Компас твоей души (гет)

Кита счастливо выбежала из дома, осторожно прижимая к себе обеими руками чашку с просом, и перепелки, проведшие ночь на веранде под крышей, квохча вертелись у ее коленок, как пушистый водоворот. Хихикнув от легких прикосновений перьев к ее голым икрам, она поторопилась на середину огорода, перехватила чашку, чтобы можно было держать ее одной рукой, а потом уже свободной рукой зачерпнула крохотные зернышки и рассыпала их по земле.

Перепелки бросились врассыпную за семенами, с нетерпением воркуя и квохча. Кита просияла и повернулась, чтобы насыпать еще проса в противоположном направлении. В огороде также было много насекомых, которых перепелки могли есть, так что будет неважно, если они пропустят несколько семян и просо прорастет. Что было важно, так это то, чтобы завтрак для перепелок был равномерно рассыпан по всему огороду, чтобы никто из них не остался голодным. Так сказала мама!

Кита была уже большой девочкой, три года, так что она отвечала за то, чтобы каждое утро кормить перепелок и заводить их на веранду до того, как стемнеет, чтобы их не съели кошки. Она должна была считать их по пути в дом, а потом ходить в огород, чтобы посмотреть, не отложил ли кто-то из них яйца там, а не в специальных гнездах под приподнятым полом в доме, как они должны были делать.

Однако это будет позже: было только утро, и она дала перепелкам их завтрак, так что пришло время взять корзину и проверить гнезда на яйца, чтобы мама могла приготовить завтрак для всех остальных!

У мамы этим летом будет малыш, так что Кита училась помогать больше, потому что она будет старшей сестрой, а старшие сестры должны подавать пример. Она уже умела делать рисовые шарики, хотя ее не выглядели так же красиво, как мамины, и она знала, как искать под листьями растений в огороде яйца гусениц, чтобы овощи не оказались съедены, как подметать пол и как выбивать пыль из сёдзи. Кита хотела помогать и со стиркой, но мама сказала, что она была слишком маленькой и упадет в таз, и ей пока не было позволено помогать маме шить, потому что она была еще недостаточно сильной, чтобы проткнуть иголкой несколько слоев ткани без того, чтобы не ранить пальцы.

Однако Ките было позволено проверять тутовых шелкопрядов, которые жили в лотках на чердаке, и она могла считать, скольким лоткам были нужны новые листья для еды, чтобы мама могла срезать свежие ветви с шелковицы в саду. Она также говорила маме, когда шелкопряды делали коконы, чтобы мама могла подготовиться к тому, чтобы высушить их на солнце, потом вскипятить воду и смотать шелк. Это было очень важной работой, потому что без шелкопрядов у мамы не будет шелка, которым она делала свою особую вышивку!

Бабушка тоже помогала с шелком, но она говорила, что слишком стара, чтобы карабкаться по лестницам. Бабушка крутила пушистый белый шелк с менее хороших коконов в более плотные нити, которые мама красила в красивые цвета в специальной бадье вместе с тоники нитями, а потом сплетала их. Летом, когда вырастала конопля, бабушка крутила нити и из нее, после того как папа ее вымачивал, а мама и тетушка Тсую ее отбивали и прочесывали. Бабушка проводила всю осень круча конопляные нити и натягивая их на большой ткацкий станок в ее комнате, чтобы осенью делать футоны, сумки для хранения проса и бинты для тех случаев, когда люди ранились. Она также показала Ките, как скручивать тонкие нити вместе, чтобы сделать веревочки для сандалий, так что она могла помочь! У новых сандалий Киты были ремешки, которые она сделала сама!

Кита не знала, почему они не красили всю конопляную ткань в красивые цвета, как они делали с шелком, и не делали из нее кимоно, но бабушка отругала ее, когда она это предложила, так что для этого наверняка была причина. Наверняка странная причина, которая не будет иметь смысла, потому что она еще не взрослая. Она любила свое коричневое хлопковое кимоно с узором черепашьего панциря (зимние черепахи, потому что Кита была зимней девочкой), но ей хотелось зеленое кимоно, которое иногда носила мама, и ткань, которую делала бабушка, была такой же мягкой и приятной как и хлопок цвета индиго, из которого мама шила плащи для старших мальчиков. Или зеленый плащ! Зеленый плащ был бы очень красивым!

Она спросила папу о плаще, когда относила его бенто в кузницу, и он взъерошил ей волосы и сказал, что Учиха — благородный клан, а благородные не носят верхнюю одежду из конопли. Только фермеры носят конопляные кимоно, потому что они не могут себе позволить купить хлопок. Кита не думала, что это честно, что у нее только одно хлопковое кимоно, которое вначале принадлежало ее двоюродной сестре Куве, когда у нее могли быть два конопляных кимоно, которые были бы только ее, но папа так посмотрел на нее, когда она это сказала, что она извинилась и немного посмотрела, как он работал, прежде чем пойти домой.

Папа делал проволоку. В основном он делал стальную проволоку для клана, но иногда он делал проволоку из золота и серебра для мамы, чтобы она ей вышивала, проволоку тонкую, как шелк. Тетушка иногда говорила, что мама вышла замуж за папу, потому что он подарил ей золото, чтобы вышить ее оби, и мама всегда закатывала глаза, но никогда не заявляла, что это неправда.

Кита знала, что быть Учихой — это важно. У нее было странное чувство, что она должна была жить в деревне с людьми, которые не были Учиха, но она обежала всё вокруг, и все, кто жил в домах вокруг роскошного главного дома клана, были Учиха, и все, кто работал в зданиях рядом с рекой, тоже были Учиха, как и люди, работающие на полях вокруг домов, и воины, которые собирались вокруг убежищ на восточной стороне деревни, где не было полей.

Она также знала, что теплое чувство под ее кожей — это чакра, то, о чем говорили воины, и она знала, что, когда ее взрослые двоюродные братья дышат огнем по вечерам, чтобы покрасоваться, они используют чакру. Кита точно не знала, когда ей об этом рассказали, но она знала, что это было именно этим, так же как и знала о мостах, песке, собаках и коровах, несмотря на то, что ничего из этого не видела. Как она знала, что вдобавок к маме и папе у нее были мамочка и папочка, но их здесь не было.

Она не скучала по мамочке и папочке: воспоминания были теплыми и успокаивающими, и она знала, что они знали, где она, так что они не волновались, что она потерялась. Она выбрала быть здесь и быть Китой с мамой и папой, а после она вернется обратно, чтобы быть с мамочкой и папочкой и всей остальной семьей, теми, кого здесь не было.

Она сделала все полезные вещи, которые мама попросила сделать, и папа был занят, так что она была свободна пойти поиграть!

* * *

Ките было уже шесть, и у нее была младшая сестра Татешина и еще более младшая сестра Нака, которая еще даже не умела ходить. Сейчас она знала намного больше вещей, вещей, которым ее научили ее мама и тетушки, вещей, о которых, как она слышала, говорили другие члены клана, и вещей, которые она вспомнила сама.

Она знала, как перешивать кимоно после того, как его постирали, она знала, как заштопать тяжелые стеганые куртки, которые носили воины, чтобы никто не мог сказать, что они когда-либо были порваны, обожжены или запачканы, как отпечатывать цветные рисунки на внутренней стороне плащей, которые носили ее двоюродные братья, которые обучились сражаться, и сейчас она училась чинить прекрасные шелковые композиции на внутренней стороне плащей тех членов клана, чьи рода были более уважаемы. Жена Таджимы-сама умерла две зимы назад, и с тех пор мама отвечала за починку его плаща. У сыновей Таджимы-сама не было таких прекрасных плащей, как у него самого, потому что они все еще росли, и, в любом случае, только двое старших ходили на миссии, но Киту учили сшивать друг с другом кусочки шелка со старого плаща Ниниджи-сама, который Ниниджи-сама отдал маме в качестве компенсации расходов на новый плащ, когда женился на Наке-сама за год до того, как родилась Кита. На Наке-сама, у которой было такое же имя, какое и у младшей сестры Киты: среди Учих было множество женщин, которых звали «Нака», потому что селение было рядом с рекой Накой. Ките больше нравилось ее собственное имя: в клане были только две другие женщины с именем «Кита», и они обе были намного старше нее.

Мама распорола всю внешнюю часть плаща Ниниджи-сама и обрезала ткань, чтобы сделать плащ для папы, потому что папа был ниже Ниниджи-сама. Она также сняла большую часть композиции с подкладки и хранила элементы к тому времени, когда сыновья Таджимы-сама будут достаточно взрослыми для полноценных плащей. Пока что они были недостаточно взрослыми (Мадаре-сама было только девять), но Кита получала много практики, и прошлым летом мама обменяла часть конопляной ткани бабушки на конопляную бумагу тети Тсую, чтобы Кита могла начать учиться копировать рисунки и узоры и превращать их в композиции. Рисование было намного проще каллиграфии, в основном потому что мама не была против, что она рисовала левой рукой. Кумами-сан, которая учила читать и писать ее и других девочек ее возраста, заставляла Киту пользоваться правой рукой, а потом ругала за грязь, хоть она и не могла ничего поделать с тем, что ее правая рука была более неловкой, чем левая.

Кита также знала, что если она ничего не сделает, то ее друг Яхико-кун и его младшие братья Миёко-чан и Сабуро-чан скорее всего умрут, как они умерли в той истории, которую она помнила. Конечно, со старшими братьями Яхико Изуной и Мадарой тоже произойдут ужасные вещи, но это будет позже, так что это в данный момент было менее важным. Ей надо было попытаться помочь Яхико сейчас, иначе он никогда больше не будет с ней играть и не покажет ей кои в пруду главного дома клана, и не будет лазать с ней по дубам летом, и не будет искать с ней коконы дикого шелка для мамы, чтобы она ткала зелено-золотистую ткань, и не будет рассказывать ей о чакре.

Ей надо было научиться фуиндзюцу. У нее было немного чакры, но то, что она помнила, и то, чему ее научили, свидетельствовало о том, что печатям не нужно было много чакры. Не как огненным техникам, которыми так гордился Яхико и которые Кита вообще не могла создавать: она могла призвать достаточно пламени, чтобы разжечь утром ирори, и папа научил ее, как разжигать и поддерживать слабый огонь в углях, но они не были настоящими клановыми техниками, как огненный шар Яхико.

К сожалению, изучение печатей будет означать трату всех ее карманных денег на чернила и поиск старой черепицы, чтобы на ней практиковаться, так как бумага была дорогой. Ей, скорее всего, следовало начать с того, чтобы научиться делать чернила, как дядя Ивате и его сыновья Яэ и Икома. Она могла сказать, что хочет этому научиться, чтобы не тратить его продукт на свои композиции рисунков и чтобы практиковаться в письме. Дядя Ивате продавал свои чернила двору даймё, потому что из угля, сожженного с использованием чакры, чернила получались более высокого качества, чем обычные.

Кита знала, что множество ремесел конкретно клана Учиха включали уголь, сделанный с помощью огненных клановых техник: от ковки оружия до красок для шелка и цветного лака на доспехах воинов. Они не продавали много своих изделий (они были слишком заняты сражениями с Сенджу, чтобы производить больше, чем надо было им самим), но то, что они продавали, кормило и оснащало клан в зимние месяцы, когда ничего не росло. Никто не голодал, но взрослые все равно волновались до того времени, пока не начинались миссии.

* * *

Кита опоздала к Яхико: он умер, доставляя сообщение, вскоре после того, как Нака научилась ползать. Она также опоздала к Миёко и Сабуро и почти опоздала к младшему сыну Ниниджи-сама Хидзири-куну, но она относила новый плащ Хикаку-сама после того, как долго не ложилась, чтобы его закончить, и зашла в его дом с фонарем в то же время, когда вражеские шиноби убивали Току-чан (младшую сестру Хикаку и Хидзири). Кита почувствовала запах крови и давящую смертоносную ауру незнакомца и закричала изо всех сил, а потом бросила плащ и побежала — шиноби погнался за ней из дома и наткнулся прямо на Ниниджи-сама и Таджиму-сама, которые мгновенно его убили. Они уже убили Сенджу, который пробрался в главный дом и убил Миёко и Сабуро в их постелях.

После похорон Ниниджи-сама и его жена подарили Ките отрез хлопка на новое кимоно, окрашенный в ярко-красный и с узором из белых переплетающихся кругов. Кита вежливо приняла подарок, с восторгом осознав, что теперь у нее было достаточно ткани для взрослого кимоно, и тщательно, скрупулезно превратила хлопок, оставшийся благодаря тому, что она сделал себе кимоно не совсем взрослого размера, в сумку и оби, чтобы носить с другим ее кимоно. Было сложно сделать так, чтобы узор совпадал, но ярко-красный оби выглядел очень радостно на фоне кимоно цвета индиго с узором перьев. Ей уже было семь, и ей было позволено носить полноценный оби, а не просто подвязываться шнурками для оби.

Кита скучала по Яхико. Он был светлым, счастливым, полным энергии и играл с ней во все ее игры, хоть и думал, что она была странной, раз хотела играть в белок и лазать по деревьям, когда играть в ниндзя или драконов было круче.

Она разработала свою первую печать зимой после седьмого дня рождения. Это было удивительно легко: печати были метафоричными, они позволяли делать одни вещи другими, или, по крайней мере, ей казалось, что они работали именно так. Печать была здесь, чтобы сказать вещи, чем она была: зонтичная печать говорила крыше дома быть как зонтик, и вода переставала протекать между черепицами, потому что в зонтиках нет щелей. Печать работала так хорошо, что черепица перестала отваливаться в ветреные дни, потому что зонтик был одним целостным элементом, так что от него не могли отваливаться кусочки. Она была очень счастлива, что сделала такую печать!

Печати были похожи на игры, в которых надо было притворяться кем-то другим, и Кита была в них мастером. Она знала множество историй, как те, что ей рассказывала мама и другие соклановцы, но большую часть она помнила из того, что было раньше. Кита нарисовала печати на складах, чтобы они не могли загореться, спрятавшись в месте между двумя крышами, чтобы никто не увидел, что она их делала. Она нарисовала больше противопожарных печатей под камнями ирори, чтобы искры не прожигали татами, а потом проскользнула в дома своих тетушек и дядюшек, чтобы сделать то же самое.

Потом в чей-то дом во время грозы попала молния, так что она разработала печать, чтобы предупреждать и это, что заставило ее научиться трюку с чакрой «хождение по стенам», как делали все в истории про Наруто, но о чем в ее клане, кажется, никто не знал. Она уже умела прилипать к стенам (ну, к деревьям, так как это делало лазание менее страшным), но настоящее хождение было сложнее.

Кита нарисовала заземляющую молнию печать на коньке крыши дома, добавив линию вниз до земли, чтобы рассеять заряд. Ей понадобилось время до весны, чтобы сделать это с каждым зданием в селении, и у нее дважды были неприятности из-за того, что она лазила по крышам чужих домов (папа очень злился, когда ее поймали на крыше главного дома клана), но это определенно того стоило. Сейчас она чувствовала себя в гораздо большей безопасности.

Может, дальше ей надо будет придумать печать, которая будет не давать перепелкам сбежать из огорода? Шина всегда просила Киту помочь, когда не могла их найти, а не искала их сама. Даже хоть искать самой было бы быстрее, чем найти Киту и искать их вместе.

* * *

Тот год, когда Ките исполнится восемь, был ужасным. Было больше сражений с Сенджу, дядя Катсума умер на охоте на кабана, и одной ночью лиса пробралась в дом и убила половину перепелок, прежде чем кто-то осознал, что происходит. Папа выгнал ее, а потом пошел и накричал на Сусери-сама, кланового призывателя кошек, потому что держать лис подальше от селения было работой кошек. Шина в шоке от всех маленьких тел, но мама просто собрала их и сказала им их ощипать, чтобы их было можно приготовить, а потом набила перьями подушки. К тому времени, как наступило утро, еще две перепелки умерли от страха, но остальные, кажется, были в порядке, и четырехлетняя Шина осторожно вывела намного сократившуюся стайку в огород.

Киту послали к тете Ёко, чтобы попросить одолжить самца перепелки, которых она держала как певчих птиц, чтобы оставшиеся птицы могли дать приплод. Тетя Ёко согласилась, сказав Ките, что у нее с мамой была договоренность, что, как только птицы вырастут, мама оставит себе самок, но отдаст ей самцов. Яиц не будет еще несколько месяцев, пока стайка будет восстанавливаться, так что им придется их покупать. Скорее всего, у тети Тсую, у которой были курицы. Ките не сильно нравились курицы тети Тсую: они были глянцево-черными, как вороны, и петух был очень-очень шумным.

Мама снова была беременна, и ее продолжало тошнить, так что Ките пришлось взять на себя готовку и стирку, помогать Шине приглядывать за шелкопрядами и помогать бабушке с коноплей, вдобавок к постоянному ношению Наки в слинге. Мама хотя бы достаточно хорошо себя чувствовала, чтобы продолжать шить, но Ките приходилось красить нити под пристальным взглядом бабушки, потому что мама не могла выносить запах. Она не была сильно против этого (это было интересно), и помощь с коноплей подарила ей идею вышивания печатей. Если все сработает, то никто их не заметит до тех пор, пока печати будут такого же цвета, как и ткань, а печати на бинтах, чтобы уничтожить инфекцию и уменьшить рубцевание, были бы полезными.

К сожалению, в этом году вообще не было времени на эксперименты: Кита успевала только записывать идеи и тайно рисовать на доме печати против вредителей, чтобы удостовериться, что на перепелок снова не нападут. Ей даже пришлось помогать папе с проволокой, после того как его ученик (ее двоюродный брат Фурио) умер, защищая клановые ежеквартальные поставки железного песка.

Узнавать больше о проволоке было интересно и помогало ей чувствовать себя, как будто она защищала клан, но у нее было недостаточно чакры, чтобы заниматься этим больше нескольких часов подряд. Она знала, что с возрастом и практикой ее резервы увеличатся, но у нее было мало времени, чтобы практиковаться в навыках владения чакрой, когда ее дни были заполнены обязанностями и уроками, а у ее двоюродных братьев и сестер было намного больше чакры, чем у нее, так что они не хотели играть с ней в игры с чакрой. Поздней осенью папа нашел себе другого ученика (двоюродный брат Яэ решил, что не хочет делать чернила, и у него было много чакры), и Кита освободилась как раз к тому времени, чтобы быть погребенной под закруткой солений и другой зимней подготовкой.

В ноябре шел снег, так что весь месяц перед своим днем рождения Кита провела за тем, что пряла коноплю, придумывала новые композиции рисунков для плащей и рассказывала истории Наке, чтобы малышка не скучала и не плакала. Шина училась прибираться под бдительным присмотром мамы, кормила перепелок и училась делать рисовые шарики. Шина тоже любила истории Киты, а бабушке больше нравились те, в которых были моральные уроки, но она все равно разрешала Ките рассказывать даже глупые, потому что они позволяли скоротать время.

Все это прядение научило Киту тому, что она могла вливать чакру в коноплю, конечно, с учетом того, что она была очень-очень аккуратна. Слишком много — и нить порвется, так как все волокна будут разрушены. Бабушка сердилась на нее, когда это происходило. Ну, бабушка в любом случае ворчала, потому что нити Киты не были такими ровно хорошими, какими надо для того, чтобы ткать, но они были достаточно хорошими, чтобы подшивать или делать швы, так что как только бабушка заканчивала каждый отрез ткани, Кита должна была сшивать их в простыни, свежие чехлы для футонов и разное нижнее белье, все с едва различимо вышитыми узорами: может, они и были благородным кланом, но только горстка самых богатых и влиятельных семей могла позволить хлопковое нижнее белье.

Так как была зима, у нее было более чем достаточно времени, чтобы испытать несколько вышитых печатей на старых кусках тряпок в перерывах между помощью бабушке, (в отличие от чернил, вышитые печати были непрерывными, так что ей пришлось подкорректировать несколько дизайнов), но к ранней весне она сделала несколько нижних рубашек для обеих своих сестер, где крохотные печати в виде глаза-шарингана были вышиты на внутренней стороне воротника у лимфоузлов на горле, чтобы их иммунные системы могли быть постоянно бдительными и быстро принимать меры против болезней. Кита не посмела добавить печати на одежду мамы (это повлияет на ход ее беременности, она точно это знала, хоть никто и никогда ей это не объяснял), но она нашила их на нижние рубашки отца под предлогом того, что их надо было зашить. Теперь, когда ее семья носила новое нижнее белье, Кита была свободна стирать, зашивать, чинить и вышивать их предыдущие комплекты вместе со своими собственными.

Бабушка не позволит Ките прикасаться к ее одежде, так что ей придется быть без печатей. Но бабушка была крепкой.

* * *

Ее новая младшая сестра родилась в феврале, так что, пока мама была занята заботой о маленькой Мидори и обучением Шины шитью, Кита должна была приглядывать за Накой. У нее была новая печать (поводок, который не давал Наке убежать из поля зрения) и множество вещей, которые надо было залатать, так как нужно было проверить всю одежду Таджимы-сама, раз начался весенний сезон. У мамы был младенец, за которым надо было следить, и Шина, которую надо было учить, так что Кита сидела на солнце на краю энгавы, детально изучая одежду главы клана и присматривая за Накой, пока малышка бегала под шелковицами, персиками, сливами и хурмами между их домом и домом тети Тсую, гоняясь за насекомыми и покрываясь грязью и травяными пятнами.

Она не рисковала вышить печати на нижних рубашках Таджимы-сама (у него был активный шаринган, и улучшенный геном клана позволял людям видеть чакру), но Кита решила покрасить несколько хлопковых нитей в индиго, чтобы можно было вышить печати между слоями его плаща, где он с меньшей вероятностью мог их заметить.

Конечно, ей надо будет иметь на уме несколько печатей, чтобы это того стоило. Ей надо будет придумать несколько новых печатей, которые будут полезными. Может, печати против повреждений? Печати для рассеивания импульса? Как она вообще будет их тестировать?

Она даже не знала досконально, как хорошо работают ее печати для стимулирования иммунитета, хотя на прошлой недели Шина только пару дней хлюпала носом от простуды, несмотря на то, что обычно ей требовалась целая неделя, чтобы полностью выздороветь. Кстати говоря, ей надо будет вышить несколько таких печатей на одеялках маленькой Мидори.

* * *

Ките уже исполнилось восемь, так что у нее было больше обязанностей. Она училась тому, как чинить сёдзи и делать новые татами, а не просто латать старые, тому, сколько стоят разные вещи и какую плату брать с людей за свою работу, как торговаться за вещи и как определить качество риса, бобов, глиняной посуды, васи, соли и хлопка. Ну, по крайней мере, начинала учиться: было множество вещей, которые надо было запомнить. Также надо было учить новые слова и кандзи, и это не давало ей скучать.

Однако она была не настолько занята, чтобы не заметить напряжение. Прошлый год был тяжелым для клана (умерло больше людей, чем обычно), и все винили Сенджу. Кита была согласна, что то, что Сенджу послали людей, чтобы убить младших детей Таджимы-сама и Ниниджи-сама, было действительно ужасно, но то, что после этого несколько воинов клана пошли и убили детей Сенджу, и несколько погибло, было их собственным выбором. Они не обязаны были это делать. Таджима-сама мог сохранить моральное преимущество и привлечь даймё.

Ну, Кита так думала, но она понимала, но она на самом деле ничего не знает о политике. Она просто знала, что, когда ее соклановцы говорили «честь», они часто имели в виду «мое право делать то, что я хочу, и называть это правильной вещью», и что большая часть ее дальних родственников больше волновались о мести, чем о том, чтобы делать вещи лучше. Что было грустно, но она ничего не могла фактически с этим сделать. Да, она действительно хотела мира, но не существовало способа, чтобы заставить мир случиться. Чтобы получить мир, все вовлеченные должны быть в равной степени заинтересованы. Так никто не захочет его нарушить.

Кита провела весну за прополкой огорода, лазанием тайком по крышам других людей, чтобы нарисовать на них зонтичные печати, чтобы бесконечные дожди никого не смыли, и учась самозащите. Она не была шиноби и никогда не будет, но папа хотел, чтобы она умела обращаться с ножом, так что она научится ради него. Обладание собственным ножом будет означать разрешение на сбор грибов и съедобных корешков летом и осенью, что будет замечательно. Может, ей даже позволят принести домой несколько дубовых ветвей с дикими шелкопрядами, а не ждать, пока они совьют коконы, а потом их искать.

Бабушка говорила, что она слишком маленькая, чтобы прясть шелк, но если Кита будет лучше управляться с коноплей, может, бабушка согласится спрясть для нее больше шелка, и сейчас она хотя бы могла использовать коконы более высокого качества. Шелк был более ценным, хоть и дикий шелк очень плохо красился из-за того, что был по природе зелено-золотистым, а в данный момент в доме было семь человек, и Кита знала, что понадобится больше еды, чтобы всех накормить. В этом году мама расширила сад на территорию конопляного поля и увеличила поле в сторону реки, чтобы это компенсировать, но этого могло быть недостаточно. Больше шелка поможет. В зеленом не было ничего плохого.

Кто знал, может, она даже найдет достаточно коконов, что бабушка решит начать откладывать шелк на полноценное формальное кимоно. Бабушка все время носила свое шелковое кимоно (ну, все время, когда не работала на улице), но мама нет. Мама говорила, что иметь детей — это грязное дело, так что лучше носить хлопок, потому что хлопок легче стирать. Что, ну… увидев, как Нака, а теперь Мидори срыгивали молоко на маму в младенческом возрасте, Кита была вынуждена с ней согласиться. Фартук не мог прикрыть самый верх.

Ее самая большая проблема с тем, что ей было восемь, была в том, что сейчас ее волосы были длинными, и ее родители не разрешали ей их обрезать, даже когда ношение их в пучке заставляло ее шею болеть. Кита решила их заплетать, из-за чего бабушка цыкала, что это был «мужской» стиль, но прическа была достаточно аккуратной, так что никто не заставлял ее прекращать.

* * *

Кита точно не знала, что произошло, но в разгар лета Таджима-сама привел своего наследника к ним домой и проинформировал маму, что заказывает полноценную стеганую куртку для Мадары-сама. Это означало, что Ките приходилось носить с собой Мидори, пока она работала, а также присматривать за Накой, потому что мама была занята перешиванием шелковых элементов композиции со старой куртки Ниниджи-сама и созданием новой целостной композиции для новой куртки Мадары-сама. В прошлом году Кита помогала маме с дизайном (Окунинуси, помогающий Зайцу из Инабы на берегу реки, пока заяц предсказывает достижения бога), но ей не позволят пришить эту композицию, потому что надо было приглядывать за Накой и Мидори, а Татешина еще была недостаточно взрослой, чтобы это делать.

Конечно, Шина также была еще недостаточно взрослой, чтобы помогать маме, но она была достаточно взрослой, чтобы взять на себя некоторые обязанности, пока Кита училась у папы тому, как делать золотую проволоку, достаточно тонкую, чтобы оборачивать вокруг шелковых нитей. Конечно, она не могла делать проволоку, но ее пальцы были достаточно ловкими и сильными, что она могла оборачивать мягкую плоскую проволоку вокруг шелка достаточно плотно и аккуратно, что бабушка оставила это задание ей.

Ките хотелось, чтобы Таджима-сама не решил так рано посылать сына на поле боя, чтобы у нее было время научиться вышивать достаточно хорошо, чтобы мама разрешила ей делать эту работу. Тогда она могла бы вышить печати на его плаще.

Но в этой ситуации она воспользовалась тем, что мама была занята, а Нака и Мидори были слишком маленькими, чтобы обращать на все пристальное внимание, чтобы разработать больше печатей. Немного осторожных экспериментов оставили ей печати, чтобы смягчать нрав, улучшать рефлексы и ловкость, усиливать ткань, на которой они вышиты, до такой степени, что прижатое к ней лезвие ножа не прорезало нити (может, это не защитит от меча, но это сделает хоть что-то), и изгонять кошмары. Она сразу пришила противокошмарные печати на собственную подушку: они наверняка ей понадобятся. Она знала о войне больше, чем большинство девочек ее возраста, и ее воспоминания вообще не успокаивали в том, что касалось многих, многих вещей, которые могли случиться с Мадарой-сама. Ему еще даже не исполнилось двенадцать!

Следовало признать, Ките было только восемь, но ее никто не заставлял убивать людей. Частично это было из-за того, что она не родилась в семье воинов, частично из-за того, что у нее не хватало на это чакры, но в основном потому, что она была девочкой и не показывала желание или склонность к этому. Если бы она была мальчиком, от нее бы ожидали, что она будет учится у папы, но на нее бы также сильнее давили, чтобы она училась сражаться. Отец Мадары-сама возглавлял клан, так что сражения — это все, что от него ожидали.

* * *

Ките было девять, когда она получила собственный тяжелый хлопковый рабочий фартук и свой первый полноценный заказ: Таджима-сама решил, что Изуна-сама, которому недавно исполнилось одиннадцать, стал достаточно взрослым, чтобы этой весной присоединиться к брату на поле боя. Учитывая то, что сейчас Татешине было почти шесть, ей было можно учить трехлетнюю Наку выполнять легкие задания, пока мама приглядывала за Мидори и смотрела за Китой, пока она совмещала и сшивала шелковые элементы, следя за каждым маленьким кусочком ткани, чтобы результат работы не был кривым или негибким. Все должно было быть немного больше, чем, как казалось, должно бы, чтобы все хорошо легло поверх подкладки и не стесняло движений Изуны-сама на поле боя. Плащ также должен был быть достаточно большим, чтобы мальчик сразу из него не вырос.

Кита думала, что было глупо называть «сама» нахального мальчишку одиннадцати лет, но мама это делала, так что она повторяла за ней. На его плаще будет Рюдзин, свернувшийся на верхней части его спины и вниз по рукавам, и плащ будет дополнен бело-красным коралловым дворцом, поднимающимся от подола, и бурлящими волнами у воротника. Ей потребуется много времени (несколько недель, в лучшем случае) просто на дизайн, а потом ей надо будет осторожно пришить подкладочную ткань к внешнему крепкому индиговому слою поверх еще одного слоя подкладки и выстегать и этот слой, в этот раз ровными строчками, а не следуя дизайну композиции.

Кита планировала вышить столько печатей на подкладочной ткани, на сколько у нее будет времени, особенно на воротнике и на манжетах. Особенно печати, придающие огнестойкость и усиливающие ткань. Быть оставленной в покое за работой на несколько часов подряд было удивительно приятно: мама даже разрешила ей не выполнять ее обычные обязанности.

В конце концов, единственной ложкой дегтя в бочке меда было то, что, несмотря на то, что Таджима-сама был доволен качеством нового плаща своего сына, он не утруждал себя запоминанием имени Киты. Ниниджи-сама знал ее имя!

* * *

Той зимой, когда ей исполнилось десять, бабушка решила, что ее умения были наконец достаточно высокими для ткачества, и незамедлительно начала учить Киту работать за ткацким станком, как тот, от которого она сама редко отходила между летом и весной. Бабушка также начала объяснять вещи, о которых Кита отчасти догадывалась, но которым никогда не имела подтверждения.

— Декоративные плащи, которая делает твоя мама, — одно из сокровищ нашего клана, и хорошо, что у тебя есть терпение, ловкость и острый глаз, которые нужны как для того, чтобы дополнить существующую композицию, так и для того, чтобы создать новую. Однако ткачество — это необходимость, так что неважно, насколько мало у тебя может быть к нему таланта, я ожидаю, что ты будешь упорно работать, пока не станешь хотя бы компетентной. Если у тебя обнаружится к этому талант, я проинструктирую тебя, как ткать узор, однако я не жду, что это произойдет: твой разум слишком быстрый и ты слишком очарована новизной и разнообразием. Татешина более методичная, чем ты, и видно, что она сильнее ценит деликатность и повторение, так что я ожидаю, что она будет моей преемницей. Я соткала свадебное кимоно Хитоми-сама, когда она выходила замуж за Таджиму, и надеюсь, что, к тому времени, как Мадара-сама женится, Шина-чан будет достаточно умелой, чтобы одеть его невесту.

Мама училась у матери бабушки, своей собственной бабушки, но бабушка Киты научилась ткать у матери своего отца, которая была гражданской и вошла в клан Учиха вместе со своим сыном, когда он женился на прабабушке.

— Да, бабушка, — послушно сказала Кита. Она никогда не была особо заинтересована в ткачестве (в отличие от Шины, которая была готова счастливо сидеть у ткацкого станка и часами наблюдать за происходящим), но она знала, что без множества часов самоотверженной работы бабушки все в доме носили бы нижнее белье с большим количеством заплаток и заштопанных мест и простыни были бы так же потрепаны. У клана также было бы меньше бинтов, чтобы перевязывать раны, и у воинов клана было бы меньше химически обработанных огнеупорных обмоток, чтобы защищать их руки и ноги в бою.

Одежда и защита были важными вещами и должны были происходить вне зависимости от того, насколько мало Кита была заинтересована в ткачестве, так как однажды у нее будет собственный дом и ей надо будет как делать нижнее белье для своей семьи, так и вносить свой вклад в помощь всему клану. Ей также однажды придется ткать окрашенный шелк, создавая короткие куски ткани для композиций рисунков на плащи, так что это определенно было важно.

Устанавливать станок было тяжело, пусть только и с половиной нитей от того, что использовала бабушка. Кита начнет с того, что будет ткать бинты, так как они могли быть низкого качества и никого не будет волновать, если плетение будет неровным. В конце концов, их будут только кипятить и перевязывать ими раны.

Поиск способа, как вышить на них печати, придется отложить, пока она не будет фактически знать, что она делает, и бабушка не будет следить за каждым ее движением. Как только ее работа будет сносной, бабушка наверняка переключит все внимание на Татешину: в конце концов, ее младшей сестре было шесть, более чем достаточно, чтобы начать учиться полноценному ремеслу. В шесть Кита чинила стеганые куртки и училась создавать композиции из рисунков.

Как и следовало ожидать, несколько дней спустя, как только бабушка научила Киту основам и убедилась, что она знает, что делает, папа принес раму еще одного ткацкого станка из кладовки. Затем бабушка начала давать Шине намного более детальные уроки о том, как поддерживать станок, устанавливать его, как называются разные элементы и для каких видов ткани они используются. Кита слушала вполуха (ткать бинты было просто невыносимо отупляюще), а потом потеряла интерес. Пение под нос заставляло все идти быстрее и также отвлекало Мидори, которая была все еще немного маловата, чтобы понимать, что значит «не трогай».

Выпутывание все хватающей младшей сестры из ткацкого станка не было чем-то, что Кита хотела делать, сегодня или когда-либо.

* * *

Ткачество бинтов привело к их доставке, что познакомило Киту с той частью территории клана, которую она почти не видела раньше: с аптекой и операционной. Они были рядом с храмом клана, который Кита никогда раньше не посещала. Однако ее родители и другие родственники туда ходили, в основном на фестивали. Все истории и ками были очень хороши как сказки, но лично она в них не верила. Они не были тем, кому она посвятила свою предыдущую жизнь, так что даже если они и существовали, у них не было власти над ее душой.

Самой большой особенностью аптеки был окружающий ее сад с травами. Киту кормили разными лекарствами от кашля и простуды, и она наблюдала, как аптекарь клана (которая регулярно писала клану Нара, которые были намного больше ориентированы на медицину, чем клан Учиха) осматривала ее младших сестер и предписывала припарки, мази, чаи и вдыхание дыма трав. Однако она никогда фактически не навещала Юмиори-сан.

Юмиори-сан была высокопоставленной как благодаря рождению в главной семье одного из родов клана, так и тому, что была единственным аптекарем клана. Она выглядела примерно одного возраста с бабушкой и говорила с бабушкой, как будто они знали друг друга лучше, чем обычное «я вижу тебя регулярно и мы в одном клане», которое случалось, когда в клане было больше пяти сотен Учих, и у нее не было ученика. Ну, не было надлежащего ученика: Ойзуру был хирургом клана, ответственным за зашивание ран и вправление костей, но он был воином в отставке без левой ноги ниже колена и в основном находился здесь, чтобы удерживать людей, пока Юмиори-сан работала, и он был не сильно заинтересован в том, что касалось лекарств.

Кита подозревала, что это было из-за того, что он плохо умел читать, но она не собиралась это спрашивать. Ойзуру был возраста папы, и такой вопрос был бы грубым.

В отличие от бабушки, Юмиори-сан любила говорить.

— Кита-чан! А, вижу, ты наконец-то учишься ткать. Не хочу сказать, что твоя мама не должна была развивать твои таланты (клановые плащи — это важно, и наши лидеры должны быть одеты соответствующе их положению), и с четырьмя дочерьми важно удостовериться, что вы все можете вносить свой вклад в клан. А еще у твоей бабушки Фушими очень высокие стандарты: я знаю, моя сестра хотела отдать свою Наку-чан ей в ученицы, но она отказалась. В тот момент Сатоми была ужасно обижена, но Нака-чан была счастлива последовать за нашим братом в химию и пиротехнику, по крайней мере до тех пор, пока не вышла замуж и не взяла всех этих сирот из семей воинов. Она любит детей, моя племянница.

— Дай мне взглянуть на эти бинты — совсем неплохо для первого раза! Это свободное плетение идеально для перевязки ран, Кита-чан, так что не затягивай слишком сильно и прилагай все усилия, чтобы натяжение было равномерным. Бинты-обмотки для воинов должны быть более жесткими, чтобы их можно было обработать и сделать их огнеупорными, так что, когда будешь их ткать, добавь еще дюжину нитей в плетение, чтобы ткань была плотнее, но общая ширина оставалась такой же. Я уверена, твоя бабушка тебе покажет, как только ты убедишь ее, что тебе можно доверять более сложную работу.

Она хохотнула, тряхнув головой, пока по-другому заворачивала посылку с бинтами, а потом положила их в корзину в другими подобными свертками.

— Спасибо, Юмиори-сан, — пробормотала Кита. — Есть ли необходимость в большом количестве бинтов?

— Боги соблаговолят, этот год будет не таким плохим, как тот, в который умерли младшие сыновья Таджимы-сама, — мрачно сказала Юмиори-сан, тряхнув головой. — Так много смертей, как на поле боя, так и вне его. Я бы надеялась на большее, но мне сказали, что даймё Чая начинает очередную торговую войну с даймё Огня, так что воины, скорее всего, уйдут сразу на несколько месяцев, и мы потеряем больше, снабжая их, — женщина рассеянно похлопала ее по голове. — Ты хорошая, послушная девочка, Кита-чан, делаешь клан сильнее.

— Если я сотку больше бинтов, это поможет, Юмиори-сан?

— Зови меня Юмиори-оба, Кита-чан. Будет здорово, если будет больше бинтов, дорогая: воины забирают у меня все подчистую, когда отправляются на кампанию, а потом всегда есть кто-то, кто упадет с дерева или будет неправильно обращаться с топором, кого надо подлатать, прежде чем мои запасы будут пополнены. Ты хорошая девочка, что предлагаешь помочь.

— Спасибо, Юмиори-оба.

Кита восприняла это как-то, что тайное вплетение печатей в завершенные бинты будет очень полезно, и также было очень маловероятно, что их отследят обратно к ней, так как почти каждая женщина в деревне, которая не сражалась и не работала над железом, ткала бинты, и они проходили сквозь достаточное количество рук, что существовала слабая вероятность, что ее выявят как ответственную.

Сейчас она вышила печати, чтобы раны оставались стерильными, чтобы предупредить сепсис (что, как она надеялась, сработает, так как теория была хорошей) и чтобы стимулировать мышцы соединяться обратно так, как они были до ранения, и, скорее всего, она также пришьет ко всему и ее печати, стимулирующие иммунитет. Это не повредит.

Если даймё собирался нанять всех воинов клана на одну кампанию (ну, может, не всех, но определенно всю Внешнюю Стражу), тогда будет потребность в продовольствии и снаряжении. Для Мадары-сама наверняка надо будет удлинить плащ: ему уже было тринадцать и он очень быстро рос. Мама, скорее всего, позволит ей это сделать, когда плащи всех остальных будут проверять на наличие разрывов и изношенность, что означает возможность добавить печати на его подкладку плаща как у Изуны.

Этой зимой она определенно соткала достаточно конопли, чтобы не волноваться о том, что у нее закончатся нити.

* * *

Для самураев даймё военный сезон длился с конца июня до середины сентября: летом после того, как посадка риса была окончена и поля были затоплены, до того времени, когда урожай должен был быть собран и взвешен, чтобы можно было отослать даймё определенный процент в качестве налога. Для шиноби военный сезон начинался весной с цветением вишни и заканчивался в середине осени после того, как даймё собирал свою ежегодную десятину риса. Немало местных землевладельцев нанимали шиноби, чтобы защищать свои налоги на пути в столицу, чтобы убедиться, что все прибудет в сохранности. Эти землевладельцы также были склонны платить рисом, что поддерживало клан зимой, пока весной не поступали свежие контракты.

В этом году, когда в уравнении была война, Кита решила быть инициативной и предложила маме, чтобы они пораньше начали чинить и заменять плащи. Погода все еще была кусачей, так на дворе стоял февраль, но мама преодолела это препятствие, пригласив одну из более маленьких семей воинов на обед и проверив их плащи вместе с Китой, в свете фонарей на энгаве под навесом, зашивая, латая и циркулируя чакру для тепла, пока бабушка развлекала гостей.

Через несколько дней слухи разлетелись — Кита с мамой провели остаток зимы за хождением по гостям практически ко всем и проверкой их плащей в обмен на еду и чай. Настоящий листовой чай, а не просто порошковую жидкость в чашках. Она даже получила маленький контейнер с сенча от Ниниджи-сама и Наки-сама, который был намного лучше того, что она когда-либо пила дома. Лучший чай держали для гостей, так что Кита в основном пила кукича, чай из веточек. За последний месяц она выпила больше сенча, чем за всю жизнь до этого!

Ее даже пригласили в главный дом клана, где она провела целый день за скрупулезным распарыванием и стиркой плащей Мадары-сама и Изуны-сама, а потом еще один день пришивая все обратно, пока мама делала то же самое с обоими плащами Таджимы-сама. Мадара-сама действительно вырос, как и Изуна-сама, хоть и не настолько, так что Кита удлинила оба плаща. Она также убрала несколько грубо пришитых заплат с подкладок плащей обоих мальчиков (починки, сделанные при свете огня в поле после стычек) и заменила их более незаметными, которые подходили к дизайну, добавив соответствующие декоративные швы.

Она также вышила столько печатей на подкладке плаща Мадары-сама, сколько смогла, и проверила целостность печатей на плаще Изуны-сама, убрав и заменив те несколько, которые были повреждены. Кита очень постаралась выполнить эту часть, пока Таджима-сама был на встрече с кем-то в центральной приемной главного дома: она не знала, что он сделает, если поймает ее, но она не думала, что он даст ей кредит доверия, хоть она и член клана.

Даже если он ее поймает, Кита не хотела, чтобы ее заставили делать взрывные печати или другие вещи для убийства людей. Она хотела помогать, поддерживать и защищать, а не убивать. Убийство никогда не решало ничьи проблемы, неважно, что думал Изуна-сама. Судя по всему, двенадцатилетний заполучил софистический философский свиток или что-то подобное и изливал свою новоприобретенную веру в циклическую природу судьбы всех, кто живет достаточно долго. Он явно находил успокаивающей идею о том, что все, что он делает, было предопределено даже до того, как он начнет, но Кита не могла терпеть эту ерундовую болтовню. В конце концов, она вежливо попросила не отвлекать ее, что заставило его с топотом выйти из комнаты в поисках своего старшего брата.

Кита не верила даже в судьбу, не говоря уже о «цикле неизбежности». Кита верила, что у каждого человека есть власть над своим будущем и что каждый способен его изменить, к лучшему или к худшему. Она также верила, что не существует такой вещи, как божественное веление, кроме как «будьте добры друг к другу», и что мир по своей сути слишком сложен для человеческого понимания, так что лучшее, что любой человек может сделать, — это найти удовлетворение в настоящем и не делать себя несчастным, гоняясь за невозможным идеалом.

Она не верила в «честь» или «угождение предкам», что наверняка рано или поздно окажется камнем преткновения. Ее предки были мертвы (ну, большая их часть), и у них не было права голоса: их жизни были прожиты и с ними было покончено. Ее жизнь была для нее и, максимум, для ее будущих детей.

Именно ее воспоминания о другом времени и месте заставляли ее втайне закатывать глаза на Изуну-сама, который был почти на два года старше ее. Она знала в самом сердцем, что мир больше и более многогранен, чем то, как его отец воспитал его видеть. Восприятие бесконечных конфликтов с Сенджу как «неизбежных» создавало послушных воинов, которые никогда не сомневаются в нескончаемом параде ран и смерти и, следовательно, не ставят под вопрос стабильность иерархии клана.

Мадара-сама хотя бы видел, что мир будет полезен для клана.

* * *

То, что вся боевая сила клана была нанята одним клиентом, очень отличалось от миссий на несколько человек или на несколько десятков. Кита узнала, что уходили не только воины: множество жен также уходили, чтобы готовить, носить раненых и заботиться о них, а также торговать по пути ради продовольствия. А еще чтобы шпионить, слушать сплетни и пестовать дружбу с влиятельными гражданскими женщинами, которые сами передавали информацию, чтобы поддерживать привилегию дружбы с благородной леди.

Клановое селение было очень пустым, когда половина жителей ушла. Охабари-сама, сестра Таджимы-сама, была самым высокопоставленным человеком из оставшихся, и стража, патрулирующая земли вокруг селения, состояла из подростков, раненых, ремесленников на полставки и людей среднего возраста. После того, как посадка была окончена, Кита обнаружила, что у нее было намного меньше дел, чем обычно, так что она подошла к Хикаку-сама, чтобы попросить его дать ей уроки сюрикенов. Она уже умела защищать себя ножом (папа убедился, чтобы она знает, куда бить), но быть способной бросить что-то с расстояния, а не ждать, пока враг подберется поближе, наверняка было хорошей идеей.

Хикаку согласился на условии, что она перестанет звать его «сама». Дюжина ее двоюродных сестер тоже заинтересовались, что в свою очередь заинтересовало в обучении больше старших мальчиков, и эти уроки стали регулярными. У Киты это никогда не будет отлично получаться (в отличие от ее двоюродных сестер Кувы, Майи и Сато, которые получили дополнительные уроки и которые наверняка потребуют собственные плащи следующей весной), но ей это было не надо. У нее это просто должно было получаться достаточно хорошо, чтобы успеть убежать и поднять тревогу.

Хикаку-кун очень серьезно отнесся к ее обучению, и сам он был очень, очень способным. Кита очень уважала Ниниджи-сама за то, что он позволил Хикаку-куну остаться дома с его беременной матерью и двумя младшими братьями (Хидзири было девять, а Хидаку едва отлучили от груди), а не вытащил его на поля боя, как Таджима-сама сделал со своими сыновьями.

Пока лето постепенно подступало к концу, Кита осознала, что мама снова беременна. У нее родится очередная младшая сестра вскоре после того, как ей исполнится одиннадцать (ну, может быть, это будет мальчик, но, будучи одной из четырех сестер, Кита сомневалась, что это было вероятно), как раз к тому времени, как Нака начнет учить Мидори выполнять домашние обязанности. Татешина уже хорошо осваивалась в роли бабушкиной ученицы (об этом наверняка скоро официально объявят, если это уже не сделали, так как Шине было уже семь и она носила оби), и Яэ уже был достаточно хорош, чтобы папа позволял ему делать больше, чем подготавливать уголь и сортировать железо.

Она не знала, сколько членов клана вернутся домой. Две трети выплат даймё Чая каждый месяц доставлялись в клановое селение в виде соли, железа, шелковой бумаги и обещаний риса, привозимые надменными самураями или тщательно уважительными шиноби из кланов, с которыми у Учих были непрочные альянсы, как кланы Акимичи, Яманака и Нара, Фуума или Хагоромо.

Так как у нее было меньше дел (и благодаря уменьшившемуся риску столкнуться с Сенджу вне селения), Кита уходила в поля дальше, чем обычно, собирая дикую зелень и выкапывая корни, чтобы принести их домой и съесть или посадить в огороде, и она сумела заполучить действительно удивительно большое количество дикого шелка благодаря тому, что принесла домой покрытые гусеницами ветви дуба и держала их в лотках рядом с мамиными шелкопрядами. Ей пришлось самой сделать дополнительные лотки (она смастерила их из конопляной бумаги и сломанных половиц) и регулярно приносить свежие ветви, но результат того стоил: теперь у нее было в четыре раза больше коконов, чем она когда-либо находила.

Мама сказала ей, что она стала достаточно взрослой, чтобы самой решать, хочет ли она выращивать собственных шелкопрядов, так что Кита высушила только три четверти коконов и позволила остальным насекомым вылупиться, установив навес из старых простыней, чтобы ночью в нем летали бабочки, где также были ветви, на которые они могли откладывать яйца. Она внимательно следила, чтобы все вылупившиеся коконы были маленькими (большой кокон мог быть знаком того, что у гусеницы были паразиты), чтобы все ее бабочки вылупились и чтобы сами коконы были хорошо сделаны. Весь шелк будет зелено-золотистым, но Ките нравился этот цвет. Он был симпатичным.

Этой осенью бабушка пообещала, что научит ее прясть свой собственный шелк (так как он был ее и она не будет тратить мамины коконы, пытаясь научиться), и она достаточно смягчилась, чтобы проинформировать Киту, что шелк от сброшенных коконов, из которых вылезли яйцекладущие бабочки, был также ценным, несмотря на то, что из него нельзя было сделать ткань такого же высокого качества. Такой шелк купят монахи, потому что гусеницы не умерли, чтобы его произвести, так что это будет новый рынок, которым сможет воспользоваться клан.

Желая сохранить дух этого рынка, Кита стала выпускать бабочек из окна чердака после того, как они переставали откладывать яйца. Может, они также отложат яйца на улице и посетят цветы в саду, но даже если нет, летучим мышам будет приятно их съесть.

Она уже размотала шелк с коконов, которые были достаточно высокого качества, чтобы это позволить, так что даже если у нее не получится хорошо спрясть шелк, у нее все равно останутся нити.

* * *

Ниниджи-сама не вернулся домой — Нака-сама была так расстроена его смертью (прямо в конце боев, так поздно, что они даже принесли домой его тело, а не просто его пепел), что ее схватки начались раньше.

Все закончилось тем, что на погребальном костре было два тела. Охабари-сама взяла на себя воспитание Хикаку, Хидзири и Хидаки, и Хикаку был вынужден дать имя своей крохотной недоношенной сестре, которую Тсуги-сан (старшая сестра Наки-сама) кормила вместе с собственным сыном. Он назвал ее Бентен. Кита сшила в подарок лоскутное одеяло из разноцветных хлопковых кусочков и спрятала столько печатей, стимулирующих иммунитет, сколько, как она думала, сойдет ей с рук.

Декабрьский снег накрыл округу, и Кита была завалена починкой плащей живых и распарыванием тех плащей, чьи владельцы были мертвы, чтобы ткань могла быть использована для других целей. Ночной холод оставался в кусачих морозных утрах и везде была постоянная слякоть, пока она училась прясть свой собственный шелк.

Прясть шелк было как сложнее, так и проще, чем коноплю. Он был прочнее и сильнее растягивался, но волокна были намного более тонкими и гладкими, а также менее ровными по длине, из-за чего справляться с ними было сложнее. Ну, по крайней мере, таким был ее дикий шелк не очень высокого качества. Она немного жульничала с чакрой, чтобы помогать сохранять толщину нитей одинаковой, что давало дополнительное преимущество в виде того, что обеспечивало ей возможность позже вышить ими печати.

Она оставила разорванные коконы напоследок, так как те волокна будут еще короче и потребуют намного больше внимания. В конце концов, их для нее спряла бабушка (пока Кита взамен спряла больше конопли) и показала ей, как полученные нити были толще и менее ровными, но в этом случае это считалось доказательством качества и показателем аутентичности. Это действительно хорошо выглядело в этом оттенке зеленого.

К большому удивлению многих малышка Бентен-чан пережила зиму. Весной не было войны, что с одной стороны было облегчением, но с другой — напряжением: как ее клан был дома и зависел от приходящих миссий, служащих источником дохода, так и Сенджу. Они запасли достаточно вещей первой необходимости, но у них было мало оружия и железа, и им надо было купить лак и кожу, чтобы заменить и починить пластины доспехов. Кита подслушала, как ее родители и бабушка обсуждали, продавать ли просто ее нити от коконов или сначала наткать рулоны ткани: было недостаточно «мирного шелка», чтобы оправдать ткачество из него, если это не будет шаль или оби, но бабушка расценила, что другие три четверти будут достаточными на два целых кимоно, одно из шелка-сырца, а другое из шелковой пряжи. Также было достаточно маминого шелка, что прядение шелка на кимоно и его покраска будет стоящим вложением вместо ее обычной практики прядения одиночных рулонов, а потом покраски их в разные цвета вместе с мотками ниток, чтобы у нее не закончились материалы для создания композиций для композиций рисунков на плащах.

Война подразумевает грабеж, и несколько воинов принесли домой различные поврежденные кимоно как из шелка, так и из хлопка: некоторые из них поменяли у папы на проволоку или у мамы на скидки на новые плащи для растущих сыновей и племянников. Было маловероятно, что у мамы закончатся запасы, пусть даже и для Мадары, и для Изуны в этом году были нужны плащи большего размера и Таджима-сама решил, что ему тоже требуется новый плащ.

Папа сказал, что деньги от кимоно из Китиного шелка-сырца будут отложены для ее приданого. Так как Кита еще даже не задумывалась о женитьбе (ей было одиннадцать), ей было от этого немного некомфортно. Было облегчением притвориться, что она ничего не слышала и следующим утром благодарно принять бабушкино «предложение», чтобы Кита позволила ей спрясть весь ее дикий шелк в узорчатое кимоно, которое они смогут продать.

Вся суть создания шелка была в том, чтобы у семьи было больше денег, так что Кита была счастлива, что это помогало. Мама уже должна была родить со дня на день, так что знание того, что будет дополнительный доход, чтобы все были сыты, было огромным облегчением.

Было очень вероятно, что в этом году мама также начнет учить ее рисовать по шелку (она уже знала, как рисовать по хлопку, так как это было то, как украшали подкладку плащей нижестоящих воинов), и Кита с нетерпением ждала этого.

* * *

Была весна, и у Киты родился младший брат. Брат. Мама была на седьмом небе от счастья от малыша Дзонена, но Кита в основном чувствовала усталость. Теперь в доме было трое взрослых и пятеро детей, и места для них всех действительно не хватало. Может, ее младшие сестры этого не замечали, так как выросли с таким порядком вещей, но Кита помнила, когда была только она, ее родители и бабушка (ну, и Шина некоторую часть этого времени), и она скучала по тишине. Она очень скучала по тишине.

То, что было достаточно тепло, чтобы сидеть и работать на энгаве, помогало, даже со всеми дождями. В основном ветер дул с другой стороны дома, так что пол оставался сухим и она могла шить новый плащ для четырнадцатилетнего Мадары (который окончательно вырос из своего старого) подальше от шума и бардака. Татешина училась у бабушки, так что могла спрятаться в ее комнате и смотреть, как она прядет дикий шелк со сложными узорами из силуэтов журавлей, но Нака была громкой и бодрой, и Мидори была такой же, так что трехлетняя была счастлива бегать за своей ближайшей по возрасту старшей сестрой и учиться тому, как присматривать за перепелками и подметать полы.

Изуна не получал новый плащ, несмотря на то, что тоже вырос из своего старого: он наденет старый плащ Мадары, как только Кита немного над ним поработает. Она бы отпорола рисунок с Рюдзином, который пришила два года назад, для подкладки нового плаща Мадары, но Изуна закатил истерику и настаивал на том, чтобы оставить его себе, и Таджима-сама дополнительно заплатил, чтобы было так, как он хочет, так что Кита пришила подкладку его старого плаща на прочный холщовый индиговый холст, чтобы ее можно было демонстрировать, и громкий тринадцатилетний уже унес его, чтобы повесить в своей комнате.

Кита соврала бы, если бы не призналась, что была немного польщена.

Старый плащ Мадары с Зайцем из Инабы надо было немного подправить, и она, скорее всего, полностью заменит внешний слой и второй слой подкладки (так много заплаток поверх прожженных мест и наскоро зашитых разрывов), но слой с рисунками был не тронут, и именно это было важно. Теперь, когда Кита знала больше о сложностях кампаний (все жаловались, что их одежда пахла плесенью после слишком большого количества дождей, и ни один плащ не остался неповрежденным из-за людей, использовавших от отчаяния низкоуровневые огненные техники), она собиралась добавить свои медицинские дезинфицирующие печати, что наверняка неплохо сработает против неприятных запахов и нежелательной флоры.

Хикаку, скорее всего, тоже захочет плащ, раз сейчас он был главой семьи с двумя младшими братьями и младшей сестрой, которых надо было обеспечивать. То, что ему было только двенадцать, ничего не означало, раз его отец был мертв — Таджима будет рассматривать его как достаточно взрослого.

Новый плащ Мадары будет взрослого размера, хотя не будет так выглядеть: сам Мадара еще не совсем вырос, так что его плащ будет подшит по подолу и швам. Однако было ничтожно маловероятно, что он вырастет из него, учитывая то, что она взяла мерки Таджимы-сама для длины. Таджима-сама уже заранее заплатил за плащ взрослого размера, включая дополнительное золото и серебро, из которого папа и Яэ сделают проволоку, чтобы она сделала из нее нити. Только лучшее для наследника клана, особенно учитывая то, что Мадара, скорее всего, будет носить этот плащ до тех пор, пока он не развалится на куски или сам Мадара в нем не умрет.

Тем больше причин, чтобы усилить плащ. Ему наверняка понадобятся еще и нижние рубашки: ей надо будет предложить их сделать, «чтобы убедиться, что все правильного размера» и незаметно нашить больше печатей в швы.

* * *

Когда наступило лето, Кита обнаружила, что стала слишком высокой для своей юкаты: она вообще этого не замечала. Бабушка поджала губы и оглядела Киту с ног до головы, заставив ее осознать, что ее икры были видны под подолом нагадзюбана и ее запястья также торчали из рукавов. Внезапно она почувствовала себя неопрятной.

— Ты, — угрожающе сказала бабушка, — будешь высокой. Я уже могу это сказать. Минами, достань одно из своих запасных кимоно из кладовки, пока я спрошу Тсую о юкате.

Муж тетушки Тсую дядя Сефури был шиноби, и он покупал ей новую юкату примерно каждый год, потому что он мог. Летом она носила их поочередно, чтобы покрасоваться во всех и не носить какую-то одну чаще других. Ките, скорее всего, достанется ее самая старая или простая, но это было не особо важно, когда у нее будет ее первая взрослая юката! И настоящее взрослое кимоно! Она будет одеваться как взрослая!

Бабушка вернулась с неожиданно по-новому выглядящей юкатой с рисунком из больших водяных ирисов.

— Тсую думает, что она будет хорошо на тебе смотреться, раз ты будешь высокой и с фигурой настоящей Учихи. А теперь снимай одежду и дай мне посмотреть, насколько сильно ее надо подшить.

Подразумевалось, что тетушка Тсую пошла в мать гражданского отца бабушки, который, судя по всему, был низким и коренастым. Бабушка не была очень высокой, но она также не было очень широкой: мама была выше, но также чуть более коренастой. Если бабушка думала, что у Киты будет «фигура настоящей Учихи», это значило, что она наверняка будет высокой и худощавой. Высокой, как мама, но худощавой, как бабушка.

После того, как Кита некоторое время постояла ровно для примерки юкаты, она была вынуждена разрешить бабушка надеть на нее мамину одежду (простое нижнее белье и очень симпатичное коричневое кимоно с бело-бежевым узором конопляных листьев и с белыми вставками), чтобы она могла решить, насколько сильно ее надо было подвернуть. Кита не будет вовлечена в это решение, так что, как только бабушка была удовлетворена, она переоделась обратно в свежеподшитую юкату и направилась на улицу: ее бабочкам было нужно больше дубовых листьев для еды и маме были нужны листья шелковицы.

После успешно проданного папой кимоно, которое бабушка сделала из ее шелка, Кита хотела продолжать. Скорее всего, она никогда не будет такой же хорошей ткачихой, какой, кажется, станет Татешина, но она наверняка сможет сделать простой узор бисямон-кикко, если хорошо постарается. Она хотела уметь прясть из своего собственного шелка что-то большее, чем просто отрезы ткани. Да, простое кимоно можно прекрасно разрисовать или сделать вышивку (и она помогала маме украсить одно кустами клевера и яркими колокольчиками на нежном, почти туманном сине-зеленом фоне), но Кита никогда не сможет носить окрашенное кимоно. Она не была достаточно важной, чтобы наносить такие официальные визиты вежливости, для которых требовались раскрашенные томэсодэ или цукэсагэ.

Однако простое шелковое кимоно с незаметным узором могло быть эквивалентом либо очень дорогого комона или иромудзи, которые можно было носить регулярно. Когда ей будет двадцать, она наденет старое и очень красивое фурисодэ ее рода на совершеннолетие, и когда она выйдет замуж, она унаследует черное томэсодэ от рода своего мужа (как минимум, ей отдадут кимоно бабушки, так как мама была ее старшей дочерью, а Кита — старшей дочерью мамы), но она втайне хотела новое кимоно, которое она могла бы выбрать сама. То, которое будет отражать ее собственные вкусы, а не ее близких или дальних родственников.

Скорее всего, этого не случится до тех пор, пока она полностью не вырастет или, может быть, даже не женится, но это было приятной мечтой. В основном из-за того, что это было тем, что она наверняка сможет достичь с предусмотрительностью и усердием, так как это не зависело ни от кого другого.

* * *

Это был бедный год в плане работы шиноби, что означало больше давления и позерства со стороны Сенджу и множество ран при патрулировании границ земель Учиха: дядя Сефури провел несколько недель со сломанными ребрами. Это означало высокий спрос на бинты, но также потребность стирать все использованные бинты, чтобы их можно было снова использовать. Киту назначили помогать с замачиванием в холодной воде, чтобы убрать пятна, а потом кипячением, чтобы хорошо очистить любые загрязнения, и складыванием, после того как бинты высохнут на солнце. Она потратила большую часть своего запаса пропитанных чакрой нитей, чтобы пришить стерилизующие и стимулирующие иммунитет печати на большее количество бинтов: это было на очень благое дело.

С другой стороны, было меньше ран на внешних миссиях, но это было из-за того, что вообще миссий было меньше, что, в свою очередь, означало меньше денег. Таджима-сама вместе со своим внутренним кругом отправился в столицу на месяц и вернулся с разрешением немного расширить сельскохозяйственные угодья Учих, чтобы они могли вырастить больше бобовых и зерновых. Большая часть этого будет соей, за которой поздним летом последует гречка, но также будут выращивать бобы адзуки, скорее всего, зимнюю тыкву и, может, разобьют еще один сад. В следующем году, в любом случае: до зимы осталось время только на то, чтобы свалить деревья и убрать подлесок в подготовке к весеннему посеву.

Вырубка леса, как минимум, предоставила собственные возможности. Кита потратила часть своих драгоценных шелковых денег на доски для нормальных лотков для гусениц и осторожно перенесла туда яйца, которые отложили вылупившиеся бабочки. Так как в этом году она вырастила гусениц из яиц, у нее было их в два раза больше, чем в прошлом, и она была вынуждена много лазать по деревьям ради свежих листьев — она посадила три желудя в горшки в надежде на то, что через пять лет ей, может, не придется лазать по деревьям. Мама просто отрезала ветки со своих шелковиц, и Кита, скорее всего, могла делать то же самое с дубами, если решит, что они должны оставаться низкими. Она могла позже даже отдать голые ветки папе, чтобы он их высушил, а потом сжег до угля.

В два раза больше гусениц означало в два раза больше шелка — она позволила вылупиться только такому же количеству бабочек, как и в прошлом году, иначе следующей весной она будет абсолютно перегружена. Прядение всего низкосортного шелка и разорванных коконов будет ее главным занятием этой зимой, но шелк хотя бы был достаточно ценным (и Татешина с Накой были достаточно взрослыми), что мама сократила список ее обязанностей в свете ее других вкладов в семью. В эти дни ее главной домашней обязанностью была готовка, чем мама воспользовалась, чтобы научить ее тому, как делать все различные блюда, которые подают в разные времена года, и как подготавливать все ингредиенты.

Кита прошла долгий путь от кривых рисовых шариков, сделанных неуклюжими руками трехлетки. Однако перед ней лежал такой же долгий путь: может, у нее уже хорошо получалось делать консервы, но мама ожидала от нее, что она сможет делать тофу и мисо, а это было тяжело. Мама хотя бы также учила ее обо всех видах сладкой бобовой пасты, так что она делала сладости в перерывах между борьбой с соевым творогом.

Просто чтобы подчеркнуть, насколько все было тяжело в этом году, Таджима-сама привел Хикаку к маме вскоре после первых морозов и заявил, что этой весной его племяннику потребуется плащ. Вообще, созданию плаща придется подождать, пока доспехи Хикаку не подгонят ему по размеру (плащ должен был идти поверх них), но предупреждение заранее означало, что мама могла приобрести подходящие материалы и запланировать достойную композицию рисунков. В конце концов, Хикаку был старшим ребенком Ниниджи-сама, а Ниниджи-сама был братом Таджимы-сама.

Мама спросила Киту насчет композиции, потому что знала, что Кита любит создавать новые композиции, а не просто повторять старые, и она придумала несколько. Ниниджи-сама умер в плаще, который мама сделала ему, когда тот женился, в плаще, на котором Сусаноо превращает Кусинаду-химэ обратно в человека после того, как носил ее как гребень в своей прическе, убивая змея Ямато-но-Ороти. На предыдущем плаще Ниниджи-сама, на котором Кита училась составлять композиции из рисунков, был изображен Тсукуёми, убивающий Укэмоти, и это был стандартный клановый дизайн для рода Аматерасу. Младшим сыновьям в роде Аматерасу было позволено носить Тсукуёми, но так как Изуна носил Зайца из Инабы (что было новым дизайном, который создала Кита, и он не был закреплен за каким-то родом), было уместно предложить его Хикаку.

Плащ Мадары был с новым дизайном и, скорее всего, считался работой мастера, так как мама фактически больше не давала ей уроки шитья после того, как она его закончила. Плащ Таджимы-сама был с традиционным дизайном: Сусаноо, рождающий пять богов от ожерелья Аматерасу. Мужчина носил его с тех пор, как стал главой клана, даже до того, как Кита родилась. У него, конечно, был другой плащ (сделанный к его свадьбе), но он был полностью уничтожен во время нападения Сенджу в прошлогоднюю войну, и, кажется, он пока не был заинтересован в том, чтобы его заменить.

Хикаку решил, что хочет такой же плащ, какой был первым у его отца, пожалуйста, так что Кита достала свиток с рисунками и начала разговор о цветах, металлических нитях и ценах, пока мама молча наблюдала поверх чашки чая. Таджима-сама внимательно смотрел за тем, как Хикаку задавал вопросы, выбирал цвета и торговался, и его лицо было равнодушным, но чакра выражала одобрение. Хикаку было только тринадцать, но он, скорее всего, думал о подготовке его к роли одного из главных подчиненных Мадары-сама наравне с Изуной, так что то, что Хикаку демонстрировал свою способность планировать, задавать хорошие вопросы и принимать решения, которые бы учитывали доступные ресурсы, было важным для клана.

Конечно, никого не волновало, что Кита демонстрировала те же способности: она была девочкой и не воином, так что это было менее важно, хоть она и была на год младше Хикаку. Ее выборы влияли только на ее семью, а не на целый клан.

Как только торги закончились, Таджима-сама согласился на цену и организовал, чтобы Ките заранее заплатили треть, чтобы она могла приобрести подходящие материалы и сделать металлическую нить. Таким образом, когда Хикаку подгонят доспехи по размеру, с него смогут немедленно снять мерки и она сможет начать.

Его плащ был не единственным, который ей заказали на эту зиму, но у остальных предполагались отпечатанные рисунки, так что они займут меньше времени, хоть в каком-то плане и потребуют более кропотливой работы. Множество возни с печатными устройствами, рисовым крахмалом и ванночками с краской, что было невесело на холоде, так как все сохло дольше даже на солнце. Скорее всего, все закончится тем, что она будет делать их все вместе ранней весной, проводя каждый час за работой.

Однако это того стоило, видеть как клановые шиноби ходили по округе в плащах, которые она сделала, с печатями, спрятанными на подкладке, чтобы помочь защитить их от вреда. Мама поможет, однако она намного больше времени проводила с маленьким Дзоненом, чем, как помнила Кита, с любой другой ее сестрой, когда они были малышами.

Хотя бы в этом году Татешина взяла на себя прядение и ткачество большей части конопли, так что Ките приходилось делать только столько, сколько ей надо было для собственной починки вещей и для печатей.

* * *

Пришла весна, но не теплая погода: морозы остались на недели дольше, чем обычно, дожди пришли на два месяца раньше и часто шли со снегом, все мерзли и мокли, и везде была грязь. Чихание и кашель стали распространенными звуками, и у Юмиори-оба осталось так мало лекарств для горла, что воины, патрулирующие границы земель Учих, выкапывали дикую лакрицу, где могли ее найти, чтобы принести ее аптекарю домой.

Кита не страдала от чего-то более серьезного, чем легкая лихорадка на два дня и першение в горле. Ее младшим сестрам и брату также повезло, как и ее отцу, но мама и бабушка кашляли и хрипели несколько недель. Вооруженная неоспоримым доказательством того, что ее стимулирующие иммунитет печати были чрезвычайно эффективны, Кита предложила помочь Юмиори-оба ухаживать за прикованными к постели соклановцами, и ее мгновенно утащили. Беря свое шитье с собой, она готовила чай и мисо-суп для температурящих детей и поддерживала истощенных клановых женщин, сидя у их постелей, чтобы различные тетушки в различно плохом состоянии здоровья могли выполнять все необходимые дела, чтобы держать дом на плаву.

В перерывах между ее собственной работой, состоящей из прошивания плащей с принтами и завершения подкладки плаща Хикаку с композициями рисунков, она помогала стирать косодэ и нижнее белье и вышивала свои печати в форме шарингана под воротниками и на нижних юбках, чтобы ускорить выздоровление соклановцев. Кита понятия не имела, насколько сильно это реально помогало, но пока никто не умер. Потом одним утром ее послали сидеть в доме Охабари-сан: Хидзири, Хидака и Бентен все болели вместе с их тетей, а Хикаку отправили в патруль, и он носил взятый в долг плащ, чтобы заменить очередного больного воина. Кита была здорова (качество, которое прямо сейчас у клана было в дефиците), дети ее знали, и ее текущий основной проект был для Хикаку, так что маловероятно, что он будет жаловаться, если она закончит его чуть позже из-за того, что поставила в приоритет здоровье его братьев и сестры.

Кита прекрасно понимала, почему Юмиори-оба выбрала ее. Однако это слегка нервировало, потому что дом Охабари-сан был одним из самых роскошных в клане (ну, раньше это был дом Ниниджи-сама, но сейчас Охабари-сан была единственным живущим в нем взрослым) и все в доме было намного более высокого качества, чем то, к чему привыкла Кита, от тарелок до простыней. Бабушка рассказывала, что у главных семей самых видных родов клана были хлопковые простыни, но до этого момента она не полностью осознавала весь подтекст. Представьте возможность просто купить все свои простыни! И весь материал для нижних рубашек растущих детей! Единственное хлопковое косодэ, которое было у Киты, досталось ей от тетушки Тсую вместе с юкатой!

Это создавало проблему: у Киты не было хлопковых нитей, пропитанных чакрой. Ну, достаточно хороших, чтобы штопать нижние рубашки — ее нити для прошивки плащей были из хлопка, но они были крепкими, сделанными из множества тонких нитей, сплетенных вместе. В конце концов, она предложила заняться стиркой, что открыло место в доме с бобинами ниток, которые использовались для сборки кимоно, и она была вынуждена отложить все до следующего утра, пока моток ниток с бобины лежал на наскоро созданной печати, предназначенной для того, чтобы «влить» ее чакру в хлопок без его повреждения.

Патруль Домашней Стражи, как тот, где заменял Хикаку, не просто маршировал по периметру клановых земель: каждый патруль был отнесен к конкретной области, где были спрятанные укрытия с припасами и постелями, и воины могли оставаться в этой области несколько недель подряд, поддерживая контакт с патрулями по обеим сторонам несколько раз в день. Следовательно, Кита будет нянчиться с младшими ее своего рода друга (и пытаться присматривать за Охабари-сан, которая отказывалась оставаться в кровати, несмотря на температуру) достаточно долгое время. Хидзири не потребовалось много времени, чтобы начать жаловаться на мисо-суп, несмотря на весь имбирь, который в него добавляла Кита, чтобы их головы оставались ясными. Не помогало и то, что он был не больше, чем на год, младше ее. Он колебался между тем, что был раздражительным из-за того, что девочка была назначена ответственной за него, и тем, что хотел маму.

Нака-сама была мертва уже больше года.

Кита пела песни, поила детей и сумела быстро вытащить Хидаку на край энгавы как вовремя, чтобы его вырвало на землю, а не на футон. Она говорила о почти законченной композиции рисунков, которую делала для плаща их брата, рассказывала им историю об Укэмоти и Тсукуёми (оба мальчика посчитали идею того, что богиня изрыгала еду, отвратительной, но одновременно очень смешной) и сидела на энгаве, пока они дремали в середине дня, а Бентен была привязана к ее спине и сопела, пока Кита вышивала печать за печатью в воротники: белое на белом в тусклом свете пасмурного неба требовало намного большей концентрации, чем композиции рисунков — там ей уже оставались только металлические акценты, и их было легко видеть даже поздно вечером.

Отложив в сторону последнюю детскую нижнюю рубашку, Кита повела плечами и размяла шею — а потом чуть не подскочила от испуга.

Таджима-сама стоял на дальнем краю энгавы, где она заворачивала за угол вокруг дома. Он был неподвижным, и его чакра была приглушена, но его глаза были красными от шарингана, и в них лениво кружились томоэ, пока он за ней наблюдал.

— Значит, это ты таинственный дух клана, создающий печати, — задумчиво сказал он, делая шаг ближе. — Девочка Тоётама. Сколько тебе лет?

Кита не была удивлена, что Таджима-сама знал ее только по роду. Она не была достаточно значимой для управления клана и его защиты, чтобы он посчитал ее имя важным.

— Мой двенадцатый день рождения был в декабре, Таджима-сама, — пробормотала она, не осмеливаясь встать, но чуть наклонив голову, чтобы можно было следить за его руками.

К ее спине была привязана его племянница. Скорее всего, он ей не навредит.

Он кивнул, и его чакра запульсировала внезапным всплеском удовлетворения:

— Я поговорю с твоими родителями.

Он развернулся и снова ушел за угол здания, оставив Киту позади с трясущимися после выброса адреналина руками, пока она с трудом пыталась дышать ровно. Что теперь с ней будет?

Мадара был одним из, может, сорока людей во всем клане, которые по сути практически не болели, так что он организовывал маршруты для патрулей и обеспечивал то, чтобы все, назначенные в патрули, были достаточно здоровы, чтобы их закончить. Погода была отвратительной для всех, так что Сенджу оставались в своих границах, как и Учиха, и то малое количество миссий, которое поступило в клан, в основном было связано со спасением людей и скота от наводнений. До того, как начали приходить миссии, Мадара не осознавал, что хождение по воде было навыком, который можно было применять в гражданских целях и за который покупатели были готовы платить. Это было чем-то, на что, он был уверен, его отец обратит внимание, если тот уже этого не сделал (легкие миссии означали легкие деньги), несмотря на то, что погода, которая приносила такие миссии, создавала самые разнообразные проблемы.

Погода была действительно абсолютно ужасной. Если все так и продолжится, это повлияет на посев риса, так как саженцы риса смоет, что, в свою очередь, будет означать, что в следующем году клан наверняка снова наймут для торговой войны, которая будет возмездием за неизбежный подъем цен наступающей осенью и за сокращение продукции. Мадара уже не горел желанием это увидеть: они все еще не пополнили силу Внешней Стражи от прокси-войны между Страной Чая и Страной Огня в предыдущем году. Правда, Сенджу наверняка тоже еще не восстановились, но это не делало вещи лучше. Это не ставило Учих в лучшее положение в целом.

Это просто означало, что Сенджу были в таком же отчаянном положении, как и его клан, так что с такой же вероятностью ухватятся за предложенные деньги, несмотря на прогнозируемые потери. А если будет больше денег…

Кто-то постучал по сёдзи, отделяющей комнату документов от официальной приемной главного дома клана, а потом она открылась:

— Мадара, отец созвал собрание — тебе надо сделать чай.

Мадара осторожно свернул свитки с подробным изложением последних финансовых операций клана и засунул их на их соответствующие места на полках:

— Ты поставил чайник на огонь?

Изуна фыркнул:

— Конечно, поставил! И я достал хороший чай: не матча (это просто внутриклановая встреча с несколькими старейшинами самых видных родов), но тебе надо будет его заварить и подать, раз меня не пригласили.

Мадаре также надо будет соответствующе одеться для такой встречи: его отец всегда на этом настаивал, так как формальность рождает соответствующее уважение.

— Последи за чайником, пока я переодеваюсь.

Его младший брат крикнул «причешись!» ему вслед, пока он быстро шел в их спальню, чтобы снять доспехи, штаны и найти свои хакама. Его обычный плащ был универсальной одеждой, так что он мог носить его в помещении поверх формальной одежды. Было определенно достаточно холодно, чтобы все остальные тоже носили свои плащи, в том числе и его отец.

* * *

Это было очень маленькое собрание, вероятно, потому, что большая часть людей, которые должны были быть здесь, слишком сильно болела, чтобы покинуть свои дома. Тут был двоюродный дедушка Морея, единственный живой старейшина рода Аматерасу, двоюродная бабушка Тамаёри, представляющая род Ятагарасу, Касима из рода Райден и Акаиси, правая рука его отца, чей род вообще не был известен.

Конечно, сам отец Мадары присутствовал как глава Внешней Стражи, но обычно на таких встречах было по два человека от главной семьи каждого задокументированного рода клана и пара старейшин, представляющих членов клана без известного рода. Сейчас присутствовало только три рода из восьми, по единственному представителю от каждого — даже и близко не четверть совета и определенно недостаточно людей, чтобы принимать какие-то значимые для всего клана решения.

Мадара наливал чай и молчал. Он позже задаст вопросы, которые у него все еще останутся к концу встречи, и сделает это наедине.

— В чем дело, Таджима-сама? — проворчал старейшина Морея после того, как выпил свой чай, влажно кашляя в платок.

Отец улыбнулся.

— Я нашел таинственного духа клана, создающего печати, — беспечно сказал он, судя по всему, наслаждаясь своей победой. Недолгая, но бурная реакции от старейшин была ожидаема: неизвестные печати появлялись почти уже три года и никогда не было никаких зацепок, вот почему это дело до этого момента было совершенно секретным. То, что отец нашел виновника, было доказательством его пригодности к лидерству, и это заставит отступить тех старейшин, которые пользовались этой ситуацией с неизвестным фуиндзюцу, чтобы ставить его власть под сомнение.

— И кто это? — раздраженно потребовал ответа старейшина Касима. — Чей-то муж, которого мы считали гражданским? Один из учеников Санносавы, играющий с неподконтрольными ему силами?

— Дочь Минами, новая портниха по плащам из рода Тоётама, — самодовольно ответил отец. — Я поймал ее за вышиванием печатей на нижних рубашках моих племянников.

Мадара чуть не уронил свой чай. Он знал, о ком говорит его отец: эта девочка сделала его плащ и в этом году делала один для Хикаку. Ее звали… он не мог вспомнить ее имя. Отец никогда его не произносил, и она сама никогда не представлялась. Однако он знал, как она выглядит, мог представить ее с рабочим фартуком поверх красного кимоно, с косой, спускающейся вниз по спине, и он был уверен, что она младше Изуны!

— Внучка Фусими, малышка Кита? — сказала старейшина Тамаёри в шокированной тишине. — Таджима, ей двенадцать. Ты говоришь, нас всех перехитрил ребенок?

— Я поговорил с ее родителями и осмотрел их дом, — твердо сказал глава Внешней Стражи. — Среди улик есть множество печатей на одежде их детей, совпадающих с вытканными на бинтах, которые мы брали в кампанию, и ее шаблоны для вышивки созданы той же рукой, что и печати, нарисованные под каждой крышей дома в селении. Есть печати под их очагом, печати под краями их деревянного пола и множество, множество печатей, вышитых на подкладке плащей, сваленных в ее рабочей корзине. Икома заверил меня, что его дочь никогда не покидала земли клана, никогда не встречала никого не из клана, и признался, что знает о ее ловкости и точности в использовании чакры, несмотря на ее заурядные резервы.

Мадара был неохотно впечатлен. Как девочкой, что так долго все это прятала, так и отцом, что признался, что они потратили три года бегая в поисках гражданской девочки, которая делает одежду и наверняка даже не осознавала, что они ее ищут. Он сделал глоток чая, чтобы скрыть свое веселье от выражений лиц старейшин.

— Я договорился с ее родителями и организовал ее помолвку с моим старшим сыном, — продолжил отец — Мадара чуть не подавился. — Она немедленно переедет к моей сестре, которая научит ее тому, что необходимо знать будущей главе Домашней Стражи и жене человека такого высокого положения, как у моего сына. Свадьба состоится после ее совершеннолетия.

Мадара провел в уме несколько отчаянных вычислений, определил, что у него было восемь лет, чтобы получше узнать свою невесту, прежде чем от него будут ожидать, что он на ней женится, и издал тихий звук облегчения.

— Стандартные условия были оговорены, — продолжил его отец, что говорило о том, что если он или она (Кита, старейшина Тамаёри сказала, что ее зовут Кита) отчаянно влюбится в кого-то другого, контракт будет расторгнут с соответствующей компенсацией, которую заплатит сторона, расторгающая контракт, — и с обеспечением потребностей ее семьи она будет в лучшем положении, чтобы обеспечивать весь клан.

Другими словами, его отец начал немедленно действовать, чтобы получить контроль над неожиданным клановым специалистом по печатям, преуспел и теперь имел доступ к печатям, который зависел от личной преданности людей ему, а не способности позволить ее услуги или упрашивания ее, чтобы она помогла. Это было грубым и нисколько не изощренным способом, чтобы расширить и утвердить свою власть и влияние после того, как последние несколько лет старейшины использовали это фиаско, чтобы подрывать его авторитет. Однако Мадара не был уверен, что бы сделал, если бы был на месте отца. Вероятно, заранее предупредил бы своего гипотетического сына, чтобы тот от такой новости не подавился чаем на глазах у всех.

— Как ее пропустили? — требовательно спросил старейшина Морея, снова закашлявшись. — Я знаю, мы говорили как с Санносавой, так и с Кумами. Если у Киты такая твердая рука и быстрый ум, чтобы начать заниматься печатями, ее должны были упомянуть, когда мы в первый раз все расследовали!

Кумами-сан и Санносава-сенсей учили клановых детей читать и писать, Кумами-сан — девочек, а Санносава-сенсей — мальчиков.

— Дома Кита предпочитает писать левой рукой — Кумами этого не разрешает в своем классе.

Мадара скривился: он не был единственным. У шиноби-левши было преимущество сюрприза над врагом, так что что плохого было в использовании левой руки и для письма? Это явно было чем-то, что требует рассмотрения, так как без предрассудков Кумами-сан эта загадка была бы решена намного раньше.

— Помолвка твоего сына — это семейное дело и не зависит от одобрения всего клана, — угрюмо сказал Касима, поставив на стол свою пустую чашку чая. — Мои поздравления с наиболее выгодным альянсом, Таджима-сама, Мадара-кун.

— Спасибо, старейшина, — выдавил Мадара, вежливо склонив голову. Вскоре после этого встреча быстро закончилась, к его большому облегчению: он не ожидал помолвки, особенно не с девочкой на три года его младше.

Он никогда не разговаривал с Китой-сан, но ему определенно надо будет попытаться. Его отец приложил множество усилий, чтобы устроить эту помолвку, и если он с ней не поладит, тогда все наверняка будет организовано, чтобы она вышла замуж за Изуну вместо него. Отец не захочет, чтобы она оказалась вне контроля их членов семьи. На его примерке плаща она казалось вежливой и милой, и он слышал, что ее мама говорила его отцу, что дизайн оригинальный, что означало, что ни у кого за всю историю клана не было подобного плаща.

Оставив своего отца, Мадара рванул обратно в свою комнату, чтобы снять свой плащ и еще раз взглянуть на композицию рисунков на подкладке. Отец всего говорил, что можно многое сказать о человеке по его или ее достижениям.

Изуна, конечно, ждал его в коридоре и определенно подслушивал:

— Ты женишься, Мадара?!

— Пока нет! — прошипел он, быстро шагая в свою спальню. Изуна закрыл за ними сёдзи и смотрел, как Мадара снимал свой плащ, выворачивая рукава наизнанку.

На пояснице Изанаги стоял на коленях, умывая лицо в реке, а его одежда и украшения были разбросаны за его спиной на нижней трети плаща спереди и справа от него. Из потоков воды, текущих из его глаз и носа, возникали Аматерасу, Тсукуёми и Сусаноо: Аматерасу на середине спины, Сусаноо на правом боку, а Тсукуёми на левом. Край реки проходил диагонально от воротника по спине налево, а потом вниз по левому рукаву, и над ним блестели луна и звезды. Правый рукав был полон клубящихся туч с маленькими вспышками молний.

Если он полностью вывернет плащ наизнанку, солнце и луна будут поверх плечей, а голова Сусаноо окажется поверх сердца.

Плащ был прекрасным. Мадара уже полюбовался им (несколько раз, если быть честным), но сейчас он думал о том, какой человек мог это представить, а потом суметь достаточно хорошо нарисовать это на бумаге, чтобы это считалось искусством. Иметь терпение пришить рисунки такими крохотными стежками. У Киты даже не было шарингана (отец бы об этом сказал), и она это сделала? Все эти усилия и внимание к чему-то, что он регулярно пачкал в грязи, крови и кто знает в чем еще? Сколько уже раз он чуть не поджег манжеты своих рукавов?

Ему нужно было лучше заботиться о своем плаще.

— На ком ты женишься?!

Его брат был упорным.

— Этого не произойдет еще восемь лет, Изуна, нам обоим надо сначала стать достаточно взрослыми. И это девочка, которая сделала наши плащи. Отец обнаружил, что она рисовала печати по всему селению.

Изуна прожег его взглядом:

— Серьезно? У нее даже нет шарингана! Кто вообще будет учить гражданскую девочку печатям?

— Она самоучка.

Изуна моргнул, и все его поведение мгновенно изменилось.

— О, значит, она гений? Что, это правда! — запротестовал он, взглянув на ошарашенное выражение лица Мадары. — Отец несколько лет пытался выяснить, кто за этим стоит. Кита-чан младше меня, должно быть, ей было восемь или вроде того, когда она начала! Даже твой драгоценный Хаширама не настолько хорош!

— Хаширама ничего не мой! — подождите секунду. — Изуна, откуда ты знаешь ее имя?

Его младший брат фыркнул.

— Она была другом Яхико, — коротко сказал он, — и Хикаку ее знает. Она была там, когда Току-чан умерла, и закричала достаточно громко, чтобы отец и дядя вовремя прибежали, чтобы спасти Хидзири, когда к нам вторглись Сенджу.

Мадара не осознавал, что Ките было столько же лет, сколько сейчас было бы Яхико. От этого было больно: в его воспоминаниях (воспоминаниях, которые не были шаринганно-четкими, так что он был обречен полностью их потерять) Яхико было семь, и ему останется семь навсегда.

— Она спасла Хидзири?

Изуна кивнул:

— Хикаку говорит, что она также дала ему то одеяло с Ятагарасу для Бентен, когда все остальные ожидали, что она умрет. Эй, думаешь, она сделала печати на одеяле? Охабари-оба была очень удивлена, что Бентен пережила ту зиму.

Мадаре нравилась идея, что девочка подарила печати недоношенному младенцу-сироте, чтобы помочь ему выжить, и не сказала об этом ни слова. Это говорило о том, что Кита на самом деле заботилась о клане, а не просто о своем положении в нем или о том, чтобы им признавались ее усилия. Это ставило ее выше довольно большого количества его родственников.

— Нам надо будет ее спросить. Отец сказал, что она переезжает в дом Охабари-оба.

Она хотя бы была достаточно маленькой, чтобы не вести себя странно насчет всей этой ситуации с помолвкой. Он на это надеялся.

— Сегодня?

— Скорее всего, не сегодня, — признал Мадара, — и не завтра. Все все еще болеют.

— Кита-чан не болеет, — проницательно отметил Изуна. — И мы не болеем. Думаешь, она вышила печати и на нашей одежде? Она сделала твои нижние рубашки, не так ли? И я один раз видел, как она чинила вещи отца.

Это было еще кое-чем, что ему надо было проверить прямо сейчас. Печати было сложно распознать, потому что у них не было внешней чакры, но шаринган открывал самые крохотные детали, и сейчас Мадара знал, что печати Киты были вышиты, так что понимал, что искать.

— Давай выясним.

* * *

Ките было двенадцать. Кита не хотела переезжать от родителей.

Кита понимала, что в этом вопросе у нее не было выбора.

Кита старалась казаться храброй для своих младших сестер, которые все были невероятно взволнованы тем, что она оказалась помолвлена с Мадарой-сама, как девочки в ее сказках, которые усердно работали, делали добрые дела, и их замечали правители. Бабушка знающе за ней наблюдала, погладила ее по рукам и пообещала навещать осенью, чтобы помочь ей с ее шелком. Папа обнял ее и рассказал, как Таджима-сама дал им целое дополнительное поле, что означало, что мама могла снова расширить огород и, возможно, посадить несколько новых шелковиц, чтобы, когда Татешина подрастет, она могла прясть как коноплю, так и шелк. Тетушка Тсую также сможет делать больше бумаги, так как мама планировала посадить больше конопли, и бумага была полезна клану и хорошо продавалась. Может, они даже купят саженцы бумажной шелковицы, чтобы клан мог начать делать свою собственную васи.

Мама отвела Киту в свою с папой комнату, открыла гардероб и показала ей свои кимоно. Там было сосново-зеленое с волнистым золотистым принтом бамбука, которое мама часто носила, и бледно-голубое с крупным принтом белой сакуры, которое мама носила только весной. Потом тут было кимоно, которое Кита не видела, чтобы мама надевала: оно было светлым, ярко-зеленым, как молодые побеги, украшенное рисунком деликатно кружащих пурпурных цветов глицинии и темно-зеленых листьев, изгибающихся поперек тела и вверх по спине, с дополнительными более мелкими веточками, идущими по рукавам, и все это плавно вилось и перетекало из одного в другое, как будто развеваемое ветром.

— Мама, оно прекрасно!

— Это кимоно принадлежало матери бабушки, она занимала более высокое положение в нашем роду, чем мы, — объяснила мама. — Дедушка (мой дедушка) купил его, когда за ней ухаживал.

Она осторожно его подняла, показав Ките персиково-розовый нагадзюбан, который к нему шел, чей мягкий шелк был с принтом стайки ярко-синих бабочек, и нижнюю рубашку и юбку голубого цвета с пурпурным оттенком.

Следующее кимоно было знакомым и очевидно сделанным бабушкой: оно было соткано из темно- и бледно-розового с великолепным и очень сложным узором, совмещающим облака, бурлящую воду и стебли ломоноса.

— Я носила его постоянно после того, как вышла замуж, и вплоть до твоего рождения. Я перестала его надевать, потому что не хотела, чтобы оно оказалось испорченным, так что сейчас оно только для фестивалей.

Мама носила его только несколько раз в год, но она всегда выглядела в нем прекрасно.

— Ты будешь носить его каждый день, как только Дзонен подрастет?

— Возможно, — мама убрала это кимоно и достала другое. Оно было светло-фиолетовым, цвета ириса, с подробным, но изящным узором цветов сливы и птиц. — Бабушка сделала и это.

— Оно очень симпатичное.

