Компас твоей души (гет)

Мадара был одним из, может, сорока людей во всем клане, которые по сути практически не болели, так что он организовывал маршруты для патрулей и обеспечивал то, чтобы все, назначенные в патрули, были достаточно здоровы, чтобы их закончить. Погода была отвратительной для всех, так что Сенджу оставались в своих границах, как и Учиха, и то малое количество миссий, которое поступило в клан, в основном было связано со спасением людей и скота от наводнений. До того, как начали приходить миссии, Мадара не осознавал, что хождение по воде было навыком, который можно было применять в гражданских целях и за который покупатели были готовы платить. Это было чем-то, на что, он был уверен, его отец обратит внимание, если тот уже этого не сделал (легкие миссии означали легкие деньги), несмотря на то, что погода, которая приносила такие миссии, создавала самые разнообразные проблемы.

Погода была действительно абсолютно ужасной. Если все так и продолжится, это повлияет на посев риса, так как саженцы риса смоет, что, в свою очередь, будет означать, что в следующем году клан наверняка снова наймут для торговой войны, которая будет возмездием за неизбежный подъем цен наступающей осенью и за сокращение продукции. Мадара уже не горел желанием это увидеть: они все еще не пополнили силу Внешней Стражи от прокси-войны между Страной Чая и Страной Огня в предыдущем году. Правда, Сенджу наверняка тоже еще не восстановились, но это не делало вещи лучше. Это не ставило Учих в лучшее положение в целом.

Это просто означало, что Сенджу были в таком же отчаянном положении, как и его клан, так что с такой же вероятностью ухватятся за предложенные деньги, несмотря на прогнозируемые потери. А если будет больше денег…

Кто-то постучал по сёдзи, отделяющей комнату документов от официальной приемной главного дома клана, а потом она открылась:

— Мадара, отец созвал собрание — тебе надо сделать чай.

Мадара осторожно свернул свитки с подробным изложением последних финансовых операций клана и засунул их на их соответствующие места на полках:

— Ты поставил чайник на огонь?

Изуна фыркнул:

— Конечно, поставил! И я достал хороший чай: не матча (это просто внутриклановая встреча с несколькими старейшинами самых видных родов), но тебе надо будет его заварить и подать, раз меня не пригласили.

Мадаре также надо будет соответствующе одеться для такой встречи: его отец всегда на этом настаивал, так как формальность рождает соответствующее уважение.

— Последи за чайником, пока я переодеваюсь.

Его младший брат крикнул «причешись!» ему вслед, пока он быстро шел в их спальню, чтобы снять доспехи, штаны и найти свои хакама. Его обычный плащ был универсальной одеждой, так что он мог носить его в помещении поверх формальной одежды. Было определенно достаточно холодно, чтобы все остальные тоже носили свои плащи, в том числе и его отец.

* * *

Это было очень маленькое собрание, вероятно, потому, что большая часть людей, которые должны были быть здесь, слишком сильно болела, чтобы покинуть свои дома. Тут был двоюродный дедушка Морея, единственный живой старейшина рода Аматерасу, двоюродная бабушка Тамаёри, представляющая род Ятагарасу, Касима из рода Райден и Акаиси, правая рука его отца, чей род вообще не был известен.

Конечно, сам отец Мадары присутствовал как глава Внешней Стражи, но обычно на таких встречах было по два человека от главной семьи каждого задокументированного рода клана и пара старейшин, представляющих членов клана без известного рода. Сейчас присутствовало только три рода из восьми, по единственному представителю от каждого — даже и близко не четверть совета и определенно недостаточно людей, чтобы принимать какие-то значимые для всего клана решения.

Мадара наливал чай и молчал. Он позже задаст вопросы, которые у него все еще останутся к концу встречи, и сделает это наедине.

— В чем дело, Таджима-сама? — проворчал старейшина Морея после того, как выпил свой чай, влажно кашляя в платок.

Отец улыбнулся.

— Я нашел таинственного духа клана, создающего печати, — беспечно сказал он, судя по всему, наслаждаясь своей победой. Недолгая, но бурная реакции от старейшин была ожидаема: неизвестные печати появлялись почти уже три года и никогда не было никаких зацепок, вот почему это дело до этого момента было совершенно секретным. То, что отец нашел виновника, было доказательством его пригодности к лидерству, и это заставит отступить тех старейшин, которые пользовались этой ситуацией с неизвестным фуиндзюцу, чтобы ставить его власть под сомнение.

— И кто это? — раздраженно потребовал ответа старейшина Касима. — Чей-то муж, которого мы считали гражданским? Один из учеников Санносавы, играющий с неподконтрольными ему силами?

— Дочь Минами, новая портниха по плащам из рода Тоётама, — самодовольно ответил отец. — Я поймал ее за вышиванием печатей на нижних рубашках моих племянников.

Мадара чуть не уронил свой чай. Он знал, о ком говорит его отец: эта девочка сделала его плащ и в этом году делала один для Хикаку. Ее звали… он не мог вспомнить ее имя. Отец никогда его не произносил, и она сама никогда не представлялась. Однако он знал, как она выглядит, мог представить ее с рабочим фартуком поверх красного кимоно, с косой, спускающейся вниз по спине, и он был уверен, что она младше Изуны!

— Внучка Фусими, малышка Кита? — сказала старейшина Тамаёри в шокированной тишине. — Таджима, ей двенадцать. Ты говоришь, нас всех перехитрил ребенок?

— Я поговорил с ее родителями и осмотрел их дом, — твердо сказал глава Внешней Стражи. — Среди улик есть множество печатей на одежде их детей, совпадающих с вытканными на бинтах, которые мы брали в кампанию, и ее шаблоны для вышивки созданы той же рукой, что и печати, нарисованные под каждой крышей дома в селении. Есть печати под их очагом, печати под краями их деревянного пола и множество, множество печатей, вышитых на подкладке плащей, сваленных в ее рабочей корзине. Икома заверил меня, что его дочь никогда не покидала земли клана, никогда не встречала никого не из клана, и признался, что знает о ее ловкости и точности в использовании чакры, несмотря на ее заурядные резервы.

Мадара был неохотно впечатлен. Как девочкой, что так долго все это прятала, так и отцом, что признался, что они потратили три года бегая в поисках гражданской девочки, которая делает одежду и наверняка даже не осознавала, что они ее ищут. Он сделал глоток чая, чтобы скрыть свое веселье от выражений лиц старейшин.

— Я договорился с ее родителями и организовал ее помолвку с моим старшим сыном, — продолжил отец — Мадара чуть не подавился. — Она немедленно переедет к моей сестре, которая научит ее тому, что необходимо знать будущей главе Домашней Стражи и жене человека такого высокого положения, как у моего сына. Свадьба состоится после ее совершеннолетия.

Мадара провел в уме несколько отчаянных вычислений, определил, что у него было восемь лет, чтобы получше узнать свою невесту, прежде чем от него будут ожидать, что он на ней женится, и издал тихий звук облегчения.

— Стандартные условия были оговорены, — продолжил его отец, что говорило о том, что если он или она (Кита, старейшина Тамаёри сказала, что ее зовут Кита) отчаянно влюбится в кого-то другого, контракт будет расторгнут с соответствующей компенсацией, которую заплатит сторона, расторгающая контракт, — и с обеспечением потребностей ее семьи она будет в лучшем положении, чтобы обеспечивать весь клан.

Другими словами, его отец начал немедленно действовать, чтобы получить контроль над неожиданным клановым специалистом по печатям, преуспел и теперь имел доступ к печатям, который зависел от личной преданности людей ему, а не способности позволить ее услуги или упрашивания ее, чтобы она помогла. Это было грубым и нисколько не изощренным способом, чтобы расширить и утвердить свою власть и влияние после того, как последние несколько лет старейшины использовали это фиаско, чтобы подрывать его авторитет. Однако Мадара не был уверен, что бы сделал, если бы был на месте отца. Вероятно, заранее предупредил бы своего гипотетического сына, чтобы тот от такой новости не подавился чаем на глазах у всех.

— Как ее пропустили? — требовательно спросил старейшина Морея, снова закашлявшись. — Я знаю, мы говорили как с Санносавой, так и с Кумами. Если у Киты такая твердая рука и быстрый ум, чтобы начать заниматься печатями, ее должны были упомянуть, когда мы в первый раз все расследовали!

Кумами-сан и Санносава-сенсей учили клановых детей читать и писать, Кумами-сан — девочек, а Санносава-сенсей — мальчиков.

— Дома Кита предпочитает писать левой рукой — Кумами этого не разрешает в своем классе.

Мадара скривился: он не был единственным. У шиноби-левши было преимущество сюрприза над врагом, так что что плохого было в использовании левой руки и для письма? Это явно было чем-то, что требует рассмотрения, так как без предрассудков Кумами-сан эта загадка была бы решена намного раньше.

— Помолвка твоего сына — это семейное дело и не зависит от одобрения всего клана, — угрюмо сказал Касима, поставив на стол свою пустую чашку чая. — Мои поздравления с наиболее выгодным альянсом, Таджима-сама, Мадара-кун.

— Спасибо, старейшина, — выдавил Мадара, вежливо склонив голову. Вскоре после этого встреча быстро закончилась, к его большому облегчению: он не ожидал помолвки, особенно не с девочкой на три года его младше.

