет хоть какой-то смысл для тебя. И вот теперь ты говоришь мне, что на самом деле хотел пригласить меня на бал, тем самым лишив меня последней капли здравого смысла, за которую я могла цепляться. И всё, что мне приходит в голову, — это старый как мир вопрос, который так любят задавать любознательные дети, а некоторые продолжают задавать и до конца жизни: почему?

Полностью захваченный её словами и не совсем уверенный, был ли её вопрос адресован ему или носил скорее риторический характер, Гарри молча смотрел на неё, застывший как разумом, так и телом. Она решительно встретила его взгляд. Прошло несколько секунд, прежде чем она повторила свой вопрос, но более развёрнуто:

— Почему ты хотел меня пригласить?

— А что, есть варианты? — спросил он в ответ, в конце концов преодолев свою нерешительность.

Гермиона склонила голову набок.

— Роджер Дэвис пригласил Флёр Делакур, потому что он, как и все остальные, не смог устоять перед её чарами вейлы, и она согласилась, потому что, вероятно, посчитала его достаточно привлекательным, чтобы составить ей пару. Симус пригласил Лаванду, потому что считает её достаточно хорошенькой, а также достаточно легкомысленной, чтобы сказать «да» первому же парню, который её спросит. Хагрид пригласил мадам Максим, потому что не каждый день можно встретить в Хогвартсе полувеликаншу. Драко Малфой позволил Пэнси Паркинсон составить себе пару, потому что они оба согласны в том, что он является самым желанным существом во всей вселенной. И Фред, по-видимому, пригласил Анджелину, чтобы посмеяться над Роном, хотя я почти уверена, что на самом деле Анджелина нравится Джорджу, так что я даже не буду притворяться, что понимаю, что именно между ними происходит… Полагаю, этой небольшой выборки будет достаточно, чтобы обосновать мой вопрос.

— О, — совершенно искренне сказал Гарри. — Понятно.

И что бы ему ни было понятно, оно, очевидно, располагалось где-то у его ног. Гермиона дала ему пару секунд, чтобы собраться с мыслями, но через некоторое время у неё возникли сомнения в наличии этих самых мыслей.

— Так что? — попыталась она его подтолкнуть.

— Хм? — прозвучало то, что с одинаковым успехом можно было считать или не считать ответом.

— Гарри? — позвала она с нажимом, который заставил его внимательно посмотреть на неё.

— Да?

— Я… — Тут голос на мгновение подвел её, и веки нервно затрепетали. — Я… тебе нравлюсь?

— Конечно ты мне нравишься, — быстро ответил он. — Мы дружим уже несколько лет! Как ты можешь мне не…

— Гарри.

— Да?

— Ты знаешь, о чём я.

— Ну да, — смущённо признал он. — Да, наверное… Думаю, да.

Последовавшая тишина была довольно неловкой, поскольку Гермиона задавалась вопросом, к чему именно относятся его двусмысленные слова, а Гарри понимал, что она с растущим нетерпением ждёт более определённого ответа. Он потёр лоб кончиками пальцев, бессознательно проводя по тонкому верхнему краю шрама в форме молнии, который навсегда отметил его как того, кем он был, к лучшему или к худшему.

— Помнишь, на прошлой неделе? — в конце концов заговорил он мягким и чуть приглушённым голосом. — Наше занятие в библиотеке? Ну конечно помнишь, с чего бы тебе об этом забывать… — Он покачал головой, недовольный собой, но быстро продолжил: — Помнишь, что я сказал об… особенных людях и… как ты это сформулировала?.. Ну, та штука о людях и событиях. Что-то вроде «особенные люди…»

— …могут сделать обычные события очень запоминающимися, — закончила она со слабой, немного робкой, но тем не менее искренней улыбкой.

— Точно, — с кивком подтвердил Гарри, и его губы сами собой повторили её улыбку. Однако, когда их взгляды внезапно встретились, их улыбки медленно поблекли. Чувствуя, как бешено колотится в груди сердце, и опасаясь, что вот-вот полностью утратит способность говорить, он на выдохе произнёс: — Я говорил о тебе.

Она смотрела на него, слегка разомкнув губы, и он почти чувствовал, как её дыхание слегка касается их быстрыми короткими всполохами.

— Обо мне, — слабо прошептала она, опустив глаза, и было невозможно понять, утверждение это или вопрос, звучащий как слабое эхо какого-то глубоко укоренившегося недоверия.

В стремлении избежать невыносимого молчания, а также решив объясниться до конца, сейчас или никогда, Гарри храбро сдался:

— Я надеялся, что ты согласишься со мной, понимаешь? Я поднимал этот вопрос не для того, чтобы подразнить тебя или позлить... чего, надеюсь, ты и не предполагала... Нет, я только надеялся получить какой-то знак — любой знак, — что за твоим воинственным неприятием всего, что связано с балом и танцами, скрывается что-то ещё. Что, возможно, ты могла бы отнестись к этому по-другому, если бы рядом оказался правильный человек… ну, ты поняла.

— А потом, когда я услышал, как ты говорила о Викторе… о том, что он был первым человеком, который заставил тебя почувствовать себя одной из героинь тех глупых романов, которые ты иногда любишь читать, я подумал: «Чёрт, хотел бы я быть этим человеком». Но я всего лишь мальчишка, который сам себя не понимает. Мальчик, который всё больше привязывается к своей лучшей подруге, не особо понимая, что это значит. Мальчик, который, откровенно говоря, чувствует, что пока не дорос до таких вещей. Не дорос до того, чтобы сделать всё правильно.

— Конечно, ничто из этого не оправдание для вранья, но это объяснение, и это правда. Может, люди совершают неправильные поступки просто потому, что боятся сделать правильные. Я не знаю. Мне просто нужно, чтобы ты знала, что со мной всё будет в порядке, даже если ты ко мне относишься совсем не так. И если ты действительно хочешь пойти на бал с Виктором, тебе тоже не нужно беспокоиться обо мне. Я пойму, правда. Он… он отличный парень, честное слово. Ты была права. Если и есть кто-то, кого я счёл бы достойным тебя, то это он.

Он остановился, чтобы глотнуть воздуха и дать короткую передышку своему бешено колотящемуся сердцу и напряжённым лёгким. Осторожно, он осмелился взглянуть на Гермиону и с удивлением обнаружил, что она закрыла глаза. Её тело казалось хрупким даже в слоях зимней одежды. Её голова была слегка наклонена вниз, одна вьющаяся прядь волос свободно свисала на лицо. Мягкий свет, волнами исходящий от подобия Солнца прямо перед ними, окрашивал её черты в тёплые огненные оттенки.

Он мог видеть её длинные трепещущие ресницы и задавался вопросом, замечал ли он когда-нибудь их раньше. Он также задавался вопросом, как одна и та же разноцветная вязаная шапка может выглядеть на нём так нелепо и в то же время так мило — на ней, что совсем не казалось ему справедливым. Однако его разум ненадолго задержался на этих мыслях, поскольку завораживающий вид её мягких губ заставил его задуматься более глубоко, более волнующе. Каково это — прикоснуться к ним своими собственными губами. И всё же, хотя между ними оставалось не более одного решительного шага, в тот момент она казалась ему очень далёкой. Даже недостижимой.

— Я не хочу, чтобы это что-то изменило между нами, понимаешь? — сказал он почти шёпотом, его голос был лишён силы, но отнюдь не искренности. — Мне нужно, чтобы ты осталась моим другом и позволила мне остаться твоим. Что бы ни случилось, это для меня самое важное. Может быть, это даже самое важное из того, что я хотел тебе сказать, потому что я не уверен, что когда-либо говорил это раньше. И жалею об этом. Думаю, мне сейчас лучше перестать говорить, потому что в противном случае я продолжу болтать какую-нибудь чушь, и… да, лучше закончить.

Тело Гермионы едва заметно встрепенулось, хотя выражение её лица не изменилось, глаза оставались закрытыми.

— Я бы хотела… Жаль, что я не могу впустить тебя в свои мысли прямо сейчас, — неуверенно донёсся её голос до его ошеломлённого разума. Он не заметил ни как она открыла глаза, ни как подняла взгляд, чтобы посмотреть на него. Он видел лишь, как спокойные изгибы её губ превращаются в плавные волны речи, продолжая говорить: — Чтобы ты понял то, что, боюсь, я не смогу выразить словами прямо сейчас. Ничто из того, что я могу сказать или сделать, не кажется мне правильным, и…

При этих словах Гарри отвёл глаза и опустил голову.

— Вот видишь? — спросила она с отчаянием в голосе. — Всё, что я могу сказать или сделать, имеет последствия и не всегда те, на которые я рассчитывала, и я не знаю, как этого избежать, как не обидеть тебя. Ты сам сказал. Я понятия не имею, как поступить правильно. Я даже не знаю, что правильно. Я совершенно запуталась! Мне кажется, всё, что я скажу, будет неправильным. Если бы я могла остановить время, заставить его подождать, пока я во всём разберусь! Я просто… просто…

— Всё нормально, — попытался успокоить её Гарри, насколько позволяла ситуация. Он посмотрел на неё и попытался понимающе улыбнуться, но непролитые слёзы, которые он обнаружил в её глазах, заставили его улыбку дрогнуть ещё до того, как она успела должным образом сформироваться. — Всё нормально, — повторил он, и его голос немного просел, несмотря на все его усилия. — Правда. Я не хотел, чтобы ты так себя чувствовала. Я не хотел, чтобы всё так случилось. И я тоже хотел бы найти что-то, что я мог бы сказать или сделать, чтобы всё исправить… Чтобы тебе стало лучше. Но я не уверен, что смогу. По крайней мере, сейчас. Может, это один из тех случаев, когда слова не работают, и нужно просто немного времени и… расстояния.

Он немного запнулся на последнем слове, оно как будто оставило особенно тугой узел в его горле и самое тревожное чувство в груди. Не ту, прежнюю тяжесть, а скорее какую-то пустоту. И всё же он заставил себя продолжить:

— Наверное… мне сейчас лучше уйти. Наверное, так будет лучше. Для нас обоих. Я не хочу ещё больше всё испортить, но я просто не знаю, что ещё можно сделать. Я… мне очень жаль.

Он бросил на неё последний мимолётный взгляд и прошёл мимо, на мгновение слегка задев плечом. Каким-то образом она отчётливо поняла, что одним словом может заставить его остановиться.

Но только вздох ветра нарушил ночную тишину.

Нельзя сказать, что у неё от волнения закружилась голова при виде этих крошечных комочков меха, которых Хагрид достал из тяжёлого деревянного ящика после того, как водрузил его на пугающе шаткий стол возле своей хижины, но она вполне могла представить и худший вариант. Инцидент с Малфоем настолько запугал ранимого полувеликана, что он теперь откровенно боялся вызвать какие-либо проблемы на своих уроках и — как прямое следствие — разочаровать Дамблдора и потерять своё новообретенное призвание в качестве официального члена преподавательского состава Хогвартса. Но как бы прискорбно ни было такое положение вещей, Гермиона слишком хорошо знала о слабости Хагрида к существам, которых никто кроме него не счёл бы безобидными. К сожалению, его уникально искажённая перспектива, объяснимая прямым родством с великанами, одновременно и самым серьёзным образом ограничивала его способность различать уровни угрозы. Для более или менее безопасного общения с теми зверушками, которых Хагрид считал забавными, обычному человеку нужно было как минимум обзавестись в два раза более твёрдой и в три раза более толстой кожей.

И хотя умеренное увеличение уровня смелости учебного плана могло бы сотворить чудеса в отношении увлекательности урока в целом, Гермиона хорошо знала о печально известных трудностях Хагрида с умеренностью любого рода и потому весёлому времяпрепровождению в компании острых зубов, цепких когтей, ядовитых щупалец и взрывающихся сопел предпочитала более безопасный вариант. Может, даже слишком безопасный, но всегда лучше перестраховаться, чем потом сожалеть. Мантра, которую двум её безрассудным друзьям стоило бы почаще вспоминать.

По этим, а также по некоторым другим причинам Гермиона воздержалась от присоединения как к зевкам и вздохам разочарования, по большей части мальчишеским, так и к явно девичьим визгам восторга при виде милых маленьких пушистых комочков. Хотя, возможно, часть визгов объяснялась не восторгом, а обычной боязнью мышей. Гермионе часто было трудно понять, что имеют в виду девчонки, как и определить, действительно ли то, о чём говорят мальчишки, стоит упоминания, и, что ещё хуже, оба эти наблюдения казались совершенно взаимозаменяемыми.

Урок проходил именно так, как и следовало ожидать. Перспектива иметь дело с существом, способным перенимать определённые особенности организмов, с которыми вступает в прямой контакт, была, несомненно, интригующей, но любопытство быстро сменилось разочарованием, когда выяснилось, что перенимаемые особенности в основном касались цвета шерсти и несколько чудаковатого поведения. Это было не совсем то понимание самой себя, на которое Гермиона надеялась. Цвет собственных волос не был для неё открытием, и если этот маленький комок шерсти, беспрерывно и неутомимо бегущий по её рукам в одном и том же направлении, должен был олицетворять её внутреннее «я», это было слишком цинично на её вкус.

Негодования добавляла ещё и полная невозможность понять, как именно этим маленьким существам с такой лёгкостью удавалось делать то, что они делали. Жалкое состояние магической науки раздражало её с тех самых пор, как она впервые ступила в этот полный ошеломляющих возможностей мир. Слишком многие исследования сложных магических механизмов заканчивались — даже сегодня, на пороге двадцать первого века! — совершенно неудовлетворительным ответом: «Это магия», что по сути было не объяснением, а лишь ленивым оправданием отказа продолжать поиски.

Таким образом, ещё один урок Ухода за магическими существами в полной мере оправдал своё название, вынудив две дюжины студентов более или менее ответственно ухаживать за существами с необъяснимыми магическими способностями.

Неудивительно, что самый неожиданный поворот событий в то утро не имел ничего общего с самим уроком, а заключался в появлении Виктора Крама. Любопытная часть мозга Гермионы не совсем хотела признаваться в этом своей более рациональной товарке, но при виде него она невольно задалась вопросом, не пришёл ли он для того, чтобы поговорить с ней, и — возможно — задать один очень конкретный вопрос, о намерении задать который она в последнее время начала подозревать. Были определённые признаки, хотя поначалу Гермиона неохотно интерпретировала их как таковые.

Поэтому, когда выяснилось, что на самом деле он хотел поговорить с Гарри, оба полушария её мозга объединились в дружном замешательстве. Она даже не совсем понимала, что испытывала в большей степени — разочарование или облегчение, или что-то среднее между ними, так как до сих пор боролась с некоторой двойственностью в отношении Святочного бала и самой себя.

Таковы были её спутанные мысли, когда она взяла клубкопуха Гарри в сложенные ладони и наблюдала, как сначала Гарри, а за ним и Виктор отходят в сторону. Перед уходом Виктор самым анахроничным образом поклонился и попрощался. Этот сдержанный молодой человек был настолько вежлив, что заставил бы покраснеть и королеву. Но пока краснела только Гермиона, которая ничего не могла поделать с тёплым румянцем, залившим щёки. Более желанным источником тепла была пара волшебных грызунов в её руках. Но переключить внимание на них её заставило кое-что другое: поразительное отсутствие беспокойного и непрерывного движения.

И правда, её клубкопух, по-видимому, — и к счастью! — всё-таки нашёл причину прекратить свой бесконечный марафон, причём то, что он остался ровно на том же самом месте, откуда начал свой долгий бег, его, похоже, совсем не беспокоило. Впрочем, судя по всему, у грызунов в принципе с этим не было особых проблем. С другой стороны, даже величественные Homo sapiens порой делают то же самое в своей собственной версии беличьего колеса. Более того, они, как правило, за это ещё и платят.

Пушистики в руках Гермионы казались вполне довольными тем, где они были. Наблюдение за их дружелюбным знакомством друг с другом вызвало на её лице мягкую улыбку, в основном скрытую за красно-золотым шарфом. Прочитав про клубкопухов в книге «Волшебные твари и места, где они обитают» — в «Чудовищной книге о чудовищах» про Magimus Versicapillus искать было бесполезно, — она знала, что, ассимилировавшись должным образом в один организм, они сохраняют приобретённые свойства на довольно продолжительное время. Таким образом, клубкопух Гарри по-прежнему сохранял черты Гарри и останется таким в течение нескольких часов, а может, и дней даже без возобновления контакта. Гермиона обнаружила, что с новым приливом энтузиазма предвкушает возможность наблюдать взаимодействие между клубкопухами двух разных хозяев. Может быть, наконец-то произойдёт что-то интересное.

Они определённо были рады друг друга видеть, хотя Гермиона другого и не ожидала. Честно говоря, она была бы откровенно оскорблена в лучших чувствах, если бы эти два четвероногих комка шерсти не проявили должного уважения друг к другу. Без всякого беспокойства она с тихим весельем наблюдала за тем, как они мило подталкивали друг друга крошечными розовыми носиками и прижимались друг к другу пушистыми бочками. В этом не было ничего смущающего, это были лишь их ограниченные способы выразить свою взаимную симпатию. Красноречие не являлось их сильной стороной, и Гермиона не могла их за это винить.

Она бросила взгляд туда, где стояли Гарри и Виктор, чувствуя желание показать Гарри своих маленьких подопечных. Но они, казалось, были увлечены разговором, и Гермиона не хотела вмешиваться. Обычно она не имела привычки совать нос в чужие дела, но сейчас ей было любопытно, о чём эти двое могли говорить. Беседа о квиддиче была бы немного странной в текущих обстоятельствах, поэтому она предположила, что темой был Турнир Трёх Волшебников. Возможно, они обсуждали свои шансы на выживание. Гермиона от всей души ненавидела это проклятое состязание. Как будто у Гарри и без того не хватало поводов для беспокойства. А значит, и у неё самой, так как её поводы для беспокойства находились в прямой зависимости от таковых у Гарри.

Теперь они вылизывали друг друга. Клубкопухи, а не Гарри и Виктор. Если второй вариант, без всяких сомнений, заставил бы Гермиону усомниться в собственном здравомыслии, то первый вызвал лёгкую оторопь, по крайней мере поначалу. Однако после недолгого размышления она решила, что в происходящем нет ничего неприличного или неуместного. На самом деле она находила их взаимную потребность в гигиене весьма похвальной и считала, что это вполне подходящее представление о ней самой, да и о Гарри тоже. Его общая чистоплотность была одной из многих вещей, которые она в нём ценила, даже не осознавая этого. От него всегда приятно пахло. Даже после изнурительного матча по квиддичу, грязный и потный, он всё ещё умудрялся пахнуть как угодно, но не неприятно для её носа, что просто обязано было быть признаком хорошей гигиены.

Впрочем, хоть приложенное для исполнения этой задачи усердие и заслуживало всяческой похвалы, Гермиона не испытывала никакого желания лизать уши Гарри подобным образом. Конечно нет! Это было бы более чем странно и абсолютно неуместно в любой ситуации, даже отдалённо мыслимой. Но это был всего лишь их способ заботиться друг о друге, любые млекопитающие, не успевшие взвалить на себя блаженное бремя цивилизации, делали это постоянно. Если бы рыжие пушистики Рона не были такими чрезмерно флегматичными, они, вероятно, сделали бы друг для друга то же самое. Что было бы несколько иронично, учитывая, что Рон, как однажды сказал ей Гарри, даже зубы не мог почистить без жалоб на необходимость производить лишние телодвижения.

В какой-то момент Гермионе пришлось очень постараться, чтобы не обращать внимания на то, какие конкретно области их тел подвергались гигиеническим процедурам, хотя она всё же испытала некоторое облегчение от того, что, по крайней мере, каждый из них заботился о своих собственных частях тела. Это были именно те вещи, которые разум элегантно опускал, когда сталкивался с захватывающей перспективой работы с грызунами, перенимающими черты владельца, потому что такие вещи делали эту маленькую деталь немного неудобной. Гермиона решила не принимать это слишком близко к сердцу. Гигиена — есть гигиена. Всё хорошо.

Однако после завершения гигиенических процедур эти бесстыдники, казалось, пришли в более игривое настроение. С абсолютным безразличием к окружающему миру, они беззаботно катались и кувыркались в руках Гермионы, которая изо всех сил старалась относиться к происходящему перед её глазами с таким же безразличием. Она пыталась убедить себя, что это всего лишь их замена болтовне перед камином в общей гостиной Гриффиндора или весёлым посиделкам за настольными играми, или, возможно, случайной глупой битве подушками, но, как бы она ни старалась, было просто невозможно игнорировать, что эти два чересчур активных грызуна — один с чёрной шерстью, другой с коричневой — с таким же успехом могли называться Гарри и Гермионой, и осознание этого маленького факта уже было слегка тревожащим.

Ей потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что она была настолько поглощена происходящим в своих руках, что потеряла всякое представление об окружающей действительности. Это осознание так её поразило, что она даже слегка вздрогнула, одновременно сделав резкий вдох. Нервно оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что Рон ничего этого не видит, она обнаружила его мирно храпящим рядом с двумя его клубкопухами, которые уютно устроились в его фирменном свитере Уизли, и на этот раз она была рада, что Рон был, ну, Роном. Облегчение длилось целую секунду, которая понадобилась, чтобы её взгляд вернулся к содержимому её рук и событиям, в них разворачивающимся.

В тот же миг её глаза расширились от ужаса, а дыхание резко перехватило. Она почувствовала, как по лицу с пугающей скоростью распространилось лихорадочное тепло, почти полностью игнорируя ранее охлаждавший кожу зимний холод. Совершенно автоматически её глаза метнулись вверх, чтобы найти Гарри, и их взгляды встретились в момент самого неудачного совпадения случайных событий. Она мгновенно отвела глаза, отчаянно надеясь, что он не сможет ничего прочитать по её лицу на таком расстоянии.

Сомнительная ситуация в её руках оставалась неизменной, а вернее, усугубилась. Это, безусловно, никак нельзя было назвать уместным. На самом деле это было диаметрально противоположно уместному. Это было крайне, категорически неуместно и совершенно неприемлемо!

Гермиона быстро, украдкой огляделась по сторонам в поисках любых признаков непрошеного внимания. Не найдя таковых, она поспешно вскочила на ноги и направилась прямиком к Хагриду, стараясь идти как можно быстрее, не рискуя при этом показаться чокнутой, какой себя чувствовала. Она сжала сложенные ладони так сильно, как только могла, не раздавив при этом их слишком живое содержимое.

— Хагрид, — сказала она, как только оказалась прямо за его спиной, — боюсь, что эти два клубкопуха функционируют не совсем корректно.

— А? Функцинируют, говоришь?

Полувеликан развернулся с маневренностью компактного фургона и посмотрел на её с готовностью протянутые руки.

— Что они делают? — предъявила она чуть более высоким, чем ей самой хотелось бы, голосом.

Он мгновение поколебался, оценивая ситуацию, разворачивающуюся перед его глазами.

— Ну, э-э… уверен, у тебя есть какие-нибудь мудрёные словечки для этого, но я обычно просто говорю «трахаются», прости за мой французский.

— Трахаются?

— Э-э… это значит, что они…

— Я прекрасно знаю, что это значит! — зашипела себе под нос Гермиона. — Но почему они это делают?

Хагрид выглядел немного растерянным.

— Ну, это, э-э… просто способ, которым они размножаются, я думаю…

— Я знаю о биологической цели этого процесса, Хагрид, — нетерпеливо сообщила она ему. — Я не понимаю, почему… почему они делают это сейчас?

— Но… потому что, эм… ну, они… э-э… — Он замолчал и беспомощно посмотрел на неё. — Тебе не кажется, что ты могла бы объяснить это лучше меня, Гермиона? Уверен, ты знаешь что да как.

— Да, пару лет назад у меня был разговор про пестики и тычинки, — ответила она, — и я с гордостью могу сказать, что мои родители оказались способными учениками. Но это к делу не относится. Такое поведение совершенно неуместно! Они… они не могут этим заниматься!

— На твоём месте я бы не принимал это слишком близко к сердцу, — попытался успокоить её Хагрид, но затем нахмурился. — Погоди, оба этих пушистика твои? — обеспокоенно спросил он. — Если так, это и впрямь было бы малость тревожно. Хотя они вроде не похожи…

Гермиона нахмурилась.

— Хочешь сказать, что я должна чувствовать облегчение оттого, что, по крайней мере, не наблюдаю, как два грызуна, олицетворяющих моё собственное «я», совокупляются друг с другом, демонстрируя настолько тревожный пример психосексуального поведения, что даже Зигмунд чёртов Фрейд назвал бы это странным? Почему бы и нет. В конце концов, сегодня чудесное утро понедельника. — Она раздражённо замолчала, её недоверчивый взгляд снова рассеянно остановился на содержимом её рук. — Да сделай уже что-нибудь! Дай какую-нибудь коробку, что ли, куда их можно положить! Мне бы очень хотелось начать чувствовать себя чуть менее неловко прямо сейчас.

— Да, конечно, э-э… — Хагрид поспешно огляделся и схватил пустой горшок с подоконника своей хижины. Как бы Гермионе ни хотелось побыстрее избавиться от зрелища в своих руках, она с величайшей осторожностью опустила в предложенную ёмкость двух чрезвычайно занятых клубкопухов и наконец вздохнула с облегчением, когда они оказались надёжно скрыты от чужих глаз. Не то чтобы их самих это сильно волновало.

— Так ты, эм… хочешь взять новых? — спросил её Хагрид почти убедительно небрежно.

— О нет, думаю, мне хватило клубкопухов на всю мою оставшуюся жизнь, большое спасибо, — более или менее вежливо отказалась Гермиона. — Одно могу сказать: этот урок заставил меня как никогда серьёзно задуматься о ценности избирательной амнезии.

Хагрид смущённо посмотрел на свои руки, которые сложил на внушительном животе.

— Прости, — пробормотал он. — Я думал, эти маленькие негодники будут забавными.

— Я знаю, Хагрид, знаю, — поспешила успокоить его Гермиона, смягчившись. — Это не твоя вина. Хотя… оглядываясь назад, существа с такими способностями в руках подростков пубертатного возраста… впрочем, лучше в это не вдаваться. Во всяком случае, я бы, честно говоря, предпочла что-нибудь менее забавное и более опасное для жизни в качестве учебного пособия для следующего урока. Может, пришло время показать одного из твоих любимчиков? Я действительно считаю, что ты готов. Я так точно готова. И, оглядевшись вокруг, с уверенность могу сказать, что все остальные тоже.