Это было так. Немногие носили фиолетовый. Фиолетовый было очень сложно покрасить единообразно, так как этого цвета обычно добивались тем, что красили красным поверх индиго или наоборот, но этот конкретный оттенок получали из стеблей водяного ириса, так что требовалось много работы, чтобы собрать достаточно, чтобы покрасить целое кимоно. Даже в светлый оттенок.

— Бабушка сделала его в подарок своей матери. Теперь оно твое. Тебе будет нужно шелковое кимоно, чтобы носить по особым случаям, так как ты представляешь наш род для главы клана. Мы отдаем тебе также и кимоно с глициниями, у меня есть кремово-золотистый оби, который сделала бабушка и который ты сможешь носить с обоими.

— Мама?

— Когда ты получше освоишься, ты сможешь купить себе простой оби и вышить его так, как захочешь, — тихо сказала ей мама, вытаскивая угольный нагадзюбан глубоко-черного цвета с простым воротником и принтом из зелено-серых стеблей бамбука и розово-оранжевых сверчков. — Ты будешь женой главы клана, так что, как только ты выйдешь замуж, ты будешь носить кимоно рода Аматерасу. Ты достаточно хорошо умеешь прясть, что сможешь сделать себе простой оби из дикого шелка или даже целое кимоно, если захочешь, хотя его будет невозможно покрасить, так что тебе придется ограничиться вышивкой. Я ожидаю, что пока что ты каждый день будешь носить свое хлопковое кимоно, а потом простое шелковое кимоно или шелковое кимоно с набивным рисунком, как только начнешь чувствовать себя комфортно в своей новой роли. Кимоно, сделанное из шелковой пряжи, менее официально, чем то, что из шелка-сырца. Розовое кимоно для неформальных собраний, чайных церемоний и фестивалей, кимоно с более сложным рисунком для официальных мероприятий, когда ты должна будешь стоять перед посторонними как невеста наследника клана. Тебе также могут дать другие кимоно для таких случаев, — добавила мама, — но это часть твоего приданого. Чем будет и куротомэсодэ твоей прабабушки Тоётамы с соответствующими аксессуарами, которое тебе нельзя будет надевать, пока не выйдешь замуж.

— Я обещаю, мама, — Кита шмыгнула носом: она пыталась не плакать, но это было тяжело.

— Тише, моя маленькая зимняя девочка, ты уезжаешь не так далеко. Ты будешь видеть нас всех на территории селения, и никто не запретит тебе нас навещать.

— Но я больше не смогу вернуться домой.

Мама обняла ее и позволила плакать в ее кимоно.

— У тебя будет новый дом, северная звездочка, — проворковала она, гладя Киту по голове, — и ты такой сильный, умный ребенок, раз привлекла внимание Таджимы-сама. Он пришел к нам, чтобы спросить о тебе, несмотря на то, что ты такая маленькая, а наше положение в клане скромное, и он хочет тебя для своего первенца. Это твоя возможность, путь, который ты проложила для себя. Не сомневайся.

Кита протерла глаза краем своего фартука и попыталась успокоиться:

— Я буду работать усердно, мама.

— Я знаю, что будешь, северная звездочка, — улыбнулась ей мама. — Боги благословили меня таким послушным и вдумчивым первенцем.

Кита хихикнула:

— Спасибо, мама.

Это будет очень тяжело, но она сможет это сделать. Хоть она и никогда раньше полноценно не разговаривала с Мадарой и будет несколько погребена под самыми разными новыми уроками, которых она даже не хотела.

— И не думай, что это освободит тебя от создания плащей, — шутливо сделала замечание мама. — У тебя глаз наметан в этом деле, и Нака намного менее внимательна, чем ты в шесть лет, так что не будет достаточно хороша в этом еще минимум восемь лет, чтобы взять это дело на себя. Наши стеганые плащи — жемчужина клана, и у тебя слишком большой талант, чтобы упустить эту возможность. Я отдам тебе все мои вырезки, нити и дизайны и схемы.

— Но мама!

— Нака не ты, ей будет удобнее сначала научиться красить, расписывать и стегать, и эти навыки послужат ей лучше в помощи мне и в поддержании в хорошем состоянии плащей всего клана. Это также даст Татешине возможность работать с шелком, что она заслужила, и даст мне время вырастить новые саженцы, чтобы я могла развести достаточно шелкопрядов как для прядения, так и для создания композиций из рисунков на год или два. Если не случится никаких неожиданных катастроф, новые плащи с композициями рисунков не потребуются еще несколько лет, и к тому моменту я сумею пополнить свою коллекцию с вырезками. А дизайны и схемы будут в большей целостности и сохранности у тебя: я всегда о них переживала, так как наш дом не настолько хороший, насколько бабушкин. Если мне когда-нибудь понадобится что-то из них, я знаю, где тебя найти.

Кита осознала, что это мама давала себе предлоги для визита, и перестала протестовать. Все будет по-другому, но это не значит, что все будет плохо.

* * *

Просто то, что весь ее мир перевернулся с ног на голову, не означало, что Кита была освобождена от присмотра за младшими братьями и сестрой Хикаку и от заботы о Охабари-сан. Так что после того, как она поцеловала своих собственных младших на ночь и согласилась с мамой, что лучше не передвигать ее лотки, полные яиц шелкопрядов до того, пока дождь не прекратится, она направилась обратно в дом Охабари-сан, чтобы присматривать ночью за Хидзири, Хидакой и Бентен.

Однако в этот раз она взяла с собой сумку с заметками по печатям и куски ткани для практики. Если люди уже знали, то она могла переключаться между шитьем плаща Хикаку и испытанием новых идей для печатей. Дождь уже был слабее (едва ли больше, чем морось), но чувствовался не менее мокрым, так что она проверила, что взяла шляпу и собственный плащ. Это был не полноценный плащ воина, дважды стеганный, с тяжелым хлопковым внешним слоем и жесткой холщовой серединой, но он все еще был теплым и не давал ей промокнуть.

Гидрофобная печать была бы хорошей идеей. Что-то, что заставит воду скатываться с внешнего слоя плаща, а не впитываться. Ну, она была бы хорошей для дождевика: плащ, который ты не можешь намочить, будет очень плохой идеей в бою, когда люди вокруг разбрасываются огнем. Даже с огнезадерживающими печатями, никто из Учих никогда так не сглупит, чтобы дубить жирами или вощить свой плащ. А еще как она вообще сможет его стирать?

Прибыв в дом Охабари-сан, Кита сняла обувь, повесила свою шляпу и плащ, чтобы они сохли в гэнкане, и прошла внутрь, встав как вкопанная после того, как открыла сёдзи, которая отделяла прихожую от главной приемной.

— Кита-сан. Проходи и садись, — пригласил Таджима-сама, кивнув голову в сторону ближайшего к ней стола, и черные томоэ медленно крутились в его алых глазах. Он сидел рядом с Охабари-сан, его правая рука сидел справа от него, а дедуля Ямасачи — слева от Охабари-сан, и все четверо пили чай и наблюдали за ней. Дедуля Ямасачи был главой рода Тоётама, к которому принадлежала Кита, и настаивал, чтобы все в его роду звали его «дедуля», хотя для Киты он был довольно дальним родственником. Она думала, что он, возможно, был двоюродным или троюродным братом бабушки.

Кита закрыла за собой сёдзи и короткими шажками подошла к столу, осторожно усевшись в позу сэйдза, как и полагалось для такого официального случая, сняв свой фартук и отложив его рядом со своей сумкой.

— Ямасачи-джии-сан, — сказала она, сначала обращаясь к старейшине своего рода, как и требовал протокол, — Таджима-сама, Охабари-сан. Господин, — добавила она, бросив короткий взгляд на мужчину, чье имя она не знала.

— Нам надо обсудить твои печати, Кита-чан, — твердо, но по-доброму сказал ей дедуля Ямасачи. — Таджима-сама знает, что твои родители не подозревали о твоих экспериментах, так что они не подвергнутся порицанию за то, что позволили тебе заниматься таким опасным искусством без присмотра, но ты должна предоставить клану список всех печатей, которые ты создала, их функции, насколько тщательно ты их проверила и где их разместила.

— Мне стало известно о печатях на клановых зданиях три лета назад, когда Акаиси, — Таджима-сама указал в сторону своей правой руки, — оказался свидетелем того, как молния ударила в главный дом клана, что показало печать, проводящую удар в землю, что оставляло крышу в безопасности. Его открытие привело к внимательной инспекции других зданий клана, что показало намного больше печатей, но ограниченный круг их дизайнов, — Акаиси потянулся вниз к полу перед собой и извлек стопку набросков, выложив их на стол. — Со временем было обнаружено больше печатей.

Поняв намек, Кита наклонилась вперед и осторожно разложила рисунки. Верхний набросок был очень драматичным исполнением мгновения, когда молния ударяла в конек крыши главного дома клана, и было четко видно, как искрящаяся энергия ползла по заземляющей линии вдоль края крыши и вниз по угловому столбу к земле.

— Это заземляющая печать, — пробормотала она, пока Охабари-сан наливала ей чашку чая и ставила ее перед ней. — У нее две части: голова, которая нарисована на высоком месте, чтобы привлекать молнию, и хвост, который соединяет голову с землей, чтобы можно было безопасно разрядить заряд молнии. Молния притягивается к голове, а не ударяет в другую часть дома и не повреждает ее. Печать создает зону вокруг того места, где она нарисована и где молния не может причинить вред, так что на каком бы месте ни находилась голова печати, это место не загорится, — она потянулась к краю своей чашки с чаем, нервно проводя по нему пальцем. — Я нарисовала эту печать на каждом коньке крыши дома в клановом селении.

Таджима-сама не выдал ни телом, ни чакрой то, было или не было это для него сюрпризом. Акаиси делал заметки, пока она говорила, иногда чертя диаграммы, которые были такой же формы, как некоторые ее жесты, и иллюстрировал ее слова.

На следующем наброске была ее зонтичная печать. Кита отпила свой чай (очень хороший сенча, возможно, даже первого урожая), а потом объяснила и эту, и за ней последовала печати, предупреждающие пожары, печати, тушащие пожары, печати против вредителей и печати против разложения и физических повреждений. Она объяснила, как печати против разложения могли помешать процессам консервации и ферментации, так что у них был очень ограниченной диапазон для эффективной работы и их надо было напрямую прикреплять на контейнеры со свежей едой, а не на все здание. Печати на зданиях были для того, чтобы предотвращать разложение самого дерева.

Она закончила свою чашку. Охабари-сан снова налила всем чай, пока Акаиси собирал наброски и менял свитки.

— Что насчет этих печатей? — спросил Таджима-сама, положив на стол рулон с бинтами и одну из нижних рубашек Мадары-сама.

Кита начала с бинтов.

— Печать с глазом-шаринганом усиливает тело при контакте, улучшая его способность распознавать инфекцию и сражаться с ней. Она побуждает иммунную систему быть как шаринган, бдительной и внимательной ко всем возможным угрозам, чтобы быстро их пресечь. Череп с перекрещенными костями — это стерилизующая печать, чтобы вообще снизить возможность развития инфекции. Они обе запитаны на чакру внешней среды, так что они не очень сильные и истощаются через какое-то время, но они могут вытянуть больше чакры и снова начать работать, если их не использовать некоторое время. Печать целостности предназначена для того, чтобы тело опиралось на воспоминания о своем состоянии до ранения, чтобы побудить все заживать правильно и уменьшить рубцевание. Я не знаю, насколько хорошо она работает, так как я не могла ее протестировать.

Таджима-сама развернул воротник нижней рубашки, открыв место, где кто-то мазнул пеплом, чтобы вышитая печать выделялась. Стирать это будет очень раздражающе — она надеялась, что это будет делать не она.

— На горле есть железы, которые опухают, когда человек борется с инфекцией, — объяснила она, подняв руку к своему собственному горлу. — Я подумала, что поставить печать-шаринган близко к этим железам будет хорошим компромиссом, так как они незаметные, однако довольно близко как ко рту, так и к носу: многие болезни подхватываются через дыхание, — она развернула рубашку, открыв еще одну пепельную печать, вышитую под мышкой. — Стерилизующая печать также предотвращает появление неприятных запахов, — призналась она с таким апломбом, с каким только смогла. — После последней кампании я слышала самые разные жалобы о плесневелой одежде и стойких запахах.

Акаиси быстро отпил чай, чтобы скрыть ухмылку, и чакра Таджимы-сама блеснула весельем, несмотря на каменное лицо и внимательный взгляд.

— Также печать-шаринган может быть не очень полезна для беременных женщин, — скрупулезно добавила Кита. — Так как она может побуждать их тела атаковать нерожденного ребенка и провоцировать выкидыш. Я не вышила ее на одежде моей матери.

— Разумная предосторожность, — серьезно заверил ее дедуля Ямасачи. — Ты показала уместную осторожность и была превосходно ответственна, хотя тебе бы следовало подойти ко мне или к Фудзи-сан прежде чем пытаться пробовать печати. Они могут быть чрезвычайно опасными. Однако так как было установлено, что тебя никогда этому не учили, — его тон внезапно стал резким, — тебя не накажут за твое незнание, но только потому, что никто из-за этого не пострадал.

Кита поклонилась:

— Спасибо, дедуля Ямасачи.

— Есть еще какие-то другие печати, которые ты сделала? — спокойно спросил Таджима-сама. Кита не могла сказать, нашел ли он больше печатей, о которых, как он хотел, она должна была признаться, или признавал, что не думал, что нашел их все. Лучше было не рисковать: попасть в неприятности за ложь прямо сейчас будет очень глупо.

— Я вышила много печатей на холщовой подкладке плащей Мадары-сама и Изуны-сама, — призналась она, — и на плащах других людей. У меня есть успокаивающая печать (она не очень сильная, но помогает человеку думать, несмотря на гнев), печать для обострения рефлексов, которая в основном работает, когда человек устал, так что это скорее печать, поддерживающая рефлексы, а не на самом деле улучшающая их, печать, которая улучшает ловкость (я не знаю, как она работает, но я ничего не роняла после того, как вышила ее на манжетах рукавов), и печать, уменьшающая количество кошмаров.

— Как печать может уменьшить количество кошмаров? — внезапно заинтересовавшись, спросил Акаиси.

— Эм, страшными сны делает не то, что ты в них видишь, а что ты в них чувствуешь, — осторожно начала объяснять Кита. — У меня были страшные сны, в которых фактически ничего не происходило, и сны, в которых случались действительно ужасные вещи, но это было не страшно. Так что печать как бы приглушает болезненные эмоции, когда ты спишь, так что ты не чувствуешь страх или злость, когда тебе снятся сны. Эта определенно работает, — добавила она, — я много раз проверила ее на себе, прежде чем вышить на чем-то другом.

Она отпила чай, пока Акаиси и Таджима-сама обменивались выразительными взглядами. Она не совсем понимала, в чем дело.

— Я… есть еще одна печать, — продолжила она. — Я нанесла ее на первый плащ Изуны-сама вместе с печатями, тушащими пожары, а позже и на плащ Мадары-сама. Это усиливающая печать. Она работает на самом плаще, сцепляя друг с другом волокна каждой отдельной нити, так что они порвутся с меньшей вероятностью. Конечно, это, скорее всего, не остановит меч, но эта печать может смягчить скользящий удар, может быть? Я знаю, что это работает хотя бы немного, потому что я проверила ее с кухонными ножами мамы.

— Очень полезная печать, — согласился Таджима-сама, и из-за крутящихся томоэ в его глазах быть предметом его пристального внимания было еще более пугающе, чем обычно. — Ты можешь научить других наносить эти печати, Кита-чан?

— Может быть? — уклончиво сказала она. — Эм, мои печати имеют смысл для меня, но если они не имеют смысла для других, тогда есть вероятность, что они не будут у них работать. Эм, и мои вышитые печати только вышитые, так что человек, которого я буду учить, тоже должен будет научиться вышивать. Вышивание печатей абсолютно отличается от того, чтобы их рисовать, так как тебе надо держать в мыслях всю печать, пока ее не закончишь. Потому что нить непрерывная, но чернильная печать создается отдельными мазками и собирается вместе только в конце, когда ее активируют.

— Вернемся к этому позже, — решил Таджима-сама, оставив свою чашку с чаем на стол. — Пока что ты продолжишь наносить и поддерживать печати в хорошем состоянии на бинтах и плащах клана и продолжишь писать заметки о других печатях, которые ты разрабатываешь. Как только у тебя будет новая печать, ты подойдешь к Акаиси, если у нее боевое применение, или к Ямасачи-сану, если у нее мирное применение, и они будут контролировать процесс тестирования. Если печать его пройдет, ее представят мне на одобрение. С этого момента ты обязана наносить только одобренные печати на клановые структуры и материалы. Твои текущие печати, кроме печати целостности, все одобрены — Ямасачи-сан поговорит с Юмиори-сан о ее тестировании на добровольцах или животных, чтобы мы были уверены в ее последствиях. Ты будешь обязана снять все эти печати с кланового запасов бинтов как наказание за свою беспечность.

— Да, Таджима-сама, — Кита поклонилась. Он был прав, в этой ситуации она повела себя крайне легкомысленно. Ей следовало быть осторожнее.

— Охабари научит тебя тому, что тебе надо знать, чтобы быть хорошей женой моему сыну и надлежащей главой Домашней Стражи, — заключил Таджима-сама, его шаринган потух, и он встал из-за стола. — Учитывая ум и умения, которые ты уже показала, я не думаю, что обучение займет у тебя очень много времени.

Потом он ушел, и Акаиси последовал за ним по пятам с охапкой бумаг и грязной нижней рубашкой. По крайней мере, они не заставили ее стирать ее.

— Все прошло относительно неплохо, учитывая все вещи, — сухо сказал дедуля Ямасачи после того, как передняя дверь закрылась. — Выпей еще чаю, Кита-чан: внимание Таджимы не полезно для нервов.

Кита последовала этому совету. Что-то в отсутствии реакции и дедули Ямасачи, и Охабари-сан на утверждение Таджимы-сама, что она станет главой Домашней Стражи, заставляло ее чувствовать себя некомфортно.

— Дедуля?

— Да, Кита-чан?

— Я думала, что должность главы Домашней Стражи только для членов рода Аматерасу. То есть это то, чему меня научила бабушка.

Несомненно, Охабари-сан должна была быть главой Домашней Стражи, будучи самым старшим членом рода Аматерасу после Таджимы-сама?

— Когда Таджима-сама стал главой Внешней Стражи, он настоял, чтобы его жена Хитоми стала главой Домашней Стражи, — спокойно ответила Охабари-сан. — После ее смерти у клана не было официального главы Домашней Стражи, так как Таджима посчитал это ненужным. Мой брат Ниниджи взял на себя некоторые обязанности на определенное время, но сейчас он тоже мертв.

То, как Охабари-сан это сказала, намекало на очень неприятные вещи, учитывая то, что Ниниджи-сама умер в самом конце прокси-войны между Странами Огня и Чая.

— Я не чувствую себя квалифицированной, чтобы быть главой Домашней Стражи, — попыталась она. — Я не была воспитана в главной семье моего рода, так что не знаю людей и не имею никакого представления о том, какое это давление. Да, я, скорее всего, стану женой Мадары-сама, но это само по себе полноценная должность: я не хочу пренебрегать своими обязанностями ему. У меня также есть мои печати, которые требуют от меня учитывать потребности клана как единого целого, Домашней Стражи и Внешней Стражи, — она замялась. — Было бы неуместно с моей стороны взять на себя больше обязанностей, чем то, чему я могу посвятить свое полное внимание.

— Очень мудрое наблюдение для такого юного возраста, — задумчиво сказала Охабари-сан в свой чай.

— Конечно, было бы весьма уместно, чтобы я знала о Домашней Страже и ее внутреннем устройстве, так как Мадара-сама, скорее всего, в какой-то момент сменит своего отца в роли главы Внешней Стражи, и ему потребуется нейтральная точка зрения, — продолжила Кита, сейчас чувствуя себя чуть более уверенно в том, что говорит во время этого опасного разговора, — так что у меня нет никаких возражений против того, чтобы научиться тому, чему вы захотите меня научить о клане, Охабари-сан.

Она надеялась, что подтекст был достаточно ясным.

— Не надо так официально, и зови меня тетушка: в конце концов, ты выйдешь замуж за моего племянника, — сказала Охабари-сан, и в ее тоне слегка слышалась теплота. — Я согласна, что тебе понадобится очень тщательное образование о клане, чтобы стать хорошей женой будущему главе Внешней Стражи, и что твои печати, конечно, должны иметь приоритет над любыми дополнительными обязанностями, которые могут тебе предложить. Как только здоровье всех поправится и погода станет лучше, я начну представлять тебя соответствующим людям и обеспечу тебя соответствующим контекстом.

— Как и я и твоя бабуля Фудзи, Кита-чан, — лукавым тоном добавил дедуля Ямасачи. — Очень важно иметь различные точки зрения на прошлые изменения равновесия политических сил, чтобы достичь полного понимания событий.

Охабари-оба фыркнула. Они оба явно очень хорошо друг друга знали, чтобы так дразнить.

— Заканчивай свой чай, Кита-чан, а потом иди посиди с детьми, — подвела итог Охабари-оба, достав платок из своего рукава и закашлявшись в него. — Я тоже скоро пойду спать. Я поговорю с Юмиори о бинтах утром.

— Мне приготовить утром завтрак, тетушка?

— Я была бы очень благодарна, Кита-чан.

* * *

Следующие два дня Кита провела за отпарыванием печатей с кланового запаса бинтов и серьезно объясняя Хидзири и Хидаке, что она сделала что-то, что не должна была, но так как никто не сказал, что она не должна была, и никто не пострадал из-за ее ошибки, ей просто надо было убрать все, что она сделала, но ее не накажут. Оба мальчика приняли это объяснение как логичное и после ее игнорировали: они оба чувствовали себя намного лучше, но все еще были очень усталыми, так что проводили большую часть дня за сном и едой. Кита следила за тем, чтобы снова их накрывать, когда они скидывали одеяла: лихорадка могла заставлять их чувствовать, что им было жарко, но если сейчас они замерзнут, это могло быть очень опасно для них обоих.

Учиха не были настолько же уязвимы к высоким температурам, насколько обычные гражданские, будучи кланом с огненной природой из-за обладания этой стихийной чакрой, так что лихорадки были менее опасными. Однако холод был настоящим убийцей, так что было крайне важно держать всех в тепле.

Тут помогала активная циркуляция чакры. Это означало, что она могла неподвижно сидеть на энгаве с двумя слоями плотной одежды под кимоно и плащом и не мерзнуть, несмотря на леденящий дождь, хлещущий на расстоянии вытянутой руки. Сёдзи за ее спиной были слегка приоткрыты, чтобы шла циркуляция воздуха, но мальчики были погребены под шестью одеялами на футонах в доме, а Бентен была привязана к спине Киты между двумя слоями ее плотной одежды.

Она выглядела нелепо, но младенцу было тепло, и именно это было важно.

На следующий день она была вынуждена приготовить более плотный завтрак для по-волчьи голодных выздоравливающих мальчиков, которые бегали по всему дому. Их энтузиазм и энергия перемежались сухим кашлем, который Охабари-оба находила очень тревожащим, так что после завтрака Кита одела их во все теплые слои, которые смогла найти, добавила сверху плащи и позволила им бегать в саду. Сейчас дождь был не очень сильным, и им явно нужна была физическая нагрузка.

Ни Хидзири, ни Хидака не упали в пруд с кои за первые пять минут, но это было близко. Кита наблюдала за ними с энгавы, усердно вышивая серебристой нитью по линиям, исходящим из луны над головой Тсукуёми и слабо отражающимися в его окровавленном мече. Больше серебра будет добавлено к расчлененной богине, лежащей у его ног: Хикаку хотел только серебро, что объективно означало больше металлических нитей в целом, и Таджиме-сама это понравилось, потому что так только у него и его сыновей будут плащи с золотой вышивкой.

Ну, рано или поздно наследник какого-нибудь другого рода наверняка захочет плащ, но у него или нее не будет главного пантеона на плаще: он был только для рода Аматерасу.

Она почувствовала прибытие Мадары-сама даже до того, как он снял обувь в гэнкане: в отличие от его отца его чакра не была ни тихой, ни незаметной.

— Доброе утро, Мадара-сама, — сказала она, когда он зашел в комнату позади нее. Внезапное шорканье татами по полу под его ногами свидетельствовало о том, что она его удивила.

— Ты сенсор? — и это был не Мадара-сама. Изуна, судя по всему, был намного более скрытным, по крайней мере, в плане чакры. Кита наполовину повернулась, чтобы смотреть на своих гостей, но также не терять из виду мальчиков.

— Только чуть-чуть, Изуна-сама: несколько дней назад ваш отец весьма результативно ко мне подкрался. Однако у вашего брата очень громкая чакра.

— Громкая? — спросил Мадара-сама, пройдя мимо нее сквозь открытую сёдзи и осторожно усевшись на энгаве, и его чакра наводнила пространство вокруг нее, как слегка обжигающее облако, и забила ее чувства. Он носил свой плащ наизнанку, демонстрируя ее композицию рисунков.

Кита промычала.

— Может, «угрожающая» будет лучшим словом, — задумчиво сказала она, рискуя слегка их поддразнить. — Как грозовая туча, видная со значительного расстояния, давящая на все вокруг тебя.

Расхохотавшись, Изуна упал на татами:

— Как будто она знает тебя, брат!

Мадара-сама покраснел, яростно посмотрев своего брата, прежде чем его взгляд снова соскользнул на нее:

— У моего отца тихая чакра?

Кита сделала паузу в своей вышивке.

— Таджима-сама очень сдержанный, — объяснила она, — он держит большую часть своих эмоций и мотивов скрытыми в себе, где о них можно только гадать, и когда он хочет пройти незамеченным, он полностью скрывает свою чакру, проскальзывая за фоновый шум остального мира. Мадара-сама очень экспрессивный: все на виду, снаружи и написано на нем крупными буквами.

— У моего брата отсутствует деликатность, — радостно согласился Изуна, — и перестань звать нас «сама» и называй на «ты», Кита-чан: ты выйдешь за него замуж, тебе определенно можно не вести себя с нами обоими так официально.

Мадара поерзал, излучая острое смущение, как солнечный свет сквозь туман, но согласился:

— Я бы тоже это предпочел, Кита-сан.

— Тогда Мадара-кун, — это разговор был очень неловким на многих уровнях. — Ты тоже можешь вести себя со мной менее официально, если хочешь, Мадара-кун.

— Спасибо, Кита-чан, — долговязый пятнадцатилетний замялся, его чакра заколыхалась вокруг него, ненаправленная и робкая. — Эм, думаешь, я могу научиться быть тише? В плане чакры, я имею в виду?

— Это твоя чакра, так что да, — искренне согласилась Кита. — Должно быть, твои резервы гигантские, раз ты так ей истекаешь по всей округе и не замечаешь.

— Он просто гигантский резервуар, — подтвердил Изуна с ухмылкой, наклонившись над плечом Киты, чтобы посмотреть на ее вышивку. — Эй, это Тсукуёми?

— Да, только что убивший Укэмоти, — подтвердила Кита. — Хикаку захотел такой же узор, какой был и у Ниниджи-сама до того, как он женился.

Из-за этого в разговоре возникла внезапная пауза. Учитывая то, на что намекнула Охабари-оба после встречи с Таджимой-сама, Кита не могла признать, что была удивлена. Это также сделало ясным то, что, что бы ни случилось, эти двое это видели.

— Итак, есть идеи, как я могу сделать мою чакру тише? — спросил Мадара после неловкой паузы, тянувшейся слишком долго.

— Ну, есть два варианта, — признала Кита: это было тем, о чем она много думала, так как разные люди были в разной степени экспрессивными, и это не полностью зависело от уровня чакры. — Во-первых, ты можешь прилагать усилия, чтобы держать чакру под своей кожей, а не полыхать ей по всей округе. Во-вторых, ты можешь научиться отделять свои эмоции от чакры, чтобы их постоянно не проецировать.

— Это две разные вещи?

— Ну, да? Ты наверняка можешь полыхнуть своей чакрой без проецирования ей эмоций: если ты это сделаешь, это просто будет чувствоваться как твоя стихийная чакра. Но если ты сможешь отделять эмоции от чакры, ты сможешь сверлить дыры в чьем-нибудь затылке без того, чтобы этот человек это заметил.

— Поэтому ты научилась это делать? — спросил Изуна, и его тон был полон заботливого интереса.

— Я научилась, потому что как только ты можешь держать свои чувства подальше от своей чакры, ты можешь целенаправленно насыщать свою чакру очень определенным чувством или намерением, — объяснила Кита, настороженно поглядывая на него краем глаза, — что является необходимой частью моих вышитых печатей. Если я не абсолютно сосредоточена, когда их делаю, они потом не работают.

Изуна выглядел так, как будто что-то выуживал. И казался еще более заинтересованным:

— Если бы я научился это делать, я бы смог делать печати из проволоки?

— Наверняка. Я хочу сказать, я делала печати из проволоки.

В основном чтобы посмотреть, будет ли она работать как нить. И это даже было проще: стальная проволока, сделанная Учихами, действительно очень хорошо проводила чакру.

Изуна выглядел ликующим. Мадара в основном выглядел (и чувствовался) растерянным. Замешательство просто клубилось.

— Как мне это сделать?

— Медитация поможет? — немного беспомощно предложила Кита. — То есть, я в основном просто делаю это, так что я не уверена, как этому научить. У клана есть специалисты по скрытности? Это звучит как что-то, что они должны знать, как делать. Я хочу сказать, это не про игнорирование своих чувств — это просто об осознании, что они не обязательно уместны с учетом того, что сейчас происходит.

Мадара все еще выглядел растерянным. Изуна хмурился, как будто ее слова только частично имели смысл.

— Ладно, скажем, ты был на миссии и люди умерли, — попыталась Кита, — а потом ты возвращаешься домой и чувствуешь себя ужасно из-за этого. Но никто не виноват, что ты чувствуешь себя ужасно, так что ты прячешь чувства себе под кожу, чтобы никто не мог их видеть. Ты помогаешь своим соклановцам-шиноби добраться до операционной, потому что это правильно. Ты помогаешь донести мешок с рисом проходящей мимо бабушке, потому что это надо сделать и она не должна чувствовать себя плохо из-за того, что ты облажался. Потом, когда ты наедине с кем-то, кому доверяешь, ты выпускаешь все эти чувства, но держишь под контролем свою чакру, потому что эмоции беспорядочные, и это нормально, но вкладывание в них чакры делает их назойливыми, и это неправильно делать с людьми, которые слабее тебя, которые не могут защититься от тебя.

И Мадара, и Изуна выглядели так, как будто она только что поставила весь их мир с ног на голову.

— Сдерживание собственных эмоций внутри позволяет проще отгораживаться от эмоций других? — потребовал ответа Изуна, в первый раз по-настоящему полноценно на нее посмотрев. Кита смутно чувствовала себя обнаженной под этим острым взглядом.

— Да? То есть, как только ты привыкаешь держать свои чувства внутри, ты можешь сказать, когда чувства кого-то другого суют тебе в лицо, так что их проще игнорировать. Также становится проще сказать, когда люди специально тобой манипулируют.

Изуна повернулся к своему старшему брату.

— Мы это выучим, — твердо сказал он.

Мадара проецировал комок из болезненного сомнения, решимости и такого наслаждения, которое приходит от изучения новых вещей:

— Ты сказала, медитация помогает?

— Медитация — это инструмент для повышения осведомленности о собственной чакре, — проговорила Кита, цитируя один из свитков, который Кумами-сан заставляла ее переписывать дюжины раз в попытках исправить ее каллиграфию правой рукой. Это имело только частичный успех: Кита не была амбидекстром и сомневалась, что когда-либо будет. — Как только ты знаком со своей чакрой, знаешь, как она двигается, циркулирует внутри тебя, как отвечает на твое настроение и твою волю, ты можешь более эффективно ее направлять.

— Это так ты преуспела в печатях, да? — проницательно заметил Изуна. — У тебя немного чакры, но ты очень хорошо ее знаешь, так что можешь делать с ней намного больше, чем большинство людей, которые не шиноби.

— Это действительно одна из причин, да.

Глаза Изуны немного лукаво заблестели:

— Мы можем практиковаться с тобой? Не все время, конечно, но регулярно? Чтобы ты могла демонстрировать, как это надо делать, а мы могли оценить наш прогресс?

У него определенно был скрытый мотив, но Кита не могла его точно определить. Это было чем-то большим, чем повод продолжать наносить ей визиты, но у нее не было каких-то других идей. — Я не вижу причин, почему нет, если это не создаст помехи моим другим обязанностям.

— Я все улажу с тетушкой, — искренне заверил ее Изуна, но его глаза все еще сияли озорством. — Мы можем начать сейчас?

Это была ловушка. Однако у нее было чувство, что эта ловушка была для Мадары, а не для нее, что намного лучше объясняло озорство Изуны. И Кита вовсе не собиралась мешать добродушному братскому поддразниванию.

— Ну, лучший способ начать — это удобно сесть в позу, в которой сможешь находиться неопределенное количество времени и в которой у тебя ничего не затекает и не покалывает.

Оба мальчика уселись на энгаву, скрестив ноги.

— Положите ладони на бедра или колени, как вам удобнее, потом закройте глаза и сфокусируйтесь на ощущении чакры внутри себя.

— Что нам делать, когда ее почувствуем? — спросил Изуна с закрытыми глазами.

— Погрузитесь в это чувство. Чакра двигается? Если да, то как? Равномерно или хаотично? Где вы можете почувствовать ее сильнее? Это определенная часть вашего тела? Как это чувство соотносится с ощущением других частей ваших тел? — тихим и ровным тоном спросила Кита, снова бросив взгляд в сторону сада: Хидзири и Хидака были заняты лазанием сквозь грязные кусты, играя в ниндзя. — Дышите медленно и изучайте ощущение вашей чакры.

Колышущееся облако Мадары почти мгновенно сжалось вокруг него, края задержались на ее горле и руках, пока чакра проходила мимо нее. Он поерзал, но достаточно быстро снова успокоился. Изуну теперь действительно можно было заметить за его братом: горячее, но крепко сдерживаемое пламя, как огонь в кузнице, а не бушующий пожар Мадары.

Этот контраст был странно приятным. Кита снова взяла свою вышивку, наполовину соскользнула в подобное медитативное состояние и продолжила подчеркивать убийство Тсукуёми богини еды серебряными акцентами, краем глаза следя за продолжающейся игрой в саду.

Это было очень приятным способом закончить утро.

* * *

Погода наконец-то улучшилась, и миссии потекли рекой: множество торговцев хотели, чтобы их товары доставили в города так быстро, как только было возможно, несмотря на затопленные дороги, чтобы они могли продать свои товары быстрее всех остальных и получить большую выгоду. Мадару послали на одну такую миссию по сопровождению в Танзаку-гай вместе с четырьмя более опытными членами Внешней Стражи, пока Изуна был на другой миссии, к храму Огня.

Группа Изуны также взяла с собой товары Учих на продажу, включая солидное количество светло-зеленого шелка, ради создания которого не был убит ни один шелкопряд. Шелка, который спряла Кита из коконов, которые вырастила сама. Изуну строго проинструктировали, чего стоит такой шелк, какие цены называть сначала и какой нижний лимит принимать во время торгов. Он явно находил ее серьезность умилительной. Мадара подозревал, что Изуна сделает все, что будет в его силах, чтобы заключить для нее хорошую сделку, хотя бы для того, чтобы позднее хвастаться этим перед Мадарой.

Изуна был очень заинтересован в Ките, возможно, потому, что она, кажется, имела привычку удивлять их обоих. Сначала было сенсорство, потом фантастические и оригинальные сказки на ночь, рассказываемые для развлечения их младших двоюродных братьев и сестры. В последнее время их новоприобретенная привычка медитировать начала приносить плоды: люди больше не напрягались и не оборачивались, когда он подходил к ним со спины. Более того, несколько членов Внешней Стражи подпрыгнули, когда он начинал говорить за их спиной.

Это было забавно. Но также смущало, что он никогда не замечал, что это проблема, пока Кита указала на это. Его двоюродные братья и сестры сейчас относились к нему намного менее настороженно, как будто его усилия укротить свою чакру были ощутимы для них, хоть они и были слишком маленькими, чтобы действительно понимать, что они чувствуют.

Мадара также начал замечать чакру других людей на близком расстоянии, скорее всего, потому что он больше не забивал безнадежно собственные чувства. Изуна был ярким, горячим и сдержанным, а Кита была намного более мягким свечением, двигающимся с четкой целью и источающим нежное тепло.

Он мог чувствовать ее чакру, когда они вместе медитировали, и это ощущалось почти так, как будто он свернулся у ирори зимним вечером, в уюте и сонной неге.

В прошлый раз он случайно уснул и начал пускать слюни. Изуна посмеялся над ним.

Ему следовало купить Ките подарок в Танзаку-гай. Она была спокойной, приятной, не была хохотушкой или чрезмерно опасающейся, и это все он очень ценил, но ему хотелось, чтобы он нравился ей как человек. Даже как друг. Было тяжело говорить о личных вещах, когда Изуна постоянно был рядом, задавая вопросы с подковыркой (с чем Кита очень изящно справлялась, даже когда говорила его пронырливому младшему брату не лезть не в свое дело), так что, может быть, подарок поможет?

Однако что ему ей подарить? Какие ей нравились вещи?

Ну, сладости могут сработать, но они пока не говорили о своей любимой еде и он не хотел полагаться на стереотипы. Ей нравилось заниматься вышивкой (это она рассказала) и ей нравилось искусство, так что, может, какие-нибудь штампы, если он сможет их найти? Что-то связанное с легендами, или пьесу, или рассказ?

Это или одежду: Кита была очень осторожна со своим ежедневным коричневым кимоно, но брошенный тайком быстрый взгляд с активированным шаринганом показал немного потертые линии, которые говорили о том, что оно было минимум из вторых рук. Скорее всего, унаследованным от ее матери или бабушки: кимоно так часто передавались в семьях. Он не мог купить ей новое кимоно (это будет нести подтекст, и ей было двенадцать, и он не собирался это делать), но ему наверняка сойдет с рук покупка зонта или нового набора шнурков для оби. Что-то полезное, но не слишком личное, что скажет о том, что он был внимательным и хотел ей понравиться. Что он не принимал ее как должное, несмотря на то, что его отец организовал их помолвку, не спросив ни одного из них.

Если ничего не поможет, хотя бы омамори скажет, что он думал о ней, пока был вдали от клана.

* * *

Кита носила кимоно, когда вышивала, потому что медленная, деликатная работа соединения элементов ткани и добавления декоративных деталей требовала долгого сидения в доме при хорошем свете и содержания всей работы в чистоте. Однако работа в саду и помощь в полях была намного более пыльным делом, особенно в эту грязную позднюю весну, так что она переодевалась в ежедневную одежду для работы на улице, какая была у каждого члена клана Учиха (темная водолазка с длинными рукавами и гербом клана, вышитым сзади на шее, и штаны того же цвета, доходящие до лодыжек), чтобы пропалывать клумбы Охабари-оба и помогать Хикаку чистить пруд с кои от зимнего мусора, обматывала бинтами штанины на икрах, чтобы сохранить тепло и сократить количество стирки, которой ей придется заниматься после. Меньше смен воды для замачивания одежды, если грязь будет только на бинтах: их можно было отдельно сначала прополоскать в реке.

У Охабари-оба вообще не было огорода: единственными растениями, дающими урожай, в ее саду были сливовые деревья, персиковые деревья и бамбук. Все остальное было выбрано чисто по эстетическим причинам.

Кита была совершенно сбита с толку от того, что такое вообще было возможно: Охабари-оба даже не собирала урожай. Ну, хотя бы несколько деревьев в саду были дубами — она сможет срезать с них ветви для ее шелкопрядов, которые скоро должны были вылупиться. Сейчас, когда погода стала лучше, папа перенес ее лотки, и Охабари-оба позволила ей прибраться на чердаке, проветрить его и разместить шелкопрядов там.

Чердак Охабари-оба был очень большим, так что для крытых лотков с шелкопрядами на многоярусной подставке была нужна только его четверть. Ките отдали еще четверть для хранения ее приданого, которое пока состояло из ткацкого станка, прялки, веретена и сундука, в котором лежали кимоно, которые отдала ей мама и которые ей пока нельзя было носить, свитки с узорами и дизайнами композиций для подкладки плащей и все шелковые обрезки и нити. Шелковые обрезки занимали намного больше места, чем кимоно.

Оставшаяся половина чердака содержала вещи, которые принадлежали Ниниджи-сама и его жене, которыми Хикаку и его братья и сестра наверняка позже захотят владеть и пользоваться. Мебель, кимоно, которые, как Кита знала, она поможет Охабари-оба проветрить через неделю или две, прежде чем аккуратно свернуть их и сложить обратно на еще один год, личная переписка и даже бива. Сложенными отдельно были другие вещи, возможно, вещи, которые Охабари-оба унаследовала от их с Таджимой-сама матери. В другом комоде поменьше лежали аккуратно завернутые кимоно, лакированный деревянный ящик с кото и сундук, наполненный самыми разными другими вещами, аккуратно завернутыми в ткань и бумагу, из-за чего их было невозможно опознать.

Кита знала о тех вещах только потому, что после того, как она прибралась на чердаке, Охабари-оба попросила ее принести кото вниз и установила его в комнате, которая раньше была кабинетом Ниниджи-сама.

— Леди должна знать, как играть на музыкальном инструменте, — сказала ей Охабари-оба, — так что я буду учить тебя кото.

Однако уроки музыки не начались незамедлительно: Кита предполагала, что это было из-за того, что Охабари-оба хотела сама снова привыкнуть к инструменту, прежде чем демонстрировать его использование. Было приятно слушать музыку, плывущую по дому, пока она готовила, прибиралась и заканчивала прошивать плащ Хикаку.

Было также приятно находиться в саду и кормить кои под музыкальное сопровождение.

Через две недели после смены погоды, пока Мадара и Изуна оба были далеко на миссиях, Санносава-сан нанес визит, чтобы более детально обсудить с ней печати. Охабари-оба превратила прием ученого клана в урок, так что Кита сидела за столом в своем светло-пурпурном шелковом кимоно и кремово-золотистом оби, ее волосы были подняты к макушке и держались на месте одолженными заколками, пока Охабари-оба проводила неформальную чайную церемонию.

Если Таджима-сама был больше заинтересован в том, что делали ее печати и были ли они надежны, то Санносава-сан прежде всего интересовался тем, как они работали. Кита принесла все свои заметки, что было немного неловко, когда они были нацарапаны на разных обрывках и отрезках бумаги, кусочках коры и иногда старой черепице. Ей надо было сделать чистовую копию всего этого на хорошей бумаге, раз сейчас у нее было время и возможность это сделать.

Более неловким было то, когда Санносава-сан начал спрашивать, что означают все маленькие условные сокращения.

— Что значит эта закорючка, Кита-чан?

Кита прищурилась, глядя на заметки:

— Думаю, это идеограмма, которую я придумала для маленьких штучек, которые вызывают инфекции, Санносава-сан.

Это был ее мысленный образ бактерии в виде неровного овала с тонким торчащим жгутиком.

Мужчина среднего возраста хлопнул глазами, глядя на нее:

— Во-первых, слово, которое ты ищешь, это «бактерия», Кита-чан. Во-вторых, что ты имеешь в виду под «картинка идеи»?

Того слова, которое сказала она, не существовало? Она была уверена в обратном.

— Эм, это символ, который представляет предмет или идею, — попыталась она немного неуверенно из-за того, что была вынуждена объяснять что-то, что она просто знала. — В каком-то роде кандзи, но такого кандзи не было, так что я придумала вот это.

Лицо Санносавы-сан неуловимо изменилось, как и его чакра.

— Во-первых, вообще-то существует кандзи для слова «бактерия», — твердо проинформировал ее он. — Во-вторых, ты используешь много оригинальных символов в своих печатях?

Кита задумалась над этим. Проблема с кандзи в том, что существует отдельный символ для каждой концепции, а не маленькая коллекция фонетических символов, которые можно собирать в слова по своему выбору. Также эти символы можно учить только с определенной скоростью, и учитель, который считает, что твоя каллиграфия недостаточно разборчива, может значительно помешать твоему прогрессу в изучении вышеупомянутых символов. Она могла бы использовать хирагану, но в японском омофоны писались одинаково, и печати были не той дисциплиной, в который было безопасно путать значения.

— Наверняка. Кумами-сенсей решила не давать мне следующие уроки письменности на высоком уровне из-за моей плохой каллиграфии, так что я знаю только несколько сотен из менее распространенных кандзи.

Для всех детей Учиха было обязательно знать тысячу распространенных кандзи, но не более того: Кита продолжила ходить на уроки по своему выбору, в надежде выучить больше, но пока ее тормозило плохое мнение ее учительницы о ее каллиграфии. У нее действительно расширился словарный запас по сравнению с тем, что было два года назад, но не настолько, насколько это было возможно.

Ученый нахмурился. Охабари-оба тоже.

— С этого момента я буду заниматься твоим образованием, — твердо сказала Охабари-оба. — Существует очень много кандзи, и как жене главы клана тебе надо будет запомнить их все, так как весьма вероятно, что от тебя будет требоваться видеть и использовать их в переписке, политике и поэзии. Также они понадобятся тебе, чтобы читать истории клана.

— Начните с историй, — твердо сказал Санносава. — Она может учить их наизусть, что позволит ей научиться быстрее узнавать отдельные кандзи. Каллиграфия менее неотложна и может быть подстроена под ее другие обязанности, — он приостановился. — Каллиграфия Мадары-куна очень хороша, и благодаря шарингану он серьезно опережает своих ровесников в плане запоминания кандзи. Я проинформирую Таджиму-сама, что назначаю его заниматься с Китой в его учебные часы.

— Это сработает, — согласилась Охабари-оба. — Мадара-кун может помочь Ките увидеть пробелы в ее понимании, а также помочь ей от них избавиться. Это также даст им темы для разговоров.

Значит, Охабари-оба заметила, что это был Изуна, кто всегда поддерживал беседу, когда бы ее старший племянник ни навещал девочку. Ну, это хотя бы даст Ките время с ее женихом без вмешательства его младшего брата.

* * *

Мадара не ожидал обнаружить, что в его расписание вставили уроки каллиграфии, в тот момент, когда вернулся с миссии, и у него едва хватило времени на то, чтобы сходить в купальни клана и переодеться. То, что он давал уроки, только частично рассеяло его непонимание: да, он научил Изуну большей части более сложных кандзи (в основном записывая их, чтобы его младший брат мог скопировать их своим шаринганом), но это не делало его учителем.

То, что его кохаем была Кита, только добавляло вопросов. К счастью, у его невесты были ответы: ему дали задание помочь Охабари-оба подтянуть Киту в словарном запасе и кандзи. Учитывая то, что Мадара использовал свой шаринган на каждом уроке письменности, на котором был после его активации, и закончил весь доступный материал Санносавы-сенсея в манере, которую сенсей описал как «компетентная, но некреативная», он не мог сказать, что был удивлен, что от него ожидали, что он поможет. У него было больше свободного времени, чем у большинства, так как он был наследником своего отца.

Это также давало идеальную возможность отдать Ките его подарок, о чем он волновался на всем пути назад из Танзаку-гай. Он также утешал себя тем, что, даже если этот подарок ей не понравится, фуросики был достаточно дорогим, чтобы самим по себе считаться подарком (он был из хлопка и шелка с нарисованным ярким асимметричным узором из кои, волн и плавающих листьев), но он правда хотел, чтобы ей понравился его подарок. Тогда это чувствовалось хорошей идеей, несмотря на то, насколько сильно он сомневался в ней на всем пути домой.

То, что остальной отряд его дразнил, тоже не помогало.

— Я купил тебе подарок, — выпалил он, когда она открыла сёдзи в комнату, которая раньше была кабинетом его дяди.

— Спасибо, Мадара-кун, — рефлекторно ответила она, опустив глаза на его руки, которые были пустыми.

— Он в моей сумке, — добавил он, махнув рукой на холщовый мешок, заброшенный за его плечо, где лежал его набор для каллиграфии и старый потертый словарь кандзи, который был одной из нескольких книг, передававшихся от одного главы Внешней Стражи к другому, а также книга с хайку, которая раньше принадлежала его матери. Было веселее практиковаться в каллиграфии на поэзии, чем просто бесконечно копировать отдельные иероглифы.

— Мне приготовить чай? — внезапно спросила Кита и неожиданно стала выглядеть так же неловко, как он себя чувствовал. Напоминание, что она до конца не знала, что делать с их ситуацией, заставило его плечи распрямиться: ему было пятнадцать и он знал, чего ожидали от них обоих, так что нес ответственность за то, чтобы помочь ей выучить то, что ей надо было знать.

— Нет: я здесь для того, чтобы учить тебя, так что твои мысли должны быть об уроке, а не о том, чтобы оказывать мне гостеприимство. Чай принесет Охабари-оба, потому что она принимает меня как гостя и организовала, чтобы я тебя учил.

Кита кивнула с видимым облегчением от того, что получила четкие инструкции. Мадара мягко провел ее в комнату, закрыл за ними сёдзи и поставил сумку на пол рядом со столом.

— Сядь слева от меня, — сказал он ей, — я буду показывать тебе кандзи, а потом ты будешь их записывать.

У него были вощеные дощечки, чтобы она на них практиковалась, которые легко протирались, чтобы не тратить бумагу. Если он использовал чакру, чтобы вытянуть чернила обратно, он мог повторно использовать и их.

Он начал с того, что дал задание Ките просмотреть книгу, говоря ему, что она узнает, и чтобы она писала случайные кандзи, чтобы это доказать. Было захватывающе наблюдать за тем, как кандзи формировались человеком, держащим кисть в левой руке (он использовал шаринган, пока она не смотрела, чтобы можно было воспроизвести это, если это будет необходимо на миссии), и иероглифы были хорошо сформированными и узнаваемыми, хоть и немного специфическими. Не то чтобы было что-то неправильное в том, чтобы обладать видимым стилем.

Она знала основную тысячу, плюс еще двести шестнадцать, а также около пятидесяти дополнительных кандзи, относящихся к ткани, покраске, вышивке и синтоистскому пантеону: неудивительно, учитывая ее обучение и то, что множество членов клана выбирали богов для подкладки своих плащей, чтобы отдать им дань уважения. Это была хорошая основа для двенадцатилетней. Да, она могла бы быть на более высоком уровне, но она не отставала.

Учить ее было медленнее, чем учить Изуну: у нее не было шарингана, так что Мадара был вынужден несколько раз ставить ей движения кистью, и, так как она была девочкой, она знала хирагану, а не катакану, так что ему приходилось читать ей определение каждого кандзи, чтобы она понимала их значение. Однако она была очень сосредоточенной, повторяла себе под нос его инструкции, пока писала, и послушно придумывала короткие предложения, включающие каждый новый кандзи, чтобы она могла закрепить в памяти их значение наряду с формой.

Охабари-оба принесла чай, пока Кита использовала четыре новых кандзи, которым он ее научил, в хайку, описывающих их. У нее был удивительно быстрый ум для подсчета слогов, хотя ее произведения были не слишком элегантными.

Однако они были забавными. В конце урока он дал ей задание записать их на бумаге вместе с определениями, чтобы помочь уроку закрепиться и сохранить поэзию для потомков. Описание ткацкого станка как обладающего челюстями было оригинальным мысленным образом, как и угрожающая чаша для чая или описание грязной лужи как лагуны, по которой на листке-кораблике плыл паук.

И все же он действительно с нетерпением ждал их следующего урока: у следующих восьми кандзи было в точности одинаковое произношение, и это будет очень забавно.

— Вот, — сказал он после того, как она задокументировала своих стихи и аккуратно отложила бумагу в сторону, чтобы та сохла. — Твой подарок.

Он поставил его на стол и обратил внимание на свой немного остывший чай.

Кита аккуратно вытерла руки и свою часть стола, чтобы нигде не осталось случайных капель чернил, прежде чем подтянуть к себе сверток. Ее лицо смягчилось до выражения удивленной радости, пока она рассматривала узорчатый фуросики.

Мадара подал немного чакры к глазам, чтобы навсегда сохранить в памяти ее выражение лица.

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы развязать узлы и открыть пару индиговых домашних тапочек с забавным рисунком, который, как изначально показалось Мадаре, был маленькими черепашками в воде, но продавец сказал ему, что это были маленькие катушки с тянущимися за ними ниточками.

— Я подумал, тебе захочется иметь собственную пару, а не использовать одну из пар тетушки для гостей, — торопливо сказал Мадара во внезапной тишине. — На них рисунок катушек с нитками, так что я подумал, что они тебе понравятся?

Они ей нравились?!

Кита посмотрела на него, и ее глаза блестели от слез.

— Они мне очень нравятся, — немного хрипло сказала она, а потом наклонилась и крепко обняла его.

Мадара испытал момент слепой паники, а потом вспомнил различные ситуации, когда Изуна был абсолютно переполнен произвольными эмоциями, когда был младше, и обнял ее в ответ. Это было совсем не похоже на те жуткие истории об ухаживании, которые он подслушал из разговоров разных старших двоюродных братьев и сестер. Ките было только двенадцать, а не двадцать и даже не шестнадцать, так что она все еще была ребенком телом и душой (хоть, возможно, и не разумом, учитывая то, что она была мастером печатей-самоучкой), и детям требовались объятия.

Просто обычно он не был тем человеком, к кому подходили за объятиями, если ребенок, нуждающийся в объятиях не был Изуной, а Изуна в последнее время начал настаивать, что он слишком взрослый, чтобы с ним так сюсюкались.

— Они мне очень нравятся, — повторила она, и ее голос был приглушен его рубашкой. — Огромное спасибо, Мадара-кун.

Мадаре внезапно вспомнилось, что Кита жила с Охабари-оба только чуть больше месяца и наверняка скучала по дому. У нее было три сестры и брат (живых сестры и живой брат), и Мадара не мог представить жизнь в отдельном от его младшего брата здании и то, что он мог не быть рядом, когда Изуне могло что-то понадобится. Ее родители жили едва ли дальше, чем в десяти минут ходьбы, но было очевидно, что она все равно тосковала по дому.

Обладание собственной парой домашних тапочек сделает для нее это здание более домашним. Он помогал ей сильнее чувствовать себя как дома, помогал ей чувствовать себя более комфортно с переменами, которые навязал ей его отец.

Он слишком накрутил себя из-за всей этой ситуации, не так ли? Кита была просто ребенком, и дети хотят знать, что они важны для людей, которые несут за них ответственность. Мадара мог это сделать.

Он чуть плотнее обнял ее и уткнулся лицом ей в макушку.

— Я очень рад, что ты рядом, Кита-чан, — заверил ее он. — Я хочу, чтобы ты была членом моей семьи.

Она всегда была частью его клана, но клан не был абсолютно тем же, что и семья.

Это вызвало еще больше дрожи и рыданий, но это было нормально. Он честно был удивлен, что она сумела так долго держать это все внутри: клан Учиха был известен своими огненными темпераментами и сильными эмоциональными реакциями. Любой другой ребенок в клане сорвался бы недели назад.

Больше доказательств, что она была развита не по годам. Ему придется держать ухо востро на случай подобных ситуаций в будущем, не так ли? Он не хотел, чтобы она прятала свои чувства и делала себя несчастной, когда это был чем-то, что он мог для нее исправить. Они были помолвлены, предполагалось, что он будет присматривать за ней. Как он сумеет вести за собой Внешнюю Стражу, если он даже не мог позаботиться об одной девочке?

Ему надо было узнать ее получше. Хотя бы уроки каллиграфии дадут ему повод делать это без постоянных прерываний Изуны.

Кита постепенно привыкла к новой рутине, которая оказалась смесью приятно знакомого и сбивающего с толку чуждого. Каждое утро она проверяла своих свежевылупившихся гусениц (знакомое) и отрезала для них дополнительные ветки, если это было нужно, потом умывалась и шла помогать с завтраком. Завтрак был как привычным, так и непривычным: она помогала маме с готовкой уже несколько лет, но то, что ели Хикаку и его младшие братья и сестра, было не тем же самым, что привыкла есть Кита. На завтрак они ели рыбные чипсы вместе с обычным рисом, мисо и маринованными овощами, а не натто. Кита была вынуждена признать, что рыбные чипсы были вкуснее натто, но ей все равно понадобилось время, чтобы к этому привыкнуть.

После завтрака шла работа по дому и тренировки, первое знакомое, но последнее нет. Как потенциальная невеста главы Внешней Стражи она была целью атак Сенджу (и также целью для других людей, но конкретно упомянули только Сенджу), так что она должна была уметь защищать как себя, так и любых будущих детей. Ее навыки по обращению с проволокой посчитали достаточными (этому ее научил папа, потому что тестом хорошей проволоки было плавное ей управление), но ее навыки владения ножом, судя по всему, были недостаточными сами по себе, несмотря на то, что их назвали «хорошими», так что раз в два дня у нее были уроки нагинаты. Когда она не проводила утро за заучиванием стоек и ударов, пока ее руки не начинали гореть, она занималась стиркой, протиранием пыли и мытьем полов, а также садоводством и приготовлением еды. Она не должна была чинить татами или сёдзи (Охабари-оба платила кому-то другому, чтобы выполнять работу по починке вещей в доме), но это не давало много времени отдохнуть.

Обед был тихим приемом пищи, потому что всем мальчикам давались бенто за завтраком, так что им не приходилось возвращаться домой в перерывах между их собственными уроками в классах и на тренировочных полях. Охабари-оба обычно использовала это время, чтобы либо обсудить дела Домашней Стражи за простой едой, либо научить Киту, как выкладывать блюда к специальным фестивалям и случаям, что включало множество очень красивого и различной формы фарфора. Изучение того, как вообще готовить блюда, будет отложено до прихода самих этих случаев: клан не мог позволить себе тратить еду впустую. Может, Учихи и были благородным кланом, но клан не был достаточно богатым, чтобы позволить роскошь вне сезона.

После обеда шли более выматывающие для ума уроки. Мадара учил ее новым кандзи и поправлял ее каллиграфию около двух раз в неделю, но само расписание было гибким, так как он регулярно брал миссии и вел патрули: перерыв между уроками мог быть любым, от двух дней до целой недели. Если он не был доступен, Охабари-оба позволяла ей самостоятельно практиковаться час, играя на кото в кабинете вместе с ней и критикуя ее усилия. От нее требовалось минимум раз в день писать каждый кандзи на бумаге, а затем все ее усилия представлялись Мадаре на следующем уроке, чтобы он мог оценить ее прогресс.

Ките только недавно разрешили не писать первые десять кандзи, которым он ее научил. В данный момент она работала над тридцатью пятью, и было действительно очень тяжело не запутаться либо в значении, либо в порядке мазков кистью. Большая часть сложности возникала из-за перехода на использование левой руки, хотя она в любом случае всегда делала это дома и могла писать некоторые кандзи только левой рукой. У нее все еще не было мышечной памяти в левой руке для примерно половины распространенных кандзи, но те, которые она использовала в своих печатях, были лучше отработаны.

Если Мадара учил ее, то урок длился до середины дня. Если нет, то Кита практиковалась в игре на кото до того же времени. Охабари-оба давала ей фактические уроки раз в неделю, но во все другие дни от Киты ожидали, что она будет повторять то, что выучила, пока это не станет автоматическим, беглым и, самое главное, мелодичным.

Ките нравилось кото, и ей нравилась музыка, но ей не нравилось практиковаться. Нотная азбука не была интересной, и было невероятно тяжело с первого раза передвинуть кобылки ровно в нужное место. Она постепенно становилась лучше в этом, но ее прогресс удручающе напоминал ползание улитки.

В те дни, когда у нее были уроки с Мадарой, игра на кото шла после них. Она не могла спастись от практики в игре на кото. Она была обречена на болящие пальцы и разочарование.

После игры на кото Кита либо учила наизусть историю клана, изучала примеры конфликтов в Домашней Страже, а потом обсуждала это с Охабари-оба, либо практиковалась в чайной церемонии. Практика в чайной церемонии была ее наименее любимым делом: каждое движение должно было быть идеальным, как длинный, медленный и невероятно замысловатый танец, а Кита не была грациозной. Она была в середине скачка роста, у нее никогда не было уроков танцев, и она была склонна стукаться локтями о вещи. Единственной позитивной вещью, которую Охабари-оба могла сказать об ее усилиях, это то, что Кита всегда была аккуратна с рукавами и что у нее была надлежащая осанка. Она станет лучше, чем больше будет практиковаться, но повторение не порождало удовольствие.

Потом надо было приготовить ужин и подать еду по-волчьи голодным маленьким мальчикам, помыть посуду, пока Охабари-оба мыла маленьких мальчиков, приглядывать за маленькими чистыми сытыми мальчиками до их времени отхода ко сну (и они часто хотели, чтобы она делала вещи вместе с ними), а потом примерно час свободы до ее собственного отбоя.

Именно в эти вечерние часы у Охабари-оба было больше всего социальных гостей, в отличие от гостей, навещающих по клановым делам, которые заходили днем, пока Кита практиковалась в игре на кото или училась. Скорее всего, были и утренние гости, но утром Кита обычно находилась вне дома, так что их не видела. Иногда от нее ожидалось, что она будет сидеть на вечерних встречах, но в основном ей предоставлялось свободное время.

Так как вечера сейчас были достаточно светлыми, что ей не нужен был фонарь, Кита проводила свое драгоценное свободное время перечитывая и тихо проговаривая историю клана, которую ей надо было запомнить, и играя с идеями печатей и придумывая дизайны для новых композиций для плащей, и ей помогал Мадара, одолжив ей копию мифа о сотворении мира, принадлежащую его матери, и различные другие иллюстрированные мифологические тексты, включая напечатанную книгу о Такамагахаре. Половину из чего он не мог даже прочитать, потому что они были написаны хираганой, а его ей никогда не учили: хирагана была слоговой азбукой женщин и его отец не видел в этом необходимости. Кита сразу его с ней ознакомила, а затем прочитала ему вслух первую страницу, чтобы он смог понять, как работала эта азбука.

Однако он все равно позволил ей оставить себе истории. Он быстро пролистал их с активным шаринганом, прочитал вслух случайную страницу, чтобы доказать, что он сейчас знает хирагану, а потом умчался на миссию, на которую опаздывал после того, как остался так долго. Кита посчитала немного нечестным то, как откровенно шаринган позволял человеку жульничать: Мадара наверняка выучил все кандзи мифов через неделю после того, как обнаружил, что шаринган дает ему такую возможность. Она очевидно не могла это сделать, так что была вынуждена медленно изучать их, прилагая множество усилий, как делали и все остальные без шарингана.

Если он не убегал на миссии, то вечером Мадара обычно приходил, чтобы провести время с ней. В начале Изуна тоже приходил, но с течением недель он, кажется, потерял интерес и прекратил. Кита думала, что он решил, что она скучная, пока Мадара радостно не раскрыл, что его младший брат влюбился. Она мгновенно смирилась с конечным возвращением Изуны либо чтобы обожающе болтать, либо чтобы хандрить и ворчать, что девочка, а которой шла речь, не была заинтересована.

Ничего из этого не произошло. Изуна оказался шокирующе рациональным в плане романтических отношений и проводил месяцы в разгар лета флиртуя с одной из многочисленных девочек, которых звали Нака (судя по всему, из рода Кодзин), а потом каким-то образом закончил отношения без обид с обеих сторон около того времени, когда Кита проводила все свое время суша и прядя свои шелковые коконы, приглядывая за размножением шелкопрядов и снимая коконы, кипятя их отдельно от коконов более низкого качества (которых в этот раз было меньше), устанавливая веретено, чтобы можно было провести следующие несколько месяцев за изготовкой зелено-золотистой нити в каждый свободный момент.

Мадара был так же поражен романтическим успехом Изуны, как и она. Однако передышка от вмешательств четырнадцатилетнего была очень приятной: это дало ей время поговорить с Мадарой о более личных вещах, а ему дало время решить поделиться с ней похожими личными вещами, включая то, что он хотел мира, чтобы клан мог процветать.

* * *

Мать Мадары умерла, когда ему было девять, так что он не очень хорошо ее помнил. Частично из-за того, что это произошло до того, как он получил шаринган, но в основном из-за того, что его отец взял на себя его образование, когда ему было четыре, и после этого он не проводил с ней много времени. Изуна помнил ее лучше, несмотря на то, что был на четырнадцать месяцев младше, так как отец не сильно интересовался своим вторым сыном до смерти жены.

Изуна часто замечал, что у Мадары была внешность их матери, что Охабари-оба однажды подтвердила. Отец несколько раз говорил, что у Мадары было доброе сердце его матери, обычно когда критиковал его за какой-либо тактический выбор, который не одобрял.

Он редко виделся с семьей своей матери: они были ветвью Учиха, которая выполняла большую часть торговых миссий, притворяясь обычными гражданскими и продавая в Стране Огня и в различных соседних нациях белый уголь Учих, а также их сосновый уголь, бруски туши и другие товары, а потом используя деньги, чтобы покупать соль, сушеную рыбу, железный песок, разные другие необходимые вещи и немного предметов роскоши. Большинство из них не принадлежало к известным родам, но они были членами клана с наибольшим личным богатством и определенно были людьми, которые больше всех путешествовали: некоторые из них отправлялись в торговые предприятия, которые длились большую часть года. Несколько его родственников разной степени близости по материнской линии были во Внешней Страже, и у большинства из них были исключительно приличные резервы чакры. Однако те, кто не был во Внешней Страже, обычно не развивали шаринган, так как жизнь по большей части торговцами ограничивала их боевой опыт до тренировок и редких нападений бандитов, что было не совсем той средой, которая бы способствовала активации кеккей генкая клана.

Мадара знал, что у него даже в пятнадцать было намного больше чакры, чем у его отца, и что тут ему надо было благодарить за это кровь матери. Он также выглядел как его двоюродные братья по этой линии: у них всех было более крепкое телосложение, чем у отца, с более широкими плечами и узкой талией. Они также часто были громко общительными, каким Мадара определенно не был — это явно было чем-то, что Изуна унаследовал вместо него.

Кита и близко не была настолько общительной, насколько Изуна, но она и не была такой же нелюдимой, как Мадара. Не то чтобы ему не нравилась компания, но после того, как он начал учиться управлять своей чакрой, он обнаружил, что существовала такая вещь, как слишком много компании. Однако Кита не была против маленьких детей и была счастлива находиться в непосредственной близости от разговоров, даже если они фактически не включали ее.

Она умела слушать и была действительно заинтересована в изучении новых вещей: не просто практичных вещей, а вообще чего угодно. Она хотела знать о местах, где он был на миссиях, о людях, которых он встретил, об историях, которые он услышал, и даже была счастлива слушать, как он рассказывал о тренировках и патрулях. Она также задавала вопросы обо всех этих вещах, иногда чтобы выудить больше деталей, но в другие разы просто чтобы получить его мнение, которое он потом был вынужден объяснять, добавляя другие детали.

Кита никогда пренебрежительно не отзывалась о его мнениях или мыслях как о наивных или нереалистичных, но она также никогда не соглашалась с ним просто потому, что он будет следующим главой Внешней Стражи. Она слушала, она оспаривала, она ожидала, что он будет защищать свою позицию, и она признавала преимущества и выгоды его точки зрения, которые могла видеть, прежде чем находить в ней недостатки. Он ни с кем не мог так говорить с того короткого лета, которое он провел встречаясь с Хаширамой вниз по реке, и он скучал по этому.

Мадара обнаружил себя говорящим о своей мечте о мире и был в полном восторге, когда она на самом деле согласилась с ним, а потом поддержала свое согласие различными практическими моментами о том, как жил клан Учиха, которые также были аргументами за мир. «Война — это дорого», — сказала она, а потом указала на все, чего это стоило клану (в железе, стали, ткани, труде и жизнях), и рассказала о том, каково было жить на землях клана, когда вся Внешняя Стража была далеко, насколько меньше выполнялось дел и как все занимало больше времени, потому что фермеры и ремесленники выполняли еще и обязанность патрулировать границы, и что было постоянное напряжение, которое приходило от осознания того, что если сейчас на них нападет другой клан, они будут крайне уязвимы.

Ему никогда раньше вот так не излагали бытовую перспективу на цену войны. Он знал, что война ужасна для людей, сражающихся на ней, — он не задумывался, что это стоило оставшемуся клану столько же многого.

Ее точка зрения на мир также отличалась: она описывала войну как «навязывание» и противопоставляла мир как «сотрудничество». Ее объяснение также было логичным: война провоцировалась меньшинством, которое (нападая на тех, кто, как оно думало, его оскорбил) вынуждало всех остальных встать на чью-либо сторону и взять в руки оружие, либо чтобы защищать себя, либо чтобы поддерживать своих союзников. Мир же, напротив, устанавливался большинством, и все работали вместе, чтобы его поддерживать и разрешать споры между отдельными людьми, чтобы не доводить до боевых действий.

— Я думаю, ведение войны — это признак слабости, — тихо сказала ему она одним жарким летним вечером после Танабаты, прядя шелк на энгаве, и ее взгляд не отрывался от тонкой зелено-золотистой нити, которая извлекалась из пушистой массы на веретене. — Признак, что ты абсолютно не был способен прийти к соглашению другими способами, так что сейчас прибегаешь к тому, чтобы бить другую сторону по голове, пока она не уступит. Объявление кому-то войны говорит о том, что ты не желаешь сотрудничать или приходить к компромиссам, и нежелание работать с другими — часто признак жадности или какого-то другого серьезного недостатка. О чем была та война между даймё Страны Огня и Страны Чая?

— Деньги, — угрюмо сказал Мадара. Она была права. Это было неприятно, но она была права. Почему вообще Учиха сейчас сражались с Сенджу? Месть за всех, кого убил другой клан? Ну, Учиха убили столько же, и погоня за этой местью приводила к смерти только большего количества людей, так что, опять, кто конкретно был в ответе за эти смерти?

— Сражения — это действительно достаточно просто, — задумчиво сказала Кита. — Мы на нашей стороне, все остальные враги, и потому что они враги, они неправы, а мы правы. Мир — это тяжело, потому что тебе надо учитывать все точки зрения и признавать, что, может быть, ты был неправ. Работа Домашней Стражи тяжелая, потому что все Учиха и все думают, что они правы, но в споре с пятью сторонами очевидно, что они не могут быть все правы.

Мадара поморщился. Он был так рад, что никто не ожидал, что он станет главой Домашней Стражи. Это звучало как кошмар. Тот, как ему было хорошо известно, для которого у него не было ни терпения, ни дипломатических навыков. Руководить Внешней Стражей было намного более незамысловато.

— Проблема в том, что, хоть в этих случаях все в целом неправы в чем-то, у них есть что-то, в чем они не неправы, и ты должен провести столько переговоров, столько льстить и столько убеждать людей, пока они все не осознают, что предложенное решение каким-то образом будет им выгодно. Это самое тяжелое в мире, я думаю: убеждаться, что все в этом заинтересованы, потому что если все знают, что выиграют от этого, тогда они все будут готовы помогать этому случиться.

Это казалось намного более практичным и разумным, чем предположение Хаширамы, что они могут просто решить, что хотят мир, и заставить всех остальных согласиться с ними. Мадара уже знал, что это никогда не сработает: он не мог просто заставить весь клан делать то, что он хочет.

— Так как нам убедить клан хотеть мира?

Кита задумчиво нахмурилась: занятые руки вытягивали невероятно тонкие нити из пуха на веретене:

— Ну, сначала нам надо убедить их увидеть, что клан находится в лучшем положении в те года, когда мы не так часто схлестываемся с Сенджу. Также мы можем воззвать к гордости людей и показать, что единственная причина, по которой мы так много сражаемся с Сенджу, состоит в том, что жадные гражданские пользуются конфликтом между нашими кланами, чтобы нанять одного из нас, потому что какой-то другой экономический конкурент нанял другой клан. Я хочу сказать, если бы такое случилось с кланом, с которым мы бы не были смертельными врагами, воины, отправленные сражаться, хотя бы попытались избежать конфликта с другой стороной, делая минимальное для защиты до конца миссии, а потом отправились бы домой. Или, если бы нас наняли захватить что-то, мы подождали бы, пока нанятые шиноби были заняты, или просто ушли бы. Но это Сенджу, так что рвемся вперед, и люди умирают, и клиенты получают выгоду, — она сделала паузу. — По крайней мере, это то, что я слышала, на что намекают члены Внешней Стражи.

— Нет, ты права, — быстро согласился Мадара. — Клиенты действительно пользуются этим, и отряды, чьи миссии конфликтуют с другими кланами, действительно пытаются избежать конфликта, если это возможно.

Если только, конечно, эти «другие кланы» не были союзниками Сенджу — тогда вещи были менее предсказуемыми.

— Я хочу сказать, я был на миссиях, когда конкурент клиента нанял Абураме: лидер мисси решил, что лучшим планом действий было тайком встретить лидера команды Абураме в чайном домике, обсудить цели и требования миссии и прийти к такому компромиссу, чтобы мы следовали букве, пусть и не духу соответствующих контрактов. Или команде, чья цель миссии оказывалась скомпрометирована, предлагалась компенсация, потому что мы не хотели с ними сражаться, а они не хотели сражаться с нами.

Конечно, такое не всегда происходило и это никогда не происходило на миссиях, на которых руководил его отец, но его отец в любом случае никогда не ходил на рутинную охрану каравана или на мелкие миссии по захвату чего-либо. Как наследнику своего отца, Мадаре был нужен опыт того, что происходит на таких миссиях, потому что в конце концов он будет тем человеком, который будет их назначать, но как только он станет главой Внешней Стражи, у него больше не будет времени самому руководить на них.

— Если бы мы только могли так договориться с Сенджу, — вздохнула Кита. — Но опять, если бы у нас был мир, что бы ты сделал? Я имею в виду, если у нас будет настоящий прочный мир, исполнение обязанностей военной наемной силы больше не будет чем-то, что будет приносить деньги, не так ли?

Мадара не задумывался об этом. Мир (настоящий мир) оставит его без дохода и без каких-либо занятий кроме соколиной охоты и спаррингов.

— Эм…

Кита робко ему улыбнулась:

— Техники с чакрой имеют и ненасильственное применение. Может, между миссиями ты можешь походить по клану, посмотреть, что делают со своей чакрой люди, которые не являются шиноби на постоянной основе? Думаю, ты будешь удивлен.

— Так и сделаю, — быстро заверил ее он, потянувшись, чтобы взъерошить ей волосы. — Спасибо, Кита-чан.

Она поддерживала его мечты о мире, и это, возможно, была лучшая вещь в знакомстве с ней.

* * *

Вскоре после Обона Кита заметила, что один из регулярных гостей Охабари-оба приходил на самом деле не для того, чтобы обсуждать клановые вопросы. Тсуёши-сан, один из старших членов Внешней Стражи (чье имя она знала только потому, что Изуна настаивал на том, чтобы притаскивать всех главных помощников Таджимы-сама и представлять ее им как «невесту моего брата») приходил к Охабари-оба дважды в неделю (иногда чаще), потому что он за ней ухаживал. Кита точно не знала, была ли она удивлена, что пропускала это до настоящего момента, или была удивлена, что за Охабари-оба вообще ухаживали — недолгое размышление открыло, что последнее, и она была разочарована в себе. Охабари-оба не могла быть старше тридцати, что правда не было таким уж большим возрастом. Она все еще могла завести нескольких детей, если захочет. Мама, скорее всего, была старше, чем Охабари-оба, и она не считала маму старой.

Вооруженная этой информацией, Кита стала прилагать больше усилий, чтобы подслушивать. То, что сейчас была осень, означало, что ее шелкопрядов не надо было кормить (потому что новое поколение все еще находилось в яйцах и не вылупится до апреля), и огород тоже не надо было полоть, так что у нее было больше времени. Времени, которое она проводила за прядением.

Однако не было причин, по которой она не могла сидеть прямо за углом открытой сёдзи кабинета, на энгаве, где она могла наслаждаться солнцем и видеть пруд с кои. В конце концов, игру Охабари-оба на кото всегда было приятно слушать.

Прошлой весной Изуна продал ее мирный шелк по высокой цене, и у Киты были планы на эти деньги, но в этом году она ткала для себя оби из коконов вылупившихся шелкопрядов. Она даже не собиралась красить этот шелк, сохраняя его светло-зеленый цвет, и когда она его весь спрядет, она попросит бабушку показать, как ткать простой оби. Потом, когда оби будет закончен, она решит, захочет ли она оставить его простым или вышить его.

В конечном итоге она, скорее всего, сделает вышивку, но она не хотела торопить события. Сначала прядение ее шелка, потом его ткачество. Думать о вышивке сейчас будет делать все шиворот-навыворот.

Ките оставалось спрясти довольно много шелка, так что у нее было довольно много времени подслушивать. Не то чтобы это был особо интересный разговор: в основном о музыке и театре, а Кита никогда не видела никаких пьес. Или даже не читала никаких пьес, если быть честной. По крайней мере, не здесь. Она немного слышала музыку (разные Учиха играли на музыкальных инструментах, и фестивали всегда были громкими и веселыми), но она не знала композиторов или гражданских исполнителей, как их явно знали Тсуёши и Охабари-оба.

Союзы по любви были обычным способом, каким Учихи (и, как она изучала на своих новых уроках, большинство других кланов ниндзя) заключали браки. Договорные браки как тот, который будет у Киты, были исключением и обычно организовывались по политическим причинам — в результате они непропорционально влияли на ближайших родственников главы клана. Следовательно то, что Таджима-сама договорился о партии для всего сына, не было слишком необычным.

Однако в договорных браках, которые организовывали не Учихи, не было пункта, оговаривающего тот случай, когда та или иная сторона влюблялась в кого-то другого. Это была исключительно учиховская позиция, потому что кеккей генкай в виде шарингана шел рука об руку с сильными эмоциональными реакциями и степенью сложности, связанной с их преодолением. Учихи были неистово эмоциональны и проявляли это так, как, судя по всему, не одобряла гражданская культура. Литература самураев вообще клеймила любую влюбленность как признак слабого ума.

Однако клан Учиха знал, что их сердца были их силой, так что они делали послабления на такие случаи. Другие кланы ниндзя делали послабления для любовных союзов по более прагматическим причинам: было многократно сложнее выдать замуж или женить не желающего этого ниндзя, чем не желающего гражданского. Гражданские возлюбленные, которым организовывали договорные браки с людьми не по их выбору, зачастую совершали самоубийства. Ну, возможно, не зачастую, но определенно случалось достаточно часто, чтобы это стало популярным литературным мотивом. Ниндзя, помолвленные против их воли (или чьи гражданские возлюбленные были помолвлены с третьей стороной), с большей вероятностью решали, что убийство будет более эффективным в решении их проблем.

В настоящее время это не случалось так часто, так как новости об этом давно разнеслись. Даже если гражданский член клана просил благословения на брак с любимым человеком у его или ее родителей, эта просьба скорее всего будет принята в свете маячавших на заднем фоне смертноносных родственников.

Крестьяне не организовывали договорные браки (слишком много усилий ради недостаточной отдачи, когда любовный союз между согласными сторонами улучшал сотрудничество в контексте добычи средств к существованию), но торговый класс почти всегда устраивал только их. В результате удивительно большая доля женщин-гражданских среднего класса (и иногда юношей) была открыта к ухаживаниям шиноби, несмотря на связанные с этим риски от конкурирующих кланов.

Ее собственные прабабушка и прадедушка были доказательством этого.

Однако Кита могла понять, почему: это было лучше, чем вообще не иметь выбора. Она не имела возражений против конечной женитьбы с Мадарой (он был добр к ней и сосредоточен на благополучии своего клана в качестве своей главной жизненной цели), но успокаивало знать, что если она когда-нибудь действительно влюбится, то она будет свободна следовать за своим сердцем.

* * *

К Фестивалю Хризантем в сентябре у Учих уже были заказы на миссии на следующую весну: сжечь половину рисовых полей конкретных землевладельцев в границах Страны Огня, которые воспользовались ужасной погодой, от которой страдала большая часть страны в первой половине этого года, сговорившись вместе, чтобы поднять цены. Также были контракты на нападение и сожжение караванов определенных торговцев чаем, без сомнения чтобы ослабить конкуренцию и снова поднять цены.

Мадара знал, что клан определенно возьмет миссию по сожжению полей (легкие деньги), а также что жадные землевладельцы, о которых шла речь, без сомнения наймут Сенджу, чтобы защитить свои поля после потери первого урожая. Это, скорее всего, обернется очередной войной на год.

Вопрос с чаем был более проблемным, но после разговора с Китой он осторожно предложил отцу, чтобы они украли чай, а не сожгли его, а потом сами его продали. Это позволит выполнить букву контракта, принесет дополнительный доход в клан и обеспечит то, что цены на чай не взлетят в долгосрочной перспективе.

Перевести чай будет непросто, но Кита пообещала, что она сможет сделать печать для тяжелых товаров, которая позволит Внешней Страже быстро перемещать и нести весь этот чай без того, чтобы это было очевидным. Она выполнила свое обещание через неделю после начала осени, за чем последовали две недели тестирования под присмотром Ямасачи-сана и Санносавы-сенсея.

Это была достаточно странная система. Печать была вышита на дне неглубокой холщовой сумки на завязках с очень широким основанием и была чуть больше, чем толстой линией, окружающей изображение сложенного зонта с ручкой в форме головы попугая. Она работала при контакте: пользователь сначала активировал печать каплей чакры, потом засовывал все в сумку (печать не делала различий: если один конец объекта можно было запихнуть в сумку, он исчезнет в печати) и «закрывал» печать другим вливанием чакры. Как только печать была закрыта, в сумку можно было положить другие вещи, чтобы спрятать печать.

Вытаскивать вещи было сложнее: у тебя должна была быть четкая картинка того, чего ты хотел, пока ты добавлял чакру в печать, иначе все остальное просто выйдет в обратном порядке. Однако отец не считал это недостатком (с мешками чая это действительно не имело значения), и Мадара подозревал, что эти сумки скоро будут использоваться как для контрабанды, так и для хранения разных вещей. Сухие продукты в печати не разлагались и оружие не ржавело, так что клановые форпосты наверняка захотят комплекты из них, соответствующе маркированные, конечно.

Сумки можно было носить за спиной, и хотя отверстие на длинной стороне было немного неудобным, они были как раз подходящего размера для хранения свернутых плащей или смен одежды. С одобрения его отца Кита провела весь следующий месяц за вышиванием печатей на холщовых сумках, сделанных по ее дизайну другими членами клана, и все они были покрашены в индиго, чтобы не выделяться на фоне плащей членов Внешней Стражи. Каждый воин получил по одной, хотя это и значительно истощило клановые запасы ткани. Но возможность переносить и брать с собой больше еды или оружия без того, чтобы они отягощали человека, была преимуществом, которое они не могли себе позволить упустить.

Его отец приказал, чтобы большая часть урожая предстоящего года состояла конопли, чтобы компенсировать уменьшившиеся запасы холста. Учитывая то, что Внешняя Стража будет полностью отсутствовать большую часть весны и лета, а новые сумки с печатями обеспечат более эффективное хранение, клан, как Мадара надеялся, не останется без еды, чтобы это позволить. Скорее всего, они вырастят больше гречки поздним летом после того, как соберут коноплю, что будет означать поедание больше собы и меньше сои или адзуки через год после этого.

Так как на носу был очередной военный сезон, Охабари-оба и Тсуёши-сан объявили о своем намерении пожениться. Из-за этого появились всевозможные нарушения привычного порядка: Охабари-оба переедет в дом своего нового мужа, так что больше не сможет заботиться о Хикаку, Хидзири, Хидаке и Бентен, но что еще более важно, она больше не сможет присматривать за главным домом клана, что было ее обязанностью как единственной живой близкой родственницы главы Внешней Стражи.

Отец решил, что теперь оба этих задания будут проблемой Киты, соответствующе увеличил денежное пособие, к которому у нее был доступ, чтобы она могла нанимать более нижестоящих членов клана, чтобы они занимались уборкой, готовкой и присматривали за садом, и оставил женщин разбираться с мелкими деталями. Охабари-оба была на высоте, с усердием принявшись решать возникшие сложности, и привлекла бабушку Киты — к первому дню зимы все, кажется, снова успокоилось, и сейчас основной задачей была подготовка к свадьбе. Дату назначили на пятое января, но главной заботой Мадары в данный момент был день рождения Киты.

Ей исполнится тринадцать чуть больше, чем через неделю. Это не было значимым возрастом, но он все равно хотел подарить ей что-то особенное. Он просто не знал, что.

Неожиданно, человеком, пришедшим к нему на спасение, был его отец. Мадару вытащили на очень холодный и снежный забег по пересеченной местности до Когей-гай, где он быстро прошел через серию ремесленных лавок и в конце концов выбрал глазированный чайник с бамбуковой ручкой наверху и пару юноми.

Юноми заставили его немного покраснеть, потому что такая комплектная пара, с идентичным узором, но одна чуть больше, чем вторая, называлась «чайные чашки супружеской пары». Чайник и юноми были для заваривания и чаепития каждый день, в отличие от элегантного тявана, который был только для чайных церемоний, и дарение Ките такого набора подразумевало, что однажды они будут жить в одном доме и каждый день пить вместе чай, только они вдвоем.

Не совсем верно (Изуна тоже будет жить с ними, если сначала не женится и не съедет), но посыл был понятен.

Его отец, кажется, одобрил его выбор, и они перешли к тому, чтобы забрать несколько других вещей из разных других магазинов, всех, судя по всему, заказанных заранее, так как он открывал каждый сверток только для того, чтобы бегло осмотреть его содержание шаринганом, прежде чем заплатить. После каждого магазина они незаметно опускали покупки в свои новые зонтичные сумки, а потом, когда все было сделано и они поели, они в ранних сумерках побежали обратно на клановые земли.

По пути домой Мадара раздумывал над тем, что Кита подарит ему на день рождения после зимнего солнцестояния. Ему исполнится шестнадцать (что было важным возрастом, потому что он будет достаточно взрослым, чтобы возглавлять миссии), и с учетом того, насколько занятыми были последние несколько месяцев, он не знал, когда у нее будет время, чтобы ему что-то купить или сделать.

Это не имело большого значения (ей не надо было что-то ему дарить), но он все равно был полон надежд.

Что было более важно, теперь он знал, что делать и куда идти за будущими подарками, за что он был очень благодарен. Когда Кита станет немного постарше, он спросит отца о заказах и кто из клана ими занимался: он не всегда сможет просто купить вещь с полки, не тогда, когда он займет место своего отца на посту главы Внешней Стражи. Возглавлять благородный клан как Учиха означало подавать пример, а не просто следовать примеру других людей.

* * *

Кита определенно раньше видела клановые свадьбы, но свадьба Охабари-оба будет первой, на которую она придет как гостья, а не просто как зрительница. Следовательно, она была вынуждена вышить кремовым шелком герб клана на спине ее прекрасного кимоно с глициниями, чтобы оно стало соответствующе формальным для такого случая.

У нее было немного времени, так как сейчас она отвечала за присмотр как за домом, в котором жила (теперь дом Хикаку, а не Охабари-оба), так и за главным домом клана, в котором жил Таджима-сама с Мадарой и Изуной. Большая часть работы была организационной и финансовой (следить за тем, чтобы кухня была полностью оснащена, стирать, посылать соответствующих людей готовить, прибираться и выполнять необходимые ремонтные работы, а потом платить им), но этого все равно было много. Охабари-оба еще несколько лет продолжит учить ее вещам, связанным с Домашней Стражей, но теперь Ките придется навещать женщину для этого, и это все усложнит.

Вообще, ей, скорее всего, придется приглашать Охабари-оба к себе, потому что все необходимые записи останутся там, где они были сейчас. Как и официальный чайный сервиз и другие аксессуары: Охабари-оба выйдет замуж за мужчину без известного рода, так что она полностью не покинет род Аматерасу (хотя ее дети не смогут на него претендовать), но она все равно будет зависеть от дохода своего мужа, а не своего брата, несмотря на то, что Таджима-сама наверняка обеспечит ее щедрым приданым. Тсуёши-сан провел последние несколько месяцев занимаясь серьезной реконструкцией своего нового дома, чтобы он больше подходил положению его невесты, но он все равно не был настолько роскошным, насколько был дом Хикаку, где главный коридор выходил на официальную приемную, а не прямо на основную гостиную с ирори. Единственным другим домом с официальной приемной был главный дом клана. Кита подозревала, что дом Хикаку технически должен был принадлежать главе Домашней Стражи, но под Таджимой-сама он просто стал собственностью младших членов рода Аматерасу.

Этой осенью Кита пока что ничего не смогла соткать: сначала та печать, сейчас свадьба Охабари-оба и связанные с ней изменения. Однако она хотя бы сумела закончить подарок на день рождения Мадары, что было чем-то. Она подготовила ему ленту, чтобы оборачивать рукоять оружия, и шнурок, чтобы привязывать меч к поясу, и оба предмета она сделала из дикого шелка-сырца. Они были сплетены, а не сотканы, и их было проще спрятать, когда внезапно приходили гости, когда она работала. Она также частично скрыла свои намерения одновременно делая себе шнурки для оби, которые она наденет на свадьбу в феврале.

Ките еще не исполнилось тринадцати, и ей надо было столько всего делать. Она технически была в ответе за два дома, ей все еще надо было сделать множество сумок Мэри Поппинс для Домашней Стражи (заказы Внешней Стражи шли первыми из-за предстоящего конфликта, но Домашняя Стража нуждалась в них так же сильно, если не сильнее), она практически воспитывала двухлетнюю Бентен, Охабари-оба увеличила частоту уроков готовки в свете ее предстоящего отъезда из дома, и у Киты также была куча плащей с композициями рисунков, принадлежащих старейшинам клана, которые надо было вовремя подновить и починить к свадьбе.

Ее уроки каллиграфии с Мадарой были несомненно умиротворяющими по сравнению со всем этим.

Она была так занята, что абсолютно забыла о своем дне рождения, пока после завтрака Хидака не подарил ей набор лакированных гребней для волос, а его два старших брата смотрели на нее, едва скрывая волнение.

— Большое спасибо, — машинально сказала она, чтобы скрыть укол в сердце от того, что сегодня она не была дома со своей семьей, а потом внимательнее посмотрела на свой подарок. — О, тут один на каждый сезон, как прелестно!

Орхидея и пион для весны, лотос и водяной ирис для лета, хризантема и гвоздика для осени, и слива, сосна и бамбук для зимы.

— Зимний самый красивый! — с энтузиазмом сказал Хидака, подпрыгивая на носочках. — Как ты, Кита-нее!

— Ну, я зимний ребенок, не так ли, Хидака-кун? — ответила Кита, раскрыв руки, чтобы он мог подбежать и обнять ее. — Еще раз спасибо за этот прекрасный подарок, Хикаку-кун, Хидзири-кун. Я обязательно буду их часто носить.

Было очевидно, что на них было потрачено достаточно много карманных денег или что они совершили набег на шкатулку с украшениями их матери. Она надеялась на первое: Бентен заслуживала унаследовать сокровища своей матери.

День продолжился в соответствии с ее обычной рутиной, но с подарками, появляющимися через разные промежутки времени. Изуна коротко прервал ее тренировку с нагинатой, чтобы подарить ей новый корпус веера утива и комплект из трех кусочков ткани с рисунками, чтобы его обтянуть, папа пришел в обед с Татешиной, Накой и Мидори, чтобы подарить ей новую плетеную корзину, наполненную полезными подарками, включая два новых нагадзюбана в цветах, которые дополняли ее кимоно, и немало окрашенных и переплетенных с металлом шелковых нитей. После этого ее младшие сестры сразу пошли домой, но папа остался.

— Это для тебя, чтобы ты использовала на своей одежде, северная звездочка, — твердо сказал ей папа, когда они вместе ели бенто, — не для плащей, если это не твой собственный плащ. Вышей оби, добавь детали на кимоно с рисунками или купи новое неокрашенное кимоно и сама сделай всю работу — показывай свою красоту снаружи, ведь твоя внутренняя красота уже мерцает ярким огнем.

— Да, папа. Обещаю.

Бабушка включила скрупулезно детализированную инструкцию о том, как ткать простой оби, несколько заметок о том, как ткать двухцветный двусторонний оби, и две простых схемы для ткачества, одна с клетками, а другая с узором бисямон-кикко, а также приказы пригласить ее в гости, когда она решит начать простой оби, чтобы она могла убедиться, что Кита случайно не установит ткацкий станок неправильно.