Он никогда не разговаривал с Китой-сан, но ему определенно надо будет попытаться. Его отец приложил множество усилий, чтобы устроить эту помолвку, и если он с ней не поладит, тогда все наверняка будет организовано, чтобы она вышла замуж за Изуну вместо него. Отец не захочет, чтобы она оказалась вне контроля их членов семьи. На его примерке плаща она казалось вежливой и милой, и он слышал, что ее мама говорила его отцу, что дизайн оригинальный, что означало, что ни у кого за всю историю клана не было подобного плаща.

Оставив своего отца, Мадара рванул обратно в свою комнату, чтобы снять свой плащ и еще раз взглянуть на композицию рисунков на подкладке. Отец всего говорил, что можно многое сказать о человеке по его или ее достижениям.

Изуна, конечно, ждал его в коридоре и определенно подслушивал:

— Ты женишься, Мадара?!

— Пока нет! — прошипел он, быстро шагая в свою спальню. Изуна закрыл за ними сёдзи и смотрел, как Мадара снимал свой плащ, выворачивая рукава наизнанку.

На пояснице Изанаги стоял на коленях, умывая лицо в реке, а его одежда и украшения были разбросаны за его спиной на нижней трети плаща спереди и справа от него. Из потоков воды, текущих из его глаз и носа, возникали Аматерасу, Тсукуёми и Сусаноо: Аматерасу на середине спины, Сусаноо на правом боку, а Тсукуёми на левом. Край реки проходил диагонально от воротника по спине налево, а потом вниз по левому рукаву, и над ним блестели луна и звезды. Правый рукав был полон клубящихся туч с маленькими вспышками молний.

Если он полностью вывернет плащ наизнанку, солнце и луна будут поверх плечей, а голова Сусаноо окажется поверх сердца.

Плащ был прекрасным. Мадара уже полюбовался им (несколько раз, если быть честным), но сейчас он думал о том, какой человек мог это представить, а потом суметь достаточно хорошо нарисовать это на бумаге, чтобы это считалось искусством. Иметь терпение пришить рисунки такими крохотными стежками. У Киты даже не было шарингана (отец бы об этом сказал), и она это сделала? Все эти усилия и внимание к чему-то, что он регулярно пачкал в грязи, крови и кто знает в чем еще? Сколько уже раз он чуть не поджег манжеты своих рукавов?

Ему нужно было лучше заботиться о своем плаще.

— На ком ты женишься?!

Его брат был упорным.

— Этого не произойдет еще восемь лет, Изуна, нам обоим надо сначала стать достаточно взрослыми. И это девочка, которая сделала наши плащи. Отец обнаружил, что она рисовала печати по всему селению.

Изуна прожег его взглядом:

— Серьезно? У нее даже нет шарингана! Кто вообще будет учить гражданскую девочку печатям?

— Она самоучка.

Изуна моргнул, и все его поведение мгновенно изменилось.

— О, значит, она гений? Что, это правда! — запротестовал он, взглянув на ошарашенное выражение лица Мадары. — Отец несколько лет пытался выяснить, кто за этим стоит. Кита-чан младше меня, должно быть, ей было восемь или вроде того, когда она начала! Даже твой драгоценный Хаширама не настолько хорош!

— Хаширама ничего не мой! — подождите секунду. — Изуна, откуда ты знаешь ее имя?

Его младший брат фыркнул.

— Она была другом Яхико, — коротко сказал он, — и Хикаку ее знает. Она была там, когда Току-чан умерла, и закричала достаточно громко, чтобы отец и дядя вовремя прибежали, чтобы спасти Хидзири, когда к нам вторглись Сенджу.

Мадара не осознавал, что Ките было столько же лет, сколько сейчас было бы Яхико. От этого было больно: в его воспоминаниях (воспоминаниях, которые не были шаринганно-четкими, так что он был обречен полностью их потерять) Яхико было семь, и ему останется семь навсегда.

— Она спасла Хидзири?

Изуна кивнул:

— Хикаку говорит, что она также дала ему то одеяло с Ятагарасу для Бентен, когда все остальные ожидали, что она умрет. Эй, думаешь, она сделала печати на одеяле? Охабари-оба была очень удивлена, что Бентен пережила ту зиму.

Мадаре нравилась идея, что девочка подарила печати недоношенному младенцу-сироте, чтобы помочь ему выжить, и не сказала об этом ни слова. Это говорило о том, что Кита на самом деле заботилась о клане, а не просто о своем положении в нем или о том, чтобы им признавались ее усилия. Это ставило ее выше довольно большого количества его родственников.

— Нам надо будет ее спросить. Отец сказал, что она переезжает в дом Охабари-оба.

Она хотя бы была достаточно маленькой, чтобы не вести себя странно насчет всей этой ситуации с помолвкой. Он на это надеялся.

— Сегодня?

— Скорее всего, не сегодня, — признал Мадара, — и не завтра. Все все еще болеют.

— Кита-чан не болеет, — проницательно отметил Изуна. — И мы не болеем. Думаешь, она вышила печати и на нашей одежде? Она сделала твои нижние рубашки, не так ли? И я один раз видел, как она чинила вещи отца.

Это было еще кое-чем, что ему надо было проверить прямо сейчас. Печати было сложно распознать, потому что у них не было внешней чакры, но шаринган открывал самые крохотные детали, и сейчас Мадара знал, что печати Киты были вышиты, так что понимал, что искать.

— Давай выясним.

* * *

Ките было двенадцать. Кита не хотела переезжать от родителей.

Кита понимала, что в этом вопросе у нее не было выбора.

Кита старалась казаться храброй для своих младших сестер, которые все были невероятно взволнованы тем, что она оказалась помолвлена с Мадарой-сама, как девочки в ее сказках, которые усердно работали, делали добрые дела, и их замечали правители. Бабушка знающе за ней наблюдала, погладила ее по рукам и пообещала навещать осенью, чтобы помочь ей с ее шелком. Папа обнял ее и рассказал, как Таджима-сама дал им целое дополнительное поле, что означало, что мама могла снова расширить огород и, возможно, посадить несколько новых шелковиц, чтобы, когда Татешина подрастет, она могла прясть как коноплю, так и шелк. Тетушка Тсую также сможет делать больше бумаги, так как мама планировала посадить больше конопли, и бумага была полезна клану и хорошо продавалась. Может, они даже купят саженцы бумажной шелковицы, чтобы клан мог начать делать свою собственную васи.

Мама отвела Киту в свою с папой комнату, открыла гардероб и показала ей свои кимоно. Там было сосново-зеленое с волнистым золотистым принтом бамбука, которое мама часто носила, и бледно-голубое с крупным принтом белой сакуры, которое мама носила только весной. Потом тут было кимоно, которое Кита не видела, чтобы мама надевала: оно было светлым, ярко-зеленым, как молодые побеги, украшенное рисунком деликатно кружащих пурпурных цветов глицинии и темно-зеленых листьев, изгибающихся поперек тела и вверх по спине, с дополнительными более мелкими веточками, идущими по рукавам, и все это плавно вилось и перетекало из одного в другое, как будто развеваемое ветром.

— Мама, оно прекрасно!

— Это кимоно принадлежало матери бабушки, она занимала более высокое положение в нашем роду, чем мы, — объяснила мама. — Дедушка (мой дедушка) купил его, когда за ней ухаживал.

Она осторожно его подняла, показав Ките персиково-розовый нагадзюбан, который к нему шел, чей мягкий шелк был с принтом стайки ярко-синих бабочек, и нижнюю рубашку и юбку голубого цвета с пурпурным оттенком.

Следующее кимоно было знакомым и очевидно сделанным бабушкой: оно было соткано из темно- и бледно-розового с великолепным и очень сложным узором, совмещающим облака, бурлящую воду и стебли ломоноса.

— Я носила его постоянно после того, как вышла замуж, и вплоть до твоего рождения. Я перестала его надевать, потому что не хотела, чтобы оно оказалось испорченным, так что сейчас оно только для фестивалей.

Мама носила его только несколько раз в год, но она всегда выглядела в нем прекрасно.

— Ты будешь носить его каждый день, как только Дзонен подрастет?

— Возможно, — мама убрала это кимоно и достала другое. Оно было светло-фиолетовым, цвета ириса, с подробным, но изящным узором цветов сливы и птиц. — Бабушка сделала и это.

— Оно очень симпатичное.

Это было так. Немногие носили фиолетовый. Фиолетовый было очень сложно покрасить единообразно, так как этого цвета обычно добивались тем, что красили красным поверх индиго или наоборот, но этот конкретный оттенок получали из стеблей водяного ириса, так что требовалось много работы, чтобы собрать достаточно, чтобы покрасить целое кимоно. Даже в светлый оттенок.

— Бабушка сделала его в подарок своей матери. Теперь оно твое. Тебе будет нужно шелковое кимоно, чтобы носить по особым случаям, так как ты представляешь наш род для главы клана. Мы отдаем тебе также и кимоно с глициниями, у меня есть кремово-золотистый оби, который сделала бабушка и который ты сможешь носить с обоими.

— Мама?