Хагрид последовал её примеру и пробежался взглядом по разрозненному классу, отмечая откровенно скучающих, зевающих, а то и крепко спящих учеников. Затем он снова посмотрел на Гермиону и с неуверенностью, ярко написанной на той небольшой части его лица, что была видна между спутанной бородой и не менее спутанной гривой волос, спросил:

— Ты… ты правда так думаешь?

— Без всяких сомнений, — серьёзно подтвердила она. — Только, пожалуйста, не хватайся сразу за химеру, ладно?

Невинный взгляд был его единственным ответом на её доброжелательную шутку. Как будто ему могла прийти в голову такая нелепая мысль! В конце концов взгляд Гермионы сместился, улыбка исчезла, и Хагрид быстро понял, что она угрюмо смотрит на не такой уж пустой цветочный горшок, который он отставил в сторону.

Она слегка прикусила нижнюю губу, борясь с собой.

— Они… они всё ещё это делают?

Слегка смутившись, Хагрид медленно наклонился в сторону и заглянул в горшок, после чего так же медленно выпрямился и, избегая выжидающего взгляда Гермионы, уставился куда-то вдаль.

— Ага.

— Ну всё! — окончательно сдалась она. — Я ухожу отсюда. И я закончила с клубкопухами!

Оставив несколько сконфуженного Хагрида позади, Гермиона развернулась на месте и решительно направилась прочь. Её возвращение к пню совпало с возвращением Гарри, и как бы глубоко она ни была погружена в свои путаные, бессвязные и крайне смущённые мысли, она тут же обо всём забыла, когда заметила напряжённое выражение его лица, потупленные глаза и плотно сжатые губы.

— Что произошло? — обеспокоенно спросила она, как только они встретились. Краем глаза она захватила удаляющуюся фигуру Виктора, уходящего вверх по склону холма.

Гарри посмотрел на неё так, словно только что очнулся от беспокойного сна.

— Ничего. Просто… — Он замолчал, внезапно заметив пустующие руки Гермионы. — Эй, а что случилось с нашими пушистиками?

— О, э-э… — попыталась что-то сказать Гермиона, прежде чем её мозг успел собрать связный ответ, и тут же мысленно отругала себя. — Ничего… ничего с ними не случилось. Они делали всё то же самое, что и раньше, только друг другу. Друг с другом. В смысле, рядом друг с другом. На самом деле они ничего не делали, так что «где» и «как», очевидно, являются избыточными переменными, поскольку «что» в любом случае равно нулю.

В глазах Гарри ясно читалось непонимание.

— О-о-кей, — протянул он не слишком уверенно. — Так где же они?

— Хм? — наконец отстранённо произнесла она и сфокусировала взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как он нахмурился.

— Ах да, — выдохнула она с запоздалым пониманием, — я только что вернула их Хагриду. Я решила, что мы уже узнали всё, что могли о них узнать. Не так уж и много, должна заметить. Так чего хотел Виктор?

— Да так, ничего, — ответил Гарри как-то чересчур поспешно. — Он, эм… ну, он… просто…

— Извини, — любезно остановила она его заикание. — Я не хотела совать нос в то, что меня совершенно не касается.

— Я бы не сказал…

Он замолчал, когда Рон внезапно всхрапнул так громко, что разбудил клубкопухов у себя на груди, после чего простонал что-то похожее на «Спасибо, Флёр» и дёрнулся, резко приняв сидячее положение. Два беспомощных грызуна с жалобным писком протеста упали ему на колени. Обнаружив, что оба его друга смотрят на него сверху вниз, подняв брови, Рон несколько раз панически перевёл свой слегка ошалелый и дезориентированный взгляд между ними.

— И что же такое волнительное вам снилось, молодой человек? — скептически осведомилась Гермиона.

— Ничего! — мгновенно отшатнулся Рон. Его предательские уши по цвету слились с волосами.

И, несмотря на понимающий взгляд, которым они обменялись с Гарри, Гермиона обнаружила, что вполне может жить с этим «ничего», потому что, по сути, «ничего» было именно тем, что происходило всё утро, будь то в невинных снах Рональда Уизли, несущественных разговорах Гарри Поттера с Виктором Крамом или в спокойной и упорядоченной жизни Гермионы Грейнджер. «Ничего» подходило просто идеально.

* * *

Один из самых забавных и малоизвестных фактов о Запретном лесе заключался в том, что на самом деле запрет распространялся только на очень конкретные его области, полностью запрещённым же он объявлялся исключительно по причине элементарного удобства, поскольку попытки объяснить детям, что им что-то делать разрешено, но не совсем, зачастую имеют весьма сомнительную педагогическую эффективность. И хотя запретный плод, как известно, становится особенно сладок, сей конкретный фрукт, приправленный гигантскими ядовитыми пауками, кровожадными летучими мышами и воинственными кентаврами, соблазнял не так уж много смельчаков.

Таким образом, хоть заходить в глубь Запретного леса и в самом деле было довольно опасно, ближе к опушке он едва ли отличался от самого обычного леса. А личный питомник деревьев Хагрида и вовсе был настолько мирным, насколько вообще могут быть мирными какие-либо зелёные насаждения, и гораздо более безопасным, чем некоторые из тех уголков запутанного интерьера Хогвартса, с которыми Гарри и его друзья успели познакомиться лично. Единственное, что в этом месте было явно волшебным, — это неестественная скорость, с которой тут росли деревья. В остальном всё выглядело настолько обыденно, что было очень легко забыть, что технически всё ещё находишься на территории Запретного леса.

Но Гарри всё это не слишком волновало. В это мрачное субботнее утро, после бесконечно долгой бессонной ночи, он пребывал в таком особом состоянии духа, что для него не имело большого значения, сидел ли он на старом поваленном стволе в питомнике Хагрида или стоял посреди затянутого паутиной логова Арагога в окружении его многоглазого и чрезвычайно прожорливого выводка. Хотя у второго сценария был один неоспоримый плюс, который заключался в его предсказуемом итоге. Кроме того, пауки вряд ли смотрели бы на него с таким нетерпеливым ожиданием в глазах, какое сейчас было у Хагрида. Хотя нет, скорее всего, они бы именно так на него и смотрели, но по совершенно другим причинам. И глаз было бы куда больше. Почему он снова думает о пауках?

Неясное чувство долга заставило Гарри ещё раз провести мутным взглядом по стройным рядам хвойных деревьев перед ним. Высокие и высаженные как по линеечке, каждое в два-три раза толще Хагрида, они всё ещё казались карликами по сравнению с естественно выросшими и гораздо более старыми деревьями, которые их окружали.

— Не знаю, — наконец нерешительно произнёс он на протяжном выдохе. — Они все такие… деревья.

— Ну, э-э… да, — озадаченно согласился Хагрид. — Но они все разные, а? Вон те, слева, — ели Фрейзера, а те, рядышком, — ели Нордмана. Вот здесь норвежские ели, а там уже какие-то сосны. Те, что посередине, э-э… уверен, у них тоже есть какое-то название.

— Ну да, — бесстрастно ответил Гарри, — но для меня они всё равно выглядят одинаково. Почти.

Хагрид нахмурил свой могучий лоб и пару раз перевёл взгляд с Гарри на обсуждаемые зелёные насаждения и обратно.

— Но… но они же различаются. Кроны, стволы, видишь? У каждого свои, особенные. Смотри, у этих иголки ярко-зелёные, а у тех — с голубовато-серебристым оттенком, а вот у тех совсем тёмные. И даже на ощупь они разные. Вот, ты можешь их потрогать. — Он схватил пригоршню веток так осторожно, как только позволяли его полувеликанские руки, как будто считал необходимым продемонстрировать, что к ним действительно можно прикоснуться. — У некоторых иголки твёрдые и заострённые, а у других — мягкие и гибкие. Они все… разные… деревья. А?

Гарри, наблюдавший за ним полуприкрытыми глазами, несколько раз лениво моргнул.

— Но что, если меня не особо заботят все эти деревья?

Лицо Хагрида, воспылавшее искренним воодушевлением за время его импровизированной презентации, снова стало озадаченным.

— Это, э-э… малость безответственно, не находишь? Деревья — они важны, понимаешь? С этим их фотосифилисом. И ещё они очень красивые…

— Я в этом не сомневаюсь, — нетерпеливо согласился Гарри. — Но что, если я уже нашёл дерево, которое искал?

Хагрид удовлетворённо кивнул, снова скользнул взглядом по хвойным гигантам позади себя и с довольной улыбкой, почти потерявшейся в густой бороде, посмотрел на Гарри.

— И какое из них тебе приглянулось?

На одно короткое мгновение Гарри казался почти таким же растерянным, как Хагрид пару секунд назад.

— Я… я не имел в виду какое-то из этих деревьев, — объяснил он и, увидев, что улыбка Хагрида снова погасла, поспешно добавил: — Это не потому, что с твоими деревьями что-то не так, понимаешь? Я уверен, что все эти сосны и ели очень… очень хорошие. Просто… ну, я знаю одно дерево, по сравнению с которым все остальные выглядят, как обычный куст.

Хагрид на мгновение задумался, сморщившись от мысленного усилия.

— И… где оно?

Гарри мрачно покачал головой, рассеянно уставившись в землю.

— Боюсь, слишком далеко. Оно всегда было прямо передо мной и в каком-то смысле до сих пор находится рядом, но в то же время… совершенно недосягаемо. Как мираж или что-то в этом роде.

— Мираж… дерева, — тупо пробормотал Хагрид.

Гарри поднял сухую ветку и некоторое время внимательно её изучал, как будто её искривлённая форма содержала давно искомые ответы на самые глубокие вопросы.

— Ты когда-нибудь находил такое дерево? — в конце концов спросил он, не отрывая глаз от ветки в своей руке. — Которое заставляет забыть обо всех остальных деревьях?

Хагрид выглядел как огромный первокурсник, вынужденный сдавать экзамен ТРИТОН.

— Э-э… не думаю, что когда-либо так сильно любил какое-то одно конкретное дерево, честно говоря.

— Тогда считай, что тебе повезло, — сказал Гарри с несвойственной его годам мудростью. — Потому что это отстой.

— О, — сказал Хагрид. Очевидно, он не до конца понимал, как реагировать на такой обескураживающий вывод. — Так что случилось? — решил спросить он после нескольких секунд замешательства. — Я про твоё дерево.

Гарри многозначительно вздохнул.

— Боюсь, я слишком долго его не поливал так, как следовало, — печально признался он, поникнув плечами под тяжестью сожаления. — Нет, время от времени я выливал на него стакан-другой, но, скорее всего, это принесло больше вреда, чем пользы, потому что этого всегда было мало. Гораздо меньше, чем требовалось.

Он задумался на мгновение.

— Я даже не осознавал, что ему нужна вода, да и — если уж на то пошло — что я хочу стать тем, кто будет его поливать. По большей части. А хуже всего, что на сцену вышел тот, кто действительно знает, как обращаться с лейкой, и всё запуталось. Я не хотел, чтобы он поливал моё дерево, но не знал, что с этим делать. А потом, когда я вроде бы наконец что-то понял и решился использовать свою собственную лейку, я всё сделал наперекосяк и вместо аккуратного полива утопил своё дерево в чёртовом потопе.

Хагрид, к этому времени опасно близкий к ментальному короткому замыканию, асинхронно моргнул.

— Это ж какого размера твоя лейка?

— Дело не в размере лейки, Хагрид, — громко пожаловался Гарри, — а в моём полном неумении с ней обращаться! — Он издал стон разочарования. — Я просто не привык к этому. Я никогда раньше не поливал дерево и вообще предпочитаю держать воду при себе, понимаешь? Для меня это нелегко. Я имею в виду, что так и не научился делиться с кем-то своей водой. Да и кто бы меня научил, Дурсли? Но с этим деревом я… я просто ничего не мог с собой поделать. Я должен был попытаться. Но, впервые схватив в руки лейку, я всё сделал неправильно.

Гарри сердито отбросил ветку, так и не отыскав в ней никакого откровения, и посмотрел на своего большого друга — первого человека, который познакомил его с волшебным миром.

— Что я наделал, Хагрид?

Полувеликан неловко переступил с ноги на ногу.

— По правде говоря, я не имею ни малейшего понятия, — немного пристыженно, но искренне ответил он.

— Вот и я тоже, — удручённо согласился Гарри, никоим образом не способствуя психическому здоровью Хагрида. Он спрыгнул с покрытого мхом ствола и встал на ноги, затем нерешительно стряхнул все немодные остатки леса, прилипшие к задней части его штанов. — А может, дело даже не в моей сомнительной технике полива, — сказал он. — Может, это моя вода? Может, она просто не подходит для этого конкретного дерева. Не хватает минералов или чего-то такого.

Хагрид неопределённо и как-то неубедительно кивнул, нервно теребя одну несчастную веточку ближайшей к нему сосны, словно эта веточка служила его последней, отчаянной связью с привычной и понятной реальностью.

— Как ты думаешь, можно время от времени поливать соседское дерево? — задумчиво спросил Гарри. — Ну, то есть, когда технически это не совсем твоё собственное дерево, но ты всё равно в какой-то степени заботишься о нём. Это же не плохо, правда? Деревья не должны быть чьей-то безраздельной собственностью, поэтому я всё ещё могу заботиться о нём, даже если оно находится в чужом саду. Дереву же это понравится, да?

На это Хагрид даже не решился кивнуть, что Гарри нисколько не обеспокоило.

— Потому что мне очень, очень нужно, чтобы это дерево осталось в моей жизни, — невозмутимо продолжил он. — Если я испортил даже это, то просто не представляю, что мне дальше делать. Почему всё так? Почему, чтобы что-то по-настоящему оценить, сначала приходиться это что-то потерять? Это так глупо!

Глаза Хагрида ощупывали воздух в поисках экстренной помощи.

— Эхм… Гарри… а мы всё ещё говорим о деревьях?

Мальчик тяжело вздохнул, и было в его выдохе столько глубокой печали и безысходности, что даже холодный воздух зимы показался рядом с этим сконденсированным облачком ласковым и нежным.

— А мы вообще когда-нибудь о них говорили, Хагрид?

Хагрид не знал, что на это ответить.

* * *

Несмотря на то, что оценка лучших качеств деревьев в тот день была у него отнюдь не в приоритете, Гарри всё-таки сумел помочь своему самому большому другу с выбором шести огромных хвойных деревьев, которым предстояло стать частью рождественского украшения Большого зала в самый ожидаемый вечер года. Естественно, это было строго охраняемой тайной, о которой Хагриду ни при каких обстоятельствах не разрешалось говорить, вот почему Гарри узнал об этом только через десять минут после того, как попал в хижину лесничего. Учитывая, что изначально он шёл к Хагриду в поисках убежища от вездесущего гормонального волнения, заразившего замок, он совсем не обрадовался, обнаружив, что полувеликан взволнован ничуть не меньше, чем все младшие обитатели школы. Все, кроме одного человека, конечно. Того самого человека.

В результате Хагрид не только попросил Гарри о помощи в выборе деревьев — задача, возложенная на него самим Дамблдором, а значит, имевшая первостепенное значение, — но и бесхитростно поделился с ним своим восторгом по поводу того, что идёт на бал с директрисой Шармбатона мадам Олимпией Максим, а также тревогой по поводу того, что окажется слишком неуклюжим на танцполе. Гарри было обидно всё это слышать, но он терпел и изо всех сил скрывал своё разочарование, сочувственно кивая и вставляя успокоительные комментарии всякий раз, как считал это уместным.

Однако, как только нужные деревья были выбраны, Гарри вежливо отклонил приглашение на чай и как можно быстрее ушёл. Конечно, он не винил Хагрида, но и слушать его нервно-восторженную болтовню о том неизбежно приближающемся дне, которого сам Гарри так хотел избежать, он уже не мог. Не желая сдаваться после первой же неудачи, он отказался отступать обратно в замок, и даже ледяной зимний ветер не смог его переубедить. Если бы в Хогвартсе была какая-нибудь секретная комната, которая могла бы удовлетворить его текущие потребности…

Увы, но ничего подобного он не знал и потому решил прогуляться по пустынному берегу озера в единственной компании, в которой можно было на время забыть про Святочный бал и всё, что с ним связано. Его компаньон был приятно молчалив, ненавязчив и лишь немного прилипчив. Они пошли по берегу поразительно серого Чёрного озера, дружно ссутулив плечи и засунув руки без перчаток глубоко в карманы своих абсолютно одинаковых курток. Через некоторое время Гарри забыл о своей необщительной компании и снова оказался один.

Даже под чёрной шерстяной шапкой его уши заполнял вой штормового ветра, громкий шелест деревьев и шум волн по каменистой земле, но его разум оставался блаженно тих. Резкие порывы ветра яростно лизали открытую поверхность озера и неустанно набрасывались на Гарри, но он не сдавался. Он замёрз, лицо начало болеть от непрекращающегося натиска пронизывающего холода, но он продолжал идти, пока не наткнулся на большой выступающий валун, неподвижно лежавший на мелководье в окружении своих меньших собратьев. Гарри остановился перед ним и несколько секунд простоял в нерешительности, затем взобрался на каменную поверхность и сел, болтая ногами в воздухе над низкими волнами.

И только там, приняв эту новую позу, он внезапно осознал, что в левом внутреннем кармане его не по погоде лёгкой куртки лежит увесистая вещь — результат ошибочного метеорологического ожидания, основанного на одном взгляде в окно. Он расстегнул куртку, насколько это было необходимо, достал прямоугольный предмет и быстро застегнул куртку обратно, чтобы сохранить скудные остатки тепла в своём организме. Оказывается, всё это время он был не один. В своих руках он держал самую подходящую в такие мрачные времена компанию. Как он мог забыть?

Это был чрезвычайно мощный маггловский артефакт 1980-х годов, в простонародье именуемый «Walkman». Гарри однажды откопал это сокровище в одной из коробок на чердаке Дурслей, который был до краёв заполнен старым барахлом его кузена. Магнитофону на тот момент не было и пяти лет, и он исправно работал, но был отправлен в ссылку, так как Дадли предпочёл ему другое, более модное устройство. Потом весь мир перешёл на компакт-диски, и кассеты и вовсе стали считаться устаревшими.

Гарри разместил наушники-вкладыши под шапкой и быстро проверил, полностью ли перемотана лента. Осталось только нажать кнопку с выгравированной на ней треугольной руной, чтобы произошло волшебство. Маггловские артефакты были такими простыми. И вот, через пару секунд едва различимого шума, зазвучали первые мягкие аккорды акустической гитары. Гарри невольно усмехнулся, он совершенно забыл, что это была первая песня на пленке, и ещё до того, как улыбка на его губах рассеялась, голос начал петь: «Зимним днём, в глубоком и тёмном декабре…»⁽¹⁾.

Через несколько минут его сменил другой голос: «Вчера все мои проблемы казались такими далекими…»⁽²⁾, и в таком эмоциональном спектре музыка продолжалась в течение всех сорока пяти минут, которые длилась запись, прежде чем подойти к концу. Заключительной композицией была навязчивая фортепианная мелодия, которую ему когда-то порекомендовал один человек. Гарри не мог точно вспомнить, как она называлась, но был почти уверен, что это не «Солнечная соната»⁽³⁾. Она заставила его подумать об океане, окрашенном в тысячи оттенков шоколада, окружающем бассейн непостижимо глубокой черноты. Это ему никак не помогло.

Музыка, неспокойное озеро и пасмурное, мрачно доминирующее над ним небо — всё вместе создавало стилистически единую картину, хотя Гарри не мог не признать некоторую мелодраматичность всего этого. Но сейчас это как нельзя лучше подходило его настроению и в каком-то смысле даже очищало его внутренний беспорядок. По крайней мере, ему так казалось. В конце концов он почувствовал, что не столько очистился, сколько промёрз до костей, поэтому решил отказаться от ещё сорока пяти минут концентрированных музыкальных страданий и вместо этого спрыгнул с валуна, мрачно взглянув на шпили замка, венчавшие верхушку скалы. В тот момент это зрелище олицетворяло для него лишь проклятую неизбежность нежеланных забот и избегаемых встреч.

К тому времени, когда он пересёк главный мост, дневной свет уже начал меркнуть, и только тогда Гарри осознал, как долго на самом деле отсутствовал. Воистину, время летит гораздо быстрее, когда человек занят страхом перед будущим или тоской по прошлому. Или наслаждается настоящим, если уж на то пошло. Возможно, время в принципе проходит немного быстрее, чем мы привыкли думать, наивно доверяя часам.

Он прошёл через вестибюль, намереваясь пересечь внутренний двор, чтобы не приближаться к библиотеке. Он знал, что это было глупо, но всё-таки надеялся как-нибудь добраться до своей спальни, не столкнувшись ни с кем из тех, с кем он действительно не хотел встречаться. Что, откровенно говоря, в тот день включало в себя почти каждого человека в мире, но он был готов пойти на уступки реальности. За одним строгим исключением.

— Эй, — перехватил его Рон на полпути через двор, отделившись от небольшой группы сокурсников-гриффиндорцев. — Ты где был весь день?

— Снаружи, — резко ответил Гарри, даже не замедляя шага. Но Рон на самом деле не входил в число тех нежелательных персон, с которыми он так не хотел сталкиваться. Почувствовав раскаяние, он остановился, повернулся и попытался исправить свою грубость, добавив: — Просто решил прогуляться.

Рон скептически посмотрел на него.

— В такую погоду?

Гарри, в свою очередь, нахмурился и многозначительно огляделся.

— Ты тоже снаружи.

— Это не считается, — небрежно отмахнулся Рон. — Моё снаружи внутри. Здесь почти нет ветра. Посмотри на себя — ты выглядишь как человеческое эскимо, в то время как я бодр и свеж, как всегда.

Гарри рассеянно взглянул на красноносое лицо Рона, который уже переключился на другую тему:

— Эй, почему у тебя мокрые ноги?

Гарри посмотрел на свои влажные конечности, затем снова поднял глаза и встретил подозрительный взгляд своего рыжеволосого друга.

— Серьёзно, — сузил глаза Рон, — ты чем там занимался?

— Мне просто нужно было подышать свежим воздухом.

— В озере?

Гарри раздражённо выдохнул, получилось что-то среднее между вздохом и стоном, а потом вздрогнул, потому что Рон вдруг закричал:

— Эй, народ! — Собравшиеся вокруг деревянного стола под Вечнозелёным деревом — волшебным деревом, которое упрямо отказывалось признавать любое время года, кроме весны — Невилл, Дин и Симус обернулись и посмотрели на них. — Я пошёл спасать нашего избранного от гипервентиляции.

На него уставились три слегка озадаченных лица.

— Гипотермии, — пробормотал Гарри.

— Да без разницы! — крикнул Рон, на что лица переглянулись и три пары плеч почти синхронно приподнялись и опустились.

Рон по-дружески положил руку на спину Гарри.

— Пойдём, — сказал он, провожая его до двери, — переоденем тебя в сухую одежду, запихнём в горячую ванну или ещё куда. — Гарри поднял бровь. — Что? Я не говорил, что полезу с тобой. Если, конечно, ты не попросишь меня очень-очень вежливо.

Оказавшись внутри, они некоторое время шли по коридору в тишине, но полудюжины шагов оказались максимальным пределом терпения Рона, когда дело касалось тревожных изменений в поведении его лучшего друга.

— Это из-за прошлой ночи, да? — спросил он, не особо раздумывая об осторожности. — Твоя таинственная причина задержаться на Астрономической башне, в ней всё дело? — Гарри не ответил, что само по себе было достаточным ответом. — Ты наконец сделал свой ход, да? Не худший план, я тебе скажу. Значит, девчонка из Равенкло, да?

— Это не было планом, — раздражённо возразил Гарри, чувствуя, как внутри вспыхивает гнев. — Никаких планов, ловушек и обходных манёвров. Для разнообразия я был полностью честен. Но всё вышло не совсем так, как я надеялся, так что…

— Ага, я так и думал.

— Что, правда? — спросил Гарри с притворным удивлением. — И что же навело тебя на эту мысль?

— Ну, может, то, что ты издаёшь хлюпающие звуки при каждом шаге, среди прочего.

До сих пор эта незначительная деталь каким-то образом полностью ускользала от внимания Гарри.

— Прекрасно, — коротко оценил он. — Просто замечательно. Я звучу точно так же, как себя чувствую: жалко.

— Мерлин, да что там случилось, на этой башне?

— Это последнее, о чём я хочу говорить.

— О, так значит ты всё-таки хочешь об этом поговорить! — шутливо воскликнул Рон. — Просто сначала нам нужно поговорить обо всём остальном.

Гарри издал мучительный звук, похожий на жалобное хныканье.

— Прости, приятель, — искренне извинился Рон. — Я просто пытался немного поднять настроение.

— Я знаю, — печально заверил его Гарри. — Просто ты выбрал неудачное время. Сомневаюсь, что у меня сейчас вообще есть хоть какое-то настроение.

Рон молчал ещё несколько шагов.

— Слушай, но ты же всё ещё можешь пригласить кого-то другого, правда?

— Не хочу я приглашать никого другого.

— О, — выдохнул Рон. — Я… я и понятия не имел, что тебе кто-то настолько нравится, — добавил он скорее с грустью, чем с удивлением.

— Значит, нас двое, — пробормотал Гарри себе под нос.

— Чувак, это отстой, — довольно точно подытожил Рон. — Лично я в последнее время влюблён во всё, у чего есть симпатичная пара выпуклостей на нужном месте.

Гарри фыркнул. Возможно, за этим даже скрывался намёк на смех.

— Вот видишь, немного настроения всё-таки есть, — ухмыльнулся довольный собой Рон. — Буду с тобой честен, — продолжил он, — я уже начал всерьёз подумывать просто пропустить всё это и не париться. Конечно, родители были бы разочарованы, если бы я так и не надел эту побитую молью парадную реликвию, которая передавалась в нашей семье не иначе как с начала времён, но я не понимаю, почему я должен заставлять себя делать то, что мне не нравится, только для того, чтобы получить возможность выставить себя дураком. Я могу делать это каждый день, верно? Без всяких приглашений и дурацких танцев. В общем, к чёрту бал, решил я. В конце концов, это не обязательно.

— Говори за себя, — горько заметил Гарри, приостановившись, чтобы сердито отлепить мокрую штанину, противно прилипшую к коже.

— Знаю, знаю, — поспешил продолжить Рон. — И именно поэтому я передумал, ясно? Так что слушай внимательно.