— Суставы твоей бабушки сегодня болят, так что она не смогла сама прийти, — тихо добавил папа, вытерев рот после того, как закончил свою еду. — Мы получили очень неплохой доход с нового поля — твоя тетя Тсую пообещала снабжать тебя бумагой по сниженной цене в обмен на часть конопли, и мы посеяли гречку в качестве второй посадки.

— Спасибо, папа, — они с мамой могли оставить бумагу себе или продать ее, но они отдали ее (или часть от нее, так или иначе) ей для того, чтобы она практиковалась в каллиграфии, печатях и рисунках. — Как только Мадара-сама скажет, что моя каллиграфия достаточно хорошая, я сделаю ей настенный свиток.

— Ей это понравится, — тепло сказал папа, наклонившись (не настолько сильно, как делал раньше, она определенно росла), чтобы поцеловать ее в волосы. — Береги себя, Кита.

Ее прогресс в кандзи на данный момент полз со скоростью улитки (у нее было мало времени практиковаться, и те пятнадцать, над которыми она сейчас работала, были чрезвычайно сложными), но Мадара все равно приходил к ней дважды в неделю, несмотря на то, что за последний месяц научил ее только двум иероглифам. Более сложные кандзи скопились, несмотря на то, что изначально ее учили им несколько недель, более простые, которые ими перемежались, были отложены как те, которыми она свободно владела.

Сегодня он подарил ей подарок на день рождения перед тем, как они начали. Это был чайник только для нее и пара чайных чашек мужа и жены. Ките они очень понравились не просто за то, что подразумевалось серьезность намерений (однажды у них будет собственный дом, где они будут пить чай вместе), но также потому, что раз Охабари-оба выходила замуж, ей придется самой организовывать место для проведения своих уроков или приходить к Мадаре в главный дом клана. Если уроки будут проходить здесь, она не хотела использовать чайные чашки, которые принадлежали родителям Хикаку, и использование гостевых чашек также не будет уместным. Однако сейчас у нее были собственные чашки, из которых она могла пить чай с Мадарой, и собственный чайник, в котором она могла его подавать.

Она мгновенно приготовила в них чай, к большому робкому удовольствию Мадары. Не то что это побудило его хоть каплю снисходительнее относиться к ней, когда она пыталась написать кандзи для слов «опорный пункт», «страх», «угрожать», «исправлять» и «эхо» без того, чтобы медлить при мазках или делать их слишком длинными или с неправильным углом.

В «эхе» было двадцать отдельных мазков кистью с тремя маленькими иероглифами, сжатыми над большим и плоским, и было тяжело вместить их всех!

* * *

Прибытие Таджимы-сама после игры на кото было неожиданным. То, что Охабари-оба хотела, чтобы Кита подала ему чай, было еще менее ожидаемым, но она хотя бы уже знала, что на сегодня была запланирована практика в чайной церемонии, и была соответствующе одета в светлое ирисовое кимоно и кремовый оби, вышитый золотом и с редкими розами, и ее новый гребень сидел в ее волосах. Охабари-оба предоставила свежий ёкан к чаю, и Кита медленно и тщательно провела тякай перед некомфортно внимательными зрителями.

Она знала, что не была хороша в этом. Не помогла и то, что ей приходилось делать все правой рукой. Чайную церемонию нельзя было проводить левой рукой, не важно, насколько менее неловко это было бы для нее.

Охабари-оба и Таджима-сама вели непринужденную беседу, пока она аккуратно по очереди раскладывала матчу в чашки, добавляла горячую воду и размешивала все надлежащим образом: это было частью менее формальной чайной церемонии, так что она должна была игнорировать разговор, хоть она и была предметом их беседы. Хотя бы обсуждалась не ее плавность в подаче чая.

Как только чай был подан (она приготовила себе чай в последнюю очередь), он должен был быть выпит, что также заняло время. Кита осторожно взяла в обе руки свою драгоценную и прекрасную чашу для чая и поглядела поверх нее на двух гостей. На Охабари-оба было светло-коричневое кимоно с узором из увядших листьев и светло-серый оби с бледными пятнышками, вышитый парящими воронами. На Таджиме-сама было угольное кимоно с узором из серых облаков, где тонкие серебряные молнии были вышиты тут и там.

Сегодня ей исполнилось тринадцать, она училась чайной церемонии меньше года и чувствовала себя очень-очень запуганной. Особенно так как продолжающаяся беседа между Таджимой-сама и Охабари-оба в данный момент крутилась вокруг ее знания истории клана.

— Кита-чан, — внезапно обратился к ней Таджима-сама, — объясни систему родов клана Учиха.

Кита опустила свой чай, но она не могла поставить его на стол, она еще его не закончила.

— Система родов клана Учиха основана на наследовании Мангекьё, формы, которую из-за горя принимает проявленный шаринган, — сказала она, следя за тем, чтобы ее тон оставался тихим и сдержанным. — У клана в данный момент восемь известных родов. Самый видный из них род Аматерасу, к которому традиционно принадлежит глава Внешней Стражи.

Корректно ей бы следовало сказать «к которому традиционно принадлежат главы как Внешней, так и Домашней Стражи», но Таджима-сама изменил тут правила, и было бы неблагоразумно привлечь к этому внимание.

— Вдобавок к восьми известным родам, у клана есть записи о еще девяти проявлениях Мангекьё, но детали об этих родах были утеряны. Если один из членов клана проявит какой-то из этих исторических Мангекьё, ему или ей будет немедленно официально присвоен статус главы этого рода клана. В клане могут быть другие неизвестные Мангекьё, но так как они никогда не были официально задокументированы, они непризнаны и безымянны.

— Назови восемь родов по степени их сегодняшней влиятельности.

— Первый род Аматерасу, род главы Внешней Стражи. Второй Ятагарасу, третий Райден, четвертый Инари, пятый Кодзин, шестой Тоётама, седьмой Кондзин и восьмой Ёмоцусикомэ.

Таджима-сама кивнул и снова развернулся к Охабари-оба — Кита закончила свой чай так быстро, насколько это было вежливо, так как сейчас он был не более чем теплым. Она надеялась, что они тоже скоро закончат свой чай, чтобы она могла забрать их чаши и уйти, чтобы помыть посуду. Поставив собственную чашку, она подождала, чтобы взрослые проявили инициативу. Она уже съела свой ёкан (сладости съедали перед тем, как пили чай), так что ей просто надо было сидеть тихо и быть терпеливой.

Чай наконец-то очень медленно подошел к концу, и Ките было позволено откланяться и сбежать. После мытья посуды она вернулась в кабинет, где ее ждали Охабари-оба и Таджима-сама.

Ждали с двумя коробочками, обернутыми в фукусу. Это хотя бы было ритуалом, который она знала, хоть сама в нем никогда и не участвовала.

Фукуса не была похожа на фуросики: во-первых, она была дороже, и после любования и извлечения подарка из коробки под тканью и коробка, и ткань возвращались дарителю.

Кита должным образом полюбовалась тканью, на которой была вышита Аматерасу, выходящая из пещеры и видящая свое сияние в зеркале Ята, осторожно отложила ее в сторону и открыла коробку. Внутри было шелковое кимоно сочного кораллово-розового цвета с ярким узором из очень светлых голубых волн, обрамляющих белые цветы вишни, и редких бело-красно-оранжевых рыбок, а также шелковый нагадзюбан темно-красного цвета с простым узором в виде черно-пурпурных чешуек по всей поверхности, хлопковая нижняя рубашка и пестрая нижняя юбка кремово-желтого цвета, белые таби, деревянные дзори и небесно-голубой оби, плотно вышитый красными пионами, насыщенно-зелеными травами и россыпью разных ярких бабочек.

Это был безумно роскошный подарок.

Она не могла от него отказаться.

Легально она была под опекой Таджимы-сама, так что это было в меньшей степени то, что он дарил ей, а, скорее, что-то, что он купил, чтобы увидеть, как она будет носить это для его сына. Как минимум ожидая то, что она наденет эти вещи на день рождения Мадары на следующей неделе. Таджима-сама даже наверняка сделает это снова. Чуть более внимательный осмотр хотя бы открыл, что кимоно и оби уже носили до этого: скорее всего, они принадлежали его покойной жене. Это было слегка менее ужасающе роскошно, хоть все остальное и было жестким и новым.

Кита кивнула и выразила подходяще скромные благодарности за это великолепное сокровище, осторожно свернула все обратно в оберточную бумагу и отложила в сторону, а потом повернулась к подарку Охабари-оба.

Эта фукуса была более скромной, на ней был вышит журавль, парящий над заходящим солнцем, и черепаха, плывущая сквозь водоросли внизу. В коробке под ней была коллекция канзаши: четыре лакированных шпильки когай, которые подходили к гребням, которые ей подарили Хикаку с братьями (доказательство, что Охабари-оба помогла им в выборе подарка), и две пары бира-бира: одна пара с тонкими металлическими полосками, а другая с крохотными колокольчиками. Тут также был пакетик с повседневными простыми шпильками.

Очевидно, Охабари-оба хотела удостовериться, что ей больше не придется одалживать украшения для волос. Кита выразила свою благодарность, поклонилась обоим гостям и проводила Таджиму-сама из дома. Затем Охабари-оба дала ей время, чтобы убрать свои подарки и переодеться в повседневное кимоно, прежде чем позвать ее помочь с обедом.

Собу с уткой было как приятно готовить, так и, как только мальчики вернутся, есть. Она успокаивала ее нервы. Паста из красных бобов на десерт также была прекрасна.

Однако это определенно было самым напряженным днем рождения в ее жизни. Кита очень надеялась, что это не было началом тенденции.

* * *

Мадара теребил рукоять своего меча, пока сидел на ветви дерева, пристально смотря на дорогу, на короткий спуск всего лишь в нескольких метрах от его насеста. Кита подарила ему на день рождения обмотку для рукояти и шнурок, чтобы привязывать меч к поясу, сделанные из собственноручно выращенного зеленого шелка, и он взял за привычку играть с ними, пока ждал чего-либо за пределами земель клана. Эти вещи были восхитительно мягкими и более мягкими, чем любые его предыдущие аксессуары, так что когда они в конце концов износятся, он наверняка попросит у нее еще набор.

Свадьба Охабари-оба прошла гладко, но она все равно проводила большую часть времени в доме Хикаку, чтобы учить Киту тому, как быть членом рода Аматерасу и будущей главой Домашней Стражи. Мадара думал, что Кита будет хороша в этом: у нее был глаз наметан на лазейки, и она обладала достаточной креативностью, чтобы ими воспользоваться. Просто посмотрите на то, что сейчас делал Мадара: прятался на дереве на миссии, которая началась как поджог и убийство и превратилась в обман и воровство.

Чайный караван (везущий новый урожай сенча с южного полуострова и выращенного в тени чая Нефритовая роса, из которого будет сделан матча) должен был пройти сегодня. Когда, они точно не знали, но посев риса еще даже не начался, так что отец предоставил Мадаре услуги кланового призывателя воронов (одного из его троюродных братьев из рода Ятагарасу), благодаря которому сейчас в небе кружила птица. Разговор с Китой о торговле чаем побудил его провести небольшое исследование по пути сюда, так что теперь он знал, что было только три части Страны Огня, где выращивались чайные листья, которые подходили для перетирания в матчу, и что этот караван уже три года подряд завоевывал привилегию поставлять чай даймё и храмам страны благодаря тому, что их листья обладали приятным привкусом умами вдобавок к обычному свежему, изысканному вкусу.

Эти торговцы и чайные плантации, с которыми они сотрудничали, не будут полностью обанкрочены потерей этого контракта (они поставят достаточно других чаев на более широкий рынок позднее в этом сезоне), но им придется внести коррективы из-за того, что они не получат прибыль от инвестиций, и соответственно снизить свои расходы. Мадара не мог сказать, что был удивлен, что конкуренты этой группы прибегли к саботажу (ревность и зависть лежали в основе столь многих контрактов, предлагаемых Учиха), но хотя бы та стратегия, которую Кита помогла ему разработать, означала, что этот чай не пропадет даром. Караван не прибудет в столицу вовремя, чтобы соревноваться за самые высокие цены на новый чай, и не будет включен в ежегодное соревнование за поставки матчи храмам и даймё, но он прибудет на один из рынков, где чай будет продан и куплен. Скорее всего, по более низким ценам, чем намеревалось, так что он достанется более широкой аудитории, чем священники, монахи и самые богатые чиновники столицы.

Мадара знал, что его отец оставит значительную часть листьев для матчи для клана. Зонтичные сумки (и это название закрепилось) давали возможность полностью герметичного хранения, так что чай не прокиснет и не испортится. Вместо того, чтобы каждый месяц покупать небольшое количество свежего матча на случай гостей и регулярно его использовать, теперь они могли бесконечно хранить его в виде порошка, что означало возможность покупать чай оптом и более высокого качества.

Или, в этом случае, украсть оптом, хотя им придется заплатить, чтобы листья должным образом перетерли в порошок. Контракт просто обязывал их «уничтожить караваны, чтобы никакой чай не прибыл в столицу до июня», так что напасть на них из засады с нанесением тупых травм и использованием неуловимых гендзюцу, опустошить повозки, а потом выбрать другую точку засады для следующего цикла будет достаточно легко. Однако следующий караван наверняка будет намного лучше охраняться, так что Мадара дал ясно понять сорока соклановцам под его командованием, что они должны обеспечить то, чтобы никто из торговцев точно не вспомнил, кто конкретно на них напал (заставить их думать, что это были бандиты, вполне подойдет), и применять дзюцу по минимуму.

Не было нужды в том, чтобы кто-то осознал, что это была операция Учих, что побудит их нанять Сенджу. Это произойдет из-за риса позже, так как им придется быть видимыми для фактора устрашения.

— Они в поле зрения, — внезапно сказал его троюродный брат Эбоси. — Однако они не покажутся в пределах досягаемости еще добрый час.

Дзюцу позволяло ему видеть мир сквозь глаза его призывов — весьма эффективный способ разведки, когда вороны были распространены повсеместно.

Мадара потянулся к своей зонтичной сумке и вытащил бенто:

— Тогда вполне можем сначала поесть.

Это будут тяжелые шесть недель. Он был благодарен, что у печати Киты был предел вместимости, а не предел веса, и что она могла вместить все содержимое двух складов: им наверняка все это понадобится.

Он понятия не имел, что люди пили столько чая.

* * *

Две недели спустя, когда первая партия украденного чая была передана гражданским соклановцам, которые организовывали торговые поставки Учих, и все подчиненные Мадары получили свои пустые зонтичные сумки назад, очередной караван приблизился к их новой (и намного более ранней) точке засады.

Торговцы чаем действительно наняли Сенджу. Они вполне могли попытаться нанять сначала Учих (отец наверняка бы знал), но в данный момент все Учихи «работали в другом месте», и это, скорее всего, само по себе было показательно.

Тут хотя бы не было Тобирамы: если бы он был здесь, засада бы уже была кончена. Мальчишке едва исполнилось пятнадцать, и он уже был лучшим сенсором, чем кто-либо из клана Учиха, что ужасно раздражало, так как было невозможно напасть из засады ни на кого в пятнадцати километрах от него.

Если Тобирамы здесь не было (как и Хаширамы, по-видимому), тогда они, должно быть, уже охраняли урожай риса тех землевладельцев, которые воспользовались прошлогодним наводнением. В конце концов, гражданские, нанявшие Учиха, скорее всего, не держали рот на замке о своих намерениях, так что у землевладельцев было время подготовиться.

Мадара знал, что его отец — умелый воин, но он с Изуной не могли сражаться с Буцумой, Хаширамой и Тобирамой совсем одни. Ему надо будет послать сообщение с одним из воронов Эбоси и узнать, не был ли он против, чтобы Мадара делегировал командование и направился на север.

Однако сначала засада.

— Каков план, Мадара-сама? — тихо спросил Хикаку, с ненавистью глядя вниз на Сенджу, идущих рядом с караваном, который медленно поднимался из долины. Хикаку всей душой ненавидел Сенджу за смерть его младшей сестры Току.

— Нам остался еще месяц, так что мы не можем позволить себе получить травмы, — твердо сказал Мадара. — Мы также не можем позволить себе привлечь внимание: если Сенджу осознают, что я здесь, они пошлют Хашираму в охране следующего каравана, и мы не сможем украсть чай. Нам нужен этот чай, — настоятельно сказал он, когда несколько Учиха поблизости неодобрительно на него посмотрели. — Последняя партия одна принесла клану минимум в пять раз больше денег, чем эта миссия!

— Так какой план? — протянул Эбоси, и его шаринган крутился в раздражении.

— Мы выставим их полными дураками, — оскалившись, сказал Мадара. Он знал, как перетянуть соклановцев на свою сторону. — Это будет медленно, но это сработает. В конце Сенджу узнают, что, должно быть, это были мы, но из-за своей раненой гордости они наверняка приуменьшат риски, отчитываясь Буцуме. В конце концов, если мы прятались, мы, должно быть, были слабее них. Мы, скорее всего, получим Тобираму с последней доставкой, чтобы окончательно предотвратить засады, но это все равно лучше, чем Хаширама — он почувствует мое приближение и осознает, что не сможет выиграть.

Это также сделает жизнь легче для отца с Изуной: отсутствие Тобирамы сделает Хашираму нетерпеливым и рассеянным, особенно как только он осознает, что Мадара не здесь и, следовательно, наверняка противостоит его младшему брату на поле боя.

Тобирама не был благородным противником, но он хотя бы был прагматичным. Мальчишка знал, что Мадара сильнее него, так что предпочтет отступление продолжительной конфронтации даже с миссией на кону. Мадара сможет одновременно взять на себя Тобираму и лучших из Сенджу, пока остальная часть его соклановцев будет грабить (и, скорее всего, сжигать, так как у них будет ограниченное количество времени на работу) караван и справляться с более низкоранговыми Сенджу.

— Как? — спросил Хикаку, внезапно очень заинтересовавшись.

— Мы будем использовать гендзюцу. Проберемся в караван, пока он будет двигаться, парами со скрытой чакрой, и за несколько дней заменим груз чая камнями и ветками. У одной пары будет зонтичная сумка, наполненная мусором, и они будут выгружать этот мусор, пока другая пара будет загружать чай, чтобы вес и, следовательно, особенности управления повозками не изменились, а потом мы наложим гендзюцу на камни, чтобы гражданские слишком быстро не заметили разницу. Мы все сейчас знаем, сколько весит мешок чая и сколько из них вмещают повозки. Мы можем утащить их товары у них из-под носа, так что Сенджу будут чувствовать себя такими самодовольными, пока в конце концов не прибудут в столицу, где осознают, что полностью провалились, — мстительно сказал Мадара. — Остальные могут следовать рядом на случай, если что-то пойдет не так, тихо нападут из засады на гражданских, чтобы позаимствовать у них одежду, чтобы ее потом надели лазутчики, понесут гражданских с собой, чтобы потом снова их одеть и чтобы они присоединились к группе — так Сенджу никогда не осознают, что они вообще пропадали.

Маниакальные улыбки со всех сторон сказали ему, что он успешно убедил всех в его (признаться честно, сложном) плане.

— Если Сенджу не осознают, кто мы, они не подумают избегать смотреть нам в глаза, — злобно пробормотала Така, одна из пяти женщин в группе. — Это будет чистое удовольствие Мадара-сама.

Така была весьма уважаемым специалистом по гендзюцу в клане, где все с шаринганом могли накладывать иллюзии с такой же легкостью, как дышали — эта миссия идеально ей подходила.

— Вы все знаете, кто лучший в гендзюцу и скрытности и у кого больше опыта, — прямо сказал Мадара. — Пойдут не больше, чем десять. Разделитесь на пары, возьмите дополнительную сумку и направляйтесь вниз по склону. Остальные из нас будут оставаться намного выше линии деревьев, чтобы вас не выдать.

— Как прикажете, Мадара-сама, — прощебетал Раусу, уже подходя к Таке, которая была самой опытной и лучшей в гендзюцу из всех присутствующих — она будет эффективным полевым командиром для этого задания.

У него руки чесались оказаться на передовой, но наблюдение за иллюзионистами спереди и сверху с готовностью спикировать и атаковать, если их поймают, было лучшим применением его навыков и положения наследника главы Внешней Стражи. Так он сможет командовать всем полем, Эбоси будет отчитываться ему о деталях с помощью ворона, и Мадара не выдаст их из-за того, что его способность скрывать чакру все еще давала сбои, когда он нервничал.

Это был громадный успех. Гендзюцу, через которое Эбоси показал реакцию Сенджу, когда неделю спустя кража была раскрыта (что было увидено глазами воронов), заставило всю боевую группу кататься по полу, хохоча от радости в их убежище в тридцати километрах отсюда.

Тобираму действительно послали с третьей (и последней) партией, на которую им надо было напасть по контракту. Это столкновение было жестокой расточительной резней (Мадара потерял Раусу, и двенадцать других соклановцев пришлось уносить с поля из-за их ран), но они забрали половину чая, а остальное сожгли вместе с фургонами, и он надеялся, что торговцы усвоили, что стравливание Учих и Сенджу приведет к тому, что все поблизости тоже умрут, особенно когда столкновение происходит в узкой долине, где нельзя было никуда сбежать с поля боя.

Тобирама выжил и отступил, как и ожидалось, но Сенджу понесли больше потерей, провалили свою миссию и не сумели сохранить жизни даже половине гражданских. Мадара сомневался, что их снова наймут — скорее всего, в следующем году эти торговцы наймут сначала Учих, чтобы не обнаружить себя на противоположной стороне контракта.

Затем ему приказали направляться на север с двадцатью самыми здоровыми людьми из их группы, чтобы присоединиться к миссии по сжиганию риса, что действительно превратилось в настоящую войну кланов. Оставшаяся часть группы похромала домой на запад (с чаем и ранеными на носилках), а те, кто не был ранен, потом запутают следы и направятся за ним.

Он надеялся, что они прибудут на поле боя раньше Тобирамы.

* * *

Ките было тринадцать, и то, через что сейчас проходило ее тело, определенно было пубертатным периодом. Однако знание этого совсем не помогало, когда в данный момент она технически была главой Домашней Стражи и вся Внешняя Стража была далеко, занимаясь крупной кражей чая, сожжением рисовых полей или разведкой у границ сил Сенджу, чтобы убедиться, что другой клан не решит выполнить свой контракт тем, что сорвутся с места и разгромят рисовые поля других людей, таким образом создавая повсеместный скачок цен, который будет выгоден их текущим работодателям.

Она не была уверена, что Изуна вообще осознавал, что это возможно, пока она на это не указала, но он мгновенно понял более широкие последствия и поговорил с Таджимой-сама, что было причиной того, что в этом году вся Внешняя Стража была не дома, несмотря на то, что миссия этого не сильно требовала. Они возьмут мелкие местные миссии, конечно, но это все равно означало, что они не будут доступны для более выгодной работы в другом месте.

К сожалению, указание на последствия сжигания рисовых полей побудило Таджиму-сама назначить ее главой Домашней Стражи, прежде чем уехать и взять всех воинов с собой, так что Ките было тринадцать лет, и она была в ответе за часть клана Учиха, которая не покинула клановые земли, чтобы выполнять контракты. Она не ожидала, что демонстрация понимания экономики и ее влияния будет достаточным для Таджимы-сама, чтобы дать ей настоящую власть: несомненно, главе Домашней Стражи надо было обладать большими знаниями, чем эти? Даже если ее решения должны будут быть одобрены, когда он вернется, и ей надо было убедить старейшин, чтобы они поддержали ее выборы, он не мог просто изменить задним числом то, что она сделала или что потратила.

Охабари-оба все еще занималась вместо нее большей частью моментов, касающихся межличностных отношений, но Кита должна была лично подписывать все финансовые документы и решать, что клан будет делать со всем этим чаем, который у них внезапно оказался лежащим грудами.

Кита не ожидала, что ее (очень базовые) знания о рыночных силах и эффектах изобилия или дефицита на цены окажутся такой ценностью для клана. Да, все члены клана, кто занимался торговлей, действительно знали, что ты получишь лучшую цену на что-то, если это было вещью, которую покупатель не мог получить в другом месте, не поступаясь при этом качеством, но клан Учиха в основном занимался специализированными товарами и услугами, так что у них не было осознанного понимания, что наводнение рынка делает с другими торговцами в краткосрочном и долгосрочном периоде.

Это хотя бы легко объяснялось несколькими упражнениями на логику, так что у нее не было никаких проблем с тем, чтобы убедить торгующую ветвь клана полностью согласиться с ее планом, что надо взять две трети чая (все еще в теперь уже официально названных «зонтичных сумках») и вывезти его из страны. Первую партию на север: на севере чайный сезон начинался позже, так что там в это время года будет прибыльный рынок для нового чая, так что клан сможет продать его по высокой цене. Они также смогут потратить деньги на товары, которые было сложнее заполучить в Стране Огня — у групп, направляющихся в Страну Горячих Источников и в Страну Железа был приказ купить железный песок. Столько железного песка, сколько они смогут найти за такой короткий срок: сейчас было просто запасаться благодаря тому, что у клана по сути было неограниченное пространство, и это позже даст большие рыночные возможности. Ежеквартальные заказы железного песка, конечно, останутся неизменными: не было нужды настраивать против себя их обычных поставщиков.

Через несколько недель более маленькие группы направятся на запад в Страну Ветра, если у них будет ворованный чай, чтобы им их загрузить. Но у Ветра было немного вещей, которыми можно было торговать. Тем временем, однако, оставшийся чай разделяли так, чтобы часть подходящего для матча чая можно было немедленно растереть в порошок (ну, отвести в подходящие кооперативы по перемолке чая, чью работу клан оплатит долей продукции), а остальное складировалось. Новый сенча оценивался, десятины откладывались для глав Внешней и Домашней Стражи, а остальное было доступно клану по весьма символической цене.

Чай был по сути бесплатным, так что взимание платы больше, чем номинальная сумма, призванная давать доход тем членам клана, кто управлял складами, было бы злоупотреблением. Существовал также верхний предел того, сколько чая мог купить один дом, чтобы никому не пришло в голову захватить все себе. Новый чай все равно исчез за неделю. Следующая партия действительно прибыла вовремя, чтобы оправдать небольшую группу торговцев, направляющуюся в Страну Ветра.

К тому времени у Киты был подробный список пожеланий от ремесленников клана (вещи, которые позволят им расширить их бизнес или улучшить продуктивность) и другой список пожеланий от клановых старейшин, который по большей части включал вещи, полезные для войны, и предметы роскоши.

Она уже вкладывала значительные средства в железный песок, что простимулирует военную сторону вещей. Другие вещи, которые ей было комфортно покупать оптом до того, как из Страны Ветра прибудет выручка от чая, включали нори, комбу и другие съедобные морские водоросли, соль, высушенную или другим образом сохраненную рыбу и морепродукты, лак и васи. Другим вещам придется подождать до конца сезона, но у нее были планы на цитрусовые деревья, белые шелковицы (генетическое разнообразие — это важно, а все мамины деревья были клонами), бумажные шелковицы, рисовые отруби для солений, хлопок (как сырец, так и тканый), а также лекарства, краски, драгоценные металлы, сырьевые материалы, чего клану надо было только в небольших количествах, но без чего он будет страдать. И не забыть включить книги: и образование, и досуг были важны.

Может, она в конечном итоге купит и яйца шелкопрядов: мама выращивала только столько, чтобы хватало на ее собственные проекты, а если клан сможет производить собственный шелк, то это будет устойчивым источником дохода, а также гордости. Это также даст импульс к увеличению инвестиций в мир: шелку требовался мир, чтобы он был действительно прекрасен, так как выращиванию шелкопрядов нужно было стабильное снабжение листьями, ткачество занимало много времени, различные более экзотические краски должны были быть куплены, и полученные рулоны ткани должны были быть проданы. Да, существовал рынок просто для шелковых коконов, но цены там были намного ниже. Обработка и труд добавляли ценности, что было только ожидаемо.

С домашним шелком сложной частью было прокормить шелкопрядов: они ели как не в себя, намного больше, чем дикие гусеницы Киты, и за год рождалось несколько поколений. Белые шелковицы, к счастью, очень быстро росли, так что было возможно наращивать продукцию шелка, пока ты мог увеличивать количество доступных деревьев.

Кита планировала посадить новые саженцы белых шелковиц на территории общего кланового пользования и выделить ближайшие сады на то, чтобы выращивать в них шелкопрядов, чтобы полученный шелк принадлежал клану в целом, а не какому-то конкретному человеку. Отдельные люди были, конечно, вольны выращивать деревья из семечка в собственных садах и покупать собственные яйца шелкопрядов, но совместное выращивание основной массы деревьев (и шелкопрядов) означало, что каждый сможет посвятить несколько часов процессу без того, чтобы какой-то отдельный человек оказался перегружен. Это также страховало продукцию от смертей отдельных людей, болезней, отъездов и других неожиданных нагрузок.

У Киты также были планы на гончарное дело для клана: у них был уголь и они плавили сталь, у них был берег реки и глиняные холмы поблизости, так почему бы и нет? Она была очень заинтересована в том, как техники Учих могли помочь и усовершенствовать процесс обжига, и она была уверена, что тут также можно было использовать клановую гордость в качестве рычага влияния. Представьте, подавать чай в клановой керамике!

Она говорила обо всех этих вещах там, где люди могли ее слышать. Ну, не о ее скрытых мирных мотивах, но о том, как она хочет сделать клан более процветающим. Она также упомянула возможность разведения своего собственного скота (скорее всего, свиней: свиньи съедят все, и с шелком, в который они собирались вложиться, у них скоро будет регулярное снабжение куколками шелкопряда от размотанных коконов), и несколько людей уже, кажется, были согласны с идеей уменьшения пищевых отходов и отсутствия необходимости покупать свинину.

К тому времени, как побитые остатки чайных налетчиков вернулись в клановое селение, полные ликования от успеха, несмотря на раненых и умерших, и несущие еще одну приличную партию листьев, Кита вышила множество печатей для хранения в них купленного железного песка, поручила двум молодым соклановцам устроиться учениками к гончару в ближайшей союзной деревне, отдала приказ на строительство очень крепкого свинарника на краю селения (никто не знал, привлекут ли свиньи диких кабанов, и позволять животным жить в огороженной секции леса было лучше, чем пожертвовать частью поля), пополнила аптекарские запасы и наметила зону общей клановой земли на сад.

Было очень тревожно услышать то, что Мадара с остальной частью его дивизии был напрямую призван помогать на миссии по сжиганию полей (доказательство, что все действительно переросло в полномасштабную войну), но все, что Кита могла делать в этой ситуации, — это организовать вещи так, чтобы последняя партия чая была продана на разных местных рынках, запасаться кожей и лаком для починки доспехов, чинить плащи раненых, проводить похороны мертвых (к счастью, их было только трое) и пытаться придумать способы, как вдовы смогут заработать деньги. Скоро придет время собирать урожай конопли, и с учетом того, сколько было посажено, каждому будет нужна помощь с обработкой, так что это хотя бы было временным решением проблемы.

Торговцы, которые финансировали набеги на чайные караваны, полностью все оплатили, так что Ките надо было только получить одобрение от старейшин для ее следующей партии покупок: это дело было почти сделано, так как единственные последние споры были о том, что купить первым. Учитывая то, что торговая группа, посланная в Страну Ветра, должна была вернуться со дня на день с еще большим количеством денег (и, скорее всего, с немалым количеством золота: в Ветре были золотые пески), она надеялась, что препирательства немного стихнут. Было возможно сделать только ограниченное количество вещей одновременно, когда почти половина самых здоровых взрослых была далеко, убивая друг друга и умирая. Может, она могла продавить вещи, связанные с шелком, как способ для клановых вдов и старших сирот заработать деньги? Это снимет бремя подобных вещей со всех остальных, и выращивание шелка считалось подходяще женской профессией.

Единственная польза от миссии по сжиганию полей была в том, что, так как она была заказана крупными производителями риса, клану и заплатили рисом. Ну, фьючерсами на рис: они не смогут его получить, пока не придет время сбора урожая.

Кита просто надеялась, что война не затянется слишком надолго после времени жатвы. Погода в этом году была удивительно мягкая, так что если это так и продолжится, сражения могут идти и в середине ноября. Она отчаянно надеялась, что этого не произойдет, но в поговорке, что фортуна помогает подготовленным, была правда, так что она посоветовалась с ушедшими в отставку членами Внешней Стражи (которые составляли боевую часть Домашней Стражи) по поводу усиления патрулей и обеспечения дополнительных тренировок подросткам, которым было мало чем заняться летом, не считая напряженных, но коротких периодов сбора урожая.

Членам клана вообще-то нельзя было присоединяться к Внешней Страже, если они были младше четырнадцати, но тренировки были доступны всем старше восьми. То, что Мадара, Изуна и Хикаку присоединились такими маленькими, было из-за того, что за них решил Таджима-сама.

Кита надеялась, что все вещи, которые она сделала в отсутствие Таджимы-сама, получат его одобрение. Или хотя бы одобрение Мадары: было намного более вероятно, что ее жених увидит, чего она на самом деле пыталась достичь.

* * *

Был действительно ноябрь, когда Внешняя Стража прихромала домой, потеряв пятнадцать человек, и больше половины из выживших была ранена. Похороны будут продолжаться больше недели. Ее дядя Сефури был среди умерших. Она не очень хорошо его знала, но его смерть ранила, и тетушка Тсую была безутешна.

Мадара почти час яростно говорил, изливая на нее свои чувства, о том, как Хаширама пытался продать мир кровавыми руками, прежде чем наконец сумел разрыдаться и оплакать своих потерянных соклановцев. Он уснул у ирори, и его голова покоилась на ее коленях, пока она гладила его волосы, и Ките наверняка пришлось бы сидеть так всю ночь, чтобы его не потревожить, если бы Хикаку медленно не вышел из своей спальни, неся запасные подушки и одеяла, чтобы Мадара мог с ними обниматься, так что она могла спать в собственной кровати без того, чтобы разбудить ее жениха и отправить его домой.

Вот так Кита обнаружила, что Мадара лунатик: когда она проснулась следующим утром, он лежал свернувшись рядом с ней под одеялами, все еще завернутый в то, которым его накрыл Хикаку предыдущей ночью, одна его рука за ночь обернулась вокруг ее талии, и его лицо уткнулось ей в загривок.

Он проснулся в тот момент, когда она попыталась выскользнуть из-под него, и его полнейшее смущение от того, что он забрался к ней в кровать (дополненное извиняющимся лепетанием и случайное признание, что обычно он делал это именно с Изуной), заставило его прятаться в кабинете целый час, и его чакра была взволнованной клубящейся массой, что, в свою очередь, вынудило Киту выманивать его едой и заверениями, что все было в порядке, как только все младшие мальчики были накормлены и неуклонно посланы на их уроки.

Она очень ценила его моральные качества, но она бы хотела, чтобы он доверял ей в том, что она знает, что он добрый и учтивый человек. Она не собиралась предполагать, что у него были гнусные намерения, из-за чего-то такого невинного, как уснуть на ней. Однако убедить в этом ее глубоко смущенного жениха было довольно-таки непросто — Кита была уверена, что опоздает на свою тренировку с нагинатой.

Кита действительно опоздала на тренировку с нагинатой. Однако ей не пришлось извиняться, потому что Изуна был там, ждал с группой и сразу обратился к ней:

— Я так понимаю, Мадара остался на ночь?

— Он уснул у ирори, — подтвердила Кита, решив не раскрывать дополнительных деталей.

— Кита-чан, я знаю, что сейчас он ходит во сне, — нетерпеливо сказал пятнадцатилетний, — и раз я не проснулся наполовину задушенным моим прилипчивым, слишком заботливым старшим братом, как это происходило почти каждую ночь последние три месяца, тогда, должно быть, это случилось с тобой. Отец упомянул, что не волнуется, когда Мадара не пришел домой прошлой ночью, так что он определенно знал, что случилось. Я здесь просто для того, чтобы удостовериться, что твой любезный учитель не накажет тебя за то, что ты управлялась до завтрака с нашим любимым, но в данный момент немного нервным наследником клана, — он широко улыбнулся Наке-сенсей, но его выражение лица было не таким искренним, как обычно: он выглядел ужасно усталым под этим фасадом решительной радости. — Я уверен, все сенсоры клана заметили его пробуждение: я определенно заметил.

У Изуны уже хорошо получалось чувствовать чакру на коротких дистанциях теперь, когда он регулярно медитировал. Кита думала, что его диапазон был около тридцати метров, что определенно покрывало расстояние между главным домом клана и домом Хикаку. Диапазон Мадары был меньше (может, пять метров), но учитывая то, что ни у кого из них вообще не было таланта к этому, когда они начали, это все равно было впечатляюще. Не то чтобы для того, чтобы заметить Мадару, когда он терял контроль над своей чакрой, человеку действительно надо было быть сенсором.

— Пожалуйста, не дразни его пока, — осторожно попросила Кита. — Он переживает из-за похорон.

— Эй, я знаю моего брата, — мягко возразил он. — Я могу подождать, пока он немного не расслабится. Увидимся позже, Кита-чан.

Он ушел. Урок начался, как будто он не был задержан на двадцать минут вторым сыном главы Внешней Стражи. Никто не прокомментировал подтекст, что Мадара провел ночь в ее кровати. Но опять, они были обручены: от него вроде как ожидалось, что он будет там, несмотря на то, что ей не было четырнадцати, а ему было почти семнадцать. И было маловероятно, что пойдут слухи: Изуна в этом убедился.

Между похоронами Таджима-сама просмотрел все ее решения в плане финансов, заставляя ее отстаивать некоторые из них и несколько раз поговорив со старейшинами клана, но в конце концов одобрил их всех. Даже ученичества вне клана, за что она действительно волновалась. Кажется, «чтобы привнести новые навыки в клан» было веским доводом, и ее размышления о возможности специализированной учиховской керамики, сделанной огненными техниками клана (что также потенциально могло включать доспехи), были достаточно для него интересны, чтобы это позволить.

В следующий раз ей и ее кандидатам на внешнее обучение придется сначала получить его одобрение, конечно.

Кита подозревала, что его снисходительность частично держалась на существенной прибыли, которую клан получил со всего украденного чая. Он знал, что это была ее идея, и это привело их в более стабильное положение, чем то, в котором они были с тех времен, как отец Таджимы возглавлял клан Учиха. У них был весьма солидный запас железа, они улучшили свою продовольственную безопасность благодаря домашнему скоту и фруктовым деревьям, ее идея дать клановым вдовам возможность выращивать шелкопрядов уменьшит утечку, которая возникала в клановой казне из-за их поддержки, и именно ее печати сделали все это возможным.

Он будет ожидать от нее, что она создаст что-то новое и выгодное и к началу следующего года. К сожалению, тут она его разочарует: она надеялась, что это разочарование убедит его, что она неамбициозная домоседка. Все, что она хотела делать этой зимой, — это наверстать все моменты в плане ткачества и снова опустить плащи Изуны и Мадары. Изуна рос не так быстро, как Мадара, но он определенно был намного выше, чем весной. Однако он все еще был настолько же выше Киты, насколько и раньше, потому что она тоже выросла. Она опустила собственную юкату, прежде чем надеть ее летом, и в то же время опустила все свои кимоно, чтобы они подошли ей осенью.

Мадара сейчас был почти такого же роста, как и его отец. Как только она опустит его плащ, вещь будет полноразмерной. Кажется, он еще не закончил расти, но Кита надеялась, что он скоро перестанет. Еще больше, и его плащам понадобится дополнительный материал, чтобы учесть ширину его плеч, что означало, что ей придется переделать композицию рисунков на подкладке, чтобы это учесть.

* * *

Зима была тихой и очень-очень холодной — Мадара ценил это, потому что даже Сенджу не попытаются сражаться в такую погоду. Было так холодно, что даже спарринги и тренировки проходили под крышей, в зале стратегии, группами, состоящими из отрядов, а не на тренировочных полях, чего никогда не происходило, даже когда шел снег.

Однако в этом году снега не было: был просто лютый мороз и ветер, и все ютились в своих домах, пытаясь согреться. Мадара проводил большую часть дней в доме Хикаку, который был меньше и менее продуваем насквозь, и к тому же полон двоюродных братьев и сестер. Изуна обычно тоже приходил туда. Кита готовила, пряла и развлекала Хидзири, Хидаку и маленькую Бентен всевозможными историями, большинство из которых Мадара никогда не слышал. Они были дикими, странными и часто немного сбивающими с толку в плане композиции: ее голова, должно быть, была очень странным местом, раз она все это придумала.

Он также получил возможность посмотреть, как она распарывала плащ Хикаку и вышивала печати на нескольких новых плащах, которые одним утром принесли ее мама с младшей сестрой. Восьмилетняя Нака (почему столько родителей Учих так называли своих дочерей? Это так сбивало с толку) радостно болтала с Китой о покраске подкладок плащей и вышивке сашико, пока старшая девочка любовалась плащами и тепло хвалила ее усилия. Кита провела весь тот день на кухне со своей матерью — Мадара не мог ее винить, но это все равно означало, что задача развлекать его брата и двоюродных братьев и сестру перешла к нему. В итоге он начал учить их играм в карты и кости, что достаточно хорошо пошло, несмотря на то, что Хидаке было четыре, а Бентен — три.

Он умолчал о ставках, которые были причиной, по которой Внешняя Стража вообще играла в эти игры: для детей удовольствие от победы будет достаточным.

Каждый божий день Кита укутывала Хидзири, Хидаку и Бентен в такое количество слоев, что они выглядели миниатюрными борцами сумо, и посылала их на улицу, чтобы час бегать по селению с другими клановыми детьми, один раз утром и один раз днем. Мадара был немного в ужасе от огромной энергии его младших двоюродных братьев и сестры, но также чувствовал глубокое облегчение от того, что Кита знала, что со всем этим делать. После беготни по холодным улицам его двоюродные братья и сестра были по большей части счастливы слушать истории, дремать или играть в игры дома.

Кита изобрела для них несколько забавных игр, нарисовав их на бумаге и потом объяснив правила. Мадара провел много, много часов бросая кости, а потом двигая игровые фигурки по сетке, взбираясь по лестницам и спускаясь вниз по змеям в зависимости от того, где он приземлялся. Также была игра, где игроки собирали части бумажной камбалы в подходящих цветах в соответствии с тем, какое число они выбросили на костях, чтобы собрать целую рыбу (Кита всегда выигрывала в ней, несмотря на то, что никогда не жульничала), и другая, с извилистыми маленькими путями квадратиками сквозь сад, где, если ты приземлишься на один из квадратиков другого игрока, этот игрок оказывался «взаперти», пока либо не выбросит шесть на костях, либо кто-то другой не окажется запертым, потому что «тюремная башня» была лишь настолько большой, чтобы вмещать только одного игрока одновременно.

Хидака и Бентен особенно любили эту игру. Они кричали «марш в башню!» и хихикали каждый раз, когда приземлялись на чей-то путь. Кита даже сделала маленькую башню из оригами, чтобы та стояла на бумаге для этой игры, всего лишь достаточно большую, чтобы на ней можно было разместить игровую фигурку.

Изуна пытался делать все возможное, чтобы выиграть в игре с рыбами, включая достаточно грубое жульничество, но Кита все равно каждый раз выигрывала. Мадара подозревал, что она была благословлена всеми семью богами удачи, потому что ничто другое не имело смысла. Никто так не выигрывал в играх в кости!

Он подарил Ките напольное зеркало на ее день рождения, а она приготовила ему инари-суши и подарила книгу об истории соколиной охоты на его. Он рассказывал ей о своем хобби, но еще не показывал ей своих птиц. Мадара мгновенно решил исправить это упущение. Соколиная охота — дорогое времяпрепровождение (большая часть его карманных денег, положенных как клановому наследнику, уходила на обеспечение того, чтобы обе его птицы были хорошо накормлены и не засиживались, пока он был в отъезде, возглавляя патрули, или занимался другой работой по клану), но он действительно наслаждался этим, и его отец одобрял это хобби, потому что это было прерогативой исключительно благородных. Учихи были благородным кланом, так что им следовало пользоваться этой привилегией.

В те дни, когда Мадара не навещал своих двоюродных братьев и сестру, он либо проводил время со своим отцом, обсуждая вопросы межклановой политики (Кита наладила связи с их союзниками как для того, чтобы продать чай, так и для того, чтобы снабдить клан, используя деньги, полученные от продажи чая, и его отец пожинал плоды), или ходил на охоту со своими ястребами-тетеревятниками. Он убедил Киту присоединиться к нему на охотничью поездку на полдня после его дня рождения — она была в восторге от птиц и уважала их личное пространство, но к вечеру было ясно, что она не считала это таким же захватывающим, как он. Скорее всего, из-за того, что она не была тем, кто фактически проводил соколиную охоту, что было вполне справедливо: Мадара считал, что наблюдать за его двоюродным дедушкой было захватывающе, когда он был младше, но только тогда, когда он сам запустил птицу в полет, он влюбился в это дело.

Однако она не не любила его хобби, и ей достаточно нравились птицы, чтобы спросить, может ли она нарисовать их с натуры. Ее первые попытки не были великолепными (она позднее использовала заднюю сторону этих рисунков для практики кандзи, что его немало позабавило), но это было отличным поводом спокойно стоять в лесах и лелеять его птиц, кормя их вкусностями, чтобы Кита могла быстро сделать их наброски, и на одном из ее поздних чернильных рисунков был так идеально изображен силуэт его любимого ястреба на его перчатке, что он выпросил его у нее, чтобы повесить на своей стене. Он и сам сделал для нее несколько набросков: это было намного проще с отточенной шаринганом памятью, и он был приличным художником. В отличие от Хаширамы, который настаивал, что его человечки из палочек — искусство.

Мадара также проводил довольно много времени зимними вечерами попивая чай и притворяясь, что читал, пока Кита ткала. Она утверждала, что не очень хороша в этом, однако учитывая узор бисямон-кикко, хитро вытканный на светлом зелено-золотистом шелке под ее пальцами, он думал, что она себя недооценивает. Она определенно сосредотачивалась на ткачестве намного сильнее, чем на вышивке, но это могло быть просто из-за того, что она была хуже знакома с этим: он знал, что Кита вышивала с шести лет.

Наблюдать за тем, как кимоно и оби создавались из множества километров тонкой зеленой нити, вызывало странное чувство кротости. Он продавал свои навыки воина, чтобы принести деньги в клан, но Кита создавала что-то своими руками, что принесет значительно больше, чем одиночная миссия по поиску чего-либо. Она закончила свое ткачество в конце февраля, как раз в тот момент, когда погода внезапно поменялась с ужасно холодной на удивительно теплую, потом незамедлительно взяла иголку и цветную нить, чтобы вышить один из оби, и дополнила его подробным рисунком, созданным на васи, который она скрупулезно перенесла на шелк.

Это было изображение ястреба-тетеревятника в полете: все его пятнышки были скрупулезно отмечены и каждое перо крыла было очерчено. Мадаре внезапно захотелось ее поцеловать.

— Ты вышиваешь одну из моих птиц на оби?

Кита бросила на него взгляд поверх розоватой нити, которую вдевала в иголку.

— Это прекрасные птицы, — сказала она, как будто этого объяснения было достаточно. Как будто она не создала этот узор с нуля после того, как провела часы стоя на улице на холоде, делая наброски его вспыльчивых пернатых королев драмы, чтобы провести время с ним и поддержать его хобби, а сейчас она планировала потратить еще больше времени на вышивку одной из вышеупомянутых птиц на элементе одежды, который она, может, даже будет носить.

— Да, это так, — согласился он, у него пересохло в горле. — Ты собираешься продать его, когда закончишь?

Кита взглянула вниз на тонкие замысловатые линии, нарисованные на шелке в пяльцах у нее на коленях.

— Я надеюсь, он будет хорошо выглядеть с моим пурпурным кимоно, когда я закончу, — призналась она. — Мне нужен менее формальный оби, а цветовая гамма для этого подходяще светлая и нежная: контрастные оттенки светлого и угольно-серого в нижней части уравновешиваются желтыми глазами и когтями и коричневым головы и крыльев. Может, я добавлю несколько летящих малых дятлов на короткий сегмент и на сторону у талии, чтобы было чуть более интересно.

Мадара поддался желанию, подошел к татами и поцеловал Киту в волосы прямо над ухом:

— Я думаю, это будет выглядеть очень элегантно и строго.

Вообще, идеально для чайной церемонии, так как одежда для нее должна быть простой и не бросающейся в глаза, чтобы не отвлекать от самого события.

— Посмотрим, — лениво сказала она, делая первый стежок. Мадара надеялся, что в этом году миссии будут идти менее плотным потоком: он хотел смотреть, как она будет делать этот оби, наблюдать, как он растет под ее иглой и воплощается в жизнь — он не хотел оставить ее позади на шесть месяцев и вернуться, чтобы обнаружить, что он уже готов.

* * *

Охабари-оба была беременна. Это пока было не особо заметно, но Кита видела, как мама прошла через четыре беременности, и она знала признаки. Ей было интересно, призналась ли уже Охабари-оба в своем положении мужу или хранит ли она это в тайне до того, как он вернется с миссии по сопровождению, на которой он сейчас был. Торговцы чаем, которых прошлой весной Учихи ободрали как липку, в этом году обратились к клану, чтобы нанять воинов, чтобы они охраняли их товары, так что Изуна, которому недавно исполнилось шестнадцать, был в отъезде, руководя своей первой миссией, со своим новым дядей как членом отряда.

У Киты было чувство, что торговцы тут затаили очень большую обиду, но они также обладали прагматичным соображением и понимали, что, если ты хочешь ниндзя на своей стороне, тебе надо сначала нанять их. Она подозревала, что работа охраной для чая станет регулярным запросом для клана: матча был крайне прибыльным бизнесом, и единственными людьми, которые согласятся напасть на караван, охраняемый Учихами, были Сенджу.

Сенджу, у которых также был зуб на Учих после прошлогоднего позора. Однако они не нападут на торговый караван, если не будут наняты: они были слишком горды, чтобы опускаться до бандитизма.

Весна в этом году была теплая и обильная, и все оправились от ледяных дождей двухлетней давности, так что клану предлагалось намного больше будничных миссий: сопровождать товары на рынок, гоняться за ворами, находить сбежавших дочерей, сжигать рисовую солому, чтобы обогатить почву для свежей посадки в мае, и выступать в качестве свидетелей для контрактов.

Учихи занимались удивительно большим количеством контрактов. Местные гражданские чувствовали, что клан шиноби, выступающий гарантом, не даст другой стороне уклониться от выполнения своих обязательств, и то, что Учихи были благородным кланом, означало, что они были поголовно грамотными — любой воин мог прочитать контракт, чтобы убедиться, что писец ничего тайком не добавил без согласия обеих сторон. Так далеко от столицы, где владеющие землей и занимающиеся управлением самураи были недоступны простому человеку, оказывалось так, что кланы шиноби брали на себя множество вещей, связанных с посредничеством.

Через несколько самураев-землевладельцев на восток и на юг находилась земля, принадлежащая Акимичи, которые были намного более открыты и привлекательны для арендаторов. Учих редко звали так далеко и только в случае контрактов между арендаторами Акимичи и другими гражданскими, которые были под патронажем Учиха — тогда каждая сторона нанимала собственных шиноби, так что все подписывалось одной стороной, а потом и другой.

Для таких миссий была жесткая конкуренция среди высшего звена: еде Акимичи не было равных. Акимичи были благородным кланом, так что договаривались с Учихами как подобает их положению, вне зависимости от периодических столкновений на миссиях.

Главная проблема с тем, что шло так много будничных миссий, была в том, что города и деревни под влиянием Сенджу граничили с теми, которые были под влиянием Учих, и существовало значительное количество пересечений из-за того, как близко друг от друга были их клановые земли. Обычный метод крестьян, чтобы нанять шиноби, состоял в том, чтобы схватить одного, проходящего мимо по пути на миссию или с миссии (обычно предлагая еду или другие товары, чтобы компенсировать задержку), но торговцы и мелкие чиновники обычно посылали гонцов, обычно выбирая тот или иной клан в зависимости от их собственных целей и намерений.

Например, если самурай среднего звена обнаруживал, что его дочь позволяла шиноби Сенджу ухаживать за собой, он наверняка наймет члена клана Учиха в качестве ее «телохранителя», зная, что это вероятно приведет к смерти вышеупомянутого Сенджу, и это позволит самураю выдать свою дочь замуж без дальнейших помех.

Конечно, такая вещь также приведет к повышенной враждебности между двумя кланами, но это не будет проблемой клиента. Клиент получил то, за что заплатил.

Кита иногда хотела биться головой о стену из-за того, как явно клан позволял собой манипулировать, закрывая глаза на правду из-за злости, заносчивости или мелочной вредности. У нее хотя бы получалось постепенно представлять Мадару и Изуну идее cui bono, хотя она не ожидала, что Изуна будет активно ей пользоваться. У него было массивное иррациональное слепое пятно в том, что касалось Сенджу.

Изуна ненавидел Сенджу в целом за смерти его младших братьев, убитых в их постелях в возрасте пяти и трех лет. Это была дикая и ужасающе бесформенная ненависть, которая вся была иррациональными криками, и в корне которой, скорее всего, лежала какая-то форма ненависти к себе, учитывая то, что Изуне было девять, когда умерли его младшие братья, и девятилетние как бессознательно эгоцентричны, так и склонны думать в абсолютных понятиях. И Кита говорила это как тот человек, кому не так давно было девять: она помнила непонимание того, почему ей надо использовать суффикс «сама», обращаясь к Изуне, когда тот был таким вредным.

Мадара, с другой стороны, винил Сенджу Буцуму лично и думал о мужчине как об «ужасном отце моего своего рода друга», что было намного более узкой и контролируемой ненавистью. Мадара также в такой же степени винил всю то начинающуюся, то прекращающуюся войну между их кланами и считал младших братьев «военными потерями», что делало его еще более целеустремленным окончательно закончить войну, прежде чем она заберет и Изуну.

Таджима-сама однажды был старшим из шести. То, что только один его брат дожил до того, чтобы завести детей, было совсем не хорошим знаком, и то, что подозревали, что глава Внешней Стражи убил Ниниджи-сама из-за клановой политики всего несколько лет назад, делало все только хуже. То, что Мадара, скорее всего, был там, когда это произошло, было вишенкой на торте.

То, что Мадара был далеко, означало, что Кита намного чаще терялась в своей голове из-за того, что ей было не с кем поговорить. Ей стоило бы проверить шелкопрядов, пойти навестить шелковый кооператив вдов, в который бабушка радостно вовлекла себя, и пытаться больше социализироваться с ее ровесниками из главных линий разных родов клана: как главе Домашней Стражи (или, как минимум, как ширме для Охабари-оба) ей надо было знать этих людей лучше, чем случайных знакомых, с которыми она вела вежливые беседы за чаем.

Ей было четырнадцать — ей были нужны подруги, с которыми можно было хихикать, черт возьми.

* * *

Мадара не знал, что произошло. Он был в отъезде только две недели, и сейчас, когда он вернулся, на энгаве с Китой сидели шесть девочек, и все они болтали и хихикали, пока пряли шелк и развешивали в саду нити, чтобы они проветрились. Он узнал двух из них (одна была сестра Эбоси Мисао, а другая — Киёши из рода Райден), но то, что все они взглянули на него, поклонились и сказали хором «доброе утро, Мадара-сама», пока он шел по дорожке к дому, было правда немного слишком.

— Доброе утро, — выдавил он, машинально поклонившись в ответ. — Кита-чан?

Она могла, пожалуйста, объяснить, что происходит?

— Охабари-оба хочет, чтобы я больше социализировалась, — легкомысленно сказала ему Кита, и вокруг ее пальцев закручивалась тонкая шелковая нить, пока она пряла ее сквозь чашку с водой и развешивала влажную нить большими петлями на множество колышков, прикрепленных к доске. — Мне следует подготовиться к уроку? Санносава-сенсей приглядывал за моим прогрессом.

— Кита-чан, твой жених хочет провести с тобой время, — игриво сказала Киёши, закручивая шелк между пальцами и беря чашку, в которой лежали ее коконы. — Инеми, мы можем перейти в сад твоих родителей? Сегодня твоя мама не принимает гостей, не так ли?

— Она в гостях у Юмиори-оба, — ответила девочка с листьями чертами лица, которая, должно быть, была Инеми, поднимаясь, чтобы взять доску, на которую Киёши вешала нити. — Асами, Нака, отпустите Киту-чан. Мисао, можешь, пожалуйста, позвать Ёри, чтобы она помогла тебе и Тсуне перенести другие доски? Мы не хотим навязываться Мадаре-сама.

Стайка ярко одетых девочек постепенно упорхнула, оставив позади Киту. На ней было ее розовое кимоно с узором из цветов вишни, рукава были связаны сзади тасуки, чтобы они не попали в воду или не запутались с шелком, который она пряла, на ее талии был бледно-зеленый оби, который она сама соткала, тот на котором, как он видел, она вышила ястреба-тетеревятника ранее этой весной. Он не мог видеть этого ястреба, так как она стояла к нему лицом, но он знал, что он там, и один из малых дятлов был виден чуть выше ее бедра.

— Присядь, Мадара-кун? — попросила Кита, похлопав по энгаве рядом с собой, а потом потянувшись, чтобы развязать тасуки. — Когда ты вернулся с миссии?

— Не так давно, — признался Мадара, пока Кита распускала рукава, осознавая, что он забежал в главный дом клана лишь настолько долго, чтобы снять доспехи и защитное снаряжение и повесить плащ проветриваться. Он был покрыт пятнами пота и наверняка также плохо пах.

— Все прошло хорошо?

— Я завершил миссию, — сказал Мадара, выскользнув из сандалий, прежде чем сесть на край энгавы, болтая босыми ногами. — Частично благодаря тому, что сбежавшая дочь, за которой я гнался, вышла замуж за сбежавшего младшего сына, за которым гнался Хаширама, и он не хотел со мной драться.

— Это звучит, — Кита сделала дипломатичную паузу, — запутанно.

— Это так и было.

Может, Хаширама и был его другом, но он был таким назойливым. Мадара не осознавал, насколько он назойлив, пока не научился сдерживать собственную чакру: чакра Хаширамы всегда текла свободно и была удушающе энергичной, как гигантский храмовый пес, который не заметил, что уже больше не был достаточно маленьким, чтобы помещаться на коленях у людей.

Нет, тут Мадара не говорил, исходя из своего опыта. Любой, кто скажет иначе, будет грязным лжецом, Изуна в особенности.

Ему пришлось специально ослабить контроль и давить в ответ на идиота Сенджу, просто чтобы самому не оказаться перегруженным. Так он чувствовался для окружающих, прежде чем Кита все ему объяснила? Если да, то неудивительно, что его двоюродные братья и сестры держали дистанцию. Должно быть, он был утомительным, даже не осознавая этого. Конечно, его взаимодействие с двоюродными братьями и сестрами на поле боя обычно было короткими и по существу, но сейчас они немного обменивались шутками на передовых базах между столкновениями с Сенджу. Однако Хаширама все еще умудрялся быстро выводить его из равновесия.

Кита придвинулась к нему, пока не оказалась вплотную:

— Хочешь поговорить об этом?

— Он просто такой дружелюбный, и когда я напоминаю, что наши семьи воюют, он становится таким грустным и недовольным и стенает, как будто это моя вина, что я ему напомнил! — благодарно пожаловался Мадара, маша руками в попытке объяснить, каким сбивающим с толку был Хаширама. — Потом, когда я сказал, что нам не надо драться, он мгновенно перестал дуться и захотел узнать все, что я делал с тех пор, как он видел меня в последний раз, и на какой я был миссии, как будто прошлый раз, когда мы встретились, не был на поле боя, и было неважно, что он изувечил Атаго и Кураму прямо у меня на глазах!

У них обоих были продырявленные желудки из-за того, что их насадили на корни, а также раздробленные кости, и он был вынужден перерезать им обоим горло из милосердия после того, как битва была окончена. Ему было больно и было все равно, что теперь он обладал Мангекьё — это того не стоило. Он сражался бок о бок с теми двумя с тех пор, как присоединился к Внешней Страже — они были для него как старшие братья, а Хаширама отбросил их, как мусор.

— Ну, ты убивал Сенджу на своих миссиях до этого, — мягко напомнила Кита.

Мадара буркнул. Он не убивал этих людей на глазах у Хаширамы — он убивал их на глазах у Тобирамы. Ладно, мертвый есть мертвый, но это было не то же самое. Мадара всегда будет помнить раны и последующую смерть Атаго и Курамы с идеальной мучительной ясностью, будет вынужден переживать, как беспомощен он был сделать что-то кроме того, чтобы милосердно подарить им быструю смерть: его кошмары уже были достаточно плохими.

— В любом случае, я поговорил с ним о вещах, которые он не сможет использовать против клана, как мои ястребы, и в конце концов упомянул, что миссия, на которой я был, состояла в поиске сбежавшей дочери, — продолжил он, — и обнаружил, что он искал сбежавшего младшего сына. Сравнение заметок открыло некоторые интересные схожести, так что мы согласились поделить область поиска и оба поискать обоих.

— Вы их нашли?

— Да, они поженились и жили с братом мужчины, который нанял Хашираму, с которым та семья не общалась и который планировал сделать сына своим наследником. Конечно, к тому моменту я не мог похитить дочь и забрать домой, так что брат написал письма, чтобы мы отнесли нашим соответствующим работодателям, — Мадара вздохнул. — Мне все равно заплатили, так что, похоже, брат достаточно влиятелен, раз отец девушки одобрил союз. Однако без понятия, что случилось у Хаширамы: я убежал, как только клиент меня отпустил.

Кита вытащила веер из своей сумки и рассеянно начала с ним играть. Мадара заметил раньше, что ей было некомфортно без чего-то в руках.

— Мадара-кун, я могу задать тебе слегка личный вопрос?

— Всегда.

Он хотел, чтобы она была честна с ним и не боялась с ним разговаривать — он не помнил, чтобы его родители когда-либо говорили по душам, и это чувствовалось так, как будто в сердце дома была зияющая дыра. Он даже не осознавал, что дыра была там, где должны были быть разговоры, пока не начал проводить больше времени с Ниниджи-оджи и Накой-оба и не увидел, как они легко разговаривали каждый раз, когда находились в одной комнате.

— Ты считаешь Хашираму другом?

— Да, — Мадара поник. Да помогут ему все боги.

— Почему ты считаешь его своим другом?

Потому что… потому что прямо с той первой встречи он чувствовал, что Хаширама понимает. Вот был человек, который видел его и хотел мира, прямо как и он сам. Человек, которого он не должен был защищать и которому не должен был подчиняться, потому что он не был частью клановой иерархии.

— Он, — Мадара попытался найти нужные слова. — Он ничего от меня не хотел. Он просто был рядом. И я чувствовал…

Он не мог это выразить.

— Просто, и прости меня, если я слишком прямолинейна, когда ты говоришь о нем, ты не звучишь, как будто он тебе очень нравится.

Мадара застонал, опустив голову так, что его волосы упали ему на лицо:

— Ты права. Не нравится.

Хаширама действовал ему на нервы так, как не мог даже Изуна.

— Так почему ты видишь в нем друга?

Потому что Мадара любил улыбающегося придурка. Любил его с той первой встречи у реки, когда у Хаширамы была та ужасная прическа, он плакал и они разговорились о том, насколько сильно они оба хотят мира ради своих младших братьев. Он любил парня как еще одного брата, настолько, насколько он любил Изуну, и было больно, потому что каждый раз, когда они сталкивались друг с другом на поле боя, Мадара не мог видеть, что Хаширама делал хоть что-то, чтобы сделать ту деревню, о которой они всегда говорили, более ощутимой, чем несбыточная мечта.

Он любил Хашираму, всегда будет любить Хашираму: он был Учиха, никто из них не знал, как задушить свое сердце.

Мадара снова застонал, припав на бок и уткнувшись лицом в плечо Киты.

— Я идиот, — пробормотал он, — и он важен для меня.

Он не мог сказать эти слова. Не когда он только заметил, что он настолько заботился. Чересчур сильно заботился.

Кита прижалась к нему, держа его и позволяя ему прятаться, взяв его руки в свои, и ее веер лежал отброшенным на энгаве рядом с ней.

— Я спросила, — тихо сказала она после долгой, но спокойной паузы, — потому что твое описание Хаширамы заставляет меня чувствовать себя некомфортно.

Мадара нахмурился, снова сев ровно, чтобы внимательно вглядеться ей в лицо. Что он сказал, чтобы вызвать это напряжение в голосе Киты?

— Он извинился за Атаго-сана и Кураму-сана? , — тихо спросила Кита, встретившись с ним глазами. — Хоть в какой-то момент он продемонстрировал сожаление за то, что причинил тебе боль? Потому что по твоему описанию все звучит так, как будто он заставил тебя извиняться за то, что ты напомнил ему, что он причинил тебе боль.

Мадара открыл рот, чтобы защитить своего друга, но обнаружил, что не знает, что сказать. Хаширама… сделал ли он это? Каждый раз, когда Мадара делал или говорил что-то, что не нравилось Хашираме, его друг дулся и причитал, пока Мадара не уступал, но извинялся ли когда-либо сам Хаширама?

Мадара не мог вспомнить ни единого случая, когда Хаширама бы выразил сожаление за что угодно, что он лично сделал, что расстроило Мадару. Он внезапно почувствовал себя некомфортно и незащищенным.

— Прости…

— Не извиняйся, Кита-чан, это не твоя вина, — тихо заверил ее он, сжав ее руку в своей, отведя глаза и посмотрев на полированное дерево энгавы. — Спасибо, что сказала мне.

Если Мадара не обладал той же важностью в сердце его друга, какой обладал Хаширама в его, тогда Мадаре придется иметь это в виду и предпринимать шаги, чтобы защитить себя. У клана были истории об Учихах из прошлого, на чьи привязанности не ответили искренней взаимностью, и о бездне, в которую их это ввергло, а они даже не осознали этого — но он сейчас знал и мог действовать соответствующе. Однако ему все равно было больно. Ужасно больно, что ему придется взвешивать каждое слово и дело Хаширамы и проводить каждую встречу оценивая степень заботы его друга, чтобы Мадара мог ограничить себя тем же количеством и оказывать не больше.

Что ему придется охранять свое сердце, чтобы не сломаться из-за человека, который даже не заметит.

— Спасибо за то, что выслушал, — прошептала она, приобнимая его и играя с его пальцами.

Мадара не любил Киту вот так. Но он думал, что сможет этому научиться.

* * *

Объяснять Таджиме-сама поздней осенью, что нет, она не будет делать взрывные печати для Внешней Стражи, было очень сложно. Обосновывать это было сложнее.

— Мне жаль разочаровывать вас, Таджима-сама, но я не могу сделать печать, которая взрывается. Если что-то сделанное взрывается, значит оно сломано, а мои печати не сломаны. Нож, который ломается, когда его точат, является ничем иным, как обузой.

— Фейерверки взрываются, — спокойно заметил глава Внешней Стражи за чаем. К счастью, ей не надо было проводить чайную церемонию каждый раз, когда Таджима-сама приходил к ней, но он все еще был ее основным гостем для тренировок в подаче чая. Однако этот чай был обычным заваренным сенча, потому что он ждал в центральном зале дома, пока она закончит свои уроки кандзи с Мадарой. Который сейчас сидел рядом со своим отцом, держа обеими руками собственный чай, осторожно наблюдая за конфронтацией поверх края чашки.

— Они не взрываются, раня людей, — уточнила Кита. — Если фейерверк взрывается, и человек получает от этого травму, тогда с ним неправильно обращались.

Таджима-сама наклонил голову набок:

— Ты незнакома с тяготами поля боя.

Кита не знала, куда шел этот разговор, и не доверяла этой легкой уступке. Чувство мрачной неизбежности у нее в груди было почти излишним подтверждением.

— Этой зимой тебе исполнится пятнадцать, и хороший глава Домашней Стражи должен быть осведомлен о том, от чего защищаются Учихи, а также о том, кто наши союзники и насколько сильно им можно доверять, — продолжил глава Внешней Стражи. Ките не требовалась явная тревога Мадары, чтобы понять, что ей не понравится ничего из того, что последует дальше.

— Со следующей весны ты будешь сопровождать представителей Внешней Стражи, чтобы вести переговоры с союзниками, и на торговых миссиях в ближайшие города. Мой сын, конечно, присоединится к тебе на формальных дипломатических поездках, но те члены клана, кто путешествует для торговли, отлично знают, что они должны быть готовы защищать себя, хоть они и не являются членами Внешней Стражи и, следовательно, не тренированы для поля боя.

Она была права. Ей совсем это не нравилось. Таджима-сама хотел, чтобы она испытала жестокость, хотел травмировать ее, чтобы она более охотно совершала насилие над другими.

— Как прикажете, Таджима-сама.

Ему просто придется жить с разочарованием.

* * *

Была весна, когда для клана все пошло не так.

Мадара сложил детали пазла только потом, но это началось так: в первый день весны разные члены Внешней Стражи отправились в ближайшие деревни, чтобы собрать запросы на миссии у союзных гражданских (обычно накапливаемые торговцем или ремесленником, принадлежащим семье, которая регулярно нанимала клан, чтобы защищать их товары) и принести их обратно главе Внешней Стражи на одобрение. Фактически это было время, когда члены Внешней Стражи, у которых были гражданские возлюбленные или родственники, заглядывали к ним после зимы и узнавали пропущенные сплетни.

Така из рода Ёмоцусикомэ была единственным членом Внешней Стражи, у которой сейчас был гражданский возлюбленный, так что она отправилась на восток в город, где вышеупомянутый возлюбленный (овдовевший краснодеревщик по имени Санро) жил со своим сыном. С ней отправились Сётоку и Обихиро, которые не принадлежали к конкретным родам, но были двоюродными братьями Мадары со стороны матери. Никто из них не был во Внешней Страже, но так как погода была такая хорошая, они захотели выехать пораньше, чтобы начать торговлю. У клана Учиха было больше товаров, чем обычно (особенно шелковой вышивки и рулонов крашеной и тонкой холщовой ткани, но также кухонных ножей и лезвий благодаря тому, что запасы железного песка дали им возможность получить больше стали, чем это было необходимо для оружия), и всем в клане не терпелось воспользоваться этой возможностью. Всем нравилось жить в комфорте.

Така навещала своего любимого, надев свой плащ поверх симпатичного кимоно, а не обычный рабочий костюм. Сётоку и Обихиро бродили туда-сюда по единственной улице поселения, болтая с местными об их намерениях, и в итоге оказались стоящими снаружи дома писаря со старшим братом Санро Ичиро, который заправлял караваном, продававшим Учихам уголь, пиломатериалы и шкафчики его брата в Когей-гай и за его пределами.

К этому моменту отряд Сенджу из пяти человек вошел в город, они мгновенно заметили характерные плащи Учих и затеяли драку с Сётоку и Обихиро. Местные, конечно, подняли шум: люди начали кричать, в особенности Ичиро. Больше людей вышло из своих домов, чтобы посмотреть, о чем был этот шум, включая Таку и Санро: Така так торопилась вмешаться, что оставила свой плащ позади.

Конфликт перетек в беспорядки. Сенджу не отступали, несмотря на то, что толпа из более тридцати гражданских зло выкрикивала оскорбления с разумной дистанции. Чувствуя, что ситуация обострялась, Обихиро подтолкнул своего обратно к Таке, которая находилась на внешнем крае толпы и прокладывала себе путь локтями в своем очень красивом кимоно.

Сенджу увидели, что Учиха отступают, и начали наступать на них, отбросив Ичиро в сторону в стену. Ярость и страх спровоцировали хаос — некоторые гражданские отступили, другие попытались двинуться вперед. Санро гневно направился к мужчине, который только что напал на его старшего брата…

… и мгновенно оказался обезглавлен.

Така закричала, Мангекьё расцвел в ее глазах, она выхватила кайкэн из своего забрызганного кровью рукава и бросилась на Сенджу. Двое из них совершили ошибку — встретились с ней глазами — они умерли быстро. Оставшиеся трое сбежали — Така погналась за ними с ножом в руке.

Мангекьё рода Ёмоцусикомэ позволял носителю выслеживать добычу вне зависимости от местности, дистанции и физической подготовки и не допускал внешнего вмешательства в погоню. Три оставшихся Сенджу умерли, один за другим, последний прямо у ворот в селение Сенджу перед Тобирамой, который лично обнаружил силу изолирующего эффекта Ёмоцусикомэ. Эффект закончился с последним вздохом последнего убийцы ее любимого, но у Таки уже было подкрепление в виде патруля Внешней Стражи, члены которого увидели, как она пронеслась мимо них, и мгновенно послали гонца, чтобы предупредить остальной клан. Прибыло больше Учих, когда патруль отступил назад к клановым землям с Такой, и последующее сражение было ожесточенным, продлилось почти две недели, днем и ночью, прежде чем ослабеть до напряженного, неуютного временного перемирия.

Така была безутешна — единственная причина, по которой она не последовала за своим любимым в мир иной, была в том, что Ичиро очень хитро доверил ей бизнес Санро и его сына-подростка. Это дало ей цель, хотя эта цель состояла в том, чтобы полностью стереть Сенджу с лица земли.

В этом году не будет мира. Однако его отец не считал это достаточной причиной, чтобы оставить Киту дома, так что Мадара направлял свой страх и бессилие на поле боя, где с его противниками (ну, противником, так как каждый раз с ним в бой вступал Хаширама) можно было сражаться напрямую.

Все было ужасно.

* * *

Первой обязанностью Киты весной было создание надлежащего плаща с композицией рисунков на подкладке для Таки-сан, которая как первый за несколько веков член клана, обладающий Мангекьё Ёмоцусикомэ, сейчас была самым важным человеком в своем роду. Как новопроявленный Манкекьё он поднимал ее род всего лишь на ступень ниже Аматерасу. Если бы Мадара до этого не проявил собственный Мангекьё, тогда Ёмоцусикомэ фактически был бы более важным, чем Аматерасу, несмотря на то, что Таджима-сама был главой Внешней Стражи.

Така-сан скорбела, так что Кита чувствовала себя некомфортно из-за того, что была вынуждена обращаться к ней по поводу такой будничной вещи, как плащи. Однако и ей, и ее брату они были действительно нужны, и у ее приемного сына тоже должен был быть плащ, хоть и без композиции рисунков на подкладке, какая полагается главе и наследнику рода.

Кита преодолела неловкость, пригласив Таку-сан и ее нового сына на неформальный чай (она не будет испытывать терпение женщины чайной церемонией), прямо объяснила все насчет обычаев, связанных с плащами (формально она объясняла все Терухито, как звали подростка, так как он очень мало знал об обычаях Учих), и предложила рисунок, который, как она лично считала, лучше всего подойдет новой главе Ёмоцусикомэ: на нем была изображена яростная женщина в белом похоронном кимоно, в котором правая сторона была запахнута поверх левой, размахивающая ножом, пока она гналась за Изанаги, который бросал свой сломанный гребень через плечо, пока убегал. Гребень уже перерастал в заросли бамбука.

Така-сан издала сухой смешок, как будто ей было больно.

— Мне нравится этот, — хрипло призналась она. — У Мадары-сан Изанаги на его плаще, не так ли? Я определенно раньше заставляла так бегать его.

Кита кашлянула.

— Я не могу сделать Терухито-сану плащ с композицией рисунков, так как он усыновлен, — объяснила она, — но он может выбрать один из второстепенных дизайнов рода Ёмоцусикомэ, и его нарисуют на подкладке его плаща.

— Я не шиноби, Кита-сан, — тихо сказал Терухито.

— У Каждого Учихи есть плащ, Терухито-сан, — мягко возразила Кита. — Может, ты и усыновлен, но это не лишает тебя права носить плащ. Однако твои дети будут иметь это право, только если ты женишься на члене клана Учиха.

У клана были весьма конкретные правила об усыновлении, учитывая то, что они были кланом, основанным на крови. Она вытащила уместные композиции рисунков — в конце концов он выбрал один, на котором была изображена яростная женщина в похоронном кимоно, пожирающая гроздь винограда.

— Я пришлю моего брата, — сказала Така-сан, поставила свою чашку на стол и ушла — Кита была благодарна за полное отсутствие драмы, в связи с этой ситуацией. Брат Таки-сан не был во Внешней или даже в Домашней Страже, так что его плащ оказался отложенным до конца года: Ките дали более важные задания, чтобы заполнить ее время.

Вторая обязанность Киты весной состояла в том, чтобы сопровождать Акаиси-сана, правую руку Таджимы-сама, в столицу со всеми рулонами шелка, большей частью нитей и несколькими коконами, которые произвел клан. Существовал налог на шелковую ткань, который платился даймё натурой, и так как клан только сейчас выходил на рынок в качестве производителя, им надо было представить свои товары министру шелководства, чтобы они были оценены, санкционированы и одобрены, и министр потом выберет определенную часть на налог. После этого они смогут продать остальное торговцам, которых одобрили для торговли шелком такого класса, или напрямую частным лицам, которые смогут это позволить.

Дикий шелк был лазейкой в этом законе: он не был «культивируемым» (даже с учетом того, что Кита выращивала своих шелкопрядов), так что он не считался. Следовательно, ее шелк и деньги, которые она на нем зарабатывала, были полностью и исключительно ее собственными. Также не было ограничений на то, кому было позволено его носить, так как он не был окрашен ни до ткачества, ни после. Мама обходила это ограничение тем, что не продавала шелк: ее плащи были сокровищем клана, и она продавала свой труд, а не сам материал. Редкие исключения можно было выдать за «обмен подарками».

Поездка в столицу Страны Огня была долгим путешествием на гражданской скорости и только слегка менее долгим на скорости шиноби, потому что шиноби было запрещено бегать на высокой скорости в стенах города даймё, и существовали особые церемониальные шаги, которые должны были быть предприняты, когда представитель благородного клана просил аудиенции с одним из министров. Будут чайная церемония, подарки и чрезвычайно строгий протокол поклонов, и Кита знала, что Таджима-сама посылал ее в основном потому, что раз прямо сейчас клан был вовлечен в открытые боевые действия с Сенджу, он не мог поехать сам и также не мог послать Мадару или Изуну. У Охабари-оба был шестимесячный сын, так что она не могла поехать, что оставило Киту как невесту Мадары, которая могла успешно представлять его в такой ситуации, потому что шелководство считалось женской работой.

Было извлечено черное фурисодэ с рукавами во всю длину, Ките быстро подобрали всевозможные аксессуары и назначили Инеми-чан в качестве «сопровождающей», чтобы должным образом ее одевать и натаскивать ее в придворном протоколе между мероприятиями: Инеми-чан была членом главной семьи рода Инари. Кита упаковала письменные принадлежности, которые Мадара подарил ей на день рождения (поэзия была подходящим занятием для леди, и она все еще не знала все нужные кандзи), несколько свитков конопляной бумаги и папку с васи, убедившись, что взяла обычные бруски туши, а также чернила, которые она сама сделала для своих печатей.

Она также возьмет свою нагинату, как и подобает дочери благородного клана, но именно ее печати были ее настоящей последней линий защиты, даже больше чем ее нож в рукаве.

Самая ужасная часть всего этого состояла в том, что у нее не было надлежащего плаща: она еще не была замужем за Мадарой, так что не имела права на собственный плащ с пришитой композицией рисунков, так как она была на три поколения отдалена от главной семьи ее рода, но ее потрепанный плащ с раскрашенной хлопковой подкладкой и близко не подходил для такого формального события. В итоге ей пришлось отложить плащ Охабари-оба, к чьей подкладке была аккуратно пришита Аматерасу.

Как только у нее снова будет время, она сделает себе симпатичный плащ с шелковой подкладкой. Его придется покрасить и вышить, а не должным образом выстегать и пришить композицию рисунков, но она его сделает! Таджима-сама определенно сделает это снова, и, когда он это сделает, она хотела носить Тоётаму-химэ, а не Аматерасу!

Хватало и того, что она носила фурисодэ Аматерасу, хотя оно хотя бы подходило к плащу — Кита думала, что оно также было сделано для Охабари-оба, так как мать Таджимы-сама была Ятагарасу, или же оно несколько поколений передавалось в роду Аматерасу.

У рода Тоётама, скорее всего, не было черного фурисодэ: прошло много времени с тех пор, как они были достаточно важными, чтобы в нем нуждаться, и если бы оно было, бабуля Фудзи вытащила бы его из кладовки, как только распространились новости, куда Кита направлялась. Однако если в какой-то момент Киту представят даймё (что казалось вероятным), тогда оно будет ей нужно, и она, скорее всего, сможет заказать его в этой поездке, если она предложит соответствующие аргументы. Если она скажет, что «не хочет появляться перед даймё в одном и том же кимоно», тогда Таджима-сама может согласиться, так как ее обладание двумя формальными фурисодэ заставит клан Учиха выглядеть значительно богаче и более влиятельными.

Руководствуясь такими соображениями, она просмотрела свою коллекцию композиций рисунков для плащей (включая ее первые, многие из которых были просто художественными упражнениями и мечтами, которые она пыталась изобразить на бумаге) и выбрала несколько любимых. Обладание собственной зонтичной сумкой означало, что ей не надо было волноваться о весе, и хоть художники по кимоно и сами были творцами, она хотела предоставить основу. Может, она также сможет купить несколько новых рисунков в столице, а не полагаться на Мадару и Изуну, чтобы они покупали ей их тут и там, пока были на миссиях.

Она также упаковала деньги: не все, но большую часть ее средств. Развлечения при дворе неизбежно будут дорогими, и, чтобы создать хорошее впечатление об Учихах, ей придется как тратить деньги клана, так и быть лично щедрой.

Было возможно, что ей подарят подарки, а также будут ожидать, что их будет дарить и она, но Кита на это не рассчитывала.

* * *

Министр шелководства был худощавым, сутулым и стареющим, и за ним следовала вереница помощников, которые варьировались от «почти дряхлого» до «седеющего, но среднего возраста», из чего следовала, что в этом конкретном министерстве идея старшинства воспринималась абсолютно буквально. Кита прикусила язык, чтобы не сказать, что, кажется, тут можно занять должность только в том случае, если человек, который занимал ее до тебя, умрет от старости, выверенно поклонилась, когда Акаиси-сан ее представил после дарения министру стандартного подарка, и приложила все усилия, чтобы следовать протоколу, в котором ее натаскала Инеми во время их путешествия сюда.

Человек такого пожилого возраста либо будет строгим сторонником протокола и прецедентов, либо будет полностью пренебрегать ими, и пока он не продемонстрирует последнее, ей надо будет предполагать первое.

Ките поклонились в знак признательности (не так низко, каким был ее поклон) и пригласили выпить чай с министром, пока его помощники проверяли весь груз шелка. Кита приняла это предложение с надлежаще скромной формулировкой и последовала за министром с его самыми младшими помощниками из внутреннего двора, где их встретили, а другие Учиха, сопровождавшие их, были оставлены позади, чтобы охранять сундуки с шелком и помогать помощникам министра.

Без сомнения, член дворцового персонала появится после того, как только она с Акаиси-саном уйдут, чтобы направить Инеми-чан в комнаты, в которых они будут расположены, чтобы оставшуюся часть гардероба Киты можно было проветрить в подготовке к будущим формальностям. Она пока не надевала свое черное фурисодэ: эта стадия процесса была только на уровне формальности, соответствующем «визиту», так что на ней было ее светло-пурпурное кимоно и оби из дикого шелка, который она сделала сама, с любимым ястребом-тетеревятником Мадары, вышитым сзади. Инеми-чан была одета так, чтобы продемонстрировать, что она была сопровождающей у леди, и держала плащ Киты, так что она будет страдать от другого рода пристального внимания. Кита не волновалась о том, поведение Инеми плохо отразится на ней и, следовательно, на Учихах: ее собственная роль в этом танце была намного более сложной.

Теперь Кита была во главе, несмотря на то, что ей было только пятнадцать. Акаиси-сан был знаком только с базовым протоколом чайной церемонии, но Киту натаскали абсолютно в каждом за последние три года, включая те, которые длились несколько часов подряд. Кита была более высокопоставленной как в плане благородства так и благодаря занимаемому ей положению в клане (предполагалось, что глава Домашней Стражи равен главе Внешней Стражи), несмотря на то, что была более чем в два раза младше Акаиси-сана, так что в этом контексте она была Леди, а он — ее скромным советником.

Она уже обсудила с Акаиси-саном то, что Таджима-сама хотел получить из этого предприятия, как основные положения, так и дополнительные опции, которые могли быть получены на усмотрение министра. Однако сейчас ей ничего не оставалось делать, кроме как ждать.

И, конечно, вести себя соответствующе за чаем. Их провели сквозь другой внутренний дворик по крытому проходу и в чайный сад, где последние оставшиеся помощники министра отступили, оставив министра показывать им путь вдоль дорожки к чайному домику. Затем помощник передал Ките и Акаиси-сану листы бумаги васи, когда они прошли мимо него, которые они положили в сумочки, находящиеся на груди их кимоно, а также складные веера каждому. Они им понадобятся.

Был еще не совсем полдень и март — это, скорее всего, будет полная формальная тядзи для холодной погоды, дополненная предварительной чашкой кобутя или чая с сакурой, приемом пищи с несколькими блюдами, перерывом, чтобы вежливо прогуляться по внутреннему садику, а потом наступит основное событие, за которым последует тонкий чай со сладостями и время для неформальной беседы.

Кита оценила, что помощники министра закончат инвентаризацию к тому времени, как они закончат есть, так что помощники воспользуются этим временем, чтобы ему отчитаться. Потом после чая от нее потребуется ответить на любые вопросы, которые могут появиться у министра.

Далее им дадут время переодеться в более формальную одежду, а потом они снова встретятся с министром в хорошо освещенном кабинете, где он лично осмотрит различные предметы из перечня, пока она с Акаиси-саном будут ждать его окончательного решения. Там, скорее всего, будет еще чай, хоть и менее формальный чем тот, который начнется через несколько минут.

Поменяв свои таби в комнате ожидания простоватого тясицу в сердце чайного сада, Кита полностью сосредоточила мысли на текущем моменте. Это будет ее первый формальный чай в роли гостя (хоть и, к счастью, только второго гостя, так что от нее не будет требоваться, чтобы она брала на себя инициативу), и ей надо было быть должным образом уравновешенной и признательной, хоть сидение в позе сэйдза так долго определенно заставит ее ноги болеть.

Как и ожидалось, вопросы начали задаваться после того, как густой чай был выпит и чайной чашей должным образом полюбовались, когда в комнату принесли подушки, трубки для курения и хигаси прямо перед тем, как подали тонкий чай. Первым вопросом было (небезосновательно) наведение справок о том, почему Учихи внезапно решили вкладываться в шелководство. Кита признала, что это была ее собственная идея, которой Таджима-сама щедро разрешил ей заниматься, она упомянула свое детское увлечение дикими шелкопрядами и беспокойство за благополучие вдов клана, у многих из которых до этого не было средств для получения собственного дохода, и, следовательно, они зависели от казны клана.

Когда лицо министра стало слегка менее напряженным, Кита осознала (ужасно поздно), что настоящий вопрос был «готовятся ли Учихи к войне?» Что… она могла видеть, с чего люди это взяли: тот фортель с чаем в позапрошлом году и сейчас попытка застолбить часть рынка шелка? Это действительно выглядело массивный сбор денег.

Кита продолжила разъяснять дальше, следя за тем, чтобы ее голос оставался тихим, но говоря искренне, объясняя свое желание, чтобы вдовы клана чувствовали комфорт и безопасность (и добавила короткое самокритичное признание в своем желании одеть своего будущего мужа собственными руками, как и подобало ее положению), и почувствовала, как чакра Акаиси успокоилась рядом с ней, и поведение министра стало абсолютно приветливым. Она была образованной юной леди высокого происхождения, желающей вести себя скромно и продуктивно в той манере, которая соответствовала ее положению, несмотря на то, что родилась в чрезвычайно воинственном клане шиноби. Она была помолвлена с наследником клана, что подразумевало, что ее мирные взгляды и желание процветания являлись тем направлением, куда двигался клан в целом или хотя бы хотел бы двигаться.

С учетом того, что, конечно, Сенджу перестанут нападать на них без причины.

Таджима-сама был злым гением. Он определенно это спланировал.

После того, как чайная церемония закончилась, Кита сидела ровно, пока Инеми-чан заплетала ей волосы с сложном и модном стиле, который включал ее шпильки с висящими звенящими железными полосками и сезонные бумажные цветы, а потом позволила одеть себя в черное фурисодэ с рукавами во всю длину со всеми нижними слоями, необходимыми аксессуарами и подходящим оби, завязанным в узел стоящей стрелы. Как незамужняя женщина носящая фурисодэ она технически могла носить узел нахохлившегося воробья, но это будет подразумевать, что она свободна для замужества, а она определенно таковой не была. Так что оставался более простой узел.

Кита была благодарна за свой веер. Благодаря ему ей было чем занять руки.

Осмотр фактически проходил в комнате напротив внутреннего дворика, в который они прибыли, и ее сёдзи, выходящие на восток, были широко раскрыты для дневного солнца. Помощники выстроились в ряд с предметами, которые министр запросил осмотреть, и пожилой мужчина склонялся к каждому по очереди, проводя пальцами по плетению, поворачивая ткань к свету так и эдак и с особым вниманием пристально рассматривая окрашенные, расписанные и вышитые ткани.

Мотки ниток также были осмотрены, но менее тщательно, а на коконы едва взглянули. Кита чувствовала, что это могло быть хорошим знаком. По крайней мере, она на это надеялась.

— Учиха-сан, — обратился к ней министр. — Тот оби, который вы надели для тядзи, был крайне необычного оттенка. Это также пример шелка Учих?

Кита поклонилась и коротко искоса посмотрела на Инеми-чан, которая немедленно покинула комнату, чтобы принести вышеупомянутый оби.

— Оби, о котором говорит достопочтенный министр, сделан из дикого шелка тенсан, — вежливо ответила она. — Дикие коконы эта девушка собрала сама.

Интерес министра мгновенно сосредоточился на ней, но этот интерес казался намного более персональным, чем тщательное осматривание остального материала. Он махнул рукой в сторону одного из своих помощников (который на короткое время покинул комнату, вернувшись с маленьким столиком, нагруженным свежими чайными принадлежностями), и пауза для чая продлилась достаточно долго, чтобы министр, сама Кита и Акаиси его выпили до того, как Инеми вернулась с оби. Невозможность бегать (как из-за официального запрета, так и формального кимоно) задержало то, что должно было занять минуты, до почти получаса.

Пожилой мужчина, кажется, был очарован ее оби, как слегка пестрым зелено-золотистым узором, созданным слегка отличающимися оттенками самого шелка, и вышитым ястребом-тетеревятником, гоняющимся за малыми дятлами по его поверхности. Когда ее попросили, Кита объяснила страсть своего жениха к соколиной охоте (еще одно хобби, одобряемое гражданскими, которое считалось подходящим состязанием между благородными как замена насилию) и свое желание поддерживать его, как только могла, несмотря на то, что сама она не наслаждалась этим видом спорта. Последовало больше вопросов о диком шелке (вместе с почти мимолетным заверением, что разводить шелкопрядов крупными партиями было действительно разрешено и не облагалось налогом), и их было так много, что Кита предложила соткать для него рулон осенью, с подходяще строгим и маскулинным узором, конечно.

У нее на самом деле уже был дома подходящий рулон: ее узор бисямон-кикко был как раз тем, что нужно, так как она еще не сделала из него кимоно. Однако время усиливало предвкушение и означало, что министр с меньшей вероятностью выбросит Учих из головы, как только они уедут.

Министр даже улыбнулся, принимая ее предложение, вернув оби с хайку, намекающим на тенсан и его воплощение принципа ваби-саби. Кита осознала, что он прав, и мгновенно похвалила его эстетическую восприимчивость: дикий шелк был действительно несимметричным, простым, естественным, скромным, элегантным, но не бросающимся в глаза, несвязанным земными условностями и спокойным.

