Первый снег (гет)

Осень в том году выдалась затяжная и ветреная. Мокрые порывы океанского холода иногда накрывали город. В каменных коридорах улиц становилось особенно неуютно. Она бежала по делам, как всегда. Встречалась с научным руководителем, писала научный труд. Даже набегами заглядывала в библиотеку, чьи гулкие своды напоминали ей почему-то винный погреб. Глядя на мокрую черную слякоть из окон, она думала, что, может быть, станет легче, когда выпадет снег. Но снега все не было.

В тот день все было как обычно. Сумка наперевес, яркий, хранящий упрямую теплоту солнечных дней шарф обвивался вокруг. Синие тени и холод двора-колодца центральной библиотеки.

— Здравствуйте, — окликнул кто-то.

Звонкий мальчишеский голос как мячик отскакивал от скучных серых стен.

— О, привет, — отозвалась она.

Нет, имени его она, конечно, не помнила. И вряд ли сказала бы, из какого он потока. Пятница, утро, второй ряд слева, обычно он сидел там, мальчишка с короткой, немного пижонской стрижкой. Карие смышленые глаза и волосы полосками. Наверное, это называлось мелирование. Белая полоска, коричневая.

«Что он тут потерял?» — подумала она, а потом улыбнулась.

Как будто студенты привязаны к институту. Как будто у них нет своей вольной жизни. Парнишка между тем рылся в своей джинсовой сумке через плечо.

— Вот, — сказал он, протягивая ей открытку. — Это вам. С днем учителя.

«И правда. Кажется, есть же такой праздник», — мысленно чертыхнулась она.

Надо же, дожили, теперь ее с днем учителя как старушку поздравляют.

Она рассеянно сунула конверт в сумку, и поток неизбежных дел и забот опять подхватил, закружил и стремительно понес ее. Открытку она открыла только поздно вечером. В общежитии. Не сказать, чтобы вспомнила, просто белый конверт испуганным журавленком вынырнул из сумки и спикировал на ободранный линолеум бетонного пола. Болтая ногами и устраиваясь поудобнее на кровати, потянулась за конвертом, выудила открытку, с улыбкой разглядывая картинку. Розы с незабудками, обвязанные какой-то смешной желтой ленточкой. Внутри — стандартные типографские слова:

«Поздравляем с Днем учителя! От всей души благодарим Вас за этот почетный и уважаемый труд. — Она даже нос сморщила. Ну вот. Такие милые были цветы. Почетный и уважаемый — прямо как космонавт. Да. — Спасибо за наши знания, за наши будущие, — нет, сил вот это читать не было. Рассеянно заводя за ухо прядку крашеных ярко-рыжих волос, она перешла в самый конец послания. — Пусть свет, который Вы вкладываете в сердца своих учеников, зажигает звезды…»

Все. Эти художества типографской мысли явно могли вызвать несварение желудка. Она уже готова была захлопнуть открытку, как вдруг на левой ее стороне, в самом углу, как будто в надежде, что приписки не заметят, обнаружила послание отрывистым, детским скачущим почерком: «От всей души поздравляю».

И маленькая приписка внизу: «Я вас люблю».

Вот и все. Открытка захлопнулась, а в голове как будто раздался щелчок. А потом пустота. Она вспомнила, как он стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу. Щеки его пылали. Он явно чего-то ждал.

Ему было ужасно страшно. Даже слова эти он написал в углу, надеясь, что их не увидят. Давая возможность и ей, и себе попросту не заметить отчаянного движения легкой мальчишеской души. И в то же время написал. Вручил. Нашел ее. Рискнул. Не испугался быть маленьким и смешным, доверчивым и уязвимым.

Вместо самодовольного осознания собственной неотразимости и привлекательности ее вдруг охватила паника. За тысячи километров от этого большого города в маленькой деревне жил ее двоюродный брат. Такой же хрупкий, ранимый и доверчивый. И она прекрасно помнила, как он рассказывал ей шепотом на чердаке об одной девочке.

«Она такая тонкая, понимаешь, — срывающийся голос то затухал, то опять набирал силу. — Её же любой обидеть может».