Внезапно Гарри почувствовал, как что-то схватило его за куртку и резко потянуло в сторону. Он был так поражён первым сильным рывком, что у него даже не было времени как следует подумать о сопротивлении. Вихрь длинных волос хлестнул по лицу. Дверь бесшумно распахнулась и тут же закрылась, и он оказался в полной темноте, чувствуя что-то странное в зубах и на кончике языка.

Тем временем ни о чём не подозревающий Рон продолжал:

— Мы влипли в это вместе, так? И мы выберемся из этого вместе! Я прикрываю твою спину, а ты — мою. Так что завтра мы обсудим наши оставшиеся варианты, а затем нанесём удар — бум! Они даже не поймут, что их ударило. Нет, конечно, на самом деле мы никого бить не будем. Но ты и я — мы братья по оружию. Напарники. Разделённые — мы падаем, вместе — нам всё равно, когда это произойдёт. Или как-то так. Потому что мы лучшие друзья и помогаем друг другу, верно? Как думаешь? А?

Тишина была единственным ответом на его пламенную речь. И только замолчав, он заметил подозрительное отсутствие каких-либо хлюпающих звуков рядом с собой.

— Эй, что скажешь, Гарри? — снова спросил он, останавливаясь и оборачиваясь. — Гар… а?

В мерцающем свете канделябров перед ним зиял пустой коридор, лишённый какого-либо человеческого присутствия, кроме его собственного. И единственным звуком, нарушающим тишину, был звук его сдувающихся лёгких.

— Порой мне кажется, что меня недолюбливают.

1) Simon and Garfunkel, «I Am Rock»

Вернуться к тексту

2) The Beatles, «Yesterday»

Вернуться к тексту

3) «Лунная соната» Бетховена

Вернуться к тексту

— Ай! — прошипел голос в темноте. — Ты что, укусил меня за волосы?

— Извини, но ты сама сунула их прямо мне в лицо, — защищаясь, ответил второй голос, чуть более низкий. — Что вообще происходит? Я ни черта не вижу.

— К твоему сведению, я как раз собиралась решить этот вопрос, когда ты вздумал кусать меня за волосы.

— Я не кусал тебя за волосы, — настаивал другой голос. — Твои волосы сами застряли у меня в зубах.

— Что есть не более чем эвфемизм для укуса. — Единственным ответом на это был бестелесный вздох, пронёсшийся в воздухе. — Да где эта дурацкая лампа?

— Полагаю, она должна быть где-то над нашими… Ауч! — Раздалась короткая барабанная дробь, похожая на звук встречи деревянной палочки с камнем. — Чёрт возьми, ты мне чуть глаз не выколола!

— Прости, — поспешно извинился однозначно женский голос. — Я думала, что ты в другой стороне. Подожди, а где ты, собственно, находишься?

— Там же, где и был, — ответил другой голос. — Прямо здесь. Привет? Вот моя рука.

Пауза.

— Моя левая грудь рада познакомиться с твоей рукой, — бесцветно сообщил первый голос.

— Ой, извини! — Рука невидимо метнулась обратно к телу, которому принадлежала, как будто её обожгло чем-то горячим.

— У тебя палочка с собой?

— Нет.

— Ты не взял с собой волшебную палочку?

— Нет? То есть да? В смысле не взял.

— Ты пробыл на улице несколько часов, так?

— Да?

— Без палочки, — констатировал голос с явным недоверием. — И люди ещё удивляются, почему я вечно о тебе беспокоюсь. Невероятно.

Послышалось неразборчивое бормотание, скорее неохотное признание правоты собеседника, чем защита своей позиции.

— Фу, здесь что-то мокрое, — послышался писк откуда-то ближе к полу.

На мгновение в тёмной комнате повисла неловкая тишина.

— Хм, боюсь, что это я.

— Что ты?

— Мои брюки и ботинки немного промокли.

— Почему?

— Так бывает, когда имеешь дело с водой.

Темнота отозвалась каким-то неясным звуком.

— Не стоит со мной шутить, мистер. Вы всё ещё мой заложник.

— Ваш контроль над ситуацией поистине впечатляет. Напомни, что ты там делаешь?

— Ищу свою палочку, которую твоё коварное лицо выбило из моей руки, — был ответ. — Хотя то, что я делаю, на самом деле сложно назвать поиском, скорее слепым нащупыванием.

— Будь там поосторожнее с тем, что нащупываешь, ладно?

— Сказал парень, который хватает девушку за грудь, как только думает, что никто не видит.

— Ну, технически, никто не видел. Стоп, это не совсем то, что я должен был ответить…

— Есть! — Последовал какой-то шорох. — Так, теперь посмотрим. Надеюсь, в буквальном смысле.

Пару секунд спустя раздался глухой металлический лязг, а затем и в самом деле — сначала слабый и мерцающий, но быстро становящийся ярче — по комнате разлился свет, и Гарри обнаружил, что Гермиона стоит прямо перед ним, протягивая левую руку вверх, чтобы стабилизировать старый фонарь, свисавший с железного крюка прямо над их головами. В другой руке она держала палочку. Светящийся кончик волшебного инструмента касался потускневшей бронзовой рамы фонаря, в то время как разгорающийся внутри плафона огонёк разбрасывал искривлённые тени по всему небольшому пространству комнаты.

Само помещение, как уже можно было предположить по слегка приглушённому звуку их голосов и отсутствию какого-либо заметного эха, оказалось не слишком просторным и немного душным чуланом для мётел. По трём сторонам от пола до потолка тянулись кривые деревянные полки, заваленные разнообразными чистящими средствами и уборочным инвентарём как непонятного назначения, так и совершенно обычным. Разумеется, здесь были и мётлы, только не летающие. Прислоненные к полкам, они скромно стояли в уголке. Оставшаяся площадь пола едва ли превышала два квадратных метра. В то время как Хагрид даже не пролез бы в дверь, Гарри, естественно, чувствовал себя здесь как дома.

Самым разительным отличием от его старого чулана в доме на Тисовой улице было наличие компании. И Гарри мог с уверенностью сказать, что если и было что-то, что могло кардинально изменить ощущение размеров маленького пространства, так это присутствие другого человеческого существа. И надо сказать, этот конкретный случай имел мало общего с его неприятным опытом интервью в кладовке с Ритой Скитер, состоявшимся месяц назад.

Когда Гермиона, выполнив поставленную перед собой задачу по освещению пространства, убрала палочку и наконец посмотрела на него с лёгкой приветливой улыбкой на губах, Гарри почувствовал внезапный спазм в животе. Все события последних двадцати четырёх часов нахлынули на него с новой силой, как будто до этого темнота ненадолго сделала их менее очевидными.

— Привет, — всё-таки удалось сказать ему. Его собственная улыбка — неизбежная при одном взгляде на Гермиону — даже ему самому показалась несколько натянутой. Возможно, потому что мышцы его лица всё ещё были наполовину заморожены.

— И тебе привет, — ответила она с широкой улыбкой. — Рада тебя увидеть. Наконец-то.

Они безмолвно смотрели друг на друга примерно на две секунды дольше того времени, которое позволило бы избежать неловкости, и опустили глаза так одновременно, что было почти невозможно сказать, кто из них отвёл взгляд первым.

— Итак… — заговорил Гарри, почёсывая затылок, — что здесь происходит?

— Я хотела с тобой поговорить, — кротко ответила Гермиона, глядя на свои сложенные руки. — На самом деле «хотела» — неправильное слово, мне очень нужно с тобой поговорить. Просто необходимо.

По какой-то причине, которую ни один из них в тот момент не осознавал, в темноте их голоса звучали гораздо увереннее.

— Что ж, — сказал Гарри, — хоть какое-то облегчение. Мне на секунду показалось, что это и правда могло быть покушением на убийство.

Она нервно рассмеялась.

— Да, извини за довольно радикальные меры. Но, увидев тебя в коридоре, я сделала первое, что пришло мне в голову. Что наглядно показывает, почему я обычно предпочитаю сначала подумать и только потом действовать, поскольку когда я подумать не успеваю, то делаю довольно странные вещи.

— Может, тебе стоит делать так почаще, — с улыбкой предложил он. — Я не думаю, что когда-либо бывал здесь раньше, так кто знает, где мы окажемся в следующий раз? Интрига, опасность, приключение…

— Да уж, — скептически отозвалась Гермиона. — Куда там каким-то Тайным комнатам до этого грязного старого чулана? Может быть, в следующий раз моя беспрецедентная спонтанность приведёт нас прямиком в мусорный бак.

— Честно говоря, — продолжила она более серьёзно, — я просто не хотела устраивать сцену перед Роном. Кроме того… мою необычную порывистость можно объяснить ещё и тем, что я сначала искала, а потом ждала тебя… ну, на самом деле весь день.

— О, — сказал он, явно удивлённый услышанным. — Ты… ты меня искала?

Она кивнула в подтверждение, хотя её глаза были рассеянно устремлены куда-то в сторону.

— Я знала, что должна с тобой поговорить, с того самого момента, как проснулась, если это можно назвать пробуждением, учитывая, что я почти не спала. Сначала я не знала, как лучше это сделать, поэтому, естественно, я…

— Всё продумала.

Она снова кивнула, её глаза метнулись вверх, чтобы встретиться с ним взглядом. Он вернул неуверенную улыбку, мелькнувшую на её губах.

— Но когда я решила, что достаточно готова к разговору, — сказала она, — ты словно сквозь землю провалился.

— Эм, да, — ответил Гарри, явно пристыженный, — боюсь, я вроде как пытался уйти от некоторых… вещей.

Гермиона печально посмотрела на него, прекрасно понимая, что он имеет в виду.

— Между прочим, я получила твоё послание, — сказала она как будто мимоходом, и даже почти убедительно.

— Ах да, послание… — сказал Гарри, чуть поморщившись. — Надеюсь, Живоглот не слишком возражал.

— Честно говоря, я не уверена, что он вообще был в курсе. Он определённо не составит Хедвиг конкуренции, когда дело касается доставки сообщений. Да и вообще чего-нибудь хоть отдалённо полезного, если уж на то пошло. — Она прочистила горло. — Как бы то ни было, не хочешь взглянуть на свою записку? Я её заполнила.

Гарри немного неохотно согласился.

— Ну, это было довольно глупо с моей стороны. — Он смущённо провёл рукой по волосам, наблюдая, как Гермиона достаёт из кармана джинсов сложенный листок бумаги. — По-детски. И ужасно нетерпеливо. Я не хотел давить на тебя или что-то в этом роде. Честно. Мне не следовало…

— И всё же я была достаточно наивна, чтобы ответить, — мягко прервала Гермиона его извинения, посчитав их излишними. — Вот, можешь посмотреть.

Она сделала шаг по направлению к нему, что составляло примерно половину всего возможного для перемещения пространства. Гарри нерешительно протянул руку и сжал маленький листок бумаги, на долю секунды соприкоснувшись с ней пальцами. В этот момент он поднял глаза и встретился с ней взглядом. Шаг назад, который она сделала, был слишком поспешным, чтобы казаться совершенно случайным.

Он откашлялся и занялся разворачиванием маленького клочка маггловской бумаги, чувствуя себя почти болезненно неловко. Вид его глупого послания, написанного его собственными корявыми каракулями, нисколько не исправил положения. «Мы всё ещё друзья?» — гласила верхняя строчка, а под ней в столбик располагалось три возможных ответа: «Да», «Нет» и «Возможно». Однако флажком был отмечен другой, четвёртый вариант, написанный явно более аккуратным почерком: «Неизменно».

Он с кривой улыбкой посмотрел на Гермиону.

— Было бы неплохо узнать об этом до того, как я отправился хандрить на холоде.

Она ответила ему улыбкой, но какой-то слегка задумчивой.

— Но правильно ли это?

Вопрос его озадачил.

— Ну, это… это же хорошо, правда? — Она смотрела на него так пристально, что он невольно сглотнул. — Или нет? Разве это не хорошо? Это плохо? Это что, какой-то вопрос с подвохом? Я… я что-то упускаю?

Он лихорадочно перечитал записку ещё раз, отчаянно ища что-нибудь, что можно было неправильно понять или пропустить. Однако текста было не так уж много, и по прочтении он не обрёл никакого нового знания.

— Может, это только мои заморочки, — размышляла вслух Гермиона, — но, честно говоря, я над этим всю голову сломала.

Он вскинул голову.

— Сломала голову?

Она слегка пожала плечами, рассеянно теребя верхнюю пуговицу белой рубашки, которую носила под тонким красным свитером.

— Я просто не уверена в этом конкретном слове, понимаешь?

Он снова посмотрел на листок бумаги в своей руке, уставившись на слово, которое она там написала, как будто умоляя его раскрыть ему свой тайный смысл.

— Неизменно, — медленно пробормотал он, чувствуя себя полной противоположностью Шерлока Холмса. Да и любого другого умного человека в принципе.

— Хм, — тихо произнесла Гермиона, и это прозвучало настолько многозначительно, насколько было возможно. Задумчиво глядя на листок бумаги в руке Гарри, она снова заговорила: — Дело в том, что… неизменность — это противоположность изменению, верно? Когда что-то называется неизменным, это буквально означает, что оно не может быть изменено. Оно невосприимчиво к изменениям.

Внимательный, хотя и несколько растерянный взгляд Гарри медленно переместился с неё обратно на подозрительное слово под его глупым вопросом. Внезапно оно действительно показалось ему немного другим, хотя, что именно изменилось, он не совсем понимал.

— Хм, — совершенно откровенно высказал он всё, что мог сказать.

— Я знаю, что перемены — это то, чего многие люди боятся, — продолжила Гермиона, чтобы прояснить свои мысли, — по крайней мере, когда они довольны текущим положением вещей. А иногда даже когда недовольны. Но независимо от субъективного мнения по этому поводу, изменения присутствуют постоянно. Они происходят каждую секунду, хотим мы того или нет, и даже когда мы упрямо отказываемся это принять. Это именно то, что делает время ощутимым. Это суть самой жизни. Бороться с переменами — всё равно, что сражаться с ветряными мельницами.

— Глупо?

— Бесполезно.

— О.

— Перемены — это не большой страшный зверь, какими мы порой их изображаем, — продолжила она. — Конечно, может быть непросто, и никогда нет гарантии, к чему они приведут, но мы должны с этим смириться. Потому что то, что не сгибается, имеет тенденцию ломаться. То, что не растёт, увядает. А то, что не меняется, может в конечном итоге оказаться элементарно устаревшим. Без перемен нет развития, без перемен невозможно достичь чего-то нового. То, что не меняется, рано или поздно просто перестаёт существовать.

Последовавшее молчание в конце концов заставило Гарри прийти к выводу, что сейчас, вероятно, подходящий момент для выражения общего согласия.

— Ну да, — сказал он, сопровождая это кивком.

Гермиона некоторое время молча смотрела на него немигающим взглядом.

— Ты ведь не имеешь ни малейшего представления, о чём я говорю, правда?

— Что? — возмутился он. — Конечно имею! Ты говоришь о… об изменениях и… росте и… естественном… отборе?

Она осторожно откашлялась, приложив руку к губам, и заправила выбившуюся прядь непослушных волос за ухо, пряча лёгкую улыбку в уголке рта.

— Вообще-то я пыталась сказать что-то о нашей дружбе.

Глаза Гарри расфокусированно продрейфовали по полкам.

— Ну да, — сказал он, очень медленно кивнув, — я так и понял.

К этому времени Гермиона уже изо всех сил старалась сдержать приступ хихиканья, который норовил вырваться наружу. Она взяла себя в руки, глубоко вздохнув немного спёртый воздух.

— Я надеялась объяснить, почему именно мне не слишком нравится то слово, которое я написала в отношении нас, — решила уточнить она. — Выражаясь менее окольным путем: мне не особенно нравится думать о нашей дружбе как о чем-то неизменном, фиксированном и статичном. Я даже не уверена, что это можно выразить одним словом. Может быть… «необратимо» подошло бы лучше. Или что-нибудь простое и понятное, как «всегда». Во всяком случае, мне хотелось бы считать, что наша друж… наши отношения способны изменяться и расти. На самом деле я бы сказала, что с самой первой нашей встречи именно это и происходит. Разве ты не согласен?

Гарри несколько раз моргнул, немного ошеломлённо размышляя, стоит ли Гермиона всё в тех же двух шагах от него, как позволяло строго ограниченное пространство, и с запозданием понял, что от него ждут ответа.

— Да, — поспешно согласился он. — Да, конечно. В смысле согласен. Всецело и полностью согласен.

То, как она медленно — и, казалось бы, совершенно бессознательно — провела кончиками пальцев вверх и вниз по шее, имело странный гипнотизирующий эффект. Кроме того, расстояние между Гермионой и дверью позади неё было однозначно больше расстояния между ней и Гарри. На самом деле между ними оставалось совсем мало места. Можно было бы даже назвать это откровенно тревожной нехваткой места.

— Тогда напрашивается вывод, — задумчиво произнесла она, — что было бы не совсем разумно ожидать, что всё останется как прежде. Со всеми изменениями… и ростом… и развитием.

— Да, это наводит на размышления, — пробормотал Гарри в ответ. — С-само по себе… в принципе… наводит на размышления. — Он сглотнул, чувствуя в горле комок размером со снитч. — Я запутался.

Едва заметная улыбка слегка изогнула уголки её розовых губ, на этот раз без какой-либо попытки сокрытия.

— Очень мило с твоей стороны, что ты наконец-то догнал меня.

Больше нельзя было отрицать, что Гермиона теперь стояла прямо перед ним, носы их обуви находились едва ли на расстоянии фута от соприкосновения. И что ещё более важно, почти то же самое можно было сказать об их лицах, что дало ему возможность изучить её лицо более внимательно. Было ли здесь так тепло всё это время, или, может, в этой конкретной кладовке оказался пол с подогревом? И откуда именно взялось это странное покалывание?

— По-моему, сейчас ты выглядишь вполне уверенной, — в конце концов заключил Гарри, закончив осмотр её лица.

— Тогда, похоже, наши роли поменялись местами, — ответила Гермиона, — потому что прошлой ночью я могла бы сказать то же самое о тебе, в то время как сама я не могла похвастать ясностью ума. На самом деле за всю мою пока не слишком долгую жизнь я не чувствовала себя более запутавшейся и неспособной что-либо понять, чем прошлой ночью.

— Я думал… Я думал, ты просто не...

— Нет, Гарри, — прервала она ход его мыслей каким-то особенно мягким и выразительным голосом. — Я не «просто не». Скорее полная противоположность «просто не». Всё, что угодно, но не «просто не».

Гарри вдруг очень остро ощутил физическое присутствие рук Гермионы, когда они легко легли ему на грудь.

— Так… так ты…

— Была попросту перегружена. Мыслями, чувствами, эмоциями, — сказала она ему и, взглянув на свои руки, как будто слегка покраснела. Очевидно, их нынешнее расположение удивило её не меньше, чем его. Но она не стала ничего менять. — Совершенно и полностью перегружена. До полного ступора и неразберихи, — вместо этого продолжила она. — И я сожалею об этом — сожалею о том, что оказалась так мучительно неспособна справиться с ситуацией одним из бесчисленных способов, которые были бы лучше, чем то, что я сделала… Я глубоко сожалею о той боли, которую, возможно, тебе причинила, хотя должна признать, что меня по-прежнему поражает мысль, что я способна причинить тебе боль подобным образом.

— Неужели в это так трудно поверить?

— Несмотря на накопившиеся свидетельства, да. Это всё ещё ставит меня в тупик.

— Уверен, для того, чтобы поставить в тупик Гермиону Грейнджер, потребуется гораздо больше, чем… ну, что бы там ни было, что тебя настолько смутило.

— Гарри, вчера был самый безумный день в моей жизни, — сообщила она ему. — Я серьёзно.

— Ты преувеличиваешь.

— Нисколько.

Он с сомнением посмотрел на неё, скептически приподняв бровь.

— Ты — магглорождённая волшебница с научным образом мышления, в возрасте одиннадцати лет внезапно получившая запечатанное сургучом письмо, доставленное совой, в котором сообщалось о твоих врождённых магических способностях и предлагалось обучение колдовству в секретной школе магии, чей официальный гимн даже не имеет единого мотива.

Гермиона набрала воздуха, как будто собиралась спорить, но потом, судя по всему, отбросила эту мысль.

— Это, безусловно… стоящее замечание, — признала она с некоторой неохотой. — Но всё же я придерживаюсь того, что сказала ранее. Неожиданное приглашение на семилетнее обучение махать палочкой озадачило меня не в пример слабее. Я всё ещё пытаюсь отбросить совсем невозможное, чтобы оставить то, что в принципе возможно, потому что всё это кажется мне одинаково невозможным.

Взгляд, который он бросил на неё, ясно говорил о том, что ей не удалось его убедить.

— Просто задумайся, — начала она объяснять. — Вчера, 16 декабря 1994 года — и да, в моём дневнике уже есть соответствующая и ужасно запутанная запись — необычайно интересный и очень привлекательный молодой человек впервые в моей жизни открыто выразил мне свою симпатию. С включением Дэвида Копперфилда или без него, это само по себе уже вызвало достаточное недоумение, хотя, вероятно, на тот момент и не являлось полной неожиданностью. Даже для скептически настроенной меня. Этот молодой человек был настолько мил и приятен, что я даже засомневалась, а так ли уж ужасен на самом деле этот Святочный бал. Я вполне могла представить, как делаю что-то крайне для себя нехарактерное, если он меня об этом попросит.

Гарри виновато опустил голову, так как слишком хорошо знал, о ком она говорит. Но не прошло и секунды, как он почувствовал нежное прикосновение кончиков пальцев под подбородком, мягко направляющее его голову назад, пока его глаза не поймали её настойчивый взгляд.

— Однако я и не подозревала, — шёпотом сказала она ему, — что всего через восемь часов самый важный человек в моей жизни сделает то же самое и тем самым перевернет весь мой маленький мир с ног на голову.

На мгновение он был так очарован, так полностью захвачен ласкающим звуком её голоса и чудесным значением слов, которые она произносила, что не мог ни думать, ни говорить. Когда он попытался сделать последнее — в основном отказавшись от первого — то понял, что снитч в его горле, по-видимому, превратился в квоффл.

— Похоже, он тот ещё невнимательный ублюдок, — с нервной заминкой выдавил Гарри после первоначального затруднения с обретением голоса.

Она тихонько фыркнула от смеха.

— Ну, если бы ты знал его так, как знаю его я, ты бы тоже его полюбил. — Внезапно в её глазах появилось паническое выражение, и она быстро отвела их, смущённо возясь с молнией его куртки. — В смысле… он бы тебе понравился. Очень понравился. Больше, чем кто бы то ни было. Неспецифическое чувство привязанности… это то, о чём я пытаюсь сказать. Очевидно.

Гарри наблюдал за ней с наполовину весёлым, наполовину удивлённым выражением на лице. Окончательно смутившись, Гермиона крепко зажмурила глаза и покачала головой.

— В общем, — попыталась взять себя в руки она, — на той башне ты… ты полностью лишил меня способности связно мыслить. То, что ты говорил, казалось мне совершенно невероятным. Временами мне даже казалось, что я слышу свои самые сокровенные желания, высказанные твоим реальным голосом. Я заставила себя поверить, что благополучно избавилась от всех этих неуместных эмоций, которые так долго меня беспокоили. После того случая в библиотеке я была абсолютно уверена, что этого никогда не случится, и решила смириться с этим раз и навсегда. Отбросить остатки надежды на то, что ты когда-нибудь посмотришь на меня так. Но потом случилась прошлая ночь, и мне показалось, что я попала в какой-то невозможный сон. И всё это я имею в виду не в каком-то банально-слащавом смысле. Или, может, как раз в самом банальном. Не знаю. И мне всё равно.

Она беспокойно скользнула взглядом по своим рукам, которые всё ещё лежали прямо там, над частыми волнами его легких, и тихонько, прерывисто вздохнула.

— То, что я пытаюсь сказать… что я пытаюсь сказать — это…

— Если ты говоришь то, что я думаю…

— Да, — немедленно заверила она его. Её взгляд метнулся к его глазам. Затем она наморщила лоб, внезапно задумавшись. — По крайней мере, я так думаю. Конечно, это зависит от того, что думаешь ты. Но я надеюсь, что то, что, как я думаю, думаешь ты, — это именно то, что ты хотел бы от меня услышать. А это именно оно и есть.

Гарри сосредоточенно прищурил глаза.

— Это случайно не означает, что нам больше не нужно так путано объясняться?

— Кажется, это и впрямь прозвучало чуточку непонятно, — нервно хихикнула Гермиона. — С другой стороны, возможно, запутаться бывает не так уж и плохо, если делать это вместе.

— Звучит и правда неплохо, — высказал своё мнение Гарри и с кривой улыбкой добавил: — Я думаю.

Когда их улыбки мягко рассеялись, на некоторое время воцарилось молчание. Гермиона рассеянно провела кончиками пальцев по швам нагрудного кармана его куртки. Гарри же был слишком загипнотизирован, чтобы осознавать что-либо, кроме её близкого присутствия.

— Знаешь, — начала она почти застенчиво, — остался всего лишь один маленький вопрос, который меня немного беспокоит. Совсем крошечный.

— Да? — произнёс Гарри, с трудом возвращаясь к действительности. — И что за вопрос?

— Прошлой ночью, на Астрономической башне, ты говорил о том, что хотел пригласить меня на бал. Дело в том, что я не совсем уверена, ты просто сообщил мне о своём первоначальном намерении или имел в виду, что всё ещё хочешь это сделать.

Гарри выглядел озадаченным.

— Я думал, что уж это было достаточно ясно.

— Не совсем, — тихо сказала она. — Если я правильно помню, там было ужасно много прошедшего времени.

— О, — сказал он, затем ненадолго задумался. — Я, эм… слушай, я не хотел бы просить тебя делать что-то, чего ты сама не хочешь.

Гермиона посмотрела ему прямо в глаза.

— Но в этом-то и разница, правда? — сказала она едва слышно. — С тобой этого не будет.

В голове Гарри внезапно вспыхнула пугающе заманчивая мысль просто поцеловать её прямо здесь и сейчас, и на одну бурную секунду эта размашистая картина со всеми её дикими соблазнами заставила его сердце сбиться с ритма. Он попытался представить, на что это было бы похоже и что он почувствовал бы, но история не пишется в сослагательном наклонении, и ему было четырнадцать, и его имя было не Кларк Гейбл.