Акаиси был чрезвычайно доволен полученными документами, которые министр заверил печатью, но это было только начало их визита: они должны были остаться в столице хотя бы неделю, чтобы показать признательность за гостеприимство даймё, дать время, чтобы документы были заполнены и распространены, и самое главное — дать даймё время, чтобы выпить чай с министром шелководства и решить, хочет ли он лично встретиться со своими гостями.

Жена даймё уже ясно заявила о своих желаниях: в комнатах Киты лежало формальное приглашение на завтрашнее утро, которое она обнаружила, когда пошла туда после чайной церемонии.

Со стороны Учих это предоставляло другим сопровождающим шелк возможность изучить рынки, к которым у них теперь был доступ, выяснить, какие шелковые вещи популярны в столице, купить подарки для членов семьи и услышать все сплетни, которые гуляли по всем слоям общества. Если говорить о более личном, у Киты будет время найти художника по кимоно и сделать заказ на раскрашивание ее черного фурисодэ рисунками, которые подходили Тоётаме.

Возможно, у Мурасаки-сама или у одной из ее помощниц будет рекомендация?

Десять дней спустя Учихи наконец-то покинули столицу — как только стены исчезли из вида, Кита обмякла, потерев шею в тщетной попытке ослабить там напряжение.

— Я никогда и ни за что не хочу делать это снова, — объявила она, отказываясь от какой-либо вежливости, и ее соклановцы засмеялись вокруг нее.

— Тогда тебе, наверно, стоило бы быть менее успешной, — сухо предупредил ее Акаиси-сан. — И не сделать что бы ты ни сделала, чтобы заставить Мурасаки-сама звать тебя «дорогой розочкой-девочкой» перед ее мужем и представить тебя ее любимому художнику по кимоно.

Кита поерзала. Единственной действительно ее вещью, насчет которой она могла договариваться, был ее дикий шелк, чье производство она увеличила прошлым летом, позволив вылупиться большему количеству шелкопрядов. Ее дубовые саженцы были наконец достаточно большими, чтобы можно было собирать с них ветви, и она договорилась с теми соклановцами, которые сжигали уголь, чтобы они приносили ей свежие листья, когда валили или обрезали дубы в другом месте на клановых землях: в зонтичных сумках листья оставались свежими бесконечно. Мурасаки-сама была очень любопытна насчет Киты и задавала самые разные вопросы, так что, чтобы удержать себя от разговоров о клановых вещах (которые занимали значительную часть ее жизненного опыта), она говорила о шелке. Это привело к хайку министра шелководства и ее тенсану, что неизбежно привело к рассказу о бабушке (так как Кита носила светло-пурпурное кимоно, которое соткала бабушка вместе с оби из дикого шелка) и наконец предложению жене даймё подарка из подходяще украшенного росписью дикого шелка, чтобы сделать полноценное дворцовое одеяние, с приходом осени, конечно. Дикий шелк — это строго сезонная вещь.

Мурасаки-сама была, конечно, счастлива принять это предложение. Кита подозревала, что своей импульсивной щедростью она случайно задала на дикий шелк моду при дворе. Если так, она хотя бы будет модной, пока будет длиться этот тренд.

— Тише, тише, — покровительственно сказала Инеми, похлопав ее по плечу. — В этом есть и свои плюсы: Таджима-сама может решить продолжить использовать твою большеглазую искренность в желании мира и процветания, а не заставлять тебя играть более военную роль. Ты так хорошо играешь обаятельную леди.

Кита стукнула свою подругу по голове рукояткой своей нагинаты.

* * *

К тому времени, как осень фактически наступила, Киту послали на несколько менее официальных торговых миссий, и на них нападали Сенджу не менее трех раз. Печать, которую она создавала с тех пор, как Таджима объявил о своем намерении отправлять ее за территорию земель клана, работала идеально: это была нокаутирующая печать. Нанесенная на кожу человека, она мгновенно лишала его сознания, и он не очухивался, пока печать не убирали, и даже в таком случае был интервал от трех до пяти минут между снятием печати и возвращением жертвы к чувствам.

Соклановцы Киты очень ее полюбили: было намного проще остановить нападение из засады, когда погоня за тобой здоровым Сенджу, который не смотрел тебе в глаза, была больше не смертным приговором для бойцов длинной дистанции, но возможностью победы за один удар.

Ките тоже нравилась ее печать, но она бы предпочла, чтобы ее соклановцы были готовы просто снять с их жертвы доспехи, связать жертву и оставить у дороги, чтобы этого человека нашел кто-то другой, а не обезглавливать его или ее после того, как засекли, как долго требуется жертве, чтобы прийти в сознание. Потому что, конечно, они слушали ее, когда она хотела, чтобы они уважали экспериментальный процесс, но не когда она указывала, что унижение могло быть худшей судьбой, чем смерть.

Она оставит это на потом: с учетом того, как начался этот год, она не была удивлена, что нервы у всех были на пределе. Она надеялась, что в следующем сезоне все немного успокоится. Может, начать с предложения, чтобы они забирали больше, чем полезное оружие с убитых после того, как они пали жертвами ее печати. Оставление доспехов делало идентификацию тела проще, и это было в какой-то степени джентльменским соглашением между кланами, но доспехи могли быть повторно использованы, а одежда была не менее отличительной. Если они будут брать что-то, будет лучше забрать все. Она знала, что такое предложение, скорее всего, порадует Таджиму-сама (доказательство, что она начинала размышлять больше как воин), но ее рассуждения были абсолютно прагматичными. Каждая вещь, украденная или уничтоженная, каждая пластина доспехов и сандалия была чем-то, что Сенджу придется заменять и, следовательно, тратить деньги и время на поиски — материалы, труд, время — все складывалось вместе. Она сомневалась, что Сенджу будут голодать (Хаширама мог мгновенно вырастить деревья, так что он наверняка мог вырастить пшеницу или рис вне сезона, если захочет попробовать, и фруктовые деревья будут легкими), но разорять их в плане других вещей будет тоже одним из способов прекратить сражения.

Обещание шелка высокопоставленным чиновникам и жене даймё хотя бы заслужило ей вечную благосклонность бабушки: старая леди была на седьмом небе от счастья, что сможет соткать рулон ткани на дворцовое одеяние. Это также заслужило ей дополнительные уроки по ткачеству — теперь Кита могла закончить узор из стрелолистов, узор из кустарников клевера и намного более сложный узор из клематиса в добавок к простым клеткам и бисямон-кикко. То, что бабушка ткала для Мурасаки-сама, было смесью текущей воды и веток сосны (подходящее для зимы, чтобы его можно было сразу надеть) и далеко за пределами способностей Киты, хотя Татешина сейчас создавала рулон ткани с узором из фениксов, который был не менее сложным.

Но опять, Татешина была ужасна в вышивке. Нака была намного лучше, хоть и близко не была так хороша, как Кита в десять. Единственная причина, по которой Нака прямо сейчас только делала швы для плащей, состояла в том, что у мамы родился очередной сын в апреле (нового младшего брата Киты звали Текари), и она была полностью поглощена им.

К счастью для мамы, четырехлетний Дзонен был счастлив выполнять поручения папы и учиться «мужским вещам» в кузнице. Яэ уже был достаточно опытным, чтобы не нуждаться в присмотре, так что папа мог посвятить все свое внимание обучению своего первенца мужского пола своему ремеслу. Семилетняя Мидори взяла на себя обязанность заботиться как о перепелках мамы, так и о курицах тетушки Тсую, и, кажется, была абсолютно счастлива заниматься всем садоводством и прополкой: также оказалось, что у нее был особый талант к готовке. Кита думала о том, чтобы заручиться ее помощью, чтобы кормить Хикаку и его братьев и сестру.

Если бы не увеличивающееся количество членов кооператива вдов, не регулярные похороны, не раненые члены Внешней Стражи, нетерпеливо крутящиеся у границ селения, пока выздоравливали, и не то, как стресс вытравливал морщины на лице Мадары, Кита могла бы быть почти счастлива.

* * *

После семи месяцев почти безостановочных стычек на земле между двумя селениями, Учихи узнали несколько вещей о Сенджу. Во-первых, что диапазон Тобирамы был намного, намного больше, чем всего лишь двадцать пять километров: каждый раз, когда Мадара покидал клановое селение, чтобы направиться на поле боя, Хаширама всегда прибывал в то же самое время. То же самое с Тобирамой, прибывающим, когда это делал Изуна, и Буцумой для отца Мадары. Следовательно, Учихи разработали систему: их сенсор с самым большим диапазоном находился на постоянной основе на одной из передовых баз, чередуясь с Эбоси и его воронами, так что когда один или больше из трех монстров сражений Сенджу покидали их селение, Учихи могли направить собственные силы, чтобы встретить их.

Если Учихи навсегда потеряли свой элемент неожиданности, тогда они вполне могли бы быть хорошо отдохнувшими.

Мадара понимал эту логику и ненавидел ее. Тобирама был на поле боя большую часть дней и некоторые ночи, так что Изуне приходилось уходить, и Мадара отказывался выпускать своего младшего брата из виду, так что Хаширама тоже неизбежно оказывался там. Буцума обычно нет, что хотя бы означало, что отец мог управлять кланом и следить за тем, чтобы передовые отряды чередовались, чтобы никто не пал жертвой истощения.

Кита сделала омамори, содержащие печати, облегчающие кошмары, для всех членов Внешней Стражи, которые они могли засунуть за воротник рубашки, пока спали сидя прислонившись к дереву, и затолкать в свернутые плащи, когда использовали их как подушки. Сны все еще были шаринганно-яркими и очень кровавыми, но больше никто не просыпался с криками. Было облегчением не переживать все ужасы и ярость дня в своих снах ночью, хоть Мадара все равно видел каждый кровавый момент. Никто, у кого был шаринган, не мог этого забыть.

Хаширама все еще был идиотом, даже легкомысленным идиотом. Какой пустоголовый начинал разговор в середине сражения с «эй, Мадара! Знаешь что? Я помолвлен!» Объявлять такие вещи было просто небезопасно!

Мадара был вынужден задуматься, насколько Хашираме действительно была небезразлична Узумаки Мито, раз он небрежно делился ее именем в середине сражения. Но опять, это легко могло быть хвастовством: Узумаки были известны своей чудовищной силой в битве, своими цепями чакры и своими печатями. Маловероятно, что Мито была размазней, если именно с ней Буцума обручил своего по-идиотски слишком сильного сына.

На этом наверняка было бы и все, вот только после счастливой болтовни о своей влюбленности какое-то время Хаширама спросил его о его невесте.

Мадара не хотел использовать Аматерасу в тот момент. Ну, хотел, но это не было сознательным выбором. Это было до смерти перепуганное осознание, что, если Хаширама знал о Ките, тогда Кита была целью (его маленькие братья, убитые в их постелях), и потом черный огонь повсюду, пока Хаширама убегал от него, и вид Тобирамы, которого сдернул с места его несущийся старший брат, и остальных Сенджу, беспорядочно отступающих за ними.

Учихи в тот раз определенно одержали победу, хоть Изуне и пришлось полунести его обратно в селение и потребовалось три дня, чтобы его глаза перестали болеть, но к следующему сражению Хаширама приспособил свои техники так, что мог каким-то образом испарять ветви своих деревянных конструктов, когда они загорались, чтобы Аматерасу не распространялось, как это было раньше.

Повод не использовать Аматерасу был на самом деле облегчением. Это была изнурительная техника, даже в аккуратных коротких вспышках. Это дало ему предлог отточить ее подальше от поля боя.

— Кто тебе сказал, что я помолвлен? — спросил он Хашираму несколько битв спустя. Сейчас Кита находилась в селении, безопасно вернулась со своей последней торговой миссии и была полностью поглощена вышивкой, прядением и контролем за необходимыми приготовлениями, чтобы клан спокойно пережил зиму. Отец, скорее всего, не вышлет ее снова (не когда она, судя по всему, пообещала как министру шелководства, так и жене даймё рулон ее дикого шелка, и гонец приедет забрать подарки через несколько недель), так что нервы Мадары были менее напряжены.

— О, мой отец рассказал мне! — радостно ответил Хаширама. — Даймё сказал ему, когда он навещал столицу в июне — именно это побудило его заключить контракт с Узумаки. Какая она? — он надулся, нырнув под удар гунбая Мадары. — Я рассказал тебе все о Мито!

Мадара задумался (опять), насколько Хашираме действительно была небезразлична Мито. И, конечно, это был даймё: мужчина играл в политику на абсолютно другом уровне, чем кланы шиноби, живущие на его землях.

— Она добрая, — в конце концов признался он, стреляя в Хашираму огненной техникой, от которой идиот, конечно, уклонился, — и она тоже хочет мира.

Хаширама просиял.

— Мадара, это чудесно! — в этот раз пришлось уклоняться Мадаре и разрубить шквал ветвей. — Мы правда можем этого добиться! Я не говорил с Мито о мире, но я уверен, что она тоже заинтересуется! Мир будет хорош для всех, нам надо только это им показать!

Мадара намеренно не упомянул, что его невеста уже показывала его клану, как хорош будет для них мир. Двум членам клана, которые были учениками у гончара, пришлось приостановить обучение, чтобы не попадаться передвижным патрулям Сенджу, но даже только эти два года обучения дали им достаточно солидную базу, опираясь на которую они могли продолжать самостоятельно. Глина была в свободном доступе на берегах реки, и отец присматривал за экспериментами подростков с золой и угольными глазурями.

Также, кажется, у некоторых раненых членов Внешней Стражи шли эксперименты с огненными техниками, чтобы модифицировать процесс обжига. Мадаре было довольно интересно, что из этого получится: в печи для обжига должна была поддерживаться очень высокая температура несколько дней подряд при ограниченном количестве топлива. Он чувствовал соблазн присоединиться.

Кита также присматривала за вещами: она даже назначила девочку, чтобы та приглядывала за будущими гончарами и сообщниками, делая заметки о том, что они делали и какой результат получали. Она говорила, что это для того, чтобы, когда что-то получалось, результат можно было повторить, а не выходило так, что они шли по уже пройденному пути. Мадара мог видеть тут логику. Если ты не следишь за тем, что ты уже пробовал, как ты можешь выйти за пределы?

В конце концов, не у всех была шаринганно-идеальная память.

Зима надвигалась все ближе, но сражения не прекратились. Их стало меньше, но Сенджу продолжали вторгаться на их границы, и их надо было отгонять, несмотря на снег на земле, и конкретно Тобирама пользовался огромным преимуществом внезапного изобилия его элемента, чтобы мочить каждого Учиху, на которого он мог напасть из засады, своими феноменальными водяными техниками. Минимум четверть Внешней Стражи лечилась от легкого обморожения, а двое слегли с пневмонией. Мадара в данный момент работал над техникой, в которой использовалась огненная чакра, чтобы поддерживать температуру тела, и ему помогали несколько менее высокопоставленных членов Внешней Стражи с более скромными резервами чакры. «Небольшие усилия» не были сильной стороной Мадары.

Кита, конечно, никогда лично не видела Тобираму, но она много о нем слышала, когда слушала, как Изуна болтал, когда она чинила его плащ. Тобирама был очень хорош с мечом, так что ее затупляющие и укрепляющие печати были недостаточными, чтобы сохранить одежду в целости: она была вынуждена брать иголку примерно каждые две недели, чтобы накладывать швы и делать заплатки. К счастью, Изуна носил доспехи под плащом.

— … а потом, когда я попытался прижать его Великим Огненным Уничтожением, он просто остановил его этой гигантской стеной, сделанной из воды! Я никогда раньше не видел эту технику! Она едва ли из пяти печатей, и как он вообще придумывает такие вещи?!

— Примерь это для меня? — попросила Кита, протягивая зашитый плащ. Изуна послушно это сделал, все еще ворча о своем заклятом враге.

— Я клянусь, он так развлекается. Половину времени он едва удосуживается нападать на меня с чакрой, он просто намертво останавливает мои техники, и из-за этого я выгляжу как придурок…

Косточки запястий Изуны виднелись из-под его рукавов. Кита легонько потянула за ближайший рукав, но он не сдвинулся.

— Встань для меня на секунду, пожалуйста?

— Зачем?

Однако Изуна стоял почти до того, как закончил спрашивать. Кита оглядела подол плаща (его колени были видны) и вздохнула:

— Изуна, ты вырос из своего плаща.

— Нет, не вырос!

— Твои запястья и колени видны, — прямо сказала Кита. — Мне нужно будет сделать тебе новый.

Он, скорее всего, никогда не вырастет таким высоким, как его брат, но он не был низким.

Изуна поморщился с несчастным видом:

— Кита-чан, у нас нет времени. Меня могут отправить на поле боя в любой момент!

— Тем больше причин сделать тебе более подходящий по размеру плащ настолько быстро, насколько возможно, — твердым тоном парировала Кита. — Он наверняка ограничивает твои движения, а если это пока не так, то скоро так и будет.

Если это было не так, то только потому, что плащ изначально был сделан для Мадары, который был более крепко сложен, чем Изуна.

Изуна прикусил нижнюю губу.

— Тогда простую композицию рисунков, — решил он. — Что-то, что не займет у тебя много времени.

Значит, он не выберет один из ее первых дизайнов: они были достаточно замысловатыми. Если только, конечно, она не убедит его в обратном.

— Я принесу тебе дизайны, чтобы ты мог выбрать.

Потому что как глава Внешней, так и Домашней Стражи традиционно принадлежали роду Аматерасу, и как им, так и их детям и супругам было разрешено носить плащи с композициями рисунков, и существовали строгие правила о том, кому было позволено носить что в плане изображений. Только главе было позволено носить плащ с Аматерасу, Тсукуёми или Сусаноо на подкладке на весь плащ. Наследникам были позволены все трое, но на полплаща. Кита обошла это правило с плащом Мадары тем, что включила Изанаги, умывающего лицо, из-за чего меньший размер троицы выглядел как перспектива или элемент повествования истории. Дочерям глав было разрешено носить Аматерасу на весь плащ, а всем сыновьям глав — Тсукуёми или Сусаноо.

Племянники и племянницы глав могли получить разрешение носить плащ с композицией рисунков, но это было привилегией, а не правом. Кита думала, что Таджима-сама позволил это Хикаку, потому что в тот момент в роду было только четыре других человека с правом на это, и это подтверждало зависимость сыновей брата от него лично.

Никто не мог выбрать для подкладки своего плаща более вышестоящих богов, чем это было разрешено, без согласия обоих глав, но если человек хотел более нижестоящего бога, он или она были свободны это сделать. Вот почему Таджима ходил с Сусаноо на своем плаще до того, как стал главой Внешней Стражи, а Мадара носил Зайца из Инабы, пока не вырос из этого плаща. Однако поощрялась индивидуальность подкладок плащей: они часто использовались, чтобы опознать тела. В основном когда тела были слишком повреждены, чтобы опознать их иначе.

Хикаку носил Тсукуёми, так что Кита собиралась предложить Изуне Сусаноо. Было множество дизайнов с Сусаноо, от базовых портретов с солнцем и луной над каждым плечом, как аллюзия на его сестру и брата, до различных мифических сцен (включая Сусаноо, бросающего шкуру, содранную с живой лошади, на ткацкий станок своей сестры), и до трех разных версий ками, сражающего Ямато-но-Ороти, одну из которых создала сама Кита.

Изуна очень осторожно пролистал дизайны, три раза возвращаясь к рисунку смерти восьмиглавого дракона (может, ему нравилось, как отрубленные головы дракона падали по рукавам?), но в конце концов выбрал самый простой портрет в полный рост. Кажется, на заднем фоне даже не было грозовых туч или клубящихся волн. Учитывая то, как часто она чинила плащ Изуны, она наверняка сможет со временем что-нибудь добавить, если действительно захочет.

— Вот этот.

Кита смерила его взглядом.

— Ты обижаешь меня как художника, — сухо проинформировала его она.

— Смотри, когда мы больше не будем постоянно сражаться с Сенджу, я лично заплачу за более изысканный плащ, — сторговался Изуна, — но сейчас не время.

— Ловлю тебя на слове. Какого цвета ты хочешь остальную подкладку?

Изуна пожал плечами:

— Синюю? Серую? В любом случае, что-нибудь неяркое.

Дамасский или с добавлением воды серый шелк мог заменить грозовые тучи. Отчасти.

— Ладно, иди надень свои доспехи, чтобы я могла снять с тебя мерки. Подожди, их надо тоже подогнать?

— Я подогнал доспехи по фигуре несколько месяцев назад, Кита-чан!

Кита прожгла его взглядом:

— И ты не подумал сделать то же самое с плащом?

Изуна пожал плечами, и его глаза блестели:

— Упс?

Кита бросила в него подушку. Она отскочила от его плеча.

— Снимай этот плащ и оставь его здесь, — сказала ему она, — а потом оденься для примерки.

— Что будет с этим плащом? — спросил Изуна, снимая его.

Кита осмотрела множество, множество починок как внешнего слоя, так и композиции рисунков на подкладке, вспомнив все разы, когда ей приходилось его распарывать, чтобы залатать холщовую сердцевину.

— Пойдет на тряпки, я подозреваю: это следовало сделать уже какое-то время. Но не раньше, чем я закончу твой новый плащ, что не должно занять у меня очень много дней.

Правда, этот рисунок был почти оскорбительно простым.

— Ты милая, когда раздражаешься, Кита-чан, — весело сказал ей этот семнадцатилетний вредина, рванув сквозь сёдзи к гэнкану. Кита собиралась тыкать его иголками столько раз, сколько реально сойдет ей с рук, во время примерки. Это будет сложновато из-за доспехов, но они не защищали все.

* * *

Сегодня был день рождения Киты, и отец вытащил Мадару из кровати в болезненно ранний час под предлогом того, что им надо проверить, может ли Тобирама чувствовать передвигающихся людей, когда спит. Оказалось, что да, Тобирама (отлично) это мог, и судя по тому, какими сонными были Сенджу и как почти слышно скрипели зубы Буцумы, отец наверняка сделает это снова. Или, возможно, начнет будить их для отвлекающих маневров, просто чтобы измотать Тобираму. Если в половине случаев, когда они будут покидать селение, они будут просто разворачиваться и снова идти в кровать и будут продолжать делать это в середине ночи, Буцуме надоест, что его сын будит его, и он отдаст другие приказы.

Он подремал около полудня, но он хотел пойти домой, но не мог, потому что Хаширама скрывался за линией фронта со стороны Сенджу, и хоть прямо сейчас никто не нападал, так долго не продлится.

И это долго не продлилось. Уже давно снова стемнело, когда Мадаре было позволено поплестись домой. Он сбросил свои сандалии в гэнкане, нахмурился, когда не смог нигде увидеть свои тапочки и просто пошел босиком. Должно быть, он оставил их у кровати этим утром.

— Мадара?

О, вот почему не было тапочек: он был у Хикаку. Кита встала с того места, где сидела у ирори, отложив свою вышивку (очередная подкладка плаща), и мягко повела его в соседнюю комнату.

— Вот, начинай переодеваться. Я принесу стойку для твоей брони.

Мадара снял свое оружие и положил его на низкий сундук, повесил свой плащ на угол вертикального шкафа и начал возиться с грудной пластиной. Сверху послышались глухие звуки, а потом Кита снова оказалась в комнате с надлежащей стойкой для брони и оружия в руках. Мадара помог ей ее собрать, потом разделся до утепленных зимних длинных бриджей и нижней рубашки, добавив свое оружие на стойку после того, как хорошо разместил доспехи. Он так устал.

Кита снова зашла (когда она вышла из комнаты?) с чашей теплой воды и полотенцем. Да. Ему следовало помыться. Он хотел помыться, хотя бы просто вытереться влажным полотенцем, чтобы он не так плохо пах. Кита вышла, когда он снял нижнюю рубашку, и зашла несколько минут спустя с немаки, который она надела на него, пока он вытирал лицо и руки, а потом, как только она завязала пояс, он встал на ноги, оставив одежду и теплое нижнее белье кучей у сёдзи вместе с полотенцем.

— Сядь, чтобы я могла расчесать тебе волосы.

Мадара сел. Он мог чувствовать колени Киты, упирающиеся ему в спину, и ее руки в его волосах: она использовала одну из своих трехзубчатых заколок из панциря черепахи, зубцы которой были шире, чем у гребня. Его волосы всегда запутывались, и у него не было возможности причесаться этим утром, так что, должно быть, они были в полном беспорядке. Он думал, если он их отрастит, это поможет, но пока что это сделало их только более неопрятными.

Он так устал, и он знал, что у него были синяки от дурацких деревьев Хаширамы, но Кита мягко распутывала его волосы без того, чтобы слишком сильно дергать, и было просто так приятно сидеть с ней, чувствовать ее чакру рядом со своей…

Мадара проснулся, осознал даже до того, как открыл глаза, что тело в кровати рядом с ним было Китой (Изуна не пах так приятно), и решил, что прямо сейчас ему было все равно. Ките уже было шестнадцать, она была более чем достаточно взрослой, чтобы узнать о сексе и желании, и у тела в его руках определенно были изгибы, и если она помогла ему раздеться в своей комнате и затащила его к себе в постель после того, как он задремал, значит, очевидно, она решила, что ее все устраивает. Они были помолвлены — это произошло бы рано или поздно.

… она заплела ему волосы? Она всегда заплеталась, прежде чем пойти спать. Это было для того, чтобы они не запутывались? Если так, ему надо начать это делать.

Позже. Прямо сейчас было темно, кровать была теплой, и он все еще был слишком уставшим, чтобы его волновало то, что он был голоден.

* * *

Изуна пришел, когда Кита подавала завтрак, неся собственную чашку тядзукэ, прижимая ее к груди. Ненормированный график, от которого страдала Внешняя Стража, означал, что качество еды упало, так как полноценные приемы пищи надо готовить заранее. Кита в данный момент работала над охлаждающими и подогревающими печатями, но текущая ситуация была такова, что лучшая и самая сытная еда доходила до Внешней Стражи в бенто на второй рубеж обороны, когда они возвращались с линий фронта. Завтраки обычно были заранее приготовленным рисом с чаем или крепким бульоном, который можно было разогреть: быстро, тепло, портативно и (самое главное) легко собираемо самими членами Внешней Стражи из заранее подготовленных ингредиентов.

Удивительно мало воинов клана было способны приготовить что-то более сложное, чем рисовые шарики и чай, несмотря на то, что все они могли опознать съедобную зелень и грибы в условиях дикой природы.

Кита приготовила катемиси, кашу из злаков с овощами, потому что, несмотря на то, что это была крестьянская еда, она была теплой, сытной, и каждый день ее можно было делать немного разной, чтобы младшие дети не жаловались. В сегодняшней был рис, пшено, маринованный дайкон, зимняя тыква, кунжут и вакамэ, и она подавалась с рыбными чипсами: Мадара уже ел добавку.

— Как ты заходишь в неправильный дом, брат? — пожаловался Изуна, плюхнувшись на подушку и придвигаясь к ирори так близко, как было возможно без того, чтобы поджечь штаны. — Мы жили в главном доме клана всю жизнь!

Мадара едва ли поднял взгляд от своей еды, которую быстро клал в рот и жевал, но поменял положение, чтобы прислониться к плечу Изуны. Изуна тряхнул головой, но вытащил палочки из своего рукава и приступил к собственной еде.

Кита предложила ему рыбные чипсы, которые были благодарно приняты с активным киванием: у Изуны был набит рот.

— И все же, как ты не заметил? — позднее потребовал ответа Изуна после того, как все съели свои порции и Кита собрала оставшееся в чашки, чтобы Хидака отнес их к пункту сбора Внешней Стражи для членов клана в дозоре. — Эти здания даже выглядят по-разному!

Однако он прижимался к Мадаре, так что Кита знала, что эти претензии не были серьезными.

— Я был уставшим, — проворчал Мадара. — И не то чтобы это было важно. Кита принесла мне полевую стойку для брони оджи-сана и некоторые его вещи для сна.

— О, значит сейчас она Кита? — лукаво спросил Изуна, разглядывая ее, сидящую у ирори, пока она нагревала воду, чтобы помыть чашки. — Ёбисутэ? Ну, ей уже исполнилось шестнадцать, думаю, это должно было случиться. Но я все равно ожидал, что ты не будешь торопить со…

Мадара схватил своего брата за волосы и ткнул его лицом в татами:

— Мы не занимаемся этим! Мы просто спали!

Изуна толкнул его в ответ, и начался борцовский поединок. Кита приглядывала за ними, но драка была вполсилы.

— Ну, ты действительно выглядел, как будто свалишься с ног, когда ушел с места сбора, — признал Изуна, ловя брата в захват, — так что это, наверное, к лучшему. Ты мог уснуть посред…

— Заткнись! — и вот опять, теперь Мадара пытался задушить младшего брата подушкой.

Бентен захихикала, с любопытством наблюдая за ними поверх тарелок, которые вытирала, стоя на коленях рядом с Китой. Ей уже было пять, и она полноценно участвовала в повседневных домашних делах: рис, который ел Изуна, был приготовлен под ее присмотром прошлым вечером, прямо перед тем, как Кита уложила ее в кровать. Увидеть, как ее почти боготворимый двоюродный брат ел ее еду, было неожиданным удовольствием. Изуна был любимчиком семьи, потому что он как улыбался, так и говорил больше, чем Мадара.

Кита была рада видеть, как Мадара и Изуна валяли дурака. Были дни (дни, которые неуклонно становились все более частыми), когда Изуна просто желчно бормотал о чем-то, а Мадара молчаливо горбился, не имея сил оспаривать яд младшего брата.

Это были дни, когда Кита брала на себя роль подначивания в ответ, что на самом деле было изнурительно, но споры достаточно заряжали Изуну, чтобы побудить его с топотом выйти из дома, чтобы пожаловаться своим друзьям о том, как ужасны все ее идеи, особенно когда ей удавалось указать на логическую ошибку в его рассуждениях. Затем Кита прижималась к своему жениху и источала молчаливый комфорт, пока она чинила, вышивала, рисовала или играла на кото, наслаждаясь тем, как его чакра постепенно успокаивалась в ее присутствии.

В эти дни у нее намного лучше получалось играть на кото, но она все равно не наслаждалась игрой по нотной азбуке. Настоящие мелодии были намного менее отупляющими. Она также наконец-то выучила все необходимые кандзи, хотя от нее все еще ожидали, что она будет практиковаться в каллиграфии, и ее изучение истории клана продолжалось: тут были века материала. Ее работа над чайной церемонией также еще не была завершена: знание что делать, не делало ее исполнение более гладким, так что практика продолжалась. Ките иногда было сложно примириться с лицемерием Охабари-оба и Таджимы-сама, когда они признавали, что наказание ее за письмо левой рукой было абсурдным, однако все равно ожидали, что она будет проводить чайную церемонию правой рукой.

Драка в конце концов закончилась, когда Хикаку напомнил, что Изуне надо будет идти в дозор на рассвете, что побудило семнадцатилетнего убежать в поисках своих доспехов. Он уже носил свой новый плащ (ей правда понадобилось совсем мало времени, чтобы его сшить), и она хотя бы сумела вложить достаточно заботы и добавить достаточно деталей на внешнюю часть, что большинство людей никогда не осознают, насколько базовой и наскоро сделанной была подкладка. Ну, несмотря на то, что она была простой, она сумела прошить серый шелковый задний фон в форме облаков, так что подкладка не была полностью скучной. Учитывая то, как часто она зашивала плащ Изуны, она наверняка сможет добавить несколько украшений тут и там, если они будут не слишком заметными. Однако будет лучше избегать рукавов: они были самой регулярной целью.

Мадара лежал там, где его оставил брат, распластавшись на спине поперек татами и старательно избегая зрительного контакта. Его контроль над чакрой в последнее время действительно взлетел, так что Кита могло только гадать о его настроении. Она подозревала, что он смущен.

— Я пока что на самом деле еще не заинтересована ни в чем таком, — сказала она, передавая Бентен чашку грязной мыльной воды, чтобы пятилетняя осторожно вынесла ее на улицу и вылила сквозь решето в дренажную канаву, которая незаметно петляла в кустах. Затем содержимое решета отправится в ведро с помоями, которое заберет тот, чья очередь была сегодня кормить свиней. — И я верю, что ты будешь это уважать.

Мадара снова сел и осторожно расправил татами, сдвинув подушки обратно туда, где они изначально лежали.

— Я также не против, чтобы ты ложился спать здесь, а не просто уходил куда-то блуждать, потому что ты слишком устал, чтобы заметить, что ты это делаешь, — добавила Кита, потому что это было правдой. — Приятно, когда есть с кем обниматься.

Ее жених наклонил голову и волосы соскользнули на его лицо. Однако его уши были видны, и они были розоватыми.

— Я запомню, — хрипло пообещал он.

И он запомнил. В конечном итоге он начал оставаться на несколько ночей в неделю, хотя иногда его вызывали в середине ночи. Однако Кита быстро научилась это игнорировать: если ей надо будет бодрствовать, он ей скажет.

Вскоре после дня рождения Изуны в феврале Таджима-сама проинформировал Киту, что сейчас она стала достаточно взрослой, чтобы переехать в главный дом клана. В собственную спальню, конечно: она не будет делить комнату с Мадарой, пока они на самом деле не поженятся. Кита подозревала, что это было чисто для того, чтобы Таджиме-сама не требовалось покидать дом, чтобы найти своего сына, когда он пытался организовывать ночной рейд на силы Сенджу.

Кита бы сильнее волновалась о том, что оставляет братьев Хикаку одних (Хидзири проходил стандартную подготовку для Внешней Стражи теперь, когда ему исполнилось четырнадцать, но Хидаке было только шесть), если бы семнадцатилетний не влюбился по уши в одну из учениц Юмиори-оба. Ёри тоже было семнадцать, она была восхитительно честной, шокирующе уравновешенной и абсолютно счастливой от перспективы переехать к своему любимому. Также было очень вероятно, что она будет умолять родителей о раннем совершеннолетии, чтобы она могла нормально выйти за него замуж, а не просто быть со своим любимым: не то чтобы пока невозможность выйти замуж каким-то образом удержит Ёри от того, чтобы заниматься сексом с Хикаку.

Ёри знала, что хочет, и собиралась это получить. Кита была не против позволить этому случиться, но она собиралась взять с собой Бентен. Она заботилась о девочке с тех пор, как ей было восемнадцать месяцев, и была единственной матерью, которую помнила пятилетняя — разорвать эту связь будет предательством.

Учихи понимали важность эмоциональных связей, так что Таджима-сама будет жаловаться, только если Бентен будет вертеться под ногами. Маленькие девочки были невидимы для глав клана, пока они не начинали создавать проблемы.

Без старших братьев, с которыми она привыкла спать в обнимку, Бентен наверняка окажется в кровати Киты. Что, честно, могло было быть частью злобного плана Таджимы-сама: Мадара очень ценил свою приватность, и хоть секс в комнате своей невесты был приватным, он не был приватным, если на кровати также спала пятилетняя девочка. Что если Бентен проснется?

Хитро и типично для него — Кита сразу начала придумывать печати секретности. Ее охлаждающие и согревающие печати для коробочек бенто имели огромный успех в клане: всем нравились горячие обеды и дольше остающаяся свежей рыба. Таджима-сама даже в какой-то степени выступал за то, чтобы их продавать. Ну, хотя бы чтобы взимать плату за то, чтобы печати были нанесены на работы некоторых гражданских ремесленников, так как массовое производство лакированных бамбуковых коробочек для обедов будет бесполезной тратой ресурсов клана.

Ответная реакция Мадары на то, что он обнаружил ее в его столовой, когда шатаясь пришел с миссии, была и правда довольно очаровательной, и радость Бентен от проживания в главном доме клана помогла смягчить удар от того, что ей придется одеваться в верхнюю одежду, чтобы провести время со своими братьями.

Было немного больно, что Кита знала больше о Бентен, чем о Дзонене и малыше Текари. Было также больно, когда Татешина приводила восьмилетнюю Мидори на кухню главного дома клана, чтобы попросить для нее уроки по готовке. Мама правда была так занята обучением Наки и развлечением своего младшего сына, что ее другие дочери даже не подумали попросить сначала ее? Или дело в том, что раз Мидори не была заинтересована в семейном ремесле, то ее оставили искать собственный путь, а не мама начала спрашивать по округе и организовывать подходящее ученичество? Именно бабушка тогда заметила талант Татешины, а не мама попросила ее подумать об этом.

К марту Мидори также переехала в главный дом клана, и Кита раздобыла отдельный футон для нее и Бентен, выделила им маленькую комнату, которая раньше использовалась для хранения всякого детского барахла, которое Кита перенесла на чердак. Мидори продолжила ухаживать за курицами тетушки Тсую и огородом их родителей, хотя она добавила к своим обязанностям заботу о декоративном саде вокруг главного дома клана. Кита не была уверена, что мама даже заметила.

Было правда больно, когда родители без тени сомнения доказывали, что они тоже люди и склонны ошибаться.

* * *

Война с Сенджу замедлилась, когда поток миссий снова начал нарастать, но она полностью не остановилась. Отец был вынужден держать границу полностью укрепленной, что означало, что принималось меньше миссий, так как у Учих не было лишних людских ресурсов. Некоторые из этих миссий выбирались членами Домашней Стражи (несколько тут, несколько там, в основном женщинами, которые ушли в отставку, чтобы завести детей, и которые могли позволить себе оставить на несколько дней этих уже подросших детей с сестрами или матерями), но Мадара подозревал, что именно прогнозируемое падение доходов было тем, что побудило отца продавать фуиндзюцу Киты. Несмотря на то, что доход клана за последние два года все равно был выше, чем за предыдущие три десятилетия.

Справедливости ради, он не сделал это напрямую. Он написал нескольким давним союзникам Учих, большинство из которых были гражданскими, но включали несколько кланов шиноби, с кем они поддерживали нейтралитет, и проинформировал их, что у Учих есть печати против ударов молнии, текущих крыш, гниения дерева и паразитов. Ничего, что предлагало очевидное военное преимущество, но все вещи, на которые требуются время и ресурсы — шквал предложений (чрезвычайно щедрых предложений), которые в кратчайшие сроки принесли обратно, дал ясно понять, что да, все их союзники были готовы зарыться поглубже в кошельки ради таких вещей.

Особенно Акимичи. Они предлагали десять лет поставок специй в добавок к оплате наличными авансом за каждое защищенное здание. Отец определенно примет это предложение, неважно насколько многим складам в конце концов потребуются печати. Это с легкостью были десятилетия (если не века) поставок специй, широкого круга специй, за которые им не придется платить. Безумная щедрость — вот чем было их предложение, что весьма громко говорило о том, от скольких потерь их уберегут эти печати.

Однако отец представлял Санносаву-сенсея в качестве кланового специалиста по печатям и делал это по разным причинам. Во-первых, тот был уважаемым ученым и подходил под общепринятую картинку, которая была в голове у большинства гражданских для мастера по печатям. Во-вторых, он достаточно долго работал вместе с Китой, так что он действительно понимал ее печати так хорошо, что мог воспроизводить их лишь с малыми потерями качества и стабильности.

Более прагматично, если все будут думать, что Санносава-сенсей их специалист по печатям и если (или, что реалистичнее, когда) его убьют Сенджу, у Учих все равно останутся как их печати, так и их мастер по печатям. Санносава-сенсей полностью осознавал риски и был не против, как и его ученик Ямизо, который слегка лучше рисовал печати, несмотря на то, что слегка хуже понимал их внутреннее устройство. Они больше чем все остальные в клане действительно понимали, насколько ценны печати Киты, насколько более стабильным и процветающим они сделали клан Учиха в целом.

Кита даже не будет присутствовать на этих миссиях в роли самой себя: отец приказал ей надеть рабочую одежду, замотать грудь, спрятать волосы, заправив их под рубашку, и притвориться мальчиком на побегушках Санносавы-сенсея.

Если он ожидал, что Кита обидится, то был разочарован. Единственным вопросом Киты было будут ли они не против есть готовку ее младшей сестры, пока она будет в отъезде. Что да, было важным вопросом, но еда Мидори-чан хоть и была простой, была теплой, сытной и всегда хорошего качества.

Мадаре очень бы хотелось быть телохранителям на этих миссиях, но отец отдал эту работу Акаиси и Хикаку. Мадара был вынужден оставаться ближе к дому, выполняя менее важные миссии, чтобы его могли отозвать в любой момент без того, чтобы скомпрометировать альянсы, если Сенджу нападут крупными силами.

Он правда надеялся, что Кита случайно не наткнется на Хашираму или Тобираму ни на какой из своих миссий. Было и так плохо, что Изуна тоже теперь обладал Мангекьё. Он не хотел знать, что случится, когда Кита наконец встретится с ужасами войны лицом к лицу. У Учих была поговорка о тех членах клана, которые были самыми добродушными, и в ней говорилось, что самое ровное пламя горит жарче всего.

Кита была, возможно, самой добродушной Учихой, из всех, кого Мадара когда-либо встречал. Теперь у нее было более чем достаточно чакры, чтобы она могла активировать свой шаринган (если он у нее был) без того, чтобы случайно убить себя час спустя от перенапряжения. Вместе с ее печатями (и тем, как она непринужденно бросала вызов отцу, отказываясь массово производить те нокаутирующие печати: «они для личной защиты, так что я не представляю их на одобрение», действительно) у него было чувство, что ее ответная реакция на искреннюю веру, что она сейчас умрет, наверняка будет очень, очень… скажем так, инстинктивной.

У клана была еще одна поговорка, что у всех Учих были одинаковые резервы врожденной драмы в их распоряжении, некоторые просто оставляли ее для особых случаев. И Мадара никогда не видел, чтобы его невеста демонстрировала мельчайшую толику драмы ни для чего.

Первые две миссии по печатям прошли без проблем. Отец поставил Акимичи первыми в списке из-за их щедрого предложения, затем послал письма всем остальным, чтобы дать им знать, что их предложения «рассматривались». Что на политическом языке означало «это ваша возможность сделать более хорошее предложение» — все, конечно, сделали более хорошие предложения, потому что бытовые применения печатей встречались реже, чем куриные зубы.

Мадара точно не знал, почему Кита использовала это сравнение. Но оно хотя бы звучало забавно. Изуна спросил, почему не птичьи зубы в целом, и был в ужасе, когда узнал, что у гусей вообще-то в действительности есть зубы. Как и у лебедей.

Глоточные зубы.

Жуть.

Третья миссия по печатям была той, с которой Акаиси вернулся в зонтичной сумке, а Хикаку вернулся с Мангекьё. Вообще с Мангекьё Ятагарасу, а не Аматерасу, что было настоящим сюрпризом: не полностью невероятно, так как их общая бабушка была из рода Ятагарасу, но все равно удивительно. Это было, опять, не совсем справедливым обменом. Особенно не тогда, когда реакцией отца на потерю своей правой руки было повышение Хикаку до должности Акаиси и разрешение ему жениться на Ёри-сан.

Хикаку был на полгода младше Изуны, и ему еще не исполнилось восемнадцать. Ему не нужно было такое давление, но он также был новым главой рода Ятагарасу, и если он не поднимется в должности и не женится, то на его младших братьев и сестру будет оказываться больше давления. Ну, больше, чем уже внезапно оказалось. То, что Хикаку оказался Ятагарасу, действительно нарушило политический статус кво, который еще не восстановился после того, как Така стала главой Ёмоцусикомэ. Однако это означало, что теперь отец держал Хикаку ближе к дому — на следующую миссию по печатям отец послал Тсуёши и Таку, чтобы присматривать за Китой.

Со следующих четырех миссий все вернулись домой только с минимальными ранами, и к этому времени был разгар лета и в бизнесе наступило затишье. Ките, конечно, к этому времени надо было собирать коконы (Бентен и Мидори присматривали за куколками для нее, и Мадара полазил по деревьям за свежими листьями по ее просьбе, как и Изуна), и тот факт, что шесть недель подряд было слишком жарко, чтобы сражаться, побудил отца организовать свадьбу Хикаку.

Мадара думал, что то, насколько сильно его двоюродный брат любил Ёри-сан и насколько было ясно, что она также сильно любила его в ответ, было очень обнадеживающе. Он точно не знал, как Кита сумела закончить вовремя тот плащ со сложной композицией рисунков, предназначенный для Ятагарасу (она шила в дороге?!), но она смогла, и Хикаку выглядел в нем очень свирепым и уверенным.

Ну, выглядел, если не знать, что выражение его лица было на самом деле ужасной нервозностью. Хикаку всегда был очень добросовестным старшим братом по отношению к своим младшим братьям и сестре, но смерть его родителей и вступление во Внешнюю Стражу в раннем возрасте правда не помогло уменьшить его склонность волноваться.

Ёри-сан уравновешивала его в этом плане: она едва волновалась. Не потому что она не думала, но потому что она, кажется, напрямую переходила от мысли к действию и редко снисходила до того, чтобы подумать, что она может не быть полностью успешной во всех своих начинаниях. Она не всегда была успешной, но она всегда училась на своих ошибках.

Мадара не ожидал, что Кита наденет на церемонию свое черное фурисодэ, украшенное покровительницей ее рода. Оно выглядело абсолютно потрясающим на ней и привлекало его внимание к тому факту, что сейчас она была лишь слегка ниже Изуны.

Она всегда была маленькой раньше. Когда это случилось? Как он это пропустил? Да, в этом году она много была в отъезде, но правда ли, что он обращал так мало внимания?

Только после свадьбы Мадаре пришло в голову, что Хикаку и Ёри-сан были на два года младше, чем он, и только на год старше Киты. То, что отец мог приказать ему жениться в следующем году, было… неприятной мыслью. Да, он действительно хотел жениться на Ките, но он хотел, чтобы это случилось, когда он будет готов. Когда она будет готова. Ёри-сан уже громко заявляла о своем желании выйти замуж за Хикаку, и раз отец дал Хикаку разрешение, то он наверняка также спросил, но отношения Мадары с Китой шли по-другому. Они не торопились, и контракт говорил двадцатилетии Киты, до чего было еще больше трех лет.

Мадара не хотел торопить это. Отец всегда говорил, что спешка — это враг качества, когда учил Мадару мечу, когда он был маленьким, так почему это изменится сейчас, когда он сам почти взрослый? Кроме того, в данный момент Кита воспитывала собственную младшую сестру и малышку Бентен и жила в главном доме клана, так что брачная церемония будет просто означать, что от нее будут ожидать, что она будет заниматься с ним сексом.

Он не собирался давить на Киту, чтобы она занялась с ним сексом. Она ясно дала понять, что она пока в этом даже не заинтересована. Он не собирался жениться на Ките в ближайшее время, и отец не сможет его заставить.

* * *

Может, у клана Учиха сейчас и было больше денег и товаров в их общем распоряжении (и в распоряжении каждого отдельного члена клана), чем когда-либо раньше на памяти этого поколения, но это был полный бардак. Да, одна из причин состояла в том, что к этому моменту они воевали с Сенджу семнадцать месяцев подряд и только сейчас получили передышку от непрерывных сражений, но Внешняя Стража была честно отлично организована, как и всегда. Напряженной ситуацию делали раны и уменьшающееся число людей, и обе эти вещи происходили регулярно (судя по хроникам, некоторые года были очень плохими, но пока что ситуация не стала настолько катастрофичной), но изменятся со временем.

Дела ремесленников клана также шли довольно хорошо: для ремесел, связанных с войной, было достаточно сырья, чтобы обеспечивать потребности Внешней Стражи (хоть и не всегда времени, что означало привлечение большего количества учеников), и для более мирных ремесел были деньги для материалов и доступ к более широкому рынку, так что они тоже были заняты и приносили деньги в клан. Проблема была с политической и социальной стороны, и люди, поднимающие больше всего шума по поводу этого, были зажиточными женами со свободным временем и старейшинами родов, которым было больше нечем заняться, кроме как жаловаться и делать жизни всех остальных сложнее.

Старейшины также обладали связями и огромная социальной властью, что делало все намного сложнее. Как и новая беременность Охабари-оба. Кита не возмущалась, но женщина в данный момент страдала утренней тошнотой, так что не совсем была на уровне ее обычно беспощадных стандартов. А еще у Минакаты резались зубки.

Весь клан трещал у корней, и Кита могла признать, что она этому поспособствовала. С абсолютно благими намерениями (и она ни капли не сожалела о своих действиях), но человеческая природа была такой, какой была, и никому не нравились перемены, особенно не тогда, когда они приходили с, как воспринималось, падением статуса и уменьшением привилегий.

Проблема была двойственного характера: во-первых, потрясение внутренней иерархии, когда она дважды изменилась за два года из-за того, что люди из отдельных родов проявили Мангекьё, а во-вторых, (но во многих смыслах более распространенная причина) социальные сдвиги, вызванные шелковым кооперативом вдов.

Кита в действительности предвидела многие из изменений, связанных с шелковым кооперативом, она просто считала их позитивными. Было хорошо, что вдовы клана больше не зависели от близких родственников и клановой казны для выживания их детей. Было хорошо, что они могли купить новую одежду для своих детей, больше мяса для еды и могли заплатить за ремонт своих домов. Теперь они вносили свой вклад в клан, что сокращало зависимость Учих от работы наемниками и помогало сбалансировать бюджет для высокой цены войны.

Проблема была в том, что все эти отчаянные вдовы больше не были доступны для того, чтобы готовить, убираться и ухаживать за садом за гроши (у них был их шелк и они могли позволить чуть больше гордости), так что меньшинство из более богатых членов клана, которые не хотели заниматься собственными домашними делами, было вынуждено предлагать больше денег, если они хотели, чтобы эта работа была сделана. Или платить меньше, чтобы кто-то менее квалифицированный (скорее всего, ребенок предподросткового возраста или ушедший в отставку воин из Внешней Стражи, который также наверняка был в менее хорошем физическом состоянии) сделал работу медленнее.

Да, было хорошо, что теперь клан стал богаче в общем смысле, и те немногие из обеспеченных леди (и это были по большей части пожилые вдовы, чьи сыновья еще не женились или у чьих невесток было собственное ремесло или профессия) определенно наслаждались возможностью носить шелк, но они также были очень озлоблены из-за того неудобства, что принесла им эта обеспеченность, и втайне чувствовали, что вдовы не заслуживали престижа и статуса, который они получали со своей работой. Безусловно, шелкопряды должны быть в более соответствующих руках? Должны быть доверены людям с большим опытом руководства?

Таджима-сама любил эти споры, потому что они не имели абсолютно никакого отношения к нему как к главе Внешней Стражи, и все старейшины были так заняты тем, что жаловались на смену статуса кво, что у него была полная свобода действовать как вздумается в других областях.

Настоящая проблема было более исподволь социокультурной: быть вдовой — это быть обузой, на твоем отце, твоем брате или сыне, и вдова с молодыми детьми и без свекра находилась в действительно в шатком положении. Клан всегда их обеспечивал (сыновья вдов почти всегда оказывались во Внешней Страже, как и многие дочери), но едва-едва: базовая еда, латаная-перелатанная одежда из вторых рук, уроки кандзи и не больше. Никакой траты денег на игрушки и сладости, никаких дополнительных чернил для практики каллиграфии дома, никакой поддержки или связей для ученичества и никакого наследования земли, не тогда, когда клан поддерживал взрослого брата, а не несовершеннолетнего сына в плане владения фермой или мастерской. Учихи просто не могли позволить себе дать полям оставаться невозделанными и продуктивности упасть, и так как все были родственниками друг другу, наследника физической собственности можно было изменить по приказу главы Домашней Стражи, если он или она чувствовали, что вышеупомянутой собственностью плохо управляли.

Деверя с собственными женами и сыновьями, которых надо было кормить, быстро оспаривали право вдовы на собственность ее мужа, особенно если ее сыновья были слишком малы, чтобы сами выполнять работу. Старший сын вдовы вполне мог стать учеником дяди в семейном ремесле (при условии, что у них было семейное ремесло), но это был только один ребенок, когда у большинства матерей было четыре или больше молодых ртов, которых надо было кормить.

Шелкопряды означали, что у большинства этих вдов была работа, они приобрели силу, общность и гордость за свои достижения. Их дочери учились полезным навыкам и приобретали связи, что делало их более выгодными для брака, и были деньги, чтобы заплатить за ученичества их сыновей или убедить более высокопоставленных членов клана предложить дополнительные тренировки по воинской части. Клан в целом был в менее неустойчивом равновесии и более жизнеспособным, но те отдельные люди с самыми громкими голосами, которые привыкли, что их слушали, видели только дешевый труд, который они потеряли.

Кстати, Кита недавно освоила намерение убийства. Ну, намерение осуждения. Способность проецировать «я разочарована вашей узколобостью» была намного более полезной, чем прямые угрозы людям за чаем. Кроме того, все знали, что она в действительности не убьет их, но способность бессловно транслировать, что кто-то ставит его или ее собственный комфорт выше благополучия клана, была очень полезной.

Дедуля Ямасачи, сидя на одной из таких встреч, яростно посмотрел на одну такую раздраженную леди, когда Кита указала, что она по сути жаловалась на то, что больше не может эксплуатировать своих менее удачливых родственников и недоплачивать им за их труд: судя по всему, никто никогда не формулировал это при нем таким образом. Вскоре после этого похожие жалобы перестали доходить до ее ушей: Кита подозревала, что остальные старейшины начали цитировать ее, и эта идея разошлась повсеместно. Конечно, это не означало, что проблема уже исчезла. Требовалось время, чтобы раненое эго и оскорбленное достоинство успокоились, и никому не нравилось, когда ему или ей указывали, что он или она вели себя так, как было недостойно Учиха.

Однако это было на одну вещь меньше, из тех, что занимали время Киты, что было огромным облегчением. Политическое потрясение было достаточным кошмаром, с которым надо было справляться, а это было не единственным моментом, что прямо сейчас требовал ее внимания.

Нет, ее текущая проблема была намного более срочной: клановый запас бинтов с печатями заканчивался, и у нее не было никаких нитей, которые она спряла, которые не были шелком.

— Ты еще никого не научила это делать, серьезно?

Кита прожгла Ёри взглядом поверх стола, пока копировала ту давнюю печать, которую она использовала, чтобы вливать чакру в хлопковые нити. Это так же хорошо работало на конопле, но это было медленно. У нее было шесть других печатей, разложенных в комнате, на которых лежали заряжающиеся мотки ниток.

Ёри была хороша в вышивке, обладала солидными резервами чакры, у нее с первого раза сработала печать для вливания чакры, и она была старшей ученицей Юмиори-оба — она была идеальным человеком для обучения вышитым печатям, учитывая то, что большая часть вышитых печатей была связана со здоровьем. Конечно, она также была замужем за Хикаку и сейчас являлась матриархом рода Ятагарасу, но Ёри была освежающе невысокомерной, и ее это не сильно волновало. Что вполне могло позже создать проблемы с троюродными братьями Хикаку, если они решат, что она «пренебрегает своими обязанностями», но прямо сейчас это было хорошей вещью, потому что им двоим только совсем недавно исполнилось восемнадцать, и Мангекьё или нет, но Учихи предпочитали, чтобы главе рода было двадцать, прежде чем он или она возьмет контроль над своими обязанностями и функциями. Нынешний глава мог контролировать дела до этого времени и учить Хикаку в его очень ограниченное свободное время.

— Это должно было быть первой вещью, которую ты сделала, правда: сейчас они незаменимы в поле, тетушка говорит, что в эти дни множество воинов возвращается домой, и у ничтожно малого количества из них в процессе развивается заражение крови. Бинты с печатями есть даже в стандартной аптечке Внешней Стражи! Мы сохраняем каждый из них и постоянно кипятим между использованиями, но они определенно становятся изношенными, хоть и печати все равно хорошо работают. Сейчас тетушке приходится покрывать их новыми бинтами, так как большую часть из них чинили множество раз. Без тех стерилизующих печатей их надо было бы заменить несколько лет назад.

Как Ёри могла просто продолжать говорить, пока наблюдала за руками Киты, когда она вшивала стерилизующую печать в плетения части бинта индиговым шелком (для демонстрации, чтобы печать выделялась), и не терять концентрацию? Уму непостижимо. Из-за этого Ките также было сложновато держать в уме цель печати, но она сделала так много их, так что теперь ей едва ли были нужны мысленные упражнения, чтобы помогать ей формировать чакру. Она знала, как чувствуется эта печать.

Глаза Ёри на мгновение блеснули алым, но он погас до того, как Кита смогла удостовериться, что это было больше, чем игра света. Затем она взяла другую часть бинта и индиговую конопляную нить с ее заряжающей печати. Эта нить лежала на ней только несколько часов, а не ночь, но этого будет достаточно для практики.

С первой попытки у нее получилась неправильная форма, так что Кита продемонстрировала снова, добавив объяснение для конкретной части, которую Ёри сделала неправильно. Возможно, это был стежок, который она раньше не видела: Кита точно не знала, как обычные клановые женщины занимались вышивкой и много ли из них ей занимались. Она использовала стежки и техники, которым научила ее мама, которые, вполне возможно, были промышленным секретом.

В этот раз глаза Ёри определенно были красными, и по одному томоэ решительно крутилось вокруг ее зрачков. Кита не прокомментировала: это могло подождать до того, как Ёри сделает печать правильно. Что она, конечно, сделает теперь, когда она воспользовалась шаринганом, чтобы заметить каждую деталь — и определенно, вторая попытка Ёри была идеальной.

Но пустышкой, так как Кита еще не объяснила часть про концентрацию чакры — это было вторым шагом. Печать должна была быть идеальной, ты должен был уметь идеально вышить печать без того, чтобы об этом задумываться, прежде чем начать вышивать активные печати. Иначе ошибки приводили к сожженным ниткам и разочарованию.

— Теперь вышей десять таких, — сказала ей Кита. — Это должно быть инстинктивно и непринужденно, прежде чем ты начнешь добавлять намерение к своим печатям, иначе этот момент «что мне делать дальше» прервет твою концентрацию, и чакра не сработает.

— Значит, мне надо вышивать их, пока мне не надоест и едва ли будет нужно смотреть вниз — я могу это сделать, — вздохнула Ёри, оглядывая аккуратные печати размером с ноготь большого пальца в углу части бинта, который был достаточно большим, чтобы вместить еще пятьдесят, учитывая то, что они будут вышиты близко. — Так зачем учить меня, когда я точно знаю, что, когда старейшины узнают, что ты наконец решила принимать учеников, они все будут пихать тебе своих любимых внуков? Не то чтобы я не любимая внучка моей Рури-баа, конечно, — она подняла взгляд, широко и лукаво улыбаясь, — но это кажется удивительно спокойным темпом, учитывая все вещи.

— Я специально учу тебя моим медицинским печатям, — сказала Кита, подходя к слегка модифицированной печати для вливания чакры, чтобы проверить целостность короткой нити, свернутой на ней. Ускорение процесса — это, конечно, очень хорошо, но оно легко могло пойти не так: разорвавшаяся нить означала испорченную печать. — Ты ученица Юмиори-оба — исцеление — это в твоей компетенции. Как только я научу тебя, ты будешь учить того, кого сможешь заполучить для обязанности постоянно делать печати на бинтах.

Нитка порвалась — вот и пропала вся надежда.

— О, значит, выбор политически правильных учеников — теперь внезапно моя проблема? Хитро. Ты осознаешь, что я наверняка буду хватать разных дальних родственниц с самым большим опытом шитья, что неизбежно означает тех, кто больше остальных привычен сам чинить собственную одежду?

Другими словами, бедных. Возможно, также внебрачных дочерей, которых, как притворялись определенные воины, у них не было.

— Менее политически опасно, — заметила Кита, комкая испорченную нить и разрывая пополам неудавшуюся печать, — и это только медицинские печати, в любом случае: делать бинты уже женская работа, к тому же неквалифицированная женская работа. То, что сейчас неквалифицированная работа включает техники чакры, вышивку и чакру, тем не менее наверняка никого не привлечет: это все равно бездумная тяжелая работа, просто теперь более утомительная.

— Так как тут используется чакра, — задумчиво согласилась Ёри, игла танцевала между ее пальцами. — Как только я наберу несколько девочек, способных делать печати, ты сможешь научить их напрямую вливать чакру в нить? Печати, вливающие чакру, — это, конечно, очень хорошо, но ты сказала, что нитки, в которых вливали чакру, когда их крутили, держат ее бесконечно и намного более полезны в трудную минуту. Нам просто надо позаботиться о том, чтобы запросить часть урожая от имени аптеки и удостовериться, что у нас есть хорошие запасы. Только что сделанные нитки для того, чтобы влить в них чакру, на случай чрезвычайных ситуаций, конечно, но личные нитки означают возможность вышивать больше, чем на бинтах, — она подняла глаза, чтобы встретиться взглядом с Китой. — Не думай, что я не заметила, как ты и твои сестры никогда не болеете, Кита-чан.

— Печати в виде глаза-шарингана потенциально вредны для нерожденного ребенка в матке, — спокойно сказала Кита, — так что не подходят для женщин, пытающихся зачать.

Ёри широко улыбнулась:

— Тем лучше! Я пока не хочу забеременеть: мы оба слишком молоды, и я не закончила мое ученичество, и серьезно, война — это ужасное время, чтобы ждать ребенка. Я уже принимаю травы для этого эффекта — печать будет просто гарантией. Я не хочу подхватить что-то от пациента и принести это домой к мужу, не так ли?

— Давай сначала посмотрим, как ты заставишь работать эту.

Печать в виде глаза-шарингана было намного сложнее объяснить кому-то, кто не знал, как на самом деле работает иммунная система. Ей придется начать с этого, чтобы Ёри могла вливать чакру, прямо когда будет делать печать, но не создала странных и потенциально летальных побочных эффектов.

Ёри потребовала от Киты обещания держать ее шаринган в секрете («все будут суетиться, а у меня работа! В любом случае, визуального запоминания недостаточно для аптекарской работы или печатей»), и ей потребовалось две недели, чтобы успешно правильно настроить свою чакру, чтобы вышить работающую стерилизующую печать. К тому времени Ките снилась вышивка печатей на бинтах, так что она была счастлива наполовину уменьшить свой объем работы. Она сумела объяснить Ёри достаточно основ иммунной системы, что та почти мгновенно уловила метафору с шаринганом — ей потребовалось только пять дней, чтобы полностью освоить эту печать.

Затем Кита написала ей вычурный сертификат на маленьком свитке васи, поставила на нем штамп своей личной печатью ханко, пригласила Ёри на формальное чаепитие и вручила его ей перед Изуной, который в тот момент был единственным членом рода Аматерасу мужского пола, находящимся на клановых землях. Ёри взвизгнула, внезапно осознала свою оплошность и начала лихорадочно извиняться, но Изуна гоготал, а Ките правда было все равно. Чайная церемония скорее рухнула, чем формально и степенно закончилась, когда Ёри вприпрыжку побежала домой, обнимая свой сертификат компетентности в лечебном фуиндзюцу (чем технически считались те печати), Изуна уснул на татами (она не была удивлена, должно быть, он был истощен теперь, когда количество сражений снова увеличилось), а сама Кита тихо прибиралась, чтобы не потревожить Изуну.

Это было самой замечательной чайной церемонией, в которой она когда-либо участвовала, что намекало на то, что ей, скорее всего, стоит проводить их больше с людьми, которые ей на самом деле нравятся.

Конечно, следить надо будет не только за бинтами: ей надо будет научить Мидори прясть, шить и вышивать. От нее не требовалось быть в этом идеальной или иметь терпение для того, чтобы создавать целые плащи с композициями рисунков — умения обновлять печати на холщовых сердцевинах и шить швы было более чем достаточно, чтобы сделать ее необходимой для клана, и это оставит ей достаточно времени на ее любимое садоводство.

Оказалось, что мама была рассеянна частично из-за того, что снова была беременна (Текари еще не исполнилось даже восемнадцати месяцев, а у него уже была младшая сестра), и малышку, родившуюся десять дней назад, назвали Кину. Кита просто надеялась, что мама не будет пренебрегать Кину, отдавая все внимание ее старшим братьям: когда она была маленькой, это никогда не было очевидно, но после рождения Дзонена становилось все более ясно, что мама всегда хотела мальчиков.

Если дойдет до этого, Кита была уверена, что бабушка устроит маме хороший разнос за пренебрежение малышкой: никогда не было секретом, что бабушке больше нравятся маленькие девочки.

* * *

Первый день осени начался с письма из столицы, «запрашивающего» главу клана Учиха и его ближайших родственников присутствовать по приглашению даймё на любовании осенними листьями в конце октября и посетить празднество Сити-Го-Сан в ноябре. В нем содержался подтекст, что другие кланы ниндзя тоже были приглашены, что было тонко завуалированным приказом организовать перемирие с Сенджу, так как они тоже будут там. Отец был недоволен, но они не могли позволить себе раздражать даймё, так что было написано письмо, предлагающее Сенджу перемирие с момента наступления Хана Мацури в апреле.

«Лучше быть щедрым, — объяснил отец, — и внимательно наблюдать: так Сенджу потеряют лицо, если будут настаивать на более коротком перемирии, и клан не застанут врасплох, если они нарушат предложенные условия».

Было очевидно, что Сенджу также сегодня получили такое письмо: они прибыли на границу почти в тот же самый момент, и Хаширама с видимым трудом сохранял самообладание от возможности мира, неважно насколько временного. Мадара не встречался с ним взглядом, вместо этого изучая Тобираму. С того разговора с Китой, который открыл, насколько мало значения Хаширама действительно придавал их дружбе, он ловил себя на том, что задумывался о том, каковы отношения его друга с его собственным братом. Хаширама не очень хорошо отзывался о своем брате тогда, когда они были детьми (он в основном жаловался на то, что вышеупомянутый неназванный брат проводил все время за обучением у его отца и как попугай повторял взгляды мужчины), и Мадаре было интересно, изменилось ли это.

Изуна был слишком занят тем, что с ненавистью прожигал взглядом своего соперника, чтобы заметить внимание Мадары на том же самом человеке — однако Хаширама заметил и чуть ближе придвинулся к своему брату.

Значит, ему все же было не все равно. То, что Мадара сразу задумался, насколько сильно Хашираме не все равно, было горько, но не неожиданно: два брата Сенджу никогда не казались особо близкими, так что беспокойству Хаширамы явно был лимит.

Буцума предлагал мир только до Риссюна, но показаться неблагодарным в ответ на указ даймё было очень неблагоразумно, так что была пауза, чтобы договор Сенджу был переписан, оба свитка были подписаны, и ими формально обменялись. Мадара был просто рад, что оба их отца были здесь — иначе Хаширама наверняка бы на него прыгнул.

Ему придется провести большую часть месяца в столице, нося свою лучшую одежду и не ввязываясь в драки, и Кита тоже будет там. Ему придется представить Киту Хашираме, а ему наверняка в ответ представят Узумаки Мито. Не говоря уже о множестве других благородных кланов и наследников, которые, вероятно, тоже будут присутствовать: определенно Абураме и Акимичи, а также, скорее всего, Хьюга.

Мадара был уверен, что это будет полной головной болью, но с ним хотя бы будет отец, чтобы его направлять, Изуна, чтобы его поддержать, и Кита, чтобы открыто обо всем поговорить. Было очень маловероятно, что Сенджу попытаются сделать что-то слишком неуместное прямо под носом у даймё.

* * *

Весь бардак, созданный недавними изменениями и сменой главенства различных родов Учих, достиг апогея, когда Таджима-сама попытался выработать, кто будет сопровождать его ближайших родственников в столицу. Они не могли поехать одни (это будет неуважительно), но взятие слишком большой свиты будет подразумевать трусость. Была также проблема представления: взятие старейшин, а не воинов, подразумевало, что у них была в вера в силу даймё поддерживать мир, но также ограничивало мобильность группы и (что, возможно, более неудобно) демонстрировало большое значение старейшины или избранного старейшинами.

Скорее всего, потребуется несколько дней громких споров, чтобы все уладить: Кита была благодарна, что их ждали в столице только через две недели. Она, конечно, поедет: для нее было личное письмо от жены даймё, включающее официальное приглашение, «предлагающее», чтобы она взяла больше тенсана, чтобы продемонстрировать при дворе. В этом году у Киты было простое кимоно, которое она сшила сама, украшенное кустами клевера. Она также подарила Мадаре подходяще мужской узкий оби из мирного шелка на его последний день рождения, который будет хорошо выглядеть с его формальным индиговым кимоно и хакама.

И прядение, и ткачество были очень успокаивающими и приятной сменой от вышивания печати за печатью на разных вещах. Ей нужно было больше учеников. Возможно, ей сначала стоит поспрашивать в корпоративе вдов? И у ее младших сестер, и у Бентен не было необходимых навыков (не говоря уже о требованиях к чакре), так что она не могла привлечь их, пока они не подрастут.

Письмо также намекало, что жена даймё вполне могла потребовать, чтобы она осталась при дворе подольше, может, даже до цветения сливы, так что Кита заботилась о том, чтобы соответствующе упаковаться и взять подходяще женские и безобидные вещи, которыми можно будет заняться. Как каллиграфия и вышивка: у нее был еще один оби из дикого шелка, который она хотела вышить бабочками шелкопряда (у них была приятно осенняя цветовая гамма, все коричневое и желтое с розовыми деталями), кимоно простого кроя, окрашенное в голубой цвета лазорника, с рисунком из плетистых роз, которое было подарком от кооператива вдов и будет выглядеть подходяще великолепным поверх угольного нагадзюбана, на котором ей надо было вышить герб Учих для надлежащей формальности, и два простых оби, которые для нее сделала бабушка, один нежно-лиловый, а другое ярко-алый. Ее планы на оба предмета все еще были смутными, но она запаковала все свои нитки, так что у нее будет большой выбор.

У нее также было новое повседневное шелковое кимоно, неяркое сине-серое с дерзким повторяющимся принтом веера утива с белыми планками под красным: ни один из вееров не был строго вертикальным, что требовалось для официального камона, и ручки вееров были скорее бежевыми, а не чисто белыми, но это кимоно выглядело очень жизнерадостно с ее узким повседневным индиговым оби, на котором был принт из повторяющегося узора бамбука, который был оживлен добавлением тут и там розовых деталей к листьям.

Кита смирилась с тратой еще большего количества денег на кимоно в какой-то момент: двор — это дорого. Однако у нее теперь хотя бы было ее черное фурисодэ, подходящее для рода Тоётама, и ее собственный плащ с шелковой подкладкой, что было хоть чем-то.

Конечно, переживания о своей одежде было отвлечением от главной проблемы: так как Кита была официально главой Домашней Стражи, Таджима-сама потребует ее мнения о том, кого взять. Просто чтобы решить, достаточно ли ему понравятся ее идеи, чтобы притвориться, что он полагается на ее решения, и дополнительным преимуществом было то, что он мог сделать ее мишенью любого недовольства людей, которых не выберут.

Дело в том, что, хоть то, что Мадара и Изуна активировали Мангекьё, абсолютно ничего не меняло во внутренней системе главенства между разными родами клана (не считая того, что верховенство и власть рода Аматерасу увеличились), а Така-сан же все перевернула. Не считая Мадары и Изуны, прошел почти век с тех пор, как у кого-то был Мангекьё, и Мангекьё Ёмоцусикомэ не видели почти пятьсот лет.

Пять. Сотен. Лет.

До позапрошлой весны род Ёмоцусикомэ был наименее важным во всем клане, и это было положение, которым они наслаждались почти триста из этих лет. Предыдущий глава рода (тот, кого Така-сан бесцеремонно свергла из-за того, что ее любимого убили у нее на глазах) держал уток на мясо и карпов как часть фермерского хозяйства в пруду для кои. Вообще он все еще продолжал разводить карпов в этом пруду: Таку-сан не волновали кои, и оставить рыбу там было меньшими усилиями, чем вырыть другой пруд.

И неважно, что только главам родов было позволено иметь дома с прудом в саду. Пруд — это много работы.

Продвижение Таки вверх в своем роду означало, что все остальные в нем также сдвинулись вверх или вниз, в зависимости от того, насколько близкими они были ей родственниками: род, соединяющий ее с ее предком, был теперь «истинным» родом Ёмоцусикомэ, а не просто учитывалось мужское первородство, и жилье зависело настолько же от главенства и важности, насколько и от личного богатства. Немало ее родичей были слегка недовольны тем, что оказались вынуждены переехать из их хороших домов, и были только слегка успокоены тем, что внезапно стали вторым по важности родом в клане. Все там еще были достаточно напряжены, но все эти споры были внутренними, и их старейшины были в курсе.

Примерно через год все начало успокаиваться, и в этот момент Ятагарасу (в виде Хикаку) спихнули их на ступень ниже, что в основном было шокирующе, потому что трое из четырех клановых носителей Мангекьё были несовершеннолетними, и у клана до этого не было четыре Мангекьё одновременно. По крайней мере, не с того момента, когда клан начал вести письменные записи.

То, что их спихнули даже до того, как они сумели обосноваться на вершине, вывело из себя множество людей со стороны Ёмоцусикомэ и породило множество самодовольства со стороны Ятагарасу, потому что хоть они все равно были на третьем месте (главенство шло тут в порядке очереди), теперь они по сути были равными в плане важности, а не далекими третьими, выезжающими на навыках давно мертвого предка.

Большой шум со стороны Ятагарасу был в главной семье. Ну, бывшей главной семье. Все считали Хикаку Аматерасу, но если он был Ятагарасу, значит Ниниджи-сама тоже, и главная линия шла через его с Таджимой-сама мать, а не через ее старшего брата.

Генетика здесь еще не была известна, но кланы с кеккей генкаем явно знали, что наследственность шла в равной степени как по материнской, так и по отцовской стороне. Наследственность по отцу просто считалась более важной по сексистским причинам. Учихи также верили в каком-то роде мистический атавизм в том, что касалось Мангекьё, как будто «дух» дара двигался вниз по семейной линии целым и неизменным, будучи сильнейшим в том, в ком обитал на данный момент, и в ближайших родственниках этого человека.

Кита не поддерживала всецело эту идею, но также и не была готова полностью ее отвергнуть. Чакра делала вещи странными.

Проблема Ятагарасу была многогранной. Во-первых, их новый глава был воспитан в другом роду, с другими ценностями и другими стандартами. Практически, как ей объяснил Мадара, это означало большую сложность в адаптации и использовании специфических техник Мангекьё и связанное с этим увеличение побочных эффектов, если тренировки будут поспешными или неполными. Тсуними-сан, бывший глава Ятагарасу, делал то, что мог, чтобы научить Хикаку всему о роде, за который он теперь был в ответе, но Хикаку также был правой рукой Таджимы-сама во Внешней Страже, и это уже было отдельной полноценной должностью. Хикаку также недавно исполнилось восемнадцать, он недавно женился (на младшем члене рода Инари), и у него было два младших брата, о которых надо было заботиться.

Тсуними-сан очень мудро предложил взять на себя образование Хидзири и Хидаки, чтобы хотя бы они были воспитаны по стандартам Ятагарасу. Не то чтобы для Хидзири можно было сделать многое (ему уже исполнилось пятнадцать, он был членом Внешней Стражи, и обладал собственным плащом с композицией рисунков как наследник своего брата), но Хидаке было семь, и он подходяще стремился угодить.

Во-вторых, была Бентен, которой через несколько дней исполнится шесть и которая считала Киту своей матерью, несмотря на то, что звала ее «онее-чан». Шли сложные переговоры, касающиеся образования Бентен, которое будет либо торопливо проводится, либо приостановится в зависимости от ожиданий даймё, и Кита подозревала, что ускоренное образование принесет ее подопечной большую пользу. Она не могла взять Бентен с собой в столицу, что означало, что девочке придется остаться со своим самым старшим братом и его женой. У Ёри было достаточно дел и без добавления маленького ребенка (что она отлично знала, отсюда и шло ее нежелание забеременеть в обозримом будущем), что означало, что, несмотря на проживание со своим братом, Бентен придется проводить время в другом месте. Например, со старшей дочерью Тсуними Чидори, у которой было время и которая искренне любила детей.

Это было уступкой, которую Кита всегда намеревалась сделать, но она сначала хотела выудить больше ответных уступок из старейшины Тамаёри, уступок, которые дадут Бентен большую свободу. Ну, может быть, честность поможет выиграть эту битву? Если она ясно даст понять, что ее приоритет — это благополучие Бентен, Тамаёри-сан вполне может изменить свое мнение в свете, к сожалению, неотложных обстоятельств, вынуждающих ее свернуть продолжающийся танец хороших манер.

Третьим источником текущих внутренних конфликтов Ятагарасу был контракт их призыва. Он переходил не от родителя к ребенку, а от учителя к ученику, но главная семья все же пыталась сохранить его в своей линии. Эбоси-сан был текущим основным призывателем, его учитель (и двоюродный дедушка) давно ушел в отставку, но то, что титул главной семьи перешел к другим людям, означало, что теперь он встал лицом к лицу с моральной дилеммой от того, что осознавал, что ему надо было подготовить либо Хикаку, либо одного из младших братьев или сестру Хикаку в качестве своего преемника.

Остальные в роду были, естественно, довольно расстроены из-за этого, особенно два маленьких близнеца-племянника, которые надеялись стать следующими клановыми призывателями воронов. У Киты было чувство, что Эбоси попытается подождать, пока у Хикаку не родятся дети, с пониманием того, что если он умрет до этого момента, то контракт с воронами по умолчанию перейдет к самому Хикаку или к Хидзири. Скорее всего, к Хидзири: он даже в данный момент был в отряде Эбоси во Внешней Страже, при всем том, что он был немного староват для того, чтобы сейчас быть учеником. Однако вороны могли принять его как вспомогательного призывателя, просто чтобы убедиться, что контракт останется в семье.

Смешивание все это (что еще полноценно не обговорили полностью, потому что немалая часть каждого рода была во Внешней Страже, так что они были больше сосредоточены на сражениях с Сенджу, а не на семейных размолвках) с подчинением вызову даймё будет полным кошмаром.

У Киты было несколько идей о том, кого предложить сопровождать их в столицу, но это очень сильно зависело от того, сколько людей Таджима-сама решит взять и кто оставался ответственным за что. Хикаку оставят ответственным за Внешнюю Стражу, что означало, что они хотя бы смогут избежать необходимости взять с собой кого-то из Ятагарасу: этому роду была оказана достаточная честь. Им наверняка стоит взять Таку-сан, хоть Кита и серьезно сомневалась, что та захочет поехать: она была очень способным воином и чувствовала себя не менее комфортно в кимоно, не говоря уже о ее Мангекьё. Взятие одной новой главы рода и оставление другого в ответе за Внешнюю Стражу привело к тому, что им была оказана примерно одинаковая честь, но это все равно оставляло еще пять родов, с которым надо было разобраться. Ну, четыре рода: она вполне хорошо представляла род Тоётама, несмотря на то, что была в значительно дальнем родстве с главной семьей.

Четырех фрейлин было достаточно для того, чтобы помогать ей и Таке-сан, и троих мужчин было достаточно для Таджимы-сама. Им, наверно, также следовало взять с собой человека без рода (род или нет, все были Учихами), но Кита понятия не имела, кого или почему.

Ну, у нее хотя бы была половина плана, чтобы представить Таджиме-сама, когда он потребует ее вклада.

Таджима-сама подарил ей еще несколько кимоно — конечно, он это сделал. Ей уже было почти семнадцать, она уже наверняка больше не вырастет, и она собиралась провести минимум месяц в столице, где ее постоянно будут видеть люди, перед кем Таджима-сама хотел показаться в хорошем свете. Они все были изысканными, и опять, сами кимоно не были новыми, хотя нагадзюбаны и утепленные нижние рубашки и юбки были: больше гардероба его жены, подозревала Кита. Однако ничего неуместного для незамужней девушки, так что они, должно быть, были тем, что она носила, когда Таджима-сама за ней ухаживал, отложенными для возможных будущих дочерей.

Она в основном была удивлена (довольна, но удивлена) тем, что он еще не надавил на Мадару, чтобы тот тоже купил ей кимоно. Но, опять, Мадара покупал ей самые разные безупречно уместные вещи на дни рождения и иногда просто так, так что, может быть, Таджима-сама оставил своего сына самостоятельно постепенно до этого дойти?

Потому что, с практической точки зрения, все вещи, которые ей дарил Мадара, были вещами, которые, будь она из богатой семьи и не из клана, но выходящей за члена клана Учиха, были бы ее приданым. Напольное зеркало, гребни и шкатулки для драгоценностей, шкатулки для письменных принадлежностей и шкатулки для хранения бумаг, шкатулки с благовониями, тарелки, стойка для одежды и ширма в полный рост… все заказаны в общей цветовой гамме и с похожими элементами в лакированных узорах, но в то же время не скучно одинаковые.

Потом шли игральные карты, книги, гравюры и картины, свитки с каллиграфией, которые он сделал сам, маленькие пакетики с редкими красками, стальные иголки, рулоны с тканью (не совсем кимоно, однако потенциально на пути к этому) и, конечно, ее чашки для семейной пары и личный чайник.

Кита понятия не имела, что случилось с приданым матери Мадары, так как оно у нее определенно было. Оно вполне могло быть упаковано на чердаке в ожидании внучки Аматерасу. Приданое Наки-сама будет отложено до того времени, как Бентен выйдет замуж, а приданое матери Таджимы-сама находилось во владении Охабари-оба, так как она была единственной дочерью и, следовательно, имела на него право. У мамы приданого фактически не было: у бабушки наверняка было, так как прабабушка убедилась бы в этом, но у бабушки было пять дочерей, так что ее вещи, скорее всего, были разделены, важные символические предметы использовались повторно и в конце концов оказались далеко друг от друга в разных семьях.

Обучение у Охабари-оба включало обеспечение того, чтобы Кита была в курсе всех вещей, которые традиционно входили в приданое. Пока что Мадара обеспечил ее всеми более будничными предметами (она не могла назвать их дешевыми, не тогда, когда он явно заказал их у мастера ремесленника), и вещи, которые он ей еще не купил, довольно… выделялись.

Музыкальный инструмент. Сундук с принадлежностями для чайной церемонии. Посуда. Кимоно. И, конечно, шкатулка, содержащая игру кай-авасэ, которая даже использовалась на самой свадьбе.

Мадаре исполнится двадцать этой зимой, а через три года Кита сама станет совершеннолетней, и от них будут ожидать, что они назначат дату свадьбы. Сейчас это чувствовалось намного ближе, даже чем в это же время в прошлом году.

Таджима-сама действительно спросил (потребовал) ее мнения по вопросу кого взять, допросил ее, почему, небрежно расчленил несколько ее предположений, а потом согласился с большинством ее предложений. Така не поедет: она будет советовать Хикаку, как управлять Внешней Стражей в отсутствие Таджимы-сама, так как ее опыт руководства миссиями во Внешней Страже не был незначительным, как и ее понимание стратегии. Не надо было говорить, что Таджима-сама наверняка чувствовал, что будет неразумно переместить трех из четырех клановых пользователей Мангекьё в столицу, при всем том, что Така редко использовала свой. Замечание Таджимы-сама, что потеря Таки была слишком недавней и она ненавидит Сенджу слишком страстно, чтобы быть вежливой, тоже было верным и чем-то, о чем Кита сама должна была подумать.

Инеми-чан поедет, как продолжение прошлого раза и чтобы представлять род Инари, и Асами-чан из рода Кондзин будет с ними в качестве второй сопровождающей Киты и дополнительной охраны: Асами-чан была мастеров по ловушкам в Домашней Страже и могла накладывать гендзюцу с триггером в добавок к хорошему знанию поэзии.

Таджима-сама возьмет с собой Икадзути из рода Райден и Хомусуби из рода Кондзин вместе со своим зятем Тсуёши, и все из них были давними членами Внешней Стражи и личными союзниками. Тсуёши был старшим из троих, но они все были младше Таджимы-сама, и Икадзути вообще никогда не был женат. У Хомусуби был трехлетний сын, и его жена была ушедшей в отставку коллегой из Внешней Стражи: их присутствие в делегации чтило их рода, так как оба были в близком родстве с их соответствующими главами родов, но было ясно, что Таджима-сама подчеркивал собственную власть в тех решениях, которые принимал.

Кита сомневалась, что кто-то был на самом деле удивлен этим.

* * *

Мадара не был таким дураком, что не мог опознать эмоцию, кипящую у него в груди, когда они приближались к столице на обычной прогулочной скорости, как ужас. Он был в ужасе. Не за себя (самое худшее, с чем он встретится, будет стыдом и, возможно, общественным осуждением), но за Киту. Киту, у которой был гениальный ум и достаточно хитрости, девушку, более чем хорошо обращающуюся с нагинатой и удивительно быструю с ножом, но у которой были большие проблемы с ручными печатями, несмотря на ее ловкость с проволокой, иглами и струнами кото, и был такой ментальный блок, когда дело касалось использования названий дзюцу как мантр для фокусировки, что ее Великий Огненный Шар был более контролируемым, когда она создавала его молча и без печатей.

Она, правда, совсем недавно его освоила, но это было чем-то. Мадара не думал, что Кита слабая (вовсе нет), но она не была сильной в том плане, который другие главы кланов шиноби скорее всего будут уважать, и ее спокойную расчетливость легко было перепутать с покорностью.

Худшая часть была в том, что Кита доверяла защите даймё. Она искренне не верила, что кто-то из других кланов рискнет получить прямое порицание ради негарантированного шанса, что причинение ей вреда выбьет его из равновесия. Это было ужасно логической и практической точкой зрения, но Мадара знал, что на самом деле есть люди (даже среди Учих), которые в данный момент думали только о собственных эмоциях и выгодах. Они не видели цены и потенциала для катастрофы, пока не становилось слишком поздно.

У Киты хотя бы были Асами, которая была кошмаром, когда у нее было время подготовить свое поле боя, и Инеми, обладающая острым чутьем на все, связанное с политикой, и находящаяся в процессе наследования около трети клановой разведывательной сети, которая основывалась на письмах, от своей двоюродной бабушки. Они обе были чуть больше приближены к циничной реальности, чем его невеста, которая делала все, что в ее силах, чтобы видеть хорошее во всех. Что он действительно ценил, правда, но… это могло трепать нервы.

Кита заметила, что он волновался, прежде чем они отъехали, и пригласила его в свои комнаты, пока она собиралась, что было немного неловко (одежда везде), но когда она сворачивала, укладывала и наполняла свой переносной сундук и печать, нарисованную на дне, одеждой, книгами, проектами по вышивке, шкатулкой для писем и разными другими мелочами, она немного объясняла позицию женщин при дворе даймё, от Мурасаки-сама и ее избранных леди и служанок до жен и дочерей министров, советников и остальных дворян. Это не было миром, который знал Мадара, но то, что его знала Кита, было многообещающим. Она называла это «полем боя иного рода, где сражаются поэзией, любезными улыбками и подарками, которые прячут расчет и надежду на продвижение», и Мадара мог в каком-то роде видеть это, и сейчас, когда она это упомянула, он мог сопоставить это с тем малым, что он до этого видел при дворе даймё.

В этот раз ему придется обращать больше внимания.

Она попросила доверять ей, верить, что она знает, что делает, и знает, когда запросить подкрепление, и Мадаре придется поверить ей на слово, потому что как от наследника своего отца, от него будут ожидать, что он будет везде за ним следовать. У Изуны будет больше свободы (ну, будет, если отец ему это позволит), но правда, единственным по-настоящему мобильным членом их группы будет Кита, и Мадара знал, что его отец воспользуется этим настолько безжалостно, насколько сможет.

Единственной хорошей вещью, которую Мадара мог сказать об этом, было то, что его отец хотя бы признавал пацифизм и альтруизм Киты как выгодные для клана. Да, война была ужасной, но с финансовой точки зрения они были на достаточно твердой почве по сравнению с тем, где они были в прошлом. У Киты была способность к числам, талант к торговле, и ее печати означали, что сейчас Учихи почти не теряли разные вещи из-за гниения, вредителей или неудач.

Ее побеждающие кошмары печати на омамори также помогли сократить смерти во Внешней Страже от истощения, рассеянности и несчастных случаев. Что тоже наверняка принесло доход, благодаря тому, что у них было больше людей, чтобы выполнять миссии.

Когда стены города надвинулись ближе, Мадара взял волю в кулак и решил изучить и это поле боя. Он мог выучить что угодно, если хотел, мог овладеть всем, чем хотел (делал это множество раз раньше), и этот раз не будет исключением. Как говорила Кита, это просто поле боя иного рода с другим оружием и другими победами, и Мадара знал, что он исключительно хорош в войне.

Он бы хотел шанс узнать, может ли он быть также хорош в мире.

* * *

По дороге в столицу они все носили рабочую одежду, обмотки и плащи, все девять из них были укутаны, и волосы у всех были собраны в пучок, чтобы выглядеть настолько неотличимо друг от друга и по-андрогинному, насколько только возможно. Им, конечно, придется одеться формально и соответствующе полу, когда они прибудут, но пока так было безопаснее. Издалека они выглядели как обычная группа, направляющаяся на миссию (даже с Икадзути, удерживающим на плечах ее сундук на колесах, как будто он ничего не весил), а не официальной делегацией к даймё.

Кита спорила по поводу сундука: мебель — это важная часть приема гостей, и она должна была взять его, чтобы хранить в нем кимоно, пока она будет в столице, хотя бы чтобы только немного дольше скрыть сумки с зонтичными печатями. Да, многие другие шиноби использовали запечатывающие свитки, но нельзя было хранить вещи в свитке без того, чтобы они не мялись каждый раз, когда их доставали. Создание свитка, достаточно широкого, чтобы не мять извлекаемую одежду, было бы специальным заказом и очень дорогим в придачу. Итак, если был выбор между тасканием с сундуком и слегка мятой одеждой, большинство людей выберут складки.

Таджима-сама выглядел так, как будто отдал этот приказ только для того, чтобы посмотреть, как она его оспорит — по крайней мере, она думала, что его легкая забава означала именно это. Он добавил запечатанный кувшин со свежеперетертым матча в ее сундук вместе с собственным сундуком с принадлежностями для чайной церемонии и вскользь намекнул, что ожидал от нее, что она возьмет на себя бремя их проводить, а потом самодовольно оставил ее тихо паниковать целое путешествие.

Она все еще не была хороша в проведении чайной церемонии!

Они прибыли поздно вечером (хитро со стороны Таджимы-сама, так как было слишком поздно для формальностей, и после долгого дня в дороге и позднего отхода ко сну ожидать от них прибытия на ранний утренний прием будет негостеприимно), и их быстро отвели в отдельные покои, которые по сути были уменьшенной версией главного дома клана в их селении, дополненные большим формальным садом, который их окружал, и маленьким чайным домиком с одной стороны.

— Караул посменно, — коротко сказал Таджима-сама Тсуёши после осмотра каждой комнаты. Другой мужчина кивнул и развернулся к Хомусуби и Икадзути, которые быстро открыли сёдзи комнаты, выходящие на ближайшее крыло дворца. В гостевых покоях была центральная комната, специально предназначенная для встреч, за ней находилась комната поменьше с ирори, которая в свою очередь соединялась с кухней и коротким коридором, ведущим к крохотной личной купальне, а потом шли две пустые комнаты по обеим сторонам от главной комнаты. — Изуна со мной, Мадара со своей невестой. Девочки, последняя комната.

Мадара напрягся, и его взгляд мгновенно метнулся к лицу Киты.

— Ты поможешь мне с моим дорожным сундуком, Мадара-сан? — спокойно спросила она. Кита не была расстроена: Мадара регулярно спал в ее комнате, и хотя бы так он не будет ходить во сне из-за стресса. В незнакомой обстановке он мог уйти куда угодно: не то чтобы он контролировал себя, когда был лунатиком.

Ее жених наклонил голову, его лицо покраснело, и он сделал то, что она попросила. Он выбрал для них комнату, которая была дальше всех от двери и от только что назначенной комнаты охраны, в которой были сёдзи, выходящие на сад, и ограниченный вид на покрытую плющом стену за деревьями, отделяющую их гостевой дом от остальных земель.

— Кита, я…

Кита быстро повернулась, закрыла за ними сёдзи и подняла палец к его губам.

— Мадара, — мягко, но в то же время твердым тоном начала она, — тебе некомфортно делить со мной постель, пока мы здесь?

Мадара быстро заморгал от этого перефразирования.

— Нет? — признался он после паузы, и его лицо каким-то образом стало еще краснее.

— Хорошо, — улыбнулась ему она. — Ночью будет холодно, а ты очень теплый.

— О, значит дело в том, что ты хочешь греть свои ледяные ступни о мои ноги? — шутливо переспросил Мадара, и его кожа начала возвращаться к менее тревожному оттенку. — Я должен был догадаться.