— Когда ты получше освоишься, ты сможешь купить себе простой оби и вышить его так, как захочешь, — тихо сказала ей мама, вытаскивая угольный нагадзюбан глубоко-черного цвета с простым воротником и принтом из зелено-серых стеблей бамбука и розово-оранжевых сверчков. — Ты будешь женой главы клана, так что, как только ты выйдешь замуж, ты будешь носить кимоно рода Аматерасу. Ты достаточно хорошо умеешь прясть, что сможешь сделать себе простой оби из дикого шелка или даже целое кимоно, если захочешь, хотя его будет невозможно покрасить, так что тебе придется ограничиться вышивкой. Я ожидаю, что пока что ты каждый день будешь носить свое хлопковое кимоно, а потом простое шелковое кимоно или шелковое кимоно с набивным рисунком, как только начнешь чувствовать себя комфортно в своей новой роли. Кимоно, сделанное из шелковой пряжи, менее официально, чем то, что из шелка-сырца. Розовое кимоно для неформальных собраний, чайных церемоний и фестивалей, кимоно с более сложным рисунком для официальных мероприятий, когда ты должна будешь стоять перед посторонними как невеста наследника клана. Тебе также могут дать другие кимоно для таких случаев, — добавила мама, — но это часть твоего приданого. Чем будет и куротомэсодэ твоей прабабушки Тоётамы с соответствующими аксессуарами, которое тебе нельзя будет надевать, пока не выйдешь замуж.

— Я обещаю, мама, — Кита шмыгнула носом: она пыталась не плакать, но это было тяжело.

— Тише, моя маленькая зимняя девочка, ты уезжаешь не так далеко. Ты будешь видеть нас всех на территории селения, и никто не запретит тебе нас навещать.

— Но я больше не смогу вернуться домой.

Мама обняла ее и позволила плакать в ее кимоно.

— У тебя будет новый дом, северная звездочка, — проворковала она, гладя Киту по голове, — и ты такой сильный, умный ребенок, раз привлекла внимание Таджимы-сама. Он пришел к нам, чтобы спросить о тебе, несмотря на то, что ты такая маленькая, а наше положение в клане скромное, и он хочет тебя для своего первенца. Это твоя возможность, путь, который ты проложила для себя. Не сомневайся.

Кита протерла глаза краем своего фартука и попыталась успокоиться:

— Я буду работать усердно, мама.

— Я знаю, что будешь, северная звездочка, — улыбнулась ей мама. — Боги благословили меня таким послушным и вдумчивым первенцем.

Кита хихикнула:

— Спасибо, мама.

Это будет очень тяжело, но она сможет это сделать. Хоть она и никогда раньше полноценно не разговаривала с Мадарой и будет несколько погребена под самыми разными новыми уроками, которых она даже не хотела.

— И не думай, что это освободит тебя от создания плащей, — шутливо сделала замечание мама. — У тебя глаз наметан в этом деле, и Нака намного менее внимательна, чем ты в шесть лет, так что не будет достаточно хороша в этом еще минимум восемь лет, чтобы взять это дело на себя. Наши стеганые плащи — жемчужина клана, и у тебя слишком большой талант, чтобы упустить эту возможность. Я отдам тебе все мои вырезки, нити и дизайны и схемы.

— Но мама!

— Нака не ты, ей будет удобнее сначала научиться красить, расписывать и стегать, и эти навыки послужат ей лучше в помощи мне и в поддержании в хорошем состоянии плащей всего клана. Это также даст Татешине возможность работать с шелком, что она заслужила, и даст мне время вырастить новые саженцы, чтобы я могла развести достаточно шелкопрядов как для прядения, так и для создания композиций из рисунков на год или два. Если не случится никаких неожиданных катастроф, новые плащи с композициями рисунков не потребуются еще несколько лет, и к тому моменту я сумею пополнить свою коллекцию с вырезками. А дизайны и схемы будут в большей целостности и сохранности у тебя: я всегда о них переживала, так как наш дом не настолько хороший, насколько бабушкин. Если мне когда-нибудь понадобится что-то из них, я знаю, где тебя найти.

Кита осознала, что это мама давала себе предлоги для визита, и перестала протестовать. Все будет по-другому, но это не значит, что все будет плохо.

* * *

Просто то, что весь ее мир перевернулся с ног на голову, не означало, что Кита была освобождена от присмотра за младшими братьями и сестрой Хикаку и от заботы о Охабари-сан. Так что после того, как она поцеловала своих собственных младших на ночь и согласилась с мамой, что лучше не передвигать ее лотки, полные яиц шелкопрядов до того, пока дождь не прекратится, она направилась обратно в дом Охабари-сан, чтобы присматривать ночью за Хидзири, Хидакой и Бентен.

Однако в этот раз она взяла с собой сумку с заметками по печатям и куски ткани для практики. Если люди уже знали, то она могла переключаться между шитьем плаща Хикаку и испытанием новых идей для печатей. Дождь уже был слабее (едва ли больше, чем морось), но чувствовался не менее мокрым, так что она проверила, что взяла шляпу и собственный плащ. Это был не полноценный плащ воина, дважды стеганный, с тяжелым хлопковым внешним слоем и жесткой холщовой серединой, но он все еще был теплым и не давал ей промокнуть.

Гидрофобная печать была бы хорошей идеей. Что-то, что заставит воду скатываться с внешнего слоя плаща, а не впитываться. Ну, она была бы хорошей для дождевика: плащ, который ты не можешь намочить, будет очень плохой идеей в бою, когда люди вокруг разбрасываются огнем. Даже с огнезадерживающими печатями, никто из Учих никогда так не сглупит, чтобы дубить жирами или вощить свой плащ. А еще как она вообще сможет его стирать?

Прибыв в дом Охабари-сан, Кита сняла обувь, повесила свою шляпу и плащ, чтобы они сохли в гэнкане, и прошла внутрь, встав как вкопанная после того, как открыла сёдзи, которая отделяла прихожую от главной приемной.

— Кита-сан. Проходи и садись, — пригласил Таджима-сама, кивнув голову в сторону ближайшего к ней стола, и черные томоэ медленно крутились в его алых глазах. Он сидел рядом с Охабари-сан, его правая рука сидел справа от него, а дедуля Ямасачи — слева от Охабари-сан, и все четверо пили чай и наблюдали за ней. Дедуля Ямасачи был главой рода Тоётама, к которому принадлежала Кита, и настаивал, чтобы все в его роду звали его «дедуля», хотя для Киты он был довольно дальним родственником. Она думала, что он, возможно, был двоюродным или троюродным братом бабушки.

Кита закрыла за собой сёдзи и короткими шажками подошла к столу, осторожно усевшись в позу сэйдза, как и полагалось для такого официального случая, сняв свой фартук и отложив его рядом со своей сумкой.

— Ямасачи-джии-сан, — сказала она, сначала обращаясь к старейшине своего рода, как и требовал протокол, — Таджима-сама, Охабари-сан. Господин, — добавила она, бросив короткий взгляд на мужчину, чье имя она не знала.

— Нам надо обсудить твои печати, Кита-чан, — твердо, но по-доброму сказал ей дедуля Ямасачи. — Таджима-сама знает, что твои родители не подозревали о твоих экспериментах, так что они не подвергнутся порицанию за то, что позволили тебе заниматься таким опасным искусством без присмотра, но ты должна предоставить клану список всех печатей, которые ты создала, их функции, насколько тщательно ты их проверила и где их разместила.

— Мне стало известно о печатях на клановых зданиях три лета назад, когда Акаиси, — Таджима-сама указал в сторону своей правой руки, — оказался свидетелем того, как молния ударила в главный дом клана, что показало печать, проводящую удар в землю, что оставляло крышу в безопасности. Его открытие привело к внимательной инспекции других зданий клана, что показало намного больше печатей, но ограниченный круг их дизайнов, — Акаиси потянулся вниз к полу перед собой и извлек стопку набросков, выложив их на стол. — Со временем было обнаружено больше печатей.

Поняв намек, Кита наклонилась вперед и осторожно разложила рисунки. Верхний набросок был очень драматичным исполнением мгновения, когда молния ударяла в конек крыши главного дома клана, и было четко видно, как искрящаяся энергия ползла по заземляющей линии вдоль края крыши и вниз по угловому столбу к земле.

— Это заземляющая печать, — пробормотала она, пока Охабари-сан наливала ей чашку чая и ставила ее перед ней. — У нее две части: голова, которая нарисована на высоком месте, чтобы привлекать молнию, и хвост, который соединяет голову с землей, чтобы можно было безопасно разрядить заряд молнии. Молния притягивается к голове, а не ударяет в другую часть дома и не повреждает ее. Печать создает зону вокруг того места, где она нарисована и где молния не может причинить вред, так что на каком бы месте ни находилась голова печати, это место не загорится, — она потянулась к краю своей чашки с чаем, нервно проводя по нему пальцем. — Я нарисовала эту печать на каждом коньке крыши дома в клановом селении.

Таджима-сама не выдал ни телом, ни чакрой то, было или не было это для него сюрпризом. Акаиси делал заметки, пока она говорила, иногда чертя диаграммы, которые были такой же формы, как некоторые ее жесты, и иллюстрировал ее слова.

На следующем наброске была ее зонтичная печать. Кита отпила свой чай (очень хороший сенча, возможно, даже первого урожая), а потом объяснила и эту, и за ней последовала печати, предупреждающие пожары, печати, тушащие пожары, печати против вредителей и печати против разложения и физических повреждений. Она объяснила, как печати против разложения могли помешать процессам консервации и ферментации, так что у них был очень ограниченной диапазон для эффективной работы и их надо было напрямую прикреплять на контейнеры со свежей едой, а не на все здание. Печати на зданиях были для того, чтобы предотвращать разложение самого дерева.