— Ну, — сказал он, затолкав подальше волнительное образы и едва не поперхнувшись собственным голосом, — в таком случае… я говорил о том, что всё ещё хочу пригласить тебя. Именно это я имел в виду.

Гермиона прикусила нижнюю губу, чем, сама того не ведая, нисколько не помогала Гарри удержать то немногое, что ещё оставалось от его разумного мышления.

— Опять это надоедливое прошедшее время… — смущённо пробормотала она.

Гарри издал протяжный полурык-полустон, затем тряхнул своей бесполезной головой.

— Всё это я имел в виду… имею… в настоящем. Самом… настоящем. «ДеЛориан» (1) не нужен.

— Хм, — неопределённо произнесла она. — Мне правда интересно, как это будет звучать… То, что ты хочешь сделать… в настоящем.

Гарри пришлось хорошенько приложить своего внутреннего Кларка Гейбла. Парень был жутко навязчивым.

— Я… э-э… — запинаясь, начал он, но тут же решил начать с нуля. — Ну, наверное, это будет… это будет звучать как… Нет. — Он покачал головой. Так тоже было плохо. — На самом деле, — начал он в третий раз, — это должно звучать… так. — Он глубоко вздохнул, набираясь смелости. — Гермиона Джейн Грейнджер, — она посмотрела на него с блеском в глазах, — не согласишься ли ты…

— Да! — выпалила она, что, судя по испуганному выражению лица, для неё самой стало даже большей неожиданностью, чем для Гарри.

— Я думал, ты хочешь это услышать? — спросил он, когда смех пробился сквозь первоначальное замешательство.

— Прости! — отчаянно извинилась она, заливаясь румянцем. — Я… я ничего не могла с собой поделать! Я так нервничаю, и волнуюсь, и…

Чего она не могла знать, так это того, что совершенно непреднамеренно — и оттого наиболее естественно — была в этот момент настолько неотразимо привлекательна, что Гарри опасно приблизился к тому, чтобы всё-таки поддаться навязчивому влиянию Кларка Гейбла. Его раздражающе мужественный киношный призрак невидимо парил неподалёку и со сверкающей улыбкой недвусмысленно шевелил бровями, призывая отбросить всякую осторожность.

А потом случилось это. Неприятная дрожь успела пробежать по их спинам, а глаза расширились от ужаса при звуке слабо скрипнувшей дверной ручки. Они оба резко вздрогнули, когда дверь с силой распахнулась. Гермиона крутанулась на месте и снова хлестнула своими длинными локонами прямо по лицу Гарри, который принял это с покорным согласием, сжав губы — с прядью волос, снова пойманной между ними. Он выплюнул их.

— И что это у нас здесь происходит? — риторически спросил самый ненавидимый голос Хогвартса в своей узнаваемо протяжной манере. — Самые выдающиеся образчики юношеской влюблённости Гриффиндора, пойманные на месте преступления. Как банально.

— Это не то, на что это похоже, профессор! — мгновенно пролепетала Гермиона, без всякой надобности поспешно поправляя свою идеально опрятную одежду и тем самым прямо противореча своему собственному утверждению.

— Если только это не похоже на двух человек, стоящих в чулане, — дополнил Гарри. — Тогда это именно то, на что это похоже.

Гермиона нервно хихикнула.

— Сейчас не самое подходящее время для онтологических рассуждений, — сказала она, слегка толкнув Гарри бедром.

— А кто говорил о птицах (2)? — вслух удивился Гарри.

— То, на что это похоже, — резко вмешался Снейп, — это прежде всего причина для снятия с бедного Гриффиндора приличного количества баллов.

— На каком основании? — потрясённо вымолвила Гермиона.

Снейп смерил их холодным, презрительным взглядом.

— Отвратительная демонстрация бесстыдного пубертатного поведения, — заявил он, — наглое пренебрежение порядком и порядочностью, а также…

Одна из старых потрёпанных мётел за спинами Гарри и Гермионы как по волшебству начала медленно заваливаться в сторону. Три пары глаз проследили за её роковой сдачей силам гравитации. Её прочная деревянная ручка оказалась достаточно тяжёлой, чтобы при ударе о каменный пол вызвать громкий стук, эхом разнёсшийся по коридору.

— …вандализм.

— Но… — хотела возразить Гермиона.

— Минус десять баллов, — грубо оборвал её Снейп, не принимая возражений. — С каждого.

Двое подростков бесспорно пубертатного возраста — демонстрировавших соответствующее поведение или нет — с недоверием уставились на него.

— Если вы не хотите, чтобы наказание удвоилось, — угрожающе сказал им декан Слизерина, — советую немедленно убраться с моих глаз.

Сжав кулаки и прикусив языки, Гарри и Гермиона вышли из кладовки, не удостоив взглядом своего профессора Зельеварения.

— Поттер, — резко остановил его Снейп, когда Гермиона уже прошла мимо. — Это, случаем, не ваше?

Гарри не очень обрадовался, увидев знакомую чёрную шапку, безвольно левитируемую в воздухе на кончике палочки Снейпа. Правая рука бессознательно поднялась к непокрытым волосам.

— Я так и думал, — многозначительно заметил Снейп, и шапка внезапно рванулась вперёд, чтобы ударить Гарри в грудь, а затем упасть в его машинально подставленную ладонь.

— Ещё пять баллов с Гриффиндора, — сообщил ему Снейп с почти незаметным намёком на удовольствие в голосе. Сжав челюсти, Гарри хмуро встретил взгляд бездонных чёрных глаз. — За мусор, — произнёс Снейп, словно подначивая Гарри сказать ещё что-нибудь.

Стиснув челюсти почти до боли, Гарри протопал мимо своего второго худшего врага и быстро догнал ничего не подозревающую Гермиону, которая успела сделать несколько шагов и обернулась, потеряв его.

— Знаешь, — в конце концов попыталась завести разговор она после того, как они некоторое время шли бок о бок в напряжённом молчании, её голос был приглушённым, как будто Снейп всё ещё скрывался где-то поблизости и только и поджидал шанса снять с Гриффиндора ещё больше баллов, — кроме этой почти катастрофической ошибки в начале, ты действительно хорошо себя там держал. Очень впечатляющий самоконтроль.

Между Северусом Снейпом и Кларком Гейблом первый занимал явно меньше места в мыслях Гарри, когда он двусмысленно пробормотал в ответ:

— Ты даже не представляешь.

И впервые в жизни Гермиона Грейнджер действительно не представляла, насколько была права.

______________________________

Комментарий автора:

(1) Гарри ссылается на фильм 1985 года «Назад в будущее», который, несомненно, в один не самый прекрасный день будет переснят в ужасной современной манере. Теперь вы можете спросить, почему Гарри упомянул «ДеЛориан», а не более близкий ему Маховик Времени. Ну в самом деле, кто в здравом уме предпочтёт какие-то карманные часики крутой тачке, путешествующей во времени, а? И неважно, что DMC-12 на самом деле был немного проблемным автомобилем. Когда этот малыш разгонится до 88 миль в час, вы об этом и не вспомните.

(2) Гарри путает онтологию с орнитологией, что происходит не так уж редко. Первое всего лишь задаёт довольно прозаический вопрос: «Что есть бытие?», второе же бросает настоящий вызов человеческому разуму, вопрошая: «Что это за птица?»

Воскресенье

Рональд Уизли был доволен. По своему излюбленному воскресному обычаю он встал с постели не раньше десяти утра и только что — всего двадцать минут спустя — беззаботно развалился на диване в гостиной, лениво закинув длинные руки на мягкую спинку. Именно такое положение — уже не лежачее, но и не в полной мере сидячее — было важнейшим этапом в его утреннем переходе от комфортно горизонтальной жизни к утомительно вертикальной. Поскольку будни в Хогвартсе, с их дурацким расписанием, лишали его этой насущной потребности, сия переходная фаза неизбежно переносилась на первые два-три урока, конечно если таковые не проводились под строгим наблюдением Снейпа или профессора МакГонагалл. Оба этих преподавателя проявляли прискорбное отсутствие сочувствия к его тонко настроенной, постепенной процедуре пробуждения.

Остатки его завтрака были разложены на низком столике перед ним. Как само собой разумеющееся, он поддерживал давние связи Уизли с кухней, а личная договорённость с Добби и его товарищами-домовиками гарантировала, что его особый воскресный завтрак будет подан именно в этом месте с надёжной пунктуальностью, в то время как его собственная пунктуальность имела значительные колебания. Гермиона, конечно, неодобрительно отнеслась к его самонадеянной эксплуатации эльфов, но, поскольку хмуриться, похоже, было одним из её любимых развлечений, Рон решил не слишком беспокоиться по этому поводу.

Нет, жизнь слишком хороша, чтобы отвлекаться на такие мелочи. Неважно, что всего через неделю состоится Святочный бал, в связи с которым он снова станет причиной общего семейного разочарования. Неважно, что последние два дня, и особенно прошлым вечером, его лучший друг вёл себя очень странно и — что более важно — похоже, слабо интересовался собственным маленьким кризисом Рона. Это всё не стоило того, чтобы забивать себе этим голову. Воскресное утро предназначалось для другого.

Он как раз наслаждался приятным урчанием в животе при соблазнительной мысли о сладком пудинге, который мог бы удачно завершить его завтрак, когда увидел Гарри, входящего в гостиную через портретный проём.

— Доброе утро, — беззаботно поприветствовал его друг. — Приятно видеть, что ты вернулся к бодрствующей жизни.

Рон смерил его взглядом полуприкрытых глаз.

— Да что, к Мерлину, с тобой происходит?

— Ты о чём? — озадаченно спросил Гарри.

— Твоё настроение скачет как бешеный гиппогриф, — немного раздражённо сказал Рон. — Вчера у тебя его вроде как и вовсе не было, а теперь ты ходишь и улыбаешься, как идиот.

— Не говори ерунды, — небрежно отмахнулся Гарри. — Просто… просто сегодня прекрасный день, не находишь?

Рон неохотно повернул голову, чтобы бросить косой взгляд на ближайшее окно и пасмурную, дождливую хмарь за ним. Он почти чувствовал, как резкие холодные порывы ветра атакуют старые каменные стены башни.

— О чём, чёрт возьми, ты говоришь? — сказал он, снова повернувшись к Гарри.

Гарри уже собирался что-то сказать, но в этот момент его взгляд оторвался от Рона и сосредоточился на чём-то другом, что, очевидно, заставило его забыть о заготовленной фразе. Рон переключился на вспомогательный источник энергии и повернул голову через плечо.

— Привет, — сказала Гермиона, даже не взглянув в сторону Рона, который поморщился, обнаружив, что она тоже улыбается, как идиотка.

— И тебе доброе утро, — бесцветным голосом сказал Рон, что всё-таки — и довольно резко — привлекло её внимание.

— О, привет! — почти вскрикнула она в ответ. — Привет, Рон! Приятно видеть тебя здесь… на месте… твоей преднамеренной эксплуатации… излишней услужливости домашних эльфов… — По мере того, как она говорила, её лицо приобретало всё более и более недовольное выражение, отчего Рон, откровенно говоря, даже почувствовал некоторое облегчение. По крайней мере, она снова выглядела как обычно.

— Хорошо спалось? — спросил Гарри. — Ты уже позавтракала?

— Да и да, — ответила она, и её неодобрительный хмурый взгляд мгновенно сменился вновь появившейся улыбкой. — Должно быть, мы разминулись в Большом зале. Сегодня я встала немного раньше обычного. Проснувшись, я чувствовала себя слишком взволнованной.

— Почему? — лениво вмешался Рон. Она посмотрела на него так, словно только что заметила его присутствие. Опять.

— Хм? — оцепенело произнесла она.

Какое-то мгновение он просто бесстрастно смотрел на неё, затем снова повернулся к Гарри.

— Послушай, приятель, — сказал он, впервые за это утро проявляя некоторый энтузиазм. — Для разнообразия у меня есть отличные новости. Я узнал, что Парвати и её сестра ещё не приглашены на бал, что довольно странно. Они вроде ничего, а? Ты просто обязан их пригласить… В смысле мы… мы просто обязаны их пригласить. Что скажешь, а? Это же идеальный вариант, правда же?

Гарри не проявил и половины того восторга, какого ожидал Рон. На самом деле он не проявил вообще никакого восторга.

— О, — выдохнул он, отведя глаза в сторону. — Ну да, э-э… об этом. — Он провёл рукой по своим иссиня-чёрным волосам, каким-то образом умудрившись добавить беспорядка в то, что уже и без того было изрядным беспорядком. — Я, хм… боюсь, что я… вроде как… договорился… уже.

Рон моргнул.

— А?.. Как? Когда? — К его очевидному недоверию примешивалась лёгкая паника. — Всего пару часов назад ты был мистером Меланхоликом! Ты издавал хлюпающие звуки! — Он повернулся к Гермионе, которая почему-то смотрела себе под ноги. — Как долго я спал? Какой сегодня день?

— Прости, Рон, — снова заговорил Гарри. — Я просто не успел тебе сказать. Я сам не сразу осознал, всё произошло так быстро, так внезапно… и неожиданно… Честно говоря, по сути меня похитили!

Рон мог бы поклясться, что слышал приглушённое хихиканье где-то за своей спиной, но он был слишком поражён тем, что происходило прямо перед ним, чтобы обращать внимание на что-то за пределами своего поля зрения.

— И кто это? — спросил.

— Девушка? — неопределённо сообщил Гарри.

Рон снова молча уставился на своего друга. Прошло несколько секунд.

— Это девушка с Астрономической башни, — любезно добавил Гарри, но Рон на это только нахмурился.

— Я думал, что весь этот эпизод был полной катастрофой?

Гарри отвёл глаза и зашаркал ногой по ковру, бормоча что-то неразборчивое себе под нос.

Из-за спины Рона донёсся тихий кашляющий звук.

— Может быть, просто произошло небольшое недоразумение, — скромно высказалась Гермиона. — Из того, что я слышала, Гарри немного ошеломил девушку.

— Только потому, что она для меня не просто ещё одна девушка, — тихо произнёс Гарри, не отрывая взгляда от пола.

Рон с отвращением покачал головой в ответ на эту сентиментальную чушь.

— А ты откуда об этом знаешь? — спросил он Гермиону, даже сделав над собой усилие и ещё раз обернувшись, чтобы посмотреть на неё. Казалось, её чрезвычайно заинтересовал узор на подушке, которую она взяла с дивана.

— От Гарри, конечно.

— Вы же сегодня первый раз друг друга видите, разве нет?

— Очевидно, он рассказал мне об этом вчера вечером.

— Мне, значит, не рассказал, а тебе рассказал?

— Значит так, — ответила она резче, чем намеревалась, и сразу же пожалела об этом. — Обычно с девушкой легче говорить о таких вещах, понимаешь?

— Почему это?

— Потому что девушки… более… чувствительные?

Рон некоторое время смотрел в одну точку, затем пожал плечами и уже собрался повернуться к Гарри, но остановился на полпути и вместо этого снова подозрительно взглянул на Гермиону.

— Почему у тебя лицо такое красное?

К счастью, щёки Гермионы не могли стать намного краснее, чем уже были.

— Неужели никто не замечает, как здесь натоплено? — спросила она, поспешно касаясь щёк и лба тыльной стороной ладони. — Или это только мне жарко? Честно говоря, меня немного лихорадит. Возможно, мне стоит зайти к мадам Помфри.

— Ну, если повезёт, твоё недомогание продлится достаточно долго, чтобы послужить оправданием для пропуска бала, — сказал ей Рон, — потому что, если так пойдёт и дальше, мы с тобой останемся единственными четверокурсниками, у которых нет пары.

— Вообще-то, — нерешительно начала Гермиона, — у меня, эм… вроде как… есть.

Рон снова наморщил лоб.

— Что у тебя есть?

Гермиона старательно избегала его взгляда.

— Пара, — кротко ответила она. — Для… для бала.

Его челюсть отвисла на полдюйма, губы попытались произнести какие-то слова, но безуспешно.

— Что? И ты тоже? Серьёзно? — наконец сумел произнести он.

Она коротко кивнула.

— Да как это вообще возможно? — простонал Рон, голос которого от волнения стал тонким и хриплым.

— Спасибо, Рон, — ответила Гермиона с притворной улыбкой. — Я знаю, что это почти немыслимо.

— Да я не про то, — небрежно исправился он, в порыве отчаяния поворачиваясь к Гарри. — Ещё вчера мы все были в одной лодке, а теперь выясняется, что ночью меня бесцеремонно вышвырнули за борт и оставили плавать в одиночестве посреди моря, даже не позаботившись бросить спасательный круг!

Повисло неловкое молчание. Гарри и Гермиона виновато смотрели в пол, Рон сидел в полной прострации.

— Я даже не знаю… это же… это просто… — бесцельно заикался он, но, так и не найдя нужных слов, замолчал и резко повернулся к Гермионе. — Кто твой Ромео?

Гермиона неопределённо пожала плечами, на её губах появилась какая-то странная улыбка, значение которой Рон не мог толком понять.

— Один парень, которого я встретила в чулане для мётел.

Глаза Рона расширились до размера галлеона.

— Чёрт побери, куда катится мир?! — воскликнул он, едва способный связать слова. — Кто вы такие и что вы сделали с моими друзьями? — Он снова крутанул головой. — Ты знал?

Гарри явственно напоминал оленя, попавшего в свет фар.

— Н-нет? Конечно нет! Откуда?

Рон бросил на него очень строгий, глубоко обеспокоенный взгляд.

— И что, ты ничего не скажешь по этому поводу?

Гарри неловко усмехнулся.

— Ты говоришь, как её обеспокоенный отец.

— Ну кто-то же должен, — ответил Рон, демонстративно скрестив руки на своей раздувающейся груди. — Вряд ли это подходящее поведение для девушки её возраста.

За его спиной раздался сдержанный смешок.

— Рон, ну в самом деле, — попытался Гарри обратиться к, как он надеялся, уже достаточно проснувшемуся разуму своего друга. — Неужели ты правда думаешь, что Гермиона позволила бы какому-то случайному парню затащить себя в чулан против своей воли, а потом ещё и согласилась бы сопровождать его на бал?

Рон какое-то время молча смотрел на него широко раскрытыми глазами, всё ещё полными фундаментального недоумения. Его левое веко чуть дёрнулось.

— Откуда мне знать? Похоже, я тут единственный оставшийся в здравом уме человек.

Он так и не узнал о том, что к этому времени Гермиона нырнула — рухнула, если честно — за спинку дивана с плотно прижатой к лицу подушкой, чтобы предотвратить любой возможный приступ смеха, который норовил её одолеть.

При виде её отчаянного отступления Гарри и самого разобрал приступ глупого смеха, но он быстро подавил его, когда Рон критически поднял бровь.

— Расслабься, Рон, — сказал Гарри, изо всех сил пытаясь сохранить подобающе серьёзное выражение лица. — Всё будет хорошо. Мы найдём тебе пару, а потом все вместе пойдём на этот бал и ещё будем удивляться, что мы вообще там делаем, учитывая, что ни один из нас не испытывает восторга от мысли о публичной демонстрации своих танцевальных навыков. Ты познакомишься с парнем-из-чулана Гермионы и моей девушкой-с-Астрономической-башни, и мы все будем лучшими друзьями. Будет здорово, вот увидишь.

Рональд Уизли не выглядел ни успокоенным, ни сколько-нибудь убеждённым.

Рональд Уизли был категорически недоволен.

* * *

Понедельник

Несмотря на многочисленные и нередко почти непреодолимые различия между мирами магглов и волшебников, некоторые вещи остаются неизменными по обе стороны баррикад. В меньшей степени это касается фундаментальных истин человеческой природы, которые пронизывают каждую временную культуру, когда-либо возведенную на их основе, и в большей степени — универсальной константы бумажной работы.

Личное мнение Минервы МакГонагалл по этому вопросу во многом зависело от того, какие именно бумаги попадали на тщательно организованный стол в её личном кабинете. Большую часть своей жизни она посвятила научной и преподавательской деятельности, так что бумажная работа в той или иной форме была не только неизбежной, но и неотъемлемой частью её повседневных дел. Проверка ученических работ, планирование занятий, просмотр заметок и периодическая корректировка учебной программы согласно сомнительным нововведениям Департамента образования были повседневной рутиной её профессиональной жизни. И надо сказать, жизнь эта, наполненная спорадическими вспышками яркого юношеского ума, была по большей части достаточно приятной и лишь в редких случаях вызывала серьёзные сомнения в справедливости предположения о разумности Homo sapiens.

Однако в последние дни её бумажная работа в немалой степени состояла из вопросов, никак не связанных с обучением будущих волшебников. Турнир Трёх Волшебников и сам по себе вызывал у неё лишь неодобрение, но в более практическом плане означал бесконечные горы бумажной работы. Регламенты требовали тщательного изучения, контракты — внимательного рассмотрения, различные формы — срочного подписания, графики — скурпулёзного составления, а протоколы безопасности — обязательного утверждения. Но единственной бумагой, имеющей отношение к турниру, которую она очень хотела подписать, был приказ о его немедленной и бесповоротной отмене.

А ещё был Святочный бал. Будучи побочным продуктом злосчастного турнира и неизбежной головной болью с чисто организационной точки зрения, он вызывал у Минервы МакГонагалл смешанные чувства. Беглый взгляд на список подтверждённых участников выявил очередное затруднение. Из четырёх чемпионов, чьё присутствие на мероприятии, естественно, было обязательным, один всё ещё оставался без партнёра по танцам. На одно странное мгновение она искренне задалась вопросом, не думает ли этот молодой человек, что манекен, с которым он практиковался, был подходящей кандидатурой на эту роль. Стук в дверь вовремя оборвал эту нелепую мысль.

— Да? — отозвалась она.

Дверь осторожно приоткрылась, и в проеме появилось милое личико в обрамлении неукротимой гривы волос.

— Извините, профессор МакГонагалл, — вежливо заговорила Гермиона Грейнджер, — у вас найдётся минутка свободного времени?

— Конечно, — заверила её глава факультета Гриффиндор. — Пожалуйста, входите.

Её любимая ученица, которая на самом деле не могла быть её любимой ученицей, поскольку иметь таковых было бы крайне непрофессионально с её стороны, с необычной робостью прошла в кабинет и села перед столом.

— Что я могу для вас сделать? — решила подбодрить МакГонагалл свою тайно любимую ученицу. Та оторвала взгляд от своих рук, но ещё секунду поколебалась.

— Наверное, — наконец начала юная волшебница, — это будет один из самых неожиданных вопросов, с которым я могла бы к вам обратиться. Уверена, вас это удивит, но… Может быть, вы согласитесь помочь мне с некоторыми… э-э… танцевальными… затруднениями.

Выгнутые брови профессора МакГонагалл действительно говорили об удивлении, но у её языка не было возможности дополнить мимику, поскольку Гермиона нервно затараторила:

— Видите ли, к моему великому разочарованию, в конечном итоге — после многочисленных тщетных попыток доказать обратное — я вынуждена была прийти к неутешительному выводу, что танцы — это одна из тех вещей, которым просто невозможно научиться по книге. Даже богато иллюстрированной.

Профессор изо всех сил старалась удержать губы на прямой линии, пока слушала.

— Понимаю, — сказала она самой умной девочке, которую ей когда-либо приходилось учить. — Могу ли я предположить, что в конце концов ваше имя может быть добавлено в список тех, кто будет присутствовать на балу?

Гермиона с некоторым опасением посмотрела на листок бумаги под сложенными руками профессора.

— Хотя я не могу обещать, что не сбегу с криками в последний момент, — сказала она, — но… да, боюсь, это действительно так. Я собираюсь присутствовать на этом балу. К собственному недоумению.

— Должна сказать, что мне очень приятно это слышать, мисс Грейнджер, — серьёзно сказала ей профессор МакГонагалл. — Не сомневаюсь, для вас это будет хорошим опытом.

— Насколько тонка грань между хорошим опытом и полной и абсолютной катастрофой? — спросила Гермиона с несмелой улыбкой.

МакГонагалл улыбнулась.

— Что ж, я с радостью помогу вам удержаться по правильную сторону этой грани. Итак, что вызывает у вас затруднения? Старый добрый вальс?

— Не совсем. Мой отец учил меня некоторым самым распространённым танцам, так что с осторожным оптимизмом могу сказать, что неплохо с ними справлюсь. — Она замолчала, прикусив нижнюю губу. — Но, эм… я слышала, что традиционная церемония открытия танцевального вечера немного отличается от стандарта… к тому же в этот раз будет четыре пары вместо трёх… Всё это, к сожалению, делает мою книгу на соответствующую тему ещё более бесполезной, чем она была с самого начала.

— О, — слабо выдохнула профессор, слегка сбитая с толку. Её глаза рассеянно прошлись по кабинету и невольно обратились к списку на столе и единственному досадно свободному месту рядом с именем одного из четырёх чемпионов. — О! — повторила она, но уже с совершенно другим выражением. — То есть вы…

Гермиона снова опустила глаза на свои дрожащие руки.

— Угу, — смущённо пробормотала она. — Довольно нелепо, не правда ли?

Минерва МакГонагалл окинула изучающим взглядом девушку, сидящую в кресле перед ней.

— На самом деле, — сказала она, — я бы сказала, что это… изумительно. Просто изумительно.

Гермиона вскинула голову.

— Вы правда так считаете? — МакГонагалл улыбнулась и кивнула, и губы Гермионы сами собой растянулись в сияющей улыбке. — Я тоже.

В эту минуту в голову профессора пришла успокаивающая мысль, что из всей этой проклятой истории с Турниром Трёх Волшебников всё-таки может выйти что-то хорошее.

* * *

Вторник

Один из тех особых видов волшебства, для понимания которого вовсе не нужно получать приглашение в Хогвартс, — это первый снег. Не те несколько куцых снежинок, которые выпадают с неба, чтобы моментально растаять от соприкосновения с землей, а первый настоящий снег, когда всё, что может видеть глаз, покрывается безупречным белым одеялом. Это завораживающее явление повторяется снова и снова из года в год, но никогда не теряет своей новизны. Оно словно призывает людей всех возрастов вспомнить беззаботное детство и…

— Рональд Уизли, это не то место, куда должна быть вставлена морковка!

Означенный обвиняемый невозмутимо подошёл и встал рядом с Гермионой, которая, подбоченившись, самым неодобрительным и слегка брезгливым взглядом смотрела на выдающийся вклад молодого Уизли в оформление их снеговика.