— Да, ты должен был, — нахально согласилась Кита, открывая свой сундук и осторожно доставая чайный сундучок и запечатанный кувшин с матча, отложив их по одну сторону от сёдзи, ведущих в главную комнату, а потом вытаскивая футон, занимающий большую часть оставшегося места. Как от полной делегации от них ожидали, что они сами привезут все, что им может понадобиться, кроме еды и базовой мебели, а футон не считался «базовым». Подушки были базовыми. Кастрюли, чайник и крюк над ирори были базовыми, как и тарелки и гостевые чайные чашки. Татами были базовыми. Домашние тапочки, выстроенные в ряд в гэнкане, были базовыми. Все остальное было дополнительным.

Мадара взял у нее футон и раскатал его, встряхнув его, пока она поднимала простыни и одеяла, чтобы открыть печать под ними. Дальше последовала ее стойка для одежды.

Пока она распаковывала вещи, Мадара вытащил складную стойку для брони и маленькую стойку для одежды из своей зонтичной сумки, за чем последовали маленький столик с ящиком для бумаг или писем, шкатулка с письменными принадлежностями, несколько минимально украшенных лакированных шкатулок разных размеров, три разных кимоно и нижние рубашки к ним, умывальник и то, что было похоже на миниатюрную скамейку, цель которой была мгновенно раскрыта, когда Мадара заставил ее несколькими книгами и маленькими скульптурками, несколько раз поменяв их расположение, пока он не оказался удовлетворен.

Это определенно дало комнате чувство повседневной обжитости. Кита в это время развесила собственные кимоно и все слои к ним на своей стойке для одежды (значительно больше ткани, чем то, с чем был вынужден справляться Мадара, даже учитывая его хакама), вытащила свою ширму, чтобы перекрыть угол комнаты, чтобы там переодеваться и оставлять футон в течение дня, извлекла туалетный столик, зеркало и шкатулку с канзаши, установила собственный умывальник и миниатюрный письменный столик и позаботилась о том, чтобы полностью освободить печать, наконец положив поверх нее свою сумку с шитьем. Затем она закрыла сундук, разместила несколько книг и пару ваз на крышке (ей надо будет найти несколько подходяще эстетических ветвей, чтобы позже их в них поставить) и развернулась, держа то, что задумывалось ей как подарок на день рождения Мадары.

Он воспользовался тем, что она была занята своим сундуком, чтобы выскользнуть в ванную и вернуться назад более чистым уже в своей одежде для сна, добавив снятые вещи на пустую часть стойки для одежды. Инеми постирает их позже: хоть во дворце и предлагались услуги прачечной, но Таджима-сама им не доверял, так что Инеми придется чистить всю их одежду самой.

— Мадара, я планировала, что это будет подарком на твой двадцатый день рождения, — сказала ему она, когда он заметил сверток, обернутый в васи, в ее руках, — но так как нас вызвали сюда, я посчитала, что мне стоит подарить его тебе раньше.

Она бы сделала это надлежащим образом, только они наверняка проснутся в гуще уже запущенных событий, так что чем скорее она ему это подарит, тем лучше.

Мадара аккуратно развернул васи.

— Кита, это твой шелк? — спросил он, ловко вытаскивая светлое зелено-золотистое кимоно, которое она соткала для него собственными руками и у которого был узор из листьев стрелолиста и бледно-серая подкладка, потом простой хаори тоже из ее тенсана, угольную нижнюю рубашку из обычного шелка и подходящий к ней угольно-дымный двусторонний оби с узором из ромбов.

— Когда я в прошлый раз приезжала сюда и говорила с министром шелководства, — стеснительно сказала Кита, зная, что она покраснела, — я сказала ему, что хочу одеть тебя моими собственными руками.

Она соткала и вышила все, что он держал, даже оби, над которым она трудилась месяц прошлой зимой, вырывая волосы от стресса: создание собственного узора было, возможно, слегка слишком амбициозно.

Мадара снова покраснел и чуть не уронил оби, так что он определенно уловил весь подтекст, связанный с ним.

— Я, эм, я могу?.. — спросил он, и его голос дрожал, а глаза были широко распахнуты.

— Да, да, ты можешь, — ответила Кита, поклонившись, чтобы скрыть собственное смущение от того, каким неровным был ее голос. — Кто-то еще был в купальне?

— Отец и Изуна были там до меня, — сказала Мадара, благодарно ухватившись за смену темы, — и Тсуёши и Хомусуби пошли сразу после меня, так что остались только Инеми или Асами.

— Тогда я тоже быстро сполоснусь, — решила Кита, схватив свое полотенце и одежду для сна. — Хочешь, я заплету тебе волосы, когда вернусь?

— Спасибо, — согласился Мадара, повернувшись, чтобы аккуратно и благоговейно повесить свою новую одежду рядом с остальной. Кита почувствовала, как ее сердце затрепетало при виде этого, развернулась и быстро взяла свои туалетные принадлежности, прежде чем сбежать из комнаты настолько быстро, насколько позволяли приличия, прижимая обе руки к своим алым щекам, как только она оказалась одна в купальне, и вытирая пару слезинок от переизбытка эмоций.

Если она так чувствовала себя сейчас, то насколько хуже это будет, когда он наденет эту одежду?!

* * *

Кита подарила ему одежду.

Кита подарила ему одежду. Прекрасную одежду, которую сделала сама для него.

Мадара мучился мыслью о том, чтобы, может быть, купить его невесте кимоно, и в тайне чувствовал жар и смущение от идеи увидеть ее в чем-то, что он выбрал или даже специально заказал, а в это время она делала для него одежду. Мысль о том, что он будет носить эти вещи, что он будет одет в ее ручную работу, что шелк, к которому она (и только она) прикасалась, будет скользить по его коже…

Он легонько уткнулся лбом в свою стойку для кимоно и застонал. Он хотел ее. Он знал, что хочет ее, в то время, когда она сама решится, конечно, но все же. Теперь он знал, что она тоже его хочет. Может, она еще точно не была уверена, что конкретно хочет, но это чувство сейчас было установлено как весьма определенно взаимное. И то, что она подарила ему так много недель работы после занятого года, который у нее был, подразумевало, что оно росло уже некоторое время.

Больше года, учитывая то, что она, судя по всему, сказала министру шелководства в ее последний визит восемнадцать месяцев назад. Может быть, с тех пор как вышивала его ястреба-тетеревятника на своем оби.

Мадара снова застонал, закрыв лицо обеими ладонями, и (безнадежно) захотел, чтобы его эмоции было слегка легче контролировать. Он знал, что, должно быть, был таким же алым, как когда впервые учился Великому Огненному Шару и случайно обжег все лицо: он мог чувствовать тепло под кожей. Как она могла делать это с ним? Никто другой не мог заставить его так краснеть, даже Хаширама, когда был наиболее смущающим!

Знание, что вскоре они будут вместе ложиться в постель, что он сможет держать ее в своих руках в темноте и уткнуться лицом ей в шею, правда, правда не помогало.

* * *

Кита проснулась голодной, так что взяла кувшин со своего умывальника и направилась на кухню. Там будет что-то, что она сможет пожевать, пока будет нагревать воду в чайнике, сухая хурму или, может, какие-нибудь свежие апельсины. Икадзути был единственным другим бодрствующим человеком (она могла почувствовать, как он сидел на энгаве снаружи комнаты, в которой спали Тсуёши и Хомусуби), что было необычно, но она подумала, что мужчины все еще испытывали дефицит сна от восемнадцати месяцев постоянной необходимости быть настороже. Немного сна здесь им не повредит.

То, что удерживало Инеми и Асами в постели, могло быть чем угодно. Может, им потребовалось чуть больше времени, чтобы уснуть? Они все еще бодрствовали, когда она задремала.

На кухне были сладкие апельсины — Кита очистила один после того, как налила воду из крана в чайник (в столице везде был водопровод, а не насосы и колодцы) и раздула угли в ирори. Вода не должна была быть горячей — теплой было более чем достаточно. Столица была намного южнее земель Учих и намного восточнее, так что климат был более теплым и менее влажным — дома в воздухе всегда была вода, так как селение было не слишком далеко от границы со Страной Дождя и Страной Рек, а со стороны Страны Ветра всегда дул западный бриз, который толкал влагу обратно на них.

Город даймё также был построен на массивной равнине, окруженной рисовыми полями, а не в лесистых пологих холмах, среди которых угнездилось селение Учих. Место, где они сейчас находились, было как южнее, так и ближе к уровню моря, так что то, что погода была мягче, не было настоящим сюрпризом.

Когда вода нагрелась, Кита наполнила свой кувшин, снова налила воду в чайник и повесила его обратно над ирори, но немного повыше: так она нагреется медленно и не вскипит, и тому, кто проснется следующим, не придется ждать так долго воды для помывки.

Кита уже оделась в свое повседневное кимоно с утива и заплетала волосы в пучок, когда почувствовала, что кто-то пошел к их гостевому дому: Икадзути уже увидел этого человека и не выглядел обеспокоенным, так что, скорее всего, это был слуга, несущий еду. К тому времени, как она закончила со своими волосами, этот человек снова ушел, но Икадзути поставил бамбуковую корзину на столешницу на кухне и положил пачку писем в альков в главной комнате, так что, Кита посчитала, принесли именно это.

Приглашения, уведомления и ингредиенты для завтрака, включая почищенную аю* и керамическую чашку свежеприготовленного риса — Кита немедленно нацарапала на чашке печать для удержания тепла и повесила кастрюлю над ирори, чтобы приготовить мисо. Рыбу можно было пожарить на шампурах над огнем, но сначала ей надо было вычистить часть пепла из ирори.

*Рыба, употребляемая в основном в Восточной Азии, примечание переводчика.

Запах жарящейся рыбы поднял всех в здании — Икадзути заглянул и съел рис, мисо и соленья, пока ждал, чтобы рыба приготовилась, а потом ушел с первым шампуром, предположительно, чтобы разбудить того, чья очередь дежурить была следующей, и немного поспать. Несколько минут спустя Изуна запинаясь вошел в столовую в одежде для сна и принял поднос, стоя на коленях рядом с ирори, пока ел рыбу прямо с шампура. Мадара зашел одетым (хорошо, он нашел кувшин с теплой водой, который она ему оставила) и принял другой поднос, пробормотав благодарности. Таджима-сама прошел мимо кухни к купальне, вернулся к тому моменту, когда Изуна заканчивал, и забрал свою еду обратно в главную комнату, где он, скорее всего, начнет просматривать письма. Затем пришли Тсуёши, Инеми и Асами, и Кита собрала поднос для Хомусуби, который, судя по всему, сейчас дежурил, и отнесла его ему через энгаву, чтобы не беспокоить Таджиму-сама.

Затем она сделала чай для Таджимы-сама, который Мадара отнес в главную комнату, так как его отец захочет превратить это в урок для него. Так как ее утренняя работа была закончена (Инеми и Асами могли собрать тарелки и помыть их, так как она готовила), Кита обошла энгаву, чтобы забрать свой плащ из своей комнаты, а потом прошла сквозь комнату Инеми и Асами, чтобы попасть в гэнкан и надеть обувь. Она хотела изучить гостевой чайный домик, в котором, без сомнения, она будет проводить чайные церемонии.

Вообще она никогда раньше не проводила церемонии в тясицу (клан Учиха не мог, позволить себе здание, которое будет использоваться только несколько раз в году), но ей их объясняли и моделировали с помощью гендзюцу, и она даже присутствовала на одной такой церемонии в качестве гостя во время одной из недавних поездок в столицу, так что это не должно было быть проблемой. Чайный домик совсем недавно прибрали, в мидзуя стояли ящик с углем, готовым для того, чтобы нагревать с его помощью воду, несколько маркированных сосудов с разными типами пепла, ряд переносных полок для демонстрации чайной посуды, переносная жаровня для летних церемоний, шкафчик с несколькими маленькими коробочками, содержащими новые венчики для матча и даже маленькую коллекцию свитков, ваз и окимоно, чтобы ставить их в альков перед церемонией.

Таджима-сама, конечно, сам привез множество этих вещей (ну, он проинструктировал Киту, Мадару и Изуну, чтобы они их упаковали), но было внимательно со стороны персонала даймё предоставить простую подборку, чтобы она была под рукой.

Когда она возвращалась в гостевой дом, Хомусуби направил ее в главную комнату: судя по всему, Таджима-сама принял несколько решений.

Только не совсем. Оказалось, что даймё был еще более хитрым, чем ожидалось: все это явно планировалось уже некоторое время.

— Будет несколько мероприятий момидзигари, — прямо объяснил Таджима-сама. — Только одно организуется даймё, в садах дворца через три дня — другие организуются разными министрами и советниками, и жена даймё организует одно только для леди. Я, мои сыновья и ты были лично приглашены на мероприятие даймё, и жена даймё пригласила тебя на свое неделю спустя. Другие момидзигари будут продолжаться еще в ноябре, и вся наша делегация была специально приглашена министром шелководства на мероприятие, которое его семья организует первого ноября. Типовые приглашения были посланы другими советниками и министрами, — он сделал паузу. — Есть еще несколько приглашений, на чайные церемонии и мероприятия по наслаждению благовониями, и общераспространенные листовки, рекламирующие фестиваль поки, который пройдет в городе через четыре дня до Сити-Го-Сана.

Кита обдумала все это и значения этих бумаг, как очевидные, так и более незаметные:

— Как много приглашений адресовано лично мне?

Она не была удивлена, что он все равно открыл их все: в этой ситуации им правда нужно было вести себя согласованно.

— Пять, — это было довольно значительно. — Мероприятие по любованию листьями Мурасаки-сама, два приглашения на чай, мероприятие по наслаждению благовониями и записка от одной из фрейлин Мурасаки-сама, запрашивающая твое присутствие на вечере игр за два дня до Сити-Го-Сана.

— Вечер игр будет больше о дворцовых сплетнях, чем об играх, — призналась Кита, — что делает его довольно более важным, — она знала о них: фрейлины организовывали их, когда Мурасаки-сама была занята личными семейными вопросами и ей не требовались их услуги. — То, что он будет прямо перед празднеством, говорит о том, что даймё будет представлять одного из своих сыновей: Мурасаки-сама дает своим фрейлинам свободный вечер только тогда, когда занята своими ближайшими родственниками.

Таджима-сама кивнул, но опять, он наверняка уже догадался, что у даймё был личный интерес, раз он ожидал присутствие такого большого количества благородных кланов шиноби в столице одновременно.

— Твои приглашения на чай от министра керамики и Абураме Шиндзина, мероприятие по наслаждению благовониями организуется женой Хьюги Хисааки Хинагику. Тебе позволено взять гостя на каждое, так что Мадара будет тебя сопровождать.

Кита послушно склонила голову:

— Да, Таджима-сама.

Мадара был более высокопоставленным, чем она, так что если она возьмет его с собой, то ей будет отведена позиция второго или третьего гостя на чайных церемониях. Не то чтобы она была против: ей будет намного комфортнее, если он будет сидеть между ней и влиятельным незнакомцем с неизвестными мотивами.

— Ты, без сомнения, получишь больше приглашений. Будь любезна, но ничего не обещай, — Таджима-сама остановился, чтобы внимательно рассмотреть ее лицо. — Оставь один день в неделе свободным, чтобы навестить торговый квартал, и я все организую, чтобы и ты в свою очередь провела чайную церемонию, как только другие женщины найдут надлежащую посуду и ингредиенты. Ты также можешь проводить менее формальные мероприятия, при условии, что они будут в другое время и ты предупредишь меня заранее.

«Заранее» означало за неделю: достаточное время, чтобы организовать еду и чай, написать приглашения и убедиться, что твое небольшое мероприятие не будет проходить в то же время, что и более важное, на которое также могли быть приглашены твои гости.

— Спасибо, Таджима-сама.

Он передал ей приглашения. Кита решила воспользоваться листом конопляной бумаги, чтобы написать себе расписание.

— Я также возьму тебя с собой на кайсэки, который сегодня в полдень проводят Акимичи. После, без сомнения, будет чай и политика, так что возьми что-нибудь, чем себя занять.

Что означало ее вышивку, но у Киты был соблазн взять свиток с одной из ее «придуманных» (то есть одной из тех, которые она вспомнила) настольных игр. По общему мнению, Акимичи были дружелюбными людьми (хотя бы как для ниндзя), так что настольная игра была как раз подходящей вещью, чтобы растопить лед.

Можно взять игру, где надо было собрать рыбу — подождите, нет, она всегда в нее выигрывает, и это правда не было бы хорошо с политической точки зрения.

* * *

Мадара немного завидовал: он был здесь, сидел со взрослыми (потому что конечно Акимичи Чотай взял с собой глав кланов Яманака и Нара и их наследников в качестве своей свиты), но все другие наследники кланов были возраста Киты или младше, так что они были освобождены от политического обмена словесными уколами за чаем. Обед, признаться, был абсолютно великолепным, но обязанность сидеть молча и пытаться расшифровать все разные уровни той беседы, которая шла, пока на заднем фоне слышался стук костей, редкое довольное шипение и грустные стоны, было правда немного слишком большой просьбой.

Кита взяла с собой свиток с игрой «Пленник в башне», и, судя по звукам, даже вялый Нара Шикари оказался втянут в процесс.

Он рискнул незаметно взглянуть в сторону: Акимичи Мао опустила веер, за которым раньше пряталась, и энергично трясла кости со счастливой улыбкой на ее круглом лице, Яманака Иноске прикусывал губу, Нара Шикари задумчиво сверлил взглядом бумажную башню, сплетя пальцы под подбородком, а Изуна сидел спиной к Мадаре, но то, как он наклонялся к Акимичи Чоко, намекало, что они сумели достаточно хорошо поладить.

Кита также сидела к нему спиной, демонстрируя ярко-синее кимоно, которое сделали ей клановые вдовы, на котором были нарисованы ветви розы, и красный оби с принтом из аранжировки разных узорчатых вееров с узлом барабана, и вся ее поза источала расслабленную забаву. Она явно чувствовала, что идея принести игру оказалась оправдана: все поладили друг с другом и никто никого не оскорблял, что определенно было почти беспрецедентным успехом.

— Чувствуете себя немного оставленным в стороне, Мадара-кун?

Взгляд Мадары метнулся обратно к столу перед ним: Яманака Иноши смотрел на него понимающим взглядом.

— Я играл раньше, Яманака-сама, — тихо сказал он. — Кита-сан создала игру для моих младших двоюродных братьев и сестры, чтобы они развлекались зимними вечерами.

— Эта игра действительно выглядит очень веселой, — с теплотой в голосе согласился Акимичи Чотай, улыбнувшись ему. — Моя Мао-чан даже перестала стесняться.

Мадара рискнул снова взглянуть на игру, когда Мао бросила кости, и другие подростки взорвались криками радости и стонами разочарования:

— Я думаю, она выигрывает, Акимичи-сама.

Мао только что переместила красную костяшку, три из которых лежали стопкой слева, и приземлилась на синюю костяшку, послав ее в башню (Мадара мог сказать по этой смене позы, что Изуна надулся) и освободив зеленую (судя по всему, принадлежащую Шикари), которая была перемещена на базу.

— Думаю, я бы хотел копию, — задумчиво сказал Яманака Иноши. — Не то что постоянная шоги, хм? — он подтолкнул Нару Шикамоцу.

— Как хлопотно, — пробормотал Нара, рассматривая своего сына: судя по всему, Шикари находил игру, основанную настолько же на удаче, насколько и на стратегии, намного более сложной, чем изначально ожидалось. — Какие правила?

Мадара собрался, что внезапно оказавшись центром внимания всех четырех глав кланов.

— Это игра для двух до четырех игроков, но в нее также можно играть командами. У каждого игрока или команды есть четыре фишки, которые надо переместить по единственной извилистой тропинке к дальней части доски, бросая кости, чтобы определить, на сколько клеточек можно сдвинуть каждую фишку за каждый ход. Если выпадет шесть, игрок может передвинуть свою текущую фишку на шесть шагов, перенести другую фишку на тропу или освободить запертую фишку. Фишка запирается, если на нее приземлилась другая фишка, включая собственные фишки игрока, и тогда она перемещается в башню. Только одна фишка может быть в башне одновременно, но фишка, освобожденная выпавшей шестеркой, может быть поставлена прямо на тропу на определенную точку, тогда как фишка, освобожденная благодаря тому, что ее заменили в башне, должна идти от башни на главную тропу. Есть также два узких места, где фишка не может быть заблокирована даже твоими собственными фишками. Однако, раз игрок обязан двигать фишки каждый ход, в этих узких местах нельзя стоять бесконечно, особенно с учетом того, что они также являются местами высадки фишек, освобожденных из башни выпадением шестерки. Есть также место, где тропинка разделяется, и у каждой стороны разная длина. Победителем становится первый человек, все фишки которого прибыли в сад на конце тропы, — он что-то забыл… — Фишки могут двигаться только по тропе.

— Дело настолько же в удаче костей и стратегии других игроков, насколько и в твоих собственных выборах, хм? — задумчиво сказал глава клана Яманака. — Это действительно звучит весело. Может, я даже выиграю у тебя хоть раз, Шикамоцу.

— Очень интересное творение, — спокойно согласился глава клана Нара, и его взгляд перешел на отца Мадары. — Интересно, что ее вдохновило?

Игроки явно не заметили, что стали темой беседы их родителей: они были слишком заняты гонкой за первое место — чего Изуне не удалось добиться, судя по его опавшим плечам. Мао схватила кости, энергично их потрясла и бросила — ее счастливый писк сказал о том, что она выиграла.

Все поздравили наследницу Акимичи, потом кости перешли к Иноске, и началась серьезная битва за второе место.

— Если я предоставлю свиток, вы не будете против сделать копии, Мадара-кун? — спросил глава Акимичи, и по его тону было ясно, что он вполне понимал, что это было бы очень фривольное использование шарингана. — Только доски и правил — я уверен, мы сможем найти игровые фишки и подходящую башню.

Мадара притворился, что раздумывал об этом, посмотрел на отца и позволил взгляду снова перейти на Киту, когда она бросила кости и обеспечила второе место синей команде.

— Вы не могли бы порекомендовать мне хорошее место, где купить вагаси, Акимичи-сама? — спросил он. Да, подразумевалось, что это было для личных целей (и это в какой-то степени так и было), но знание, где Акимичи покупают их вагаси, также поможет определить подходящего продавца, у которого Учихи будут покупать и заказывать сладости, чтобы подавать на чайных церемониях, которые, как намеревался отец, будет проводить Кита.

Массивный мужчина хохотнул:

— Я буду рад, Мадара-кун.

* * *

В плане чая, октябрь был частью лета, так что Кита не была удивлена, что министр керамики решил провести юдзари-но-тядзи, которая начиналась ровно тогда, когда солнце садилось и свечи освещали прекрасно обставленный чайный домик, примыкающий к его резиденции и окружающему саду. Керамика тесно связана с чайной церемонией, так что было неудивительно, что министр был ценителем.

Или по крайней мере что он считал себя ценителем. Эта чайная церемония была значительно более… показной, чем та, которую проводил помощник министра шелководства. Также было чувство, что министр мог просто предложить ужин или прогуляться по дворцовому саду, но вместо этого выбрал почтить своих гостей тядзи, пока в домике была весьма определенная аура помпезности и превосходства, отравляющая воздух.

Все декоративные элементы в большом тясицу были новыми и блестящими, несмотря на то, что вообще-то ранний ноябрь был традиционным временем, чтобы ремонтировать и обновлять чайную комнату, а не сентябрь. Ужин включал множество иностранных сезонных деликатесов, которые было тяжело найти и которые были очень дорогими. Саке было от личного поставщика даймё. Свиток был написан едва ли пару недель назад монахом храма Огня. Ваза, содержащая тябану, была недавним подарком от известного рода, занимающегося керамикой. Сладости были изысканными намагаси, сделанными в форме кленовых листьев и замысловатых цветов хризантем. Тяван был прекрасной вещью, красно-оранжевой, красивой формы и от другой известной семьи, занимающейся гончарным делом, но после густого чая министр ополаскивал его почти две минуты, что подразумевало, что раньше он никогда не использовался.

Рисуемая картина была очень ясной: министр керамики был человеком, который жаждал почтительного отношения, которое приходило с нахождением на пике моды, и он привык превращать подарки во взятки, используя свое положение для того, чтобы причинять неудобства тем, кто не почитал его так, как, по его мнению, он заслуживал. Он хотел чего-то от нее, так что использовал это тядзи в качестве попытки поразить ее и заставить ее чувствовать себя нижестоящей и признательной, чтобы, когда он выскажет свою «просьбу», она не подумала попросить что-нибудь в ответ.

Таджима-сама был очень мудр, что настоял на том, чтобы Мадара пошел с ней. Он был бастионом против внимания мужчины, занимая положение главного гостя и вынуждая министра фокусироваться на нем, а не на ней. Ее жених также очень явно уловил подтекст и смысл решения министра провести церемонию, и он яростно кипел под тонким фасадом хороших манер и стального контроля чакры.

Кита очень надеялась, что он не взорвется до того, как они совершат удачный побег. Министр керамики был человеком значительной власти, влияния и ума, не важно насколько он лично был им противен — сделать его врагом будет ужасно неблагоразумно.

Было сложно помнить об этом, когда тонкий чай подали вместе с ракуганом в замысловатых формах и экзотических цветах со вкусом дорогого сахара. Она знала цены: можно было кормить семью из шести людей целую неделю рисом, купленным на то, чего стоила одна коробка таких сладостей. Короткое сильное подергивание в чакре ее жениха говорило, что он тоже это знал.

Разговор за тонким чаем нарушал все нормы, потому что предполагалось, что он будет проходить между гостями, но министр керамики выбрал сам проводить эту церемонию (предположительно, чтобы не было свидетелей его попытки поймать молодую аристократку одну и надавить на нее, чтобы она предложила роскошный и неуместный подарок) и пока не мог прямо обратиться к Ките даже раз. Слабое кипение Мадары усилилось до бурления, когда министр сделал комплимент оби ее жениха (сотканный из ее мирного шелка, который он носил поверх красновато-коричневого кимоно), что показало, что он знал, что это была ее ручная работа. Кита скромно поблагодарила его за комплимент, добавив, что для нее это многое значит, раз это комплимент от человека с таким большим эстетическим вкусом.

Было здорово, что вежливый японский требовал такой непрямой речи. Кита лично не думала, что министр керамики вообще обладал хоть каким-то пониманием истинного духа ваби-саби.

Министр попытался намекнуть, что он также достоин такого подарка, что Мадара твердо пресек (с удивительной вежливостью, учитывая поведение министра), сказав, что достижения его невесты оказывают честь их клану и усиливают его. Намек был таков, что если министр не сделает им очень щедрое предложение, то он ничего от них не получит. И также что Мадаре не нравилось, как фамильярно мужчина к ней обращается.

Кита поерзала во внезапной напряженной тишине и коротко задалась вслух вопросом, знает ли министр, что некоторые члены клана Учиха заинтересованы в том, как можно скорректировать огненные техники для обжига глиняных изделий. Министр не знал. Министр нашел эту идею замечательной. Мадара успокоился до предыдущего легкого кипения и упомянул сквозь сжатые зубы, что огненные техники, с их возможностью очень быстро достичь высоких температур, были бы идеальны для обжига керамики стиля раку. Министр заинтересовался еще сильнее и предложил написать для них рекомендательное письмо, а также дать имена некоторых уважаемых гончаров, работающих в этом стиле, у которых были младшие сыновья, которым было бы интересно открыть собственное дело.

Мадара решил, что это достойное предложение (или, возможно, что он больше не может реально сдерживать свой темперамент), и поблагодарил министра керамики за то, что тот позволил ему усилить его клан. Кита согласилась, что для нее будет честью соткать оби из мирного шелка (определение которое очень понравилось министру) для их щедрого хозяина.

Когда чай был закончен, формальная передача чайных принадлежностей продолжилась без инцидентов, и они с поклоном вышли из чайного домика, чтобы надеть свои плащи и сандалии, и при свете фонарей отправились назад к их гостевому дому. Мадара смог дойти до публичной секции дворцовых садов, прежде чем взорваться.

— Как он посмел? Этот жирный загребущий паук! — он яростно махал свободной рукой несколько секунд, а потом сжал ее в кулак. — Как он посмел так плохо с тобой обращаться! Ты дочь благородного клана и заслуживаешь всего уважения! Не этого, этого!..

Его глаза зажглись шаринганом, и его чакра угрожающе затрепетала.

Он хотя бы рычал сквозь зубы и говорил тихо. Кита повернулась к нему лицом, сжав его руку в своей и мягко уводя его с тропы и под ближайшее дерево.

— Ты был рядом со мной, — успокаивающе напомнила ему она. — Благодаря тебе я была в безопасности.

Мадара фыркнул, но его чакра снова постепенно успокоилась.

— Ну, мы хотя бы получим то письмо утром, — угрюмо проворчал он.

— Хм, — легким тоном согласилась Кита, — и нет ни единого шанса, что я смогу предоставить оби нашему многоуважаемому министру до следующей осени, учитывая то, что все мои шелкопряды сейчас в яйцах и останутся в них до весны.

Мадара моргнул, повернувшись, чтобы полноценно на нее посмотреть.

— Что он уже должен был знать, так как его сезонность является одной из главных причин, почему тенсан так полно воплощает с ваби-саби.

Мадара расхохотался, звук был почти маниакальным.

— Ты идеальна, — проинформировал его он, когда снова обрел контроль над своим голосом, подтянув ее к себе поближе и обернув свободную руку вокруг ее талии. Его лицо было в сантиметрах от ее, его глаза сияли алым, и его счастливая улыбка была освещена мягким светом фонарей, и Кита хотела его поцеловать.

Так что она раскрыла свой веер, подняла его, чтобы никто из проходящих по тропинке не мог увидеть их лица, и встала на цыпочки, чтобы прикоснуться своими губами к его.

Его мгновенный и полный энтузиазма ответ был всем, что она когда-либо хотела. Затем он сумел поставить фонарь вниз на удобный и эстетичный камень и обернуть свободную руку вокруг ее плеч. Кончики пальцев поглаживали ее шею сзади под воротником ее плаща, посылая мурашки по ее позвоночнику, заставляя ее хотеть, чтобы этот момент никогда не заканчивался, но было поздно и Таджима-сама определенно их ждал.

У них будет достаточно времени, чтобы повторить это позже.

* * *

— Итак, что ты думаешь о министре керамики, Кита? — спросил отец после того, как Мадара выпустил пар от огромного неуважения, продемонстрированного как клану в целом, так и лично его невесте.

— Министр керамики, — тихо и твердо сказала Кита, — это человек, который разобьет новую чайную чашу, чтобы починить ее золотом.

Подтекст был… глубоким. Мадара не был полностью уверен, что сразу уловил его весь. Однако его отец явно уловил: он выглядел осторожно удовлетворенным.

— Перед вашим возвращением прибыл гонец с рекомендательным письмом и связанными с ним представлениями, — проинформировал он их обоих, — и я позволю недопониманию из-за того, когда конкретно он получит свой «подарок», остаться, хоть я и знаю, что в этом году ты пока еще ничего не сделала из своей шелковой пряжи, Кита.

Кита улыбнулась — это выражение лица напомнило Мадаре о том времени, когда он случайно столкнулся лицом к лицу с тигром, пока бежал по степи.

— Но на этот шелка уже заключен договор, Таджима-сама, — пробормотала она, слегка прикрыв глаза, и ее взгляд был хищным. — Нужно всегда выполнять текущие обязательства, прежде брать на себя новые.

Его отец улыбнулся — краткий резкий изгиб губ, который оставил Мадару слегка пораженным. Когда он в последний раз видел это выражение лица вне поле боя?

— Действительно, — мягким тоном согласился глава Внешней Стражи, — и задержка — подходящая плата за то оскорбление, нанесенное клану Учиха. А сейчас идите спать, вы оба: есть определенные вещи, которые надо купить и заказать для любования листьями послезавтра, и вы оба утром направитесь в город, чтобы их приобрести.

— Да, Таджима-сама, — Кита пошла, но Мадара замешкался.

— Что такое, Мадара?

— Отец, почему завтра в город ты отправляешь нас? — настороженно спросил он. Он смог сделать вывод из утренней встречи с одним из советников даймё, что Сенджу еще не прибыли, и если их сейчас все еще не было, тогда они определенно прибудут завтра, скорее всего, утром. Могла пойти Инеми с одним из других мужчин, а не он с Китой.

— Потому что я хочу, чтобы ты с твоим темпераментом отсутствовал на моей первой встрече с Буцумой вне поля боя, — прямо сказал ему отец, — и я хочу изучить его старшего в твое отсутствие. Он ведет себя по-другому, когда ты рядом, и то, что мы будем не на поле боя, даст мне более хорошую возможность оценить разницу.

— Да, отец, — Мадара поклонился, принимая напоминание, что ему надо было лучше следить за своим темпераментом. Он также не знал, что Хаширама ведет себя по-другому, когда он рядом с ним. Это было чем-то, о чем ему придется подумать. Он покинул комнату, все еще раздумывая об этом. Что это говорило о его друге?

Вид Киты, расчесывающий распущенные волосы перед своим зеркалом в одном нагадзюбане, внезапно напомнил ему, что меньше часа назад она поцеловала его в первый раз, и это было чудесно. Так чудесно, что сейчас он хотел сделать это снова, теперь, когда их обязательства на вечер были полностью выполнены.

Не видя причин, почему бы и нет, он сел рядом с ней, наблюдая за ней через зеркало, пока она смотрела на него в ответ, наслаждаясь теплом, которое постепенно разгоралось в ее глазах, и ее чакрой, когда она закончила расчесывать волосы и аккуратно заплела их на ночь.

— Заплетешь мне волосы? — спросил он, когда она закончила. Сейчас, как уступка дворцовым формальностям, его волосы были в пучке, который вообще не был похож на то, к чему он привык, и был немного некомфортным в том, как он менял его чувство равновесия. Кита издала звук согласия, повернувшись к нему и аккуратно вытащив все шпильки и ленты, чтобы позволить его волосам упасть вокруг его лица, и начала расчесывать их пальцами. Она была так близко, что он мог наклониться вперед и поцеловать ее.

Затем она взяла свой гребень, обошла его, встав у него за спиной на татами, и разделила его волосы на части, чтобы заплести. Мадара состроил гримасу, глядя на нее в зеркало: это было вредно с ее стороны, так его обнадежить (и заставить его сердце так биться).

— Нам обоим надо одеться ко сну, — мягко напомнила Кита, усмехаясь за его плечом.

Целовать Киту при свете фонарей, когда она была полностью одета, было наслаждением, но сейчас Мадара думал о том, чтобы задуть фонарь и поцеловать ее в темноте, о возможности почувствовать ее трепещущее сердце сквозь единственный слой одежды для сна, пока их ноги переплетаются под одеялами и она дрожит в его руках.

О, да. Он хотел этого.

— Я получу поцелуй на ночь? — спросил он, и его голос был низким и хриплым. Трепетание в ее чакре принесло глубокое удовлетворение.

— Столько, сколько подаришь мне, — пообещала она, потянувшись мимо него, чтобы положить гребень на свой туалетный столик, прежде чем подняться на ноги. Мадара тоже встал: она была высокой для женщины, но все равно значительно ниже, чем он. У нее был классический учиховский подбородок, острый и четко очерченный, и высокие скулы, как у Изуны. При дворе были люди, которые назвали бы ее красивой (он подслушал, как Акимичи Мао говорила что-то печально-мечтательное о ее осанке), но для Мадары она выглядела как она сама. Как Кита.

Она выглядела теплой, и замечательной, и хитрой, и доброй, и даже слегка лукавой, и он не хотел ждать, чтобы ее поцеловать.

— Я не могу поцеловать тебя сейчас? — спросил он, скользнув кончиками пальцев по нижнему краю ее челюсти.

Ее взгляд был твердым, несмотря на легкий румянец на щеках:

— Сейчас или позже?

Мадара намеренно надулся, зная, что выглядит смешно, но также что Кита находила это забавным:

— Позже.

Если можно было выбрать или одно, или другое, он хотел позже, потому что сейчас будет означать невозможность снова поцеловать ее, когда они будут в постели, и это будет мукой.

Ему надо будет быстро умыться и переодеться, чтобы позже наступило раньше.

* * *

Кита держала многоуровневую коробочку бенто со всеми их обедами и смеялась, прикрываясь своим веером, пока Изуна и Мадара громко, но абсолютно несерьезно спорили о лучшем угле, под которым положить одеяло, на котором они все собирались сидеть (параллельно дорожке или нет, под этим деревом или под соседним), пока Таджима-сама разговаривал с даймё. Было приятное теплое утро для позднего октября, и ряды кленов, заполняющих эту конкретную секцию дворцовых садов, были совершенно великолепны, всех оттенков красного, оранжевого и ярко-желтого. Ей бы хотелось, чтобы Инеми и Асами тоже позволили быть здесь, но участие даймё означало, что это мероприятие было строго по приглашениям — однако завтра кленовая аллея будет открыта для всех с доступом ко дворцу, так что они получат возможность насладиться ей позже. Кита знала, что завтра они планировали устроить собственный пикник, возможно, с несколькими менее высокопоставленными фрейлинами, находящимися в дворцовом комплексе.

Затем внезапно она не могла дышать.

— Мадара!

Ее жених был впечатан в землю ураганом из кремового хаори и тускло-зеленого кимоно, но Кита не могла дышать. Воздух был густым от плотной навязчивой чакры, ее горло было перекрыто…

Затем огонь прорезал сквозь воздух, сжигая препятствия и защищающе оборачиваясь вокруг нее. Кита обмякла, упав вперед в знакомые руки, дрожа, пока адреналин сходил на нет, и уткнулась лицом в плечо своего жениха. Воздух в ее легких покалывал искрящимися углями его чакры, но это было намного лучше, чем удушение, так что она не могла заставить себя волноваться об этом теперь, когда она больше не могла чувствовать никого и ничего, кроме Мадары.

— Лучше? — спросил ее он, нежно придерживая ее голову одной рукой, а другой поддерживая ее за поясницу. На нем было светлое зелено-золотистое кимоно, которое она ему сделала, под открытым учиховским плащом, который он надел наизнанку, чтобы продемонстрировать композицию рисунков. Вообще они все носили плащи наизнанку: такое показное формальное мероприятие почти что требовало этого. Ей правда хотелось, чтобы прошлой зимой Изуна позволил ей сделать ему что-то менее элементарное, не то чтобы кто-то другой здесь знал, что плащи Учих были ее ручной работой.

Кита сделала глубокий, блаженно легкий вдох.

— Я уронила наш обед? — спросила она, открыв глаза и подняв взгляд на его лицо.

— Изуна его поймал, — успокоил ее Мадара, но его лицо было напряженным от беспокойства. — И твой веер. Ты в порядке? Я почувствовал твою панику. Что случилось?

Прямо за аккуратно сдерживаемым пожаром чакры Мадары находилась удушающая масса, которая только что чуть ее не убила. Она чувствовалась… обеспокоенной?

— Это твой друг? — тихо спросила Кита.

Мадара замычал, все его внимание было все еще сосредоточено на ее лице.

— Думаю, я подавилась его чакрой, — тихо призналась она. — Я привыкла к огню, а не… к чему бы это ни было. И он даже ни капли не сдерживается.

Лицо ее жениха напряглось.

— Да, он правда не сдерживается, — согласился он, затем аккуратно развернул их и поднял голову, чтобы яростно посмотреть поверх ее плеча.

— Возьми в узду свою чакру, идиот: ты душишь людей!

— Я не хотел! Она в порядке?!

Давление ослабло, но фактически не исчезло. Оно все еще было здесь, нависало над головой, как смертельная угроза.

Мадара зарычал, его хватка на ней усилилась:

— Это означает затяни свою чакру себе под кожу, идиот! Я поражен, что твой брат тебя еще не убил, должно быть, ты вызываешь у него головную боль просто тем, что находишься рядом!

— Мадара, ты такой зло-о-о-о-ой!

Кита полуразвернулась и увидела высокого мужчину с коричневыми волосами почти до талии в тускло-зеленое кимоно и белом хаори, поникшего и закрывшего лицо руками. Усиленное чакрой уныние клубилось вокруг него, как штормовая туча. Общий эффект был исключительно неискренним: он вообще не обратил никакого внимания на просьбу Мадары.

Мужчина рядом с ним был одет идентично, короткие волосы цвета слоновой кости торчали во все стороны, как пух одуванчика, и в его темно-серых глазах было исключительно многострадальное выражение, пока он стоял, сложив руки на груди, с одной из которых свисала коробочка бенто:

— Хватит устраивать сцену, анидзя.

Кита полностью развернулась в руках Мадары и позволила своему взгляду соскользнуть в сторону, где Изуна действительно держал как коробочку бенто, так и ее веер. Его щека дергалась, и он прожигал убийственным взглядом беловолосого мужчину. Она потянулась и потыкала его в ребра:

— Представь ваших знакомых.

Он был наименее высокопоставленным человеком, присутствующим со стороны Учих — это была его ответственность.

Изуна сверкнул на нее глазами, затем фыркнул и вспомнил манеры.

— Сенджу, — сухо сказал он, встречаясь взглядом с беловолосым мужчиной и махнув ее веером в ее сторону, — позволь мне представить невесту моего брата, Учиха Киту. Кита-чан, познакомься с Сенджу Тобирамой, вторым сыном Сенджу Буцумы.

Кита аккуратно выпуталась из рук Мадары и поклонилась должным образом:

— Сенджу-сан.

Тобирама поклонился также надлежащим образом:

— Учиха-сан.

Хаширама выпрямился, театральность была забыта.

— Это твоя невеста, Мадара? — он повернулся, чтобы улыбнуться ей лучезарной улыбкой, и радость с силой билась о защищающий кокон чакры, в который ее обернул Мадара. — Приятно с тобой познакомиться, Кита-чан!

Его манеры были ужасны, и это должно было быть нарочно: он был наследником своего отца. Он что, думал, что никто не обратит на это внимание и не сделает ему замечание? Кита потянулась и выхватила свой веер у Изуны, чтобы можно было спрятать за ним нижнюю часть лица:

— Сенджу-сама.

Он энергично замахал обеими руками:

— Нет, не надо быть такой формальной! Мадара мой друг, и ты выйдешь за него замуж, так что можешь звать меня Хаширама!

Кита оценила свои возможности и решила, что стратегическая уступка будет тактически целесообразной:

— Хаширама-сан. Учитывая то, что обращаться к вам обоим как Сенджу-сан будет сбивающим с толку.

Легкое оскорбление, так как это подразумевало, что она относилась к его младшему брату с большим почтением.

— Я также сочту за честь, если вы будете обращаться ко мне по имени, Учиха-сан, — добавил Тобирама с быстрым, однако безупречно уважительным поклоном, бросив короткий яростный взгляд в затылок его брата. Ну, хотя бы один из них признавал важность вежливости.

— Как и я, Тобирама-сан, — признала Кита, слегка опустив веер. — Сегодня здесь только вы вдвоем?

— Наш отец разговаривает с даймё, — сказал Тобирама, его чакра крепко сдерживалась и была абсолютно спокойной (намекая, что он был в курсе, что Таджима-сама делает то же самое — ну, даймё определенно играл сегодня в опасную игру), — и проинструктировал нас найти подходящее место, чтобы сесть.

— Вы сидите здесь? — с энтузиазмом спросил Хаширама, смотря выше головы Киты, так что, предположительно, встречаясь взглядом с Мадарой, который пока что был удивительно тихим. — Мы можем расположиться рядом!

— Мне кажется, это будет неуместно, — быстро вмешалась Кита, пока чакра ее жениха клубилась вокруг нее, — ведь, как я понимаю, ваш отец и отец Мадары-сана не ладят друг с другом. Напряжение между ними испортит впечатления остальных гостей вокруг нас, что было бы весьма грубо как по отношению к ним, так и по отношению к нашему хозяину.

Одна поднятая бровь Тобирамы была единственным движением на его лице в ответ на ее значительное, однако вежливое преуменьшение, но он также добавил:

— Наше одеяло у Мито-сан, анидзя. Она устраивается на противоположной стороне авеню: мы пришли сюда только потому, что ты увидел Мадару-сана.

Он правда был удивительно формален со своим братом, не так ли?

— У-у-у, — проскулил Хаширама. — Я уверен, что она может перейти сюда, если мы попросим!

Кита ни капли в это не верила: ее мгновенный зрительный контакт с Сенджу Тобирамой дал ясно понять, что он был такого же мнения.

— Мы будем во дворце еще три недели, Хаширама-сан, — напомнила она настолько мягко, насколько смогла. — Определенно, будут другие возможности пообщаться?

Придушенное рычание Изуны было по большей части заглушено мгновенным переходом Хаширамы на солнечную радость:

— Конечно, будут! Спасибо, Кита-чан! Увидимся позже, Мадара!

Он унесся. Давление чакры наконец ослабло.

Тобирама обозначил поклон:

— До следующего раза, Мадара-сан, Изуна-сан, Кита-сан.

Он устремился за своим братом в более спокойном темпе.

— Почему ты?! — прошипел Изуна, сбивчиво жестикулируя.

— Это заставило его уйти, не так ли? — тихо заметила Кита. — Мадара?

Он едва ли сказал и слово. Однако его чакра достаточно выразительно демонстрировала его дискомфорт.

Она почувствовала, как он прислонился лбом к ее виску.

— Он был очень груб с тобой, — безжизненно прокомментировал ее жених.

Кита полностью повернулась, чтобы она могла посмотреть ему в лицо.

— Да, он был, — согласилась она, осознавая, что у них были зрители. Самые разные люди слонялись вокруг в пределах слышимости, люди, которые определенно обратили свое полное внимание на это маленькое столкновение с Сенджу, пусть и только для того, чтобы иметь возможность сбежать, если что-то пойдет не так. — Однако Тобирама-сан был очень надлежащим и уважительным.

— Кита-чан! Они наши враги!

— Мы все здесь как гости даймё, Изуна-кун, — ровным тоном напомнила ему Кита. — Наши хорошие манеры показывают наше уважение к нашему хозяину, вне зависимости от личных разногласий. Мы не животные.

Изуна принял хотя бы эту логику:

— Ладно. Но я не приму никаких личных приглашений от этой компании, и ты тоже не примешь.

— Может, сядем? — предложила Кита, меняя тему. — Предполагается, что мы будем любоваться листьями, и я подумала, что может быть здорово также попробовать немного поэзии.

Она взяла с собой свою шкатулку с письменными принадлежностями и несколько листов хорошей васи, а также значительное количество конопляной бумаги.

— Ты попробуешь написать несколько хайку на тему листьев? — спросил Мадара, и немного веселья наконец просочилось в его голос.

Кита достаточно низко опустила свой веер, чтобы полноценно ему улыбнуться:

— Может быть.

Он шагнул мимо нее, потянув ее вперед и на одеяло, которое было немного помятым:

— Мне нравятся твои хайку.

— Ты всегда говоришь мне, что они ужасны!

Он это делал, но он всегда был веселым, когда говорил это, так что она никогда не заостряла на этом внимание и не принимала близко к сердцу.

— Это так и есть, — проинформировал ее он, и его глаза блестели. — Хайку должны быть спокойными, а не веселыми. Но они мне все равно нравятся.

Кита пихнула его — он кучей свалился лицом вниз на одеяло.

— Он мертв? — спросил Изуна, подходя из-за ее спины. — Лучше бы ему не быть: я не хочу возглавлять клан.

Кита чопорно уселась на одеяле рядом с ее драматичным женихом-дурачком и потыкала его в ребра:

— Сядь нормально, ты устраиваешь сцену.

Мадара поднялся в положение сидя и слегка к ней прислонился:

— Счастлива?

— В экстазе, — сухо ответила она. — Теперь давайте немного полюбуемся листьями, чтобы мы могли сказать, что это делали, а потом съедим обед, как только Таджима-сама сюда придет.

— Наконец-то план, который я могу поддержать, — согласился Изуна, садясь рядом с ней и Мадарой и ставя бенто на середину одеяла.

Она встретилась с братьями Сенджу, и никто не начал драку, что, скорее всего, было чудом, за которое ей стоило быть благодарной. Кита чуть сильнее прислонилась к своему жениху, откинув голову назад, чтобы полюбоваться огненной листвой:

— Думаете, я могу засушить несколько листьев в качестве сувенира?

— Они сохранят свой цвет? — с любопытством спросил Изуна.

— Не знаю, но будет интересно попробовать, — Кита сделала паузу, а потом понизила голос. — Вы будете любоваться листьями шаринганом?

— Это немного легкомысленно, Кита-чан, — ответил Изуна.

Кита покрутила в руках свой веер.

— Вы оба видели так много ужасных вещей, — тихо сказала она, — и вы не можете ничего из этого забыть. Я не вижу причин, почему вам нельзя попытаться также увидеть красивые и приятные вещи, чтобы их уравновесить.

— Это было бы переменой от кошмаров, — тихо согласился Мадара, мягко сжав ее свободную руку. — Это хорошая идея, Кита — мы попробуем, — он сильнее откинулся назад, и его глаза стали красными, пока он пристально смотрел на листья над их головами. — Эй, на этом дереве крохотная сова.

— Где? — Кита тоже откинулась назад, пытаясь обнаружить птицу.

— Здесь, видишь? — Мадара указал вверх.

— Я ее вижу, — сказал Изуна, и его глаза тоже светились шаринганом. — Это рогатая сова!

Ките понадобилось еще несколько секунд: сова была действительно крохотной, почти невидимой на фоне ствола дерева высоко над ними.

— Нашла ее.

— Интересно, сколько еще птиц мы сможем обнаружить, — задумчиво сказал Изуна, его глаза скользили по кронам над их головой. — Эй, белка. Разве они не должны быть в спячке?

— Может, здесь они укладываются немного позже, так как тут теплее? — предположила Кита.

— Может. Оу, у этого листа забавная форма.

— Где?

— Вот тут. У него дополнительный палец.

Кита устроилась поудобнее, ловя момент и наслаждаясь растущим чувством спокойствия и радости, излучаемым двумя ее спутниками, пока они находили более интересные вещи и указывали на них друг другу. Это было хорошо. Может, они также смогут делать это и дома.

* * *

Чай с главой клана Абураме был совсем не похож на то, каким был чай с министром. Во-первых, чайная церемония прошла ранним утром, а во-вторых, чай пили на улице под ивой. Нодатэ тякай был наименее формальной чайной церемонией из всех возможных (не было еды, не было густого чая, не было свитка для любования, и присутствовало только минимальное количество чайной посуды), и эту церемонию проводила женщина Абураме, которая была только слегка старше Киты.

Абураме Шиндзин приложил усилия, чтобы обеспечить то, чтобы невесте Мадары было комфортно и чтобы политическое давление было абсолютно минимальным. Было как раз достаточно формальности, чтобы обеспечить структуру, но не настолько много, чтобы она душила, и на чашах, в которых подавали тонкий чай, были нарисованы маленькие стрекозы.

— Я пригласил вас на чай, потому что мне любопытно, почему клан Учиха задал моду на дикий шелк, — прямо сказал глава клана Абураме, как только чай был подан. — Это довольно нехарактерно для Учих, так что заслуживает того, чтобы в этом разобраться.

Мадара взглянул на Киту, которая спокойно ответила:

— Это было абсолютно непреднамеренно, Абураме-сама: лично мне нравится дикий шелк, и я выращиваю собственных шелкопрядов, так что когда министр шелководства выразил свое восхищение оби, который я спряла и соткала сама, я пожелала поделиться своей радостью с таким же любителем. Затем жена даймё также заинтересовалась, после чего все, кажется, довольно вышло из-под контроля, — она наклонила голову. — Я пряду почти столько же шелка из разорванных коконов, сколько у меня вообще есть, так как я предпочитаю отпускать моих шелкопрядов-мотыльков после того, как они отложат свою первую партию яиц, и я чувствую, что этот шелк, для которого не требуется смерть куколки, обладает равной, хоть и отличающейся ценностью, как и обычный шелк.

Абураме Шиндзин кивнул, потягивая свой чай.

— К Абураме обратились другие интересующиеся диким шелком, — сказал он после того, как опустил чашку. — Будут ли Учихи не против, если мы воспользуемся этой возможностью?

А, значит, дело было в том, что Абураме не хотели спровоцировать военный конфликт с Учихами из-за новых проектов — Мадара почувствовал, как его последние подозрения рассеялись. К Ките обратились, потому что она была видимой клановой представительницей учиховского шелка и была той, кто изначально начал бизнес с диким шелком.

— Учихи не заинтересованы в более широкомасштабном производстве тенсана, Абураме-сама, — подтвердил он.

— Я в основном произвожу его ради собственного удовольствия, Абураме-сама, — самокритично согласилась Кита. — Если мое увлечение привело к экономическим возможностям для вашего клана, это неожиданный, но не несчастливый результат. Я желаю вам всего наилучшего в ваших начинаниях.

— Значит, клан Абураме в полной мере воспользуется этой возможностью, — спокойно сказал глава клана. — Это обещает быть достаточно интересным.

Мадара подозревал, что он в такой же мере имел в виду «выгодным», так как получение платы за что-то другое, помимо опыления садов или выполнения наемнических миссий, будет значительной сменой деятельности. Сродство Абураме с насекомыми означало, что они смогут выращивать диких шелкопрядов в гораздо большем масштабе, чем тот, в каком могла Кита в своих лотках, так что у них будет реальная монополия на что-то, на что был высокий спрос среди самых богатых в стране. Возможно, также и в соседних странах, как только разойдутся новости.

Даже если бы он был против, Мадара сомневался, что Абураме упустили бы эту возможность: они бы просто предприняли шаги, чтобы подготовиться к мести и саботажу. Правда была в том, что Учихи не обладали возможностями, чтобы соревноваться с Абураме в чем-то, что касалось насекомых. Единственная причина того, что их клан уже не монополизировал шелковый рынок, состояла в том, что домашние шелкопряды были по сути беспомощными и их убивали тысячами в процессе производства нитей. Абураме слишком сильно отождествляли себя с насекомыми, чтобы быть частью такой массовой бойни, но тенсан (производство которого включало намного более мобильных шелкопрядов и для которого бабочки шелкопряда могли жить много времени после размножения), судя по всему, был для них более приемлемым.

Мадара сделал глоток чая. Кита помогала ему принести мир другим кланам шиноби, предоставляя этим кланам возможность самим выбрать мир. И это работало.

После чая (и комментария Шиндзина, что Абураме будут счастливы вступить в переписку с Учихами, чтобы удостовериться, что шелкопряды Киты жили в достаточном комфорте) Мадара повел Киту на медленную прогулку в той части дворцовых садов, которая была ближайшей к гостевому дому Абураме. Эта секция, предположительно, была зимним садом, она находилась в самом северном углу земель дворца, в котором была часть, наполненная рядами слив, расположенных кругами вокруг маленького павильона. Предположительно, даймё проводил мероприятия по любованию цветами слив зимой вдобавок к кленовым листьям осенью.

Так как деревья ничего особо не делали в это время года, этот сад был почти полностью пустынным: Мадара заметил садовника на лестнице в дальней части изгибающейся дорожки, обрезающего мертвое дерево, но это было все. Это означало, что не было никого, кто мог бы увидеть, как он обнял свою невесту и целовал ее под развесистыми ветвями, никого, кто мог бы пялиться или осуждать, пока он положил руку ей на шею сзади, а она зарылась пальцами в его волосы.

Никого, кто мог бы увидеть, как Кита развязала переднюю часть его плаща, шире потянула ворот его кимоно, прикоснулась губами к его шее и поставила алую отметку, пока он дрожал от ощущений, которые вызывало ее внимание, и играл с маленькими кудряшками на ее загривке, наслаждаясь тем, как жесткий воротник ее нижней рубашки давал ему беспрепятственный вид на ее спину под одеждой вплоть до того места, где оби был обернут вокруг ее талии.

Никого, кто мог бы увидеть, как он потянул и за ее воротник и отплатил ей тем же, целуя и покусывая верхнюю часть ее спины, оставив круглый синяк по ту сторону ее позвоночника, где позже он сможет его увидеть. После им обоим потребовалось некоторое время, чтобы поправить одежду, но это того стоило. Пускай даже они задержались с возвращением в гостевой дом: отец ждал их, когда они вошли, но они все же были вовремя, а не опоздали.

То, как его отец поднял с весельем одну бровь, сказало, что он точно знал, что они делали, но Мадара отказывался быть смущенным: они были помолвлены. Им полагалось проводить время вместе и ладить друг с другом.

Единственной другой вещью Мадары, которая была полностью его, были его ястребы, и Кита была гораздо более интересной и с ней было веселее, чем с ними. Помолвка, может быть, была идеей отца, но то, что он с Китой из нее сделали, было полностью их собственным, и он не собирался поступаться ни ради кого.

Примечание переводчика: я уезжаю работать в лагерь, где нет интернета, так что выложу следующую главу в конце июля, не раньше 25

Мероприятие по наслаждению благовониями прошло так хорошо, как этого можно было ожидать, учитывая то, что оно проводилось Хьюга Хинагику, и, кажется, оно в основном было устроено для того, чтобы дать вышеупомянутому клану возможность окончательно изучить ее. Почти все остальные гости были женщинами: еще две из главной линии, член клана Мизучи примерно возраста Киты, которая представилась как Тацуми, в сопровождении своего старшего брата Коро (единственного другого присутствующего мужчины, кроме Мадары), и три придворные дамы, у которых, скорее всего, были какие-то связи с Хьюгами. Возможно, сестры женщин, которые вышли замуж за членов клана?

Было немного весело, даже с учетом того, что другие присутствующие восемь человек были в более менее официальном союзе с их хозяйкой. После всего Ките подарили маленькую шкатулку с благовониями, чтобы забрать домой, которую она вежливо приняла, но внутренне была сбита с толку этим подарком. Она очень мало знала о Хьюгах, несмотря на то, что они считались сестринским кланом с Учихами. Вообще Кита знала больше о Мизучи, но это в основном было из-за того, что они были достаточно маленьким кланом с такой репутацией, которая побуждала гражданских удерживать при себе товары и сбиваться в толпы, чтобы выгнать их с территории.

Вообще-то Кита никогда не слышала о том, чтобы Мизучи на самом деле сделали что-то, что заслуживало такой реакции, но встретившись с некоторыми из них, она теперь видела, почему у гражданских могли появиться такие мысли. У них действительно была определенная аура, как будто им было все равно, что ты знаешь, что они думают, что ты можешь быть съедобным. Кита решила, что что-то было в их глазах. Золотые глаза с вертикальным зрачком были явно крокодиловыми, и в заднем мозге человека было что-то, что знало, когда человек смотрит на высшего хищника.

Кожа цвета мела и почти неестественная текучесть движений тут тоже не помогали. Однако Тацуми была идеально дружелюбной, так что Кита была готова отложить в сторону первое впечатление. Она знала, какими могут показаться Учихи, когда они были холодны и ершисты.

На мероприятии по любованию листьями только для леди Мурасаки-сама, прошедшем в ее личном саду, было довольно сложнее ориентироваться, несмотря на то, что у Киты была рядом Инеми: именно тогда Кита встретила Узумаки Мито.

Узумаки Мито посещала это мероприятие одна, что предполагало, что она была единственной женщиной в группе Сенджу или, возможно, что она чувствовала себя абсолютно способной ориентироваться на этом мероприятии, которое устроила жена даймё, без союзника, прикрывшего бы ей спину. Или, возможно, что она не считала никаких других женщин, которых мог взять с собой Сенджу Буцума, союзниками. Было невозможно сказать, так как Кита не знала состав делегации Сенджу, так что она могла только безосновательно спекулировать.

Было сложно сказать или сделать особые выводы: у красноволосой была впечатляюще контролируемая чакра, великолепное умение скрывать эмоции и она очень мало говорила. У нее также было то, что определенно являлось печатями, которые свисали с ее пучков, поэтому Кита не горела желанием к ней приближаться. У Учих были истории об Узумаки. Самые разные истории, многие из которых сводились к тому, что «сумасшедшие красноволосые не знают, когда лечь и умереть» и «мы все еще не знаем, что сделала та печать». Она также ничего не помнила о Мито лично, чтобы решить, что осторожность можно отбросить.

Кита была вежлива, когда их представили, Мито была вежлива в ответ, и они позаботились о том, чтобы сесть на противоположных сторонах группы во время любования листьями, где они могли постоянно держать друг друга в поле зрения, но от них не будет требоваться, чтобы они слишком много взаимодействовали. Она принесла с собой собственную вышивку, так что в конце концов провела большую часть мероприятия за разговорами с Абураме Акицу о мотыльках, и ей нарисовали несколько, в натуральную величину и в натуральном цвете, на запасных листах бумаги. Кита была особенно довольна двумя мотыльками, которые были похожи по цвету на ее тенсан, а также большим и восхитительно детальным рисунком павлиноглазки атласа, который ей нарисовала Акицу-сан, хотя, конечно, Абураме звали эту бабочку по-другому.

Акицу-сан предложила писать ей с еще рисунками интересных бабочек, на что Кита согласилась. Это было странной основой для дружбы (и она подозревала, что для Абураме все бабочки интересны), но эта основа не была плохой, и это вполне могло быть формой, которой, как намеревался Абураме Шиндзин, станет их переписка о шелкопрядах, так что теперь у нее хотя бы будет кто-то знающий, с которым можно будет поговорить о яйцах, температуре вылупления, возрасте листьев, болезнях гусениц и паразитах.

Инеми провела мероприятие болтая с несколькими фрейлинами Мурасаки-сама, предположительно добывая дворцовые сплетни. В конце любования листьями Киту пригласили на нагори-но-тядзи через два дня. Ее пригласила Мекацура-сан, одна из племянниц Мурасаки-сама: мать Мекацуры-сан была одной из сестер даймё.

Мекацура-сан была примерно одного возраста с Мурасаки-сама и также была замужем. Кита точно не знала, кто ее муж, хотя это, скорее всего, упоминали. Ей придется позже спросить об этом Инеми, чтобы она была надлежащим образом проинформирована на чае, который она, может быть, посетит. Она не сможет взять Мадару с собой на эту чайную церемонию (это было очередное мероприятие только для леди), но учитывая то, что другая фрейлина предложила аналогичное предложение Мито-сан, Кита подозревала, что все при дворе будут либо проводить, либо посещать подобные мероприятия в последний день месяца. Ведь был конец чайного сезона (ну, смена чайного сезона), так что у Мадары наверняка будут собственные приглашения.

Кита была подходяще скромной и благодарной за свое приглашение, но не дала никаких обещаний. Ей надо будет посоветоваться с Таджимой-сама, на случай если будет какая-то другая чайная церемония, на которую у него было приглашение и которую он хотел, чтобы она посетила.

У Таджимы-сама действительно были другие приглашения, а также инструкции: они посетят нагори-но-тядзи, которую будет проводить клан Акимичи, так как Акимичи Мао прислала приглашение Ките лично. Учитывая то, что наследница Акимичи была помолвлена с наследником одного из самых могущественных союзников даймё, культивирование личной связи с ней считалось приоритетом. Семья даймё не брала жен из этого рода несколько поколений, так что было очень вероятно, что одна из дочерей или внучек Мао выйдет замуж за сына или внука даймё.

Кита могла сказать, что это не было связью, которую Таджима-сама ожидал, но он был никем иным, как предприимчивым человеком. Лично Кита подозревала, что она оказалась одной из очень малого количества людей вне Акимичи, кто не делал уничижительных комментариев о толщине и весе Мао: Акимичи были крепко сложены, были ли они тренированы в секретных техниках их клана или нет, и быть плотным в данный момент не было модным у придворных дам.

Однако отсутствие комментирование не было вопросом личной добродетели: так как Кита помнила прошлую жизнь, у нее были необычные взгляды и она знала, что худоба не стоит рядом ни с благочестием, ни с добродетелью — тела просто есть, и каждое по-своему красиво. У некоторых людей могут быть определенные предпочтения, но тогда дело в них, а не в том, кого или что они желают.

Мао-чан была милой женщиной — Кита будет очень счастлива регулярно ей писать. Приглашение давало подробности, что Кита будет личной гостьей Мао-чан (большая честь) и ее приглашали взять с собой любых других женщин из делегации Учих. Учитывая то, что Инеми и Асами пропустили последний ужин с Акимичи, Кита была уверена, что они обе будут счастливы. Особенно Асами: она захочет попробовать угадать, что же именно делают Акимичи, что делает их еду такой вкусной.

У Мадары и Изуны было аналогичное приглашение от Нара Шикари, и у Таджимы-сама было одно от Акимичи Чотая. Главы кланов Яманака и Нара без сомнения будут присутствовать на тядзи с главой Внешней Стражи, как и Яманака Иноске будет за чаем Шикари-сана с младшим братом Мао-чан Чоко. Все было аккуратно и вежливо, так как в каждом случае Учихи будут в положении главного гостя. Кита уже знала, что им придется ответить взаимностью и что она будет проводить эту чайную церемонию.

— Я уже пригласил три главы клана на кучикири-но-тядзи, которую Учихи будут проводить седьмого, — сказал ей Таджима-сама.

Кита позволила себе одну секунду внутренне оплакать необходимость проводить самую формальную чайную церемонию из всех возможных для трех чрезвычайно важных гостей, прежде чем взяла себя в руки и поклонилась, принимая сказанное.

— Будет ли Асами свободна, чтобы готовить, Таджима-сама?

Асами была гениальным поваром: что-то о том, что у полей с ловушками и готовки было много общего. Кита никак не могла прокомментировать: она сама не знала, как Асами вообще пришла к такому заключению. Ей нравилось готовить, и она была достаточно хороша в этом, но у нее не было инстинктов для гармоничных сочетаний, как у Асами.

— Конечно. Тсуёши сопроводит ее на рынок днем раньше. Она попросила, чтобы ты предоставила ей холодильную печать.

Кита наклонила голову — конечно, она это сделает. Этот разговор о чае подал ей идею. Идею, для воплощения которой в жизнь у нее не было вообще никакой власти, однако которая предоставит фундамент для построения мечты Мадары о мире, в то же время создавая проблемы для Сенджу.

— Таджима-сама, у меня есть просьба.

— Говори.

— Я бы хотела завтра провести тядзи и пригласить Сенджу Тобираму.

Таджима-сама напрягся при упоминании «Сенджу», но, судя по приподнятым бровям, он казался неохотно любопытным о ее уточнении младшего сына Буцумы:

— Почему?

Кита села ровнее и осторожно и спокойно посмотрела ему в глаза.

— Встретившись с Хаширамой-саном, я с уверенностью могу сказать, что он будет ужасным главой клана, — прямо сказала она, — и что его отец наверняка это знает. Если Буцума-сан хоть сколько-нибудь умен, он уже тренирует Тобираму-сана, чтобы тот взял на себя ответственность руководства, чтобы о его клане хорошо заботились после его смерти. Он никоим образом не может лишить наследства Хашираму-сана, не тогда, когда он так силен лично, но то, что его первенец пренебрегает протоколом и бездумно принимает верность своего брата означает, что действительно возможно, что Буцума-сама обучит младшего сына всем практическим нуждам правления без раскола Сенджу пополам.

Прямо сейчас Таджима-сама обращал на нее значительное внимание, и это сильно нервировало. Кита собрала волю в кулак:

— Изуна-кун часто говорит о Тобираме-сане и заверяет меня, что он гений, и Мадара часто комментировал его предпочтение практичности над честью — пока он поднимается к большей власти и силе, он становится все более и более опасным оппонентом, хоть его брат и не дает ему полную свободу действий на поле боя. У него будет контроль над финансами Сенджу и над выбором миссий, и это даст ему значительные возможности, чтобы как усилить Сенджу, так и ослабить Учих.

Кита сделала вдох:

— Я хочу вбить клин между ним и его отцом с братом. Я хочу заставить его подвергать сомнению их оценку его верности и преимущества вообще быть врагами с нашим кланом. Я знаю, что мы не можем доверять Буцуме-сама поддерживать перемирие, если на него не будет давить даймё, но Хаширама-сан громко высказывался о желании снизить накал военных действий, и даже если это не продлится, подобная вещь принесет выгоду Учихам, особенно если мы сможем удержаться и не стать теми, кто возобновит конфликт.

Все, что она знала о Тобираме, говорило о том, что он настолько же практичен, насколько и любит своего брата и клан с бездумной верностью. Ну, пора было заставить его на самом деле задуматься о том, насколько они достойны этого, а не просто принимать это как должное.

— Ты сделаешь этого мальчика Сенджу почетным гостем Учих?

Кита быстро затрясла головой:

— Вторым гостем. Мадара будет главным, Изуна третьим. Официальная обстановка, чтобы предоставить структуру и которую нельзя нарушить без нанесения оскорбления, никакой экономии на гостеприимстве, необходимость делить еду и вести вежливую беседу с вашими сыновьями, так что он не сможет не увидеть их как больше, чем просто враги… и он будет вынужден пить чай, который Мадара украл у него из-под носа несколько лет назад.

Таджима-сама хохотнул:

— Оскорбление, обернутое в честь и формальность, одарение милостью младшего сына, чтобы посеять семя раздора между ним и старшим. Очень хорошо, Кита — ты можешь провести свою церемонию. Возьми Мадару в город, чтобы нести покупки, и объясни ему свой план. Я немедленно и лично организую приглашения.

Он с видимым нетерпением ждал этого: доставление приглашения лично означало, что Тобирама не сможет вежливо отказаться, особенно так как-то, что он был вторым сыном, означало, что было маловероятно, что у него были более неотложные обязательства на очереди.

— Спасибо, Таджима-сама.

Теперь у нее было меньше дня, чтобы организовать формальную трапезу. Ну, это хотя бы будет хорошей репетицией перед кучикири-но-тядзи чуть больше чем через неделю…

* * *

Мадара не мог поверить, что Кита убедила отца позволить ей провести формальную чайную церемонию для Сенджу Тобирамы. Не мог поверить. Он понимал, почему она выбрала Тобираму (он был более предсказуемым и также существовала проблема с чакрой), и решил присматривать за Изуной, пока тот не успокоится и не осознает, что Кита пытается сделать. Ну, хотя бы некоторые вещи, которые она пытается сделать: его невеста предоставила ему ошеломляющий список причин, которые могли стоять за этим ее решением (если ты был подозрительным человеком и не верил, что она действительно просто хочет, чтобы Тобирама увидел в них людей, а не просто врагов), пока она покупала ингредиенты и делала срочный заказ на вагаси из одобренной Акимичи пекарни. Было немного страшно, как все эти потенциальные мотивы звучали достаточно правдоподобно, чтобы быть убедительными — вот это роль главы Домашней Стражи делала с разумом человека?

Как только они вернулись в гостевой дом, Кита исчезла на кухне с ингредиентами, затем появилась, чтобы потребовать все свитки, вазы и украшения, которые были привезены с собой для этой цели. Затем она ушла в спальню со своим сокровищем, оставив Мадару тащить своего бессвязно бушующего младшего брата в одну из других спален, чтобы потом попытаться его успокоить.

— Просто, почему она это делает?! Почему отец позволяет ей это делать?! — наконец потребовал Изуна, обессиленно плюхнувшись поперек татами. Мадара его не отпустил: Изуна был пронырливым.

— Отец позволяет ей, потому что она сформулировала это таким образом, что ему стало понятно, что ее действия сделают жизнь сложной для Сенджу, — прямо сказал Мадара. — И так и будет, только это не является причиной, по которой она это делает.

— Почему Тобирама?! Я ненавижу Тобираму!

Мадара вздохнул:

— Отото, Тобирама твоего возраста. Он совершенно определенно не был вовлечен в смерть ни одного из наших младших братьев.

— Не в этом дело! — его голос сорвался, что указывало на то, что да, дело было именно в этом. Убедившись в этом, Мадара продолжил:

— С практической точки зрения, Кита не может пригласить Хашираму: он никогда не следит за своей чакрой и она снова от нее задохнется. Также он груб, с чем она не хочет иметь дело в приватной формальной обстановке. Также если она пригласит его, ему придется быть главным гостем, так что его грубость испортит всю церемонию.

Изуна фыркнул:

— Ладно, значит она не может пригласить Хашираму. Это не объясняет, почему она вообще это делает!

Мадара слегка поменял свое положение, непринужденно тыкая брата лицом в татами.

— Кита хочет, чтобы клан Учиха процветал, что требует мира или хотя бы степени гармонии, и она делает все, что в ее силах, чтобы этого достичь, — спокойно сказал он. — Она не доверяет Буцуме отставить в сторону свою алчность, не доверяет различным заявлениям Хаширамы, когда он не потратил ни единого дня, работая над построением мира, и, следовательно, ищет третий путь. Она также культивирует более личные связи с Абураме и Акимичи: в конце концов, в мире больше кланов, чем Сенджу, и длительный мир требует вовлечения их всех без исключения. Она не знает Тобираму, не считая наших слов, и мы дали ей причину доверять его практичности и соблюдению протокола в формальных ситуациях.

— Значит, она приглашает его, потому что знает, что он будет вежлив, и она хочет узнать, какие обстоятельства требуются для него, чтобы рассмотреть практичность мира, — проворчал Изуна. — Слезь с меня, нии-сан. Я не собираюсь проявлять неуважение к Ките и позорить наш клан грубым поведением на чайной церемонии, хоть мне и придется делить еду с этим Сенджу.

Мадара отошел и предложил брату руку, которую тот принял.

— Она будет проводить церемонию для глав Акимичи, Нара и Яманака седьмого числа.

— Кучикири-но-тядзи? — театрально вздрогнул Изуна. — Неудивительно, что она хочет попрактиковаться.

Это будет большим мероприятием, без сомнения проводимым в главной комнате гостевого дома, а не в крохотной чайной комнате, и на нем будут присутствовать все главы и наследники всех четырех кланов. Это десять человек, которым надо будет подать еду, десять человек, которым надо будет подать чай, и все это с максимальной возможной аккуратностью и собранностью.

Кита ужасно нервничала из-за своих чайных церемоний. К этому моменту Мадара был уверен, что его отец заставлял ее проводить их в качестве наказания за создание политических неразберих и неожиданных побочных эффектов, вне зависимости от того, насколько выгодными эти вещи были для клана. Дело в том, что она на самом деле не была настолько плоха в этом, как она думала: отец не позволил бы ей их проводить, если бы она была.

Не то чтобы она поверит ему, если он ей об этом скажет.

Следующее утро началось для Мадары рано из-за того, что Кита встала до рассвета, чтобы снова обдумать свой выбор свитка и чайной чаши.

— Ты выбрала вазу? — спросил он, разглядывая в свете лампы все пять из них, выстроенных в ряд на ее сундуке.

— Сначала мне надо выбрать цветы, Мадара, — рассеянно сделала ему замечание Кита.

— Тогда оденься и сделай это, — предложил Мадара. — Они не завянут за полдня.

— Верно, — Кита снова убрала все в надежное место, схватила свой мешок с банными принадлежностями и выскользнула из комнаты. Мадара положил руку на глаза и сделал глубокий вдох. Сегодня он сделает большой шаг к миру. Сегодня он сделает публичный шаг к миру: он не был настолько глуп, чтобы верить, что это уже не достигло ушей даймё. Если это пристыдит Хашираму к тому, чтобы тот на самом деле сделал что-то, тем лучше, но Мадара пытался быть реалистичным, и, ну… он не рассчитывал, что это сделает что-то, чтобы побудить его друга к действиям.

Однако это могло повлиять на Тобираму, что будет так же хорошо. Кита была права, что после смерти Буцумы он наверняка будет заниматься множеством деталей, которые включает в себя руководство Сенджу. Какую форму это примет очень сильно зависело от того, насколько Тобирама будет новаторским: он вполне может просто последовать по стопам своего отца, как его учили, или может придумать новые способы делать вещи, что, без сомнения, будет креативно и чему будет сложно противостоять.

Вздохнув, Мадара забросил сон и направился в столовую. Сегодня он мог приготовить завтрак, просто чтобы у Киты и других женщин было на одну вещь меньше, о которой им приходилось волноваться. Еда не будет шикарной, но он мог пожарить рыбу, и все знали, как готовить рис. Нарезать соленья тоже было легко.

Ладно, и что, что он несколько раз наблюдал с шаринганом за тем, как Кита готовит завтрак: это все равно означало, что теперь он мог это сделать. Почему остальные члены Внешней Стражи никогда не думали сделать то же самое? Теперь Изуна тоже мог приготовить хотя бы больше, чем просто рисовые шарики и чай.

* * *

У тядзи был определенный ритм, с которым Кита была теперь знакома, хоть она никогда раньше и не проводила церемонию в тясицу. Гости прибыли (Мадара впереди всех, как главный гость и ее основной партнер для танца в ритуале, которым являлась чайная церемония) и были встречены. Было дано время, чтобы снять плащи, и она подала своим гостям подходящий настой, в данном случае чай из обжаренного ячменя. Не самый дорогой возможный вариант, но подходящий для сезона.

Затем гости снова вышли, чтобы подождать на скамейке в беседке, пока она подготавливает чайную комнату и удостоверяется, что вся еда идеальна. Она могла чувствовать, что, хоть атмосфера и была напряженной, снаружи все еще все было мирно.

Кита не позволила своим мыслям задерживаться на том, о чем они могли говорить: ей надо было сосредоточиться на подготовке.

Выйти, поклониться гостям, позволить гостям исполнить ритуальное очищение и войти в тясицу сквозь низкую дверь, обойти их и самой зайти в крохотную заднюю комнату и подождать, пока Изуна (как самый нижестоящий гость) громко закроет низкую дверь, что было сигналом, что они были готовы для нее.

Войти в чайную комнату, поприветствовать каждого гостя по очереди (Тобирама, кажется, успокаивался перед лицом чрезвычайно ритуализированной формальности) и ответить на вопросы Мадары о ее выбранном свитке и маленьких дополнительных украшениях: вопросы, на которые он уже знал ответы, но которое все равно было необходимо задать. Затем Кита организовала надлежащий пепел в жаровне (пепел из соломы, так как был самый конец жаровенного сезона), добавила уголь из корзины (учиховский уголь, привезенный с собой ради этой цели) и крохотные кусочки благовоний, затем зажгла все простым упражнением чакры, которое было эксклюзивно учиховским добавлением к чайной церемонии — Тобирама на мгновение напрягся, но снова успокоился, когда комнату наполнил запах агарового дерева.

Когда аромат стих, пришла пора подавать еду, и поднос для каждого гостя был наполнен отдельными маленькими чашками супа, вареных овощей и риса (приготовленного с каштанами, так как сейчас они были по сезону) и маленькой тарелочкой с сашими. Затем были общие чаши, которые были поставлены ближе к центру: миска с жареной рыбой, кувшин с горячей водой и еще рисом, и блюдо с соленьями.

Кита уже поела. Проводящий церемонию не ест, и в любом случае ей надо было поесть до того, как делать что-то такое долгое и формальное, иначе она не сможет достойно держаться.

Когда они закончили, она подала тарелку с маленькими деликатесами и саке, которое она выпила с ними.

Затем она подала очередную тарелку, когда они закончили то, что было на их подносах, вручив ее Мадаре с подходящей фразой, на которую он ответил, поставил тарелку на соответствующее место и положил с нее себе еду, прежде чем передать ее Тобираме с очередной ритуальной фразой. К этому моменту Чайные Манеры шли полным ходом и были почти автоматическими: Тобирама ответил, принял, положил себе еду и передал тарелку Изуне, который сделал то же самое. Кита снова налила всем саке, чтобы запивать еду, подождала, чтобы они закончили (и положили себе еще немного риса и солений), затем предложила Мадаре очередную тарелку и налила еще саке. Затем процесс повторился.

Кита полностью потеряла чувство времени: она проводила Чайную Церемонию, время не имело значения. Огонь в жаровне погас — трапеза закончилась. Кита поменяла угли с еще одной ритуальной фразой, затем предложила Мадаре свежие сладости с просьбой, чтобы после них он прошел на улицу. Он принял их с надлежащей формулировкой, положил себе сладость на один из поданных ему листов васи и передал блюдо дальше Тобираме. Как только они все поели, тарелку передали обратно, и трое мужчин вернулись на улицу к беседке, чтобы она могла поставить чайник на жаровню, помыть посуду, подмести чайную комнату, открыть ставни и заменить свиток и украшения на вазу с подходяще сезонным растением. Побегами бамбука, в данном случае: это тядзи шло поздней осенью, и это будет одна из последних чайных церемоний, которые она должна проводить в этом году. В теории.

Кита покинула чайную комнату, перейдя в подсобное помещение, и ударила в гонг, чтобы позвать гостей обратно внутрь. Опять, она дала им время умыться и осмотреть новые декорации. Затем дверь снова закрылась, и она вошла со шкатулкой с чаем Таджимы-сама.

Это был не ее дом, так что ей было позволено принести шкатулку с чаем в чайную комнату в таком виде, в котором она была, и поочередно вытащить из нее каждый предмет. Она уже организовала, чтобы все было точно в том порядке, в котором надо для этой конкретной церемонии. Затем начался следующий этап тядзи, все обменялись еще словами и поклонами, а затем был плавный выверенный ритуал приготовления густого чая.

Все в тясицу были абсолютно спокойны, пока она взбивала чай в тяване. Царила полная, почти медитативная гармония с ней, друг с другом и с продолжающейся церемонией.

Кита подала чай. Мадара поклонился ей с новыми ритуальными словами, выпил аккуратно рассчитанный глоток чая, ответил на ее вопрос о качестве чая, сделал еще один глоток, вытер край чаши и поставил ее слева от себя с подходящей формулировкой, обращенной к Тобираме, который надлежаще ответил (спросив Мадару, не хочет ли тот еще немного), прежде чем поднять чашу к губам и самому выпить.

Не было ни напряжения, ни заминки, когда Мадара похвалил чай от имени Тобирамы после его первого глотка. Следующие ритуализированные вопросы Мадары о названии и происхождении этого чая все же вызвало легкое дерганье в чакре Сенджу, но Тобирама закончил свой третий глоток чая без инцидентов, вытер край уверенным движением и отставил чашу к Изуне с соответствующей формулировкой.

Тобирама наверняка сопоставил название и место происхождения этого чая с торговцами чая, которых он не сумел защитить несколько лет назад. Конечно, теоретически, это был более новый чай, но то, что он был из того же места и с тем же именем, само по себе наводило на размышления.

Затем Мадара приступил к вопросам о сладостях, которые съели раньше, пока Изуна пил свою часть чая, что позволило Ките раскрыть одобренное Акимичи заведение, где они были куплены, затем он перешел на вопросы о цветах и вазе, когда Изуна закончил и отставил чашу обратно к Тобираме, который передвинул ее к Мадаре. Затем чашу передали вперед с очередной надлежащей словесной формулой, чтобы Кита могла ополоснуть ее (быстро, эта чаша была очень старой учиховской реликвией), а потом Мадара попросил разрешения более внимательно ее осмотреть.

Кита высушила тяван, обернула ее в подходящую ткань и передала ее назад через татами Мадаре, который несколько секунд осторожно полюбовался ей, прежде чем поставить ее, чтобы Тобирама мог сделать то же самое. Чаша проделала путешествие к Изуне, пока Тобирама тихо пробормотал что-то Мадаре, который передал вопрос Ките: возраст и место происхождения тявана. Кита ответила, что это клановая реликвия, унаследованная от вымершего клана Ооцуцуки (знание всех этих деталей было частью чайной церемонии, так что она выучила маленький текст для каждой такой вещи, которой владели Учихи), а потом приняла чашу назад, прежде чем объявить, что пока что она закончила.

К этому моменту гости не были обязаны ничего делать: она просто ясно дала понять, что сейчас начнет делать тонкий чай, который будет подан в отдельных чашах вместе с вагаси на отдельных тарелочках, и что формальность скоро будет ослаблена. Кита снова разожгла огонь в жаровне, чтобы нагреть еще воды, покинула комнату, вернулась со сладостями, объявила о своем намерении приготовить тонкий чай и начала это делать.

Как только всем подали их собственные чаши с тонким чаем и сладости, формальности были приостановлены и гости могли поговорить друг с другом. Разговор сосредоточился на кулинарии Акимичи, конкретно на их сладостях. Кита подозревала, что это было к лучшему. Как только все выпили свой чай, Мадара констатировал, что никто больше не хочет чая, что было ее сигналом к тому, чтобы согласиться, что не надо подавать еще чай. Затем приглашенные полюбовались контейнером для чая и ковшиком, как и тяваном раньше, их передали назад, и Кита с поклоном проводила своих гостей из здания.

Тядзи закончилась. Ее гости заберут свои плащи и уйдут.

Ките надо было полежать с тканью на глазах несколько часов. Она не могла поверить, что только что сделала все это без того, чтобы что-то пошло не так.

* * *

Когда они вышли из зала ожидания в своих плащах и взглянули на небо, повисла внезапная глубокая неловкость, когда все трое шиноби осознали, что только что провели четыре часа в компании друг друга за едой и чаем, ни на секунду не задумываясь о том факте, что до этого момента они встречались друг с другом только по разные стороны поля боя. Кита действительно умела восхитительно проводить чайные церемонии, раз смогла внушить своим гостям такое сильное чувство бессознательной гармонии.

Изуна сломался первым.

— Я пойду помогу прибраться, — пробормотал он, развернувшись и исчезнув за углом чайной комнаты.

Мадара повернулся к своему гостю (потому что Тобирама был до сих пор его гостем, будучи технически на территории Учих) и поклонился, скрывая свои чувства в формальности:

— Пожалуйста, позволь мне проводить тебя обратно до ворот.

Тобирама пробормотал вежливую благодарность, будучи, кажется, таким же благодарным за структуру, как и Мадара. Беловолосый Сенджу прошел две трети пути вдоль извилистой тропинки из сада, прежде чем снова подать голос:

— Учихи действительно покупают матчу у того же поставщика, которого они однажды разгромно саботировали ради миссии?

Мадара почувствовал, как его губы дернулись в ухмылке.

— Миссия была «избавиться» от чая, чтобы он не мог соревноваться за ежегодный контракт с храмами и даймё, — спокойно сказал он. — Сжигать его весь было бы расточительством: не то чтобы можно купить матчу церемониального сорта за что-то меньшее, чем по его весу в золоте.

Вообще, он часто стоил больше, чем его вес в золоте.

Тобирама дернулся, повернувшись, чтобы уставиться на него:

— Это тот же самый чай?

— Чай хранится удивительно хорошо в подпространстве печатей, — легким тоном сказал Мадара. — Совсем не портится.

— Это все было устроено для того, чтобы напомнить мне о том провале?

Мадара остановился.

— Ты можешь воспринять это так, если хочешь, — сухо заметил он, душа раздражение от того, каким недалеким прямо сейчас был Тобирама, — но Кита-чан подала его тебе, потому что это действительно лучший чай в Стране Огня, и у клана нет причин покупать матчу, когда то, что у нас хранится, лучше всего остального доступного на рынке.

Купить более низкосортный чай, просто чтобы подать Сенджу, было бы оскорблением.

Тобирама коротко поклонился:

— Мои извинения за оскорбление вашей невесты, это не было моим намерением.

Хорошо. Мадара развернулся и повел беловолосого шиноби к краю земель гостевого дома.

— Почему Учихи вообще решили пригласить одного из Сенджу на тядзи? — спросил Тобирама, приостановившись в воротах. Судя по всему, это правда его беспокоило.

— Кита убедила моего отца пригласить тебя, это была полностью ее идея. Она все купила и организовала.

Лицо Тобирамы как-то сложно изменилось, пока он видимо переоценивал весь мысленный образ невесты Мадары. Сенджу не спросил, почему Кита пригласила его на тядзи: ее выбор еды, чайной чаши, свитка и других декоративных элементов был явной декларацией о намерениях для тех, кто был умен, чтобы обратить на это внимание. Гармония в комплекте с доказательством, что это было не только возможно между их кланами, но и вполне в пределах досягаемости.

Тобирама явно обратил на это внимание. Ну, это было хотя бы чем-то.

Тобирама снова поклонился:

— Пожалуйста, передайте мою благодарность Ките-сан за очень приятный чай.

Он ушел, быстро исчезнув за углом. Мадара подождал еще несколько секунд, а затем позволил своему ликованию проявиться и исполнил короткий победный танец.

Мир был возможным!

Затем он развернулся и поторопился обратно в гостевой дом, чтобы переодеться и раскрыть футон для Киты, чтобы она могла немного полежать. Ее наверняка тоже била лихорадка от облегчения, что все прошло без сучка без задоринки.

* * *

Неважно, насколько формальной и замысловатой была церемония, проводить кучикири-но-тядзи для всех приближенных Акимичи и всех Учих с Акимичи Чотаем в качестве главного гостя было на самом деле менее тяжело для ее нервов, чем подавать чай Мадаре, Тобираме и Изуне в тясицу. Кита точно не знала, почему: может, это было связано с тем, что Акимичи-сама был таким теплым, даже когда соблюдал формальности? Или она просто постепенно становилась менее чувствительной к давлению проведения чайной церемонии?

В любом случае, все, кажется, прошло хорошо, и Таджима-сама был доволен результатом, что было всем, о чем она могла просить.

Кита провела еще несколько чайных церемоний на следующей неделе (просто тякаи, не тядзи) для множества разных людей и посетила мероприятие по любованию листьями министра шелководства вместе с остальными Учихами. Сенджу не были на этом конкретном мероприятии (Таджима-сама выглядел самодовольным), но Хьюга были, что было удивительно, но однако также почему-то неудивительно. Со всем этим белым шелком, который носил клан, то, что они сами его ткали, имело определенный смысл.

Также оказалось, что Кита случайно начала повальное увлечение любым шелком, сделанным шиноби, не слабее чем диким шелком, что действительно объясняло мероприятие по наслаждению благовониями и связанные с ним подарки. Во время любования листьями Хьюга Хинагику представила Киту своему мужу и свекру, что прошло достаточно хорошо. Хьюга оказались еще больше укоренившимися в формальности и чинности, чем Таджима-сама в его худшие дни.

Затем ее пригласили провести часть дня с Мурасаки-сама (и намек на то, что леди давила на своего мужа, чтобы Таджима-сама согласился остаться в столице дольше, был немного пугающим), и Кита сделала еще несколько вышивок, а также поговорила с фрейлинами о том, что может хорошо выглядеть вышитым на ее новом красном оби. Это привело к еще разговорам о моде и символизме, что было успокаивающе нейтральной темой и действительно заставило день пролететь: она не осознавала, как поздно становилось, пока не показался Тсуёши, чтобы сопроводить ее обратно на ужин.

Кита не хотела оставаться в столице дольше: это было чудовищно дорого, она скучала по Бентен и хотела отпраздновать свой день рождения дома. Хотела иметь возможность провести этот день тихо сидя с Мадарой и поедая ёкан со своими сестрами, а не быть разодетой, как кукла, в ее самое формальное кимоно и быть обязанной вежливо улыбаться череде незнакомцев, осыпающих ее бессмысленными побрякушками, чтобы заставить ее чувствовать себя в долгу перед ними.

Она была неамбициозной домоседкой, и она хотела поехать домой.

Конечно, никого здесь не волновало, чего она хочет. Ну, Мадару волновало, но он был не в том положении, чтобы многое сделать в этой ситуации: он не был главой их делегации, и Таджима-сама был намного менее заинтересован в ее комфорте, чем в ее повиновении. Было вполне возможно, что, если она даст знать о своих чувствах, он прикажет ей остаться, специально чтобы напомнить ей, что она в его власти.

Вместо этого этим вечером Кита упомянула за ужином, что ей бы хотелось провести следующий день работая над некоторыми идеями по печатям. Таджима-сама поинтересовался ее целями (печать приватности, которая нацелена на то, чтобы блокировать сенсоров на длинные дистанции) и согласился, что она может взять целый день, чтобы поработать над ними.

Вообще эти печати у нее уже были почти полностью разработаны, они просто лежали в ее рабочей шкатулке в ожидании подходящего времени, когда можно будет официально их испытать. Ее подопытным была Бентен (не то чтобы пятилетняя это заметила), и ох. Бентен уже исполнилось шесть. Кита пропустила шестой день рождения ее девочки. Он не был таким же значимым, как ее седьмой день рождения (Кита уже подготовила ей оби в подарок на этот день), но он все равно был важен. Все дни рождения важны, когда ты можешь вспомнить их меньше, чем посчитать по пальцам одной руки.