Она закончила свою чашку. Охабари-сан снова налила всем чай, пока Акаиси собирал наброски и менял свитки.

— Что насчет этих печатей? — спросил Таджима-сама, положив на стол рулон с бинтами и одну из нижних рубашек Мадары-сама.

Кита начала с бинтов.

— Печать с глазом-шаринганом усиливает тело при контакте, улучшая его способность распознавать инфекцию и сражаться с ней. Она побуждает иммунную систему быть как шаринган, бдительной и внимательной ко всем возможным угрозам, чтобы быстро их пресечь. Череп с перекрещенными костями — это стерилизующая печать, чтобы вообще снизить возможность развития инфекции. Они обе запитаны на чакру внешней среды, так что они не очень сильные и истощаются через какое-то время, но они могут вытянуть больше чакры и снова начать работать, если их не использовать некоторое время. Печать целостности предназначена для того, чтобы тело опиралось на воспоминания о своем состоянии до ранения, чтобы побудить все заживать правильно и уменьшить рубцевание. Я не знаю, насколько хорошо она работает, так как я не могла ее протестировать.

Таджима-сама развернул воротник нижней рубашки, открыв место, где кто-то мазнул пеплом, чтобы вышитая печать выделялась. Стирать это будет очень раздражающе — она надеялась, что это будет делать не она.

— На горле есть железы, которые опухают, когда человек борется с инфекцией, — объяснила она, подняв руку к своему собственному горлу. — Я подумала, что поставить печать-шаринган близко к этим железам будет хорошим компромиссом, так как они незаметные, однако довольно близко как ко рту, так и к носу: многие болезни подхватываются через дыхание, — она развернула рубашку, открыв еще одну пепельную печать, вышитую под мышкой. — Стерилизующая печать также предотвращает появление неприятных запахов, — призналась она с таким апломбом, с каким только смогла. — После последней кампании я слышала самые разные жалобы о плесневелой одежде и стойких запахах.

Акаиси быстро отпил чай, чтобы скрыть ухмылку, и чакра Таджимы-сама блеснула весельем, несмотря на каменное лицо и внимательный взгляд.

— Также печать-шаринган может быть не очень полезна для беременных женщин, — скрупулезно добавила Кита. — Так как она может побуждать их тела атаковать нерожденного ребенка и провоцировать выкидыш. Я не вышила ее на одежде моей матери.

— Разумная предосторожность, — серьезно заверил ее дедуля Ямасачи. — Ты показала уместную осторожность и была превосходно ответственна, хотя тебе бы следовало подойти ко мне или к Фудзи-сан прежде чем пытаться пробовать печати. Они могут быть чрезвычайно опасными. Однако так как было установлено, что тебя никогда этому не учили, — его тон внезапно стал резким, — тебя не накажут за твое незнание, но только потому, что никто из-за этого не пострадал.

Кита поклонилась:

— Спасибо, дедуля Ямасачи.

— Есть еще какие-то другие печати, которые ты сделала? — спокойно спросил Таджима-сама. Кита не могла сказать, нашел ли он больше печатей, о которых, как он хотел, она должна была признаться, или признавал, что не думал, что нашел их все. Лучше было не рисковать: попасть в неприятности за ложь прямо сейчас будет очень глупо.

— Я вышила много печатей на холщовой подкладке плащей Мадары-сама и Изуны-сама, — призналась она, — и на плащах других людей. У меня есть успокаивающая печать (она не очень сильная, но помогает человеку думать, несмотря на гнев), печать для обострения рефлексов, которая в основном работает, когда человек устал, так что это скорее печать, поддерживающая рефлексы, а не на самом деле улучшающая их, печать, которая улучшает ловкость (я не знаю, как она работает, но я ничего не роняла после того, как вышила ее на манжетах рукавов), и печать, уменьшающая количество кошмаров.

— Как печать может уменьшить количество кошмаров? — внезапно заинтересовавшись, спросил Акаиси.

— Эм, страшными сны делает не то, что ты в них видишь, а что ты в них чувствуешь, — осторожно начала объяснять Кита. — У меня были страшные сны, в которых фактически ничего не происходило, и сны, в которых случались действительно ужасные вещи, но это было не страшно. Так что печать как бы приглушает болезненные эмоции, когда ты спишь, так что ты не чувствуешь страх или злость, когда тебе снятся сны. Эта определенно работает, — добавила она, — я много раз проверила ее на себе, прежде чем вышить на чем-то другом.

Она отпила чай, пока Акаиси и Таджима-сама обменивались выразительными взглядами. Она не совсем понимала, в чем дело.

— Я… есть еще одна печать, — продолжила она. — Я нанесла ее на первый плащ Изуны-сама вместе с печатями, тушащими пожары, а позже и на плащ Мадары-сама. Это усиливающая печать. Она работает на самом плаще, сцепляя друг с другом волокна каждой отдельной нити, так что они порвутся с меньшей вероятностью. Конечно, это, скорее всего, не остановит меч, но эта печать может смягчить скользящий удар, может быть? Я знаю, что это работает хотя бы немного, потому что я проверила ее с кухонными ножами мамы.

— Очень полезная печать, — согласился Таджима-сама, и из-за крутящихся томоэ в его глазах быть предметом его пристального внимания было еще более пугающе, чем обычно. — Ты можешь научить других наносить эти печати, Кита-чан?

— Может быть? — уклончиво сказала она. — Эм, мои печати имеют смысл для меня, но если они не имеют смысла для других, тогда есть вероятность, что они не будут у них работать. Эм, и мои вышитые печати только вышитые, так что человек, которого я буду учить, тоже должен будет научиться вышивать. Вышивание печатей абсолютно отличается от того, чтобы их рисовать, так как тебе надо держать в мыслях всю печать, пока ее не закончишь. Потому что нить непрерывная, но чернильная печать создается отдельными мазками и собирается вместе только в конце, когда ее активируют.

— Вернемся к этому позже, — решил Таджима-сама, оставив свою чашку с чаем на стол. — Пока что ты продолжишь наносить и поддерживать печати в хорошем состоянии на бинтах и плащах клана и продолжишь писать заметки о других печатях, которые ты разрабатываешь. Как только у тебя будет новая печать, ты подойдешь к Акаиси, если у нее боевое применение, или к Ямасачи-сану, если у нее мирное применение, и они будут контролировать процесс тестирования. Если печать его пройдет, ее представят мне на одобрение. С этого момента ты обязана наносить только одобренные печати на клановые структуры и материалы. Твои текущие печати, кроме печати целостности, все одобрены — Ямасачи-сан поговорит с Юмиори-сан о ее тестировании на добровольцах или животных, чтобы мы были уверены в ее последствиях. Ты будешь обязана снять все эти печати с кланового запасов бинтов как наказание за свою беспечность.

— Да, Таджима-сама, — Кита поклонилась. Он был прав, в этой ситуации она повела себя крайне легкомысленно. Ей следовало быть осторожнее.

— Охабари научит тебя тому, что тебе надо знать, чтобы быть хорошей женой моему сыну и надлежащей главой Домашней Стражи, — заключил Таджима-сама, его шаринган потух, и он встал из-за стола. — Учитывая ум и умения, которые ты уже показала, я не думаю, что обучение займет у тебя очень много времени.

Потом он ушел, и Акаиси последовал за ним по пятам с охапкой бумаг и грязной нижней рубашкой. По крайней мере, они не заставили ее стирать ее.

— Все прошло относительно неплохо, учитывая все вещи, — сухо сказал дедуля Ямасачи после того, как передняя дверь закрылась. — Выпей еще чаю, Кита-чан: внимание Таджимы не полезно для нервов.

Кита последовала этому совету. Что-то в отсутствии реакции и дедули Ямасачи, и Охабари-сан на утверждение Таджимы-сама, что она станет главой Домашней Стражи, заставляло ее чувствовать себя некомфортно.

— Дедуля?

— Да, Кита-чан?

— Я думала, что должность главы Домашней Стражи только для членов рода Аматерасу. То есть это то, чему меня научила бабушка.

Несомненно, Охабари-сан должна была быть главой Домашней Стражи, будучи самым старшим членом рода Аматерасу после Таджимы-сама?

— Когда Таджима-сама стал главой Внешней Стражи, он настоял, чтобы его жена Хитоми стала главой Домашней Стражи, — спокойно ответила Охабари-сан. — После ее смерти у клана не было официального главы Домашней Стражи, так как Таджима посчитал это ненужным. Мой брат Ниниджи взял на себя некоторые обязанности на определенное время, но сейчас он тоже мертв.

То, как Охабари-сан это сказала, намекало на очень неприятные вещи, учитывая то, что Ниниджи-сама умер в самом конце прокси-войны между Странами Огня и Чая.

— Я не чувствую себя квалифицированной, чтобы быть главой Домашней Стражи, — попыталась она. — Я не была воспитана в главной семье моего рода, так что не знаю людей и не имею никакого представления о том, какое это давление. Да, я, скорее всего, стану женой Мадары-сама, но это само по себе полноценная должность: я не хочу пренебрегать своими обязанностями ему. У меня также есть мои печати, которые требуют от меня учитывать потребности клана как единого целого, Домашней Стражи и Внешней Стражи, — она замялась. — Было бы неуместно с моей стороны взять на себя больше обязанностей, чем то, чему я могу посвятить свое полное внимание.