— А почему бы и нет? — беспечно спросил Рон, склонив голову на бок и глядя на середину их незаконченной работы. — Так он выглядит намного счастливее.

Смешок Гарри, раздавшийся позади, заставил её суровость смениться неохотной улыбкой. Тем не менее она покачала головой и схватила морковку.

— Мы на территории школы, — напомнила она преувеличенно строгим тоном и помахала морковкой перед двумя мальчиками, что никак не помогло им сохранить самообладание. — Это не то счастье, которое стоит здесь демонстрировать. И я не потерплю, чтобы мой снеговик был извращенцем.

— Твой снеговик? — поддразнил её Гарри. — Я думал, он наш. Мы лепили его втроём. И между прочим, всю тяжёлую работу сделали мы с Роном.

Её щёки, уже раскрасневшиеся от холода, возможно стали чуточку ярче.

— Очевидно, именно это я и имела в виду, — кротко пробормотала она, поворачиваясь к ним спиной, чтобы аккуратно поместить морковку на её законное место, расположенное на половину длины снеговика выше, чем раньше.

— Эй, вам руки не нужны?

Все трое обернулись и увидели светловолосую девушку, имени которой ни Гарри, ни Гермиона не знали. Она держала в руках две длинные многопалые ветки. Голову девушки венчала шапочка с помпоном самой невероятной расцветки, какую можно было вообразить.

— О! Привет, Луна, — дружелюбно поздоровался Рон, затем повернулся к своим друзьям. — Моя соседка, более или менее. Подруга Джинни. Равенкло. Третий курс. Я знаю всё на свете.

— Приятно познакомиться, — сказал Гарри, протягивая ей руку в перчатке. Девушка по имени Луна немедленно вложила в неё свои ветки. Слегка озадаченный, Гарри улыбнулся. — Спасибо. Мы как-то не догадались…

— Итак, вы все идёте на Святочный бал? — спросила Луна как ни в чём не бывало, словно продолжая начатый разговор.

Рон моментально скис.

— Они — да, — пробормотал он, кивнув в сторону своих друзей.

— О, конечно, — сказала Луна, глядя на Гарри. — Это кто-то особенный?

Гарри отвёл глаза, застигнутый врасплох прямотой вопроса.

— Самый особенный, — пробормотал он. Гермиона рядом с ним всерьёз испугалась, что снег у неё под ногами сейчас растает.

— Давайте используем эти ветки по назначению, — пролепетала она и забрала их у Гарри, чуть не столкнувшись с ним в нервной спешке, и тут же обратила своё внимание на снеговика.

— Я помогу, — сказал Гарри и последовал её примеру.

— А ты, Рональд, разве не идёшь на бал? — тем временем обратилась Луна к последнему человеку из их компании, который пока не выказывал никаких странностей в поведении.

Само воплощение беспечности, он лишь пожал плечами.

— Думаю, я пас. Мне всё равно не с кем пойти. Да и не особо хотелось. Все эти танцы-шманцы. Не, это не для меня.

— Но это же может быть так весело! — безрассудно растоптала Луна его напускное равнодушие. — Я бы с удовольствием пошла, если бы меня кто-нибудь пригласил! У меня есть презабавнейшее платье, я бы так хотела его надеть! О, и Джинни показала мне твою парадную мантию! Такая прелесть! Ты бы выглядел в ней потрясающе! Тебе обязательно нужно пойти!

Рон уставился на неё, не сразу вспомнив, как моргать.

— Да, э-э… — в конце концов выдал он, — может быть…

Луна улыбнулась ему и энергично кивнула. Голова Рона тоже дёрнулась в неопределенном кивке, затем его взгляд переместился на деревья, небо и замок.

— Вашему снеговику нужны пуговицы, — заявила Луна. — Пойду поищу несколько хороших камешков. Я знаю одно подходящее заклинание.

С этими словами она решительно куда-то пошла прямо по снегу высотой почти по колено под взглядами трёх пар глаз.

— Не обращайте на неё внимания, — сказал Рон, возвращаясь к сбору строительного материала для снеговика. — Она всегда была немного… ну, знаете… того. Не в плохом смысле, а так… ну, вы поняли. Просто реагируйте спокойно, как я, и… — Он замер на полуслове, заметив, что они оба уставились на него круглыми глазами из-под изогнутых бровей. — Что? Что я опять не так сделал? — Его невежественный взгляд пару раз перескочил с одного на другого, с каждым разом обнаруживая маленькую подсказку. — Подождите. Вы же не… вы же не предлагаете… — Тут его челюсть упала, как и снег, который он держал в руках. — Ах ты ж чёрт! — громко воскликнул он и бросился вдогонку за девушкой по имени Луна.

* * *

Среда

Со всей должной скромностью Гермиона любила думать, что способность полностью сосредоточиться на том, что требовало внимания, всегда была одной из её наиболее выдающихся черт, которая, несомненно, имела важное значение для её школьных достижений. То есть так было до тех пор, пока она начисто не утратила эту полезнейшую способность и вместо этого не стала неуклюжей дурой, как все остальные в её возрасте.

Она уже дважды прочла один и тот же отрывок из книги, которую выбрала для дополнительного чтения, но не могла повторить по памяти даже половину из прочитанного. Более того, она едва ли могла сказать, какие, без сомнения, важные знания содержала эта конкретная глава. И всё почему? Потому что её якобы блестящий ум сумел усвоить около двух с половиной предложений, прежде чем потерять всякое понятие о важности поставленной задачи и вместо этого погрузиться в гормональные грёзы.

Даже теперь, когда она начала всё заново в третий раз за пять минут, её мятежные мысли продолжали возвращаться к словам, в реальность которых ей до сих пор не верилось, к взглядам, которые она никогда не надеялась получить, к Астрономической башне и каморке для мётел, и дальше, к Большому залу и предстоящему пугающе волшебному вечеру.

И самым худшим во всём этом было то невероятное чувство радостного воодушевления, которое она при этом испытывала и которое в конце концов заставляло её так мало думать о книге в своих руках, что порой она даже почти забывала, чем занята. Никогда раньше Гермиона Грейнджер не пренебрегала книгами. Это было бы бесспорно тревожное наблюдение, если бы она удосужились его сделать.

— Интересная книга?

Вздрогнув, Гермиона оторвала взгляд от забавных тёмных закорючек, которые продолжали сканировать её глаза, но не мозг. Она улыбнулась Виктору, надеясь, что внезапный прилив тепла, который она почувствовала на своем лице, имел приличие оставаться невидимым.

— Да… Наводит на размышления, если не сказать больше.

Виктор кивнул и как-то задумчиво посмотрел на неё.

— Ты выглядишь по-другому, — заметил он. — Светящейся.

Гермиона подняла брови.

— Светящейся? — Она бросила взгляд на окно. — Из-за солнца?

Виктор удивлённо покачал головой.

— Нет, не так. Может быть, сияющей? Ты как будто сияешь изнутри. Щёки, глаза… Я не знаю. Счастливой, да. Ты выглядишь счастливой. Я просто хотел сказать, что это видно.

— О, — сказала Гермиона, смущённо касаясь своего предположительно сияющего лица кончиками пальцев.

— Значит, в конце концов всё уладилось, да? — сказал он, снова привлекая её внимание.

Она подняла взгляд и увидела тёплую улыбку на его лице, но сама чуть задумчиво нахмурилась.

— Честно говоря, я не совсем уверена, — сказала Гермиона, осторожно закрывая книгу.

Виктор опустился на мягкую скамью напротив неё и обеспокоенно спросил:

— О чём ты?

Весь язык её тела говорил о нерешительности. Она прикусила нижнюю губу, а затем тяжело вздохнула.

— Я не могу избавиться от чувства, что не всё сделала правильно в этой ситуации. — Она встретила его внимательный, но непонимающий взгляд. Впрочем, тут она могла его понять. — Я имею в виду… мы не разговаривали с субботы, и оставлять всё как есть, не сказав больше ни слова, мне кажется неправильным. Мне бы следовало подойти к тебе раньше. Я так и хотела. Но всё так запуталось, что я… я не знала…

— Гермиона, — мягко перебил её Виктор, поймав её неуверенный взгляд. — Тебе не за что извиняться.

Она нервно выдохнула.

— Но… я бы сказала тебе «да».

Он посмотрел на неё с едва заметной улыбкой.

— Но не по той же причине, по которой ты сказала «да» Гарри.

Она отвернулась и посмотрела на волшебный белоснежный пейзаж за окном.

— Нет, не по той же, — призналась она. — Но тем не менее я бы сказала «да», и сделала бы это с радостью.

Виктор на мгновение задумался над её словами, а затем высказал своё честное заключение:

— Я не вижу причин для сожаления.

— Разве всё это справедливо по отношению к тебе? — спросила она, всё ещё чувствуя неуверенность. — С учётом того, как всё получилось… Я даже не знаю. Теперь, когда я задумалась об этом, мне кажется, что это не совсем правильно. Хотя ясное мышление в последнее время вызывает у меня некоторые затруднения.

— Ты не сделала ничего плохого, Гермиона, — настойчиво сказал Виктор. — Поверь. Ты не пыталась произвести на меня ложного впечатления. Не обманывала меня. Ты не такой человек. Ты не держала одного парня в духовке, а другого в холодильнике.

Задумчивый взгляд Гермионы устремился к потолку.

— Наверное, потому, что я не серийный убийца.

Он улыбнулся.

— Ещё одно милое качество в копилку твоих достоинств.

— Но почему всё получилось так сложно? — упрямо продолжила Гермиона, не желая заминать вопрос. — Это же по сути довольно простое дело. В идеале вообще никто не должен был пострадать.

— В сердечных делах редко бывает просто, — задумчиво произнёс Виктор. — Но стоит ли переживать? Да, каждый из нас немного пострадал, но не настолько, чтобы у кого-то остались шрамы. Ты не можешь винить себя за то, что чувствуешь, Гермиона. И если тебе нужно кого-то винить, вини своего парня. Вот уж кто всё действительно усложнил.

Гермиона оторвала взгляд от своих рук и увидела на его лице искреннюю улыбку, которая затрагивала и глаза, и губы. Она покачала головой и тоже усмехнулась, после чего принялась теребить прядь своих своенравных волос.

— Он не мой парень, — наконец сказала она, к собственному раздражению обнаружив, что её голос похож на голос капризного ребёнка.

Виктор, как и следовало ожидать, склонил голову набок.

— Ну конечно.

— Мы даже ни разу не целовались.

— Почему?

— Потому что мы застряли в каком-то подвешенном состоянии между чуланом для мётел и бальным залом, — объяснила Гермиона, отбрасывая надоедливую прядь волос в сторону. — Мы похожи на двух людей, которые договорились пойти на свидание, но при этом видятся каждый день, предшествующий этой дате. Что довольно неловко, поверь. Внешне между нами ничего не изменилось.

— Ну, — сказал Виктор, — тут важна не внешняя сторона, правда? Уверен, поцелуи не заставят себя долго ждать.

Покраснев, Гермиона отвернулась и смущённо пробормотала:

— Как бы то ни было.

Виктор издал тихий смешок.

— Должен сказать, что ты самое милое существо, которое я когда-либо видел.

Покраснев ещё больше, Гермиона пробормотала:

— Прямо сейчас ты совсем не помогаешь. — Она встряхнулась и глубоко вздохнула. — Кстати, а с кем ты идёшь на бал?

Его глаза на мгновение сфокусировались на чём-то позади неё.

— Она сидит вон там, — сказал он, незаметно указывая через её плечо. — Селеста Бодлер.

— Бодлер? — Гермиона повернула голову и тут же почувствовала, как что-то сжалось внутри при виде этого живого образчика безупречной женской красоты в окружении двух других юных прелестниц. — Viens-tu du ciel profond ou sors-tu de l'abîme, O Beauté⁽¹⁾? Хотя её имя наводит на мысль о первом ⁽²⁾. Нет, ну правда, они вообще принимают в эту школу людей со средними внешними данными? — Она снова повернулась к Виктору, явно избегая зрительного контакта. — В любом случае, поздравляю.

Он озадаченно посмотрел на неё, что она всё-таки заметила, бросив на него мимолётный взгляд.

— Ты только что совершил редкий подвиг: утроил свой счёт, перейдя от основного варианта к запасному, — сухо сообщила она, сохраняя почти идеальную невозмутимость.

На лбу Виктора появились заметные морщины, и он испустил долгий печальный вздох, прежде чем заговорить:

— Что нужно, чтобы ты увидела свою собственную красоту?

Застигнутая вопросом врасплох, Гермиона не сразу смогла собраться и включить свой испытанный защитный механизм — сарказм.

— Зеркало с довольно сильным искажением?

Виктор на это только покачал головой со смесью веселья и грусти на лице.

— Кстати, это же был французский? Прозвучало довольно хорошо, хотя я, вероятно, не лучший судья. Ты говоришь на нём?

— Мой дедушка встретил мою бабушку в 1944 году, — своеобразно пояснила Гермиона. — Я также немного говорю по-немецки, wenn auch nur ein kleines bisschen⁽³⁾. Но не потому, что мой другой дедушка встретил мою другую бабушку в 1945 году.

Виктор громко рассмеялся — этот глубокий и приятный звук нечасто можно было услышать.

— Честное слово, Гермиона. Ты единственная в своём роде.

— Фигурально выражаясь, — мгновенно выдал её мозг до того, как она успела прикусить язык. Гермиона покраснела и немедленно извинилась, но в конце концов просто присоединилась к его продолжающемуся и всё более открытому смеху, хотя при этом и спрятала лицо за книгой, таким образом отыскав для неё хоть какое-то применение.

* * *

Четверг

Приём пищи в Большом зале сам по себе был делом довольно суетливым, что, в общем-то, неудивительно для подобных мероприятий в целом. Но в данном конкретном случае приём пищи совпадал по времени с доставкой почты, что, опять же, было не настолько удивительно, чтобы поднимать из-за этого большой шум. Вот только в Хогвартсе доставка почты означала обязательное появление сов, и вот это уже превращало обычное дело в форменный хаос.

Когда десятки пернатых почтальонов с конвертами, мешочками и коробками самых разных форм, цветов и размеров стремительно влетали в зал через отверстие высоко под сводчатым потолком и, хлопая крыльями и роняя перья — а то и что похуже, — парили над накрытыми столами и пригнутыми головами, некоторые из более чем двухсот студентов — да и пара преподавателей тоже — каждый раз задавались вопросом, какому психу пришла в голову эта восхитительная мысль. Увы, но порой мы слишком цепляемся за традиции…

А если ко всей этой радостной повседневной рутине добавить тот факт, что приближались каникулы и что в этом году большая часть учеников собиралась провести их в школе, количество сов, снующих туда-сюда по залу, казалось практически беспрецедентным, а размер некоторых посылок заставлял серьёзно задуматься не только о необъяснимой силе и выносливости их птичьих носителей, но и о систематическом жестоком обращении с животными в волшебном мире.

Помимо общей озабоченности этими важными вопросами, Гермиона не могла не испытывать эгоистичного желания, чтобы её собственную долгожданную посылку доставило что-то менее привлекающее внимание, чем большая серая сова. В этот раз ежедневный почтовый бедлам сработал в её пользу, так что лишь несколько соседей-гриффиндорцев бросили заинтересованные взгляды в её сторону. Рождественские подарки для учеников, оставшихся на каникулы в школе, обычно доставлялись другим способом. В Хогвартсе для этой цели была организована отдельная система доставки, включающая ночную активность домашних эльфов и такой уровень секретности, что Санта-Клаус позеленел бы от зависти.

Как только накормленные студенты начали потихоньку расходиться, чтобы продолжить свой предпоследний в 1994 году учебный день, любопытство Гермионы взяло верх, и она, сняв коричневую бумажную обёртку и осторожно приоткрыв плоскую прямоугольную коробку, украдкой заглянула внутрь. Ужас от сделанного открытия отозвался неприятным спазмом в животе.

— О нет, — невольно выдохнула она. — Нет, нет, нет…

Гарри несколько растерянно наблюдал за её реакцией. Всё, что он успел уловить до того, как Гермиона закрыла коробку, скрестила руки над крышкой и рухнула сверху, было проблеском какой-то розовой ткани.

— Что не так? — обеспокоенно спросил он, сомневаясь, следует ли ему положить руку на её спину в жесте утешения.

— Моя жизнь, — донёсся приглушённый страдальческий ответ из-под копны кудрявых волос.

Гарри какое-то время беспомощно смотрел на неё, слегка почёсывая висок, пока люди проходили мимо, бросая на них любопытные взгляды. Он подождал, пока они отойдут за пределы слышимости, и только потом аккуратно спросил:

— Это же твоё бальное платье? Разве нет?

— Нет, Гарри, — ответило живое воплощение чёрного отчаяния. — Это определённо не моё бальное платье.

Пару секунд он серьёзно обдумывал её слова.

— А… чьё?

Внезапно она выпрямилась и подтолкнула коробку к нему.

— Посмотри сам, если хочешь, — сказала она. — Ты не должен был его видеть… до того, как я его надену… но в свете этой последней из всех возможных катастроф, думаю, это уже не имеет значения.

Он посмотрел на её мрачное лицо, затем, с некоторым опасением, на коробку перед собой. Осторожный взгляд внутрь оказался довольно отрезвляющим. Там и в самом деле лежало аккуратно сложенное розовое платье, и это всё, что позволяло сказать его знание моды. Он бросил испытующий косой взгляд на Гермиону, которая уставилась на коробку так, словно это был самый настоящий ящик Пандоры, хотя в оригинальном мифе ящик на самом деле был кувшином, а не ящиком, как непременно указала бы Гермиона, на что Гарри, в свою очередь, мог бы ей напомнить, что в оригинальном мифе ящик, который кувшин, по преданию таил в себе гораздо большие беды, чем розовое платье. Но до этого так и не дошло.

— Так значит… — вместо этого медленно и очень осторожно заговорил Гарри, — дело… в цвете?

— Думаешь? — воскликнула она с притворным недоверием. — И почему ты так решил? Конечно же не потому, что оно выглядит так, будто сделано из жевательной резинки?

Гарри ответственно воспользовался ещё одной паузой, чтобы должным образом оценить это заявление.

— Оно и в самом деле немного… ярковато, — согласился он, — но я уверен, что могло быть и хуже, правда?

— Куда хуже? — спросила Гермиона, на этот раз с недоверием искренним. — Если бы оно вдобавок было ещё и полупрозрачным?

Картина, совершенно бессознательно вспыхнувшая в голове, завела его своенравные мысли туда, куда лучше не соваться средь бела дня и в окружении чужих глаз.

— Гарри?

— Да, э-э… а ты не можешь просто изменить цвет с помощью какого-нибудь заклинания?

Она уныло вздохнула.

— Мадам Малкин неспроста продаёт не кучу серой одежды, — объяснила она то, что явно должно было быть само собой разумеющимся. — Заклинание для изменения цвета всего лишь создаст временную иллюзию, качество которой совершенно непредсказуемо и сильно зависит от освещения, угла зрения, совместимости с прочими уже наложенными на ткань чарами и многого другого. Хуже того, если я попытаюсь каким-то способом преобразовать готовое изделие, то автоматически лишусь права вернуть или обменять его. А я ни при каких мыслимых обстоятельствах не хочу оставлять себе это.

Гарри задумчиво кивнул.

— Но само платье правильное? Только цвет не тот?

— Да, Гарри, но серьёзно… я не пойду на Святочный бал в образе принцессы Пич!

— А почему бы и нет? — усмехнулся Гарри. — Я мог бы приделать фальшивые усы⁽⁴⁾.

В её вздохе послышался лёгкий смешок, но в конце концов грусть взяла верх.

— Хотя этого следовало ожидать, в конце концов закон Мерфи никто не отменял.

— Что за закон такой?

— Не то чтобы это был настоящий закон, скорее примета, — уточнила Гермиона. — По закону Мерфи всё, что может пойти не так, пойдёт не так. И содержимое вон той коробки — яркое тому подтверждение.

Гарри снова посмотрел на внешне ничем не примечательную коробку, о которой шла речь. Ему она тоже начинала немного не нравиться, хотя бы тем, что так расстраивала Гермиону.

— Я так рассчитывала на это платье, понимаешь? — попыталась объяснить она. — Мне вообще довольно трудно было его выбрать, потому что я никогда ничего подобного не носила. Но когда я нашла то, которое мне по-настоящему понравилось, я… должна признаться, я даже немного разволновалась. Я с таким нетерпением ждала возможности его примерить и… мне так хотелось хорошо выглядеть, чтобы тебе не было стыдно за то, что ты пригласил на бал свою подругу-заучку. И вот теперь чья-то дурацкая ошибка ставит крест на всех моих надеждах. Я отправила заказ в воскресенье вечером! Я уже никак не успею вернуть это и получить то, что нужно, за оставшиеся два дня. Тем более в канун праздника. Так что я официально села в лужу. Мне придется либо изображать Барби, либо вообще никуда не ходить, и, честно говоря, я предпочла бы последнее. Как думаешь, ты ещё успеешь пригласить кого-то другого? Я правда не обижусь…

Её язык замер вместе со всем остальным телом, когда она почувствовала мягкое прикосновение руки, поворачивающей её голову.

— Я сейчас постараюсь говорить кратко, чтобы не потерять по дороге всё то, что я хочу тебе сказать по этому поводу, — сказал ей Гарри, убирая руку, но не сводя с неё глаз. — Итак, во-первых. Я хочу пойти на этот дурацкий бал с тобой, а не с платьем. Какое бы оно ни было. Даже самое уродливое платье в мире не может изменить моего желания пойти с тобой, это ясно? Даже если оно в буквальном смысле будет сделано из жевательной резинки.

— И второе. Как я понимаю, либо ты, либо твои родители уже заплатили за него, так? И что более важно, я бы хотел, чтобы ты чувствовала себя как можно более комфортно в ситуации, которая будет немного неудобной для нас обоих. А ещё я очень хотел бы, чтобы ты — возможно — хоть раз в жизни почувствовала себя такой красивой, какая ты есть. Поэтому я прошу тебя позволить мне в кои-то веки использовать моё имя, чтобы купить тебе подходящее бальное платье. Мне неловко это говорить, но, скорее всего, это сработает.

Гермиона уставилась на него, вернее сквозь него. Ни её слегка приоткрытые губы, ни любая другая часть её тела не подавала ни малейших признаков движения. Даже грудь, что слегка тревожило.

— Гермиона?

Она резко вдохнула и сфокусировала взгляд.

— Ахм?

Гарри поджал губы и внимательно посмотрел на неё прищуренными глазами, пытаясь понять, в какой именно момент он её потерял.

— Я действительно старался быть кратким.

— О, угу, да, конечно, — пробормотала она. — Очень лаконично. Коротко и по делу. Отличная работа. Десять баллов Гриффиндору!

Он искоса посмотрел на неё, она же, с покрасневшими щеками, смотрела куда угодно, только не на него.

— Ну, так пойдём, — сказал он и ловко спрыгнул со скамейки, одновременно потянув за руку Гермиону и хватая эту жуткую коробку с невыразимым розовым ужасом.

Слегка дезориентированная резким изменением положения в пространстве, она, спотыкаясь, последовала за ним.

— К-куда? — растерянно спросила Гермиона уже на ходу.

— В совятню, конечно, — жизнерадостно ответил Гарри. — Мы сейчас же пошлём Хедвиг за твоим платьем с вежливой, но срочной просьбой от этого надоедливого Мальчика-который-выжил. Как тебе такой план?

* * *

Пятница

Жизнь была щедра к Кормаку Маклаггену. Родившись в семье полукровок из высшего общества, он провёл своё детство в исключительно богатом районе. С ранних лет он вращался в подобающем обществе, состоящем из тех, кто открыто им восхищался, и тех, кого он тайно презирал, хотя по большей части это были одни и те же люди. Он привык, что его желания всегда исполняются. Любые самые высокие ожидания были для него чем-то, чего можно было не только достичь, но и превзойти. А самое главное, генетика наделила его лицом и телосложением, которые практически вытолкнули его в лидеры великой социальной гонки за возможность размножения, а также достаточным количеством серого вещества, чтобы это осознать, и обе эти черты он быстро научился использовать в своих интересах. Как следствие, он всегда пребывал в отличном настроении, и мало что могло снизить градус его оптимизма.

Сегодня был один из таких случаев.

Он прибыл в больничное крыло с должной срочностью. Конечно, всё решится само собой в самое ближайшее время. Без сомнения, Диггори преувеличивал, когда сообщал ему новость о случившемся несчастье. Кормак слишком хорошо знал о склонности героя Хаффлпаффа вести себя так, будто его волнуют чужие дела. Всё не могло быть так плохо, как описал этот парень. Это же абсурд! Ну чем таким серьёзным может обернуться безобидная шутка какого-то ребёнка? И всё же, несмотря на свой патологический оптимизм, он не мог полностью избавиться от этого странного, неприятного чувства… чего-то.

Мадам Помфри перебирала какие-то папки в одном из многочисленных деревянных шкафов. Заметив его, она посмотрела на него с болезненной улыбкой и раздражающе эмоциональным взглядом в ярких глазах.

— О, мистер Маклагген, — выдохнула она с непрошеным и совершенно ненужным сочувствием. — Как хорошо, что вы пришли!

— Да-да, — немедленно отмахнулся Кормак. — Где она?

Матрона приняла его нетерпение за признак искреннего беспокойства.

— Должна вас предупредить, — сказала заботливая женщина, встревоженно покачав головой, — бедняжка в очень плохом состоянии, и один её вид может шокировать. Сейчас она находится под действием лечебных зелий, поэтому поговорить с ней не получится.

— Тем не менее я хочу её увидеть, — настойчиво сказал Кормак, и только когда мадам Помфри поманила его за собой, несколько встревоженно добавил: — Конечно, если это не заразно.

Медсестра остановилась на полушаге и бросила на него озадаченный взгляд, прежде чем ответить отрицательно и продолжить путь в палату. Единственная занятая кровать стояла сразу у входа, с левой стороны. Колдомедик встала в ногах кровати, бросила на Кормака последний многозначительный взгляд и наконец отступила в сторону, открывая то, что до сих пор было скрыто от глаз.

С таким же успехом это мог быть василиск, свернувшийся калачиком на простынях и холодно смотрящий в уязвимые, расширенные от ужаса человеческие глаза, потому что Кормак мгновенно окаменел от макушки до пят.