Перед сном Кита напомнила Мадаре о листовке фестиваля поки и попросила его взять ее посмотреть на него. Когда он начал дразнить ее о ее внезапном интересе к сладкому, которое, как он знал, ей не очень нравилось, она призналась, что хочет купить что-нибудь особенное для Бентен за то, что пропустила ее день рождения, и он немедленно извинился.

— Конечно, мы можем пойти. Ото-сама согласится, если я попрошу, особенно раз именно дворцовые слуги изначально привлекли к этому мероприятию наше внимание, — он сжал ее плечо. — И, честно, мне тоже не помешает день вдали от постоянной политики. Изуна действительно заинтересован в тонкостях и нюансах, но я просто нахожу это все таким раздражающим. Почему люди не могут быть честными и говорить то, что имеют в виду?

— Потому что, если они сразу открыто выскажутся и спросят «что это даст мне?», ты обидишься, — сухо ответила Кита, а затем заерзала, когда он начал щекотать ее в отместку. — Прости, прости! Перестань!

Мадара прекратил и очень демонстративно перевернулся и лег на нее, потираясь своим носом о ее.

— Я знаю, что я нетерпеливый и безрассудный, — проинформировал ее он с таким оскорбленным достоинством, каким только возможно, когда барахтался в постели в кромешной тьме, — нет нужды тыкать меня в это носом.

Он был тяжелым, плотной плитой мускулов, прижимающей ее к футону. Кита наклонила голову назад, чтобы поцеловать его в подбородок.

— Я просто хочу поехать домой, — тихо призналась она.

Мадара облокотился на подушку и немного перенес вес, чтобы он ее больше не раздавливал.

— Я бы тоже лучше был дома, — тихо согласился он. — Я скучаю по моим ястребам, — он сделал паузу. — Я скучаю по возможности просто забрести в дом и провести несколько часов сидя рядом с тобой, не делая ничего конкретного. Последние три недели были просто дорогим светским мероприятием за светским мероприятием и обязанностью все время быть формальным со всеми.

Как клан Учихи были не особо формальными. Они все признавали, что у формальности есть свое место и что вежливость важна для уважительного общения, но друг с другом (особенно среди друзей) никто особо не церемонился. Особенно во Внешней Страже: манеры были не так уж и полезны на поле боя и были совсем не к месту, когда десять человек прижимаются друг к другу в укрытии, которое предназначается только для пяти. Судя по всему, тут лучше подходил грубоватый юмор.

— Тогда как насчет того, чтобы мы пошли на фестиваль поки в повседневной одежде? — предложила Кита. — Ничего, что бы сказало, что ты наследник клана или что-то подобное — просто обычная повседневная гражданская одежда, влюбленная парочка, гуляющая вместе.

Мадара немного пошевелился. Если бы не было темно, она бы смогла увидеть, как он покраснел, она точно могла сказать.

— Значит, мы влюбленная парочка?

Кита широко улыбнулась:

— Мадара, драгоценный мой, ты лежишь на мне в постели. Назвать нас «влюбленной парочкой» будет, скорее всего, значительным преуменьшени…

Он закрыл ей рот поцелуем. У Киты не было никаких возражений по поводу смены деятельности.

* * *

Мадара не был счастлив. Сити-Го-Сан сына даймё был вчера, и они должны были собираться и прощаться с даймё, но этого не происходило. Отец выглядел, как будто предпочел бы, чтобы это происходило, но это было не так. Это было нехорошо.

Пока они были на фестивале поки, Кита поделилась своими страхами, что Мурасаки-сама потребует, чтобы они остались при дворе дольше, и хоть Мадара сделал все, что было в его силах, чтобы успокоить его, было мало, что он мог сделать, если даймё решит потворствовать ее просьбе. Ну, было мало, что он мог сделать, что не отразится ужасно на Учихах и не создаст самые разные проблемы.

Мадара подозревал, что его отец тоже пытался придумать что-нибудь, что позволит ему высвободить Киту из хватки Мурасаки-сама без того, чтобы обидеть даймё, но, судя по всему, он пока что тоже ничего не придумал. Это ужасно разочаровывало: он точно знал, как вытащить соклановца с поля боя, но для этого? Для этого ему не хватало навыков и базы. Он старался изо всех сил, но у него вообще не было к этому таланта.

У Изуны было лучшее представление о слоях и нюансах, но это не переносилось на наличие стратегии ухода. Нет, если Мадара не мог превратить в нее объяснения Изуны.

— Я думаю, ей нравится честность Киты, — тихо объяснил его младший брат, когда они сидели на энгаве, глядя на моросящий дождь. — Правда очень редка при дворе, так что то, что Кита так правдива, является чем-то новым, особенно с учетом того, что она так вежлива: как правило, люди используют слова, чтобы ранить. Кита этого не делает. Я хочу сказать, я глубоко уверен, что она может, потому что никто не может быть таким добрым без того, чтобы точно знать, чем должен пожертвовать, но суть в том, что она не делает этого. Все при дворе что-то хотят от даймё и его жены, кроме, по-видимому, твоей невесты. И это… — Изуна нахмурился. — Я хочу сказать, «интересно», но это не совсем верно. «Захватывающе» может быть более хорошим словом.

— Значит, жена даймё хочет, чтобы Кита оставалась рядом, чтобы она могла выяснить, что она хочет, потому что при дворе все чего-то хотят, — подвел итог Мадара, — и не иметь личной заинтересованности — это подозрительно. Только Кита просто хочет поехать домой.

— По сути, да, — согласился Изуна, закатив глаза. — Правда, отцу следовало бы ожидать чего-то подобного после того, что произошло с шелком.

— Почему?

Изуна фыркнул:

— Идиот. Кита подарила Мурасаки-сама достаточно своего тенсана, чтобы сшить дворцовое одеяние, а потом ничего не попросила взамен. Конечно, это вызвало интерес. С министром шелководства мы получили полезные документы и финансовые возможности, так что все как обычно по дворцовым стандартам, но Кита не попросила Мурасаки-сама о взаимной услуге. Так что Мурасаки-сама пытается разобраться почему и хочет ее организовать, чтобы так не получилось, что она будет вынуждена предоставить услугу позже. Только она недостаточно хорошо знает Киту, чтобы иметь представление, что твоя противоречивая невеста на самом деле хочет, так что пытается дать ей то, что хотят другие родовитые девушки.

— Как дополнительное время в столице, чтобы ее видели при дворе, — осознал Мадара, чувствуя себя медленным. — Значит, Ките надо что-нибудь попросить?

— Что-нибудь не слишком большое, но личное, — твердо сказал Изуна. — Не для клана, что сбивает ото-сама с толку, — он фыркнул. — Что-то, что Кита хочет для себя, но не может получить, но что Мурасаки-сама может ей дать.

О. Ладно. Значит, совсем нелегко.

— Кита это знает?

— Ты ей скажи, — коротко пробормотал Изуна. — Твоя невеста — твои проблемы.

— Это уже становится проблемой клана, — резко заметил Мадара, ткнув брата локтем в ребра. — Сенджу уезжают завтра: даймё уже дал им разрешение.

Он знал это, потому что Хаширама подкараулил его вчера на фестивале и некоторое время болтал о том, как женится на своей Узумаки около Нового года. Судя по всему, Мито на самом деле была на два года его старше.

Но черт, это действительно была проблема, не так ли? Кита просто не просила о чем-либо. Ну, она просила, но это были мелочи. Достижимые вещи. Вещи, которые она могла получить сама, если бы подождала и отложила другие вещи, которые хотела и в которых нуждалась более срочно. Если были вещи, которые она хотела и которые были недостижимы, она определенно не говорила о них. По крайней мере, не в пределах его слышимости.

Она говорила о мире. Что это говорило о его любимой, что она считала мир достижимым?

Его брат поворчал, но не встретился с ним глазами. Мадара вздохнул, спихнул Изуну и поднялся на ноги.

— Я поговорю с ней, — согласился он, — но в следующий раз, когда заметишь что-то, что все остальные пропустили, ты скажешь этому человеку.

Изуна пробормотал что-то неразборчивое себе под нос, что, как решил Мадара, было достаточным, чтобы считаться за согласие.

Объяснять Ките, что они застряли в столице, пока ей не удастся побыть достаточно эгоистичной, чтобы попросить жену даймё о личном одолжении, было одновременно удивительно легко и ужасно сложно. Кита внимательно выслушала его неловкое, запинающееся объяснение, была секундная пауза, и она расхохоталась. Смех очень быстро перешел в слезы.

— Должна была догадаться, — горько пробормотала она в его воротник, пока он держал ее у себя на коленях и крепко обнимал. — Ничего не бывает бесплатным, даже те вещи, которые должны быть.

Мадара не знал, что на это сказать, так что он промолчал. Он обернул вокруг нее руки и свою чакру, пока она оплакивала свою боль, а когда наступило оцепенение, она спрятала лицо, как будто мир уйдет, если она будет достаточно сильно его игнорировать.

— Мадара? — в конце концов спросила она, все еще упираясь лбом в его плечо.

— Да, Кита-кои?

Это было совсем новым прозвищем, но он знал, что оно ей нравилось, так что он продолжит его использовать, хоть и, скорее всего, только наедине.

— Ты можешь, пожалуйста, пойти в город сегодня днем и купить мне очень небольшое количество самой дорогой бумаги для оригами, которую сможешь найти? — она звучала такой усталой и побежденной, что Мадара хотел что-нибудь ударить. — И дешевую брошюру с инструкциями и несколькими схемами, которые ты раньше не видел.

— Конечно.

Как правило, Учихи были склонны использовать собственную конопляную бумагу для оригами (это было легкомысленно и расточительно, но также весело и полезно для обучения ловкости), так как покупать дорогую бумагу, просто чтобы складывать ее, было немного чересчур. Если один из Учих хотел цветную бумагу, он или она могли поговорить с клановыми изготовителями бумаги и дополнительно заплатить им, чтобы те покрасили партию.

— Я скажу Таджиме-сама, что принимаю постоянно действующее приглашение Мурасаки-сама и навещу ее завтра, — продолжила Кита, — и что я собираюсь унизиться, когда буду слегка искажать правду, чтобы дать ей возможность проявить щедрость, чтобы она, надеюсь, позволила нам уехать.

Мадара поморщился. Никому из Учих не нравилось унижаться: это раздражало, жалило под кожей, как жгучие листья крапивы, и это чувство не проходило.

— Прости, — впустую сказал ей он. Он правда хотел, чтобы было что-нибудь, что он мог бы убить, что заставило бы ее перестать так чувствовать.

— Просто, пожалуйста, купи бумагу, — вздохнула она. — И ты мог бы сделать чай, пожалуйста?

Мадара поцеловал ее у кромки волос.

— Все, что захочешь, — поспешно пообещал он. — Мы можем выпить матчу.

У них было его достаточно, и необходимость проглотить клановую гордость, чтобы позволить изнеженной гражданской леди, как Мурасаки-сама, жалеть ее, было чем-то, за что Кита безусловно заслуживала лучшего возможного чая. Лучшего возможного чего угодно.

Кита хохотнула, но это прозвучало болезненно.

— Тогда ты подашь мне чай, прежде чем уйдешь?

— Конечно, — он поцеловал ее в щеку. Она была на вкус как слезы, и ее глаза были красными. — Хочешь освежиться, пока я все устраиваю?

— Не полную церемонию, пожалуйста, — тихо попросила Кита. — Просто чай.

— Просто чай, — согласился Мадара. — Затем я пойду в город и куплю тебе самую дорогую бумагу для оригами, которую смогу заполучить, и несколько брошюр с новыми схемами.

И сладости. Свежие сладости. Кита безусловно заслуживала всех свежих сладостей.

Кита прикусила нижнюю губу.

— И, ты можешь пойти со мной? Ты не должен слушать, когда я буду разговаривать с Мурасаки-сама, но она говорила, что я могу привести тебя, и я бы хотела, чтобы ты был рядом.

— Конечно, я приду, — Мадара чувствовал, что абсолютно бесполезен как поддержка в дворцовых ситуациях, но если Кита хотела, чтобы он был там, он там будет. — Однако не уверен, как я смогу быть тебе полезен.

Она потыкала его в ребра:

— Ты будешь предоставлять мне моральную поддержку, чтобы у меня не сдали нервы, и дашь мне повод уйти пораньше, если это будет необходимо.

А, значит, он был ее стратегией ухода. Ну, это он мог сделать. Что бы она ни запланировала, это определенно ее расстроит, так что как только она сделает то, что нужно, он сможет «заметить», что она «устала», и настоять на том, чтобы отвести ее обратно в гостевой дом, чтобы «отдохнуть». Играть сверхзаботливого жениха было ролью, которую он будет очень рад на себя взять.

* * *

Кита не хотела этого делать, но мир никогда особо не волновало, чего она хочет. Мадара был прав, ее бездумный подарок в виде шелка действительно заварил эту кашу, так что, конечно, именно она должна была раскрыть свое сердце и дать жене даймё возможность почувствовать себя щедрой и милостивой по отношению к невинной застенчивой деревенской девочке, которую она обихаживала.

У нее сердце болело от того, что люди не могли просто принять подарки и двигаться дальше. За подарком не стояло никакого обязательства: это просто подарок, отданный без ожидания чего-то в ответ! Вот почему это подарок, а не сделка! Но когда подарки становятся ожидаемыми, они также становятся сделками, и было ожидаемо дарить даймё и его жене подарки.

Только Кита не подарила свой подарок в таком контексте, но Мурасаки-сама, тем не менее, чувствовала себя в какой-то степени обязанной и пыталась вернуть то, что, как она чувствовала, была должна.

То, что она решила взять с собой Мадару, также помогло. Он знал, что она собирается сделать, он будет рядом, чтобы вытащить ее после, и поможет ей чувствовать себя менее грязной из-за того, что она все это делала. И он безусловно купил ей самую красивую на свете бумагу для оригами. На ней были сделанные с большим вкусом и весьма замысловатые принты, и на всех листах были золотые листья!

Сидя на позднем осеннем солнце, пока Мадара рядом делал какие-то наброски (он стал заниматься рисованием как «мирным» хобби и был действительно удивительно хорош в нем), Кита осторожно отложила в сторону свою новую бумагу для оригами и вытащила намного более большой лист использованной конопляной бумаги из своей шкатулки, а затем начала делить лист для практики каллиграфии на квадраты. Она собиралась превратить красивую бумагу в движущееся оригами, но сначала ей надо было попрактиковаться в новых моделях на чем-то, что не будет испорчено, если она ошибется со складкой.

Как и ожидалось, контраст красивой бумаги, лежащей на виду, и макулатуры, которую она складывала, в конце концов привлек внимание Мурасаки-сама.

— О, какая чудесная бумага, Кита-чан!

— Спасибо, Мурасаки-сама. Мадара-сан купил ее для меня.

— Мужчина со вкусом, — поддразнила Мурасаки-сама, помахивая веером. — Но, несомненно, такой подарок надо использовать, а не просто любоваться им?

— О, я воспользуюсь им, Мурасаки-сама. Просто сначала мне надо попрактиковаться в моделях, чтобы я не потратила его впустую.

— Потратила впустую, Кита-чан? Очарование оригами в его недолговечной природе.

Кита наклонила голову и бросила взгляд на Мадару, который, конечно, заметил: он знал, что был здесь, чтобы поддерживать ее, так что именно на ней и прежде всего фокусировался. Не важно, насколько он казался поглощенным своими рисунками.

— Могу ли я принести тебе чай, Кита-сан?

— Это было бы замечательно, Мадара-сан.

Он отложил карандаш и поднялся, пересекая комнату к тому месту, где была устроена жаровня.

— Итак, Кита-чан? — мягко спросила Мурасаки-сама, заметив, что она не хочет говорить об этом, когда ее жених в «пределах слышимости». Конечно, Мадара все еще мог их отлично слышать: у него была чакра. Но Мурасаки-сама наверняка не знала, что чакра позволяет ему это делать.

Кита покрутила в руках карпа, которого только что сложила.

— Учиха — это клан шиноби, Мурасаки-сама. Благородный, да, но по-настоящему не зажиточный. Есть мало возможностей наслаждаться недолговечным, если, конечно, это не касается еды или диких цветов. Я наслаждаюсь оригами, но тратить впустую такую красивую бумагу, когда я знаю, что она стоила моему жениху столь многого… Я не могу этого делать. Я собираюсь сделать модели движущимися, чтобы ими можно было наслаждаться дольше.

— Это замечательный план, Кита-чан, — тепло сказала Мурасаки-сама. — Ты делаешь много оригами?

— Не настолько много, — призналась Кита, — но я воспитываю младшую двоюродную сестру Мадары-сана, понимаете, ее мать умерла, и ей только шесть, и оригами — это что-то интересное, чем можно заняться вместе с ней. Это также что-то, где можно применить использованные листы для практики каллиграфии, — она вздохнула, опустив глаза. — Мы живем у подножия гор, понимаете, Мурасаки-сама, так что клан может заготавливать древесину, чтобы делать уголь для стали и чернил. Это означает, что мы не можем производить много васи и легкомысленно ее использовать, когда надо чинить сёдзи и писать официальные письма… — она тряхнула головой. — Васи для важных вещей.

— И что бы ты делала, если бы у тебя было больше васи, Кита-чан? — спросила Мурасаки-сама, пытаясь терпеливо выудить из нее ответ.

Кита улыбнулась.

— Я бы писала больше стихов, Мурасаки-сама, — тихо призналась она. — Мои хайку заставляют Мадару-сана смеяться, и ему надо больше веселья в жизни. Я бы также делала оригами и бумажных кукол из цветных листов и писала бы письма на листах, сделанных под мрамор. Еще я бы больше рисовала: сложно рисовать на васи, когда бумага, к которой я привыкла, ведет себя совсем по-другому. Я бы также записала несколько историй, которые я придумала для развлечения моих младших сестер и братьев, — она сделала паузу. — Я правда люблю истории, особенно те, в которых есть рисунки, иллюстрирующие их. Мадара-сан подарил мне книгу сказок его матери, и ее так интересно читать. Он также покупает мне напечатанные рисунки, когда может их найти.

— У тебя такой внимательный возлюбленный, Кита-чан, — поддразнила Мурасаки-сама, и Мадара как раз вернулся с чайником и чашками на подносе. Тремя чашками, а не только двумя.

— А вы бы хотели чаю, Мурасаки-сама? — вежливо спросил он, опускаясь на татами и ставя поднос.

— Правда, такой внимательный, — проворковала она. — Выпить чай было бы чудесно, Мадара-сан. А теперь, что я слышала о том, что ты смеешься над стихотворениями бедной Киты-чан? Они действительно настолько плохи?

Мадара неловко помялся, пока наливал чай.

— Не плохие, Мурасаки-сама, — запротестовал он. — Просто Кита-сан использует необычные образы. Ее поэзия постоянно удивляет, и ее аллюзии часто уникальны.

— О?

Мадара бросил на нее взгляд (спрашивая разрешения), двигая к ней ее чашку. Кита подала знак поощрения, где Мурасаки-сама не могла его увидеть, прежде чем взять свой чай.

— Однажды она написала хайку, в котором чайная чаша описывалась как угрожающая, Мурасаки-сама, — уверенно сказал он.

Мурасаки-сама рассмеялась за своим веером, весело и удивленно:

— Правда?

— О да, — он снова взглянул на Киту, прежде чем продолжить. — Раньше мне никогда не приходило в голову, что чайная чаша может быть угрожающей. А потом я вспомнил, что, когда Кита-сан училась проводить чайную церемонию, ее главным гостем был мой отец.

— Все стало ясно! — Мурасаки-сама звучала восторженно. — Твой отец достаточно суровый человек, Мадара-сан. Возможно, даже пугающий для ребенка на уроке. О, но какая восхитительная аллюзия! Уникальная, действительно!

— Спасибо, Мурасаки-сама, — пробормотала Кита, зная, что немного порозовела. Ей не слишком нравилось открывать свою душу перед кем-то, кого она не особо волновала как человек: она вполне осознавала, что Мурасаки-сама видела в ней больше любимое развлечение, чем потенциального друга.

— Ты хорошая девочка, Кита-чан, — тепло сказала Мурасаки-сама. — Ты скучаешь по своей маленькой подопечной, не так ли?

— Я воспитывала ее с тех пор, как ей исполнилось два, Мурасаки-сама, — согласилась Кита, — и она была исключительно моей ответственностью уже больше года. Ее день рождения был в конце октября.

— И ты пропустила его, так как была здесь, при дворе, — задумчиво сказала Мурасаки-сама. — Я задавалась вопросом, что сделало тебя такой меланхоличной, Кита-чан.

— Ну, я купила ей подарок в городе, который, я надеюсь, убедит ее простить меня, — сказала Кита с вынужденной легкостью в голосе, — но я действительно скучаю по ней. Она очень милая.

— Дети и правда таковы, — немного лукаво сказала Мурасаки-сама. — Ну, с моей стороны действительно будет неправильно держать тебя от твоей маленькой девочки, Кита-чан, не тогда, когда твое сердце так явно принадлежит ей. Возможно, мне тоже стоит купить ей подарок, чтобы она простила меня за монополизацию твоего времени?

— Мурасаки-сама? — Кита моргнула, не имея ни малейшего понятия, как даже начать отвечать на это.

— Ты хорошая, добрая девочка Кита-чан, — нежно сказала Мурасаки-сама, — и, может, ты хорошо скрываешь свои колючки, розочка-девочка, но я знаю, что они здесь, — она наклонилась и поцеловала Киту в лоб. — Я надеюсь, ты хотя бы будешь писать мне. Может, пришлешь мне несколько твоих стихотворений, — она улыбнулась. — Мадара-сан, после чая тебе стоит взять Киту-чан посмотреть Западный павильон: думаю, ей понравится настенная живопись.

Она поднялась на ноги и быстро ушла, забрав свой чай с собой, прежде чем Мадара смог ответить.

Кита не совсем понимала, что тут произошло, но, кажется, ей скоро позволят уехать домой. Хорошо. Она чувствовала себя немного побитой внутри от этого разговора, и знание того, что он определенно дойдет до ушей даймё (и, скорее всего, также Таджимы-сама) правда не помогало.

* * *

Никто не говорил о том, что Кита сделала, чтобы убедить даймё согласиться, что они могут уехать (уже на следующий день, что было даже быстрее, чем Мадара надеялся), или об очень дорогой кукле с собственным миниатюрным гардеробом, которую публично подарили Ките днем перед их отправлением. Отец, кажется, колебался между раздражением на Киту из-за того, что она достигла того, чего он не смог, и раздражением на то, что она изначально создала эту проблему, так что, кажется, он остановился на том, что был просто раздражен на нее из-за задержки и смутно доволен, что она быстро разобралась со своим бардаком, не вынуждая его вмешиваться.

Было холодное, мокрое и ужасное время года, чтобы путешествовать, но они все бежали так быстро, как было возможно, несмотря на скользкую грязь, потому что чем скорее они доберутся домой, тем лучше. Мадара знал, что его отец не доверяет, что Буцума будет соблюдать перемирие, не тогда, когда глава Сенджу знал, что самые сильные воины Учих были задержаны в столице, и, правда, могло произойти что угодно.

Однако не было никаких призывов c сообщениями, что было хорошим знаком. Хикаку послал бы письмо, если бы им действительно было необходимо вернуться в селение, чтобы дать им повод показать его даймё как причину поторопиться назад.

Сейчас они не бежали изо всех сил, потому что женщины не смогли бы поддерживать такой темп, так как у них не было тренировок Внешней Стражи, так что отец пользовался возможностью расспрашивать Киту о ее новых печатях приватности. Те, которые, предположительно, будут блокировать сенсоров.

— Они работают только на замкнутых пространствах, — объяснила Кита между резкими вдохами и выдохами. — Как на зданиях. Но не имеет значения, если двери или окна открыты. Если ты снаружи границ, ты не можешь чувствовать, что внутри, но внутри ты можешь чувствовать то, что снаружи.

— Благоразумно, — похвалил отец.

— Я хочу поставить их, на все здания клана.

Отец нахмурился:

— Объясни.

Кита дернула подбородком вниз.

— Да. Ощущение чакры. Совсем не похоже на зрение: это скорее как ощущение запахов или чувство направления, знание того, где ты, по сравнению с тем, что вокруг тебя. Кто вокруг тебя. Люди как лампы: кто-то ярче, кто-то тусклее, слегка разные привкусы в зависимости от стихии. Также от знакомства: проще найти людей, которых ты знаешь. Тобирама сильный сенсор: для него мир наверняка ощущается как ночное небо, бесконечные мгновенные уколы света, исчезающие вдали, но детали различимы, когда ты внимателен. Постоянное осознание. Масштабные движения легко заметны.

Мадара мгновенно уловил то, о чем она говорила: он был едва ли посредственным сенсором, но она была права, внезапно исчезающие и появляющиеся люди будут отвлекать, и для шиноби даже мгновенная невнимательность может быть фатальной.

— Будет здорово, не чувствовать, что за тобой наблюдают, пока ты спишь, — добавила себе под нос Кита. Все все равно ее услышали. Ну, минимум все члены Внешней Стражи. Мадара определенно был с этим согласен: мысль о том, что Тобирама постоянно наблюдал за их селением, в любое время мог увидеть, где они все находятся, была действительно довольно некомфортной. Подождите, означало ли это, что Тобирама знал, что он спит с Китой?!

— Насколько много чернил понадобится для этих печатей? — спросил отец. — И насколько очевидным будет конечный дизайн?

— Не очень много чернил. Существующие здания будут каркасом. Будут достаточно очевидны, но будут выглядеть декоративно: издалека немного похоже на шаринган, так что смогут сойти за традиционное украшение зданий, — она сделала вдох. — Однако должны будут быть нарисованы прямо на здании.

— И если на каждом здании будет по печати, будет невозможно определить, где важные здания и связан ли вообще дизайн с печатью, — легко сделал вывод отец. — Очень хорошо, у тебя есть мое разрешение. Их можно будет наложить на тоннели?

— Не уверена, — призналась Кита. — Тоннели, соединяющие здания, может быть? Или тоннели с внутренним каркасом? Надо поэкспериментировать. Однако печати определенно работают на соединенных между собой зданиях. Замкнутое пространство, должно быть, встроено в печать.

— Почему замкнутое пространство? — спросил Мадара, когда стало ясно, что его отец не собирался это делать.

— Барьерные печати сложные — нужен якорь. Не могу наложить одну вокруг всего селения: недостаточно стен, слишком много входящих и выходящих людей. Будет больше ловушкой, чем защитой. Плюс покрывать сверху и под землей — это много усилий. Здание — это, по сути, сундук: вся структура уже здесь.

— То есть, это печать для маскировки сундуков?

Кита хихикнула:

— Не совсем. Вдохновилась историей, Кошучей Бессмертный.

Мадара никогда прежде в своей жизни не слышал этого имени. Не то чтобы он был удивлен: Кита знала самые разные истории, о которых он никогда раньше не слышал.

— Что за история?

— Кошучей злой, жадный и очень могущественный чародей, который копит горы золота и похищает принцесс, держа их в плену в своем замке, окруженном садами, полными роз, — начала рассказывать Кита, — но он очень боится умереть, так что он вытащил свое сердце и спрятал его в сундуке. Этот сундук он поместил в желудок рыбы, рыбу он поместил в яйцо, а яйцо он поместил в гнездо гуся на острове посередине озера, полного голодных водяных змеев. Затем, уверенный, что никакой воин никогда его не найдет, он вернулся в свой замок и продолжил творить свои злые дела. Так как даже пронзенный в грудь он не умрет.

— Значит, каждый дом станет сундуком, в котором будут спрятаны наши сердца, — сделал вывод Мадара. Это была интересная история, которую легко можно было изменить, чтобы она включала любого героя, спасающего дворянку от злого Кошучея. Хотя он не совсем понимал, как это имя могло быть написано кандзи. Означало ли оно что-то, или это просто был набор звуков?

— Да. И также будет проще заметить лазутчиков, если будет меньше людей, которых надо будет сортировать.

— Потому что можно почувствовать только людей, работающих снаружи, так что проще выделить людей, где они не должны быть, — согласился Мадара. Это сделает вещи проще. А еще безопаснее: проникновение Сенджу в главный дом клана больше не повторится. — Как выглядит эта печать?

Потому что печати Киты обычно не выглядели как печати.

Кита снова хихикнула.

— Рисунок тушью. Гусь в гнезде, три змеиных головы кружат вокруг, оставляя за собой круги.

Она была права: печать будет выглядеть немного как шаринган и абсолютно безобидно. Через некоторое время все будут ее полностью игнорировать, и любой незнакомец предположит, что это особенность Учих — наносить на здания рисунки, которые восходят к их крови кеккей генкаю.

— Точно не знаю, как я бы замаскировала чакру отдельных людей, — призналась Кита, — не без того, чтобы подавить возможность использовать чакру этого человека. Потребуется больше времени.

— Печати, подавляющие чакру, также были бы полезны, — спокойно сказал отец.

— Но я не смогу использовать метки, — пробормотала Кита, явно теперь в собственном мире, а не наполовину здесь, как было видно из последующей смены манеры речи, — должны быть нарисованы прямо на человеке. Или хотя бы переводиться на него. Также каким-то образом заперты. Печати, маскирующие чакру, надо легко использовать и удалять, желательно использовать повторно, — она вздохнула, переходя на более формальную речь. — Таджима-сама, мы можем выменять у клана Хьюга подробную карту чакросистемы? Знание, что я случайно не убью людей посредством депривации чакры во время экспериментов, правда поможет.

— Выменять на что? — намекающе спросил отец.

— Ароматическое дерево? Хинагику-сан подарила мне несколько смесей благовоний, так что Хьюга, должно быть, считают кодо важным искусством.

Учихи были не особо заинтересованы в «пути аромата», в основном потому что отслеживание по запаху было очень актуально, и заставлять твоих союзников чихать — это неблагоразумно. Инузука, как правило, были невраждебны по отношению к Учихам, но Мадара подозревал, что появления пахнущими, как лавка специй, скорее всего, это изменит. Хьюга больше волновало визуальное отслеживание (их глаза позволяли им видеть людей на большом расстоянии), и они все равно носили белый, так что они наверняка не считали запах проблемой.

Затем были Хатаке, которые вроде как были союзниками Сенджу (вторая жена Буцумы была Хатаке) и предпочитали призывы, отслеживающие добычу по запаху, так что зачастую было умнее пахнуть как что-то, что сливается с лесом, а не выделяется. Особенно когда берешь миссии на северо-востоке.

Запаховые бомбы для препятствия отслеживанию, обычно должны были быть более сильными, чем благовония: для них были популярны менее приятные эфирные масла и перетертый чили.

* * *

Кита была так, так рада быть дома. Даже со всей работой, ждущей ее (несмотря на то, что Охабари-оба выполняла большую часть дел, касающейся Домашней Стражи), и Бентен, сердящейся на нее из-за того, что она пропустила ее день рождения, было просто восхитительно вернуться. Кукла размера младенца от Мурасаки-сама все же немного задобрила Бентен (как и подарок Киты в виде миниатюрного чайного сервиза), и в течение недели все более-менее вернулось к нормальному состоянию.

Ну, нормальному в плане работы: то, что Мадара много времени проводил рядом благодаря продолжающемуся перемирию, было приятной переменой, особенно так как это означало, что она могла получать поцелуи в любое время дня. Он также помогал ей с процессом нанесения печатей на каждое здание в селении, включая склады и загоны для животных (тем лучше, чтобы раздражать Тобираму), тем, что разводил для нее чернила и носил ее шкатулку с письменными принадлежностями. Он также предложил, чтобы все вышли из здания, пока она будет рисовать на нем печать, чтобы не было очевидно, кто сделал изменение или как. С ними также был Санносава-сенсей, чтобы дальше способствовать обману, что он мастер печатей Учих. Они уже знали, что диапазон ощущения чакры Тобирамы покрывал селение, и он был достаточно чувствительным сенсором, чтобы замечать во сне неожиданные передвижения. Может, он не хотел обращать внимание на каждую вспышку чакры, но он будет отслеживать их (особенно когда они исходят от Учих), и, как они надеялись, он предположит, что она с Мадарой просто наблюдали за тем, что делалось, а не участвовали в процессе.

Ее день рождения наступил и прошел (Мадара подарил ей прекрасное кото, так что теперь она могла перестать брать кото Охабари-оба), как и день рождения Мадары, за которым последовал Новый год. Чуть меньше чем через неделю после Нового года Охабари-оба родила дочь, которую они с Тсуёши назвали Ясакатоне (традиционное имя рода Аматерасу для дочерей, то, которое Кита несколько раз видела в хрониках клана), и сливы начали цвести.

В этом году цветы были действительно прекрасны, но они не скрывали растущее напряжение в клане в целом и во Внешней Страже в частности. Кита написала письма своим новым знакомым Акимичи и Абураме, написала подходяще скромную записку с благодарностью Мурасаки-сама за три большие лакированные шкатулки высококачественной васи, которые прибыли с цветением слив (позаботившись, чтобы включить несколько открыток, на которых были аккуратно написаны некоторые ее хайку), и давила на Изуну, пока тот не согласился позволить ей сделать ему более хороший плащ. Он сказал «когда прекратятся сражения», что в данный момент и было. У нее не было ни времени, ни материалов, чтобы работать, пока они находились в столице, но сейчас у нее было и то, и другое, и она бы хотела компенсировать потерянное время.

Композиция рисунков Ямато-но-Ороти потребует некоторого времени, но перемирие должно было продлиться до апреля, а сейчас еще даже не наступил февраль. Даже если кто-то нарушит его раньше, у нее наверняка будет время до начала весны.

Ко дню рождения Изуны напряжение было таким удушающим, что Кита отложила свою вышивку и потребовала у Изуны ответа, был ли он действительно заинтересован в том, чтобы научиться делать печати из проволоки. Он был (конечно), но никакие из ее вышитых печатей не были атакующими, так что в основном она учила его упражнениям по визуализации и фокусированию, проецировать намерение и желание сквозь проволоку, а затем она отошла в сторону и наблюдала, как он получал удовольствие, формируя кандзи и узоры в виде сеток и решеток. Он модифицировал это упражнение, чтобы избирательно зажигать чакру на проволоке (очень умно, на самом деле), а потом немного сошел с ума, работая над перенаправлением проволоки в полете без использования для этого сюрикенов. С какой целью, она понятия не имела, но, зная его приоритеты, это наверняка предназначалось для боя.

Это определенно веселило остальных членов Внешней Стражи и убедило большинство из них тоже начать экспериментировать, что слегка ослабило общее внутриклановое напряжение. Это напряжение, конечно, полностью не исчезло (Сенджу все еще были здесь, и политическая жизнь внутри клана становилась даже хуже, так как все были дома, чтобы спорить о прецедентах, влиянии и уместности), но даже легкое ослабление было хорошим.

Прямо сейчас казна клана была некомфортно истощенной от всех трат их глав, живших в столице месяц, дарения подарков и проведения мероприятий, но как только наступит весна, клан сможет снова торговать и брать миссии, и ситуация улучшится. Сейчас они были намного более самодостаточными (в этом году клан зарезал двух свиней прямо перед Новым годом, и для всех было свежее мясо, часть которого засолили или завялили), и люди начали привыкать к связанными с этим улучшениям. Всем нравилось есть более хорошую еду, носить менее штопанную одежду и обладать чуть большим количеством дохода, чтобы покупать книги, игрушки и другие маленькие радости.

Она надеялась, что вскоре клан осознает, что постоянная война с Сенджу мешала наслаждению этими удобствами, но наверняка понадобится несколько лет, чтобы это усвоилось. После чего им придется выбрать между «отказом» от удобств и, может быть, рассмотрением полноценного мирного договора.

Ну, при условии, что Сенджу будут сотрудничать. Мир не может быть односторонним, в конце концов.

Примечание переводчика. Я выжила! Да, работа в лагере не для слабых душой и телом. Времени вечно не хватает, дети не слушаются, администрация постоянно ругает, но самый ад — это ночные дежурства, когда ты сначала 14 часов работаешь со своим отрядом, а потом 10 часов не спишь и следишь ночью за отрядами в назначенном тебе корпусе. Потом, конечно, отсыпной, но всего 5 часов, а дальше снова работаешь вторую половину дня, ну а потом по расписанию. Но напарница-вожатая была хорошей, с воспитательницей повезло, и несмотря на все заскоки детей, смена была хорошей. Может, в следующем году снова поеду)

* * *

Если бы ее спросили о главных событиях года той зимой, когда ей исполнилось восемнадцать, Кита, наверное, сказала бы, что это была юката с рисунком драконов с идущими к ней нижними вещами, которую ей подарил Мадара в начале лета. Что, возможно, было немного банально, но это был тяжелый год. Охабари-оба снова забеременела прямо после рождения Ясакатоне (Широнуши родился в октябре), внутриклановая политическая ситуация шла вниз по спирали к мелочным препирательствам и злой гордыне, что вредило зачинщикам точно так же, как и их целям, Мадара с Изуной оба осознали, что то, что они были полностью натренированы в надлежащем использовании Мангекьё, только замедляло ухудшение зрения, а не полностью его останавливало, и ее младший брат Дзонен убежал в лес в припадке гнева (несмотря на то, что знал, что не должен туда ходить), и его растерзал тигр. Ему повезло остаться в живых, но у шестилетнего теперь были калечащие шрамы, он потерял половину пальцев на одной руке и едва мог ходить.

Теперь он больше никогда не сможет складывать ручные печати для техник чакры. И совсем не помогало то, что это была полностью его вина, и он это знал. Мидори рассказывала ей о регулярных громких истериках и приступах апатии, но лично Кита думала, что это было частично виной мамы из-за того, что она так сильно избаловала мальчика. Ни одна из ее сестер никогда бы такого не сделала, их хорошо воспитывали, но мама всегда была мягка с Дзоненом, так что ему всегда сходило с рук намного большее.

Ну, раньше сходило с рук: все могло измениться теперь, когда и мама, и Дзонен увидели последствия такой опасной вседозволенности. Ёри сказала ей после операции, что без ее печатей (без бинтов с печатями, которые носили с собой отряды Домашней Стражи, патрулировавшие территорию из-за того, что Внешняя Стража видела помет тигра) Дзонен точно бы умер. Тигриные зубы и когти и близко не были гигиеничными, и печати для свертывания крови, которые она придумала ранней весной, помогли ему не истечь кровью.

Текари было только два, так что Кита надеялась, что мама будет с ним тверже и ему не придется страдать от такого ужасного пробуждения к реальности.

Конечно, были и другие хорошие вещи. Опытные гончары, которых убедили жить в клане Учиха, начали обучение двух подмастерьев, теперь было пять новых огненных техник специально для обжига керамики и фарфора, печати Киты для коробочек бенто тоже были модифицированы, чтобы поддерживать в печах постоянную температуру с минимальными затратами топлива (во-первых, задерживая жар в печи, а во-вторых, создавая то, что было равносильно термостату, «захватывая» избыточное тепло в пространство печати и выпуская его обратно, когда температуру в печи целенаправленно поднимали или опускали, благодаря чему фарфор обжигался эффективно и можно было создавать специфические глазури), и на рынке определенно была ниша для чайных чаш, обожженных шиноби. Вместе с самыми разными другими вещами, обжигаемыми шиноби). Обладание клановой керамикой было источником гордости — теперь все Учихи покупали и заказывали предметы в клане, а не у посторонних. Пока не все глазури постоянно получались, но им всем находили применение, и иногда случайный характер гончарного искусства не делал их менее полезными: они даже служили примером эстетики ваби-саби.

Однако Кита в основном была истощена. Она не могла сделать все, но вовлечение людей для того, чтобы им делегировать, кажется, создавало больше работы, а не меньше. Теперь у нее были ученики по печатям (два парня из Внешней Стражи), которые учились делать свой собственный уголь и чернила и работали над своей каллиграфией, чтобы она могла делегировать рисование печатей им. Она выбрала этих двоих, потому что они понимали ее мыслительный процесс и то, как работают ее печати, но Кита не была уверена, что они когда-нибудь будут достаточно креативными. Учихи часто не были, и развитие шарингана нередко останавливало дальнейшее развитие воображения. Она подозревала, что обладание идеальной памятью заставляло идею новшеств и усовершенствований казаться абсурдной: в конце концов, если ты и так уже можешь сделать это идеально и научиться за секунды, зачем менять свой метод?

Однако самой худшей вещью в этом году было то, как стратегия Сенджу полностью изменилась. Они больше не атаковали границы клана (возможно, из-за того, что печати на зданиях селения не давали Тобираме точно оценить численность), так что вместо этого они нацеливались на отряды на миссиях. Ну, в основном отряды, путешествующие обратно с миссий, вместе с возвращающимися торговыми караванами, что на самом деле было хуже. Это было возможным последствием ее действий по защите клана от диапазона сенсорства Тобирамы или из-за создания проблем между ним и его отцом той чайной церемонией. Мадара и Изуна теперь постоянно были на вызове вместе с несколькими элитными отрядами Внешней Стражи, кружащими прямо у границ клановых земель с призывателями и сенсорами, пытаясь встретить прибывающих соклановцев, чтобы отогнать Сенджу. Кита работала над печатями направленной сигнализации, но эта работа шла медленно, когда у нее фактически не было времени работать исключительно над этим проектом. Может, справочная карта поможет?

Конечно, Тобирама был во многих этих командах, нападающих из засады, и Хаширама неизбежно показывался каждый раз, когда Мадара вмешивался в сражения, так что оба сына Таджимы-сама злились из-за изменения в стратегии. Изуна в особенности громко заявлял о том, какими не заслуживающими доверия были Сенджу и как было предельно ясно, что они все хотят полностью стереть Учих с лица земли. Кита могла указать, что оба Сенджу конечно следовали приказам их отца, но она уже достаточно хорошо знала Изуну, чтобы сказать, что он жаловался, просто чтобы пожаловаться.

Но правда. Это был плохой год. А еще Сенджу очень явно не были склонны прекратить сражаться этой зимой.

* * *

Сливы снова расцвели, и Мадара хотел быть дома с Китой, сидеть тепло укутанным на энгаве и пить чай, наслаждаясь красотой цветов на фоне зимнего неба. Но вместо этого он сдерживал Хашираму своим Сусаноо, пока остальная часть его отряда собирала тела соклановцев, пойманных в засаду Сенджу на пути назад из торговой поездки на побережье. Его люди закидывали за спины все оброненные зонтичные сумки с запасами, поднимали раненых на плечи и брали под руки и бежали настолько быстро, насколько могли, чтобы убраться подальше от стремительно развивающегося боя.

Изуна был на западе, встречая торговый караван из Страны Ветра, и во Внешней Страже осталось так мало людей, что Домашняя Стража присоединялась к патрулям вокруг границ. Мадара был уверен, что клан уже посылал подкрепление и что одна из недавно сформированных медицинских команд бегом направится сюда (поэтапные сигнализационные печати Киты, привязанные к карте на стене в штаб-квартире Внешней Стражи, были манной небесной, и так было с первого дня, когда она их установила, как и встроенная система колокольчиков, которая оповещала других членов Внешней Стражи в поле, чтобы они знали, если Тобираму или Хашираму где-то видели), но это было хорошими новостями только для раненых и убегающих — ему придется спасать себя самому.

Мадара так, так злился на Сенджу за то, что те целились в гражданских членов клана. Учихи так не делали! Они не поджидали у границ территории Сенджу, ища торговцев, чтобы подстрелить! Это все было отличительными признаками плана Тобирамы, потому что Буцума не был для этого достаточно креативным!

Тобирамы здесь не было, но Хаширама был, и идиот всегда был способен справиться со всем, что бросал в него Мадара, так что он не собирался волноваться о том, что надо сдерживаться. Совсем нет.

* * *

Кита чувствовала себя абсолютно измученной бесконечными стычками. Новая стратегия Сенджу мешала их линиям снабжения, и те, кто умер в результате, были в основном теми, кто никогда не тренировался, чтобы защищать клан. Их тренировали защищать себя, да, но не для поля боя. Их обязанностью было кормить клан, снабжать клан продовольствием. А сейчас они больше не могли этого делать.

Единственной положительной стороной этого изменения было то, что теперь все Учихи носили зонтичные сумки, так что никакие деньги и товары, которые они купили, не были потеряны или повреждены. Многие умерли за это, но клан все еще был накормлен и обеспечен необходимым.

Это ни в коей мере не было равноценным или приемлемым обменом.

Слишком многие умерли. Только с Нового года прошло тридцать похорон. Торговая ветвь клана была полностью расформирована, большинство выживших членов присоединились к Внешней Страже. Внешней Страже теперь придется выставлять вооруженные команды для торговых миссий, перемешивая опытных воинов с умными переговорщиками, чтобы не быть застанными врасплох Сенджу и все еще кормить и снабжать клан.

Те, кто не хотел сражаться или был слишком молод или ранен, чтобы это делать, пытались найти для себя место в клане. Это не было легко: они перешли от того, что были кормильцами, к тому, что стали бременем, их богатство полностью испарилось менее чем за год, пока их количество уменьшилось вполовину, и у большинства из них не было престижа принадлежности к признанному роду — вот почему они изначально пошли в торговлю. Мадара потерял большую часть дальних родственников со стороны матери, и это ужасно его тяготило, не то чтобы Изуна был в лучшем положении.

Честно говоря, это больше не было просто стычками. Учихи потеряли слишком многих, в основном тех, которые, как они думали, никогда не будут так потеряны, и каждое сражение обострялось до предела, а не кто-то пытался отступить. Ну, если не было раненых, которых надо было защищать: медицинские команды Ёри каким-то образом сплагиатили способности Хаширамы к самолечению, чтобы создать технику с чакрой Инь, что дало возможность в некоторой степени быстрой регенерации тканей. Это все еще не слишком подходило для ранений живота или повреждений органов (они были слишком сложными, и никто в клане не знал достаточно о человеческом теле, чтобы правильно все лечить, даже с учетом того, что регулярный поток пациентов и смертельно раненные члены Внешней Стражи давали разрешение целителям экспериментировать на случай, если у них произойдет прорыв), но и потерю крови, и повреждения мышц теперь было легко вылечить, и сломанные кости заживали намного быстрее. Это было чакрозатратным, и людям все же иногда надо было возвращаться к целителям за лечением неожиданных побочных эффектов, но это работало. Умирало меньше людей, и члены клана искали хорошие книги по анатомии, чтобы медики могли и дальше совершенствоваться без того, чтобы рисковать для этого жизнями пациентов.

Однако Ёри ударила нескольких людей за безрассудство: просто потому что они теперь были лучше в лечении не было оправданием для суицидальных поступков!

* * *

Был июль, и мама была мертва.

Мертва.

Умерла вскоре после того, как произвела на свет двух малышек. Кита наспех создала печать, чтобы пробудить ее собственные молочные железы, без промедления взяла опеку над младенцами (у папы и бабушки было достаточно проблем с Татешиной, Накой, Дзоненом, Текари и Кину) и осознала, что была брошена в материнство с головой даже без того, чтобы сначала заняться приятной частью зачатия детей.

Кита думала, что мама умерла от чего-то, что, как она помнила, называлось эклампсией, но она ничего не могла с этим сделать. Она никогда ее не изучала, ничего не знала о ней кроме того, что это было что-то, что иногда просто случалось. Она знала достаточно, чтобы понимать, что печать для грудного молока странно повлияет на ее настроение из-за того, что она впихнула в двадцать четыре часа то, что должно было занять месяцы, но и здесь она точно не знала все как и почему. Просто что это сработает, что ей надо было это сделать и что небольшая боль и странные пристрастия того стоили.

Мидори ушла домой, чтобы помогать папе, и Нака пришла вместо нее, чтобы поддерживать Киту. Нака все еще не заработала свое мастерство в клановых плащах с композициями рисунков, так что теперь у Киты была двенадцатилетняя ученица, которую надо было учить созданию композиций рисунков и вышивке вдобавок к почти восьмилетней, которую уже учили использовать чакру и сюрикены ее старшие братья, трем ученикам по печатям (двое из которых были новыми, так как один из ее первых был мертв, как и Санносава-сенсей) и близняшкам-новорожденным.

Новорожденным, которым она все еще должна была дать имена.

Кита так, так устала.

* * *

Мадара пытался помогать Ките. Он правда так остро хотел помочь, но он был в поле почти каждый день и большинство ночей, а когда он был дома, он обычно был таким уставшим, что просто хотел спать. Что двое младенцев в главном доме клана делали очень сложным.

Кита сделала что-то странное с печатями в углу их спальни с коробкой с подкладкой, в которой спали близняшки, чтобы она была единственным человеком, который мог услышать их плач ночью, что помогало и за что он был благодарен, но все это означало, что Кита не получала достаточно сна.

Вообще, Кита так мало спала, что она становилась немного… странной. Мадара взял на себя решение передать учеников по печатям Ямизо-сенсею, преемнику Санносавы-сенсея (он достаточно знал печати Киты, чтобы их контролировать), и договориться с Чидори-оба, чтобы та присматривала за Бентен днем. Это все еще оставило Киту с двумя малышками и младшей сестрой, которую ей надо было обучить ремеслу, но это казалось более выполнимым, чем ее предыдущий объем работы. Особенно когда Нака-чан взяла на себя часть готовки.

В следующий раз, когда он был в главном доме клана (почти две неделю спустя), Кита проинформировала его, что да, он действительно помог, что также помогло Мадаре чувствовать себя лучше. Охабари-оба проинформировала его, что теперь Кита немного дремала днем, что напомнило Мадаре о ветеранах Внешней Стражи, которые так привыкли, что их могут вызвать в бой в любое время, что они всегда спали, когда не сражались или ели.

Этот график работы был изнурительным для всех. Мадара даже не знал, примирилась ли уже Кита с тем, что ее мать умерла: она определенно не плакала на похоронах шесть недель назад. Он хотел быть дома, поддерживая ее, ему надо было быть дома, поддерживая ее, но Сенджу все еще доставляли неудобства, так что ему приходилось сражаться.

Он ненавидел это. Теперь его глаза болели почти все время, и он знал, что не мог видеть так же хорошо, как раньше. Он просто хотел, чтобы Буцума умер, чтобы весь этот кошмар прекратился. В этом году он видел больше мертвых соклановцев, чем за несколько предыдущих лет вместе взятых, и он устал от этого.

* * *

У близняшек теперь были имена: с более круглым лицом была Азами, а с более длинными конечностями — Тоши. Ее чертополох и стрелолист. Имена в честь растений, но это хотя бы было не Нака. Она никогда не собиралась так назвать ребенка. У Учих и так было слишком много людей с именем Нака, так много, что многие использовали прозвища, полученные во Внешней Страже, или их идентифицировали по родителям, или по братьям и сестрам, или по супругам, что было ужасно. Быть идентифицированным по профессии было не сильно лучше: ее младшая сестра была «Портниха по плащам Нака».

Сегодня Кита поймала Сенджу, пытавшегося проникнуть в клановое селение, связала его чакру и бросила его в свинарник. Он умер крича, и все, о чем она могла думать, это «туда ему и дорога». Она знала, что это было нехорошо. Она не могла найти энергию, чтобы ее это волновало.

С другой стороны, теперь старейшины были намного более вежливыми. Может, они могли видеть, что она абсолютно на пределе.

Охабари-оба наконец-то снова взяла на себя обязанности главы Домашней Стражи: Широнуши теперь уже отлучили от груди и у старшей женщины было намного больше времени, чем у Киты. Таджима-сама был достаточно занят, так что он наверняка не заметит.

* * *

Мадара правда, правда волновался о Ките. Он мог сказать, что отец тоже волновался, что действительно было плохо, но он был вынужден быть здесь на поле боя. Был вынужден сражаться с Хаширамой, пока Изуна сражался с Тобирамой, а отец сражался с Буцумой. Он выкладывался в этих битвах на полную, но не мог победить Хашираму. Он никогда не побеждал Хашираму. Не важно, насколько сильно или насколько вяло он сражался, Хаширама всегда ему соответствовал.

Волновал ли Хашираму вообще мир? Так много Учих умерли за последние два года, намного больше, чем Сенджу, и Хаширама убил достаточное количество из них. Каждый раз, когда Мадара вступал в бой, он обнаруживал своего так называемого друга стоящим над ранеными и умирающими. Над соклановцами, задушенными досками, крушащими им ребра, пронзенными ветками сквозь жизненно важные органы, небрежно отброшенными в сторону разбивающими позвоночник ударами — никто из них не умер быстро, и он с кристальной четкостью помнил каждый последний хриплый вздох. Мадара никогда не был так жесток, когда он натыкался на патруль Сенджу — его враги умирали быстро и чисто.

Затем внезапно отец бросился на меч Буцумы, снося голову Сенджу своим танто, и Мадара бросил Хашираму, чтобы поспешить к нему.

Перемирие было неловким и скоропалительным (в словах Тобирамы, к счастью, было больше смысла, чем у Хаширамы), но Мадаре было все равно. Его отец истекал кровью у него на руках, и ему надо было попасть домой. Надо было привести всех домой.

Мадара наконец донес отца до ближайшей медицинской команды, но они ничего не могли для него сделать кроме того, чтобы заблокировать боль, так что он с Изуной провели последние минуты его отца стоя рядом с ним на коленях и вливая в него чакру, чтобы он мог участвовать в общем гендзюцу, которое позволило ему сказать намного больше, чем он когда-либо смог бы просто словами, и передать огромное количество информации о клане и Внешней Страже, часть из которой была весьма явно старше, чем он. Информации, которую ему, должно быть, передал их дедушка, или их прадедушка передал их дедушке.

Так много вещей, которые Мадаре надо будет обдумать позже, но также завершение. Его отец убрал Буцуму, так что Мадаре никогда не придется посылать кого-то, чтобы с ним сражаться, и то, что он сделает с кланом (и бесконечной войной с Сенджу), было в его руках.

В его руках и руках Хаширамы.

Его отец предостерег его, чтобы он сделал Киту своим приоритетом: было так много вариантов, как член клана Учиха мог сломаться, и его невеста опасно близко соскальзывала к этой грани. Вот почему Изуна был включен в это гендзюцу: ему придется взять на себя обязанности главы Внешней Стражи, пока Мадара будет обеспечивать то, чтобы весной у Учих все еще был мастер печатей, портниха по плащам и глава Домашней Стражи.

Лично Мадара был больше обеспокоен тем, что у него могло не оказаться невесты. Кита была ценна сама по себе, а не просто благодаря тому, что она делала для клана. Она была личностью, человеком.

Человеком, которого он любил настолько же, насколько и Изуну.

Его отец умер. Мадара оставил тело с братом и медиками, чтобы его подготовили к похоронам, и пошел домой. Он шел по дороге к главному дому клана, когда осознал, что все еще был покрыт кровью своего отца, а потом Кита спрыгнула с энгавы и босиком пересекла сад, чтобы встретить его.

— Мадара?

— Кита, — что ему сказать? — Ото-сама мертв, — она выглядела полностью сбитой с толку. Что еще ему сказать? — Сенджу Буцума тоже мертв — у нас перемирие.

Кита разрыдалась и бросилась в его объятия. Покрытый липкой кровью, обнимающий свою плачущую невесту (был ли это первый раз, когда она плакала после смерти ее матери? Он слишком давно не был дома), Мадара не знал, что делать. Так что он сел на садовую скамейку и крепко держал ее, игнорируя ржавый багрянец жизненных соков его отца повсюду. Здесь действительно нельзя было сделать ничего другого.

Эмоции изливались из нее, как гной из инфицированной раны, но это наверняка было лучше, чем пустота последних нескольких месяцев. Наверняка это более здорово. Она наконец-то скорбела, наконец-то признавала, что она потеряла.

Мадара внезапно осознал, когда ее слезы смешались с кровью его отца, что его отец был мертв. Мертв, и Мадара теперь был главой Внешней Стражи. Теперь был ответственным за обеспечение и защиту клана, как и Кита была ответственна за промышленность и благосостояние клана.

Он уткнулся лицом в макушку своей возлюбленной и позволил своим слезам присоединиться к ее.

* * *

Все болело.

Все.

Это слишком.

Мама…

Ее сердце…

Она просто убила того Сенджу самым кошмарным способом, который смогла придумать, и она все еще могла видеть его лицо, когда он осознал, что она собиралась сделать…

Мама…

Ее глаза так болели, и она не могла перестать плакать…

* * *

Похороны Таджимы-сама прошли. Перемирие продолжилось. Кита начала собирать свою жизнь по кусочкам. Она наткала шелк, который спряла. Она пригласила друзей в гости, чтобы они все могли заняться починкой вещей и написанием того, что им было надо, вместе, а не по отдельности. Она научила Наку новому стежку для вышивания и крепко обняла свою младшую сестру. Она обняла Бентен и похвалила ее улучшающуюся ловкость и навыки в обращении чакры. Она написала своим друзьям не из клана, теперь когда посылка личных писем напрямую не подвергнет риску жизнь посыльного или письмо не будет настолько задержано из-за посредников, что оно приходило через три месяца.

Она окружила заботой своих двух приемных дочек и учила Мадару, как справляться с младенцами. Теперь ее жених был дома каждый день, и он был решительно настроен на то, чтобы помогать ей во всем, в чем мог. Она подозревала, что наличие чего-то, что надо сделать, помогало ему справляться с собственным горем, так что она учила его менять пеленки и тем вещам, которые успокаивали плачущих младенцев, которые не были голодны или чувствовали себя некомфортно.

Было больно в хорошем смысле видеть, как он перекатывается с пятки на носок и мурлыкает песню для одной из близняшек, и его чакра мягко светилась заботой. Было сладко больно иметь помощь в воспитании малышки и видеть, как он зажигается, когда они приветствовали его улыбкой.

— Мадара? — сказала одна одним снежным февральским днем, когда они сидели укутанными на энгаве с малышками, наблюдая за тем, как Изуну и Хидаку абсолютно громили в битве снежками работающие вместе Хидзири, Хидака, Бентен, Мидори и Нака.

— Да, Кита?

— Я тебя люблю.

Выражение его лицо сказало о том, что она только что подарила ему лучший подарок в его жизни.

* * *

Была весна, и они не воевали. Это чувствовалось немного нереальным: такого не было с тех пор, как Мадаре было семнадцать, пять долгих лет назад. Сейчас клан был тенью того, чем являлся тогда, но он был решительно настроен помочь им снова подняться. Ну, был решительно настроен попытаться: у клана больше не было торговой ветви, так что это была еще одна обязанность, которую надо было взять на себя Внешней Страже.

Мадара делегировал эту часть своих обязанностей своему двоюродному брату Обихиро, который вместе с женой и маленьким ребенком был одним из немногих его родственников со стороны матери, которые все еще жили. За последние два года войны умерло больше сотни Учих, и большая часть из них даже не была во Внешней Страже.

Вот почему сейчас Домашняя Стража тренировала всех, вне зависимости от склонности или профессии. Женщины и дети, старики или калеки — все должны были знать, как сражаться на уровне Домашней Стражи, а не просто на уровне самозащиты.

У Мадары болело сердце, когда он видел, как Бентен целеустремленно орудует своей миниатюрной нагинатой. Прошлой осенью ей исполнилось всего лишь восемь, но она училась сражаться уже восемнадцать месяцев. Он хотел лучшего для своей семьи (мечтал о мире и о времени, когда детям не придется учиться сражаться), но в эти дни ему было тяжело это увидеть. Он точно не знал, куда исчезла его надежда. Куда-то очень-очень далеко от всех его мертвых двоюродных братьев и сестер, которых никогда не тренировали для поля боя, но которые все равно умерли там у него на руках.

Когда весна постепенно перетекала в лето и миссии продолжали удивительно не прерываться Сенджу, начались проблемы дома. Мадара признавал, что, так как он был главой Внешней Стражи, они технически не были его проблемами, но они добирались до него другими путями: через озлобленных воинов, сердитых старейшин и споры о том, куда они собираются продать что.

Укоренившаяся усталость последних двух лет наконец-то таяла, и абсолютно каждый в клане потерял минимум одного ближайшего родственника, будь это родитель, брат или сестра, или ребенок. И они все хотели отомстить Сенджу.

Мадара делал все, что в его силах, но все просто напрямую отказывались признавать, что если они нападут на Сенджу сейчас, все будет точно как в прошлом году. Только хуже, потому что в этот раз они будут теми, кто начал это, и Сенджу будут чувствовать себя оправданными.

Мадара не мог объяснить, как Хаширама превосходил его или как у Тобирамы теперь будет полная свобода действий изменить тактику Сенджу на поле боя так, как захочет. Он пытался, но никто этого не понимал. Они все были слишком полны ярости и вины, и они хотели винить Сенджу, потому что это было намного менее больно, чем винить себя.

У Мадары не было подобных иллюзий. Он знал, что был настолько же виноват в том, что эта бесконечная война затягивалась, насколько и Сенджу. Он не мог победить Хашираму, и пока он не сможет, он застрял во власти этого идиота. Это было далеко от идеала, и он делал все, что мог, но он не был богом.

Он твердо (и иногда во весь голос) всех проинформировал, что прямо сейчас клан не мог позволить себе войну. Им нужно было больше стали, им нужно было больше тренированных воинов, им нужно было больше доспехов и больше еды. Клану надо было вырасти больше, заработать больше, направить всех, кто у них остался, на работу в области ремесел, чтобы поддерживать Внешнюю Стражу, потому что война — это дорого, и когда они постоянно сражаются с Сенджу, они не могут брать так же много миссий или столько же заниматься торговлей.

Клан неохотно притих, но Мадара уже знал, что эти разговоры снова зазвучат следующей весной. Ему надо было извлечь максимальную пользу из передышки этого года.

Что означало, что ему надо было возобновить дипломатические контакты со всеми кланами, для которых отец был слишком занят, чтобы делать что-то большее, чем писать с тех пор, как они были в столице, два года и сто лет назад. Теперь все ученики Киты были способны создавать ее противопожарные печати и печати для тушения огня — может, он сможет продать их их союзникам?

* * *

Младенцы росли быстро. Тоши и Азами уже очень быстро ползали повсюду (она подправила поводковую печать, которую она сначала использовала на Наке, чтобы они не падали с краев энгавы), и им нравилось лепетать, когда им пели. Они также демонстрировали радикально разные темпераменты: Тоши будет сидеть и внимательно слушать, когда Кита играла на кото, даже полчаса подряд, но Азами подпрыгивала, пищала и крутилась под музыку некоторое время, прежде чем потерять интерес и начать пытаться привлечь внимание Киты.

Изуна наслаждался ролью «веселого дяди» и играми с Азами, которая радовалась вниманию, пока Тоши была счастлива сидеть на коленях Мадары и обниматься.

Обе девочки уже звали ее «кака» и Мадару «тото», что заставляло его чувствовать себя неловко, и Изуна дразнил, что им правда надо пожениться до того, как люди начнут говорить.

Ките не исполнится двадцать до конца этого года, и ее совершеннолетие будет в следующем январе — она надеялась, что они смогут пожениться настолько скоро после этого, насколько будет возможно. Со всей этой войной и младенцами у нее с Мадарой фактически не было ни времени, ни желания перейти на более интимные отношения друг с другом, но теперь это было чем-то, что она хотела. Девочки тоже спали всю ночь, так что у них было время и место…

Она знала, что он тоже этого хотел: это было в его взглядах на нее. Она любила его за то, что он так терпелив с ней.

Теперь, когда окончательно стало ясно, что Сенджу не собираются нападать на них из засады в любой момент, люди начали приносить свои плащи Ките на починку. Ну, они приносили свои плащи Наке: большая часть клана немного настороженно относилась к тому, чтобы подняться к главному дому клана и попросить жену во всех смыслах, кроме названия, главы Внешней Стражи починить их испачканные пахнущие плащи. Кита справилась с этой проблемой, заплатив за постройку мастерской прямо за садом главного дома (формально для ее экспериментов с печатями, чтобы дети не могли случайно в них влезть), и привлекла и Наку, и Мидори, чтобы они выполняли львиную долю непосредственной работы по переговорам лицом к лицу. Они были правы, что у нее действительно было очень мало времени на починку большего, чем плащи с композициями рисунков, которые носили главные семьи родов клана, но все в клане все равно заслуживали того, чтобы их плащи были в наилучшем состоянии, и ее двух других взрослых двоюродных сестер, которые делали обычные плащи с отпечатанными рисунками, нельзя было заставлять страдать под внезапно непосильным объемом работы.

Теперь Мидори была очень хороша в вышивании печатей на плащах, несмотря на то, что не сильно этим наслаждалась, и у Наки было много практики в отпарывании, стирке, починке, перекрашивании и перешивании — они обе успокаивались, когда у них было что-то, что можно было делать и что было необходимым, и когда они делали это где-то, где они были подальше от все еще болезненных воспоминаний о маме. Кита сидела с ними каждый день, иногда позволяя Наке взять на себя замену части рисунков или переделать декоративную вышивку части подкладки с композициями рисунков под ее присмотром, но в основном она делала эту часть работы сама.

Люди также приносили плащи мертвых, чтобы их подогнали по размеру для младших братьев или сестер или детей: большая часть ее соклановцев хотела цепляться за воспоминания о потерянных, а не носить что-то новое, так что также было множество замачивания, латания, выравнивания и осторожного складывания до нужного размера.

Мадара доверил ей плащ своего отца, чтобы она его замочила (теперь у нее были печати, которые позволяли ей убрать всю кровь с ткани, Ёри их любила) и починила. Она полностью удалила подкладку плаща с холщовой сердцевины, заменила порванные части композиции рисунков спереди и сзади и пришила ее на новую сердцевину, всю покрытую печатями. У нее никогда не было возможности поставить больше, чем абсолютный минимум печатей на плащ Таджимы-сама, но она знала, что Мадара намеревался оставить этот плащ в качестве запасного, и она хотела, чтобы он был хорошо защищен.

Новая сердцевина означала, что она могла сделать весь плащ немного побольше: Мадара был слегка шире в плечах, чем его отец, и был более крепко сложен. Это также позволило ей почувствовать, что это был новый плащ со спасенной подкладкой с композицией рисунков, а не то, что Мадара носил плащ, в котором умер его отец. Именно эту формулировку она использовала и для других членов клана. «Я спасла подкладку и пришила ее к новому плащу» было намного более приятным и позитивным, чем «я починила плащ, чтобы его мог носить кто-то другой».

Конечно, не у всех были старые плащи, которые можно было использовать повторно — в этом году было множество озлобленных, чувствующих боль подростков с недавно пробужденным шаринганом, желающих присоединиться к Внешней Страже, и большинству из них были нужны плащи. Мадара отказывался снижать возраст вступления (более того, он поднял его до шестнадцати), но все четырнадцатилетние и пятнадцатилетние все равно получали тренировки Внешней Стражи и были присоединены к местным патрулям Домашней Стражи, передавая сообщения ближайшим деревням и городам и работая на подхвате у гражданских торговцев. Несколько более умных подростков уговорили Ёри научить их базовой фармацевтике и лечению. Лекарские команды могли не быть на линии фронта в бою, но клан нуждался в каждой из них вне зависимости от возраста, и они неизбежно оказывались не слишком далеко от поля боя. Боевые действия все же иногда до них доходили, именно поэтому ученики-медики Ёри также учились на специалистов по оружию дальнего боя и на мастеров ловушек.

Было бы больше специалистов по гендзюцу, но никто из Сенджу никогда не посмотрит в глаза члену клана Учиха на поле боя. Они тренировались этого избегать. Как они это делали, было выше ее понимания, но они все же справлялись.

Всем этим подросткам были нужны и доспехи, для чего клан хотя бы обладал достаточными средствами и временем и мог это предоставить, а не бросать их, чтобы они сами себе их добывали. Или не добывали, что вполне могло быть. Элементарные регулируемые кожаные доспехи с несколькими металлическими пластинами, чтобы им не пришлось покупать новые комплекты, когда они вырастут, но это было лучше, чем ничего. Намного лучше.

Пока лето разгоралось, Мадара послал маленькую команду на север, чтобы снова купить оптом железный песок: их запасы заканчивались, и вооружение такого большого количества людей означало, что им понадобится больше стали, чтобы у всех все было. Он также слегка увеличил ежеквартальный заказ местным: не сильно, но достаточно, чтобы они не оказались вынуждены прекратить делать ножи, чтобы у всех были сюрикены.

Ее навестил папа. Сейчас Дзонен был действительно решительно настроен, чтобы стать кузнецом по проволоке и очень усердно работал, несмотря на физические сложности. Текари только недавно исполнилось четыре, и он был слишком маленьким, чтобы надолго задерживаться в кузнице, но он хвостом ходил за одним из двоюродных братьев папы, который делал сюрикены (как большие, так и стандартного размера), и папа раздумывал над ученичеством. Учитывая то, что папе помогал двоюродный брат Яэ в качестве уже мастера и он не был единственным клановым кузнецом по проволоке, Кита считала, что это умная идея. Тетя Никко не была замужем, и племянница, которую она обучала, чтобы та в конечном итоге стала ее преемницей, недавно забеременела, так что Текари сможет научиться и овладеть созданием сюрикенов, пока Наэба фокусировалась на воспитании собственных детей.

Кину все еще была маленькой, так что то, какое ремесло она выберет, было под большим вопросом. Татешине было шестнадцать, и бабушка говорила, что она почти готова к своему собственному проекту на мастерство, что было потрясающе, так как у клана будет еще одна истинная мастерица ткачиха, и это позволит им делать большее с их шелком. Некоторые члены кооператива вдов начали недавно специализироваться в покраске, а другие стали экспериментировать с сибори, так что, может быть, Учихи скоро смогут производить собственные узорчатые кимоно из касури. Это была воодушевляющая мысль.

Она бы хотела, чтобы мир продлился, но ворчания и сплетни в клане давали ясно понять, что вне зависимости от того, как сильно Мадара хотел мира, остальной клан Учиха не собирался содействовать. Они хотели мести за потерю всех тех, кого они никогда не были готовы потерять (никто не шел во Внешнюю Стражу, думая, что они доживут до выхода в отставку, разве что, возможно, с тяжелой травмой, которая сделает его или ее калекой, и все это знали), и рано или поздно кто-то сделает первый шаг, вне зависимости от приказов Мадары позволить Сенджу быть теми, кто возобновит боевые действия.

От этого было больно, но Кита подозревала, что потребуется новый виток горьких потерь, чтобы по-настоящему втолковать полную расточительность войны. Она определенно не ждала этого с нетерпением.

* * *

Июль был тяжелым для Киты, как и октябрь наверняка будет тяжелым для него — Мадаре уже знал, что ему придется несладко. Обон немного помог (после него она была менее меланхоличной), а потом погода стала чуть менее удушающе жаркой, благодаря чему стало проще спать ночью.

Ну, детям стало проще спать ночью: Мадара не спал настолько много, насколько мог, и он наслаждался каждой секундой этого, потому что когда август закончился, Кита решила, что она хочет с ним физической близости. Даже хочет, чтобы он смотрел на нее своим шаринганом, когда физически близок с ней, из-за чего ему было чрезвычайно сложно связать друг с другом две мысли, не то чтобы начать действовать.

Ну, в любом случае, первые несколько раз. Он постепенно вырабатывал к этому иммунитет, хотя он хорошо знал, что Кита по-настоящему наслаждалась тем фактом, что может превратить его в бессвязно бормочущего человека с алым лицом одним изящным развязыванием своего пояса и помещением его рук на свою кожу.

Мадара знал, что он застенчив в плане своего тела. Он был абсолютно смущен (и тайно счастлив), что Кита совсем не была. Она была рада, когда он смотрел на ее тело, когда он прикасался к ее телу, пока она смотрела на него и прикасалась к нему в ответ. Она совсем не стеснялась дать ему знать, насколько сильно ей нравится его тело, что было смущающе в совершенно другом ключе. Она взяла за привычку писать лукаво двусмысленные хайку и оставлять их на его столе, спрятанными между документами, чтобы он их находил — Изуна думал, что было уморительно, как он краснел и отказывался позволять ему их сжигать. Его ужасный младший брат даже заказал для него лакированную шкатулку, чтобы хранить их всех в ней.

Быть так желаемым было абсолютно дезориентирующе: если бы Кита была заинтересована в нем только физически, это было бы по-другому (во время его миссий самые разные люди теряли голову от его внешности, так что он привык их игнорировать), но ее влечение к нему не было по своей природе физическим: ей нравилось его тело, потому что это его тело, а не наоборот. Ее влекло к нему как к личности, ко всему, что делало его уникальным и отличающимся от всех остальных, и его тело было только единичным аспектом этого.

Мадара знал это, потому что она шептала это, когда он проводил руками по ее обнаженной коже и узнавал, как ей нравится, чтобы к ней прикасались, и он знал, что это правда, потому что Кита не могла ничего спрятать от его шарингана, и она тоже это знала. Такая открытая правдивость настолько же питала огонь под его кожей, насколько и то, как ее голос прерывался, говоря его имя, когда он находил эту сладкую точку во влажной плоти между ее бедер.

Кита была абсолютно прекрасной, и Мадара хотел ее так отчаянно, что едва мог дышать из-за этого ужасающего голода. Его желание было таким большим, что оно парализовывало его, заставляя его ползти вперед со скоростью улитки, по шагу за раз осваиваясь с этим новым аспектом их отношений и изменениями, которые он приносил.

Кита была более чем счастлива двигаться медленно, и за это Мадара любил ее еще сильнее: если бы она давила на него, он мог бы взорваться, и он боялся ей навредить. Он знал, что навредить ей было бы слишком просто, и он отказывался это делать: она была слишком драгоценной, чтобы ей рисковать.

Октябрь был тяжелым. Мадара был рад, что Кита была на его стороне, поддерживая как его, так и Изуну, настолько, насколько она могла. В октябре также всплыли некоторые вещи, которые он раньше не осознавал, но которые многое ему сказали о стиле лидерства его отца. Вещи, которые правда были совсем не хорошими.

— Кита, ты собираешься вернуться к своим обязанностям главы Домашней Стражи теперь, когда девочки подросли?

Кита подняла взгляд от пялец: она занималась плащом с композицией рисунков для старшего племянника Таки Осики, который только что вступил во Внешнюю Стражу и был ее наследником теперь, когда она ясно дала понять, что не собирается никогда выходить замуж. Его отец Омото был мертв уже больше года, одна из ранних потерь тактики Сенджу выбирать торговцев.

— Мадара, я не глава Домашней Стражи.

Мадара замер, чувствуя, как чакра Изуны дернулась, когда он развернулся лицом к ним обоим:

— Ото-сама сказал, что ты глава.

Кита прямо посмотрела ему в глаза:

— Мадара, традиция клана Учиха гласит, что глава Домашней Стражи — это старший член рода Аматерасу, кем я определенно не являюсь. Я клановый мастер печатей, что само по себе является полноценной должностью и требует от меня не оказывать предпочтение ни одной ветви клана в ущерб другой. Не говоря уже о том, что быть твоей женой — это тоже работа на полную ставку — у меня нет времени, чтобы быть еще и главой Домашней Стражи. Охабари-оба глава Домашней Стражи. Если Изуна заинтересован в этой должности, он может обучиться, чтобы стать ее преемником, но если нет, я ожидаю, что Минаката возьмет на себя эту роль.

— Тогда почему ото-сама сказал, что ты глава?

Его невеста слегка поерзала на татами, и Мадара внезапно знал, что ответ ему не понравится.

— Женившись на Хитоми-сама, Таджима-сама настоял, чтобы твой двоюродный дедушка Митама-сан отрекся в ее пользу. Он это сделал, но Хитоми-сама не была склонна стоять на пути того, что хотел твоей отец, даже когда это не приносило пользу клану в целом. Так что Митама-сан тайно обучил Ниниджи-сама и Охабари-оба, чтобы они вдвоем могли заниматься тем, чем пренебрегала Хитоми-сама. Когда Хитоми-сама умерла, Таджима-сама решил, что нет нужды назначать замену главе Домашней Стражи. Когда Митама-сан запротестовал, твой отец обвинил его в предательстве и казнил его, так что Ниниджи-сама тайно взял на себя эти обязанности вместо него. Затем Таджима-сама узнал, что Ниниджи-сама делал.

Мадара знал, что его отец сделал с их дядей, с его собственным братом. Он был там, когда отец обвинил Ниниджи-оджи в предательстве и казнил его. Это было из-за этого? Отец казнил и двоюродного дедушку Митаму, который был тем человеком, кто взял его с собой посмотреть, как двоюродный дедушка Морея пускает в полет своих ястребов? Это был не несчастный случай, как ему сказала Охабари-оба?

— Я подозреваю, что Таджима-сама знал, что Охабари-оба все равно выполняла часть этих обязанностей, но она была намного меньшей угрозой его власти, чем Ниниджи-сама, — тихо продолжила Кита, — поэтому он и приказал ей обучить меня всему, что положено знать главе Домашней Стражи, когда обручил меня с тобой. Однако, когда я в то время ясно дала понять оба-сан, что не хочу быть главой Домашней Стражи, она согласилась научить меня всему о Домашней Страже и «помочь» мне с соответствующими обязанностями с подтекстом, что я ни в какой момент не стану узурпировать ее власть.

— Значит, оба-сан глава Домашней Стражи, а ты только ее прикрывала, — сухо сказал Изуна.

— Ну, я действительно выполняла большую часть работы, когда Ясакатоне и Ширануши родились так близко друг к другу, так как у нее не было времени, но вы оба знаете, как я тогда валилась с ног.

Ну да. У нее было больше дел, чем то, с чем она могла справиться. Что было самой сутью нежелания Киты быть главой Домашней Стражи.

— Я думаю, Изуна-сан мог бы быть замечательным главой Домашней Стражи, если бы захотел, — рассудительно продолжила Кита, отрезав нить, — так как он обладает очень детальным пониманием политики и очень хорошо умеет действовать хитро. Однако я не знаю, хочет ли он этого или доверишь ли ты ему руководить кланом вместе с тобой, Мадара.

Намек, что его отец определенно не доверял своим брату и сестре этого делать. Это было ужасно грустно, правда.

— Я доверяю Изуне, — твердо сказал Мадара. — Но это его выбор.

Изуна нахмурился.

— Я подумаю об этом, нии-сан. Это может быть интересно. Хикаку фактически и так твой заместитель в вопросах Внешней Стражи, так что я сейчас все равно по сути никуда не вписываюсь, — он повернулся к Ките. — Будет ли оба-сан против, если я немного понаблюдаю за ее работой, просто чтобы посмотреть, как все устроено, прежде чем принять решение?

— Я думаю, вам стоит сначала позволить мне заверить ее, что вы оба знаете и что все в порядке, потом Мадаре стоит навестить ее и тоже заверить, что все в порядке, и предложить, чтобы Изуна узнал больше об этой роли с прицелом на то, чтобы он, возможно, стал ее преемником, — твердо сказала Кита. — Затем надо обнародовать, что ты это делаешь: пусть это звучит так, как будто ты отдаешь главенство Охабари-оба, потому что у меня слишком много других дел, а не то что мы действовали за твоей спиной, а ты это просто узакониваешь.

Мадара кивнул. Это было должным образом дипломатично и позволит ему избежать копания в болезненной семейной истории, в то же время проясняя, кто в ответе за что, чтобы ничего не осталось незамеченным.

Однако его все равно немного тошнило от подтекста. Его отец убил собственного младшего брата за попытки заботиться о клане? Мадара никогда и ни за что не смог бы этого сделать. Изуна никогда бы не попытался узурпировать его власть как главы Внешней Стражи, и хоть он иногда спорил с Мадарой, это потому что он тоже хотел лучшего для клана и думал, что некоторые вещи было бы лучше делать по-другому. Но это не угроза его власти, это попытки Изуны помочь! Отец убил дядю за попытки помочь?!

Он был благодарен Тоши-чан, когда она забралась ему на колени: это дало ему повод обнять ее, и прямо сейчас ему было нужно это объятие.

* * *

Кита была невероятно благодарна за то, что над ней больше не висела эта роль главы Домашней Стражи. Она точно не знала, возьмет ли Изуна на себя эту роль на самом деле (он наслаждался сражениями на линии фронта и у него были твердые убеждения о противостоянии Сенджу, когда это только было возможно), но даже просто то, что он наблюдал за некоторыми вещами, которые делала Охабари-оба, кажется, помогало с размолвками, и внутренние раздоры немного улеглись.

Оглядываясь назад, она могла видеть, что большая часть проблемы состояла в том, что многие из старейшин и глав родов чувствовали себя оскорбленными, что Таджима-сама дал маленькой девочке из побочной ветви менее влиятельного рода власть над всеми ними, что усилило их враждебность, когда она меняла вещи таким образом, который немедленно и лично не приносил им выгоду. Теперь, когда Охабари-оба была официально главной и Изуна учился у нее, все чувствовали себя более видимыми и признаваемыми, потому что они оба из главной семьи Аматерасу и Изуна брат Мадары.

Она надеялась, что они вдвоем смогут создать немного больше сплоченности в клане, потому что прямо сейчас все правда было в невероятном упадке.

— Всегда так много мелких препирательств? — потребовал ответа Изуна примерно через неделю после объявления Мадары, плюхнувшись на энгаву к ней лицом, когда она пряла свой мирный шелк.

— Да, — заверила его Кита. — Вообще, сейчас их наверняка меньше, чем обычно: все кажутся очень довольными, что Домашняя Стража официально вернулась под эгиду рода Аматерасу.

— И ото-сама это позволял?!

— Он это поощрял, — мягко поправила Кита. — Когда все огрызались друг на друга и препирались друг с другом, они никогда не были достаточно сплоченными, чтобы представить свои собственные идеи, чтобы противостоять его решениям или мешать ему, когда он принимал единоличные решения по вопросам Домашней Стражи.

— Но, но это плохо для клана!

Кита оглядела его.

— К этому моменту ты уже должен был заметить, что твоего отца в основном заботило его собственное видение клана, которое заключалось в том, чтобы клан был полностью под его властью, чем большинство реальных людей, которые составляют клан.

Изуна свирепо на нее посмотрел.

— Я пойду поспаррингуюсь с Мадарой, — объявил он, прежде чем уйти с топотом. О, может быть, он не замечал до этого — ей стоит извиниться. Конечно, так как он сын Таджимы-сама и, как правило, на привилегированной стороне процесса принятия решений его отцом, из этого вытекало, что он редко видел обратную сторону.

Ну, возьмет ли Изуна в конце концов на себя командование Домашней Стражей или нет, ему будет полезно расширить свои горизонты. Вернувшись к своему прядению, Кита лениво задумалась о том, повлияет ли взаимодействие с членами семьи в таком контексте на его личную философию о циклической природе реальности. В конце концов, если реальность действительно циклична, тогда эти споры тоже неизбежны и будут возникать снова, как, кажется, и война с Сенджу.

Осознавал ли вообще Изуна, что попытки разрешить споры и обеспечить гармонию в клане шли против его заявленных личных убеждений?

Скорее всего, нет.

* * *

День рождения Киты принес сладкое чувство предвкушения: теперь ей было двадцать, она была достаточно взрослой, чтобы выйти замуж, и она правда хотела выйти замуж за Мадару. Конечно, сначала ей надо было отпраздновать совершеннолетие в январе (когда она получит возможность надеть цветное фурисодэ рода Тоётама в первый и, скорее всего, последний раз), но, так как перемирие все еще продолжалось, то подготовка к свадьбе уже началась. Дата была предварительно назначена на риссюн, первый день весны четвертого февраля, и весь клан, кажется, с нетерпением этого ждал. Татешина уже ткала ей свадебное кимоно.

Свадьбы глав клана были событием раз в поколение и возможностью для всех поесть отличную еду за счет клана. Кита была бы сильнее удивлена, если бы люди не ждали этого с нетерпением.

Ее самым большим подарком на день рождения был полный набор посуды для чайной церемонии, смесь новых предметов, заказанных Мадарой, семейных реликвий, переданных бабушкой (Кита даже не знала, что у бабушки было тяки, не говоря уже о старинной фукусе), и чайной чаши, подаренной новыми гончарами Учих с прекрасным сине-черным узором масляных пятнышек в глазури. У обоих гражданских специалистов теперь были жены Учиха, так что они были действительно частью клана. Она скорее хотела пользоваться собственным набором, а не быть вынужденной использовать приборы главы Внешней Стражи, и Мадара обеспечил то, чтобы на всех лакированных шкатулках были водные драконы вдобавок к традиционным утива и пламени, чтобы было отсылкой к ее роду. Кита их обожала.

Она также обожала своих младших сестер за то, что они приготовили щедрый завтрак, а потом вытащили все свитки с рисунками для рода Тоётама и попытались исподволь сделать так, чтобы она выбрала один. Сейчас Нака была уже намного лучше в составлении композиций рисунков, и вышивание Мидори также было солидным, хоть и медленным, но вдвоем они смогут сделать хороший плащ с минимальной помощью с ее стороны. Кита притворилась, что не понимает, что они делали, и показала им свои любимые дизайны Тоётама, один из которых она сама создала для коллекции. Вообще, он был не самым сложным, но он был достаточно трудным: если они смогут его сделать, она найдет время, чтобы обдумать их личные навыки, убедиться, что Нака надлежащим образом всесторонне образованна, и определить, научились ли они всему, чему она могла их научить.

Если да, в четырнадцать Нака была достаточно взрослой, чтобы брать независимые заказы. Мидори едва было двенадцать, но теперь ее вышивка была достаточно хорошей, чтобы она могла зарабатывать на жизнь декорированием оби и украшением ткани кимоно, которую создавала Татешина, даже без ее навыков фуиндзюцу, которые были чем-то, что принесет деньги клану, как ее любимые хобби не сделают.

Кита так сильно гордилась всеми ее младшими сестрами. Малышка Кину-чан слегка неловко, но гордо пришла в главный дом клана с корзиной свежих перепелиных яиц для омлетов и чтобы сварить их для бенто в качестве ее первого задания, и Кита почти заплакала от радости. Она мало видела трехлетнюю девочку, со всем происходящим за последний год или примерно этот промежуток времени, и Кину была абсолютно умилительной, хотя Кита точно не знала, откуда ей достались эти кудряшки. У Киты были полностью прямые волосы ее бабушки, и волосы большинства других ее сестер были в разной степени по-учиховски неукротимы, включая Тоши и Азами, но настоящие кудри? Это на самом деле было довольно необычно.

Однако симпатично.

День рождения Мадары наступил и прошел, как и Новый год, а потом внезапно Киту окружили бабушка и конгломерат из женщин рода Тоётама под ее руководством (она не осознавала, что все эти женщины близкие родственницы), которые утащили ее в клановую купальню (одну из клановых купален: увеличившееся благосостояние Учих привело к тому, что была построена вторая общая купальня и несколько частных), сделали ей прическу в сложном и замысловатом стиле, раскрасили ей лицо и одели ее в поразительно великолепное светло-голубое фурисодэ, вышитое журавлями, цветами сливы, пенистыми волнами и водными драконами вместе с соснами, бамбуком и другими символическими аллюзиями на долгую жизнь и удачу. Оби повторял узор волн, они были более большими и геометрическими с извивающейся парой кои в центре каждой волны, ткань оби повторяла все цвета вышивки фурисодэ, и Кита чувствовала себя очень-очень красивой даже до того, как меховой воротник был накинут ей на плечи.

В складки ее оби были положены ароматические мешочки, ее ногти были аккуратно наманикюрены, и она едва узнавала девушку в зеркале, пока бабушка промокала глаза платком, а бабуля Фудзи широко улыбалась ей беззубой улыбкой, и ее шаринган сиял. Затем Киту поторопили в клановый храм, чтобы ее благословили, и она присоединилась ко всем, кто в этом году справлял совершеннолетие (несколько парней и девушек старшего подросткового возраста и горстка других двадцатилетних), чтобы Домашняя и Внешняя Стража могли их поздравить с достижением взрослости и официально добавить их имена в клановый реестр.

Имена детей были только в храмовом реестре, чтобы, если они умрут молодыми, они могли стать семейными духами. Взрослые члены клана, чьи имена были в реестре, могли жениться или выходить замуж, не нуждаясь в согласии родителей, начать бизнес, переехать в пустой дом и имели право лично обращаться к старейшинам и главам по поводу сложностей, которые требовали какого-либо суждения и разрешения.

Мадара пялился на нее несколько долгих секунд, потеряв дар речи, когда она вышла на переднюю линию, заставив Охабари-оба закатить глаза с теплой улыбкой и ткнуть его локтем, прежде чем он взял кисть, чтобы добавить имя Киты в реестр. Ее жених мгновенно заалел, сумел выдавить необходимые слова приветствия и признания, пока все взрослые среди зрителей знающе хохотнули от того, насколько он влюблен. Затем он стал почти фиолетовым, когда первым действием Киты в качестве официальной взрослой было подняться на носочки и легко поцеловать его в губы прямо здесь перед всем кланом.

От толпы раздался гром аплодисментов и свист, несмотря на ее внезапное нарушения должного протокола: все в клане Учиха ценили хорошую любовную историю.

Затем она направилась к тому месту, где был папа и ее приодетые сестры и братья, чтобы Мадара мог оправиться и продолжить свои обязанности без отвлекающих факторов, пока все не будут лично признаны, после чего будет шведский стол, оплачиваемый совместно близкими родственниками участников, к которому был приглашен весь клан.

Изуна мгновенно ее нашел, успешно вытащил ее из когтей ее семьи и отбуксировал ее к Мадаре.

— Вот, ты можешь присмотреть за ним, пока я приношу еду.

— Я не нуждаюсь в контролировании, Изуна! — запротестовал Мадара, но вяло, потому что он не мог оторвать от нее глаз, и его взгляд стал очень нежным. Кита осознала, что они поженятся меньше, чем через месяц, и почувствовала, как ее лицо порозовело под макияжем: восемь лет дружбы плавно перетекли в ухаживания, и это время почти подошло к концу. Скоро они будут женаты со всеми вытекающими последствиями, и они вместе вступят в новый этап жизни.

Он легко мог его читать: в мягкости взгляда появилась искра жара, и он положил ее ладонь себе на руку и наклонился, чтобы их лица были близко друг к другу.

— Ты выглядишь великолепно, — хрипло сказал ей он, и его глаза на секунду зажглись алым, когда он воспринимал каждую деталь ее наряда и внешности. Находясь так близко, Кита могла видеть след своей красной губной помады на его губах.

— Спасибо, — стеснительно сказала она, теребя веер свободной рукой.

— Просто чтобы ты знала, никто никогда не даст тебе забыть, что ты это сделала, — дразняще добавил он, и его глаза снова потухли до черного.

— Как они никогда не позволят тебе забыть, что ты потерял дар речи? — поддразнила в ответ Кита, положив голову на его плечо.

Мадара тихонько что-то проворчал, и его чакра была так же горяча, как и воздух из печи, осторожно обвиваясь вокруг ее талии и неся с собой легкое чувство самодовольства:

— Они просто завидуют, что ты выйдешь замуж за меня.

Кита не смогла сдержать вырвавшийся смешок. Факт в том, что некоторые люди наверняка действительно завидовали, хоть только и потому, что она была главным клановым специалистом по печатям и помимо этого специалистом по клановым плащам с композициями рисунков. Учиховские плащи были престижной вещью, хоть они были и у всех, и хоть Кита была фактически одна из четырех или пяти людей в роде Тоётама, кто делал обычные плащи с принтами, она была единственным человеком, кому сейчас было позволено делать и поддерживать в хорошем состоянии шелковые плащи с композициями рисунков. Нака тоже скоро до этого дорастет, но она пока еще не была на этом уровне.

Также был тот факт, что бросок лазутчика Сенджу в свинарник и бесстрастное наблюдение за тем, как его разрывали, заполучило ей россыпь одобряющих старших поклонников как в Домашней, так и во Внешней Страже, но Кита старалась об этом не думать: это был не самый ее лучший момент. Скорее наоборот.

— Изуна уже решил, съедет или нет, когда мы поженимся? — спросила она вместо этого.

— Он говорит, что останется, пока нам не понадобится его комната, чтобы заныкать в нее дополнительных детей, — сухо ответил Мадара. После смерти Таджимы-сама Мадара расчистил спальню своего отца, чтобы Мидори, Нака и Бентен могли спать там, а не в крохотной кладовке — теперь в ней жили Азами и Тоши. Ну, их в ней укладывали спать: они часто просыпались посреди ночи и ковыляли сквозь фусума, чтобы забраться в кровать к ней и Мадаре, прежде чем снова уснуть.