— Очень мудрое наблюдение для такого юного возраста, — задумчиво сказала Охабари-сан в свой чай.

— Конечно, было бы весьма уместно, чтобы я знала о Домашней Страже и ее внутреннем устройстве, так как Мадара-сама, скорее всего, в какой-то момент сменит своего отца в роли главы Внешней Стражи, и ему потребуется нейтральная точка зрения, — продолжила Кита, сейчас чувствуя себя чуть более уверенно в том, что говорит во время этого опасного разговора, — так что у меня нет никаких возражений против того, чтобы научиться тому, чему вы захотите меня научить о клане, Охабари-сан.

Она надеялась, что подтекст был достаточно ясным.

— Не надо так официально, и зови меня тетушка: в конце концов, ты выйдешь замуж за моего племянника, — сказала Охабари-сан, и в ее тоне слегка слышалась теплота. — Я согласна, что тебе понадобится очень тщательное образование о клане, чтобы стать хорошей женой будущему главе Внешней Стражи, и что твои печати, конечно, должны иметь приоритет над любыми дополнительными обязанностями, которые могут тебе предложить. Как только здоровье всех поправится и погода станет лучше, я начну представлять тебя соответствующим людям и обеспечу тебя соответствующим контекстом.

— Как и я и твоя бабуля Фудзи, Кита-чан, — лукавым тоном добавил дедуля Ямасачи. — Очень важно иметь различные точки зрения на прошлые изменения равновесия политических сил, чтобы достичь полного понимания событий.

Охабари-оба фыркнула. Они оба явно очень хорошо друг друга знали, чтобы так дразнить.

— Заканчивай свой чай, Кита-чан, а потом иди посиди с детьми, — подвела итог Охабари-оба, достав платок из своего рукава и закашлявшись в него. — Я тоже скоро пойду спать. Я поговорю с Юмиори о бинтах утром.

— Мне приготовить утром завтрак, тетушка?

— Я была бы очень благодарна, Кита-чан.

* * *

Следующие два дня Кита провела за отпарыванием печатей с кланового запаса бинтов и серьезно объясняя Хидзири и Хидаке, что она сделала что-то, что не должна была, но так как никто не сказал, что она не должна была, и никто не пострадал из-за ее ошибки, ей просто надо было убрать все, что она сделала, но ее не накажут. Оба мальчика приняли это объяснение как логичное и после ее игнорировали: они оба чувствовали себя намного лучше, но все еще были очень усталыми, так что проводили большую часть дня за сном и едой. Кита следила за тем, чтобы снова их накрывать, когда они скидывали одеяла: лихорадка могла заставлять их чувствовать, что им было жарко, но если сейчас они замерзнут, это могло быть очень опасно для них обоих.

Учиха не были настолько же уязвимы к высоким температурам, насколько обычные гражданские, будучи кланом с огненной природой из-за обладания этой стихийной чакрой, так что лихорадки были менее опасными. Однако холод был настоящим убийцей, так что было крайне важно держать всех в тепле.

Тут помогала активная циркуляция чакры. Это означало, что она могла неподвижно сидеть на энгаве с двумя слоями плотной одежды под кимоно и плащом и не мерзнуть, несмотря на леденящий дождь, хлещущий на расстоянии вытянутой руки. Сёдзи за ее спиной были слегка приоткрыты, чтобы шла циркуляция воздуха, но мальчики были погребены под шестью одеялами на футонах в доме, а Бентен была привязана к спине Киты между двумя слоями ее плотной одежды.

Она выглядела нелепо, но младенцу было тепло, и именно это было важно.

На следующий день она была вынуждена приготовить более плотный завтрак для по-волчьи голодных выздоравливающих мальчиков, которые бегали по всему дому. Их энтузиазм и энергия перемежались сухим кашлем, который Охабари-оба находила очень тревожащим, так что после завтрака Кита одела их во все теплые слои, которые смогла найти, добавила сверху плащи и позволила им бегать в саду. Сейчас дождь был не очень сильным, и им явно нужна была физическая нагрузка.

Ни Хидзири, ни Хидака не упали в пруд с кои за первые пять минут, но это было близко. Кита наблюдала за ними с энгавы, усердно вышивая серебристой нитью по линиям, исходящим из луны над головой Тсукуёми и слабо отражающимися в его окровавленном мече. Больше серебра будет добавлено к расчлененной богине, лежащей у его ног: Хикаку хотел только серебро, что объективно означало больше металлических нитей в целом, и Таджиме-сама это понравилось, потому что так только у него и его сыновей будут плащи с золотой вышивкой.

Ну, рано или поздно наследник какого-нибудь другого рода наверняка захочет плащ, но у него или нее не будет главного пантеона на плаще: он был только для рода Аматерасу.

Она почувствовала прибытие Мадары-сама даже до того, как он снял обувь в гэнкане: в отличие от его отца его чакра не была ни тихой, ни незаметной.

— Доброе утро, Мадара-сама, — сказала она, когда он зашел в комнату позади нее. Внезапное шорканье татами по полу под его ногами свидетельствовало о том, что она его удивила.

— Ты сенсор? — и это был не Мадара-сама. Изуна, судя по всему, был намного более скрытным, по крайней мере, в плане чакры. Кита наполовину повернулась, чтобы смотреть на своих гостей, но также не терять из виду мальчиков.

— Только чуть-чуть, Изуна-сама: несколько дней назад ваш отец весьма результативно ко мне подкрался. Однако у вашего брата очень громкая чакра.

— Громкая? — спросил Мадара-сама, пройдя мимо нее сквозь открытую сёдзи и осторожно усевшись на энгаве, и его чакра наводнила пространство вокруг нее, как слегка обжигающее облако, и забила ее чувства. Он носил свой плащ наизнанку, демонстрируя ее композицию рисунков.

Кита промычала.

— Может, «угрожающая» будет лучшим словом, — задумчиво сказала она, рискуя слегка их поддразнить. — Как грозовая туча, видная со значительного расстояния, давящая на все вокруг тебя.

Расхохотавшись, Изуна упал на татами:

— Как будто она знает тебя, брат!

Мадара-сама покраснел, яростно посмотрев своего брата, прежде чем его взгляд снова соскользнул на нее:

— У моего отца тихая чакра?

Кита сделала паузу в своей вышивке.

— Таджима-сама очень сдержанный, — объяснила она, — он держит большую часть своих эмоций и мотивов скрытыми в себе, где о них можно только гадать, и когда он хочет пройти незамеченным, он полностью скрывает свою чакру, проскальзывая за фоновый шум остального мира. Мадара-сама очень экспрессивный: все на виду, снаружи и написано на нем крупными буквами.

— У моего брата отсутствует деликатность, — радостно согласился Изуна, — и перестань звать нас «сама» и называй на «ты», Кита-чан: ты выйдешь за него замуж, тебе определенно можно не вести себя с нами обоими так официально.

Мадара поерзал, излучая острое смущение, как солнечный свет сквозь туман, но согласился:

— Я бы тоже это предпочел, Кита-сан.

— Тогда Мадара-кун, — это разговор был очень неловким на многих уровнях. — Ты тоже можешь вести себя со мной менее официально, если хочешь, Мадара-кун.

— Спасибо, Кита-чан, — долговязый пятнадцатилетний замялся, его чакра заколыхалась вокруг него, ненаправленная и робкая. — Эм, думаешь, я могу научиться быть тише? В плане чакры, я имею в виду?

— Это твоя чакра, так что да, — искренне согласилась Кита. — Должно быть, твои резервы гигантские, раз ты так ей истекаешь по всей округе и не замечаешь.

— Он просто гигантский резервуар, — подтвердил Изуна с ухмылкой, наклонившись над плечом Киты, чтобы посмотреть на ее вышивку. — Эй, это Тсукуёми?

— Да, только что убивший Укэмоти, — подтвердила Кита. — Хикаку захотел такой же узор, какой был и у Ниниджи-сама до того, как он женился.

Из-за этого в разговоре возникла внезапная пауза. Учитывая то, на что намекнула Охабари-оба после встречи с Таджимой-сама, Кита не могла признать, что была удивлена. Это также сделало ясным то, что, что бы ни случилось, эти двое это видели.

— Итак, есть идеи, как я могу сделать мою чакру тише? — спросил Мадара после неловкой паузы, тянувшейся слишком долго.

— Ну, есть два варианта, — признала Кита: это было тем, о чем она много думала, так как разные люди были в разной степени экспрессивными, и это не полностью зависело от уровня чакры. — Во-первых, ты можешь прилагать усилия, чтобы держать чакру под своей кожей, а не полыхать ей по всей округе. Во-вторых, ты можешь научиться отделять свои эмоции от чакры, чтобы их постоянно не проецировать.

— Это две разные вещи?

— Ну, да? Ты наверняка можешь полыхнуть своей чакрой без проецирования ей эмоций: если ты это сделаешь, это просто будет чувствоваться как твоя стихийная чакра. Но если ты сможешь отделять эмоции от чакры, ты сможешь сверлить дыры в чьем-нибудь затылке без того, чтобы этот человек это заметил.

— Поэтому ты научилась это делать? — спросил Изуна, и его тон был полон заботливого интереса.