Она прямо в руках у себя ощутила это беззащитное доверчивое пламя первой мальчишеской любви. Черт, черт. Сколько надо было ему решимости. И наблюдательности, нашел же он ее как-то. Далеко от института. Чтобы выбраться за рамки ролей учитель-ученик? Черт. Она закрыла глаза. В ушах свистело и ухало. Как объяснить ребенку, что он ошибся? Как рассказать, что его еще ждет много чудес в едва начавшейся жизни? Как уйти, не оттолкнув? Не поломав такой вот отчаянной, смелой, мятежной мальчишеской души?

Через пару дней он вышел из тени у метро. Ломкая худенькая фигура на фоне шумной толпы.

— Здравствуйте, — тихо сказал он ей.

— Ну, привет, — улыбаясь, ответила она ему. — Спасибо за поздравления.

Как-то само собой получилось, что они пошли прочь от метро. У нее, слава богам, были не очень важные дела в этот вечер. Она беззастенчиво пользовалась свободой общежитской жизни, где тебя никто не ждет к назначенному сроку. Неловко поправила шарф, засунула поглубже озябшие руки в широкие карманы неизменного зимне-осеннего плаща.

— Давайте я понесу, вам же тяжело, — тихо проговорил он, и она опять улыбнулась.

Отдала ему свою сумку, и вправду с самого утра оттягивающую тупой тяжестью плечо.

— Послушай, ты замечательный парень... — начала она.

А он, не дослушав даже, только грустно скривился и замотал головой.

— Я знаю, знаю, я вам не подхожу…

— Дело не в этом, — поспешно прервала его она. Только не хватало, чтобы мальчишка заработал себе комплекс неполноценности. — Дело не в этом. Просто… Просто я слишком старая для тебя.

— Глупости какие, — заулыбался он, глядя на нее теплыми карими глазами. — Вы совершенно не старая.

Чахлый дневной свет растворялся в чернилах ночи. За каждым поворотом их встречал пронзительный, острый до зубной боли ветер. Сложно сказать, кем они казались досужему наблюдателю со стороны. В те времена город был полон разных людей, и каждый жил своим. Горькая, холодная свобода плескалась в воздухе, шлепалась о гранитные основания домов, завивалась в тонкие воронки мусора по подворотням.

Это была длинная прогулка. Когда они подходили к очередной станции метро, она уже почти не чувствовала ног. Сапоги она тоже носила на высоких каблуках. И с шнуровкой до ушей. Так она напоминала себе боевую взнузданную лошадь.

— Спасибо, что проводил, — мягко сказала она, едва касаясь его плеча узкой рукой в перчатке.

— Можно мне хоть ваш телефон? — поднял он на нее упрямые глаза.

Конечно, она задержалась еще ненадолго. С тоской в сердце чувствуя, что не может парой резких слов обрубить эту тонкую связь. Что слишком боится за него, слишком хрупким и уязвимым казался ей этот мальчишка.

— Конечно, — и корявый детский почерк вывел заветные цифры в тетрадке.

— Это сопромат? — ухмыльнулась, спросила она.

Он только молча кивнул.

— Смотри, чтоб потом пол-института не названивало мне, — сказала она, пряча за суровостью улыбку.

«Вот и все, — думала она под стук колес в холодном дребезжащем вагоне метро. — Телефон же ничего не значит. Просто цифры. Просто так. Нельзя, чтобы он чувствовал себя выброшенным. Отвергнутым и ненужным».

Ей все еще так было страшно было за него. Жутко будет, если его легкая улыбка и легкомысленные прически, дурацкие белые длинные шарфы пропадут навсегда.

Они не встречались больше. Он звонил ей пару раз. Спрашивал, как дела. Рассказывал о своих заботах. Она внимательно слушала его. Поддакивала в ответ. Он больше не настаивал на встрече.

И вот, только она решила, что удачно выбралась из всего этого, как поздно вечером он позвонил ей опять. И сказал севшим, каким-то пепельным голосом.

— У меня беда, нам очень нужно встретиться.

И тогда вот, поверив ему безоглядно, она назначила это неловкое свидание.