Мадара давно перенес все свои вещи в ее комнату — в эти дни та спальня была в полном распоряжении Изуны.

— Значит, остается.

Бывшая комната Таджимы-сама была достаточно большой, чтобы вместить еще два полноразмерных футона, и Нака, скорее всего, не останется в главном доме клана после того, как окончательно освоит ремесло: все оборудование мамы и материалы были в родном доме вместе с шелкопрядами и шелковицами. А пока Нака регулярно ходила домой, чтобы помогать Татешине присматривать за шелкопрядами, и большая часть печатания рисунков проходила в мастерской рядом с домом, а не в мастерской для печатей Киты. Так было менее грязно, учитывая то, что папин дом был на границе квартала ремесленников и фермеров напротив реки, а не в сердце жилого сектора.

Кита подозревала, что Нака унаследует этот дом, а не переедет к мужу: не то чтобы шелковицы можно было передвинуть, и Дзонену наверняка будет более комфортно в доме ближе к папиной мастерской, так как его шрамы означали, что он не мог с легкость ходить очень далеко. Учитывая то, что этот дом был бабушки и дедушки и папа переехал в него, когда женился на маме, это не будет первым разом, когда подобное произойдет.

Наследование у Учих всегда было больше о том, у кого были соответствующие навыки и кто надлежащим образом воспользуется ресурсами, а не о том, кто старший сын.

* * *

Мадара получил одну неделю безумного, сумасшедше великолепного и насыщенного счастья в браке, прежде чем все снова покатилось по наклонной. Одну неделю. Он так, так злился за это на Учиху Комаки.

— Ты нарушил перемирие.

Комаки пытался казаться дерзким, но по большей части он выглядел до ужаса испуганным. Мадара знал, что он не очень хорошо контролировал свое желание убийства, но ему было абсолютно, полностью похрен.

— Там были Сенджу на дороге!

— Ты был на торговой миссии, — прорычал Мадара, и мир стал алым по краям сквозь его шаринган. — Они напали на тебя?

— Да!

Это не было правдой, и Мадара мог это видеть.

Мадара почувствовал, как его лицо страшно искривилось — Комаки дрогнул.

— Лжец.

— Ну, я напал первым! Они бы все равно нас атаковали! Я узнал главного, он убил моего брата!

— Ты нарушил перемирие, — взревел Мадара, — что означает, что все последующие смерти на твоей совести. Каждые похороны, каждое ранение, которое оставит воина инвалидом, все. Учихи умрут, потому что ты не счел нужным подчиниться мне.

Все присутствующие члены Внешней Стражи явно вспоминали, как бы его отец отреагировал на такое неповиновение: Хакодате и другие члены отряда, ответственные за нарушение перемирия, явно ожидали, что их сейчас бесцеремонно обезглавят, и Комаки опустился на колени, серый и тяжело дышащий.

— Казнить тебя было бы добротой, — процедил Мадара, с трудом сдерживая ярость, чтобы сердце Комаки окончательно не остановилось, — так что я этого не сделаю. Ты получишь возможность увидеть, как умрут наши соклановцы, услышать, как их жены, сестры, матери и дочери буду горевать, и сможешь понаблюдать, как сироты будут умолять своих родителей вернуться домой, и ты поймешь, что именно ты навлек дальнейшие потери на головы им всем, потому что ты был слишком эгоистичен, чтобы признать, что каждый потерял членов семьи. Каждый!

— Мой брат…

— Я потерял трех младших братьев из-за Сенджу! — рявкнул Мадара. — Трех! И я все равно заключил бы с ними мир, если бы мог, потому что у меня все еще есть брат и соклановцы, которых я могу потерять! Однако благодаря тебе у нас будет война, и смерть, и еще больше потерь! Подавись ты войной!

Он будет брать этот отряд с собой каждый раз, когда ему придется сражаться с Хаширамой, пока все из них до последнего не возненавидят бесконечный парад смерти и увечий настолько, насколько это ненавидел он, или пока не умрут, пытаясь сбежать от этого.

Он развернулся к ним спиной и ушел с топотом, пока у него все еще был самоконтроль, чтобы не задушить Комаки прямо здесь. Вот тебе и мечты о мире. Ему придется переделать стратегию по миссиям на целый год, чтобы учесть нападения Сенджу, и ему надо будет найти способ, как сделать этот конфликт менее односторонним и оборонительным.

Однако сначала он вытащит Изуну на спарринг, чтобы сбросить часть злости. Кита не должна была выносить его, когда он был в таком настроении, и он не хотел напугать девочек.

* * *

Два года. Она была замужем два года, и война не прекратилась. Она планировала отпороть печать, стимулирующую иммунитет, со своей одежды примерно через месяц после свадьбы, но потом какой-то воин из Внешней Стражи поставил свое горе выше благополучия клана, и Кита решила этого не делать. Было не время привести ребенка в мир, и у нее уже было два малыша, о которых надо было заботиться.

Но опять же, ее печати не были полностью эффективным контрацептивом, как и травяные тизаны, которые она пила каждый день: Ёри использовала и то, и другое, и все равно забеременела. Она отпорола печать с одежды, как только осознала, что была беременна, чтобы не произошло выкидыша (это могло быть очень опасно, и не было нужды ухудшать свое положение), и Хикаку уже сходил с ума от волнения за свою жену.

Хикаку теперь был самым опытным членом Внешней Стражи после Мадары. Тсуёши был мертв, как и Така (она умерла на руках у Осики, что активировало его Мангекьё), и Икадзути, и Хомусуби. Вообще, теперь весь род Кондзин был мертв, кроме сына Хомусуби Кагуцучи, которому было всего восемь и который жил с тетей по матери, у которой было шесть других сирот родства седьмая вода на киселе, о которых она заботилась.

Китины печати, стимулирующие иммунитет и убивающие инфекции, привели к тому, что за последнее десятилетие больше младенцев выживало в первые годы их жизни, но комбинация этого с продолжающейся войной, пожирающей взрослых членов клана, привела к тому, что добрая половина еще живых Учих были младше четырнадцати. Половина. Это не шло на пользу ничьим нервам, особенно сейчас, когда не осталось достаточно членов Домашней Стражи, чтобы охранять границы (множество молодых членов Домашней Стражи перешли во Внешнюю Стражу, чтобы увеличить ее численность) на случай крупных вторжений.

Единственная положительная вещью, которую можно было назвать, состояла в том, что клан не испытывал недостатка ни в еде, ни деньгах. Был также хороший рынок для учиховского угля, чернил, керамики и шелка, у них все еще было достаточно сохраненного железного песка, чтобы все были вооружены (ну, хотя бы примерно для следующего года), погода была достаточно хорошей, что выросло много урожая, и было мясо и рыба, чтобы все могли есть. Проблема была в том, что две трети взрослых клана находились либо на поле боя, либо выполняли миссии, а оставшаяся треть (жалкая горстка стариков, инвалидов и измотанная, перегруженная работой группа женщин и ремесленников) ухаживала за полями, кормила скот, учила детей и выполняла всю необходимую работу, благодаря чему клан продолжал работать и жить, и им помогали подростки, еще недостаточно взрослые, чтобы вступить во Внешнюю Стражу, и дети, за которыми они присматривали. Даже папа теперь ходил на торговые миссии, просто чтобы освободить воина, который послужит лучшую службу в другом месте.

Ну, папа ходил на торговые миссии, пока не не вернулся домой с одной из них. Дзонен теперь был учеником двоюродного брата Яэ, и тетя Никко взяла к себе Текари, так как он все равно был ее учеником. Наке было шестнадцать, и она была полноправной портнихой по плащам, так что ей было позволено оставить себе дом. Мидори занималась вышивкой и печатями в перерывах между помощью с фермерством и скотом, но в ее работе нуждались не менее отчаянно. Они обе жили с бабушкой и пятилетней Кину, у которой были удивительно большие резервы чакры и которая уже помогала Яэ с производством угля, так что вполне могла пойти учиться на кузнеца по проволоке, как только подрастет. Татешина недавно вышла замуж и вносила значительный вклад в клан благодаря своему ткачеству. Ее мужем был Такао, один из ровно шести еще живых людей из главной семьи рода Тоётама, который был во Внешней Страже и мог оставить сестру Киты вдовой в любой момент. Кита надеялась, что этого не произойдет, однако не было никаких гарантий.

Кита тоже могла овдоветь в любую минуту. Зрение Мадары неуклонно ухудшалось, с учетом того, как часто он использовал свой Мангекьё на поле боя. В эти дни он был вынужден держать шаринган постоянно активным, просто чтобы видеть поле боя, и Кита знала, что это его истощает. Это истощало и Изуну, но ее деверь пытался не упоминать об этом, потому что он знал, что Мадара будет видеть это как очередную свою вину.

Кита не могла ничего делать кроме того, как работать над печатями, заботиться о детях, обеспечивать то, чтобы у ее мужа и его брата был теплый уютный дом, в который можно вернуться, и хорошая еда, которую можно съесть, писать письма союзникам клана от имени мужа и отчаянно молиться о чуде. Теперь у нее были самые разные печати, которые, как она знала, могли полностью перекроить поле боя, но чтобы это сработало, вся Внешняя Стража должна была согласиться с планом, а она не могла заставить их сделать это. Мадара мог бы приказать им это сделать, но даже так не было гарантии, что они это сделают.

Ну, они, скорее всего, сделали бы это. После того, как остатки отряда, который заварил всю эту кашу, покончили с собой осенью в прошлом году, вся Внешняя Стража очень внимательно выполняла точно то, чего ожидал от них их глава, но есть разница между подчинением в знакомых ситуациях и подчинением, когда тебе приказали сделать что-то новое и чрезвычайно странное.

Однако Кита быстро приближалась к той точке, когда была готова рискнуть. Может, она сможет поговорить об этом с мужем, когда он в следующий раз будет дома? У нее все было готово, и ее два выживших ученика (у одного не было левой ноги ниже колена, а у другой вообще не было кистей, и она рисовала, зажав кисть между зубами) оба поддерживали ее и выражали осторожный оптимизм.

Ей стоило сказать об этом Мадаре. К этому моменту весь клан признавал, что они проигрывают, и не важно, сколько умерло, подавляющее большинство оставшихся просто хотело выжить. И к черту месть за мертвых.

* * *

Был очередной день, и очередное поле боя сбивали в алую грязь. Мадара сражался с Хаширамой, Изуна — с Тобирамой, а Хикаку противостоял смутно знакомой Сенджу с пучком и синими доспехами (ее звали Байка? Тока? В любом случае, что-то цветочное), и пока сегодня утром раненые в основном справлялись с тем, чтобы покинуть поле боя, но он уже мог видеть тело в учиховском плаще, так что это были минимум одни похороны, на которое он позже придет.

Мадара так, так устал от похорон. Он ходил на абсолютно каждые из них (это была его обязанность как главы Внешней Стражи — почтить жертвы его людей), и они разрывали ему сердце. Он был главой клана детей и калек, людей, которые умели сражаться, потому что они знают, что никто их не защитит, и это было так далеко от его детской мечты, что это разбивало ему сердце.

Каждый день.

Затем Тобирама переместился невозможно быстро, прямо сквозь поле боя, быстрее, чем даже шаринган мог заметить, Изуна свалился мешком позади него, кровь темными пятнами окрашивала его плащ, и…

— Изуна!

Нет-нет-нет-нет-нет!

Он не мог потерять Изуну! Не его младшего брата!

Отступление было неорганизованным, и Мадара был вынужден охранять тыл, чтобы убедиться, что Сенджу за ними не последуют, но Хаширама, кажется, довольствовался тем, что они сбегали, и те из его людей, кто был наиболее способен в технике Ёри с чакрой Инь, несли Изуну обратно в клановое селение настолько быстро, насколько могли. Мадара молился, чтобы Ёри смогла сделать что-то, но он видел, как так много членов клана умирали от ран, которые были в сантиметрах от того места, где Изуна истекал кровью, и он был в ужасе.

Не Изуна. Не Изуна! Пожалуйста!

— Итак, хорошая новость в том, что меч только чуть-чуть задел твою селезенку, так что я смогла полностью ее вылечить до того, как ты истек кровью, — коротко сказала Ёри, глядя Изуне в глаза с того места, где она стояла на коленях у коврика, на котором его положили в нижней рубашке, и его бок был аккуратно забинтован. — Плохая новость в том, что лезвие прошло прямо сквозь поджелудочную железу и разорвало ее, и нет ровным счетом ничего, что я могу сделать, чтобы даже попытаться исправить это, что не убьет тебя намного быстрее каким-нибудь новым и интересным образом. Мы сумели удержать тебя от смерти от шока, и медицинские печати означают, что инфекция не будет проблемой, но тебя будет постоянно подташнивать, и попытка поесть вызовет у тебя рвоту, так что не пытайся, ты будешь испытывать постоянную боль, и бабушка надвое сказала, убьет ли тебя первым почечная недостаточность или коллапс легких. Если ты будешь двигаться настолько мало, насколько возможно, и пить много подсоленной воды, немного подслащенной медом, может быть, ты доживешь до следующей недели, но не рассчитывай на это.

Мадара не мог пошевелиться. Было видно в каждой черточке ее тела, что Ёри была горько несчастна от своего диагноза, снимая свои перчатки и забрызганный кровью халат и бросая их в кучу грязного белья с кровавыми простынями, на которых лежал Изуна во время лечения, и Мадара не мог пошевелиться. Все, что он мог делать, это не отрывать глаз от лица своего братишки, от выражения лица Изуны, искривленного от боли, горя, злости и растущего смирения, пока слова «может быть, ты доживешь до следующей недели, но не рассчитывай на это» отдавались эхом в его голове.

— Мадара-сама, — жена его двоюродного брата глубоко ему поклонилась, прежде чем выскользнуть из комнаты, придерживая одной рукой свой большой от беременности живот. Ее ассистент последовал за ней, неся окровавленное белье.

Мадара все еще не мог пошевелиться. Он едва мог дышать.

— Значит, вот и все? — прохрипел Изуна, невидящим взглядом уставившись в потолок над ним.

— Нет! — Мадара не мог… — Отото, пожалуйста!

— Я умру, — ровным тоном сказал Изуна, его дыхание было поверхностным, и каждое поднятие и падение грудной клетки причиняло боль и заставляло брови морщиться. — Так что, брат, пожалуйста, забери мои гла…

— Нет! — Мадара выбежал из комнаты, прежде чем он мог потерять контроль над чакрой. В том состоянии, в котором он был сейчас, это могло убить его младшего брата, и… нет. Нет. Это не мог быть конец. Он не мог потерять Изуну!

Кита. У Киты были печати, и печати могли делать чудесные вещи: то, что сейчас Учихи могли делать вещи, которые делали, чтобы лечить людей, было настолько же благодаря ее печатям, насколько и благодаря технике Инь Ёри. Неделя — это немного, но может быть…

* * *

Кита знала, что ее муж и деверь вернулись в селение клана Учиха. Она знала, что Изуна был ранен: она почувствовала это как в приглушенной агонии его чакры, когда его несли в зал исцеления, так и в диком, до ужаса испуганном вихре чакры ее мужа. У ее двух трехлеток были бенто, и они свободно бегали где-то в селении с другими маленькими детьми, пятилетняя Кину присматривала за ними обеими, а Бентен была на тренировке с нагинатой.

В главном доме клана не было никого, кроме нее. Никто не видел, как ее муж ввалился внутрь, сбросил сандалии и уронил свой окровавленный плащ. Доспехи и оружие остались лежать небрежной кучей за гэнканом, пока он неровной походкой прошел сквозь прихожую, чуть не запнувшись о край татами, прежде чем рухнуть на колени перед тем местом, где она занималась счетами Внешней Стражи, простираясь ниц и упираясь лбом в маты.

— Мадара?! — Кита резко отодвинула письменный столик, подбегая к нему, но не совсем осмеливаясь к нему прикасаться. — Что не так?!

— Пожалуйста! — умоляюще сказал он, не поднимаясь из этого ужасающе глубокого поклона. — Ты можешь воспользоваться печатями, чтобы исцелить Изуну? Кита, пожалуйста, помоги ему!

— Мадара, что с ним не так?

Это…

Ее муж немного приподнялся, но не вышел из позы догэдза.

— Ёри говорит, что его поджелудочная железа разорвана, — выдавил он, — и что у него есть максимум неделя. Пожалуйста. Я не могу… не могу, — разрыдался он, и все его тело затряслось, и он снова стукнулся лбом о татами.

Кита почувствовала, как ее собственная чакра взвихрилась, не замечая, как мир вокруг нее стал неестественно четким, и ее мысли закружились в водовороте. Она отбросила первые три вещи, которые пришли ей на ум (она ничего не могла сделать за такой короткий срок), если он умирал, им нечего было терять (что клан отдаст за мир), вернула чакру обратно под контроль, сделала осторожный вдох и задала вопрос:

— Мадара, ты или другие члены Внешней Стражи когда-нибудь видели, как Сенджу получал или получала такую рану, как Изуна, а потом он или она возвращались потом на поле боя?

Мадара поднялся из этого ужасающего поклона, и его шаринган зажегся, когда он сосредоточился.

— Я… может быть? — он посмотрел ей в глаза, и в каждой черточке его тела было видно отчаяние. — Я узнаю.

Он шатаясь встал на ноги, развернулся и быстро вышел из дома, едва потратив время на то, чтобы снова надеть сандалии, и слезы все еще покрывали его щеки, когда он рванул сквозь сад по прямой к штаб-квартире Внешней Стражи, перескочив через пруд в своей спешке.

Кита потратила секунду, чтобы помолиться о тех невезучих, на которых она только что натравила своего паникующего мужа, а затем поднялась на ноги. Его доспехи и оружие надо было разместить на стойке для брони, и его плащ нуждался в чистке — она перехватит мимопроходящего члена клана, чтобы он или она отнесли плащ Мидори, сама разберется с доспехами и оружием, а затем воспользуется тем временем, которое, как она надеялась, ей купит лихорадочный массовый допрос Мадары, чтобы просмотреть свои печати и придумать стратегию, на которую согласятся как он, так и Изуна.

Изуну наверняка будет сложно убедить. Он все еще бездумно ненавидел Сенджу — Хикаку хотя бы научился мыслить критически.

* * *

Час спустя Мадара притащил тринадцать членов Внешней Стражи в главный дом клана и нетерпеливо прожигал их взглядом, и его шаринган крутился, пока они по очереди делились гендзюцу с Ёри, чтобы она могла проанализировать раны и повторные появления, чему они были свидетелями. Обжигающий жар и слабо выраженная интенсивность, колышущиеся сквозь его чакру и обвивающиеся вокруг него, никак не разряжали атмосферу — Кита тихо принесла набор для чистки брони мужа и вложила его ему в руки вместе с нагрудной пластиной. Он слегка вздрогнул, но все же сел и начал процесс чистки и смазывания своих доспехов. Как только он успокоился, Кита принесла всю стойку для брони: это должно было занять его на время.

Это не требовало большого сосредоточения, и в конце он достигнет чего-то ощутимого, что было больше, чем то, что Кита могла сказать о том, чего здесь пыталась достичь она сама. Ну, вскоре будет пытаться. Весь план зависел не только от нее, но ей придется выполнить свою часть.

Ёри не торопилась. После первого обзора она отпустила восемь человек, прежде чем повторно просмотреть воспоминания оставшихся пяти. Мадара закончил с доспехами и начал точить кусаригаму, а затем перешел к парным мечам и различным ножам. Кита склонялась над своим столом, лихорадочно листая свои записи и наскоро придумывая новые печати, которые потребуются для ее плана, иногда консультируясь с диаграммой чакросистемы, которую Таджима-сама позволил ей выменять у Хьюга. С обеими диаграммами: учиховская чакросистема была немного своеобразна из-за их кеккей генкая, и Хинагику-сан любезно согласилась создать для нее конкретно учиховскую версию в обмен на целое кимоно из узорчатого дикого шелка, использовав отряд, доставивший запрошенное, как модели.

Это стоило того. Действительно стоило того.

Ёри наконец отпустила оставшихся воинов и подождала, пока они не только надели свои сандалии, но полностью покинули земли главного дома клана, прежде чем начать говорить:

— Ну, теперь я могу однозначно заявить, что да, у Сенджу есть какая-то комплексная программа исцеления, и они могут регенерировать повреждения органов примерно за две недели, а также лечить другие серьезные ранения, такие как раздробленные кости и ожоги третьей степени.

Ее лицо было напряженным: несомненно, она вспоминала всех Учих, которые умерли от схожих травм за последние семь лет. Они были значительно большим кланом, чем Сенджу, но все, что это означало, так это то, что они были способны выставить соответствующее число воинов против их врагов, несмотря на то, что они несли значительно большие потери. Мертвый есть мертвый, но пропасть между тем, где Учихи и Сенджу ставили отметку «точно больше не жилец», создавала большую разницу: у Сенджу были явно более хорошие лекари.

Мадара выдохнул, немного дрожа.

— Спасибо, Ёри, — тихо ответила Кита. — Пожалуйста, организуй все, чтобы Изуну можно было перенести домой, и будь спокойна, что с тобой проконсультируются, прежде чем мы снова его перенесем или попытаемся лечить.

Ёри ушла. Кита обратила все свое внимание на мужа.

— Мадара, у меня есть план, — мягко сказала она, — но чтобы он сработал, Изуна должен сотрудничать, и тебе сначала надо будет представить старейшинам статистику потерь, чтобы они могли согласиться, что стремление заключить мир с Сенджу пойдет на благо Учихам, как в краткосрочной, так и в среднесрочной перспективе, даже если в долгосрочной перспективе мира не будет.

— Мир? — Мадара прожег ее взглядом, яростно жестикулируя. — Кита! Тобирама практически убил моего брата!

— Мадара, Сенджу могут вылечить твоего брата, — терпеливо ответила она, — и это лучшее время, чтобы определить, серьезен ли на самом деле Хаширама по поводу желания мира. Если да, тогда он согласится, чтобы твоего брата вылечили, и Изуна будет жить. Если нет, — Кита вздохнула, — ну, мы едва ли сможем доверить брата нашего главы клана нашему врагу без того, чтобы не взять в ответ в равной степени важного заложника, не так ли?

— Ты хочешь нейтрализовать Тобираму, — мгновенно догадался Мадара, что верно, это дало бы преимущество в виде лишения Сенджу его навыков сенсора и тактической смекалки. Не говоря уже о вероятных логистических проблемах в долгосрочном периоде, так как небрежность Хаширамы начнет оказывать большее влияние. — Хашираме придется отпустить брата, чтобы обмен был равным, и мы, конечно, свяжем его чакру для безопасности членов нашего клана и так как Изуна в данный момент беспомощен, по крайней мере, для справедливости. Если Изуне полностью вернут здоровье, мы снова их поменяем, и с такой демонстрацией доброй воли старейшины будут вынуждены согласиться на все формальные условия, а если нет, — его горькая усмешка была слегка безумной.

— Я думаю, Хаширама согласится, — осторожно сказала Кита. И свидетельства из первых рук, и ее воспоминания из прошлой жизни намекали, что глава Сенджу — слепой фанатик, преследующий идеалы мира, так что он наверняка ухватится за этот шанс. Тобирама будет намного более настороженным, но он был прежде всего верным, так что если его брат прикажет — он подчинится. Даже если он вполне будет верить, что Учихи его убьют. Да, отдельные члены клана хотели его смерти, но не все. Даже не большинство.

— Как у нас получится это сделать?

— Печати, — лаконично сказала она. — Я могу поставить на Изуну временно обезболивающую печать, чтобы он смог двигаться и дышать сквозь боль во время перевозки, и более постоянную печать, чтобы обеспечить то, что никто не сможет тронуть его глаза, вместе с отслеживающей печатью, чтобы мы мгновенно узнали, если он умрет. У меня есть связывающие чакру печати, которые мы сможем поставить на Тобираму, дополнительные печати, которые я могу поставить на спальню, чтобы заблокировать его сенсорство, и поводковая печать, чтобы он не мог покинуть клановые земли без назначенного сопровождения. Лучший способ добиться того, чтобы Сенджу обратили внимание — это чтобы ты промаршировал к границе в полном доспехе и крикнул тем, кто наверняка будет скрываться неподалеку, что ты хочешь формальную встречу с их главой клана утром следующего дня. Может, возьмешь письмо? Каким бы ни был формальный протокол для организации краткосрочного перемирия.

Таджима-сама никогда не обучал ее подобным дипломатическим моментам.

— Я пойду сейчас…

— Мадара, подожди! Нам надо сначала убедить Изуну согласиться. Это его тело: использовать его как разменную монету без его согласия — это… — Кита скривилась. — Именно он должен согласиться позволить Сенджу использовать на нем свою чакру, он будет без сознания и уязвимым на их попечении.

Мадара плюхнулся обратно в сидячее положение.

— Да. Ты права, — его лицо окаменело. — Если ты сегодня поставишь на него обезболивающую печать, чтобы он мог мыслить ясно, пока мы это будем обсуждать, и он согласится, я могу пойти завтра и провести переговоры с Хаширамой послезавтра, — он намеренно расправил плечи, и всепроникающее отчаяние, которое глубокими трещинами ломало его маску, оказалось почти полностью сдержанным. — Что бы ни случится, ситуация с Сенджу будет менее безвыходной после этой попытки.

Кита кивнула. Она вложила множество усилий в придумывание чего-то, что обеспечит им преимущества вне зависимости от исхода. Даже если Хаширама скажет «нет», они все равно развеют сомнения.

* * *

Изуна согласился. Кита подозревала, что он согласился, потому что полностью верил, что умрет и что смерть от рук Сенджу — это более хорошая смерть, чем угасание в своей постели (также он сможет умереть, зная, что Тобирама его не переживет), но он все равно согласился, в полной мере нормально функционируя, что позволила ему обезболивающая печать, и именно это было важной частью. Единственным условием Изуны было то, что Мадара должен забрать его глаза, прежде чем они это сделают, на что Мадара сказал «да». Кита сумела убедить их согласиться на взаимный обмен (Изуне будет нужна возможность видеть, когда он будет в руках Сенджу), и Ёри согласилась провести процедуру после того, как Мадара потребует перемирия завтрашним утром.

Убедить старейшин было сложнее. Кита присутствовала на встрече для поддержки мужа, одетая в черное томэсодэ рода Тоётама, которое она унаследовала от прабабушки, и с должным образом элегантной прической в качестве знака уважения и напоминания как ее статуса, так и важности того, что было на кону. Потребовались часы, чтобы их переспорить, даже с помощью Охабари-оба, и Ките пришлось очень подробно объяснить все вещи, которые обеспечат ее печати (как на Изуне, так и на Тобираме). Она была рада блокирующей звуки печати на сёдзи, ведущих в комнату девочек: без нее их наверняка бы разбудили уже несколько раз.

Тобираме придется остаться в главном доме клана: это было единственное место, где Мадара мог гарантировать, что его не убьет во сне скорбящий член клана Учиха. Однако не в комнате Изуны: Кита перенесет туда футон Бентен, а для Тобирамы подготовит старую комнату Таджимы-сама. Это также будет должным образом нейтральным компромиссом, и не то чтобы отец Мадары был жив, чтобы жаловаться на то, что Сенджу получит лучшую комнату в здании.

Старейшины наконец-то сдались, хоть только и потому, что план подвергал риску строго главу Внешней Стражи и его ближайших родственников, а не кого-то из их ближайших родственников. Кита продемонстрировала для них свою связывающую чакру печать на нетерпеливом Мадаре (он рухнул на пол, хватая ртом воздух, как только она была активирована, но через несколько минут сумел пошатываясь встать на ноги и неверной походкой пройти по комнате, и его дыхание выравнивалось с каждым пройденным шагом), деактивировала печать, чтобы ее муж мог принять официальные обязательства клана Учиха заключить мир с Сенджу, а потом вежливо пожелала спокойной ночи гостям, прежде чем закрыть за ними дверь и простонать. Было уже действительно поздно, а завтра было много дел.

— Кита? — ее муж некрепко обнял ее за талию, и в каждой черточке его тела была видна отчаянная надежда.

— Это страшно и беспрецедентно, и у нас будет очень много работы, — тихо сказала ему она, — но я верю, что мы победим. Изуна будет жить, и у нас будет мир.

— Спасибо, — пробормотал Мадара, крепко сжав ее и уткнувшись лицом ей в волосы. — Кита, спасибо, без тебя…

Она так же крепко обняла его в ответ, пока он трясся, и влага просачивалась сквозь ее локоны. Сегодняшний день был кошмаром и испытанием всего, на строительство чего она потратила всю жизнь, но завтрашний день будет лучше.

Он обязан быть.

* * *

Кита была права: марширование к границе Сенджу в полном доспехе и крики действительно быстро призвали патруль Сенджу. Они согласились отнести свиток, который он бросил им в головы, своему главе клана, так что после этого Мадара пробежал всю дорогу до селения и быстро снял свое снаряжение, чтобы Ёри могла провести согласованную операцию на глаза в спальне Изуны.

Это была удивительно быстрая процедура, которую за века Учихи проводили снова и снова — всего лишь час спустя он смотрел на мир, который был более четким, чем то, что он видел без шарингана почти десятилетие, а Кита рисовала защищающую глаза печать на висках Изуны.

— Она должна быть видима, чтобы Сенджу знали, какие мы приняли меры предосторожности, — рассеянно сказала его жена, положив свиток, покрытый кандзи, линиями и символами под шею Изуне, — но если со временем эта печать будет у каждого члена клана, мы сможем спрятать ее под волосами. В конце концов, нет нужды афишировать, что она здесь.

— Как ты назовешь эту? — прохрипел Изуна. Китины печати для облегчения боли были опасны в долгосрочной перспективе, так как они не давали человеку заметить, что он или она причиняли себе вред, так что Изуне пока что придется тихо страдать. Он хотя бы не будет страдать еще долго.

Губы Киты дернулись — Мадара уже с нетерпением ждал неизбежного каламбура. Его жене нравилось придумывать каламбуры.

— Это печать «руки прочь», — с весельем сказала она. — Люди будут держать руки подальше от твоих глаз, иначе лишатся их у запястья.

Изуна задрожал.

— Оу, оу, оу, — выдохнул он, и на его глазах набухли слезы. — Не вынуждай меня так смеяться! — он махнул рукой, ударив ее по ноге. — Это было ужасно!

Мадара полностью одобрял ее новую печать — он чувствовал искушение сделать ее обязательной, как минимум для Внешней Стражи.

— Что насчет необходимых операций на глаза?

Операции на глаза были одной вещью, в которой Учихи наверняка были лучше, чем Сенджу (импланты и обмен глазами, так как иногда на поле боя травмы глаз все же случались), но с лечащей техникой Ёри период восстановления сокращался с недели слепоты под бинтами до жалкого получаса. Они также знали, что печати Киты, стимулирующие иммунитет, не вызывали отторжение глаз другого человека, что вначале было озабоченностью, которую несколько лет назад вызвался проверить член Внешней Стражи в отставке. Он до сих пор был здоров, так что это было достаточным доказательством.

— Мастер печатей с доступом к ключу шифрования сможет убрать печать, — сказала Кита, снова беря в руки кисть, — а для короткого осмотра, если и пациент, и целитель одновременно вольют чакру в печать, она временно откроется, чтобы позволить физический контакт. Однако ни обследование чакрой, ни лечение ей не запустит печать: она конкретно противостоит физическим попыткам проколоть или извлечь глаз, а также попыткам перерезать глазной нерв с помощью чакры.

— Отрезая руку, — закончил Мадара. — Поставишь ее и на меня, потом?

Его жена моргнула, глядя на него:

— Эм, дай мне ее сначала немного настроить? Она немного сделана на скорую руку, так что я планирую снять ее, как только Изуна вернется к нам. Я хочу встроить переключатель мертвеца, чтобы глазные яблоки превращались в жидкость, если тело, в котором они находятся, мертво больше дня, и немного подкрутить всю структуру, чтобы печать была более элегантной. Сейчас она довольно сырая.

— Как скажешь.

Если Кита думала, что сможет сделать печать лучше, тогда Мадара был более чем счастлив подождать, пока она не будет удовлетворена ее качеством.

— Ладно, она не должна причинить тебе боль, — твердо сказала Кита, — так что если ее почувствуешь, скажи мне немедленно, чтобы я могла убрать печать. Поехали: три, два, один, печать!

Вспыхнуло синим, и все чернила стекли в две точки на висках Изуны, формируя маленькие отпечатки руки, и ладони были вытянуты, как будто чтобы отразить удар. Затем Кита нанесла блокирующую боль печать на обнаженное плечо Изуны.

Его брат моргнул, медленно закатив глаза в одну сторону, а потом в другую, а затем на пару секунд активировал шаринган:

— Ничего не болит.

— Попробуй еще Мангекьё: он вытягивает много чакры, и я хочу быть уверена, что печать этому не помешает.

Глаза Изуны закрутились в новый и незнакомый узор, который был смесью Мангекьё его самого и Мадары.

— Все еще ничего, — заверил ее он, сумев выдавить тень своей обычно самоуверенной усмешки.

Кита снова села на пятки и вздохнула, потянувшись, чтобы убрать уже пустой свиток с дороги.

— Идеально. Теперь я заменю эту печать похожей, которая будет ослаблять боль, а не полностью обезболивать, так что ты сможешь попробовать немного поспать. Тебе нужен весь отдых, который ты можешь получить.

Как только сёдзи в комнату Изуны закрылись за ним, Кита мягко провела его в столовую и повесила чайник над ирори. Мадара позволил спокойной уверенности ее движений и хорошо знакомому процессу умиротворить себя, терпеливо ожидая, пока его жена не нальет чай в их чашки и не решит, что же именно она хочет сказать.

— Ты упомянул несколько раз, что у тебя и Хаширамы была идея построить деревню, — сказала она, как только чай был заварен и разлит. — Расскажешь мне об этом?

Мадара благодарно ухватился за отвлечение.

— У тебя есть немного бумаги, чтобы я мог ее нарисовать?

Кита незамедлительно открыла свою шкатулку с печатями и их принадлежностями и извлекла большой лист конопляной бумаги, подвинув назад один из татами, чтобы положить этот лист на деревянный пол под ним:

— Подойдет?

— Идеально, — он тщательно выбрал уголек, а не одну из ее кистей: было бы неправильно повредить ее инструменты для печатей. — Мы думали, что она может выглядеть как-то вот так…

Четыре часа и обед спустя план деревни перенес три отдельных перепроектирования, чтобы учесть идеи Киты (водопровод и канализация были действительно отличной идеей, как и правила обеспечение того, чтобы у каждого дома был подходящий участок, где можно будет выращивать собственные овощи) и ее очень веские аргументы, что, чтобы перетянуть даймё на свою сторону, скорее всего, будет лучше основать деревню как торговый пункт с местом под мастерские для ремесленников, а не чтобы просто все сразу съехались вместе. Это даст обоим кланам время свыкнуться с идеей и ослабит давление на тех, кто все еще горевал, и это также обеспечит место тем кланам, которые могут захотеть приобрести территорию в их новом центре торговли.

Учитывая это, Мадара перепроектировал Конохагакуре от реки наружу, включив канализационные линии и фильтрующие станции, чтобы вся рыба не задохнулась от их отходов, намеренно оставив большие участки леса нетронутыми внутри внешней границы, чтобы клану не пришлось выходить за стены, чтобы собирать древесину для угля. Не то чтобы он будет их останавливать, но в зимние месяцы лучше иметь ресурсы под рукой.

Он точно не знал, что потребуется Сенджу, но он оставил места для их полей и удостоверился, что было пространство для магазинного и ресторанного района не слишком далеко от промышленного района, а также достаточно площади для домов, садов и огородов. Также было много свободного места, чтобы перепланировка тут и там не стала большой проблемой, пока дорожная сетка будет оставаться неизменной. Кита была права, что сетка намного лучше паутины, исходящей из одной точки: это позволит людям перемещаться без того, что они будут постоянно вынуждены проходить через центр. Возможно, менее безопасно с военной точки зрения, но они и не строили в полной мере военную базу или клановое селение, не так ли? Предполагалось, что Конохагакуре будет центром для мира, так что планировка должна была отражать и это. Внешняя стена будет настолько же для того, чтобы защищаться от диких животных, и будет обеспечивать то, чтобы дети не терялись, насколько и для других целей.

Ему нравилась эта новая версия даже больше, чем та, которую он в детстве придумал с Хаширамой. Предложения Киты заставили весь проект чувствоваться гораздо более достижимым, чем, как он когда-либо надеялся, было бы возможно.

Может быть, в это время в следующем году они даже начнут ее строить.

* * *

— Хватит быть таким пессимистом, Тобирама! Это отличные новости! После ранения Изуны во вчерашней битвы, Мадара, должно быть, наконец-то решил заключить мир!

Тобирама не был удивлен: он провел вчерашний день наблюдая за тем, как чакра Мадары неожиданно пропадала и появлялась в селении клана Учиха, внезапно перейдя от отчаянной и ужасно испуганной до мрачно целеустремленной, а затем наконец сегодня утром стала крепко сдерживаемой концентрацией. Что бы Мадара ни планировал, маловероятно, что это будет хорошо для Сенджу.

У него было бы лучшее представление, что планировалось, если бы не эти экранирующие печати, разбросанные по селению Учих: они делали чрезвычайно сложным отслеживание движений кого угодно на их землях. Внезапность каждого перехода из запечатанных в незапечатанные области дезориентировала и означала, что он был вынужден сознательно игнорировать то, что делает клан Учиха, когда он был на миссиях, иначе он рисковал тем, что фатально отвлечется. Это все равно достаточно отвлекало, когда он был дома и работал над новыми техниками или улучшал старые, но он привык ограничивать свою перспективу, когда экспериментировал.

С тех пор как эти печати были созданы, Сенджу целенаправленно старались вычислить и нейтрализовать любого члена клана Учиха, который использовал фуиндзюцу, но Тобирама не был убежден, что они поймали всех. Не когда абсолютно каждый Учиха носил с собой различное снаряжение, явно сделанное специалистом по фуиндзюцу. Те глубокие, странно плоские сумки с крайне непривычной печатью для хранения большого количества вещей внутри были, судя по всему, стандартным обмундированием, так что в их селении наверняка был член клана, вышедший в отставку, который делал их по чьему-то шаринганно-точному примеру, и набор ярко окрашенных омамори, который носил каждый из них свисающими с пояса или ремня (цель неизвестна, так как Тобирама не смог заполучить даже один из них, чтобы разобрать), тоже, кажется, были стандартными.

— Условия подозрительны, анидзя, — вместо этого сказал он, вздохнув. Почему Мадара уточнил наличие доспехов, но не оружия? Не то чтобы отсутствие острой стали делало такую уж большую разницу среди шиноби: у них у всех была чакра под рукой.

— Не говори ерунды, Тоби, все будет в порядке! Мадара просто наконец-то признает важность нашей мечты о мире!

Тобирама не ответил. Он с дискомфортом осознавал, что Мадара ни в какой момент не переставал хотеть мира — он просто подходил к его достижению с абсолютно другого направления, чем Хаширама, с того, которое Хаширама, кажется, даже не заметил. Может, клан Учиха постепенно проигрывал на поле боя, но с финансовой стороны на рынках столицы был шелк, сделанный Учихами, и керамика, сделанная Учихами становилась все более популярным элементом престижа, как и сделанные Учихами лезвия — Тобирама даже купил одно из них себе, и оно действительно было великолепно. Они делали одни из лучших чернил, которые он когда-либо использовал. Их воины были в хороших доспехах и надлежаще вооружены, даже более хорошо, чем Сенджу. Единственным преимуществом Сенджу была преобладающая численность, большее разнообразие в стилях боя, и то преимущество, которое приносили его способности сенсора, вместе с, конечно, тем фактом, что его брат был значительно сильнее Мадары.

Мадара сделал свой клан финансово процветающим, и его воины были явно хорошо обучены и вооружены. У него даже были медики, снующие за линией фронта, чтобы лечить раненых настолько быстро, насколько возможно. Так куда девались все эти Учихи? Тобирама был вполне уверен, что не видел достаточно трупов, чтобы объяснить пропадающие лица и сигнатуры чакры. Мадара перевел их куда-то в другое место, тайно вывез некоторых соклановцев с земель Учих спрятанными под печатями, чтобы Тобирама не мог их отследить?

Что бы ни происходило, он подозревал, что Кита-сан приложила руку к требованию Мадары о встречи по поводу перемирия. Изуна был категорически против переговоров с Сенджу, но вежливая, сдержанная девушка, которую он встретил в столице, была силой, с которой надо считаться, тем более что он так мало о ней знал. Он не замечал, что она когда-либо была на поле боя, и она проводила намного больше времени на скрытых территориях селения Учиха, чем на видимых.

Тобирама подозревал, что именно она его эквивалент со стороны Мадары, а не Изуна. Ее уловка с чайной церемонией была безупречна: он все еще не был уверен, что уловил все подтексты. Но с тех пор она не совершала никаких откровенных шагов, и это его тревожило, так как именно Учихи нарушили перемирие после смерти его отца два года назад.

Какая бы игра ни игралась, ему совсем не нравилась форма, которую она принимала.

* * *

Кита успешно убедила включить ее в делегацию. Она была клановым мастером печатей, так что она должна была быть той, кто нанесет печать на Тобираму: они все знали, что он тоже был экспертом по печатям, так что позволение одному из ее учеников сделать эту работу создаст вероятность, что он сумеет выпутаться из менее мастерски сделанных оков. Хаширама также, может быть, будет настаивать на дополнительных условиях, и она была наиболее квалифицированной модифицировать собственную работу, чтобы их включить.

Мадара согласился, при условии что Кита наденет полулаты Изуны под плащ и у нее будет достаточно печатей тайм-аут под рукой. Ну, он звал их нокаутирующими печатями, но они были печати тайм-аут. Потому что как только их наносили, у жертвы наступал тайм-аут, пока Кита не отпустит его или ее.

Сама печать выглядела как овальные карманные часы с кнопкой сверху, с точкой посередине, но без стрелок. Она сделала несколько печатей, рассчитанных на определенное время (на тех были стрелки), но бесконечные все еще были ее любимыми. С ними также было проще всего работать, и она могла наносить их прикосновением за долю секунды. Даже на расстоянии с помощью чакры, хотя это требовало слегка большей сосредоточенности.

Прошло достаточно времени с тех пор, как она носила рабочую одежду и обматывала руки и ноги, но ты правда никогда не забудешь, как это делать. Как только она надлежаще оделась, Кита позволила своему мужу обернуть ее в мягкий поддоспешник и закрепить доспехи поверх (было немного неловко отрегулировать их над ее грудью, но она была стройной и едва ли на пару сантиметров ниже ее деверя, так что все могло было быть хуже), а затем надеть на нее ее собственный плащ поверх всего этого. Плащ с композицией рисунков, который для нее сделали ее младшие сестры, с Тоётамой-химэ в форме дракона, извивающейся по всей подкладке вокруг рукавов. Различные слои дзюни-хитоэ разной длины, ниспадающего с ее тела, и разнообразные женские аксессуары плыли по волнам вокруг нее; хижина из перьев и соломы на пляже была у подола, а солнце и луна на плечах, окруженные грозовыми облаками, отмечали ее как жену члена рода Аматерасу.

Кита любила свой плащ. Ее сестры действительно превзошли себя, хоть ей и пришлось перешить все печати, вышитые на холщовой сердцевине, когда они перестали работать после первого года. Она собрала волосы в простой утилитарный пучок, положила свою шкатулку с принадлежностями для печатей (которая была с отличным узором от ее ежедневной шкатулки с письменными принадлежностями) в карман в ее рукаве, обычно используемый для скрытого ножа, добавила емкость с заранее подготовленными чернилами в другой рукав и вышла из дома, чтобы присоединиться к остальной группе.

Мадара брал важных представителей каждого рода и четырех воинов без рода: это означало, что восьмилетний Кагуцучи был вынужден отправиться вместе с ними в своем крохотном плаще с композицией рисунков (вырезанном из плаща его покойного дяди), что было довольно волнительно, но с учетом того, как два члена Внешней Стражи вились вокруг него, она была уверена, что он будет в порядке. Скорее всего, подхвачен и унесен подальше от поля боя в ту секунду, когда ситуация пойдет под откос. Изуну несли другие два менее высокоранговых члена Внешней Стражи (оба с медицинской подготовкой), и И, ее безрукая ученица, незаметно шла за ним, легко сжимая зубами кисть.

И была примером того, чего могла достичь учиховская целенаправленность перед лицом серьезных сложностей: она заново выучилась всем своим огненным техникам после того, как Сенджу намеренно сделали целью ее руки, чтобы она перестала рисовать печати в середине битвы, а потом она еще и снова выучилась писать. Ей не было даже двадцати, и она решительно учила себя использовать нити чакры, как делали бродячие марионеточники бунраку из Страны Ветра. Она уже могла одновременно использовать до пяти нитей и наверняка будет совершенствоваться. Скоро она вернет себе ловкость, даже без физических рук.

Другого ученика Киты с протезированной частью ноги и амортизированной стопой (еще один предмет из арсенала бунраку, купленный за чернила и стальную проволоку Учих вместе с уроками по чакронитям) с ними не будет: он присматривал за девочками для нее. Ё хорошо ладил с детьми: он жил в одном из сиротских приютов и помогал тренировать младших детей, чтобы у них была какая-то база, на которую можно будет опираться, как только они будут достаточно взрослыми для официальных тренировок. Никакого обращения с чакрой, но игры на ловкость, растяжки и медитации. Все важные базовые навыки, которые были нужны каждому члену клана Учиха.

Она надеялась, что Хаширама действительно так же слепо предан своей мечте о мире в реальной жизни, как в той истории про Наруто. Если он был хотя бы слегка прагматичен, он совсем не согласится с ее идеей.

* * *

Группа Учих хотя бы предполагала, что они не действовали полностью недобросовестно: среди них была седая хромающая женщина и восьмилетний мальчик вместе с ожидаемыми воинами, и два шиноби даже несли Изуну, который выглядел чрезвычайно нездоровым. Его кожа была пожелтевшей, липкой от пота, и его глаза запали в глазницы — Тобирама был даже впечатлен, что он сидел прямо. И все же, то, что Мадара принес своего брата на это место, намекало на то, что это было как серьезно, так и официально, так как не было ни единого шанса, что глава Учиха притащит своего очевидно раненного брата на поле боя, особенно не тогда, когда он был плотно укутан в стеганое одеяло под плащом, а не носил доспехи: нижний край одеяла был явно виден над щиколотками Изуны.

Знакомая женщина, маячащая за Изуной, бросила на него яростный взгляд, языком крутанув кисть во рту. Отрезание рук явно не было достаточным, чтобы удержать ее от занятий фуиндзюцу, хотя это хотя бы убрало ее с поля боя. И все же Тобирама был удивлен, что Учихи до сих пор не использовали взрывные печати: они были одним из простейших применений фуиндзюцу. Клан Учиха использовал самую разную другую пиротехнику, но он все еще не видел ни единой взрывной печати.

Но опять, Тобирама и сам их не использовал.

Мадара сделал шаг вперед, Кита была за его левым плечом, и несколько знакомых воинов находились от них по бокам вместе с пожилой женщиной и мальчиком очевидно в каком-то официальном порядке приоритетности, судя по тому, как быстро некоторые из них поменялись местами и два воина торопливо шагнули назад из формации, встав за плечами самого юного их соклановца, как личная стража.

— Сенджу Хаширама, ты призываешь к миру, — громко сказал глава Учиха, — но Учихи видели мало доказательств твоей искренности. Мы не видели от тебя ничего кроме войны с момента твоего прихода к власти, и многие гражданские члены нашего клана умерли от рук и лезвий твоих воинов.

Какие гражданские?! У клана Учиха были гражданские члены? Каждый Сенджу до последнего был полностью обученным шиноби, не важно, что он или она делали в свободное время. Идея того, что кого-то не обучали, когда они все были на войне, была немыслимой. Не говоря уже о том, что Тобирама никогда не видел и не чувствовал ни единого взрослого Учихи без тренированных резервов чакры и элементарной подготовки. Что это за новая хитрость?

— Следовательно, мы хотим проверить твою искренность, — заключил Мадара.

— Конечно, — мгновенно согласился Хаширама. — Что у тебя на уме, Мадара?

— Я доверю тебе моего раненого брата на три недели, — ровным тоном сказал глава клана Учиха, — и ты позволишь моей жене связать чакру твоего брата, прежде чем он будет доверен мне. Через три недели, если оба все еще будут жить, каждый из нас вернет наших заложников, и мы установим дату для написания официального договора.

Так вот что происходило: Изуна умирал, и Учихи хотели убить его взамен.

— У меня нет возражений, — без замедления сказал его старший брат — Тобирама дернулся. Было одной вещью знать в глубине души, что его брат не ценит ничего больше, чем его идею о мире, даже своих родичей, но слышать это сказанным так ясно перед их врагами…

— Анидзя!

Хаширама свирепо посмотрел на него, и его чакра угрожающе встрепенулась — Тобирама склонил голову и начал быстро снимать свои доспехи. Если он умрет, Учихи хотя бы не получат возможность захватить никакие трофеи.

— Поджелудочная железа Изуны разорвана, — продолжил Мадара, и его чакра была невыносимо горячей, но крепко сдержанной, — так что ему потребуется значительная медицинская помощью, и он согласился, что твой клан может ее оказать. Печати были нанесены на его глаза, чтобы их невозможно было трогать, и на его сердце, чтобы, если он умрет, я незамедлительно узнал об этом. Бумажка с печатью на его ключице для ослабления боли, чтобы его можно было перемещать без рвоты и обмороков. Она многоразовая и будет оставлена с ним для облегчения дороги.

Очень сложная травма, надо отметить, особенно если надлежащее лечение еще даже не началось после такого большого количества дней, как она была получена, но такая травма не была за пределами возможностей Сенджу, хоть, возможно, она и была на границе того, что могли спокойно вылечить Учихи. Может, они даже смогут проанализировать эту обезболивающую печать для собственного использования. Тобирама передал последние части поддоспешника Токе, снял хаппури и стряхнул волосы с глаз, и Кита сделала единственный шаг вперед, достав кисть из одного рукава и емкость с чернилами из другого.

Значит, она была мастером печатей Учих — ему следовало бы догадаться. Другие, которых Сенджу встречали на поле боя и на миссиях, были, судя по всему, учениками.

— Пожалуйста, снимите рубашку и повернитесь лицом к своему брату, Тобирама-сан, — вежливо сказала ему она. Тобирама замялся на долю секунды, а затем сделал точно то, что она попросила, сжав в руках меховой воротник, стянул тонкую ткань через голову и позволил ей повиснуть у локтей. То, что его брат точно подталкивал бы его к смерти, которой вполне можно было избежать, было унижением, которое он хотел предотвратить.

Легкое искусное прикосновение напитанных чакрой чернилами к его коже было почти нежным, природный огонь Китиной чакры был теплым и успокаивающим, а не яростным, кусающим жаром, к которому он был больше привычен от тех Учих, кого он встречал на поле боя. Не то чтобы Тобирама ожидал, что она убьет его менее эффективно: огонь — это огонь, будь он в очаге или бушующий в лесу.

Не было слышно ни звука, кроме отдаленного пения птиц, ручья, бегущего по камням со стороны запада, различного равномерного дыхания присутствующих, тихих звуков кисти по коже и звяканья бутылочки с чернилами. Время растягивалось, пока Тобирама позволял врагу делать с собой то, чего он никогда не позволял союзнику даже пытаться, потому что его брат потребовал этого.

Наконец он услышал тихий щелчок закрытия бутылочки с чернилами и шуршание рукавов.

— Хиэй-сан, Яджуро-сан.

Шуршание ткани, скрип доспехов, и двое мужчин, несущих Изуну, появились в периферийном поле зрения Тобирамы, и женщина с кистью в зубах покровительственно маячила за ними.

— Если двое Сенджу сделают шаг вперед и примут моего деверя на свое попечение, я буду чрезвычайно благодарна, — вежливо сказала Кита, встав рядом с Тобирамой и коротко потянув его рубашку обратно к плечам. Тобирама надел ее через голову настолько спокойно, насколько смог. На его спине была нарисована печать. Печать, которую он не видел, с целью, которую он не мог предположить. Она простиралась на весь его позвоночник от загривка до талии и обвивалась вокруг боков и плеч, а также по рукам почти до локтей. В ту секунду, когда Кита ее активирует (что требовало простого колебания ее чакры, даже не касания), он будет полностью в ее власти. Нет: он уже был в ее власти. Все, что осталось, это падение топора.

Он отказывался показывать свой страх. Он умрет с достоинством.

— Чиги, Шуро, — резко сказала Тока, аккуратно передав его доспехи Рюше, чтобы ее руки оставались свободными. Двое названных шиноби шагнули вперед с поднятыми руками и растопыренными пальцами, пока они не оказались всего лишь в нескольких шагах от оборонительно плотно стоящей группы Учих.

— Печать серьезно ограничит доступ Тобирамы-сана к его чакре, — ровным голосом сказала Кита в тишине. — Когда я тестировала ее на Мадаре-сане, он упал на колени и ему было тяжело дышать первые несколько секунд. Как только я буду уверена, что Тобирама-сан достаточно восстановился для дороги, Хиэй-сан и Яджуро-сан передадут Изуну-сана Чиги-сану и Шуро-сану, и обмен заложниками будет завершен.

Тобирама знал, что для него было слишком поздно отступать (не что чтобы он когда-либо пойдет против брата), но он с тревогой осознавал, что Кита шла на многое, чтобы действовать в духе видимой доброй воли. Кроме того, Мадара позволял ей это. Глава Учиха позволял жене командовать своими шиноби в его присутствии и обращаться к его врагам от его имени, что большинство восприняли бы как признак слабости. Это не могло быть слабостью: Мадара не был слабым, как и не был политически некомпетентным. Это было целенаправленно. Для чего?

— Фуин.

Даже с предупреждением Тобираму все равно согнуло на четвереньки, его трясло, и он тяжело дышал. Его чакра… чем была эта печать, что он едва мог ее даже чувствовать?! Дальность его сенсорства сузилась почти до ничтожной (может, сто метров, в лучшем случае), и ему внезапно стало холодно.

Никто не сдвинулся, хотя чакра Токи всколыхнулась в тревоге, пока он содрогался и пытался дышать ровно. Тобирама осторожно обернул свой воротник вокруг горла, не вставая с колен, дрожащими руками прикрепил его к рубашке, а потом, как только его желудок наконец-то успокоился, попытался встать.

Его колени угрожающе подкосились — Кита схватила его за руку выше локтя и привела его в равновесие, и чакра каждого присутствующего Сенджу напряглась от ее внезапного движения.

— Я… не пострадал, анидзя, — выдавил он, опираясь на свою тюремщицу. Он чувствовал себя опустошенным и ужасно слабым, но это не было всеобъемлющим упадком сил, как истощение чакры. Его чакра была все еще здесь, он просто не мог к ней прикоснуться. Она была плотно заперта за его вратами чакры. Потеря была шоком, но он уже начал приспосабливаться.

Чиги и Шуро взялись за руки, чтобы двое Учих напротив них могли повернуться и осторожно усадить туда Изуну спиной — то, как при перемещении мужчина пошатнулся, его лицо посерело и стон вырвался сквозь сжатые зубы, что говорило о том, что даже с печатью, трепещущей у его горла, ему все равно было ужасно больно. Женщина держалась позади, оставляя зубами вмятины на рукоятке своей кисти, и ее пустые рукава слегка трепетали на ветру.

Тобирама позволил развернуть себя и отвести к тому месту, где ждал Мадара, сложив руки на покрытой доспехами груди.

— Обмен заложниками совершен, — объявил глава Учиха, и вся его чакра выражала мрачное удовлетворение. — Последующая встреча состоится через три недели.

Его взгляд соскользнул на своего младшего брата, чье лицо блестело от пота, пока он опирался на Чиги, его глаза были затуманены, и его чакра колебалась с каждым приступом боли.

— Увидимся, Мадара! — радостно согласился Хаширама, сияюще улыбнувшись своему противнику и полностью игнорируя Тобираму. — Я обещаю хорошо позаботиться о твоем младшем брате!

— Как поступлю и я, — холодно ответил Мадара, и вся группа Учих отступила назад к деревьям. Тобираме было трудно не отстать от их выбранного темпа, пока его клан уходил за пределы его нынешней дальности сенсорства, несмотря на руку Мадары выше его локтя, тянущую его вперед. Глава клана Учиха зарычал, затем вообще поднял его с земли и перекинул его через плечо, прежде чем побежать еще быстрее.

Тобирама не стал протестовать против унизительного обращения как с мешком с рисом. Он знал, что это не принесет ему ничего хорошего.

Он все еще был жив. Этого должно было быть достаточно.

Реальность уже столько раз сегодня опровергла ожидания Тобирамы, что ему следовало бы, наверное, потратить несколько секунд, чтобы серьезно пересмотреть свои убеждения насчет клана Учиха. Он ожидал, что его убьют на глазах у брата, однако этого не произошло. После того, как его бесцеремонно притащили в селение Учиха как какой-то груз, он ожидал, что его поселят в клетку или хотя бы в изолированное здание, предназначенное для «гостей» клана, где он постоянно будет под стражей. Только Мадара не сделал и этого. После того, как его поставили на ноги у ворот (чтобы Мадара мог присесть и поприветствовать двух нетерпеливых малышей — его дочерей?), Тобираму решительно повели в сердце селения Учиха и к самому изысканному зданию в его центре.

Дом главы клана. Ну, так он определенно будет чрезвычайно доступен Мадаре, если так случится, что Изуна умрет у Сенджу: может, в этом и был смысл. Однако был также вопрос маленьких девочек, которых теперь нес Мадара, и трех детей постарше, которые поторопились появиться в коридоре, когда Мадара объявил о своем прибытии из гэнкана.

Аккуратно надев тапочки для гостей, Тобирама оценил, что старшей девочке могло быть тринадцать, той, что помладше, десять или одиннадцать, а мальчику максимум восемь. Старшая девочка носила хлопковое кимоно с принтом, но двое младших были в обычной индиговой одежде, такой, какую носили воины клана Учиха, в комплекте со светлыми бинтами-обмотками на руках и ногах.

— Мадара-нии! — старшая девочка обняла своего главу клана, а затем отступила назад, чтобы с любопытством уставиться на Тобираму. — Это Сенджу-сан?

— Почему он здесь, Мадара-нии? — настороженно спросил мальчик, закрывая собой другую девочку, стоя в защитной позе.

— Вот почему мой футон теперь в комнате Изуны-нии, Мадара-нии? — спросила младшая девочка, ее глаза были бесстрашными и блестели. Они могли быть сестрами и братьями или просто дальними родственниками: все Учихи были больше похожи друг на друга, чем Сенджу, так как были кланом, в котором была важна кровь и браки намного чаще заключались друг с другом, а не с другими кланами. Даже их чакра была похожа, она у всех несла характерное ощущение огня, перьев и чего-то сложного и смутно ароматного, почти как благовония — требовалось много практики, чтобы отличить одного от другого только по чакре, и на поле боя Тобирама честно полагался больше на их разную концентрацию, чтобы это делать. Мадара в особенности был очень специфичным.

— Да, Бентен-чан. И новые печати на сёдзи тоже поэтому, — спокойно сказал Мадара, передавая двух малышек Ките, затем вышел из гэнкана и по очереди взъерошил волосы всем трем старшим детям. — Мидори, Минаката, что вас сюда привело?

— Мы с Накой почистили твой плащ, Мадара-нии, — старшая девочка (Мидори, судя по всему) похлопала ресницами на своего главу клана. План Мадары по обмену заложниками был явно известен Учихам заранее.

— Окаа-сан послала меня с сообщением, Мадара-нии, — со всей серьезностью сказал мальчик (Минаката).

— И что это за сообщение? — спросил Мадара, вытянув руку, схватив рукав Тобирамы и потянув его дальше в здание. Минаката шел рядом с ними, пока они направлялись в большую и хорошо обставленную центральную приемную, оставив девочек позади в прихожей с Китой.

— Окаа-сан говорит, что ты можешь рисковать собственной жизнью и жизнью своего брата, но если в результате твоей глупости что-то случится со мной, Ясой-чан или Широ-чан, она убьет тебя с улыбкой на лице и сделает Хикаку-нии главой Внешней Стражи, — радостно сказал Минаката. Тобирама тревожно дернулся от этих слов, откровенно нарушающих субординацию, но Мадара был скорее смирившимся, чем каким-то еще.

— Оба-сан это сделает, — пробормотал он, на секунду со вздохом закатив глаза к потолку. — Кита-сан все уладила с Сенджу-саном, Минаката-кун, — добавил он нормальным тоном, прямо смотря в глаза мальчику. — Он никуда не пойдет и ничего не сделает без ее согласия.

— Окаа-сан говорит, что Таджима-сама обручил с тобой Киту-нее, потому что у нее холодная голова, которая тебе отчаянно нужна, — невинно заметил Минаката. — Это правда?

Тобирама попытался притвориться, что не слышал ничего из этого.

Мадара фыркнул, явно позабавленный и ни капли не обиженный:

— Иди домой и скажи своей окаа-сан оставить дипломатические вопросы мне и твоей Ките-нее и заниматься своими делами.

— Да, Мадара-сама! — прощебетал мальчик, поклонился и пронесся мимо них. — Пока, Кита-нее!

— До свидания, Минаката-кун!

— Покойный муж моей тети был одним из самых доверенных людей моего отца, — добавил Мадара, взглянув на Тобираму, — и одним из моих, пока куноичи, которой ты отдал свои доспехи, не убила его в прошлом году.

А. Тобирама подумал, что смутно помнит мужчину, о котором шла речь: он в основном сражался с Изуной, но он редко сталкивался с несколькими другими членами элиты Учиха. Коротко.

— Тото? Кто это?

Тобирама посмотрел вниз на малышку, дергающую левую штанину Мадары чуть выше колена. Лохматая девочка уставилась на него в ответ, абсолютно бесстрашная.

— Это Тобирама-сан, Тошико. Он будет нашим гостем следующие несколько недель, — Мадара свирепо посмотрел на него, подначивая его не согласиться, но Тобирама не видел нужды расстраивать маленького ребенка реальностями войны.

— Бира-джии-сан? — спросила Тошико.

— Тобирама-сан младше меня, Тошико, — протянул Мадара, и его глаза светились весельем. Однако Тобирама почувствовал некоторое утешение в знакомом заблуждении: у Сенджу определенно был больший диапазон расцветок, чем у Учих, чьи волосы были всех оттенков темно-коричневого и черного, но среди Сенджу определенно не было никого другого с такими же светлыми волосами цвета слоновой кости.

— Но у него старые волосы!

— У него волосы Хатаке, горошинка, — сказала Кита, заходя в комнату с другой девочкой на руках. — Мать Тобирамы-сана была Хатаке, и у всех Хатаке светлые волосы.

— О, — Тошико обдумала это. — Прости, Бира-оджи. Я Тоши, рада познакомиться!

— А я Азами, — прощебетала другая малышка, ерзая, пока Кита не поставила ее на пол, и она подбежала к нему, чтобы рассмотреть его поближе. Ее волосы были менее лохматыми и скорее откровенно остроконечными. — У тебя странная рубашка.

Тобирама действительно заметил, что манера одеваться Учих была совсем не похожа на манеру одеваться Сенджу. Обе малышки носили рубашки в стиле кимоно и свободные штаны, как все шиноби клана Учиха носили на поле боя под бинтами-обмотками, доспехами и плащами. Единственным исключением был радостный цветочный принт вместо простого индиго, как у старших детей. Маленькие дети Сенджу обычно носили полосатые хакама и водолазки под хаори, включая девочек.

— Она не странная, Азами, она просто не похожа на учиховскую рубашку, — твердо сказал Мадара. — Как гонцы Абураме тоже были одеты по-другому.

Азами обдумала это, посасывая свои пальцы.

— Ты одет как Хатаке, Бира-оджи? — невинно спросила Тошико. Тобирама обдумал то, что знал о клане своей матери: они действительно одевались довольно похоже на Сенджу в плане стиля, хоть и в другие клановые цвета и с более теплыми слоями, чтобы учесть разницу в климате.

— Да.

Меховой воротник, который он носил, был определенно более привычным аксессуаром для Хатаке. Он принадлежал его матери, в конце концов.

Тошико серьезно кивнула:

— Хочешь пойти посмотреть сад, Бира-оджи?

Тобирама замялся, взглянув на Мадару. Он действительно наслаждался компанией детей, и ему никогда бы даже не пришло в голову навредить ни одной из этих малышек, но было крайне маловероятно, что кто-то из Учих поверит ему на слово. Также, после того как его отконвоировали сюда с запечатанной чакрой, ему было немного холодно, несмотря на то, что весенняя погода была как обычно теплой.

— У Тобирамы-сана нет плаща, Тоши-чан, — легко сказала Кита, — так что он не может выйти в сад.

— Он не может взять на время запасной плащ тото? — спросила Азами, переведя взгляд с Тобирамы на своих родителей, как будто пытаясь понять контекст, закладываемый в этот иначе безобидный разговоре.

— Ты не думаешь, что он заслуживает собственный плащ, Азами-чан? — с улыбкой поинтересовалась Кита.

— Ты собираешься сделать Бира-оджи плащ, кака? — спросила Тошико, ее глаза были распахнуты, и она подпрыгивала на носочках.

Тобирама был уверен, что упускал минимум половину этого разговора. Было что-то значимое в обладании плащом?

— Жена, — предупреждающе сказал Мадара, но в его тоне не было настоящей резкости.

— Ему нужен плащ, муж, — повторила Кита, и в ее чакре слегка пузырилось озорство.

— Бире-оджи нужен плащ, тото! Он замерзнет на улице! — твердо согласилась Азами.

Мадара на секунду закрыл лицо рукой и пробормотал что-то неразборчивое и смутно горестное о том, что женщины доведут его до могилы. Это была шокирующе человечная сторона мужчины, которого Тобирама раньше видел только тогда, когда он прикладывал все усилия, чтобы уничтожить Хашираму и любых других Сенджу, которые попадались ему на пути, абсолютно уверенный в своей мощи и ужасающе проницательный в том, что касалось слабых мест других.

— Ладно, твоя каа-сан может сделать Тобираме-сану плащ, и когда он у него будет, вы можете показать ему сад. Но вы не должны жаловаться, если это займет у каа-сан много времени, — он сложил руки, строго посмотрев в глаза каждой девочке по очереди. — У вашей каа-сан много дел, и для создание плаща требуется время.

— Да, тото, — серьезно хором сказали малышки, сделав два маленьких поклона.

— Хорошие девочки. У вас с собой ваши бенто?

— Они у Наки-нее, тото!

— Ну, тогда вам лучше пойти и забрать их, если вы хотите поесть обед с нами, не так ли?

— Да, тото!

Девочки рванули из комнаты — из гэнкана послышалось шуршание, пока они надевали сандалии, прежде чем выскочить за дверь.

— Я серьезно насчет плаща, Тобирама-сан, — спокойно сказала Кита. — Ты действительно замерзнешь без него, особенно с этой печатью. Я принесу зимнее кимоно, которое ты пока что сможешь носить поверх повседневной одежды.

Она прошла сквозь комнату.

— Чье кимоно ты украдешь, жена? — иронично спросил Мадара.

— Твоего отца, муж, — ответила она, улыбнувшись через плечо, прежде чем открыть одну из сёдзи и покинуть комнату.

Тобирама почувствовал себя некомфортно, как будто он вторгался в личный момент. Проводить время с его братом и Мито было совсем не похоже на это.

— Ты будешь спать здесь, — сказал Мадара, пересекая комнату и открывая другую сёдзи. — Кита запечатала ее, чтобы никто не смог открыть двери, пока ты внутри, и эти печати будут затуманивать твои способности сенсора.

Было облегчением иметь комнату, которая запиралась изнутри, а не клетку, которая запиралась бы снаружи. Однако…

— Почему ты так целеустремлен ограничить мои способности сенсора, Мадара? — спросил Тобирама, зайдя в комнату и повернувшись лицом к главе клана Учиха. Из-за невозможности чувствовать то, что происходит вокруг него, ему было сложно успокоиться, и он привык иметь возможность видеть сверх того, что предлагало зрение, и потерять это было некомфортно. Он уже был дерганным от такого кардинального сокращения его радиуса сенсорства (то, что маскирующие печати селения Учих были не менее непроницаемыми на близком расстоянии, не помогало), и перспектива больших ограничений нервировала.

Мадара поднял одну бровь.

— Прости меня за желание уединения с моей женой в моем собственном доме, Сенджу, — сухо сказал он.

Тобирама почувствовал, как его лицо покраснело от намека: это не было чем-то, о чем он всерьез задумывался до этого момента. Через ощущение чакры люди виделись яркими и бесполыми пятнами, и он никогда серьезно не обдумывал, что может означать близость между ними.

Чертов Мадара! Теперь это будет его преследовать!

Кита пришла вовремя, чтобы отвлечь от неловкости, передав Тобираме ржаво-коричневое подбитое кимоно с более темным коричневым шестиугольном узором черепаховых панцирей.

— Вот. Приходи на кухню, как только переоденешься: я собираюсь делать чай.

Мадара последовал за своей женой к выходу из комнаты, плотно закрыв за собой сёдзи — Тобирама почувствовал, как заработали блокирующие печати. Прижав свернутое кимоно к груди, он повернулся, чтобы полноценно осмотреть комнату: она была хорошего размера, с элегантными и продуманно повешенными картинами и резьбой на стенах и на фусума, отделяющих ее от комнат по обеим сторонам, а также на сёдзи, ведущих в центральную комнату и на энгаву с противоположной стороны. На потолке было больше изысканных резных панелей, татами на полу были ухоженными, и единственный достаточно хороший футон был свернут в одном из углов комнаты. Здесь также была простая вешалка для одежды, умывальник и полотенце, пустая книжная полка (что намекало на то, что книги были где-то в другом месте, где он мог их, возможно, взять на время?) и довольно видавший виды низкий стол у одной стены.

Тобирама привык к стульям, столам и высокой кровати с полноценным матрасом, но Учихи явно жили более традиционно. Это была красивая комната и намного более хорошая, чем то, что он ожидал. Он задрожал: ему правда было холодно без его чакры. Довести себя до болезни было бы глупо, так что он снял воротник и расправил кимоно, надев его поверх рубашки и штанов и осторожно поправив его, прежде чем плотно завязать предоставленным поясом. Он давно не носил кимоно: Сенджу обычно не заморачивались, кроме как для гражданских фестивалей или когда шпионили на миссиях, но если это принадлежало Таджиме, тогда Учихи явно считали кимоно повседневной одеждой, когда не находились на поле боя.

Скорее всего, ему придется взять в долг более традиционные вещи, пока он будет здесь: он не мог носить одну и ту же рубашку и штаны три недели подряд. Его чувство собственного достоинства и обоняние этого не позволят. Весь клан его матери был следопытами и охотниками в той же мере, в какой и воинами, и хоть он отслеживал людей преимущественно по их чакре, это не было единственным способом, который он использовал. Не то чтобы он много об этом рассказывал: с кем он будет это обсуждать? Его брат определенно не разделял с ним его нюх и слух. Тобирама был вынужден учиться у призывов его матери — снежных барсов.

Он надеялся, что Хаширама будет достаточно ответственным в вопросе документов даже без него, стоящего рядом, чтобы напоминать брату, что надо сделать бумажную работу. И что Мито не будет против взять на себя написание некоторых более дипломатических писем. Если бы он знал, что именно это было планом Мадары, он бы смог все организовать, чтобы должным образом учесть его отсутствие, но это оказалось полным сюрпризом, и то, его брат немедленно ухватился за эту возможность, означало, что у него даже не было шанса назвать Токе имена людей, наиболее квалифицированных для занятия делами, за которые он был в ответе. Что-то, что надо будет уточнить позже, определенно.

С раной Изуны, о которой надо было суетиться, и Мито и Токой, которые за всем присмотрят, Хаширама не должен суметь сделать что-то слишком безответственно глупое в следующие три недели…

* * *

Мадара обхватил чашку двумя руками и задышал. Изуна все еще был жив, его чакра пульсировала, как сердцебиение, в печати на плече Мадары. Хаширама согласился на обмен заложниками и пообещал присмотреть за его младшим братом, так что было очень вероятно, что он получит Изуну обратно к концу трех недель. Его младший брат не умрет.

Конечно, ему придется иметь дело с тем, что Тобирама Сенджу будет жить в его доме большую часть месяца, но он сможет это сделать. Он сделает что угодно для Изуны.

Однако Мадара не верил, что Хаширама сделает что угодно для своего младшего брата, не после того, что он сегодня видел и слышал. Или, скорее, чего он не видел и не слышал. Хаширама не попросил Мадару позаботиться о его младшем брате или предоставить ему способ отслеживать здоровье Тобирамы. Он даже не попросил Тобираму согласиться, просто согласился от его имени, а потом безмолвно пригрозил ему, когда Тобирама запротестовал.

Мадара был не впечатлен. Он изначально подружился с Хаширамой, потому что они оба хотели мира для их младших братьев. Когда его друг забыл, для кого была их мечта о мире? Хаширама все еще цеплялся за детские обиды, что Буцума уделял Тобираме большую часть внимания, когда они были младше?

Его жена спокойно наблюдала за ним поверх собственной чашки, чуть более маленькой копии его. Супружеские чашки, которые он купил ей почти жизнь назад и из которых они с тех пор постоянно пили чай.

— Тебе обязательно делать ему плащ, Кита?

Она кивнула.

— Все с обучением шиноби бессознательно немного используют свою чакру, чтобы регулировать температуру тела, Мадара, даже если у них и не огненная чакра. Без плаща он замерзнет, и тогда нам придется ухаживать за больным Сенджу.

Это не прельщало.

— Ты собираешься одолжить ему еще одежду ото-сама, не так ли.

Это не было вопросом. Мадара мог даже увидеть практичность в этом, несмотря на то, что Сенджу был довольно более крепко сложен, чем его отец, и к тому же был немного выше. Не то чтобы у Тобирамы было что-то другое, что можно было носить: прежде чем покинуть свой дом этим утром, он не знал, что его обменяют в другой клан на три недели, в отличие от Изуны, у которого было несколько смен одежды в зонтичной сумке, спрятанной между складками одеяла, в которое он был завернут.

— Это наименее спорный вариант, — мягко заметила его жена.

— Однако я не уверен, что поставить герб Сенджу на спину плаща, который он будет носить по селению, это хороший план, — ответил Мадара, не пытаясь оспаривать ее аргумент. — Учитывая то, скольких мы потеряли, это может быть слегка слишком вызывающе.

— Я могу отпечатать его на подкладке, — ответила Кита, — а внешнюю сторону оставить пустой. Или поставить туда какой-нибудь другой символ, может, его имя? Или мон клана Хатаке, чтобы он мог чтить обоих своих родителей и просто вывернуть плащ наизнанку, когда вернется к Сенджу.

— Я бы предпочел самый простой плащ или с минимальным количеством узором, просто с моном Сенджу внутри, — сказал Тобирама, заходя в комнату в зимнем кимоно отца Мадары поверх его обычной одежды, которая немного отличалась от того, к чему привык Мадара, так как Сенджу не носил свои бронированные поножи — его штанины были свободны вокруг его лодыжек чуть ниже подола кимоно.

— Ты не чтишь свое наследие Хатаке? — мягко спросила Кита.

— Моя мать умерла, когда мне было семь, и вскоре после этого Хатаке разорвали альянс с Сенджу, — ровным тоном ответил Тобирама. — Я не встречал и не был представлен ни одному родственнику Хатаке, так что я бы не знал, где начать.

— Тогда приношу свои извинения.

Кита поставила одну из гостевых чайных чашек и наполнила ее — Тобирама осторожно опустился на татами у ирори подальше от его хозяев Учих, но все же принял предложенный чай.

Мадара решил, что это хороший момент, чтобы прояснить несколько базовых моментов.

— Тоши и Азами обе спят здесь, в главном доме клана, как и Бентен. Они все каждый день будут входить и выходить из здания и сада, как и разные другие дети Учихи в зависимости от дня и того, чем в это время занимаются их родители или опекуны. Они могут проявлять к тебе любопытство, но многие другие старшие дети будут также злиться, так что ты можешь предпочесть остаться в своей комнате, — Сенджу осиротили множество детей клана Учиха, и Тобирама довольно сильно в этом поучаствовал, как косвенно, через стратегические решения Сенджу, так и лично. — В моем кабинете есть книги и свитки для чтения на досуге, которые ты можешь взять на время, и можно найти бумагу и чернила, если тебе захочется писать или рисовать. Ты не можешь покинуть клановое селение, но при условии, что в следующие дни не будет слишком больших возмущений по поводу твоего присутствия, я дам тебе свободу ходить, где хочешь, — он остановился. Что еще… — Я организую сопровождение, чтобы никто не подумал, что им сойдет с рук нападение на тебя.

Скорее всего, одного из детей: он заметил колыхание теплоты в чакре Тобирамы, когда девочки обратились к нему, и никто в клане не нападет на ребенка.

Тобирама вежливо наклонил голову.

— У меня нет жалоб на мое размещение, — пробормотал он. Может, он собирался сказать что-то еще, но в этот момент вернулись девочки, сжимающие свои коробочки бенто в руках, и Кита достала еду, которую она приготовила. Тобирама замялся принять еду, но то, что все подавалось из общих блюд, и то, что Азами разрешили облизать ложку, очевидно успокоило его паранойю.

Мадара был немного оскорблен, что Сенджу думал, что они так воспользуются ядом. Он был заложником за здоровье Изуны! Да, возможно, он не был самым любезным хозяином, но сейчас Тобирама был гостем, и с гостями надо обращаться вежливо.

Однако он ничего об этом не сказал: девочки были в том возрасте, когда они повторяли все, и он хотел еще чуть подольше оградить их, оставив уродство этого мира за стенами кланового селения.

* * *

То, что было три недели перемирия, означало, что ее муж был абсурдно занят, так как внезапно было идеальное время, чтобы организовывать поставки товаров (частично благодаря тому, что, так как Тобирама был в селении клана Учиха, у Сенджу будет намного больше проблем с их отслеживанием), и поставки товаров теперь были ответственностью главы Внешней Стражи. Следовательно, Мадара встречался с ремесленниками клана и отрядами Внешней Стражи, обсуждая рынки и цены и читая письма разных заинтересованных сторон, так что Кита находила себе дела в другом месте. Она сняла мерки с Тобирамы для его плаща и убедилась, что у него был ряд подходящей одежды, из которой он мог что-то себе выбрать, навестила Наку, чтобы проверить, что она могла использовать старые краски мамы, заплатила, чтобы ей нарезали листы для копий, потратила время, чтобы заглянуть ко всем своим сестрам и братьям (у которых, в целом, все было хорошо, хотя Текари, у которого был тяжелый день, поплакал у нее на плече), и походила по магазинам, чтобы взять материалы, которые понадобятся ей для запланированного плаща.

Материалы, за которые она заплатила из средств главы Внешней Стражи, так как, технически, это были дипломатические траты, а не что-то, что делалось для конкретного члена клана. Она также обдумала возможность отправить письмо Сенджу, чтобы они могли передать часть одежды Тобирамы: у нее было впечатление, что он не был привычен к стилю Учих, и больше собственной одежды наверняка поможет ему чувствовать себя больше как гость и меньше как узник.

Она расскажет об этой идее своему мужу за обедом.

Несколько дней спустя Кита отпечатала нужный узор на ткани и приступила к нарезке и сборке всех частей для простегивания. Она покрасила подкладку плаща в тот же простой умеренный синий цвет, какими были доспехи Тобирамы, мон Сенджу был нарисован большим и черным ниже шеи поверх центрального шва, а снаружи был обычный учиховский индиго с белым принтом узора пены по всей поверхности. Ее план был в том, чтобы простегать внешний слой вместе с узором, укрепляя изгибы, и подкладкой с простым геометрическим узором из ромбов, который восходил к стандартному чешуйчатому доспеху. У плаща также не будет высокого учиховского воротника, чтобы Тобирама мог носить вместо этого свой меховой.

Пока что Тобирама, кажется, был счастлив проводить дни в своей комнате, беря книги и свитки для чтения, хотя этим утром он попросил письменные принадлежности. Кита предоставила ему достаточно бумаги, но заставила его поклясться на жизнях детей его клана, что он не будет рисовать печати, прежде чем она дала ему кисть и чернила. Он совсем не был обижен ее настойчивостью: судя по всему, он посчитал такую предосторожность как логичной, так и абсолютно обоснованной.

Она еще не спросила его, что он писал. Возможно, письмо своей семье: в одежде, которую Хидзири вчера принес с границы, было короткое письмо. Как и ожидалось, Тобирама выглядел намного более комфортно в своих штанах и светло-голубом косодэ, хотя под ним он также носил плотную зимнюю водолазку.

Кита колебалась, вышивать ли печати на подкладке плаща. С одной стороны, она так привыкла делать это, что не делать это чувствовалось неправильно. С другой стороны, Тобирама наверняка не захочет, чтобы незнакомый мастер печатей прятала вещи в его одежде. Она постучала иглой для вышивания по колену, смотря невидящим взглядом в сторону сада. Решения, решения…

Она скорее почувствовала, чем увидела, как Тобирама вышел на энгаву и прошел у стены здания, сев на почтительном расстоянии от нее.

— Тобирама-сан?

— Да, Кита-сан? — он повернулся, чтобы посмотреть ей в глаза.

— Ты бы хотел, чтобы на подкладке твоего плаща были вышиты печати?

Она не узнает, пока не спросит.

Вся его поза переменилась с нейтральной на глубоко любопытную.

— Ты можешь вышивать печати? Как ты вышиваешь печати? Какие… — он прервал себя. — Мои извинения, Кита-сан, я не хотел лезть не в свое дело.

Кита улыбнулась:

— Тобирама-сан, возможно, когда между нашими кланами будет полноценный мирный договор, ты сможешь снова нас навестить, и мы сможем провести подробный разговор о техниках печатей.

— Я бы очень этого хотел, — признал он, и в его чакре на мгновение промелькнула тоска. Она сделала мысленную заметку: было вероятно, что единственным другим человеком, с которым он говорил о печатях, была Мито-сан, при условии, если женщина этого хотела, и, возможно, его учитель, если он еще был жив.

Предполагая, конечно, что у него был учитель. У нее определенно не было.

— А пока, мои печати позволяют мне укреплять нити плаща, снижая ежедневное изнашивание, а также предотвращают плесень и грибок, — она не предложила никакие печати для ловкости и спокойствия: он уже был кошмаром на поле боя и не нуждался в них. — У меня также есть печати, предотвращающие возгорание, но я подозреваю, что они не понадобятся тебе на манжетах рукавов.

— У меня водяная природа, так что нет, — сухо согласился Тобирама, всего лишь чуть-чуть улыбаясь на ее словесное предложение мира. — Однако другие печати звучат очень практично. Я так понимаю, эти же печати вышиты на плащах Мадары-сана и Изуны-сана?

— Как и у других, — легким тоном согласилась Кита. — Я мало что еще могу сделать, чтобы они были в безопасности, так как я сама не воин.

Тобирама позволил разговору завершиться на этом месте, так что Кита взяла иголку и нитку и начала вышивать стерилизующие печати на холщовых панелях там, где будут под мышки и поясница, потом вокруг запястий и у подола, где часто появлялись пятна. Она знала, что Тобирама пристально за ней наблюдал, но она была уверена, что он не разглядит ключ к вышитым печатям без объяснения ментального аспекта (он несомненно уже заметил чакру, влитую в нить), так что она отрезала новую нить и перешла на укрепляющие печати. Их надо было вышивать с регулярными интервалами на каждой панели, для формирования некой сети по всему плащу, так что на них надо было потратить больше времени.

Хотя, конечно, не настолько ужасно долго, насколько все это. Как только она с ними закончит, она сможет вставить подкладку и тут и там стратегически простегать слои друг с другом, чтобы они оставались на месте, пока она будет собирать плащ и делать некоторые швы. Пришивание рукавов лучше оставить на последнюю очередь.

— Ты делаешь много плащей?

Кита взглянула на Тобираму с грустной улыбкой.

— Я совсем не высокопоставленная в клане Учиха по рождению, Тобирама-сан, — призналась она. — Делать клановые плащи — это семейное ремесло. Однако когда мне было двенадцать, Таджима-сама поймал меня за тем, что я вышивала печати на одежде его племянника, и без промедления обручил меня с Мадарой-саном.

— Ясно, — ему наверняка действительно было ясно. — Вы выглядите очень счастливыми вместе.

— Мы счастливы, но то, что у нас есть, мы построили сами.

У Таджимы-сама не было никакого права считать это своей заслугой, несмотря на то, что они с Мадарой наверняка никогда бы не обменялись чем-то большим, чем вежливые обсуждения плащей, если бы не его вмешательство. Ну, если бы она не решила быть смелой и инициативной, но все обернулось другим образом, так что она никогда не узнает.

Разговор снова замер, но тишина не была неуютной. Кита закончила половину швов и снова взялась за изогнутую иглу для сашико: теперь было время для нудной части. Ну, может быть, не настолько нудной: ей надо было сделать лишь столько, чтобы слои не сдвигались, и с новыми рулонами почти войлочной хлопковой подкладки, для которой клан нашел поставщика, не требовалось столько же стежков, чтобы все оставалось на месте.

С капелькой удачи она закончит этот плащ завтра.

* * *

Тобирама все еще точно не знал, что он чувствовал от того, что Кита-сан делала ему плащ. С одной стороны, она явно была искусна в этом, и ее тихое объяснение ее жизни ясно дало понять, что она гордится своими умениями, но с другой стороны, она была женой главы клана Учиха. Безусловно, у нее были более важные вещи, на которые она могла потратить время? Разве она не могла делегировать эту работу? Было очевидно, что она не делала плащи для всего клана, так что, должно быть, были другие с необходимыми умениями, и скорость, с которой она собрала одежду, предполагала, что такое дело не будет сложностью даже для неопытной ремесленницы или ремесленника. Даже учитывая печати.

Но она сделала ему плащ настолько же хороший, насколько носили и другие члены ее клана (хоть явно и без того большого количества печатей, скрытых в подкладке), и поставила символ клана Сенджу на спине выше лопаток на внутренней стороне. Плащ был даже полностью двусторонним, так что он мог носить его наизнанку, если бы захотел. Не то чтобы он будет делать это здесь, но это оставалось доступным для него вариантом. Она даже отказалась от стандартного высокого учиховского воротника, чтобы он мог вместо этого прикрепить свой меховой.

Тобирама не был уверен в надлежащем протоколе для благодарности жены главы клана, который держал его в заложниках, за то, что она лично сделала для него предмет одежды. Он смутно чувствовал себя в долгу, как будто ему следовало предложить ей что-то в знак признательности за ее время и внимание. Он также недостаточно знал о плащах или о ее других обязанностях, чтобы суметь точно оценить, что будет достаточно равноценным обменом, так что ему сначала надо было узнать мнение незаинтересованной стороны. Возможно, даже несколько мнений: будет чрезвычайно контрпродуктивно ее обидеть.

Обладание плащом привело к значительному изменению в рутине: за завтраком его осадили дочери-близняшки Мадары, настаивающие на том, чтобы показать ему сад, что каким-то образом привело к тому, что ему дали достаточно большое бенто для него самого, для них обоих, а также для одиннадцатилетней Бентен.

— Помните, Тобирама-сан наш гость, так что не убегайте и не оставляйте его одного, — твердо сказала Кита Тошико и Азами, пока он пытался встретиться взглядом с Мадарой, чтобы узнать, чего, черт возьми, тот пытался этим добиться. Мадара старательно избегал поднимать глаза от своего чая — Тобираме явно придется самому в этом разбираться. — Бентен присоединиться к вам к обеду после ее урока с нагинатой и возьмет на себя обязанность показать ему округу, пока у вас будет сончас.

— Да, кака, — серьезно хором сказали обе маленькие девочки, прежде чем схватить свободную руку Тобирамы и край его плаща и попытаться тащить его к гэнкану.

Тобирама позволил им. Он любил детей, и у него был племянник такого же возраста, как малышки Мадары и Киты (кстати о Тсунаме, он надеялся, что кто-то объяснил его отсутствие мальчику в положительном ключе), так что он не был против им потворствовать. То, что они хотели показать ему сад и, возможно, другие части селения Учих, будет приятной сменой обстановки после сидения внутри и чтения в разной степени ошибочных философских текстов. Ему было интересно, кто их купил: один из них был таким раздражающим, что он потратил полдня за написанием опровержений абсолютно каждого пункта. Свое письмо домой он оставил коротким: он попытался написать письмо с упоминаниями, кому надо поручить какие обязанности в его отсутствие, но было очевидно, что Учихи прочитают любое письмо, прежде чем его отправить, и он не хотел лично ставить под угрозу никого из своих соклановцев, информируя все еще конкурирующий клан об их позиции в иерархии Сенджу.

Надев сандалии, он взял каждую девочку за руку (к счастью, ручки коробочки бенто были достаточно широкими, чтобы удобно лежать у него на ладони, оставляя несколько пальцев свободными) и позволил им вывести его в сад.

Час спустя Тобирама был торжественно представлен каждому дереву, цветку и кусту в саду в произвольном порядке, и они закончили у пруда кои. Тошико быстро сбегала на кухню за миской с едой для рыб, чтобы она могла накормить их, пока Азами указывала ему на отдельных кои и называла их имена:

— Это Кохаку-сан и Кохаку-чан, а это Кохику-сан, а вот Танчо-сан, и Шова-сан, и Шовамару-сан, и Асаги-чан! Вон там Чагой-чан и Мадара-чиби, и Гин-сан, и Огон-чан, и Очиба-чан! О, а вот там прячется и Бекко-сан!

Имена было легко запомнить: они все соответствовали их расцветке.

— Они очень красивые, — тепло сказал Тобирама. Он был в курсе, что несколько Учих поблизости наблюдали за ним из-за низкой садовой стены — он был бы сильнее обеспокоен, если бы они не наблюдали, учитывая то, что он был из конкурирующего клана и на расстоянии вытянутой руки от детей их главы.

— У тебя есть пруд с кои, Бира-оджи?

— Лично у меня нет, но он есть у моей сестры.

В пруду главного дома клана Сенджу не было кои десять лет из-за набегов диких животных, пока Мито не взяла на себя заботу о садах и не решила проблему с печатями. Ему стало интересно, пользовались ли Учихи таким же способом, чтобы обеспечить то, чтобы лисы, журавли, тигры и кабаны оставляли рыбу в покое.

Никто их пока не прервал, что несло интересный подтекст. Он знал, что печать на его спине блокировала ему доступ к чакре, и явно было что-то, чтобы не дать ему покинуть селение Учиха, но в этой печати легко могли быть дополнительные условия для других вещей. Не то чтобы Тобирама был склонен выходить за рамки, чтобы самому узнать, какими они были — однако доверие, оказываемое печатям Киты, было довольно говорящим. Оно говорило, что клан в целом был знаком с работой Киты и ее эффективностью, так что люди доверяли ей даже без того, чтобы самим увидеть конкретную печать в действии.

— У ее кои симпатичные цвета?

— Очень симпатичные, но я не думаю, что у нее есть такие же, как Асаги-чан.

Тобирама не был уверен, что его клан доверял бы его работе до такой степени. Но опять, большинство его печатей были предназначены для его собственного использования на поле боя, пока Кита, кажется, пошла в противоположном направлении и изобрела печати для использования в более домашних и универсальных контекстах. Ее вышитые печати определенно не были похожи ни на что, что он когда-либо видел раньше — даже Узумаки не работали в таком ключе. Иногда Мито упоминала некоторые из более малоизвестных стилей печатей Узумаки, но если даже они работали с одеждой, их печати все равно были нарисованными, а не сделанными стежками.

— Теперь, когда ты увидел сад, мы можем показать тебе все на улице! — радостно сказала Тошико.

— Может, вам стоит сначала отнести миску в дом? — предложил Тобирама.

Азами снова подпрыгнула на носочках, и Тошико быстро отнесла миску обратно на энгаву.

— Идем, и ты посмотришь на все, Бира-оджи!

Тобирама поймал ее руку и позволил вывести себя из ворот сада, протянув другую руку Тошико, как только она их догнала.