Почтительно опустив голову, чтобы не вмешиваться в то, что она считала личным моментом, мадам Помфри едва сдерживала слёзы. Тем временем Кормак едва мог пошевелить губами.

— Мерлин… правый… — выдохнул он наконец в полном неверии, уставившись на невообразимое.

— Я понимаю, — с готовностью попыталась утешить его медсестра. — Она сейчас…

— Она отвратительна! — вдруг воскликнул Кормак Маклагген.

Вздрогнув, мадам Помфри в ужасе уставилась на него.

— Прошу прощения…

— Что за хрень с ней произошла? — перебил её яростный крик Кормака. — Кто это сделал? Кто?

— Это… это было не совсем правильно выполненное заклинание… вернее, совсем неправильно, — запинаясь, объяснила ему сбитая с толку медсестра. — Один неразумный второкурсник хотел превратить её в лягушку, чтобы затем поцеловать и таким образом превратить обратно в человека. Похоже, так он хотел доказать ей свою любовь. Ему всего двенадцать, он сам был глубоко потрясён результатами своих действий, поэтому мы сочли самым лучшим немедленно передать его на попечение родителей.

Кормак уставился на неё немигающим взглядом и смотрел так гораздо дольше, чем кто-либо счёл бы комфортным, его грудь тяжело вздымалась, а ноздри раздувались.

— Мордред и Моргана! Какой умственно отсталый придурок стал бы заниматься такой чушью?

Если это было возможно, глаза мадам Помфри округлились ещё сильнее. Кормак, безразличный к её странному выражению лица, на мгновение переключил своё внимание с медсестры на лежащего поразительно зелёного и пятнистого обитателя кровати, затем скривил лицо в отвращении и поинтересовался:

— И как долго она будет такой?

Мадам Помфри пару раз моргнула.

— Понадобится… некоторое время, чтобы она снова стала полностью человеком.

— Некоторое время? — недоверчиво переспросил Кормак, тут же вспыхнув снова. — Какое время? Бал через два дня, если вы не в курсе! Вы же не думаете, что я пойду на бал с этим?

Он сделал пренебрежительный жест в сторону кровати, за которым женщина втрое старше него проследила немного потерянным взглядом. Но в следующий момент она выпрямилась, сцепила руки перед собой и вздёрнула подбородок.

— Могу вас заверить, мистер Маклагген, что вы не поведёте мисс Вэйн ни на Святочный бал, ни куда бы то ни было за пределами этой палаты, — сурово сообщила она ему, восстановив наконец самообладание, чему сильно помогло испытываемое ею возмущение. — Нет абсолютно никакого способа сделать так, чтобы бедняжка могла выйти на танцпол в течение следующих семи дней. Не под моим присмотром, под которым она, к счастью, останется.

Молодой человек скрестил руки на груди и посмотрел на неё почти обвиняющим взглядом.

— Но что-то же вы можете сделать!

Теперь уже ноздри женщины раздувались от едва сдерживаемого гнева.

— Я делаю всё, что должно быть сделано в рамках медицинской ответственности.

— Она выглядит так, будто вы не слишком много делаете, — укоризненно заметил Кормак Маклагген. — Должно же быть что-то, что вы можете ей дать!

— Я могу только предположить, что вы имеете в виду моё безраздельное внимание, которое она уже получает, поскольку, к счастью, как вы могли заметить, в настоящее время других пациентов у меня нет.

Он поджал губы и переступил с ноги на ногу, после чего сердито провёл языком по внутренней стороне нижней губы.

— Охренительно, — выругался он в заключение. — Просто охренительно. Какой-то мелкий педераст превращает мою даму в чёртову жабу за два дня до бала и благополучно сваливает на каникулы. Мне-то теперь что прикажете делать, а? Все, кто не собирает чемоданы, либо уже приглашены, либо сопливые пигалицы, которых родители не захотели видеть дома на Рождество! Я не собираюсь выставлять себя полным идиотом и идти в одиночку!

Поппи Помфри сделала очень, очень глубокий вдох.

— Вы уже достаточно сделали, чтобы выставить себя таковым, мистер Маклагген, — было то, что ей очень хотелось сказать. Но профессиональная этика взяла верх. С почти героическим самообладанием она на самом деле произнесла: — Что ж, есть ещё один вариант. Так уж получилось, что положительная магическая энергия может внести значительный вклад в процесс исцеления пациента в этом конкретном случае. Если кто-то будет оставаться рядом с ней на протяжении следующих сорока восьми часов, направляя к ней свои самые лучшие мысли и эмоции, тогда, возможно, её удастся вернуть в нормальное состояние уже к балу, который — если я не ошибаюсь — является единственным, что вас действительно волнует.

Кормак скептически посмотрел на медсестру.

— Вы же что-то говорили про семь дней, — сказал он, — и тут вдруг всё пройдёт за два? С чего это?

Мадам Помфри упёрла руки в бока.

— Вы потратили три десятилетия на изучение и практическое применение магической медицины? — Парень пробормотал что-то неразборчивое. — В таком случае я предлагаю вам устроиться поудобнее вот на этом стуле и попытаться выявить в себе всё самое лучшее. Мне нужно, чтобы вы посмотрели на неё…

— Вы хотите, чтобы я на это смотрел?

— …посмотрели на неё, сосредоточили на ней всё своё внимание и увидели не то, что с ней сделало неудачное заклинание, а то, чем она всегда была и остаётся под этим поверхностным уродством. Изменилась только внешность, а не человек за ней. Если вы это поймёте, то, возможно, сможете помочь не только ей, но и себе.

Кормак Маклагген приподнял недавно выщипанную бровь.

— Вы говорите, как Трелони.

— Правда? С каких пор Сивилла говорит что-то стоящее? — тут мадам Помфри запоздало прикусила язык, потрясённая собственной откровенностью. Она смущённо откашлялась. — Как бы то ни было, вам лучше приступить к работе. Я буду следить за нашим прогрессом.

И с этими словами она развернулась и пошла к выходу из палаты. Кормак проводил медсестру недоумённым взглядом, пока она не скрылась в своём кабинете. Затем он перевёл взгляд на зловещий стул рядом с кроватью, затем, неохотно, на странную гуманоидную амфибию, к счастью в основном прикрытую белым одеялом, затем на свой золотой «Ролекс» и наконец снова на самый неудобный стул, какой он когда-либо видел.

— Вот дерьмо.

* * *

Суббота

— Что за неделя, а?

— И не говори!

— Пару дней назад я был уверен, что в это время уже буду дома, — всё-таки сказал Рон. — Я уже всё решил. Присоединюсь к родителям, Биллу, Чарли и, возможно, даже Перси, если этот придурок не решит провести все праздники на работе, потерплю их насмешки, а потом встречу Рождество в уютном семейном кругу без всяких хлопот со Святочным балом. И смотри, как всё обернулось…

— Ты на борту экспресса «Святочный бал», направляешься прямиком в танцевальное пекло, — дополнил Гарри, откинув одеяло и усевшись на кровать с балдахином. Он улыбнулся своему рассеянно кивающему другу, который сидел на краю его собственной кровати прямо напротив него. — И тебе даже не понадобилась моя помощь. Представляешь?

— Ну, немножко понадобилась, — напомнил ему Рон. — Твоя и Гермионы.

— Ну да, точно, — усмехнулся Гарри, вспомнив эту сцену. — Да, друг, ты бы не понял намёка, даже если бы у Луны на голове мигала неоновая вывеска с надписью «Мне нравится Рональд Уизли».

Рон поражённо уставился на него.

— Думаешь, я ей правда нравлюсь? В смысле по-настоящему?

— Рон, — со вздохом ответил Гарри, — она смотрит на тебя как на рок-звезду.

— Серьёзно? — как-то неубеждённо спросил Рон, но потом вдруг принял самодовольный вид. — Нет, я, конечно, не люблю хвастаться, но отличить гитару от трубы я могу.

Смеясь, Гарри убрал очки в маленький деревянный футляр на прикроватном столике и натянул одеяло на грудь. Друзья обменялись пожеланиями спокойной ночи и задёрнули пологи кроватей. Устроившись поудобнее среди подушек, Гарри наконец оказался наедине со своими мыслями, которые — какими бы спутанными и многочисленными ни были — на самом деле сводились к одному: Гермионе.

Тем временем объект его грёз лежал неподалёку и поразительно походил на него во многих отношениях. Как и он, она лежала на спине. Как и он, она сложила руки на груди. Как и у него, её волосы беспорядочным веером рассыпалась по подушкам. Однако если его глаза были расслабленно закрыты, её глаза всё ещё оставались широко распахнутыми и далёкими ото сна. Её мысли, хотя в их квинтэссенции, несомненно, была какая-то лаконичная простота, разворачивались примерно так:

Ладно, значит… значит, завтра тот самый день. Хорошо. Всё же хорошо, правда? Всё в полном порядке. Я готова настолько, насколько это возможно. Ну правда. Это же просто танец. Я знаю все шаги. На самом деле всё не так уж сложно. Это же не квантовая физика, в самом деле. Всего лишь элементарная анатомия и пара безобидных законов движения. Самых что ни на есть ньютоновских. Только и всего. Кроме того, я наконец-то получила правильное платье. Благодаря Гарри. И Хедвиг конечно. Гарри… Боже мой! Завтра я собираюсь танцевать с Гарри. С моим лучшим другом. Но мы же пойдём на этот бал не как друзья, да? Завтра всё изменится? О боже, неужели я только что в последний раз пожелала Гарри спокойной ночи в строго дружеском понимании? Получается, завтра к этому времени мы станем кем-то другим? Или мы уже другие? А может, мы всегда были кем-то другим? Кто мы вообще?

Боже, какая же это была безумная неделя! Я всё ещё не могу до конца в это поверить. Кажется, мой мозг просто не в состоянии уложить это в привычную картину мира. Конечно, я пыталась выразить это в виде формулы, но, боюсь, мой обычный подход здесь неприменим. И меня от этого явственно подташнивает. Для меня в уравнениях всегда было что-то успокаивающее. Они работают. В них есть смысл. А я и Гарри? Мы равны? Можем ли мы быть двумя разными выражениями одного и того же? Будет ли полным одно без другого? И что бы сказал по этому поводу психотерапевт? И, главное, почему меня это должно волновать? Я слишком хорошо знаю, как быть одинокой и независимой. Но это не значит, что я должна и впредь такой оставаться, да же?

Чёрт, мне нужно поспать. Завтра я должна быть свежей и отдохнувшей. Я не могу пойти на бал похожей на упыря. О боже, а на кого я буду похожа? Расслабься, Гермиона. Успокойся, дыши. Даже если ты выставишь себя полной дурой, у Гарри наверняка найдутся салфетки. Он будет с тобой. Всё будет хорошо. То, что он сказал за последние дни… ух. Он серьёзно? Возможно ли это? Неужели он действительно так ко мне относится? Он не сказал бы этого, если это было не так. Только не Гарри. Как бы то ни было, мы сделаем это вместе. Как делаем всегда. Странно. Почему всё всегда каким-то образом крутится вокруг Гарри. Как будто он центр притяжения моей жизни. Ай, к чёрту этого психотерапевта. Плевать, нормально это или нет. Я кажусь уравновешенным человеком? Ха! Вот и отвалите от меня. У меня есть бал, чтобы на него пойти, платье, чтобы надеть, нос, чтобы припудрить и волосы, чтобы уложить…

Господи! О чём я только думаю?!

1) пер. с фр. «Пришла ли ты с небес или вышла из бездны, о красота?»

Вернуться к тексту

2) Céleste — в пер. с фр. «Небесная, божественная, райская»

Вернуться к тексту

3) пер. с нем. «хотя и совсем немного»

Вернуться к тексту

4) Принцесса Пич и поддельные усы — это отсылки к длительной серии видеоигр Super Mario, созданных Nintendo и легендой индустрии Сигеру Миямото. Забавный факт: по словам бывшего президента Nintendo Сатору Иваты, главного персонажа изначально собирались назвать Оссаном, что означает «парень средних лет». Вот это было бы что-то! Вы можете представить себе беспрецедентную историю успеха, которая была бы у Супер-парня средних лет?

Вернуться к тексту

Она покинула Большой зал через огромную двустворчатую дверь, которая в эту ночь была широко открыта, затем пересекла прилегающий вестибюль со сдержанной спешкой беглеца, желающего избежать лишнего внимания. Сливающиеся звуки музыки, шум голосов и спорадическое звяканье хрустальных бокалов стали слабее, сообщая о так необходимом ей увеличении расстояния. По пути к столь желанному выходу, обещавшему передышку и облегчение, она прошла мимо троих болтающих участников бала. Они посмотрели на неё с приветливыми улыбками, которые она попыталась вернуть в меру своих временно ослабевших сил. Она добралась до двери, к которой так стремилась, с некоторым усилием толкнула её и наконец вышла на свежий холодный воздух белой зимней ночи.

Как только окованная железом дверь закрылась за ней, Гермиона Грейнджер заплакала.

* * *

— Ну, как мы смотримся? — сказал Рон, раз в двадцатый нервно поправляя взъерошенный воротник своей безнадёжно устаревшей парадной мантии.

Гарри, стоявший рядом с ним в наряде, который, не будучи ни классической формальной одеждой волшебника, ни современным маггловским костюмом, скорее представлял из себя немного старомодный фрак и, если верить каталогу, был самым модным в обоих мирах, окинул оценивающим взглядом впечатляющий результат почти двадцати минут отчаянных попыток привести себя в подобающий вид, отражающийся в большом настенном зеркале. Гарри впервые в жизни примерил контактные линзы, и его глаза не испытывали восторга. Ни по поводу линз, ни по поводу отражения в зеркале.

— Хочешь знать моё честное мнение?

Рон оставил в покое семейную реликвию, в которой был обречён на публичный позор, и, поникнув плечами, опустил беспокойные руки по бокам.

— Нет.

— Просто сногсшибательно! — заявил Гарри, сияя притворным энтузиазмом.

— А знаешь, ты прав! — тут же поддержал его Рон, принимая эффектную позу с втянутым животом и выпяченной, как у разъярённого иглобрюха, грудью. — Только посмотри на этих красавчиков.

— Совершенно неотразимы.

— О да!

— Само воплощение мужественности.

— Да ты сечёшь фишку, приятель!

— Даже Шону Коннери до нас далеко.

— Какому Шону?

Гарри тяжело вздохнул и направился к выходу из ванной.

— Давай просто покончим с этим.

— А может, не надо? — тоскливо спросил Рон, когда иглобрюх полностью сдулся. — Может, ещё не поздно по-тихому слиться?

— Поздно, друг, поздно.

Гарри выключил свет (Да-да, там действительно был выключатель, и он управлял всеми неестественно яркими свечами в комнате. Не спрашивайте.) и вместе с плетущимся следом стонущим Роном пошёл вперёд, чтобы смело встретить то, что грозило стать весьма запоминающимся — так или иначе — святочным вечером. И совершенно неважно, что за внешней бравадой он находился на грани самой настоящей панической атаки. К чёрту! Сейчас у него на это не было времени.

* * *

— Voilà! Ô, ô, ô… magnifique!⁽¹⁾

— Ты правда так думаешь? Не уверена, что с моей внешностью можно рассчитывать на сколько-нибудь впечатляющий результат.

Флёр Делакур упёрла руки в свои стройные бедра и, возмущенно нахмурившись, посмотрела на отражение Гермионы в большом настенном зеркале.

— Вы смеете оскорблять мой многочасовой труд, мадемуазель?

Лицо Гермионы побледнело под слегка подрумяненными щеками.

— О! Нет, нет! Я не это имела в виду! Просто твои усилия кажутся мне равносильными усилиям скульптора, вынужденного работать со льдом в центре Сахары.

— Ерунда, — пренебрежительно отмахнулась Флёр, и на каком-то упрямо подавленном уровне даже Гермионе пришлось признать её правоту. — Ты, моя дорогая, — мой шедевр.

Самая скептически настроенная ведьма Хогвартса приподняла бровь.

— Исключительно из-за величины вызова, полагаю.

— Немедленно прекращай это, глупая девочка, — с некоторым раздражением предостерегла её Флёр. — Ты вызов не для стилиста, а для терапевта!

— Ещё неделю назад я была вполне довольна тем, что не нуждалась ни в одном из них.

— И именно поэтому воспользовалась тем зельем для уменьшения зубов?

Гермиона поморщилась.

— Зря я тебе об этом сказала.

— Думаю, для тебя soupçon of vanité⁽²⁾ — шаг в правильном направлении. Прочь от всего этого жалкого отвращения к себе.

— Шаг на наклонную дорожку, которая самым неожиданным образом обрывается в пропасть нарциссизма, — возразила Гермиона. — Ещё вчера я была занудной зубрилкой, прыгающей от радости при одной мысли научиться чему-то новому, а уже завтра — наложу на себя руки, потому что заняла второе место на конкурсе красоты «Мисс Сохо».

Флёр рассмеялась — словно игривый ручеёк пробежал по тонкому хрусталю.

— О да, уверена, фальшивые зубы в цене на подобных конкурсах, — поддразнила она, — так что на самом деле у тебя может быть гораздо больше шансов, чем ты думаешь.

Гермиона посмотрела на хихикающую блондинку в зеркало над туалетным столиком, скрестив руки на груди.

— Смейся-смейся, принцесса. Очевидно, тебе сложно представить, каково это — выглядеть как бурундук с вечно торчащими во все стороны волосами.

— И только посмотри на себя сейчас, — почти восторженно воскликнула Флёр, склонившись над открытым плечом Гермионы, и лукаво добавила: — Может, ну их, этих мальчиков? Сбежим вместе, ты и я, а?

Гермиона покраснела, отчего почувствовала себя немного глупо. В конце концов, от Флёр Делакур подобное предложение было чрезвычайно лестным независимо от подразумеваемой сексуальной ориентации, так что она предпочла не обращать внимания на эту маленькую странность.

— Как ты думаешь, ему понравится? — спросила она, когда растущее беспокойство по поводу приближающегося часа взяло над ней верх. Она слегка повернула голову, чтобы ещё раз взглянуть на безумно сложную причёску на своей голове, которую никакая евклидова геометрия не смогла бы должным образом описать. — Я имею в виду то, как я выгляжу.

— Понравится? — спросила Флёр с явным недоверием. — Chérie⁽³⁾, когда бедный Гарри увидит тебя сегодня вечером, он распрощается со своей последней невинной мыслью в отношении тебя.

Прилив жара вернулся к лицу Гермионы с удвоенной силой.

— Думаю, ты немного торопишь события, — пробормотала она, безнадёжно взволнованная. Совершенно неосознанно она провела правой рукой по безупречному изгибу косы, огибающей её голову, чтобы встретить своего двойника с другой стороны и соединиться с ним в искусном плетении причёски.

— Ничуть, — уверила Флёр, отбрасывая руку Гермионы от своего кератинового произведения искусства. — Ты уже не маленькая девочка, Гермиона. Ты юная женщина. И сегодня вечером ты заставишь своего героя догнать тебя.

— Ей богу, Флёр, — сказала немного шокированная Гермиона, — твои слова звучат так, будто речь не про школьные танцы, а про брачную ночь. Моё платье всё ещё голубое?

— Да, но в le jeu de l'amour⁽⁴⁾, танец — это всего лишь увертюра, где каждый шаг — это манёвр, каждое прикосновение — искушение, а каждый взгляд — приглашение.

Гермионе очень захотелось немного ослабить воротник, которого у неё не было.

— Я совершенно уверена, что на сегодняшний вечер танцы останутся главным блюдом, Флёр, — убеждённо сказала она. — Давай сдвинемся чуть ближе к Джейн Остин и чуть дальше от подростковой беременности, хорошо?

Настала очередь чемпионки Шармбатона шокировано округлить глаза.

— Mon dieu⁽⁵⁾, и у кого тут грязные мысли? Я всего лишь намекала на поцелуй.

— Неужели? — сухо осведомилась Гермиона. — Что ж, мне от этого гораздо легче, большое тебе спасибо.

Флёр Делакур издала стон разочарования, — прозвучавший гораздо приятнее, чем ему положено было быть по определению, — который плавно перетёк в восхитительный короткий смешок.

— Ну же, mon petit papillon⁽⁶⁾. Пришло время выйти из своего кокона и расправить крылья.

Гермиона посмотрела на книгу, в которой перевернула несколько страниц за то время, пока ждала, когда высохнут волосы или когда Флёр закончит колдовать над её причёской. Повинуясь какому-то инстинкту, она протянула руку, чтобы взять книгу с собой, но резко остановилась, заметив укоризненный взгляд француженки.

— Я… я просто чувствую себя лучше, когда у меня есть что-то, что можно почитать, — запинаясь, объяснила она. — Может, в какой-то момент мне захочется отвлечься… Например, когда Гарри будет занят какими-нибудь чемпионскими делами или чем-то подобным.

Флёр тихонько вздохнула, взгляд её темно-синих глаз говорил об искреннем сочувствии.

Но Гермиона ещё не была готова сдаться.

— Один твой соотечественник однажды написал: «Давайте читать и танцевать; эти два развлечения никогда не причинят вреда миру». Конечно, бывало, что я читала настолько безнадёжные глупости, что искренне опасалась получить необратимое повреждение мозга, а моя мать однажды вывихнула лодыжку, танцуя фокстрот, как бы невероятно это ни звучало. Но я всё ещё придерживаюсь своей точки зрения. В целом.

— Ты права, — с улыбкой согласилась молодая француженка. — Но всему своё время и место, моя дорогая, и сегодня не время для чтения. Это время для танцев. — Она сделала паузу, спокойно наблюдая, как Гермиона смиряется с этой особенно неприятной правдой. — А теперь отпусти свой спасательный круг в кожаном переплете, — длинные тонкие пальцы Флёр немного помогли ей в этом, — возьми меня за руку, встань… вот так, да… Ох, ты только посмотри на себя в этом платье! А теперь пойдём со мной. Сегодня тебе предстоит искать защиту не на холодных страницах книги, а в тёплых объятиях своего партнёра.

Сглотнув, Гермиона позволила вытащить себя из комнаты и повести к тому, что с каждым неуверенным шагом начинало всё больше и больше походить на её неминуемую кончину.

* * *

— Эй, приятель, да ты как будто вышел из средневековья, — весело поприветствовал Симус Финниган своего рыжеволосого соседа по комнате, хлопнув его по спине.

— Ничего ты не понимаешь, — невозмутимо произнёс Рон, полуприкрыв глаза. — Это вечная классика.

— О, не будь таким занудой, — сказал ему Симус с добродушным смехом. — Посмотри на меня в этом зелёном кошмаре! Можно подумать, будучи ирландцем, я просто обязан выглядеть как чёртов лепрекон!

— Это тоже какая-то семейная традиция? — присоединился к ним Гарри, изо всех сил стараясь выглядеть расслабленным и невозмутимым, что было полной противоположностью тому, что он чувствовал на самом деле.

— Что-то вроде того, — ответил Симус, вполне расслабленный и невозмутимый без всякого притворства. — Моя мама продолжает настаивать, что зелёный — мой цвет. Я продолжаю говорить ей, что меня беспокоит не зелёный цвет как таковой, а я в зелёном. — Тут что-то привлекло его внимание в собравшейся вокруг них толпе. — А, вот и моя дама. Я, пожалуй, пойду к ней. Увидимся!

Гарри и Рон кивнули и проследили за тем, как он встретился с Лавандой Браун, одетой в красное платье с оборками.

— Вместе они похожи на рождественскую ёлку, — беспристрастно заметил Гарри.

— А я выгляжу как эксгумированный современник Годрика Гриффиндора, — сказал Рон.

— Но хорошо сохранившийся.

— Ну спасибо. — Рон лениво обвёл взглядом толпу, заполнявшую фойе и ожидавшую открытия Большого зала. — Эй, ты только посмотри на ту девчонку!

— Которую?

— Да вон ту, которая светится! — Вместо того чтобы указать пальцем, он просто кивнул головой. Судя по тому, как он это делал, это был один из тех редких моментов в его жизни, когда он активно избегал любого внимания к своей персоне. — Выглядит ещё нелепее, чем я.

Гарри нашёл взглядом светящуюся девушку и на секунду поколебался, прежде чем с некоторой опаской сообщить:

— Э-э… Рон… Я почти уверен, что это твоя партнёрша.

— Что? Да не-е-ет, не может быть.

Девушка, о которой шла речь, обернулась, и её яркие большие глаза быстро обнаружили не так уж незаметно наблюдавших за ней мальчиков.

— Да, это определённо Луна.

— Мерлинова мать.

— А вот это вряд ли, — сказал Гарри.

— Привет-привет, — жизнерадостно поприветствовала их секундой позже необычная девушка из Равенкло. — Что за вечер, а? Разве это не захватывающе? — Ошеломляюще противореча словам, ровный, слегка убаюкивающий голос делал её похожей на гипнотизёра на сеансе. — О, ты выглядишь точно так, как я представляла тебя в своём воображении, Рональд. Совершенно потрясающе!

— Да, эм, спасибо, э-э… — Рон уставился на её светящееся платье, на мгновение и вправду загипнотизированный, но не столько голосом, сколько радужными переливами цвета. — А ты… ты выглядишь очень… колоритно.

Она посмотрела вниз на своё светящееся платье, затем снова на Рона с широчайшей улыбкой, которая в образном смысле осветила её лицо почти так же, как её наряд в буквальном смысле освещал близлежащее к ней пространство.

— Я знаю, — сказала она как ни в чём не бывало. — Это биолюминесцентная ткань. Она светится из-за миллионов мерцеблёстов, живущих в ней. Невероятно, правда?

Рон молча вытаращил на неё глаза, пытаясь собрать мысли в кучку.

— Конечно, — прохрипел он наконец, затем неловко откашлялся и забормотал: — Так где же Гермиона и её таинственный парень-из-чулана? Держу пари, это один из этих подозрительных типов из Дурмстранга. Они только и делали, что пялились на наших девчонок! Ну, кроме Виктора Крама, конечно. С ним всё в порядке. Подожди, разве он не хотел пригласить Гермиону? Нет, она, наверное, даже не придёт, так? Стоп, это же не Маклагген, нет? Что-то я не видел его напыщенной задницы. Не то чтобы я специально искал его задницу.

Луна хихикнула.

— Я слышала, что он почему-то последние пару дней провёл в больничном крыле, — сообщила она, пожав плечами.

— Ну и отлично, — прокомментировал Рон. — Значит, мне не придётся расквашивать его идеальный нос.