— Я научилась, потому что как только ты можешь держать свои чувства подальше от своей чакры, ты можешь целенаправленно насыщать свою чакру очень определенным чувством или намерением, — объяснила Кита, настороженно поглядывая на него краем глаза, — что является необходимой частью моих вышитых печатей. Если я не абсолютно сосредоточена, когда их делаю, они потом не работают.

Изуна выглядел так, как будто что-то выуживал. И казался еще более заинтересованным:

— Если бы я научился это делать, я бы смог делать печати из проволоки?

— Наверняка. Я хочу сказать, я делала печати из проволоки.

В основном чтобы посмотреть, будет ли она работать как нить. И это даже было проще: стальная проволока, сделанная Учихами, действительно очень хорошо проводила чакру.

Изуна выглядел ликующим. Мадара в основном выглядел (и чувствовался) растерянным. Замешательство просто клубилось.

— Как мне это сделать?

— Медитация поможет? — немного беспомощно предложила Кита. — То есть, я в основном просто делаю это, так что я не уверена, как этому научить. У клана есть специалисты по скрытности? Это звучит как что-то, что они должны знать, как делать. Я хочу сказать, это не про игнорирование своих чувств — это просто об осознании, что они не обязательно уместны с учетом того, что сейчас происходит.

Мадара все еще выглядел растерянным. Изуна хмурился, как будто ее слова только частично имели смысл.

— Ладно, скажем, ты был на миссии и люди умерли, — попыталась Кита, — а потом ты возвращаешься домой и чувствуешь себя ужасно из-за этого. Но никто не виноват, что ты чувствуешь себя ужасно, так что ты прячешь чувства себе под кожу, чтобы никто не мог их видеть. Ты помогаешь своим соклановцам-шиноби добраться до операционной, потому что это правильно. Ты помогаешь донести мешок с рисом проходящей мимо бабушке, потому что это надо сделать и она не должна чувствовать себя плохо из-за того, что ты облажался. Потом, когда ты наедине с кем-то, кому доверяешь, ты выпускаешь все эти чувства, но держишь под контролем свою чакру, потому что эмоции беспорядочные, и это нормально, но вкладывание в них чакры делает их назойливыми, и это неправильно делать с людьми, которые слабее тебя, которые не могут защититься от тебя.

И Мадара, и Изуна выглядели так, как будто она только что поставила весь их мир с ног на голову.

— Сдерживание собственных эмоций внутри позволяет проще отгораживаться от эмоций других? — потребовал ответа Изуна, в первый раз по-настоящему полноценно на нее посмотрев. Кита смутно чувствовала себя обнаженной под этим острым взглядом.

— Да? То есть, как только ты привыкаешь держать свои чувства внутри, ты можешь сказать, когда чувства кого-то другого суют тебе в лицо, так что их проще игнорировать. Также становится проще сказать, когда люди специально тобой манипулируют.

Изуна повернулся к своему старшему брату.

— Мы это выучим, — твердо сказал он.

Мадара проецировал комок из болезненного сомнения, решимости и такого наслаждения, которое приходит от изучения новых вещей:

— Ты сказала, медитация помогает?

— Медитация — это инструмент для повышения осведомленности о собственной чакре, — проговорила Кита, цитируя один из свитков, который Кумами-сан заставляла ее переписывать дюжины раз в попытках исправить ее каллиграфию правой рукой. Это имело только частичный успех: Кита не была амбидекстром и сомневалась, что когда-либо будет. — Как только ты знаком со своей чакрой, знаешь, как она двигается, циркулирует внутри тебя, как отвечает на твое настроение и твою волю, ты можешь более эффективно ее направлять.

— Это так ты преуспела в печатях, да? — проницательно заметил Изуна. — У тебя немного чакры, но ты очень хорошо ее знаешь, так что можешь делать с ней намного больше, чем большинство людей, которые не шиноби.

— Это действительно одна из причин, да.

Глаза Изуны немного лукаво заблестели:

— Мы можем практиковаться с тобой? Не все время, конечно, но регулярно? Чтобы ты могла демонстрировать, как это надо делать, а мы могли оценить наш прогресс?

У него определенно был скрытый мотив, но Кита не могла его точно определить. Это было чем-то большим, чем повод продолжать наносить ей визиты, но у нее не было каких-то других идей. — Я не вижу причин, почему нет, если это не создаст помехи моим другим обязанностям.

— Я все улажу с тетушкой, — искренне заверил ее Изуна, но его глаза все еще сияли озорством. — Мы можем начать сейчас?

Это была ловушка. Однако у нее было чувство, что эта ловушка была для Мадары, а не для нее, что намного лучше объясняло озорство Изуны. И Кита вовсе не собиралась мешать добродушному братскому поддразниванию.

— Ну, лучший способ начать — это удобно сесть в позу, в которой сможешь находиться неопределенное количество времени и в которой у тебя ничего не затекает и не покалывает.

Оба мальчика уселись на энгаву, скрестив ноги.

— Положите ладони на бедра или колени, как вам удобнее, потом закройте глаза и сфокусируйтесь на ощущении чакры внутри себя.

— Что нам делать, когда ее почувствуем? — спросил Изуна с закрытыми глазами.

— Погрузитесь в это чувство. Чакра двигается? Если да, то как? Равномерно или хаотично? Где вы можете почувствовать ее сильнее? Это определенная часть вашего тела? Как это чувство соотносится с ощущением других частей ваших тел? — тихим и ровным тоном спросила Кита, снова бросив взгляд в сторону сада: Хидзири и Хидака были заняты лазанием сквозь грязные кусты, играя в ниндзя. — Дышите медленно и изучайте ощущение вашей чакры.

Колышущееся облако Мадары почти мгновенно сжалось вокруг него, края задержались на ее горле и руках, пока чакра проходила мимо нее. Он поерзал, но достаточно быстро снова успокоился. Изуну теперь действительно можно было заметить за его братом: горячее, но крепко сдерживаемое пламя, как огонь в кузнице, а не бушующий пожар Мадары.

Этот контраст был странно приятным. Кита снова взяла свою вышивку, наполовину соскользнула в подобное медитативное состояние и продолжила подчеркивать убийство Тсукуёми богини еды серебряными акцентами, краем глаза следя за продолжающейся игрой в саду.

Это было очень приятным способом закончить утро.

* * *

Погода наконец-то улучшилась, и миссии потекли рекой: множество торговцев хотели, чтобы их товары доставили в города так быстро, как только было возможно, несмотря на затопленные дороги, чтобы они могли продать свои товары быстрее всех остальных и получить большую выгоду. Мадару послали на одну такую миссию по сопровождению в Танзаку-гай вместе с четырьмя более опытными членами Внешней Стражи, пока Изуна был на другой миссии, к храму Огня.

Группа Изуны также взяла с собой товары Учих на продажу, включая солидное количество светло-зеленого шелка, ради создания которого не был убит ни один шелкопряд. Шелка, который спряла Кита из коконов, которые вырастила сама. Изуну строго проинструктировали, чего стоит такой шелк, какие цены называть сначала и какой нижний лимит принимать во время торгов. Он явно находил ее серьезность умилительной. Мадара подозревал, что Изуна сделает все, что будет в его силах, чтобы заключить для нее хорошую сделку, хотя бы для того, чтобы позднее хвастаться этим перед Мадарой.

Изуна был очень заинтересован в Ките, возможно, потому, что она, кажется, имела привычку удивлять их обоих. Сначала было сенсорство, потом фантастические и оригинальные сказки на ночь, рассказываемые для развлечения их младших двоюродных братьев и сестры. В последнее время их новоприобретенная привычка медитировать начала приносить плоды: люди больше не напрягались и не оборачивались, когда он подходил к ним со спины. Более того, несколько членов Внешней Стражи подпрыгнули, когда он начинал говорить за их спиной.

Это было забавно. Но также смущало, что он никогда не замечал, что это проблема, пока Кита указала на это. Его двоюродные братья и сестры сейчас относились к нему намного менее настороженно, как будто его усилия укротить свою чакру были ощутимы для них, хоть они и были слишком маленькими, чтобы действительно понимать, что они чувствуют.

Мадара также начал замечать чакру других людей на близком расстоянии, скорее всего, потому что он больше не забивал безнадежно собственные чувства. Изуна был ярким, горячим и сдержанным, а Кита была намного более мягким свечением, двигающимся с четкой целью и источающим нежное тепло.

Он мог чувствовать ее чакру, когда они вместе медитировали, и это ощущалось почти так, как будто он свернулся у ирори зимним вечером, в уюте и сонной неге.

В прошлый раз он случайно уснул и начал пускать слюни. Изуна посмеялся над ним.

Ему следовало купить Ките подарок в Танзаку-гай. Она была спокойной, приятной, не была хохотушкой или чрезмерно опасающейся, и это все он очень ценил, но ему хотелось, чтобы он нравился ей как человек. Даже как друг. Было тяжело говорить о личных вещах, когда Изуна постоянно был рядом, задавая вопросы с подковыркой (с чем Кита очень изящно справлялась, даже когда говорила его пронырливому младшему брату не лезть не в свое дело), так что, может быть, подарок поможет?

Однако что ему ей подарить? Какие ей нравились вещи?