— Но почему ты сказал, что Герми… О, смотрите! Дверь открывается! — перебила сама себя Луна. — Ого, ничего себе! Однажды я видела это во сне, только там все плавали.

Возбужденная болтовня, то и дело перемежаемая мужскими смешками и девичьим хихиканьем, сменилась вздохами удивления и благоговения, когда помещение внезапно залил яркий белый свет. Тяжёлая двустворчатая дверь распахнулась, открывая Большой зал — столь великолепный, каким его никто из присутствующих никогда прежде не видел.

— Что они сделали с обеденными столами? — возмутился Рон, ни к кому конкретно не обращаясь. — Нет, ты только посмотри, Гарри! Гарри?..

Он повернул голову сначала налево, затем направо, чтобы поискать своего странно отсутствующего друга, и, к своему большому удивлению, обнаружил его чуть в стороне от дружно очарованной толпы. Единственный из присутствующих, он смотрел в противоположном направлении, на лестницу. Рон проследил за направлением его взгляда. По ступенькам спускалась какая-то эффектная шатенка, которую он никогда раньше не видел. Наверное, одна из тех красоток из Шарбатона.

Стоп.

Он присмотрелся внимательнее, а затем его челюсть присоединилась к челюсти Гарри примерно на полпути к полу.

* * *

— Стоп, стоп, стоп!

Флёр резко остановилась, как только дошла до угла парадной лестницы, и повернулась лицом к той, кого в эту минуту с таким же успехом можно было назвать её заложницей.

— Почему, почему, почему? — спросила она, явно забавляясь. — Ты ведь не раздумываешь о том, чтобы вернуться за своей книгой, нет?

— Нет, просто… просто мне нужно перевести дыхание, — ответила Гермиона, нервно хватая ртом воздух. — Ты иди вперёд. Я сейчас приду. — Флёр посмотрела на неё с явным сомнением, что побудило Гермиону вяло махнуть рукой. — Клянусь, я не собираюсь убегать, — заверила она француженку, судорожно подыскивая ближайшую стену, способную обеспечить ей поддержку.

Флёр сделала маленький шаг к ней.

— Ты уверена, что с тобой всё будет в порядке, дорогая? Помощь не нужна?

Гермиона покачала головой — несильно, чтобы не подвергать сомнению свою способность твёрдо стоять на ногах.

— Минута — это всё, что мне нужно. Одна минута.

После секундного колебания Флёр облегчённо вздохнула.

— Очень хорошо. Но если тебя не будет внизу по истечении этой минуты, я вернусь сюда, compris⁽⁷⁾?

— Oui, — подтвердила Гермиона с неуверенной улыбкой. — Merci.⁽⁸⁾

Уже отойдя на шаг, Флёр бросила последний прищуренный взгляд через плечо.

— Одна минута, — напомнила она, после чего продолжила спуск по лестнице и вскоре исчезла из виду.

Гермиона прислонилась спиной к стене, где висел большой старый гобелен с изображением Хогвартса, который на этот раз был примечателен не столько своей художественной ценностью, сколько тем удобством, которое он обеспечивал спине Гермионы. На него была наложена такая магическая защита, которой позавидовали бы и сотрудники Лувра, так что древнему произведению искусству не было причинено никакого вреда. Честно говоря, хоть для Гермионы это было и необычно, в эту минуту она вообще не задумывалась о подобных вещах. Её текущего осознания ситуации едва хватало, чтобы не прислониться к нему головой и не разрушить таким образом абсолютно незащищенное и гораздо более зыбкое произведение искусства.

«Ты можешь это сделать», — крутилось в её голове снова и снова.

— Я могу это сделать, — повторила она шёпотом в ответ собственным мыслям. Она закрыла глаза и сделала несколько спокойных вдохов и выдохов, чтобы унять бешеное сердцебиение.

«Ты должна, — продолжали твердить мысли в тайной комнате её разума. —Теперь пути назад нет. Ты должна пройти через это. Ты не можешь его подвести. Ты нужна ему».

— Вот уж не думала, что когда-нибудь буду нужна ему подобным образом, — тихо сказала она себе.

«Но ты нужна ему. Так что просто прими это и иди вперёд. Ты обещала, значит придёшь. Ведь на самом деле ты этого хочешь. Ты просто боишься, и это нормально. Значит, тебе есть что терять. Значит, у тебя есть что-то, что стоит сохранить. Но если ты не пойдёшь туда, ты уже проиграла».

— Ну хорошо, — сказала она, обнаружив, что её собственные доводы её убедили. В вопросах самомотивации небольшое раздвоение личности иногда и вправду бывает весьма полезным.

Гермиона выпрямилась и убедилась, что её платье в порядке. Ходьба на высоких каблуках давалась ей не так легко, как ей бы того хотелось, но, как ни странно, танцевала она на них довольно уверенно, потому как практики во втором у неё было гораздо больше, чем в первом.

Осторожно, почти тайком, она высунулась из-за угла, чтобы бросить взгляд вниз, и почувствовала невольный трепет, обнаружив немаленькую толпу нарядных людей. Все они улыбались и смеялись. Какое-нибудь более скромное событие — скажем, чьи-нибудь похороны — казалось ей сейчас гораздо более привлекательным, хотя, судя по тому, как бешено колотилось её сердце, это, скорее всего, будут её собственные похороны. Что, учитывая обстоятельства, тоже было приемлемым вариантом.

Но вместо того чтобы встретить свою кончину, Гермиона Грейнджер сделала самый длинный и глубокий вдох в своей жизни, слегка приподняла платье дрожащими пальцами и робко шагнула в пугающую область полной неопределённости.

* * *

Его взгляд был прикован к этой одинокой женской фигуре, спускающейся по лестнице с завораживающе элегантной размеренностью, призванной замаскировать ту милую неловкость, которая так тонко подчёркивала каждый её фаталистический шаг. Он наблюдал, как она сделала один короткий дрожащий вдох через приоткрытые губы и наконец застенчиво подняла глаза, чтобы найти и встретить его неотрывный взгляд. Её губы слегка изогнулись в робкой неуверенной улыбке, и мозг Гарри полностью потерял всякое представление о пространстве и времени… до тех пор, пока Гермиона не оказалась прямо перед ним.

Он сглотнул. Горло некстати сжалось.

— С ума сойти, — наконец сумел выдавить он, а затем его глаза сами собой слегка расширились. — В смысле, ты великолепна!

Гермиона ничего не могла поделать, сияющая улыбка сама собой расплылась на лице, а цвет щёк безнадёжно перекрыл лёгкий оттенок румян.

— Спасибо, — ответила она, слегка склонив голову. — Ты тоже, — она застенчиво посмотрела на себя. — Впрочем, по правде говоря, это всё Флёр.

Глаза Гарри проследили за её взглядом по всей длине тела, а затем медленно вернулись обратно.

— Я вижу только тебя, — пробормотал он в оцепенении, не осознавая ничего, кроме её физического существования, и меньше всего — того эффекта, который произвели его слова.

Он заметно встряхнулся и многозначительно посмотрел на ту абстрактную часть её платья, которую посчитал достаточно безопасной для своего взгляда.

— Голубой, значит.

— Цвета барвинка, да, — ответила Гермиона с усмешкой. — Это важно.

Тут Рон бесцеремонно нарушил их воображаемое уединение.

— Чёрт возьми, Гермс! Ты рушишь нашу дружбу! Тебе нельзя так выглядеть!

Она закатила глаза, после чего бросила на него наигранно хмурый взгляд.

— Несмотря на моё несогласие как с интерпретацией моих действий, так и с заявленным запретом, — сказала она ему, — я приму это как комплимент, Рон. — Она окинула взглядом его наряд. — Должна сказать, ты выглядишь очень… мемориально.

Он скорчил ей гримасу.

— Да что я, ты посмотри на это сияние! — плавно перевёл стрелки Рон. Впрочем, похоже, Луна ничуть не возражала.

— Вот это да, Гермиона! — заявила она со спокойным изумлением в широко распахнутых глазах. — Мне нужно сиять раз в десять ярче, чтобы отвлечь внимание от тебя.

Гермиона поблагодарила её с застенчивой улыбкой.

— Ты и сама по себе сияешь, Луна. Да, буквально, но и во всех других смыслах тоже. Правда.

— Так мило с твоей стороны это сказать, — заметила Луна, в то время как её глаза начали мерцать предвестниками будущих слёз. Ничего не понимающий, Рон в срочном порядке прибегнул к помощи самых надёжных и радикальных мер: он громко прокашлялся и поспешно сменил тему.

— Кстати, а где ваши партнёры? — спросил он Гарри и Гермиону. — Уже немного поздновато, не находите?

Они обменялись короткими, почти незаметными взглядами. Гермиона прикусила, а Гарри поджал губы. Луна осторожно вытерла слёзы, постаравшись не испортить свой хоть и не люминесцентный, но очень разноцветный макияж, и удивлённо посмотрела на Рона.

— На самом деле, — нерешительно ответил Гарри, — оба наших партнёра, э-э… уже здесь.

Голова Рона дёрнулась, брови нахмурились. Он дважды огляделся по сторонам, но обнаружил только десятки пар, одна за другой входящие в Большой зал.

— Здесь... это где?

Гермиона, опустив глаза и небрежно сложив руки перед собой, сделала два крошечных шажка в сторону Гарри. Он чуть улыбнулся, краем глаза заметив этот манёвр. Рон молча наблюдал за этой подозрительной сценой, его глаза сужались всё больше и больше. При этом он совершенно не замечал озадаченного взгляда Луны, который несколько раз переметнулся с него на его друзей и обратно. Хотя это вряд ли бы ему чем-то помогло.

— Что… — Рон запнулся. — Что тут происходит?

Гарри почесал затылок.

— Да, хм… — Он замолк в неловкой паузе, секунду поколебался и наконец осторожно взял правую руку Гермионы в свою левую и переплёл пальцы, изо всех сил стараясь сдержать дрожь. На какой-то миг она напряглась, каждым дюймом кожи ощущая мурашки от прикосновения, которого между ними никогда раньше не было. Нет, он много раз брал её за руку раньше, но никогда так, как сейчас — в качестве открытого заявления об их изменившихся отношениях.

После целой недели недомолвок, сомнений и притворства этот простейший жест, казалось, разъяснял что-то между ними двумя не меньше, чем окружающему миру, что-то, что ещё не было облечено в слова. С другой стороны, Гермиона боялась, что сильно переоценивает значимость момента, поскольку никак не могла знать, что Гарри переживал абсолютно те же ощущения.

Тем временем настороженный взгляд Рона скользнул по месту преступления и задержался на самой очевидной улике: переплетённых руках его лучших друзей.

Заинтригованная, Луна вздрогнула, когда он внезапно резко втянул носом воздух и расширил глаза, вернув взгляд к встревоженным лицам двух только что пойманных преступников.

— Чёрт возьми! — хрипло воскликнул он. — Что все это значит? Ч-что происходит?

— Прости, Рон! — поспешно попытался объясниться Гарри. — Мы не хотели делать из этого большой секрет или что-то в этом роде! Так как-то само получилось. А потом мы просто не знали, как…

— Да о чём ты говоришь? — перебил его Рон, всё ещё не до конца поверивший в происходящее. — Вы здесь что, не как друзья?!

Гарри сглотнул, Гермиона коротко всхлипнула. Они оба выглядели немного растерянными.

— Да, — наконец ответил Гарри.

— Нет, — одновременно ответила Гермиона.

Они с взаимным недоумением обменялись взглядами.

— Нет, — сказал Гарри, поворачиваясь к Рону.

— Да, — ответила Гермиона, делая то же самое.

— Что? — спросили они друг друга, когда их головы снова повернулись, а взгляды встретились.

— Может, и то и другое? — спросил Гарри после секундного взаимного замешательства.

— Правильно, — одобрила Гермиона. — Я не понимаю, почему одно должно исключать другое. Мы ведь не перестали быть друзьями, верно?

— Нет конечно, — искренне согласился Гарри.

Они повернули головы, чтобы снова обратиться к Рону.

— И то и другое, — уверенно кивнула Гермиона.

— И то и другое, — повторил Гарри её слова.

Рон тупо уставился на них, забыв закрыть рот. Внезапно он повернулся к Луне и с почти обвиняющим взглядом спросил:

— Ты знала?

— А ты нет? — спросила его в ответ совершенно сбитая с толку Луна. — Разве не все об этом знали?

Он просто продолжал смотреть на неё, в то время как Гарри и Гермиона наблюдали за разворачивающейся перед ними сценой, на время оказавшись в роли пристыженных зрителей.

— Я думала, что это совершенно очевидно, — продолжила Луна, бросив пару беспомощных косых взглядов в сторону обсуждаемой пары. — Я сразу поняла это в тот день, когда мы лепили снеговика. Я думала, ты тоже. Я просто ничего не сказала, потому что эти двое так мило смущались.

Двое, о которых шла речь, довольно сильно покраснели и занялись нарочито небрежным осмотром местного интерьера, но их руки так и оставались соединены.

— Почти как сейчас, — простодушно добавила Луна.

Рон некоторое время не сводил с неё рассеянного взгляда, после чего изобразил сердитое лицо.

— Знаете, — сказал он наконец, — я бы мог сказать, что после пятерых детей в семье запас клеток мозга просто истощился, но Перси появился раньше меня, а Джинни через год после меня, что совершенно не укладывается в мою теорию. И кстати, где эта маленькая дьяволица? Так и не сказала мне, с кем пойдёт, чтобы я не устраивал сцен. Тьфу! Как будто я когда-нибудь… Стоп, стоп, стоп! Это Невилл? Невилл пригласил мою младшую сестру на бал? Мою сестру?

Три головы повернулись, чтобы проследить за его испепеляющим взглядом, и увидели Невилла и Джинни, только что вошедших в Большой зал рука об руку в блаженном неведении.

— Вот скользкий ублюдок. — Мрачно покачав головой, Рон посмотрел на Гарри и Гермиону. — А что касается вас двоих… Я даже не знаю, что сказать. Вы меня крайне разочаровали.

— Правда? — обеспокоенно спросила Гермиона с робостью виноватого человека.

— Не, не правда, — сказал Рон. — Но приятно, что тебя всё ещё волнует моё мнение. Хотя, похоже, вы двое могли бы целоваться прямо у меня под носом и я бы так и не понял, что происходит. Это не значит, что вам следует делать что-то подобное, заметьте. А теперь валите уже и займитесь своими танцами. Прямо сейчас у меня есть Невилл, чтобы пнуть в его Лонгботтом⁽⁹⁾. Пойдём, Луна, поможешь мне.

С весёлым хихиканьем равенкловка позволила своему неожиданно решительному кавалеру уволочь себя в Большой зал, радостно помахав Гарри и Гермионе на прощание.

Последние несколько пар прошли в зал вслед за Роном и Луной, но это была не единственная причина странного молчания, установившегося вокруг Гарри и Гермионы, хотя, безусловно, наступившая относительная тишина значительно его подчёркивала.

— Я бы сказала, что всё прошло довольно хорошо, — наконец заговорила Гермиона хотя бы для того, чтобы сдержать нарастающую тревогу. — Учитывая все обстоятельства, — тихо добавила она.

Гарри невнятно хмыкнул.

— Но у меня такое чувство, что завтра мне придётся кое за что ответить.

— Надо было сказать ему раньше, да?

— Может быть. Наверное, — неохотно согласился он. — Не знаю… Я просто не был уверен, как… Я никогда раньше не говорил с ним об этом. О моих, хм… моих чувствах к… к тебе и…

Гермионе очень хотелось бы услышать остальную часть этой фразы, а затем, скорее всего, расспросить подробнее, но как раз в этот момент их прервала профессор МакГонагалл, которая быстрым шагом подошла к ним, одетая в стильную, хотя и явно старомодную мантию.

— Ну, не стойте там как пара брошенных утят, — сказала она им. — Давно пора всё здесь организовать. Давайте, проходите-проходите. — Она уже пошла вперёд, сделав им знак следовать за ней, но затем остановилась на полпути и поправила очки. — Мерлин правый! Мисс Грейнджер! Вы продолжаете превосходить даже самые высокие ожидания во всех мыслимых отношениях. — Затем оценивающий взгляд профессора переключился с вновь раскрасневшегося лица девушки на её столь же изысканно одетого и явно смущённого кавалера, которого она внимательно изучила снизу вверх. Удовлетворённое выражение на её лице дрогнуло только тогда, когда её глаза наконец достигли самой макушки черноволосой головы. — Мистер Поттер, не могли бы вы что-нибудь сделать с волосами?

Гарри выглядел пристыженным.

— Я пытался, профессор! Правда!

В наступившей тишине послышалась лёгкая нотка сомнения.

— Ну конечно. Конечно, вы пытались, — сказала МакГонагалл, бросив долгий взгляд на жалкий результат его усилий, затем прокашлялась. — Отличная работа, мистер Поттер.

Гарри подавленно вздохнул и с угрюмым видом отправился вслед за профессором. Мягкая ладошка легко сжала его руку, и глаза Гарри сначала опустились к месту пожатия, а затем поднялись к девушке, стоящей рядом с ним. Улыбка, которую она ему подарила, самым волшебным образом заставила его забыть о беде с причёской.

— И вот наконец мы все здесь, — объявила профессор МакГонагалл несколько секунд спустя. Несколько выпавшие из реальности, Гарри и Гермиона внезапно обнаружили, что оказались среди знакомых пар, которые приветствовали их дружескими улыбками и шутливо преувеличенными поклонами и реверансами.

Приятное, похожее на сон состояние Гермионы мгновенно сменилось острым случаем ужасного смущения при виде ошеломляюще красивых молодых леди, которые теперь её окружали: очаровательно миниатюрная Чо в кукурузно-жёлтом, восхитительная Селеста в бургунди и привычно-неотразимая Флёр в индиго. Само воплощение красоты. Гермиона отчаянно пыталась найти утешение в мысли, что, по крайней мере, на ней сейчас не жевательная резинка.

Тем временем при виде всегда обаятельного Седрика, широкоплечего Роджера и бородатого Виктора, каждый из которых был выше него в разной, но в целом обескураживающей степени, Гарри чувствовал себя неловким младшим братом на вечеринке по случаю дня рождения старшего и гораздо более крутого брата. Возможно, единственный раз в своей жизни он изо всех сил старался сосредоточиться на мысли, что именно он — тот, кто уже не единожды сорвал зловещие планы жуткого тёмного волшебника.

Несмотря на их внутреннее смятение, Флёр Делакур смотрела на них с восхищенной гордостью, Виктор Крам поклонился глубже (и искреннее) всех, а Седрик Диггори практически сиял, когда его яркие глаза переключались между Гарри и Гермионой.

— Приятно видеть, что ты всё-таки разобрался сам, — обратился он к Гарри, который посмотрел на него без намёка на понимание в ответ. — Я про вас с Гермионой, — уточнил Седрик. — Именно об этом я и хотел поговорить с тобой перед нашим первым уроком танцев, помнишь? В тот день мы с Гермионой немного поболтали о бале. Пару минут, не больше, но и за это время я услышал достаточно, чтобы понять, что вот это, — и он указал на них обоих, — было бы идеальным решением твоих предполагаемых проблем.

— Но я же едва произнесла с десяток слов, — удивилась Гермиона. Гарри же застыл с выражением запоздалого просветления на лице, его рот сформировал соответствующее беззвучное «О-о-о» — что-то вроде менее искушённого брата Эврики, о котором вы не рассказываете другим людям.

— И около девяти из них были о Гарри, — ответил ей Седрик с дерзкой ухмылкой, хотя Гермиона не могла её оценить, так как в настоящее время предпочитала изучать рисунок пола.

— Значит, ты всё понял гораздо быстрее, чем я, — усмехнулся Виктор. — Но в свою защиту скажу, что эти двое очень уж любят искать себе лишние сложности.

— Я не люблю лишние сложности, — пробормотал Гарри.

— Я не ищу лишние сложности, — пробормотала Гермиона.

По кругу пар прокатилась волна смеха, и даже профессор МакГонагалл не смогла удержать уголки губ на месте при виде пристыженного дуэта, чьи руки, как это не ускользнуло от внимания всегда наблюдательного профессора, всё ещё отказывались отпускать друг друга.

— Итак, — своевременно вернула всеобщее внимание к текущему вопросу заместитель директора. — Давайте сейчас соберёмся с мыслями, церемония вот-вот начнётся. Вы все хорошо подготовлены, и я не сомневаюсь, что каждый из вас достойно представит свою школу. Однако, что более важно, я ожидаю, что все вы сделаете это вместе, потому что Святочный бал в первую очередь, конечно, является праздником единства.

Она замолчала и посмотрела на внимательно слушающих молодых людей, собравшихся вокруг. Если их выступление на танцполе хотя бы приблизится к тому, чтобы соответствовать внешнему виду, беспокоиться почти не о чем. Увы, но всегда остаются какие-то мелочи, о которых приходится беспокоиться.

— Чемпионы, — продолжила она, — будут стоять вон там, справа, а их партнёры — здесь, по левую сторону двери. Этот джентльмен у входа будет объявлять ваши имена, таким образом вы войдёте в Большой зал по очереди, пара за парой, начиная с чемпионов приглашённых школ и заканчивая младшим. Я хочу видеть ровные и размеренные шаги и высоко поднятые головы. Покажите, что и в наше время ещё есть место достоинству и величию. То, что началось в двадцатом веке, в двадцать первом непременно достигнет финала, но этот скорбный день ещё не наступил. А сейчас по местам! Мы скоро начнём.

Обменявшись дружными кивками и ободряющим улыбками, чемпионы и их партнёры разошлись в соответствии с краткими инструкциями профессора МакГонагалл. Где-то среди этого суматошного движения переплетённые руки Гарри и Гермионы впервые неохотно разъединились, и каждый из них почувствовал холод от внезапной потери контакта. Застенчивые улыбки, которыми они обменялись, предназначались только для них двоих, и слегка одурманенный Гарри был опасно близок к тому, чтобы наткнуться прямо на профессора МакГонагалл, пересекавшую путь чемпионов.

— Плечи, мистер Крам, — коротко напомнила она чемпиону Дурмстранга, быстро проходя мимо.

Виктор послушно расправил свои привычно ссутуленные плечи, в то время как Седрик тихо посмеивался позади него, когда четыре чемпиона выстроились по «их» сторону двери. Вторая группа выстроилась по другую сторону от широкого входа, и единственное, что им оставалось сделать, — это дождаться объявления своего имени.

Из зала доносились звуки сотен разных голосов, сливающихся в странно аморфную мешанину шума. На этом единственном из многих странных языков нельзя было разобрать ни одного конкретного слова, но если и было что-то, о чём он сообщал без всяких сомнений, так это волнение.

— Даже на Чемпионате мира ожидание было менее напряжённым, — пробормотал Виктор в основном себе, но достаточно громко, чтобы его услышали трое его соседей. Но понял он это только тогда, когда заметил на себе три полных сомнения взгляда.

— Ты нервничаешь из-за школьных танцев больше, чем перед Чемпионатом мира по квиддичу? — метко выразил Седрик их коллективное недоверие.

Виктор пожал плечами.

— Я не так уж плох в квиддиче, — только и сказал он, и после краткого размышления эта мысль была признана справедливой.

Взгляд Гарри рассеянно блуждал по окружающему пространству и каким-то образом нашёл свой путь к другой группе из четырёх человек. Впрочем, с таким же успехом там мог стоять всего один человек, потому что только один из четверых имел для него значение, притягивал взгляд и захватывал мысли, и это при том, что прямо сейчас он мог наблюдать лишь вид сзади. Довольно привлекательный, надо сказать, вид.

Она стояла чуть в стороне от других. Без всякого осознанного намерения дистанцироваться от группы, она стояла не дальше чем в шаге от них, но при этом сохраняла видимое уединение. В то время как Роджер, как только что с усмешкой заметил Седрик, непринуждённо болтал с двумя другими девушками, Гермиона, казалось, была глубоко погружена в свои мысли. И Гарри сильно подозревал, что мысли эти вращались вокруг каждого шага предстоящего танца, каждого наклона, поворота и изменения позы.

Репетиция прошлым вечером прошла довольно хорошо, по крайней мере он так думал, но в конце они допустили одну маленькую ошибку в боковом движении, из-за которой столкнулись с Флёр и Роджером. Все только посмеялись над этим происшествием и просто повторили последовательность ещё раз, а Седрик и вовсе предлагал включить этот свежий элемент в официальную рутину, но Гарри не сомневался, что разум Гермионы был зациклен именно на этом единственном неверном шаге вместо сотен идеальных. Конечно, сама Гермиона не сочла бы их идеальными. В конце концов, всегда есть место улучшению.

— Великолепное зрелище, не так ли?

Вздрогнув, Гарри обернулся, затем неловко почесал затылок, когда обнаружил, что Флёр стоит рядом с ним и смотрит на то, от чего Гарри только что оторвал свой собственный взгляд.

— Я не глазел! — поспешил заверить он. — Я просто… просто…

— Глазел, — улыбаясь, закончила за него Флёр. — Такое забавное слово. Звучит немного странно, но мне нравится.

Гарри не знал, что на это ответить. Он всегда считал забавным слово «рататуй», но сейчас это казалось не слишком уместным.

— Думаю, тебе стоит ещё немного поглазеть, — сказала ему Флер с толикой озорства. — И желательно, чтобы она это заметила.

Гарри выглядел немного сбитым с толку. Это шло вразрез со всем, что он когда-либо слышал о правильном поведении.

— Ты уверена, что это хороший совет?

— Ну, я же не говорю тебе весь вечер пялиться на её грудь, — попыталась уточнить Флер, — но…

Внезапно воздух наполнил звук труб. Этот короткий, восходящий мотив Гарри уже слышал перед началом первого тура. Флёр замолчала на полуслове и, как и все остальные, прислушалась.

— Время шоу, — резонно заключил Седрик, хлопнув в ладоши, когда музыка закончилась на высокой ноте.

Рядом с ним Виктор Крам нервно расправил рукава своего костюма.

Гарри слишком нервничал, чтобы даже подумать о том, чтобы что-то сделать.

Флёр выглядела так, словно собиралась неторопливо прогуляться по парку в приятный воскресный день. Абсолютно невозмутимо.

— На скольких балах ты была раньше? — спросил её Гарри.

Она удивлённо приподняла брови.

— И зачем мне их считать?

Он кивнул. И правда, зачем?

Затем из Большого зала раздался голос, быстро заглушивший последние шепотки нетерпеливой толпы. Это был тот молодой герольд, про которого им говорила профессор МакГонагалл, и Гарри, немного наклонившись в сторону, смог увидеть его вытянутую по струнке фигуру, стоящую рядом со входом на противоположной стороне Большого зала. Его жёсткая поза прямо-таки излучала важность, а яркая одежда громко заявляла о незыблемых традициях.

— Леди и джентльмены, уважаемые волшебницы и волшебники, чемпионы Турнира Трёх Волшебников! — торжественно объявил он. — Из Академии магии Шармбатон, чемпионка турнира Флёр Изабель Делакур и её компаньон Роджер Дэвис из Дома Равенкло.

Улыбаясь, они встретились прямо в центре арочного проема и прошли в зал, который на пару секунд, казалось, затаил свое коллективное дыхание. Гарри не думал, что этих двоих связывает что-то большее, чем договорённость на сегодняшний вечер, но он не мог не заметить, что они хорошо смотрелись вместе.

Виктор тем временем проворчал что-то на своём родном языке. Это звучало не очень обнадеживающе. В знак поддержки Седрик на прощание слегка сжал его плечо.

— Из Института Дурмстранг, — продолжил глашатай, легко перекрывая своим ровным голосом продолжающиеся аплодисменты и смешанные с ними возгласы, — чемпион Виктор Крам и его спутница Селеста Жюстин Бодлер из Шармбатона.

Улыбка Виктора вышла не такой непринуждённой, как у его предшественника, но попытка была. Селеста, со своей стороны, выглядела вполне естественно, что заставило Гарри всерьёз задуматься, не могло ли быть так, что Шармбатон только маскировался под академию магии, а на самом деле всё сводилось к манерам, танцам и потреблению рататуя. Кстати, что такое рататуй?

Седрик вышел вперёд и, подмигнув Гарри, сказал: «Увидимся через минуту».

— Из Школы чародейства и волшебства Хогвартс, — представил голос третью пару, — чемпион Седрик Диггори из Дома Хаффлпафф и его спутница Чо Чанг из Дома Равенкло.

И именно в этот момент Гарри, стоявший теперь совсем один, без столь необходимого буфера между ним и роковым часом, потерял рассудок. Он не готов! Всё идёт слишком быстро! Почему их очередь подошла так скоро? Он не может туда выйти! Он не готов! Ему нужно больше времени! Его здесь вообще не должно быть! Во всём виноват этот дурацкий Кубок! Он не готов!..

— Из Школы чародейства и волшебства Хогвартс…

«Нет! Нет-нет-нет!»

— …чемпион Гарри Джеймс Поттер…

«Я должен был остаться в своём чулане под лестницей!»

— …и его спутница Гермиона Джейн Грейнджер из Дома Гриффиндор.

«Ну, вообще-то мне нравится, как это звучит…»

Его тело каким-то образом пришло в движение, хотя мозг продолжал жалобно причитать, что не отдавал такого приказа. Но что-то продолжало толкать его вперёд, что-то помимо простой неизбежности происходящего. Этим чем-то был вид Гермионы, идущей ему навстречу, такой застенчивой и в то же время уверенной, знакомой и непостижимо иной. Все его чувства были настолько поглощены ею, что он совершенно пропустил реакцию толпы на прозвучавшее имя Гермионы — несколько ясно различимых возгласов удивления и поднявшуюся волну шепотков.

Он с готовностью предложил ей руку, и его лицо немедленно расплылось в неудержимой улыбке. Приняв его руку, она ответила ему не менее широкой улыбкой, которая зажгла мерцающий огонь в её тёплых карих глазах.

— Сильно глупо, что я чувствую себя так, будто это самое страшное испытание в моей жизни?

Гермиона едва сдержала смешок.

— Немного, — ответила она. — Но, честно говоря, я чувствую то же самое.

Гарри сделал глубокий вдох.

— Глупо или нет, давай встретим его вместе.

— Естественно, — ответила она, улыбаясь ещё ярче, если такое было возможно. — Как всегда.

Они переступили порог и бок о бок шагнули в ярко освещённый Большой зал, который открылся перед ними как никогда раньше. И почти три сотни любопытных глаз в одно мгновение сосредоточились на них.

* * *

У него пока не было времени как следует обдумать этот новый опыт, на самом деле он ещё не прошёл его до конца, но уже сейчас чувствовал, что всё было не только гораздо менее катастрофично, чем он опасался, но и, честно говоря, даже наоборот — довольно приятно.

Церемониальный первый танец прошёл настолько идеально, что в конце профессор МакГонагалл разрыдалась. Только один раз левая нога Гарри чуть было не сделала шаг в неправильном направлении, но Гермиона незаметно направила его обратно на верный путь. Даже самую сложную часть — быструю перемену пар в движении, которое немного напоминало модель атома Резерфорда — все они выполнили безупречно. Когда в финале четверо мальчиков трижды кружили четырёх девочек по танцполу, сверху яркие девичьи платья выглядели как цветы, распустившиеся на хрустальном поле чистого льда.

Сам зал был поистине запоминающимся зрелищем, в глазах Гарри его завораживающее великолепие затмевала только одна фигура — та, что была рядом с ним, но, к сожалению, он был слишком смущён, чтобы сообщить ей об этом. Через весь зал, от входа с одной стороны до танцпола с другой, тянулся широкий проход — словно небольшая река, плавно текущая под слоем прозрачного льда. По обеим сторонам от прохода стояла дюжина больших круглых столов из белого мрамора, вмещающих ровно сто сорок четыре гостя. Сама танцплощадка выглядела как озеро, полностью замерзшее в объятиях зимы. Шесть огромных, щедро припорошенных снегом деревьев Хагрида на заднем плане придавали обстановке вид волшебной рождественской открытки в натуральную величину.

К счастью, поблёскивающий ледяной пол не обладал физическими свойствами своего прототипа. И хотя весь вечер можно было наблюдать, как бесчисленные снежные хлопья, кружась и дрейфуя, падали с усыпанного звёздами неба, холодно не было. Ни одна своенравная снежинка не касалась твёрдой поверхности, будь то ветка дерева или прядь волос. Они просто растворялись в воздухе, если вообще когда-либо существовали.

И свет, этот чистый белый свет, везде и ниоткуда. Над каждым из двенадцати круглых столов свободно плавали огромные сверкающие хрустальные люстры, их свечи ярко горели в подобии мерцающих звёзд, но истинный источник света оставался неизвестным. Казалось, он пропитал сам воздух, играя вокруг человеческих тел и отбрасывая мягкие тени во всех направлениях; тени, которые порой танцевали свой собственный, независимый от обладателей танец, прежде чем поспешно вернуться на свои места.

Это было настоящей квинтэссенцией волшебства во всей своей великолепной полноте.

То же самое можно было сказать и о многих танцующих парах, а в особенности об одной конкретной — Рубеусе Хагриде и единственном объекте его одурманенного внимания, мадам Олимпии Максим, — чей средний на двоих рост мог поспорить с ростом самых высоких профессиональных баскетболистов, а о среднем весе мадам Максим вообще не хотела бы слышать.

Директор Дамблдор был самым энергичным из старшего поколения. Сначала он мастерски вальсировал с Минервой МакГонагалл, а затем провёл Помону Спраут в удивительно смелом вращении. Его внутренний источник молодости подистощился только после энергичного па-де-де с мадам Максим, подразумевавшем также тет-а-тет, так что покинуть танцпол его вынудила скорее боль в шее, а не усталость в ногах.

Однако не все присутствующие были в одинаковом восторге от происходящего. Игорь Каркаров откланялся первым, сразу после того, как выполнил свою традиционную обязанность станцевать с представителями двух других школ-участниц. Северус Снейп, судя по выражению лица, больше всего мечтал кого-нибудь отравить, возможно даже себя, но Септиму Вектор это не остановило, и на краткий миг особенно внимательный наблюдатель мог бы даже подумать, что маловероятная профессорская пара испытывает что-то отдалённо похожее на удовольствие от танца. Тем временем Аргус Филч ограничился лёгким покачиванием в обнимку с миссис Норрис.

Примерно через час, когда большинство профессоров и гостей Министерства откланялись, вечер перешёл от официальной церемонии, проходившей под сопровождением вечных шедевров таких талантливых магглов, как Иоганн Штраус II и Дмитрий Шостакович, к своей более непринуждённой и шумной части, включающей разудалое живое выступление «Ведуний», которые ничуть не уступали в своём музыкальном мастерстве вышеупомянутым композиторам. По крайней мере, если верить волшебникам моложе семнадцати лет.

И теперь, после долгих танцев и, к счастью, не столь долгого обязательного позирования для прессы, некий Гарри Джеймс Поттер сидел на своём месте за одним из ближайших к обманчиво реальному озеру столиков, рассеянно — и немного устало — наблюдая за развесёлой молодой толпой, размахивающей конечностями во все стороны и раскованно подпевающей, когда «Ведуньи» играли некоторые из своих самых известных хитов (о которых знало менее 0,01% населения человеческого мира).

Гарри наблюдал, как Седрик, Чо, Роджер, Флёр и её младшая сестра Габриэль собрались в весёлый хоровод, а Селеста тянула сопротивляющегося Виктора, чтобы присоединиться к ним. Многие засмеялись и радостно закричали, когда барабаны и волынки начали лихорадочно наращивать темп. Это вызвало улыбку на усталом лице Гарри, и хотя он не мог не заметить, что Флёр каким-то сверхъестественным образом умудрялась выделяться даже там, где другие терялись в общей суетливой массе, как песчинка на пляже, он оставался одним из немногих мальчиков в тот вечер, которые могли смотреть на неё и всё ещё думать о ком-то другом. Едва эта мысль заполнила разум, Флёр и Седрик посмотрели на него и помахали, приглашая присоединиться. Гарри сделал очень сложный знак руками, который, как он надеялся, сообщал что-то вроде: «Подождите минутку или десять, но я ничего не могу обещать».

И в самом деле, где Гермиона? Он не видел её уже несколько минут. С тех пор как отошёл для короткой официальной беседы с Ритой Скитер. А теперь её нигде не было видно. Он встал со стула и, быстро окинув взглядом зал, неудобно затемнённый в пользу типичной атмосферы рок-концерта, мельком заметил Рона, возвращающегося — вероятно, в восьмой раз за вечер — из буфета на танцпол с очередной порцией закусок в руках. Каким-то краем сознания Гарри успел удивиться, почему его друг, в отличие от большинства парней, которые предпочли избавиться от стесняющих фраков и галстуков, ходил с полдюжиной последних на шее, причём в том же количестве разных цветов.

Гарри решительно повернулся спиной к дикому безумию вечеринки и целенаправленно пошёл прямо к выходу, по пути обшаривая взглядом столы слева и справа. Трое стоявших в вестибюле студентов, которыми оказались Фред, Джордж и ещё один, которого Гарри не узнал, заметили, что он оглядывается, ненадолго прервали разговор, а затем дружно указали ему на дверь во внутренний двор. Немного сбитый с толку их очевидными способностями к чтению мыслей, он выдавил нечто вроде благодарной улыбки, а затем последовал указаниям.

Уличный холод ударил по нему, как полноценное замораживающее заклинание, и он порадовался, что так и не снял пиджак. После первоначального шока его глазам потребовалось всего мгновение, чтобы найти во дворе то единственное, что захватило его внимание. Одинокая, несомненно девичья фигура сидела спиной к нему на каменной скамье под Вечнозеленым деревом. В лунном свете гладкая кожа её плеч отливала сияющим серебром, а голубое, затемнённое ночью платье было похоже на островок цвета в море бесконечной белизны.

Полностью заворожённый этим неожиданным зрелищем, он на мгновение почувствовал себя так, словно попал в кадр какого-то безумно красивого фильма. Ему потребовалась пара секунд, прежде чем он пришёл в себя и шагнул вперёд к той, которую искал. И тут же споткнулся. Обнаружив, что определяющая часть его фрака застряла в двери, он ругнулся себе под нос и чётко дал неодушевленному предмету понять, что он думает о его наглости, прежде чем продолжить путь.

— Гермиона? — осторожно заговорил Гарри ещё до того, как мягкий хруст шагов по заснеженной земле предупредил о его приближении. Он увидел, как она напряглась при звуке его голоса, и инстинктивно ускорил шаг, сокращая оставшееся между ними расстояние. — Что ты тут делаешь? Здесь же холодно!

Она на мгновение обернулась, чтобы тут же отвернуться обратно, но он успел заметить, как на её щеках сверкнули в голубоватом свете звёздной зимней ночи две тонкие предательские линии.

— Ты плачешь? — с тревогой спросил он, садясь рядом и едва ли замечая, что каменная скамья, как и небольшая область вокруг, была единственной поверхностью во дворе, свободной от снега. А ещё она была удивительно и неестественно тёплой. Это было просто волшебно.

Гермиона поспешно вытерла щёки тыльной стороной ладони.

— Нет, — ответила она предательски дрожащим голосом. — Технически, я уже закончила.

Несмотря на подозрительность всей ситуации, Гарри не смог полностью подавить мимолетную улыбку. Он тяжело вздохнул, собираясь что-то сказать, но вдруг кое-что другое вышло в его сознании на первый план, отодвигая прочие мысли. Странная скамейка с подогревом не причина отказываться от правильного поступка. Он встал, снял пиджак и осторожно накинул его на плечи Гермионы, прежде чем снова сесть. Застенчиво и не глядя ему в глаза, Гермиона одарила его благодарной улыбкой и, прошептав: «Спасибо», поплотнее закуталась в пиджак. Он подождал ещё немного в нерешительности, вполуха прислушиваясь к приглушённому шуму и музыке, доносившимся из Большого зала.

— Что случилось? — наконец мягко спросил он. — Почему ты… Подожди! Это я? Я что-то не то сделал или сказал? Да? Я всё испортил? Как обычно наломал дров и даже не заметил…

— Нет, Гарри, — мягко перебила его Гермиона, успокаивающе положив руку ему на колено. — Перестань на себя наговаривать. Ты не сделал ничего подобного.

— Нет?

Она покачала головой, и несколько выбившихся локонов волос заплясали в такт её движению.

— Нет. На самом деле, можно даже сказать, что всё было в точности наоборот.

Он задумчиво нахмурился.

— Я… чего-то не сказал или не сделал?

Усмехнувшись, она снова помотала головой, а затем, когда её веселье утихло, какое-то время смотрела на него в многозначительном молчании.

— Всё, что ты сказал и сделал, было… идеально. Просто идеально, — наконец едва слышно произнесла она.

По всем правилам такой ответ должен был принести ему значительное облегчение, но это было не то чувство, которое он испытал.

— Правда?

Она кивнула, смотря ему прямо в глаза.

— Может, я упускаю очевидное, — медленно проговорил он, — но в чём тогда причина для слёз?

— Я плакала не из-за того, что была расстроена, — пояснила она. — На самом деле причина моих слёз вообще не носила эмоциональный характер, если ты понимаешь, о чём я.

Если он и понимал, по его лицу этого было не видно.

— А есть другие причины для слёз?

— Есть, и не одна, — ответила она. Уголок её рта дёрнулся в улыбке. — Сейчас это была скорее физиологическая потребность, понимаешь? Просто моему телу необходимо было сбросить избыточное давление, если хочешь.

Он нахмурился.

— И откуда взялось избыточное давление? — При этих словах общее недоумение на его лице сменилось нахальной ухмылкой. — Ты же в курсе, что нам не будут выставлять оценки за наше танцевальное выступление?

Гермиона сердито посмотрела на него, но не смогла долго сопротивляться и тоже улыбнулась.

— Кажется, я говорила что-то подобное примерно неделю назад, — принялась объяснять она уже более серьёзно, — но, как мне стало совершенно ясно в течение сегодняшнего дня, в то время я была слишком молода и неопытна и, очевидно, не имела ни малейшего представления о том, о чём тогда говорила. Помнишь, я сказала, что была перегружена? Так вот, оглядываясь назад, могу с уверенностью сказать, что то, что я тогда испытывала, в лучшем случае можно было назвать предельным наполнением. Сегодня же… сегодня я поняла, что такое настоящая, полная и абсолютная ПЕРЕгрузка.

Гарри терпеливо ждал, когда она продолжит, а что продолжение будет, он мог сказать уже по тому, как она прикусила нижнюю губу, делая глубокий вдох.

— Я просто не могу в это поверить, понимаешь? — оправдала она его ожидания. — Как бы я ни старалась. Не могу — и всё. Всё, что сегодня произошло… откровенно говоря, это заставило меня почувствовать себя настоящей диснеевской принцессой… прекрасное платье, модные туфли, изысканная причёска, сверкающие серьги — такого не бывает. Не с Гермионой Грейнджер. Чудесная музыка, танцы и вся эта сюрреалистическая ночь… — Она замолчала, колеблясь. — И ты. — Её глаза смело встретили его взгляд, прерывистое дыхание коснулось дрожащих губ, и на выдохе она продолжила: — В основном ты. На девяносто девять процентов ты. О, забудь обо всём остальном! Как это может быть реальным? Вот это. Ты и я. Я всё ещё жду, что вот-вот проснусь и пойму, что ничего этого никогда не было. Я никогда раньше не испытывала такого головокружительного волнения и парализующего страха одновременно.

Он пристально посмотрел на неё, и вновь возникшее беспокойство присоединилось к множеству эмоций, уже смешавшихся на его лице. Его следующий вопрос был простым, но острым.

— Страха?

Она неуверенно опустила взгляд на свои сложенные на коленях руки.

— Что проснусь, — кротко ответила она.

Гарри некоторое время в задумчивом молчании наблюдал за ней, за тем, как она дышит, моргает, существует.

— Ты не спишь, Гермиона, — наконец заговорил он, и звук его голоса, наполненный глубокой заботой, заставил её снова поднять взгляд. — Мы оба не спим.

В течение секунды, а затем ещё одной они просто смотрели друг на друга, смотрели друг в друга, мимо страхов и мимо всех исчезающих завес сомнения, находя внутри что-то более существенное и более истинное, чем любые грёзы. И именно тогда, в тот самый момент, в этих двух изумрудно-зелёных глазах, которые смотрели только на неё, она наконец ясно увидела свою собственную красоту. И хотя это играло лишь малую роль в её расцветающей привязанности, это был подарок, которым она безмерно дорожила.

А потом он поцеловал её. Едва слышный вздох сорвался с её приоткрытых губ при первом мягком прикосновении, и вместе с ним рассеялся тот мимолётный страх, который, возможно, ещё оставался где-то глубоко внутри, и на его месте возникла головокружительная уверенность в реальности всего происходящего.

Слегка отстранившись, Гарри обнаружил, что глаза Гермионы всё ещё закрыты, и малейшая, но самая приятная улыбка щекотала уголок его рта, когда он спокойно наблюдал за раскрасневшимися чертами своего самого дорогого лица в мире. Очень медленно, её глаза тоже открылись, и когда они сфокусировались на Гарри, она улыбнулась ему в ответ. Они оставались в таком положении несколько долгих секунд, пока Гермиона не сузила глаза.

— Серьёзно, — сказала она. — Дэвид Копперфилд?

Он рассмеялся.

— Долго будешь мне припоминать, да?

— Я просто не могу понять, почему ты выбрал именно это имя в подобной ситуации.

— Ну, наверное, потому, что для магглов он настоящий волшебник.

— Что? — в замешательстве переспросила она за мгновение до того, как пришло понимание. — Ах, этот Дэвид Копперфилд! Всё это время я думала, что ты имел в виду одноимённого главного героя романа Чарльза Диккенса!

Гарри проделал что-то забавное со своим ртом, пока его глаза рассеянно описали полукруг.

— Это… было бы более изощрённым объяснением.

Гермиона улыбнулась с нескрываемой нежностью.

— Но твоё и правда более разумно.

— Слушай, — сказал он, — а почему на этой скамейке так странно тепло?

Она рассмеялась над этим откровенным уходом от темы.

— Потому что я наложила на неё согревающее заклинание конечно, — указала она на очевидное. — Знаешь, в один прекрасный день ты мог бы начать обращать внимание на то, что мы изучаем на уроках. Возможно, ты даже заметишь, что мы учимся в школе, где преподают магию.

Он скорчил ей гримасу, когда она захихикала.

— Зачем ты вообще взяла с собой палочку на бал?

— Я всегда её беру, — ответила она, пожав плечами. — Ну, за исключением того случая на прошлой неделе, когда мне пришлось одолжить твою. Но для меня это был вроде как выходной день. Обычно она у меня всегда с собой.

— И где ты её хранила всё это время? — спросил он, оглядываясь вокруг, как будто в поисках какого-то тайного укрытия где-нибудь под деревом.

— Она была привязана к моему бедру.

Его брови взлетели вверх.

— Это… это довольно сексуально.

Её рот расплылся в широкой, довольной улыбке.

— Не совсем то, к чему я стремилась, но тоже неплохо.

— Но зачем ты всегда носишь её с собой?

— Гарри, ты хоть понимаешь, что за три года, которые мы провели в этом месте, ни один не прошёл для нас без риска для жизни?

Гарри тупо уставился на неё.

— Ну, я просто предположил, что для Хогвартса это вроде как нормально. Так сказать, часть обучения.

Она недовольно покачала головой, хотя невольная улыбка смягчила серьёзность её упрёка.

— И именно поэтому беспокоиться о тебе приходится мне, поскольку ты самым вопиющим образом отказываешься делать это сам.

— Всё равно я не представляю, что бы без тебя делал, — сказал он ей, и то, как он это сказал — может быть, и шутливо, но, несомненно, искренне, — заставило её смущённо посмотреть на свои руки. — Но, — быстро продолжил он и, положив руки на колени, поднялся со скамьи, — я точно знаю, что хотел бы сделать с тобой.

Он протянул к ней правую руку ладонью вверх и спросил:

— Не окажете ли мне честь, мисс Грейнджер?

Её глаза сначала остановились на его ладони, затем переместились по всей длине руки, чтобы встретиться с его выжидающим взглядом.

— С превеликим удовольствием, мистер Поттер, — ответила она с подобающей серьёзностью, после чего взяла его за руку и позволила поднять себя на ноги. — Но мы должны сделать это должным образом, — добавила она. — Мне бы хотелось ещё немного почувствовать себя диснеевской принцессой.

Она скинула пиджак, свободно наброшенный на плечи, и вернула ему, несмотря на дрожь, пробежавшую по телу, когда прохладный воздух коснулся обнажённой кожи.

— А ты не замёрзнешь? — нахмурился он.

— С тобой нет, — застенчиво ответила она.

Он улыбнулся и надел фрак, быстро поправил под ним белую рубашку и галстук, а затем сделал глубокий вдох, глядя на неё немного растерянно. Очевидно, он не до конца продумал свои действия. Уроки танцев профессора МакГонагалл подразумевали более формальные танцы, и он не совсем понимал, что делать дальше. К счастью, Гермиона догадалась о его затруднении едва ли не раньше, чем он сам.

— Такой танец предполагает, что твои руки должны быть на моей талии, — подсказала она ему, и он последовал её инструкциям, почти не испытывая неловкости. — А мои вокруг твоей шеи, вот так.

И вот так, под мягкую мелодию, слабо доносившуюся из Большого зала, они начали танцевать. По правде говоря, танец этот в основном заключался в попеременном перемещении веса тела с одной ноги на другую, которое едва ли можно было назвать шагами. Поворот по кругу в таком темпе, вероятно, занял бы целую вечность. Вопреки медленному ритму музыки и спокойным движениям тел, сердца их, встревоженные такой ещё незнакомой близостью, бились часто и отчаянно.

Хотя изначально между ними оставалось некоторое пространство, потребовалось меньше минуты, чтобы этот небольшой промежуток полностью — и совершенно необъяснимо — исчез. Были ли это руки Гарри, которые каким-то образом нашли свой путь к её пояснице и едва заметно подталкивали её к нему, или то были переплетённые пальцы Гермионы, лежавшие на затылке Гарри и незаметно притягивавшие его всё ближе, а возможно, и то и другое в равной степени или какая-то другая, более загадочная сила, было невозможно сказать.

Но как только их тела оказались вплотную друг к другу и каждый из них медленно обнял другого, всё, кроме их существования, исчезло из их реальности. Остались только тёплые объятия в окружении зимнего холода, лёгкое покачивание танца и музыка, смешанная с успокаивающим шёпотом бессмертных листьев Вечнозеленого дерева.

Их глаза прервали контакт только для того, чтобы впитать каждую мельчайшую деталь лица перед собой. Осторожно, кончики их носов соприкоснулись, и хотя сначала это было не более чем игривое лёгкое подталкивание, сопровождаемое едва заметной улыбкой, они быстро встретились снова, чтобы более тщательно изучить форму друг друга. Гермиона первой закрыла глаза, и, ещё немного полюбовавшись чудесным зрелищем, Гарри вскоре последовал её примеру.

Их лбы встретились и оставались так некоторое время, пока она, медленно и неторопливо, не приблизилась к его лицу, висок к виску, её шелковистая щека коснулась его щеки, и он наклонился, отвечая на ласку. Пьянящий аромат её кожи и волос заполнил его нос, голову, лёгкие. Казалось, их тела обрели какое-то неосязаемое чувство синхронности, а сердца — спокойную уверенность в неоспоримой правоте всего, что было сейчас и будет потом.

В конце концов она чуть повернула голову и прижалась носом к его шее чуть ниже подбородка. Глубокий долгий вздох с намёком на блаженный стон вырвался из её груди, и Гарри тихо и немного сонно улыбнулся в полном удовлетворении.

Шёл 1994 год. Был декабрь, Рождество, и Гарри с Гермионой были полностью поглощены друг другом.

— Знаешь, — в какой-то момент задумчиво произнёс Гарри, — кажется, мне начинают нравиться все эти танцы.

И с улыбкой абсолютного покоя, расплывшейся по безмятежным чертам её лица, Гермиона тихо выдохнула в тёплую кожу его шеи:

— Мне тоже.

1) фр. Вот так! О... великолепно!

Вернуться к тексту

2) фр. намёк на тщеславие

Вернуться к тексту

3) фр. дорогая

Вернуться к тексту

4) фр. игра в любовь

Вернуться к тексту

5) фр. боже мой

Вернуться к тексту

6) фр. моя маленькая бабочка

Вернуться к тексту

7) фр. понятно

Вернуться к тексту

8) фр. Да. Благодарю.

Вернуться к тексту

9) прим.переводчика: один из возможных переводов bottom — пятая точка, задница

Вернуться к тексту