Ну, сладости могут сработать, но они пока не говорили о своей любимой еде и он не хотел полагаться на стереотипы. Ей нравилось заниматься вышивкой (это она рассказала) и ей нравилось искусство, так что, может, какие-нибудь штампы, если он сможет их найти? Что-то связанное с легендами, или пьесу, или рассказ?

Это или одежду: Кита была очень осторожна со своим ежедневным коричневым кимоно, но брошенный тайком быстрый взгляд с активированным шаринганом показал немного потертые линии, которые говорили о том, что оно было минимум из вторых рук. Скорее всего, унаследованным от ее матери или бабушки: кимоно так часто передавались в семьях. Он не мог купить ей новое кимоно (это будет нести подтекст, и ей было двенадцать, и он не собирался это делать), но ему наверняка сойдет с рук покупка зонта или нового набора шнурков для оби. Что-то полезное, но не слишком личное, что скажет о том, что он был внимательным и хотел ей понравиться. Что он не принимал ее как должное, несмотря на то, что его отец организовал их помолвку, не спросив ни одного из них.

Если ничего не поможет, хотя бы омамори скажет, что он думал о ней, пока был вдали от клана.

* * *

Кита носила кимоно, когда вышивала, потому что медленная, деликатная работа соединения элементов ткани и добавления декоративных деталей требовала долгого сидения в доме при хорошем свете и содержания всей работы в чистоте. Однако работа в саду и помощь в полях была намного более пыльным делом, особенно в эту грязную позднюю весну, так что она переодевалась в ежедневную одежду для работы на улице, какая была у каждого члена клана Учиха (темная водолазка с длинными рукавами и гербом клана, вышитым сзади на шее, и штаны того же цвета, доходящие до лодыжек), чтобы пропалывать клумбы Охабари-оба и помогать Хикаку чистить пруд с кои от зимнего мусора, обматывала бинтами штанины на икрах, чтобы сохранить тепло и сократить количество стирки, которой ей придется заниматься после. Меньше смен воды для замачивания одежды, если грязь будет только на бинтах: их можно было отдельно сначала прополоскать в реке.

У Охабари-оба вообще не было огорода: единственными растениями, дающими урожай, в ее саду были сливовые деревья, персиковые деревья и бамбук. Все остальное было выбрано чисто по эстетическим причинам.

Кита была совершенно сбита с толку от того, что такое вообще было возможно: Охабари-оба даже не собирала урожай. Ну, хотя бы несколько деревьев в саду были дубами — она сможет срезать с них ветви для ее шелкопрядов, которые скоро должны были вылупиться. Сейчас, когда погода стала лучше, папа перенес ее лотки, и Охабари-оба позволила ей прибраться на чердаке, проветрить его и разместить шелкопрядов там.

Чердак Охабари-оба был очень большим, так что для крытых лотков с шелкопрядами на многоярусной подставке была нужна только его четверть. Ките отдали еще четверть для хранения ее приданого, которое пока состояло из ткацкого станка, прялки, веретена и сундука, в котором лежали кимоно, которые отдала ей мама и которые ей пока нельзя было носить, свитки с узорами и дизайнами композиций для подкладки плащей и все шелковые обрезки и нити. Шелковые обрезки занимали намного больше места, чем кимоно.

Оставшаяся половина чердака содержала вещи, которые принадлежали Ниниджи-сама и его жене, которыми Хикаку и его братья и сестра наверняка позже захотят владеть и пользоваться. Мебель, кимоно, которые, как Кита знала, она поможет Охабари-оба проветрить через неделю или две, прежде чем аккуратно свернуть их и сложить обратно на еще один год, личная переписка и даже бива. Сложенными отдельно были другие вещи, возможно, вещи, которые Охабари-оба унаследовала от их с Таджимой-сама матери. В другом комоде поменьше лежали аккуратно завернутые кимоно, лакированный деревянный ящик с кото и сундук, наполненный самыми разными другими вещами, аккуратно завернутыми в ткань и бумагу, из-за чего их было невозможно опознать.

Кита знала о тех вещах только потому, что после того, как она прибралась на чердаке, Охабари-оба попросила ее принести кото вниз и установила его в комнате, которая раньше была кабинетом Ниниджи-сама.

— Леди должна знать, как играть на музыкальном инструменте, — сказала ей Охабари-оба, — так что я буду учить тебя кото.

Однако уроки музыки не начались незамедлительно: Кита предполагала, что это было из-за того, что Охабари-оба хотела сама снова привыкнуть к инструменту, прежде чем демонстрировать его использование. Было приятно слушать музыку, плывущую по дому, пока она готовила, прибиралась и заканчивала прошивать плащ Хикаку.

Было также приятно находиться в саду и кормить кои под музыкальное сопровождение.

Через две недели после смены погоды, пока Мадара и Изуна оба были далеко на миссиях, Санносава-сан нанес визит, чтобы более детально обсудить с ней печати. Охабари-оба превратила прием ученого клана в урок, так что Кита сидела за столом в своем светло-пурпурном шелковом кимоно и кремово-золотистом оби, ее волосы были подняты к макушке и держались на месте одолженными заколками, пока Охабари-оба проводила неформальную чайную церемонию.

Если Таджима-сама был больше заинтересован в том, что делали ее печати и были ли они надежны, то Санносава-сан прежде всего интересовался тем, как они работали. Кита принесла все свои заметки, что было немного неловко, когда они были нацарапаны на разных обрывках и отрезках бумаги, кусочках коры и иногда старой черепице. Ей надо было сделать чистовую копию всего этого на хорошей бумаге, раз сейчас у нее было время и возможность это сделать.

Более неловким было то, когда Санносава-сан начал спрашивать, что означают все маленькие условные сокращения.

— Что значит эта закорючка, Кита-чан?

Кита прищурилась, глядя на заметки:

— Думаю, это идеограмма, которую я придумала для маленьких штучек, которые вызывают инфекции, Санносава-сан.

Это был ее мысленный образ бактерии в виде неровного овала с тонким торчащим жгутиком.

Мужчина среднего возраста хлопнул глазами, глядя на нее:

— Во-первых, слово, которое ты ищешь, это «бактерия», Кита-чан. Во-вторых, что ты имеешь в виду под «картинка идеи»?

Того слова, которое сказала она, не существовало? Она была уверена в обратном.

— Эм, это символ, который представляет предмет или идею, — попыталась она немного неуверенно из-за того, что была вынуждена объяснять что-то, что она просто знала. — В каком-то роде кандзи, но такого кандзи не было, так что я придумала вот это.

Лицо Санносавы-сан неуловимо изменилось, как и его чакра.

— Во-первых, вообще-то существует кандзи для слова «бактерия», — твердо проинформировал ее он. — Во-вторых, ты используешь много оригинальных символов в своих печатях?

Кита задумалась над этим. Проблема с кандзи в том, что существует отдельный символ для каждой концепции, а не маленькая коллекция фонетических символов, которые можно собирать в слова по своему выбору. Также эти символы можно учить только с определенной скоростью, и учитель, который считает, что твоя каллиграфия недостаточно разборчива, может значительно помешать твоему прогрессу в изучении вышеупомянутых символов. Она могла бы использовать хирагану, но в японском омофоны писались одинаково, и печати были не той дисциплиной, в который было безопасно путать значения.

— Наверняка. Кумами-сенсей решила не давать мне следующие уроки письменности на высоком уровне из-за моей плохой каллиграфии, так что я знаю только несколько сотен из менее распространенных кандзи.

Для всех детей Учиха было обязательно знать тысячу распространенных кандзи, но не более того: Кита продолжила ходить на уроки по своему выбору, в надежде выучить больше, но пока ее тормозило плохое мнение ее учительницы о ее каллиграфии. У нее действительно расширился словарный запас по сравнению с тем, что было два года назад, но не настолько, насколько это было возможно.

Ученый нахмурился. Охабари-оба тоже.

— С этого момента я буду заниматься твоим образованием, — твердо сказала Охабари-оба. — Существует очень много кандзи, и как жене главы клана тебе надо будет запомнить их все, так как весьма вероятно, что от тебя будет требоваться видеть и использовать их в переписке, политике и поэзии. Также они понадобятся тебе, чтобы читать истории клана.

— Начните с историй, — твердо сказал Санносава. — Она может учить их наизусть, что позволит ей научиться быстрее узнавать отдельные кандзи. Каллиграфия менее неотложна и может быть подстроена под ее другие обязанности, — он приостановился. — Каллиграфия Мадары-куна очень хороша, и благодаря шарингану он серьезно опережает своих ровесников в плане запоминания кандзи. Я проинформирую Таджиму-сама, что назначаю его заниматься с Китой в его учебные часы.

— Это сработает, — согласилась Охабари-оба. — Мадара-кун может помочь Ките увидеть пробелы в ее понимании, а также помочь ей от них избавиться. Это также даст им темы для разговоров.

Значит, Охабари-оба заметила, что это был Изуна, кто всегда поддерживал беседу, когда бы ее старший племянник ни навещал девочку. Ну, это хотя бы даст Ките время с ее женихом без вмешательства его младшего брата.

* * *

Мадара не ожидал обнаружить, что в его расписание вставили уроки каллиграфии, в тот момент, когда вернулся с миссии, и у него едва хватило времени на то, чтобы сходить в купальни клана и переодеться. То, что он давал уроки, только частично рассеяло его непонимание: да, он научил Изуну большей части более сложных кандзи (в основном записывая их, чтобы его младший брат мог скопировать их своим шаринганом), но это не делало его учителем.

То, что его кохаем была Кита, только добавляло вопросов. К счастью, у его невесты были ответы: ему дали задание помочь Охабари-оба подтянуть Киту в словарном запасе и кандзи. Учитывая то, что Мадара использовал свой шаринган на каждом уроке письменности, на котором был после его активации, и закончил весь доступный материал Санносавы-сенсея в манере, которую сенсей описал как «компетентная, но некреативная», он не мог сказать, что был удивлен, что от него ожидали, что он поможет. У него было больше свободного времени, чем у большинства, так как он был наследником своего отца.

Это также давало идеальную возможность отдать Ките его подарок, о чем он волновался на всем пути назад из Танзаку-гай. Он также утешал себя тем, что, даже если этот подарок ей не понравится, фуросики был достаточно дорогим, чтобы самим по себе считаться подарком (он был из хлопка и шелка с нарисованным ярким асимметричным узором из кои, волн и плавающих листьев), но он правда хотел, чтобы ей понравился его подарок. Тогда это чувствовалось хорошей идеей, несмотря на то, насколько сильно он сомневался в ней на всем пути домой.

То, что остальной отряд его дразнил, тоже не помогало.

— Я купил тебе подарок, — выпалил он, когда она открыла сёдзи в комнату, которая раньше была кабинетом его дяди.

— Спасибо, Мадара-кун, — рефлекторно ответила она, опустив глаза на его руки, которые были пустыми.

— Он в моей сумке, — добавил он, махнув рукой на холщовый мешок, заброшенный за его плечо, где лежал его набор для каллиграфии и старый потертый словарь кандзи, который был одной из нескольких книг, передававшихся от одного главы Внешней Стражи к другому, а также книга с хайку, которая раньше принадлежала его матери. Было веселее практиковаться в каллиграфии на поэзии, чем просто бесконечно копировать отдельные иероглифы.

— Мне приготовить чай? — внезапно спросила Кита и неожиданно стала выглядеть так же неловко, как он себя чувствовал. Напоминание, что она до конца не знала, что делать с их ситуацией, заставило его плечи распрямиться: ему было пятнадцать и он знал, чего ожидали от них обоих, так что нес ответственность за то, чтобы помочь ей выучить то, что ей надо было знать.

— Нет: я здесь для того, чтобы учить тебя, так что твои мысли должны быть об уроке, а не о том, чтобы оказывать мне гостеприимство. Чай принесет Охабари-оба, потому что она принимает меня как гостя и организовала, чтобы я тебя учил.

Кита кивнула с видимым облегчением от того, что получила четкие инструкции. Мадара мягко провел ее в комнату, закрыл за ними сёдзи и поставил сумку на пол рядом со столом.

— Сядь слева от меня, — сказал он ей, — я буду показывать тебе кандзи, а потом ты будешь их записывать.

У него были вощеные дощечки, чтобы она на них практиковалась, которые легко протирались, чтобы не тратить бумагу. Если он использовал чакру, чтобы вытянуть чернила обратно, он мог повторно использовать и их.

Он начал с того, что дал задание Ките просмотреть книгу, говоря ему, что она узнает, и чтобы она писала случайные кандзи, чтобы это доказать. Было захватывающе наблюдать за тем, как кандзи формировались человеком, держащим кисть в левой руке (он использовал шаринган, пока она не смотрела, чтобы можно было воспроизвести это, если это будет необходимо на миссии), и иероглифы были хорошо сформированными и узнаваемыми, хоть и немного специфическими. Не то чтобы было что-то неправильное в том, чтобы обладать видимым стилем.

Она знала основную тысячу, плюс еще двести шестнадцать, а также около пятидесяти дополнительных кандзи, относящихся к ткани, покраске, вышивке и синтоистскому пантеону: неудивительно, учитывая ее обучение и то, что множество членов клана выбирали богов для подкладки своих плащей, чтобы отдать им дань уважения. Это была хорошая основа для двенадцатилетней. Да, она могла бы быть на более высоком уровне, но она не отставала.

Учить ее было медленнее, чем учить Изуну: у нее не было шарингана, так что Мадара был вынужден несколько раз ставить ей движения кистью, и, так как она была девочкой, она знала хирагану, а не катакану, так что ему приходилось читать ей определение каждого кандзи, чтобы она понимала их значение. Однако она была очень сосредоточенной, повторяла себе под нос его инструкции, пока писала, и послушно придумывала короткие предложения, включающие каждый новый кандзи, чтобы она могла закрепить в памяти их значение наряду с формой.

Охабари-оба принесла чай, пока Кита использовала четыре новых кандзи, которым он ее научил, в хайку, описывающих их. У нее был удивительно быстрый ум для подсчета слогов, хотя ее произведения были не слишком элегантными.

Однако они были забавными. В конце урока он дал ей задание записать их на бумаге вместе с определениями, чтобы помочь уроку закрепиться и сохранить поэзию для потомков. Описание ткацкого станка как обладающего челюстями было оригинальным мысленным образом, как и угрожающая чаша для чая или описание грязной лужи как лагуны, по которой на листке-кораблике плыл паук.

И все же он действительно с нетерпением ждал их следующего урока: у следующих восьми кандзи было в точности одинаковое произношение, и это будет очень забавно.

— Вот, — сказал он после того, как она задокументировала своих стихи и аккуратно отложила бумагу в сторону, чтобы та сохла. — Твой подарок.

Он поставил его на стол и обратил внимание на свой немного остывший чай.

Кита аккуратно вытерла руки и свою часть стола, чтобы нигде не осталось случайных капель чернил, прежде чем подтянуть к себе сверток. Ее лицо смягчилось до выражения удивленной радости, пока она рассматривала узорчатый фуросики.

Мадара подал немного чакры к глазам, чтобы навсегда сохранить в памяти ее выражение лица.

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы развязать узлы и открыть пару индиговых домашних тапочек с забавным рисунком, который, как изначально показалось Мадаре, был маленькими черепашками в воде, но продавец сказал ему, что это были маленькие катушки с тянущимися за ними ниточками.

— Я подумал, тебе захочется иметь собственную пару, а не использовать одну из пар тетушки для гостей, — торопливо сказал Мадара во внезапной тишине. — На них рисунок катушек с нитками, так что я подумал, что они тебе понравятся?

Они ей нравились?!

Кита посмотрела на него, и ее глаза блестели от слез.

— Они мне очень нравятся, — немного хрипло сказала она, а потом наклонилась и крепко обняла его.

Мадара испытал момент слепой паники, а потом вспомнил различные ситуации, когда Изуна был абсолютно переполнен произвольными эмоциями, когда был младше, и обнял ее в ответ. Это было совсем не похоже на те жуткие истории об ухаживании, которые он подслушал из разговоров разных старших двоюродных братьев и сестер. Ките было только двенадцать, а не двадцать и даже не шестнадцать, так что она все еще была ребенком телом и душой (хоть, возможно, и не разумом, учитывая то, что она была мастером печатей-самоучкой), и детям требовались объятия.

Просто обычно он не был тем человеком, к кому подходили за объятиями, если ребенок, нуждающийся в объятиях не был Изуной, а Изуна в последнее время начал настаивать, что он слишком взрослый, чтобы с ним так сюсюкались.

— Они мне очень нравятся, — повторила она, и ее голос был приглушен его рубашкой. — Огромное спасибо, Мадара-кун.

Мадаре внезапно вспомнилось, что Кита жила с Охабари-оба только чуть больше месяца и наверняка скучала по дому. У нее было три сестры и брат (живых сестры и живой брат), и Мадара не мог представить жизнь в отдельном от его младшего брата здании и то, что он мог не быть рядом, когда Изуне могло что-то понадобится. Ее родители жили едва ли дальше, чем в десяти минут ходьбы, но было очевидно, что она все равно тосковала по дому.

Обладание собственной парой домашних тапочек сделает для нее это здание более домашним. Он помогал ей сильнее чувствовать себя как дома, помогал ей чувствовать себя более комфортно с переменами, которые навязал ей его отец.

Он слишком накрутил себя из-за всей этой ситуации, не так ли? Кита была просто ребенком, и дети хотят знать, что они важны для людей, которые несут за них ответственность. Мадара мог это сделать.

Он чуть плотнее обнял ее и уткнулся лицом ей в макушку.

— Я очень рад, что ты рядом, Кита-чан, — заверил ее он. — Я хочу, чтобы ты была членом моей семьи.

Она всегда была частью его клана, но клан не был абсолютно тем же, что и семья.

Это вызвало еще больше дрожи и рыданий, но это было нормально. Он честно был удивлен, что она сумела так долго держать это все внутри: клан Учиха был известен своими огненными темпераментами и сильными эмоциональными реакциями. Любой другой ребенок в клане сорвался бы недели назад.

Больше доказательств, что она была развита не по годам. Ему придется держать ухо востро на случай подобных ситуаций в будущем, не так ли? Он не хотел, чтобы она прятала свои чувства и делала себя несчастной, когда это был чем-то, что он мог для нее исправить. Они были помолвлены, предполагалось, что он будет присматривать за ней. Как он сумеет вести за собой Внешнюю Стражу, если он даже не мог позаботиться об одной девочке?

Ему надо было узнать ее получше. Хотя бы уроки каллиграфии дадут ему повод делать это без постоянных прерываний Изуны.