— Тогда веди вперед, Азами-чан.

Тобирама точно не знал, кто был наблюдателем, которого пообещал Мадара, или где был этот человек, но прямо сейчас за ними присматривали несколько Учих, и множество других появлялись и исчезали из его поля зрения (он уже определил, что маскирующие печати были на зданиях селения, так что он не мог почувствовать никого внутри и даже на энгаве), так что он был уверен, что этот человек или люди были здесь. Он не чувствовал никакой открытой враждебности в чакре тех, кого мог чувствовать, но это не было настолько явным показателем, насколько могло казаться.

— Вот дом Хикаку-оджи и Ёри-оба! У Ёри-оба малыш! А вот дом баа-сан! — оба дома были очень хорошими, так что владельцы, должно быть, были высокопоставленными в клане Учиха. — Это дом Усу-чан, это Икеды-куна, а это Кагуцучи-нии!

Девочки указывали не на все дома, так что Тобирама предположил, что их жители не были интересны малышкам или, возможно, просто не были знакомы.

Все дома были в намного более традиционном самурайском стиле, хотя за центральной улицей вокруг главного дома клана Учиха эти здания сменялись широкими одноэтажными фермерскими домами, складами, двухэтажными зданиями городского стиля с местом под мастерскую на первом этаже и со спальнями на втором, и мелкими скоплениями зданий, окруженных огородами и редкими садами или полями. Чем дальше его утаскивали от главного дома клана (и чем западнее, к краю селения, наиболее далекому от Сенджу), тем более крупными становились фермерские дома и склады и тем больше было открытого места между полями.

— А вот тут живет Суи-чан, а вот дом И-нее!

Тут также было намного больше детей. Тобирама честно был удивлен: он не осознавал, что клан Учиха настолько большой. Здесь находились несколько амбаров, которые были не больше чем крышами, поддерживаемыми столбами, поверх деревянного пола, и один из них использовался как учебное пространство: подросток с искусственной стопой учил группу из пятнадцати детей, едва научившихся хорошо ходить, растяжкам, дополняя движения бессмысленной песенкой, пока они прикасались к полу между ногами, поднимали руки над головой, наклонялись в одну сторону, в другую, а потом назад, и их крохотные сигнатуры чакры были яркими и стабильными.

— … а вот тут баа-чан работает большую часть дней с Шируши-оба!

Поле, прилегающее к импровизированному додзё, было полным шелковиц, женщин различного возраста и девочек-подростков, наполняющих корзины листьями и несущих их в ближайшие склады — Тобирама предположил (частично из-за фонового бормотания, слышного даже за детским хором), что они кормят шелкопрядов клана Учиха. Было даже несколько пожилых женщин, прядущих шелк под укрытием широких крыш складов.

Он не видел много мужчин: они все ушли на миссии? Он знал, что Мадара был занят, организуя множество миссий в свете текущего перемирия, и он ожидал, что Сенджу делали то же самое, хоть одобрять их обычно и было его обязанностью.

Было больше детей (в основном старших мальчиков), бегающих под деревьями между полями, и в одном саду сбоку он мог видеть несколько девочек еще не подростков, ловящих младенцев и малышей в низкой весенней траве, присматривая за ними, чтобы они не путались под ногами у своих родителей, несомненно.

И все же, это почти полное отсутствие взрослых немного сбивало с толку. Оба человека, пропалывающие поле справа от него, были мальчиками-подростками, низкая фигурка, опрокидывающая ведро за ограду под звуки визга свиней, была одета в кимоно, так что, скорее всего, была девочкой, и единственный взрослый мужчина, которого он мог видеть, стоял на пустынном поле с восемью подростками, находящимися к нему лицом в двух рядах в шахматном порядке, и их плащи, обмотки на ногах и позы давали ясно понять, что они проходили какого-то рода боевую подготовку. Возможно, используя гендзюцу? Это не принесет большой пользы для накопления мышечной памяти, но иллюзии можно очень эффективно переделать для демонстрации боевых построений и передачи другой необходимой информации. Например, обучение человека устанавливать ловушки в гендзюцу сработает, и будет преимущество, что они будут практиковаться без использования материалов или фактического причинения вреда себе или кому-то другому.

Тобираме надо будет позже сказать об этом Токе. Она никогда не была хорошим учителем, но она была лучшей в клане в гендзюцу, и множество людей обучались лучше, когда смотрели и делали, что не всегда было практично организовывать в реальной жизни. Особенно с проволокой: каждый специалист по ловушкам Сенджу обожал проволоку Учих и желал с ней расставаться не больше, чем дракон хотел расстаться со своими сокровищами.

Азами и Тошико в конце концов провели его по боковой дорожке вдоль границы поля к запаху железа и дыма и звуку молота. Тобирама совсем не был убежден, что ему будут рады в кузнечном районе Учих (что явно было тем местом, куда они направлялись), но не то чтобы он мог им это сказать. Или то, что он это скажет, обязательно отговорит их от этого плана.

Как и следовало ожидать, один Учиха вышел на дорожку перед ними:

— Кто это?

— Яэ-оджи! — обрадовались близняшки, отпустив руку Тобирамы, чтобы подбежать к мужчине и обнять его ноги.

— А, это шалость и хаос! — тепло сказал худощавый, но мускулистый мужчина, наклонившись, чтобы взъерошить им волосы покрытыми шрамами руками. — Как у вас обеих сегодня дела?

— Мы показываем Бира-оджи все, Яэ-оджи! — с готовностью ответила Азами, хватая его за руку.

— Все, хм? — спросил Учиха Яэ, оглядывая Тобираму острым взглядом поверх голов девочек. — А он уже видел гончарные печи?

— Нет, Яэ-оджи, мы пришли сначала сюда!

— Бире-оджи надо познакомиться с Текари-нии и Дзоненом-нии!

— Ну, оба ваших нии-сана сейчас очень заняты, но я точно знаю, что ваш ото-сама сегодня помогает с печами, так что почему бы вам не пойти и не посмотреть? Я уверен, Тобираме-сану будет интересно.

Мастерское перенаправление— обе девочки развернулись, чтобы посмотреть Тобираме в лицо.

— Я не знал, что ваш ото-сама интересуется гончарным делом, — сказал он, совершенно готовый последовать предложению. Избегание кузнецов клана Учиха снизит напряженность, что в свою очередь поможет сделать его пребывание настолько спокойным, насколько возможно. — Вы мне покажете?

Обе девочки отпустили Яэ, чтобы подбежать обратно к нему.

— Мы тебе покажем! — с готовностью воскликнула Тошико.

— Мы увидим, как тото дышит огнем! Это будет так круто! — согласилась Азами. Тобираму мгновенно развернули и потащили по другой дороге, ведущей обратно на восток, параллельной той, по которой они шли раньше, и обе девочки тараторили, перебивая друг друга в своем стремлении рассказать ему о «супер потрясающих» умениях их отца дышать огнем.

Однако огненные гендзюцу для гончарной печи? Разве это не заставит горшки треснуть? Сейчас ему действительно было любопытно.

* * *

В какой-то момент Мадара начал действительно наслаждаться гончарным делом. Не самой частью обращения с глиной (лично он был объективно, по-настоящему ужасен в этой части, при всем при том, что это взывало к веселым детским чувствам от возможности поиграть в грязи без того, чтобы его ругали), но окунать горшки в глазури и осторожно устанавливать их в печи, следя за тем, чтобы все стояло на достаточном расстоянии, и оборачивая некоторые предметы в солому, чтобы пепел окрасил глазурь во время обжига. Существовал правильный способ, как это делать, при всем при том, что он немного менялся каждый раз в зависимости от того, что ставилось в печь и какими были желаемые результаты, и это всегда было интересной задачей.

Он также наслаждался обжигом, потому что несколько лет тщательных экспериментов принесли результаты, и теперь у клана были надлежащие техники для разогрева печи вообще без использования топлива: специально модифицированное дзюцу вместе с измеряющими температуру печатями Киты и ее печатями для поддержания бенто горячими позволили им поднимать температуру в печи, запечатывать ее, и все оставалось ровно настолько горячим, насколько им было нужно, и настолько долго, насколько надо, а потом все остывало благодаря вентиляционным отверстиям. Керамике раку надо было только несколько часов, но сейчас существовала и учиховская керамика, на которую надо было потратить почти две недели, чтобы полноценно обжечь, и которая также требовала других техник и печи другой конструкции, так как жар должен был нарастать медленнее, но температура должна была подниматься выше.

Он все еще отправлял своих ястребов на охоту (при всем при том, что его любимая леди уже была постаревшей, а его новая птица была своего рода ленивой бездельницей по сравнению с ней), но гончарные печи были другим видом хобби, которое требовало тщательного обдумывания, стратегии и удивительно большого количества знаний о химии. Большинство гончарных изделий обжигалось с железными глазурями, сделанными из размолотых остатков железа от выплавки стали для лезвий и с разной концентрацией в глине и глазури (а также с разным временем обжига и разными методами), в результате чего получались разные цвета. От нежно-голубого цвета утиного яйца и фарфора цвета морской волны до оранжевой, коричневой, черной и иногда темно-голубой керамики раку — для всего этого был рынок, и крохотные клейма в форме веера на дне каждой вещи наполняли Мадару глубоким чувством клановой гордости.

Он не был единственным человеком с резервами, необходимыми для обжига в печах, но он наслаждался участием там, где мог, и с тех пор как он воспользовался перемирием, чтобы послать множество членов Внешней Стражи на миссии, прямо сейчас в селении было мало других людей с достаточно глубокими резервами. Ну, не тех, у кого не было более важных вещей, на которые надо потратить свою чакру. Также перемирие означало, что гончары решили начать обжиг раньше, чтобы керамика была готова к продаже на следующей неделе и, возможно, чтобы вместить второй обжиг в промежуток времени в две недели.

Мир — это прибыльно. Он также успокаивающий, плодотворный и приятный. Мадара оставил свой стол на несколько часов, чтобы присоединиться к загрузке продукции в печь, и был совсем не против, что после ему придется осторожно счистить грязь со своего кимоно.

Печь была наполовину наполнена, когда его две малышки появились здесь, таща Тобираму за обе руки.

— Тото!

От соклановцев вокруг раздались теплые смешки, пока он быстро выбирался из зоны загрузки, чтобы трехлетние с тремя четвертями девочки никого не толкнули, когда будут бежать за объятиями. Мадара подхватил и поднял Азами, подбросив ее в воздух (она счастливо запищала), прежде чем посадить ее на плечи, чтобы также поприветствовать Тоши.

Тобирама остался позади, выбрав дерево, под которым можно было стоять, пока Мадару забрасывали счастливо беспорядочными рассказами об их утре.

— … Яэ-оджи сказал, что ты занимаешься обжигом, и Бира-оджи сказал, что хочет посмотреть, так что мы пришли!

— Верно, — с улыбкой согласился Мадара. Двоюродный брат Киты Яэ поступил правильно, не дав Тобираме подойти к кузницам. Не то чтобы он не доверял своим соклановцам, но у тех Учих, у кого были резервы для ковки лезвий и проволоки, очень часто были родственники во Внешней Страже, и Внешняя Стража была как почти полностью выкошена, так и в основном состояла из довольно молодых парней и девушек. Если бы он не поднял возраст вступления до шестнадцати, у него было бы двадцать пять четырнадцатилетних и пятнадцатилетних, составляющих шестую часть его войск. Осталось, может быть, двадцать воинов старше тридцати: его отец умер в сорок два, и в тот момент во Внешней Страже было пятнадцать воинов примерно его возраста.

Он бы действительно лучше предпочел бы пока иметь более маленькую Внешнюю Стражу, чем вечно четко помнить смерти драгоценных детей клана благодаря шарингану. Хватало того, что они теряют семнадцатилетних.

Ну, если они получат мир, то подростки больше не будут умирать у него на руках — с этой радостной мыслью Мадара подошел к Тобираме, который со все возрастающим интересом наблюдал за тем, как изделия закладывали в печь. Он явно пытался сопоставить то, что сейчас видел, с уже имеющимися знаниями о гончарном деле, чтобы разобраться, что сейчас делали Учихи.

— Это фарфоровые кувшины для воды и сосуды для чая? — спросил он, как только Мадара подошел к нему на расстояние слышимости, кивнув на предметы, которые аккуратно ставили на огнеупорные капсулы для обжига (простые керамические коробки), чтобы они равномерно обожглись и чтобы их не задел мусор в остальной части печи.

Мадара бросил туда взгляд:

— Да, и вазы с рисунком цветов сливы, шкатулки для благовоний, курильницы, чашки для саке, чаши для риса и блюда. Если все пройдет успешно, они должны получиться с голубоватой селадоновой глазурью.

Если содержание железа было выше, чем ожидалось, тогда глазурь будет более оливковой, но они все равно смогут все продать, просто по чуть более низким ценам. Изысканный оттенок морской волны просто сейчас наиболее высоко ценился при дворе даймё, и у Киты были планы «подарить» шкатулку с благовониями министру керамики. Это будет меньше подарком и больше скорее рекламной уловкой, чтобы он показал ее другим министрам и придворным и тем самым увеличил спрос на учиховский фарфор.

Их дела с керамикой шли очень хорошо, и теперь, когда их гончары разработали способ, как получать достаточно устойчивую селадоновую глазурь, и рецептуру для глины, чтобы половина их работ не трескалась при каждом обжиге, как раз пришло время прорекламировать их достижения вне клана и расширить рынок для учиховского фарфора.

— И вы обжигаете их с помощью ниндзюцу? — сейчас выражение лица Тобирамы так сильно напоминало мордочки множества ниннеко, которые жили в селении (особенно их выражения, ассоциирующиеся с нетерпеливо покачивающимися хвостами и кошачьими игрушками на веревочке), что Мадаре пришлось подавить зубастую ухмылку.

— Не стесняйся наблюдать.

Сейчас Мадара был достаточно умел, чтобы не нуждаться в ручных печатях, и у Тобирамы все равно была водная природа, так что не то чтобы он сможет скопировать технику. Кроме того, все важные аспекты регуляции температуры требовали прямого калибрования, а не являлись частью техники сами по себе (для фарфора температуру в печи надо было поднимать постепенно в течение нескольких часов), и это он точно не сможет скопировать. В остальном эта техника была просто необычайно горячим огненным вихрем, который, возможно, был более опасен для пользователя, чем для врага, на которого он мог быть направлен. Эта техника была безопасной только благодаря тому, что двери печи закрывались за огнем, как только достигалась необходимая температура, после чего пламя само тухло из-за отсутствия воздуха.

Однако в этот момент огонь, как правило, пытался покинуть печь — закрыватели дверей должны были обладать рефлексами шиноби.

Таким образом поощренный, Тобирама медленно и осторожно подошел ближе. Мадара обратил внимание на то, как Азами неосторожно извивалась, и поставил ее обратно на ноги, прежде чем она могла свалиться с его плеч.

— Идем, Бира-оджи! — прощебетала она, схватив Сенджу за свободную руку. — Давай посмотрим!

— Ты не пойдешь, Тоши-чан? — тихо спросил Мадара, пока Тобирама позволял малышке утаскивать себя.

— Останусь с тото, — пробормотала его более высокая малышка, обернув руки вокруг его шеи. Поцеловав ее в лоб, Мадара поудобнее устроил ее на бедре и направился обратно к печи, чтобы с ним могли спокойно проконсультироваться по поводу всего, как надо распределить, чтобы обеспечить воздушный поток и неизбежный температурный градиент.

Его отец наверняка бы ужасно все не одобрял, если бы был здесь, ругая Мадару за то, что тот пачкал руки ремеслом, когда он глава самого престижного рода клана Учиха и командующий Внешней Стражей, но, честно говоря, Мадара скорее потратит остаток своей жизни пытаясь натренироваться лепить горшки из грязи, если это означало никогда больше не видеть очередное поле боя.

Сражаться было захватывающе, и существовало мало таких же восхитительных вещей, как противостоять сильному оппоненту и испытывать себя новыми техниками, но спарринги были не менее удовлетворяющими, чем настоящие битвы, и он смертельно устал от снов с изломанными телами его родичей, тяжело испускающими их последние вздохи в его руках.

У клана было два новых пользователя Мангекьё, не то чтобы кто-то за пределами Внешней Стражи об этом знал. Те, кто был с ними, потребовали от остальных клятву держать это в секрете, не желая иметь дело с политической трясиной клана, которая несомненно возникнет, если это перестанет быть тайной. Мадара решил пока не вмешиваться в эту ситуацию: если, как все выглядело, они получат мир, он убедит их объявить все официально, чтобы новые Мангекьё могли быть задокументированы и люди могли получить собственные плащи с композициями рисунков. Не то чтобы от него потребовали клятву держать все в тайне, конечно: ему не надо было говорить, чтобы он заметил изменения в своих подчиненных.

Они оба были сиротами без признанных родов, и только у Сахоро остались живые родственники (он был частью семьи, которая делала клановые доспехи), так что не то чтобы их признание сильно что-то изменит кроме того, что расстроит немногих оставшихся старейшин клана.

* * *

Самая расстраивающая вещь в наблюдении за тем, как члены клана Учиха загружали предметы печь под экспертным взглядом Мадары, была в том, что Тобирама знал, что не знал достаточно о гончарном деле, чтобы суметь понять, что он видел. Он знал, что глиняные изделия надо обжигать, чтобы они стали водостойкими, он знал, что разные виды глины обжигаются при разной температуре и что некоторые глазури в одной партии могут получиться совершенно разными, несмотря на то, что их всех отправляют в печь одновременно, и что некоторые партии просто трескаются, но это не было чем-то, что он изучал. Это никогда его не интересовало.

Однако вот он был, дрожащий от любопытства, потому что Мадара явно изучал это, как и несколько других Учих, и все вместе они выяснили достаточно факторов, чтобы обеспечить предсказуемые результаты. На этой печи были печати, печати для обеспечения предсказуемости и повторяемости, и Тобирама был уверен, что сейчас станет свидетелем скачка вперед в керамической химии и технологии, однако он не знал достаточно, чтобы иметь возможность распознать, что происходит и как это работает.

Все, что он видел, это то, что Мадара настаивал на осмотре внутренностей печи и что по его указу гончары (как полностью гражданские и, возможно, даже не Учихи, судя по их лицам, хотя все пять разновозрастных учеников обладали значительными резервами чакры и клановой внешностью) переместили некоторые секции по причине, о которой он не мог даже гадать (Тобирама ненавидел что-то не знать), затем внутрь положили небольшое количество угля, все отступили довольно далеко назад, и глава клана Учиха поставил Тошико на землю и мягко прогнал ее, чтобы та отошла в сторону. Затем Мадара встал в ужасно знакомую стойку у входа (в ту, которую Тобирама видел бесконечное количество раз на поле боя), его чакра скакнула, и он выдохнул в печь поток голубоватого огня.

Тобирама знал, что цвет огня меняется как в зависимости от того, что горит, так и от температуры. Синий огонь был чрезвычайно горячим. Мадара также явно овладел техникой непрерывного дыхания, потому что пламя все продолжалось. Намного дольше, чем Тобирама когда-либо видел, чтобы мужчина делал во время сражения.

Самый старший ученик стоял за дверями, весь напряженный и готовый, пока один из гончаров стоял за углом печи, наблюдая за одной из печатей, на которой поднимались две отдельных красных линии — одна линия стабилизировалась, но вторая продолжила расти еще выше. Мадара был абсолютно спокоен, синее пламя лилось из его рта в печь…

— Режь!

Дверь захлопнулась, и Мадара отскочил назад настолько быстро, что на долю секунды стал размытым, и даже так было мгновение, когда почти закрытая дверь печи оказалась объята огнем. Печать на двери (ну, точнее на двери с переходом на дверную раму) немного засветилась, когда дверь закрылась, так что, предположительно, это был запирающий механизм.

— Пока что хватит, Мадара-сама, — бодро сказал один из гончаров, хлопнув главу клана по плечу рукой, покрытой высохшей грязью — не то чтобы Мадару это волновало, несмотря на то, что он был одет в черно-белое шелковое кимоно с узором решетки, а не в индиговую хлопковую рабочую одежду Учих. — Печати полностью заряжены, так что дальше мы справимся сами.

— Дайте мне знать, когда придет время вытаскивать изделия, чтобы я мог посмотреть результаты, — тепло ответил Мадара, потянувшись вниз, чтобы взъерошить волосы Тошико, когда она снова к нему подбежала.

— Конечно, Мадара-сама! Мы думаем о том, чтобы запустить печь для керамики через пять дней. Возможно, шесть обжигов в день, так что если вы захотите спуститься и присоединиться, то не стесняйтесь, — сказал другой гончар с широкой улыбкой. — Покажете детишкам, как это делается.

— При условии что я не буду нужен в другом месте, сенсей, — согласился Мадара, уважительно кивнув старшему мужчине. — А сейчас я оставлю вас работать.

— Шоу кончилось, ребята! — прокричал младший гончар, махнув рукой на собравшихся учеников. — Возвращайтесь к работе!

Толпа грязных зевак мгновенно исчезла, большинство из них направилось к другой подвесной крыше (эта была над грязным полом), где находились столы и колеса, деревянные стеллажи с сушащимися изделиями, и очень большая гора глины занимала около четверти всего места.

— Тото такой крутой! — эмоционально сказала Азами, потянув Тобираму за руку, чтобы привлечь его внимание. — Он лучший в огненных техниках! Больше никто не может делать синий огонь!

— Это было очень впечатляюще, — согласился Тобирама. Он подозревал, что этот синий огонь повлек бы за собой раскаленный пар, если бы вошел в контакт с водой, что было бы крайне неприятно на поле боя. Однако он не видел, чтобы Мадара раньше его использовал: возможно, он работал только на близкой дистанции или требовал какого-то подготовительного шага?

Азами просияла улыбкой, довольная его подтверждением, затем потащила его к краю мощеного участка, куда отошел Мадара, чтобы поговорить с Учиха в доспехах с татуировкой глаза-шарингана на лбу. Тобирама точно не знал, что лежало в основе увлечения Учих татуировками (они были минимум у трети их воинов, благодаря чему, признаться честно, их было легче идентифицировать), и не был уверен, как спросить. Что-то связанное с их религиозными практиками, может быть? Он раньше видел татуированных монахов.

Мужчина перестал говорить, когда Тобирама вошел в зону слышимости, настороженно его оглядывая. Тобирама честно ожидал больше враждебности от клана в целом, но все Учихи, которых он пока видел, либо полностью его игнорировали, либо держались на расстоянии, как будто он был дикой собакой, и они не хотели спровоцировать его на то, чтобы он их укусил. Ну, не считая младших детей, для которых он был просто новым и интересным взрослым, или Мадары и его жены, которые обращались с ним как с чем-то между знакомым гостем и семейным питомцем. Возможно, скорее как с котом, которого не пускали в некоторые комнаты, но иначе кормили и позволяли свободно гулять по округе.

Возможно, в какой-то мере раздражало, что его чакра была связана и что с ним обращались как с котом, однако это было значительно лучше, чем то, чего он ожидал. Определенно лучше, чем быть запертым в клетке или тайно казненным, как только они вернулись обратно на земли Учих.

— Привет! Я Азами! Как тебя зовут?

Татуированный воин с козлиной бородкой с улыбкой поклонился малышке:

— Я Наги из рода Кондзин, Азами-чан. Рад с тобой познакомиться.

Тобирама всегда думал, что «Наги» — это женское имя. Ему было интересно, какие кандзи использовались, чтобы написать его имя в этом случае.

Тобираме также было интересно, какое значение имел названный род: какая-то внутренняя система ранжирования Учих? Способ выделить конкретные семейные линии из более широких рамок клана? Возможно, связь с теми семью людьми, которые стояли по бокам от Мадары во время связывания его чакры, и один из них был маленьким ребенком, следовательно, не был подходящим представителем для чего бы то ни было, если правда не было никого другого?

— А это Бира-оджи! — Азами сделала паузу. — Ты раньше встречался с Бирой-оджи, Наги-оджи?

— Я видел его много раз до сегодняшнего дня, но мы не были представлены, — сказал Учиха Наги со сдержанной аккуратностью.

— Тебе не нравится Бира-оджи? — с любопытством спросила Тошико.

Возникла пауза. Наги взглянул на главу своего клана, чье выражение лица и чакра нехарактерно ничего не выражали.

— Клан Учиха не в хороших отношениях с его кланом, — ответил Наги, и как его лицо, так и его чакра жестко контролировались, — и он отдал приказ отрубить кисти моей племяннице И.

Обе малышки развернулись, ошеломленные:

— Бира-сан!

Тобирама почувствовал укол в сердце от внезапной формальности.

— Она нападала на людей, за которых я в то время был в ответе, — осторожно начал объяснять он, — и я боялся, что она победит их.

— И-нее крутая, — объявила Азами, свирепо смотря на него, сложив руки на груди, — и она могла бы победить тебя без рук!

В этот момент схожесть с ее отцом была довольно явной.

— Я тебе верю, — согласился Тобирама: прямо сейчас он был не ровня специалисту по фуиндзюцу, с руками или без рук. Если предположить, что И была той женщиной, которая стояла за Изуной с кистью в зубах, то она определенно не позволила потере кистей остановить ее продвижение в этой сфере.

— Хорошо, — решительно кивнула Азами.

— Ты не собираешься отрубать ничьи руки? — настороженно спросила Тошико.

— Я гость ваших родителей — напасть на кого-то в клане Учиха, пока все так остается, было бы очень грубо с моей стороны.

Не говоря уже о том, что он не имел доступа к своей чакре и у него даже не было ни одного куная.

— Манеры очень важны, девочки, — сказал Мадара, снова обратив внимание своих дочерей на себя. — Тобирама-сан здесь, потому что я надеюсь, что однажды наши кланы смогут стать друзьями, так что больше не будет сражений. Так что мы все вежливы друг с другом, хоть мы и воевали в прошлом.

— Да, тото, — Азами замялась. — Ты можешь пообедать с нами, тото?

— Где вы планируете пообедать, цветочек?

Девочка оживилась:

— У реки! Бентен-нее встретит нас там! Она так сказала!

— Тогда я возьму свое бенто и тоже присоединюсь к вам у реки, — легко согласился Мадара. Тобирама не мог вспомнить ни одного случая, когда его брат отставлял в сторону свои планы на день, чтобы потворствовать Тсунаме. Или даже откладывал их на несколько часов, чтобы пообедать со своим сыном по просьбе Тсунамы. И его племянник просил.

Это была некомфортная мысль, что не прошло и недели, а Мадара уже проявил себя более внимательным родителем, чем Хаширама сумел за всю жизнь своего сына.

— Я могу остаться с тобой, тото? — спросила Тошико, вытащив большой палец изо рта.

— Конечно можешь, горошинка. Хочешь, я тебя понесу?

Тошико просияла:

— Ты можешь побежать?

— В моем кимоно? — Мадара состроил драматично шокированное лицо, а затем тепло улыбнулся своей дочери. — Ладно, но только ради тебя.

Он подхватил Тошико и исчез в мгновение ока.

Азами надулась:

— Ты можешь так сделать, Бира-оджи?

— Не прямо сейчас: я гость.

К счастью, она приняла его не совсем прямой ответ и подбежала к нему, чтобы схватить за руку.

— Я покажу тебе реку, Бира-оджи!

Тобирама позволил снова себя утащить, ощущая, что Наги-сан сверлил глазами его затылок, пока они не скрылись из виду. Значит, были Учихи, которые злились из-за его присутствия здесь, у кого были личные обиды вдобавок к более общей ненависти к его клану. Однако пока что они, кажется, предпочитали ничего не демонстрировать, памятуя о намерениях главы своего клана.

Он задался вопросом, насколько долго это продлится.

Через десять благословенно спокойных дней после начала временного перемирия Мадара получил от своего брата письмо, доставленное воронами, которое было написано тайным учиховским кодом, который мог расшифровать только активный шаринган. После стандартного вступительного приветствия был короткий, но наполненный подробностями параграф, описывающий его текущее физическое здоровье и ссылающийся на большой дополнительный лист, который явно был полной копией заметок целителя Сенджу о его лечении (Мадара отложил его в сторону, чтобы Ёри его посмотрела) и содержал упоминание, что целитель верит, что он полностью восстановится и сможет полноценно тренироваться через неделю.

Оставшаяся часть письма была в основном длинным и иногда с ругательствами перечнем жалоб, которые Мадара прочитал согласно духу, в котором это и было несомненно написано: успокоить его, что Изуна действительно будет в порядке, и это также позволило его брату выпустить пар без того, чтобы самому подвергнуться опасности. Многие жалобы были глубоко мелочными, но Мадара внимательно читал каждый кандзи, жадно и тщательно изучая каждый мазок кистью в поисках понимания настроения его младшего брата и заверения, что он действительно в порядке, как утверждает целитель. Жалобы определенно говорили о том, что к Изуне вернулась сила.

Еда была безвкусной. Не было ни рыбы, ни свинины, только утка или курица. Кровати были странного дизайна, на них было неудобно спать и их даже нельзя было сложить в течение дня, чтобы освободить место. От него ожидали, что он будет сидеть на стуле за высоким столом во время приемов пищи, как торговец в придорожной раменной, а не на подушке на полу, как цивилизованный человек. Почти ни в каких домах не было татами, и половина из них была построена с помощью мокутона, и не важно, что говорили его «хозяева», его отказ спать в том месте, которое ощущалось как «этот лживый сентиментальный дуболом», не был паранойей. Мадара отлично это понимал, однако он мог видеть, как объяснение тонкостей Сенджу было бы… сложно, особенно с учетом того, что Изуна не захочет показать больше слабостей, чем он уже сделал.

Изуна слишком много раз видел, как Учихи медленно умирали после столкновений с Хаширамой, чтобы у него были хоть какие-то позитивные ассоциации с чакрой главы Сенджу. Противостоящие кошмарам омамори ослабляли страшные сны, но чтобы это работало, Изуне все равно изначально надо было чувствовать себя достаточно комфортно, чтобы уснуть. Дом, благоухающий чакрой Хаширамы каждой доской и столбом, не поспособствует этому, за исключением случаев сильного истощения.

Говоря о Хашираме, Изуна написал целую страницу неровных кандзи, разражаясь тирадами о «твоем громком, назойливом, умышленно невежественном человекообразном кудзу, которого надо поджечь» и о том, как мужчина продолжал его раздражать. Мадара легко догадался, что Хаширама решил подружиться с Изуной, под чем надо было понимать, что Хаширама постоянно вторгался в личное пространство Изуны, чтобы тыкать своей неудержимой веселостью ему в лицо.

Изуна прекрасно умел быть дружелюбным и общительным, когда хотел, но он ненавидел, когда не уважали его частную жизнь, а также ненавидел грубость. Хаширама, судя по всему, потоптался по всем его больным местам.

И все же это было лучше, чем если бы Изуна был мертв.

За долгой и многословно ядовитой отповедью последовали несколько скупых и сдержанных строчек об очень достойном гостеприимстве Мито-сан (Мадара почувствовал, что Изуна неоднократно прятался за этими правилами приличия) и целый параграф о полном абсурде того, как Сенджу одевают своих детей: хакама были ограничивающими и непрактичными, и сочетание их с неформальными футболками просто резало глаз. Судя по всему, дети Сенджу были также неосторожно непредвзяты, как и дети клана Учиха.

Письмо завершалось драматичной просьбой о спасении, теплыми приветами Тоши и Азами и требованием подробно рассказать, чем конкретно занимался Тобирама в селении, пока его не было здесь, чтобы присматривать за ним. Что могло быть любопытством со стороны Изуны, но Мадара подозревал, что отсутствие сообщений от Тобирамы своим соклановцам, несмотря на то, что ему дали на это разрешение, усиливало напряжение в клане Сенджу.

Тобирама написал записку, которую Хидзири уронил на голову Сенджу Токи с помощью одного из своих воронов, но, как сообщалась, она содержала ровно две строчки благодарности за то, что она организовала передачу его повседневной одежды, и заверения, что с ним хорошо обращаются. То, что его заложник Сенджу очевидно посчитал это более чем достаточным, было головной болью для другого дня. Мадара вытащил длинный свиток конопляной бумаги и начал измельчать брусок туши, пока думал о том, что хотел написать в ответе.

Его брат будет позабавлен сравнением Тобирамы с высокомерным ниннеко, стоило упомянуть его терпеливое потакание Тоши и Азами, а также его внезапное и чрезвычайно сосредоточенно любопытство по поводу керамики, которое формировало большую часть разговоров за едой целую прошедшую неделю. Тобирама уже знал немного химии, так что Мадара писал уравнения, объяснял процессы и слышал множество поразительно интересных спекуляций, которые он взял за правило записывать после, чтобы изучить некоторые из них на следующем эксперименте с глазурью. Потребуется несколько подходов с экспериментами, чтобы градация цвета была гарантирована, но было больше металлов, чем только железо, которые можно использовать в глазури. Железа просто было много, и оно было для них в свободном доступе как побочный продукт плавки. Организовать поставку небольших количеств измельченных минералов будет не особо сложно, особенно если они все же смогут получить мир.

Он не будет упоминать плащ (это было то, по поводу чего Изуна заслуживал выразить свои чувства лично как ему, так и Ките), но не было причины не делиться тем, что большая часть младших детей звала Тобираму «Бира-оджи», и тем, каким подбадривающим и одобряющим был Сенджу, когда Бентен демонстрировала ему свои навыки обращения с нагинатой. Мадара мог описать уморительно кошачье выражение подавляемого восхищения, которое возникало на лице мужчины каждый раз, когда он замечал одну из печатей Киты, дополненное тем, как он решительно игнорировал их после. Тобирама довольно очевидно отчаянно хотел поговорить на профессиональные темы, касающиеся фуиндзюцу, с кем-то, кто наверняка подходил к этому с совершенно другого угла, однако он знал, что не мог.

Когда чернила были готовы, Мадара взял в руки кисть. Он не стал писать кодом для шарингана: Хаширама наверняка захочет прочитать о том, чем занимается его брат, а Изуна не захочет снова и снова перечитывать это письмо. Но он включил закодированный постскриптум в конце только для глаз его брата, заверяя его, что все в порядке и что клан пользуется перемирием для торговли и для выполнения миссий, зарабатывая деньги для Учих. Он надеялся, что знание, что Мадара эффективно пользуется выигранным временем, позволит Изуне быть терпеливым во время второй половины его пребывания у Сенджу.

* * *

К одиннадцатому дню его пребывания в качестве заложника у клана Учиха Тобирама выработал своего рода рутину. Утром он сопровождал Азами и Тошико на их прогулке по селению с другими детьми их возраста, что, как правило, включало сидение у дороги и наблюдение за тем, как они присоединяются к стандартному часу тренировок под руководством подростка с искусственной стопой. Кстати об этом, как Учихи убедили одного из марионеточников Страны Ветра расстаться с чем-то таким сложным и хорошо сделанным? Они обменяли на этот протез сталь или проволоку?

После обеда его передавали Бентен и от него ожидали, что он будет находиться поблизости от нее, пока она практикуется в каллиграфии, и он пользовался этим временем, чтобы прочитать какой-нибудь последний свиток, который он с разрешения брал из коллекции Мадары, за чем следовала контролируемая тренировка на тренировочном поле. В том плане, что его контролировала она.

Тобирама был благодарен за эту возможность и молчаливое поощрение поддержания его навыков шиноби, хоть он и должен был работать над ними совсем без чакры. До сегодняшнего дня он никогда не рассматривал потенциальные преимущества тренировок без чакры, но пот и тяжелое дыхание, пока он выполнял свою обычную разминку, очень ясно давали понять, что благодаря этому он будет сильнее. Возможно, как только он снова будет дома, он сможет разработать собственную связывающую чакру печать, чтобы продолжить тренироваться позже?

Именно во время первой из таких тренировок он узнал, что Учихи не используют кунаи. Совсем: у них были мечи, ножи, проволока, различная пиротехника, сюрикены всех мыслимых размеров и даже иногда сенбоны, но не кунаи. Бентен даже не знала, что это. Тобирама понятия не имел, как мог не замечать это раньше, так как это демонстрировала довольно фундаментальную разницу между боевыми стилями двух кланов, и, правда, он должен был это заметить. Как он сумел прожить много лет без того, чтобы это увидеть?!

Через два дня после этого открытия Бентен передала ему пару грубо сделанных железных кунаев, чтобы он с ними тренировался. Они даже были правильного веса и идеально сбалансированы, несмотря на то, что у них не было ни режущей кромки, ни острого конца, и они были достаточно хрупкими, чтобы разбиться, если он попытается парировать ими меч. Не то чтобы он изначально ожидал, что ему дадут настоящее оружие — однако муляжи кунаев были свидетельством того, что Бентен потратила время, чтобы найти Учиху, который до этого имел дело с кунаями, и убедила его или ее поработать с кузнецом ради него.

Он не ожидал этого. Он готовился продолжать использовать маленькие посохи, которые они ему сначала предложили, когда он попросил эквивалент короткого лезвия, чтобы практиковаться. Это снова была Кита и его плащ: что он должен был делать по поводу этих подарков? Он не мог просто не ответить взаимностью, это было бы невообразимо грубо!

Это было частью плана Мадары? Втянуть его в долги до такой степени, что его честь больше не позволит ему противостоять Учихам? Несколько дней Тобирама все еще обдумывал возможные подтексты, участвуя в чаепитии с куклами с Азами и Тошико. Они выбрали место в маленькой рощице к северу от селения и пригласили свою двоюродную сестру Ясакатоне, и ее два брата в это время проводили время за лазаньем по одному из деревьев.

Треск ломающейся ветки над головой заставил Тобираму резко двинуться — он стоял на ногах и ловил четырехлетнего Широнуши, который определенно повредил колено, падая вниз, прежде чем вдруг осознал, что он, должно быть, воспользовался чакрой, чтобы сдвинуться так быстро.

Его чакра была запечатана. Он едва мог даже прикоснуться к ней. Однако он не дрожал и не дышал тяжело на грани истощения, как было бы, если бы он воспользовался тем крохотным ручейком, который был в его досягаемости, и попытался бы дотянуться до того, что не мог потратить.

Ребенок у него на руках разрыдался, скорее всего, как от боли, так и от шока — Тобирама тщетно пожелал, чтобы у него было достаточно чакры для диагностического дзюцу, хоть только и потому, что тогда бы он смог убедиться, отделался ли Широнуши только царапинами или его раны были более серьезными.

— Широ!

— Твой брат в порядке, я его поймал, — твердо сказал Тобирама, подняв голову и пытаясь встретиться глазами с Минакатой сквозь листву. — Спускайся осторожно. Мне будет сложно поймать тебя, если ты тоже упадешь.

Семилетний пружинисто спустился с дерева с легкостью человека, который уже неосознанно вливал чакру в мышцы и у которого были резервы, чтобы легко это делать, ломая сухие тоненькие веточки и срывая листья на своем пути.

— Широ-чан, ты в порядке? — немедленно потребовал ответа он после приземления.

Четырехлетний уткнулся лицом в плащ Тобирамы, цепляясь маленькими поцарапанными руками за его грудь и хныкая.

— Он ударился ногой о ветку, пока падал, — спокойно объяснил всем испуганным детям. Он надеялся, что никто из них не начнет плакать от страха или за компанию. — Мне надо отнести его к лекарю, чтобы его осмотрели. Я не думаю, что он что-то сломал, но синяки и растяжения могут быть очень болезненными.

— Нии-сан, ты отведи Биру-оджи и Широ-чана к Ёри-оба, — решительно и твердо сказала Ясакатоне. — Я останусь с Тоши-чан и Азами-чан.

— За мной! — сказал мальчик, рванув с места.

Несение на руках плачущего ребенка, пока он бежал рядом с Минакатой, привлекало множество негативного внимания от каждого взрослого в пределах его сенсорства, но никто из них не попытался фактически остановить его на пути к широкому одноэтажному зданию, вокруг которого росли разнообразные лекарственные травы — должно быть, это был основной медицинский центр Учих. Он поспешил по дорожке, остановился в гэнкане, чтобы сбросить сандалии и зайти внутрь босиком: возможно, грубо, но он надеялся, что срочность это оправдает.

Татуировки на лице и чакра, которая появилась, когда он вошел в здание, были знакомы по учиховской медицинской команде с поля боя (хотя он уже какое-то время не видел это лицо за пределами селения), но большой из-за беременности живот, выпирающий из-под медицинского халата, вогнал его в секундный ошарашенный ступор: Тобирама честно считал этого медика клана Учиха мужчиной.

Пол скольких других Учих он перепутал на поле боя? К настоящему моменту его пребывание в клане Учиха открыло действительно мрачную картину допущений и предположений. Он знал, что видел множество мужчин с татуировками, и хоть Учихи в основном были чисто выбритыми, было и несколько людей с бородами, и длительные периоды времени, проводимые на поле боя, часто приводили к тому, что у некоторых мужчин появлялась щетина на подбородке и по линии челюсти. Или это только у мужчин появлялась эта щетина?

— Ёри-оба, Широ-чан упал с дерева!

— Я поймал его, — быстро сказал Тобирама, прежде чем Ёри-сан могла подумать о худшем, — но он ударился правой ногой, пока падал, и я думаю, что что-то не так с его коленом.

Невозможность воспользоваться диагностическим дзюцу была ужасной помехой.

Ёри-сан побледнела под татуировками от испуганных слов Минакаты, но снова собралась, прежде чем Тобирама закончил говорить, и быстро шагнула вперед, чтобы положить слегка светящуюся руку на лицо своего пациента и оголить его правую щиколотку.

— У тебя несколько царапин на руках и синяки на пальцах, и одно из сухожилий в твоем колене порвано, — объявила она после короткой паузы, — но ты будешь в порядке после того, как я тебя подлатаю, Широ-кун. Молодец, ты был очень смелым. Минаката-кун, иди найти свою маму и дай ей знать, что я лечу колено твоего брата. Тобирама-сан, поднеси его сюда и положи на циновку, пожалуйста.

Тобирама привык к высоким столам для осмотра, но сумел опустить шмыгающего Широнуши на очень тонкий футон, как и было сказано. Ёри-сан раскрыла фусума по обеим сторонам от циновки, закрыв ее от остального центра, и установила ширму у входа для создания уединения.

— Сядь в углу, пока Минаката не вернется, — коротко сказала она, наполнив чашу водой и помыв руки в раковине, а потом опустилась на пол с чашей и тряпочкой для омовения, прежде чем обратить внимание на руки своего пациента.

Тобирама подчинился. Он был признателен за то, что его не отослали на улицу, где к настоящему моменту все селение несомненно слышало о травме и его причастности, хоть и не знало мелких деталей. Быть убитым из-за недоразумения в этот момент было чем-то, чего он предпочел бы избежать: ему осталась всего неделя, прежде чем его должны были отдать обратно его семье.

Исцеляющее дзюцу Ёри было совсем не похоже на те, которые обычно использовали Сенджу. Да, оно явно работало и не хуже (кровоточащие раны Широнуши были промыты и закрыты, и затем Ёри обратила внимание на его опухшее колено), но эта чакра чувствовалась совершенно по-другому. Скорее, как гендзюцу, чем что-то другое: даже цвет отличался. Возможно, исцеляющая техника была именно с чакрой Инь, а не с более привычной Ян?

В любом случае, мальчик быстро успокоился перед лицом деловой заботы целителя и ее полной уверенности в своих навыках, даже немного хихикнул, когда она попросила его пошевелить пальцами ног.

— Очень хорошо! Больше никакого лазания по деревьям, пока не научишься лучше обращаться с чакрой, хм? В следующий раз Тобирамы-сана может не быть рядом, чтобы тебя поймать.

Она ослабила отечность вокруг сустава и плотно забинтовала его колено.

— Это только до завтрашнего утра, Широ-кун, чтобы твое колено вылечилось надлежащим образом и не разбудило тебя ночью, — заверила его она, и мальчик начал вставать и выглядел ничем не хуже после этого падения, когда ширму резко отодвинули в сторону, и женщина быстрым шагом подошла к циновке.

— Каа-чан!

Его немедленно подхватили и крепко обняли.

— Широ-чан, что произошло?!

Четырехлетний снова расплакался, хватаясь за свою маму.

— Я лазал по д-деревьям с нии-саном и у-у-упал, — в конце концов смог выговорить он. — Я ударился коленкой о ветку, и было больно, н-но Бира-оджи поймал меня, и я не ударился головой! И он принес меня к Ёри-оба, и она все вылечила!

Тобираму на секунду пронзили свирепым взглядом, но яростные глаза были без шарингана. Но, честно говоря, хватило и взбешенного взгляда: эта женщина выглядела слишком сильно похожей на покойного Учиху Таджиму, чтобы не быть его близкой родственницей. Возможно, сестра? Даже ощущение ее чакры было похожим настолько, что Тобирама внезапно обнаружил себя борющимся с воспоминаниями о малочисленных, но чрезвычайно запоминающихся моментах, когда он оказывался лицом к лицу с бывшим главой клана Учиха на поле боя, когда был младше.

Его вырвали из воспоминаний, когда Ёри-сан подняла его на ноги и потащила его из комнаты, что также дало ему возможность полноценно осмотреть медицинский центр Учих. Он… совсем не был таким, каким он ожидал увидеть медицинский центр. Пол был покрыт каменной плиткой, которую легко можно было промыть от крови и почистить от грязи, если люди забегали сюда в сандалиях. У стен на регулярных интервалах были сложены простые фусума, выполняющие роль перегородок, чтобы у пациентов было свое место, тут и там лежали циновки-кровати, но большинство из них были скатаны и стояли в дальнем углу. На регулярных интервалах у стен стояли шкафчики и деревянные раковины, по одной на выделенном под пациента месте, и тут и там было несколько жаровен с корзинами с углем рядом с ними. Он не видел частных офисов и лабораторий, никакого специализированного оборудования или даже отдельных комнат для хирургических процедур.

Ну, в шкафчиках могло находиться специализированное оборудование, но Тобирама думал, что они бы охранялись лучше, если бы это было так: никакие из этих шкафов или дверей не были закрыты, и у них даже не было замков. Открытые сёдзи в середине длинной стены вели в павильон, в котором несколько людей в простых халатах, какой носила Ёри-сан, сушили и обрабатывали разные травы, но это было все. Он не мог видеть даже больше, чем, может быть, шесть справочников на полках (два из которых были идентичными копиями одного и того же текста), и даже анатомические графики на стенах были довольно базовыми.

Ёри-сан наблюдала за тем, как он осматривался, со сложенными на груди руками.

— Прошу прощения, — автоматически сказал Тобирама: он был немного груб.

Она снисходительно махнула рукой:

— Не то чтобы здесь есть что-то, что ты захотел бы забрать домой, когда уедешь, Сенджу.

А. Ну, тогда, возможно…

— Тогда у вас есть отдельное помещение для исследований?

Губы Ёри-сан скривились, неровно потянув непонятную письменность, вытатуированную на ее скулах.

— Нет, Сенджу. Это все, что у нас есть. Мы научились лечить чакрой только несколько лет назад — вот почему лично я выступаю за мир, хоть я и потеряла братьев и дядей на поле боя. Я знаю, что мы не сможем так продолжать, и вынужденность выбора между тем, чтобы принести раненых домой, чтобы они медленно умерли на моем попечении, и тем, чтобы перерезать им глотки в поле, действительно уничтожила мораль, — она фыркнула. — Твой брат худший: некоторые его жертвы остаются в живых неделями, и я очень мало что могу сделать, чтобы облегчить им боль, прежде чем они начнут молить о ноже.

Тобирама как будто со стороны почувствовал, что моргнул, и ощутил, как мир перестраивается вокруг него с новой и ужасающей ясностью. Хаширама ненавидел убивать людей. Его щепетильность всегда была источником глубокого недовольства Тобирамы, который регулярно хотел задушить своего сверхсильного, чересчур оптимистичного старшего брата за отказ идти дальше, чем редкие калечащие ранения, и обычно ограничивающего себя вещами, для полного излечения которых целителю понадобится около недели, возможно, максимум месяц.

Учихи все были поразительно похожи для глаз Сенджу, как в плане чакры, так и того, что было видно от их лиц над их высокими воротниками. Они были не как Сенджу с их спектром специальностей, типов телосложения, расцветок и стихийных чакр — все Учихи были высокими, темноволосыми, светлокожими и с огненной чакрой, одетыми в идентичные плащи, многие из них были с почти идентичными стилями боя до такой степени, что в ночной засаде могло быть сложно сказать, насколько многим оппонентам противостоял отряд, если не было сенсора, чтобы всех пересчитать. Тока регулярно на это жаловалась. Вот почему оппонентов обычно идентифицировали по татуировкам или необычным аксессуарам, если это было возможно (высококлассная броня была полезной вещью для опознания), а не по лицу или по чакре. Даже Тобираме было сложно различать Учих, когда он встречался с незнакомыми оппонентами без отличительных элементов внешности.

Но если у Учих не было медицинской помощи, которую Тобирама считал стандартной (если они не могли снова собрать раздробленные кости или вылечить проколотые органы), тогда…

Дело было не в том, что они просто путали Учих. Дело было в том, что на поле боя каждый раз появлялись новые Учихи, и они были настолько близкими родственниками с предыдущими Учихами (или повторно использовали имеющуюся броню), что разницу упускали или на нее просто не обращали внимание.

Хаширама всегда сокрушался, как быстро Мадара был готов убить, как безжалостно он обрывал жизни тех Сенджу, на которых натыкался. Но что если глава клана Учиха считал свои действия милосердием? Сколько жертв Хаширамы умерло медленно, испытывая мучительную боль, умоляя своих родичей подарить им страшное, но единственно возможное освобождение от ран, от которых, как он (и Тобирама) считал, можно было легко оправиться? Состояние Изуны при обмене было не преднамеренной уловкой, а признанием бессилия.

Взрослые клана Учиха не отсутствовали. Они были мертвы. Мадара руководил кланом из детей, вдов, калек и все более отчаянных выживших. Он не предложил этот мир как ловушку — он сделал это, потому что его брат умирал и он видел, что у него просто абсолютно нет альтернатив. Без Изуны, стоящего против Тобирамы на поле боя, потери у Учих только возрастут. Будет больше вдов, больше сирот и меньше взрослых, чтобы растить оставшихся детей.

Тобирама не был слепым: количество детей в селении Учиха превышало количество взрослых, и так было бы, если бы воины, которых Мадара отправил на миссии, были дома. И это только дети, которых он мог почувствовать: младенцы были слишком маленькими как по возрасту, так и по размеру, чтобы иметь легко воспринимаемые сигнатуры чакры, если допустить, что их вообще когда-либо выносили из зданий, покрытых этими маскирующими печатями.

Он всегда ненавидел убивать детей, ненавидел, что одной из любимых стратегий его отца было целиться в детей его врагов. Но у клана Учиха кончались воины, у них было очень ограниченное количество членов клана старше восемнадцати-двадцати лет, и если война не остановится, у них не будет выбора. Они не захотят умирать, так что они начнут вооружать своих детей на войну.

Вот. Вот почему Мадара решил вести переговоры о перемирии. Как он каким-то образом убедил своего брата, открыто выступающего против Сенджу, позволить целителям Сенджу лечить его. Вот этот конец Мадара отчаянно хотел предотвратить.

— Потерялся в мыслях на минуту?

Тобирама вздрогнул. Ёри внимательно за ним наблюдала, взгляд глубоких карих глаз был некомфортно знающим.

— Прошу прощения, я отвлекся, — сумел выдавить он.

— Минаката сейчас отведет тебя обратно к девочкам, чтобы Яса-чан могла прийти и увидеть, что ее брат в порядке, — сухо сказала лекарь, кивнув на вход, где действительно стоял мальчик. — Иди и, пожалуйста, попытайся сделать все, чтобы тебе не понадобилось снова сюда попасть.

Тобирама рассеянно поклонился, надел сандалии и вышел, позволив Минакате утащить его обратно к Азами и Тошико за рукав. Прямо сейчас у него было слишком много мыслей.

* * *

Перемирие шло хорошо (очень хорошо), и его подчиненные возвращались с миссий и торговых поездок с деньгами и письмами, так что Мадара решил, пришло время, чтобы позвать его двух новых носителей Мангекьё и обеспечить то, чтобы они сделали надлежащие шаги для своего признания. Клан признавал носителей Мангекьё не потому, что верил, что связанные с ним дары были чем-то желаемым — клан делал это, потому что те, у кого был Мангекьё, потеряли очень многое, и у клана был долг заботиться о тех, кто так пострадал.

Однако убедить Сакурадзиму и Сахоро увидеть это таким образом, скорее всего, будет сложно.

Ему хотя бы не пришлось говорить им, зачем они были здесь: с того момента, когда они вошли в его офис, было предельно ясно, что они точно знали, что происходит.

— Выпейте чаю, — предложил Мадара, поставив чашки и взяв железный котелок с подставки, чтобы налить им воды. Наблюдение за тем, как работала Кита, научило его тому, что предложение горячих напитков заставляло людей чувствовать неохоту просто уйти и что еда действительно могла сгладить сложный разговор. Маленькая корзинка с сэмбэй вызвала подозрительные взгляды, но оба его подчиненных все же сели напротив него и взяли по одному крекеру.

— Во-первых, я вызвал вас потому, что обеспокоен вашим благополучием, — спокойно сказал Мадара, коротко посмотрев в глаза каждому из них по очереди. — Мангекьё неизбежно ведет в слепоте, но скорость, с которой это произойдет, может быть уменьшена благодаря соответствующим тренировкам. Соответствующим тренировкам, которые пока никто из вас не получил, так как вы не ходили в архивы, чтобы определить, являются ли ваши глаза одной из известных клану исторических манифестаций, и не попросили моей помощи в проверке масштаба ваших возможностей. Я самый опытный пользователь Мангекьё в клане и глава Внешней Стражи, — продолжил он, внимательно следя за тем, чтобы его голос оставался таким же непоколебимым и тихим, как когда он разговаривал со своими малышками. — Вы оба мои подчиненные — ваше благополучие и тренировки в этом плане дважды моя ответственность.

— Просим прощения, Мадара-сама? — слабым голосом выдавил Сахоро.

— В свете вашего нежелания доводить смену ваших статусов до внимания главы Домашней Стражи, я взял на себя эту необходимость принести необходимый свиток, чтобы вы могли приватно с ним ознакомиться, — продолжил Мадара, вытащив большой и искусно сделанный вышеупомянутый свиток из своей зонтичной сумки и разложив его на татами рядом со своим столом, — но я вынужден настаивать, чтобы вы хотя бы поговорили с моей женой, чтобы вы могли быть одеты как подобает вашим новым ролям, и чтобы Сахоро назвал наследника из числа своих дальних родственников. Сакурадзима, тебе не надо выбирать наследника.

Сакурадзиме было девятнадцать, она была сиротой, и у нее не было живых родственников ближе, чем троюродная сестра. У семнадцатилетнего Сахоро хотя бы было две тети, дедушка, младшие брат и сестра и несколько двоюродных братьев и сестер. Его дедушка Исихара даже был мастером-оружейником клана, и брат Сахоро Кома был его учеником.

— Спасибо, Мадара-сама, — тихо сказала Сакурадзима, и ее плечи расслабились. Мадара подозревал, что она ожидала, что ей прикажут выйти замуж, чтобы обеспечить продолжение линии ее Мангекьё, но его честно это не волновало. Если она решит, что хочет детей, тогда она их заведет — если нет, то заставлять ее совсем не принесет никому пользы.

Мангекьё не был «силой клана», как утверждали некоторые предыдущие главы и старейшины — он был скорбью клана, демонстрацией того, что они были отмечены их горем и обречены потерять еще больше, защищая то, что у них еще осталось. Получение Мангекьё было отвратительным обменом на жизни своих родичей и любимых, и он позаботился написать несколько трудов, разъясняющих это, а также откровенно задокументировал неизбежное прогрессирование слепоты, от которого страдали как он сам, так и его брат, несмотря на их тщательное выполнение надлежащих тренировок.

Те прошлые старейшины и главы даже не подумали бы писать такую чушь, если бы у них самих был Мангекьё. Он определенно не был благословением, вне зависимости от силы, к которой он давал доступ.

— Я бы назвал моего брата моим наследником, Мадара-сама, — тихо сказал Сахоро после того, как закончил свой сэмбэй. — Он будет одним из следующих мастеров-оружейников клана, и я бы хотел, чтобы мой род ассоциировался с нашим семейным ремеслом, а не с полем боя.

— Тогда ты также назначишь Исихару-сенсея старейшиной твоего рода?

Что подразумевало, что Сахоро унаследовал свой Мангекьё по линии своей матери, а не отца, как считали чаще всего. Но опять же, Хикаку получил свой от их бабушки, так что это не было беспрецедентно.

— Да, — решительно кивнул Сахоро. — Он уже уважаем и к нему прислушиваются, так что это будет не таким значительным изменением.

Мадара мысленно согласился: к этому моменту Исихара-сан был самым старым мужчиной в клане Учиха и уже был старейшиной — назначение его старейшиной рода, а не оставление представителем тех, у кого рода не было, расстроит по большей части только тех людей, которых он больше не будет представлять, но были другие, кто сможет (и захочет) занять его место. То, что у оружейников клана появится род, также по ассоциации повысит в статусе другие семьи с ремеслом, доказывая, что они не были меньше Учихами из-за того, что избегали поля боя.

Изменение, возможно, но то, которое, как он надеялся, будет к лучшему. И все же это будет означать наличие десяти родов клана и, соответственно, больше старейшин на встречах — Мадара определенно не ждал с нетерпением этой части изменений.

— Пожалуйста, изучите свиток в свободное время, — сказал он, отставив чашку в сторону и потянувшись за кистью. — Если у вас появятся вопросы, пожалуйста, не стесняйтесь их задавать: я не могу вам помочь, если не знаю, в чем вы нуждаетесь.

Сакурадзима и Сахоро закончили свой чай и перешли к сёдзи, где осторожно развернули старый свиток и вместе склонились над ним. Мадара уже просмотрел записи с учетом того, что он о них знал, и у него были некоторые подозрения, но он не будет точно знать, пока они ему не скажут. Ни один из них не использовал Мангекьё там, где он мог увидеть его в действии.

А пока что у него было достаточно дел, например, написать официальные документы, делающие Кому наследником Сахоро и признающими Сакурадзиму взрослой в глазах клана. Обычно он не навязывал эмансипацию своим осиротевшим воинам (если они станут взрослыми, он не сможет защищать, вооружать и представлять их, как делал бы родитель), но в ее случае это даст ей необходимую власть и независимость, чтобы отвергать предложения о браке, и это будет означать, что она сможет получать пособие из фондов клана без необходимости того, чтобы ее запросы подписывал другой взрослый. Все главы родов имели право на клановое пособие. Оно не было особо щедрым, но оно определенно было достаточным для одного человека, чтобы держать дом в порядке, организовывать питание и быть снаряженным так, как подобало его или ее положению. Может, Сакурадзима даже решит взять к себе такого же сироту, чтобы поддерживать свою новую собственность в хорошем состоянии.

Мадаре правда было все равно, решит ли она разместить шесть таких же подростков в своем доме: это будет ее дом, и она сможет делать с ним все, что захочет. Он точно не знал, захочет ли она, чтобы ей вырыли пруд с кои, но как глава рода она имела на это право. У него хотя бы не было недостатка в пустых домах и технически невостребованной земле, которые он мог ей отдать (а также и Сахоро), чтобы она там жила и обновляла все так, как захочет. Это был просто очередной аспект того, насколько дорогостоящей была война, что осталось столько бесхозного имущества, из которого он мог выбирать.

У него также было достаточно писем, которые надо было просмотреть. Селадоновая глазурь получилась прекрасной, так что ему надо было написать письмо министру керамики, а Кита писала очередное письмо жене даймё в сопровождение к курильнице, которую она дарила женщине. В этот раз Мадара не волновался о печальных последствиях: Кита упомянет, что это новая продукция клана, а также наверняка напишет, что у нее почти закончилась красивая васи, так что Мурасаки-сама будет знать, что этот подарок — демонстрационный предмет, и она сможет соответствующе отплатить.

— Мадара-сама?

Он поднял взгляд, отложив кисть в сторону. Оба его подчиненных, кажется, были готовы.

— Да?

— Оба наших Мангекьё задокументированы в архивах клана, — ровным тоном сказала Сакурадзима, — так что в закрытых свитках будут доступны наставления. Я из рода Фуцунуси.

— А я из Мидзухамэ, — добавил Сахоро. Мадара подозревал Фуцунуси для Сакурадзимы (создание мечей из любого материала, что был под рукой, было довольно отличительным), но Мидзухамэ был сюрпризом. Или, может быть, нет: его семья была оружейниками, в конце концов, и занималась этим делом дольше, чем клан начал вести записи, защищая Внешнюю Стражу своей работой. Закрытые свитки были закодированы только для Мангекьё, а не для шарингана в целом, и по традиции только тот, кто являлся потомком определенного рода, мог смотреть на соответствующие свитки.

На практике и глава Домашней, и Внешней Стражи имели доступ ко всем ним. Мадара не читал их всех, но он прочитал те, которые касались Мангекьё, имеющихся в клане в данный момент. Чтобы он знал, с чем ему надо работать и какие могут возникнуть опасности. Самое распространенное предупреждение было о наступающей слепоте — дальнейшее чтение и сравнение с другими клановыми документами говорило о том, что те Учихи, у которых появлялся Мангекьё, либо умирали на поле боя, либо кончали жизнь самоубийством, когда наступала слепота, либо начинали нападать на близких родственников, что, как Мадара предположил, было безумием, пока сам не увидел последнюю строчку, написанную на камне в клановом храме, закодированную так, что только пользователь Мангекьё мог ее прочитать.

«Глаз, взятый у брата твоего, вечен».

Без тщательных тренировок слепота начиналась в течении первых двух лет после активации и становилась полной к восьмому году — надлежащие тренировки оттягивали начало и ослабляли серьезность ухудшения зрения, но так как большинство пользователей Мангекьё все равно умирали примерно в течение семи лет после его пробуждения, было вполне возможно, что позднее начало ослабления зрения никогда не было полноценно задокументировано раньше. Мадара и его брат оба были исключительными, раз смогли преодолеть этот границу. Даже Така смогла дожить только до своего седьмого года. Он правда надеялся, что Хикаку и Осики будут жить дольше.

— Я организую документы, — сказал он им, — и напишу соответствующие разрешения, чтобы вы могли взять родовые свитки из архивов клана для того, чтобы их выучить. А сейчас моя жена будет рада видеть вас.

Он уже поговорил с Китой, и она с нетерпением вытаскивала все свитки с гипотетическими дизайнами, которые были сделаны для потерянных родов в надежде на их возвращение. Это правда была возможность, которая выпадает раз в жизни, и его жена собиралась максимально ей воспользоваться.

— Конечно, Мадара-сама.

Ну, теперь они хотя бы выглядели более принимающими, чем напуганными.

* * *

Кита счастлива напевала, сидя на краю энгавы, смотря в сторону пруда с кои и пришивая друг к другу шелковые элементы для подкладки плаща, на которой должен был быть изображен Фуцунуси, побеждающий Амацумикабоси. Нака делала подкладку для Мидзухамэ с рождением богини в момент смерти Изанами, потому что так ни одному из новых глав родов не придется ждать.

Она сочувствовала им обоим. Сакурадзиме, осиротевшей и изолированной из-за своего горя, но со свалившимися но голову силой и властью из-за того же самого горя, и полной глубоких противоречий из-за новых связей, которые создала эта ситуация, и Сахоро, пытавшегося обеспечить необходимым свою младшую сестру через вступление во Внешнюю Стражу, но в процессе получившего намного больше, чем то, на что он рассчитывал.

Она надеялась, что они серьезно примут ее приглашение навещать ее, когда у них будет время. Было мало вещей, которыми можно было заняться в роде с только одним членом (в данный момент бедный Кагуцучи был по сути на дне иерархии родов, несмотря на то, что технически был более высокопоставленным), и у Сахоро будет его дедушка, который поможет ему с политическими вопросами, но она бы хотела, чтобы они чувствовали, что могут поговорить с ней, а также поделиться своими тревогами с Мадарой, чтобы он мог им помочь. Внутренняя клановая политика была делом главы Домашней Стражи, но как глава Внешней Стражи Мадара все равно мог советовать им, и она знала многое о Домашней Страже с того времени, когда Охабари-оба ее учила, так что она также сможет предложить возможные решения проблем.

— Кита-сан.

Она подняла взгляд от своей работы.

— Доброе утро, Тобирама-сан. Сегодня не гуляешь с девочками?

Она уже это знала (Тоши приходила к ней, чтобы пожаловаться), но трехлетних детей было легко отвлечь, и упоминание о том, что Хидзири вернулся с миссии, заставило их обеих выскочить из дома, чтобы провести время с их «Дзири-оджи».

— Не сегодня, Кита-сан, — Тобирама замялся, усевшись на энгаву ровно на том расстоянии от нее, на каком было бы вежливо. — У меня есть несколько вопросов, при условии, что ты, конечно, захочешь на них ответить.

— Ты можешь их задать.

Клановый секреты были клановыми секретами, в конце концов, но не все, связанное с тем, как Учихи что-то делали, было секретом. Некоторые вещи были просто традицией.

— Среди Сенджу не всех учат использовать стихийную чакру, — тихо начал ее гость, — дети сначала должны продемонстрировать склонность к стихии и достаточные резервы, чтобы правильно воспользоваться тренировками. Однако среди Учих, кажется, всех старше шести активно тренируют владеть огнем, — он сделал паузу. — Твой клан тренирует всех, Кита-сан? Я не вижу причин, почему восьмилетнему ребенку, который учится ткать, может быть нужно владение стихийной чакрой.

Культурный диссонанс был действительно одной из значительных проблем, с которой столкнулся их гость. К настоящему моменту он наверняка споткнулся о несколько вещей, которые Учихи делали иначе, чем Сенджу, особенно с учетом того, что Ёри проинформировала ее о деталях его визита в их зарождающийся медицинский центр.

— Тобирама-сан, ты помнишь, как я пригласила тебя на чай в столице и зажгла жаровню слабой стихийной техникой?

Он наклонил голову, и его взгляд был сосредоточенным.

— Каждую девочку клана Учиха учат этому трюку, как только ее родители посчитают ее достаточно ответственной, чтобы помогать с готовкой, — деликатно начала объяснять она. — Мы Учихи: предполагается, что мы все должны владеть огнем. Это очень мелкая техника, едва использующая одну искорку чакры, и для большинства из нас это первая внешняя манипуляция чакрой, которой мы учимся. Моя семья со стороны отца активно работает в области жжения угля и выплавки стали для клана. Нужно много мастерства, чтобы заниматься жжением угля, но мало чакры, чтобы зажечь огонь, так что я участвовала в этом с детства, а позже использовала те же самые навыки, чтобы делать мои собственные чернила для печатей, но выплавка стали требует значительно больших резервов и способности намного более тонко манипулировать стихийной чакрой.

— Учихи плавят сталь огненной чакрой?

Кита кивнула.

— Я не знаю, почему ты так удивлен, Тобирама-сан: это очень практично и означает жжение меньшего количества угля, а также производство большего объема ювелирной стали на объем железного песка. Иначе клан Учиха не смог бы делать так много стальной проволоки. Существует множество секретных клановых техник, усовершенствованных за многие поколения, которые были созданы специально для использования в кузнице, — она сделала паузу. — Некоторые из самых глубоких резервов чакры принадлежат клановым кузнецам, потому что они используют огненные техники почти каждый день и делают это с раннего подросткового возраста.

Она знала немало техник, связанный с проволокой, благодаря помощи отцу в кузнице в детстве, но в последнее время она не использовала ни одну из них, так что наверняка разучилась применять их на высоком уровне. У нее также было весьма запоздалое развитие в плане резервов чакры, в отличие от ее многих двоюродных братьев и сестер, которые достигли своего пика в раннем подростковом возрасте, но с годами не сильно вышли за эти рамки.

Впрочем, немалое количество ее двоюродных братьев и сестер никогда не получили на это шанса.

Тобирама выглядел слегка ошеломленным.

— Кузнецам, которые, технически, гражданские члены клана, вне зависимости от их резервов чакры ловкости манипуляции ей, — слабым голосом сказал он, — потому что их никогда не тренировали с прицелом на битвы.

Кита кивнула.

— Многие члены клана также проводят время за изучением тонкостей манипуляции огнем ради удовольствия и артистизма: раньше на фестивалях были демонстрации. Те, члены клана, которые занимались торговлей, наиболее часто баловались этим, так как это что-то, чем можно заняться у дорожного костра, и интересный способ впечатлить потенциального внекланового возлюбленного или возлюбленную. Способность сделать зяблика из огня, который ведет себя точно так же, как настоящая птица, бесполезна на поле боя, но забавна, и, судя по всему, очень эффективна для завоевания расположения отца желаемой пары.

Лицо Тобирамы стало абсолютно каменным, язык его тела был бесстрастным, но она могла чувствовать, как его чакра забурлила в ее животе, как водоворот, темная, дикая и пораженная.

— Спасибо за избавление меня от моих заблуждений, — пробормотал он, низко поклонившись, а потом поднялся на ноги и степенно пошел у стены дома к своей комнате.

Кита взяла очередную шелковую фигуру, чтобы добавить к своей композиции, и понадеялась, что он не будет слишком сильно себя винить. Война — это ужасная вещь, и она превращает в насмешку самые благие намерения всех людей. Тобирама мог оценивать обстановку только по доступной ему информации, как из своего опыта жизни в собственном клане, так и получаемой благодаря его навыкам сенсора. Его решения были построены на том, что он «знал», но они стоили Сенджу и Учихам в разных планах, потому что его знания были неполными.

Война не кончается, когда кончаются сражения: люди несут ее с собой и навязывают ее своим детям.

* * *

Тобирама почти не выходил из своей комнаты два дня подряд. Кита-сан очень великодушно потворствовала ему, оставляя ему подносы за сёдзи во время приемов пищи.

Он не знал, что скажет своему брату. Что он мог сказать? Что попытки Хаширамы быть милосердным причинили Учихам бесконечно больше боли и вызвали больше горя и ярости, чем если бы он нашел в себе силы мгновенно убивать своих оппонентов? Что попытки самого Тобирамы угодить как своему брату, так и отцу, оттянув бесконечные битвы от селения Учих и к тем Учихам, кто был достаточно обучен, чтобы выполнять миссии, с треском провалились и означали, что Сенджу начали вырезать гражданских вместо того, чтобы сражаться с тренированными воинами?

Его отцу было бы все равно. Для него все Учихи были Учихами, и на одного Учиху меньше означало на одного врага меньше. Но Тобирама теперь мог видеть, как его смена стратегии привела к тому, что Мадара и Изуна стали намного более жестокими на поле боя, как его новая стратегия привела к яростному обострению и заставила других воинов клана Учиха быть намного более безжалостными к любому Сенджу, которого они ловили в одиночку.

Тобирама подозревал, что это также было причиной того, почему последнее перемирие было нарушено. Мадара наверняка даже этого не приказывал: группа Учих просто случайно встретилась с отрядом Сенджу и решила отомстить за потерянных любимых.

Он не хотел думать о том, скольких детей он осиротил, но его мозг не оставлял его в покое. Подростки на поле боя, которые были новыми и незнакомыми два года назад после того, как Хаширама принял бразды правления, множество, множество маленьких детей, разминающихся каждое утро с единственным молодым человеком-калекой, который за ними присматривал, и дети постарше, занимающиеся хозяйственными делами по селению, полющие, подметающие, сидящие с малышами, ухаживающие за скотом и стирающие одежду. Дети, отправленные на работу, потому что работа должна была быть сделана, и не было взрослых, чтобы ее выполнить.

Мадара демонстрировал чрезвычайную приверженность к возможности мира между их кланами, просто впустив Тобираму в свой дом. Если бы их позиции были обратными, Тобирама не был уверен, был бы ли он способен вынести необходимость сидеть напротив такого человека за обеденным столом.

На второй день своей изоляции Тобирама потратил шесть листов бумаги, пытаясь написать письмо Токе, прежде чем окончательно сдаться и написать целый свиток, полный разгромной критики его собственных невежественных допущений и того, как они ухудшили конфликт между их кланами, а не смягчили его. Затем он написал еще один свиток о том, какими пустыми и неискренними казались повторяющиеся призывы к миру его брата с перспективы Учих, касаясь всех способов, как Учихи использовали свою чакру вне битвы, чтобы улучшить жизнь их клана через ненаемнические методы, и уважения, которое получали те, кто в этом специализировался, в отличие от Сенджу, которые полностью фокусировались на искусстве войны и ранжировали своих членов клана по военному мастерству.

После этого он почувствовал себя лучше. Конечно, ему никогда не удавалось просто пустить все на самотек и ничего не предпринимать, так что после того, как он пообедал и отдохнул несколько часов, он снова взялся за кисть и начал пытаться придумать способы, как Сенджу могли бы использовать свои стихии и техники в мирных целях.

Это было намного сложнее, чем создание любого дзюцу, которое он пытался разработать раньше. Тобирама с тревогой осознал, что он почти ничего не знает о том, что не касается войны. Война была всем, что он знал. Война была всем, что его брат знал, как бы он ни был красноречив о необходимости ее закончить. Как Сенджу смогут процветать без войны, если они не знают, как?

Он очень осторожно и медленно отложил свою взятую на время кисть, убрал чернила, а затем пошел спать. Очевидно, это потребует исследования, так что быть хорошо отдохнувшим было хорошим первым шагом. Однако заснуть было не так просто: прошло некоторое время, прежде чем его мысли улеглись, хотя его сны были хотя бы спокойными.

Хороший второй шаг, как решил он следующим утром, — это узнать, задумывался ли кто-то еще всерьез над этой темой, и если так, то какие идеи могут быть у этого человека.

— Кита-сан, если бы ты могла манипулировать водой с помощью чакры, для чего бы ты ее использовала?

— Для стирки, — без промедления ответила его хозяйка, и завтракающая рядом женщина, которую несколько дней назад Кита представила как «моя сестра Нака», фыркнула и согласно кивнула.

— Для стирки? — повторил Тобирама, внезапно осознавший, что он никогда ничего не стирал за всю свою жизнь. Это правда было так сложно? Или так утомительно?

— Благодаря этому выводить пятна с одежды было бы намного проще, — со вздохом согласилась Нака, тряхнув головой. — Благодаря этому было бы также намного легче красить ткань, как делать, так и совершенствовать краски и получать стабильные результаты.

— Совершенствование и очищение керамических глазурей, — выдвинул идею Мадара, — хотя манипуляция землей будет здесь не менее полезна, чтобы определить точное содержание минералов.

— Ирригационные системы, — задумчиво добавила Кита. — Мы правда не знаем, куда уходит вода или насколько ее фактически нужно нашему урожаю, но я знаю, что вода двигается по-разному сквозь разные почвы и камни.

— Очищение сточных вод, — предложил Мадара, так посмотрев в глаза своей жене, что было ясно, что подразумевалась шутка, понятная только им — это определенно заставило Киту тепло улыбнуться. — Чтобы мы не задушили рыбу.

Тобирама был немного озадачен тем, какой мог пройти разговор, чтобы могла появиться такая шутка.

— Бумажное производство, скорее всего, — протянула Нака. — Для создания бумаги определенно требуется много воды, и реальный контроль над водой позволит делать самые разные сложные рисунки, а также предоставит более точный контроль над толщиной и текстурой бумаги.

— Резьба, — добавил Мадара, задумчиво оглядывая Тобираму. — Я видел, как водные дзюцу прорезают камень, и в меньших масштабах это можно использовать как для строительства, так и для искусства. Для плотницкого дела и каменных фонарей, определенно.

Ему надо будет все это записать. Тобирама был очень впечатлен идеей использовать струю воды под давлением как режущий инструмент. Резать камень водой будет намного быстрее, чем использовать стальные инструменты, а также намного менее дорого: у клана могли бы быть бесшовные каменные раковины, а не деревянные. Они были бы намного более гигиеничны. Даже с обработкой, чтобы предотвратить деформацию и проникновение воды в текстуру, со временем дерево все равно гнило, когда постоянно подвергалось воздействию воды.

Ну, это определенно было хорошей отправной точкой — даже несколькими хорошими отправными точками. Прямо сейчас он не мог выполнять дзюцу, но он мог рассчитать силу и векторы и подумать о том, как бы он модифицировал техники, которые уже знает, для новых целей.

— У тебя сегодня есть какие-то особые планы, Кита-сан?

Этим утром Кита была одета в универсальную рабочую одежду клана Учиха, а не в кимоно, что подразумевало, что она намеревалась делать что-то прикладное вне дома. Возможно, даже тренировки.

— Прошло довольно много времени с тех пор, когда я работала с проволокой, так что сегодня я собираюсь убедиться, что ничего не забыла, — спокойно сказала она, оглядывая свою сестру, — и у Наки не было возможности научиться всем трюкам то-сана, так что как только я докажу, что могу их выполнить, я буду ее учить, — она тряхнула головой. — Надеюсь, Дзонен восстановит достаточно гибкости, чтобы тоже им научиться, когда станет постарше, но если нет, то ему придется брать помощника, чтобы делать эту часть за него.

Тобирама понятия не имел, о ком они говорили, и не собирался спрашивать. Он определенно слышал это имя раньше, но опять же, в последнее время он слышал множество учиховских имен, и у него не было лиц или чакры, чтобы сопоставить их с ними.

— Я могу посмотреть? — вместо этого спросил он. Учиховская проволока была лучше и гибче, чем что угодно, что могли заполучить Сенджу (не считая собирания с трупов Учих), и их техники были соответствующе сложными.

Все трое взрослых (хотя Нака, возможно, была еще старшего подросткового возраста) оглядели его, их лица внезапно стали каменными, а взгляды — осторожными. Это было выражение лица, которое Тобирама наиболее часто привык видеть у Учих — было довольно шокирующе, как очень эмоционально открытыми были их лица, когда они находились на своей земле. Его семья так себя не вела, не считая Хаширамы, который везде был громким и радостным вне зависимости от обстоятельств. Что, честно говоря, было просто другого рода маской.

Кита взглянула на своего мужа — Мадара вздохнул, поставив на стол чашку и отложив палочки.

— Не то чтобы он не видел все это раньше, — сухо сказал глава клана Учиха.

Это, скорее всего, было правдой.

* * *

У границ тренировочного поля, на которое всех привел Мадара, уже стояло несколько воинов. Подошло еще больше людей, когда Кита закончила выполнять серию базовых разминочных упражнений и достала моток проволоки из своего рукава.

— Ее отец был кузнецом по проволоке, — сказал глава Учиха, стоящий слева от Тобирамы, не отрывая глаз от своей жены, — и учиховские кузнецы по проволоке знают лучшие приемы и трюки. Они должны, чтобы убедиться, что проволока равномерно гибкая и не порвется в поле.

Кита начала со скручивания невероятно длинной проволоки вокруг себя, как водяной смерч: широкая спираль начиналась у ее щиколоток и раскручивалась сверкающим цилиндром выше ее головы, а потом опускалась вниз в непрерывном цикле. Со стороны были слышны одобрительные шумы и крики — Тобирама был согласен, что такая ловкая манипуляция была действительно впечатляющей, особенно так как Кита едва касалась проволоки.

Цилиндр распался на серию больших петель, со свистом проносящихся вокруг тела Киты непредсказуемыми почти невидимыми арками и подрезающих траву в нескольких метрах от нее. Тобирама почувствовал укол дурного предчувствия: где он раньше видел подобное?

Когда он видел Сенджу, расчлененных этой техникой, теряющих руки и головы от безжалостно точных ударов? Большинство Учих совмещали проволоку с сюрикенами и огнем, но Тобирама знал, что видел подобную чистую работу с проволокой минимум раз.

Пока проволока извивалась над полем и солнце сверкало на четко закрученных петлях, достаточно аккуратных, чтобы сорвать отдельный лист с дерева или головку цветка из травы (послышалось больше гиканья, полного энтузиазма), Тобирама вспомнил кровавое поле боя примерно годичной давности. Это был просто очередной рейд, нацеленный на группу Учих, возвращающуюся в свое клановое селение, и все пошло кошмарно не так задолго до того, как появился Изуна. Там было десять Сенджу, превосходящих пять Учих два к одному, и вражеская группа была комбинацией из молодых подростков и седеющих мужчин среднего возраста. Это должно было быть легко.

Легко не было. Один из мужчин (отголосок внешности которого был явно виден на лице Наки, когда она довольно улыбалась мастерству своей сестры) вытащил моток проволоки из своего рукава и наполовину сократил количество боеспособных членов группы Сенджу в первые несколько секунд: головы попадали с шей, и руки оказались отрезаны от локтей и плеч во внезапном кровавом дурмане. Сумки, которые несли Учихи, были брошены двум подросткам, которые сорвались в бешеном темпе в сторону своего кланового селения (и в этот момент Изуна появился в диапазоне сенсорства Тобирамы, напрямую помчавшись к ним из селения на огромной скорости, и его чакра была горячей и взбудораженной), пока последний подросток и другие мужчины укрылись за кровавым, сверкающим стальным ураганом их соратника и поддерживали его огненными дзюцу и иллюзиями.

Один из подчиненных Тобирамы попытался последовать за бегущими и был обезглавлен на расстоянии сорока метров, что было почти в два раза дальше, чем обычные результаты других Учих. Ни до этого, ни после Тобирама не видел, чтобы другой Учиха достиг такого расстояния. В конце концов, они все объединились и вместе напали на этого мужчину, сумев отделить его от соратников и раздробить ему руки и ноги, чтобы Тобирама мог наполнить его легкие водой — его жизнь погасла в тот момент, когда прибыл Изуна, и индиговые кости твердой чакры с мерцанием возникли вокруг двадцатидвухлетнего парня, когда он с яростным ревом бросился на Тобираму.

Он думал, что Изуна был зол из-за смерти такого талантливого воина. Не потому что он только что убил отца сестры Изуны. Отца Киты, который был гражданским, который не побежал, не носил доспехов, не показал больше, чем самые азы тайдзюцу, и у которого даже не было меча, потому что он не был этому обучен. Его тренировали для кузницы, а не для поля боя. Тобирама даже мысленно не остановился на тех странностях и ни на секунду не задумался, почему он никогда не видел такую невероятную работу с проволокой на поле боя раньше.

Тобирама просто убил его, и он знал, что его люди забрали с трупа множество мотков той прекрасной великолепно сделанной проволоки, прежде чем их отогнали двое выживших Учих, той проволоки, от которой позже мастера ловушек Сенджу были в восторге, и которую так восхваляли, и которая принадлежала отцу Киты.

Киты, которая, очевидно для всех, стремилась к миру и подала ему чай с безупречным изяществом и гостеприимством, которая держала его жизнь и чакру в своих руках и сделала ему плащ, который он носил.

Киты, которая учила свою сестру аккуратным петлевым захватам, которые, как видел Тобирама, отрезали руки от локтей на расстоянии в пятнадцать метров, и называла это упражнением на ловкость, чтобы протестировать качество и целостной проволоки.

— Могу я отлучиться, Мадара-сан?

По выражению лица главы Учиха было ясно, что он точно знал, почему Тобирама больше не хочет смотреть.

— Осики-кун, сопроводи Сенджу-сана обратно в главный дом клана.

Смутно знакомый молодой человек всю дорогу сверлил взглядом дыры в виске Тобирамы, но и пальцем к нему не притронулся и даже не активировал свой шаринган.

Тобирама был достаточно умен, чтобы не смотреть Учихам в глаза на поле боя, но он подозревал, что отец Киты тоже никогда не активировал свой шаринган. У мужчины его могло даже не быть.

Как Учихи могли смотреть на Сенджу и требовать мира, зная, что у их врагов на руках была кровь такого большого количества гражданских членов семьи? Как Кита могла подавать ему еду, улыбаться и так любезно отвечать на его вопросы? Она должна была знать, как умер ее отец: Изуна наверняка ей все рассказал. Да, мир определенно был прагматичным выбором, если принять во внимание состояние их клана, но жизненный опыт научил его, что очень мало людей действительно прагматичны и что Учихи настолько же огненны и пылки, насколько и их стихийная чакра: их темпераменты были горячими и разрушительными за каменными масками на поле боя.

Он не понимал. Он никогда особо не любил своего отца, но если бы его мать умерла в одной из поездок, а не рожая в постели его младшую сестру, которая пришла в этот мир холодной и бездыханной, если бы кто-то так ее удерживал и убил, он не смог бы есть с этим человеком и так по-доброму говорить с ним или с ней. Он мог бы согласиться на мир с его или ее кланом ради брата, но он все равно бы ненавидел этого человека лично.

Он не знал, какой Учиха убил или убила его младших братьев, но он знал, что, судя по среднему возрасту сил Учих, этот человек, должно быть, был уже мертв. Не осталось никого достаточно взрослого, чтобы служить под Таджимой десять лет до его смерти. Этого было достаточно.

Знала ли Кита, что он это сделал? Или она предположила, что он был занят сражением с Изуной и тот или иной из его людей нанес смертельный удар? Он знал, что утопление людей на сухой земле было чем-то, за что он был известен среди Учих: это было эффективным способом не дать им дышать огнем и быстро убить их, при условии, что он мог пересилить их чакру на достаточно долгое время, чтобы перетянуть воду из их крови в их легкие.

Никакие из этих ужасных спекуляций не были и каплю полезны — ему было бы лучше записывать обсуждение практических способов применения водной чакры, разрабатывать теорию для соответствующей модификации подходящего дзюцу. Если у него когда-нибудь будет этот разговор с Китой, это произойдет после того, как это временное перемирие закончится и у них, как он надеялся, будет полноценный мирный договор, а не тогда, пока он был связан и посажен на поводок ее печатями и был полностью в ее власти.

* * *

Осталось два дня до того, когда они должны будут обмениваться заложниками на границе и, как она надеялась, обговаривать дату и время для переговоров по поводу надлежащего мирного договора. Не все в клане были полностью довольны перспективой мира, но они все понимали, что клан больше не мог продолжать вести войну и что у них не осталось достаточно воинов, чтобы успешно противостоять Сенджу. Может, через десять лет Учихи достаточно оправятся, чтобы более злопамятные из выживших старейшин начали призывать к мести, но пока что выживание было в приоритете.

Кита сидела на энгаве, штопая подкладку плаща Сакурадзимы и наблюдая за дождем. Он уже довольно давно должен был начаться, и наконец он пришел: небеса разверзлись прошлой ночью, и с тех пор он лил почти непрерывно. В результате большая часть клана оставалась у себя дома, хотя она видела довольно много детей, бегающих по округе в шляпах и плащах. Маленький учебный класс Ио находился под укрытием, так что тренировки продолжатся вне зависимости от погоды. Однако Азами и Тоши сегодня были с Бентен: эта погода означала, что утренняя тренировка с нагинатой была перенесена на день, когда один из крытых холлов будет свободен, и девочки проводили чаепитие с куклами в доме Хикаку. Ясакатоне и Кину тоже были приглашены, так что Кита была уверена, что им всем было весело.

Единственным человеком, не торопящимся под теплым дождем попасть в какое-нибудь сухое место, был Тобирама: он стоял на земле перед домом в ореоле капель, отрабатывая формы рукопашного боя с тупыми лезвиями для подкапывания, которые ему сделала Бентен из хрупкого железа. Кита находилась за углом здания по отношению к нему, и он не мог почувствовать ее из-за печати, прятавшей сердце Кощея, так что наверняка даже не подозревал о том, что у него был зритель того, как он, очевидно, потерял свой здравый смысл. Тобирама был более чем достаточно взрослым, чтобы знать, что именно так ты можешь довести себя до болезни.

Кита могла лишь только предположить, что это было как-то связано с его водной стихией: мужчина даже не надел плащ. Он был насквозь мокрым, штаны и водолазка липли к его коже, босые ноги хлюпали в грязи, и обычно пушистые волосы были приклеены к его лицу и голове, но чувства, которые она получала от его чакры, были четкой сосредоточенностью и глубокой радостью.

Она могла чувствовать чакру Тобирамы с невероятной легкостью, каждое мерцание и оттенок были обнажены ее взору благодаря печати, которую она на него поставила, чтобы не давать ему пользоваться его чакрой.

Может быть, это было немного неловко, но Ките было чрезвычайно сложно создать связывающую чакру печать, которая бы работала для нее. На гостевом доме клана Учиха стояли подавляющие чакру печати (старые, которые были самоподдерживающимися и которые так укоренились в здании, что они наверняка не перестанут работать, даже если стены рухнут), но Кита не могла в них разобраться. Как можно подавить что-то внутри другого человека, оставляя его или ее в живых? Нельзя подавить кровь человека, так как это действие с его или ее чакрой работало? Может быть, можно отрезать сознательный доступ к ней или поставить врата, чтобы лишь ограниченное количество могло вытекать за определенный промежуток времени, но полностью отрезать от нее человека?

Ее первая подавляющая печать чакра была провалом, хотя она, к счастью, осознала это до того, как поставила ее на кого-то, чтобы протестировать: это была отсекающая чакру печать, а не подавляющая ее. Нанесенная на человека, она навсегда сбросит чакросистему жертвы до того состояния, когда человек еще не начинал учиться манипулировать чакрой, заставив его или ее снова начинать все с нуля.

Кита использовала эту печать ровно один раз, на лазутчике Сенджу, который застал ее врасплох, когда она шла к свинарнику с ведрами помоев в руках и сестрой-младенцем, привязанной к груди. Она сработала точно так, как и предполагала ее структура — с резервами и контролем маленького ребенка мужчина не смог сопротивляться внезапной парализующей печати, которую она шлепнула на него, прежде чем его разоружить, перекинуть через плечо и бросить к свиньям.

Она не могла сказать, что сожалеет об этом, даже сейчас. Она сожалела, что не была в достаточно хорошей психологической форме, чтобы сделать с ним что-то менее конечное, может быть. Однако сейчас она не могла ничего с этим поделать.

Ее вторая печать была той, которую сейчас Тобирама носил нарисованной на спине перпендикулярно сердцу и вратам чакры, которые там находились. Однако технически это не было подавляющей печатью — более точно ее можно было бы описать как изымающую печать. Кита изъяла контроль над чакрой Тобирамы Сенджу, и он не получит его назад, пока и если она его не отдаст. Она даже могла использовать его чакру без того, чтобы он это заметил: она протестировала это и сделала записи. Его стихийная чакра воды была действительно впечатляющей.

Конечно, путы их заложника состояли больше, чем из изымающей печати: на боку была аккуратно нарисована небольшая оговорка, которая даст ему доступ к слегка большему количеству чакры, если он отреагирует на опасность, от которой может пострадать третья сторона (она была благодарна за свою предусмотрительность в этом случае после инцидента с Широнуши), а также была поводковая печать, которая работала на его собственной чакре, а не на чакре внешней среды (что делало ее в двадцать раз сильнее, так что он физически не мог быть удален из радиуса поводка), и следящая печать, которую она могла задействовать по желанию, чтобы проверить его. Пока что она использовала ее дважды: один раз во время одной из его первых прогулок по селению, когда его чакра слегка скакнула (Тоши споткнулась и чуть не упала в дренажную канаву, но в последний момент вернула себе равновесие), и несколько дней назад, когда он не пришел завтракать.

В последнем случае она определила, что он скорее был чем-то расстроен, чем болен, так что просто начала оставлять ему еду за дверью, прежде чем постучать, чтобы дать ему об этом знать, пока он не решит полноценно выйти.

Это было даже довольно приятно, сидеть здесь, пока дождь шел всего лишь на расстоянии вытянутой руки, и неспешно шить, пока чакра Тобирамы удовлетворенно клубилась под ее кожей, параллельная ее собственной.

Внезапное дерганье настороженного дискомфорта вырвало ее из этого медитативного состояния. Три члена клана приближались к саду и к Тобираме, чакра каждого из них была напряженной и дрожащей от боли. Кита отложила свою вышивку, поднялась на ноги, медленно и неслышно подошла к углу главного дома клана и активировала следящую печать.

— … здесь делаешь, Сенджу?

— Я держу себя в форме, согласно желаниям вашего главы клана, — спокойно ответил Тобирама, опустив руки и некрепко сжимая рукояти своих лезвий для подкапывания. Они не были острыми, но кольцо на конце оставит значительный синяк даже без усиленной чакрой силы.

Один из мужчин сплюнул. Кита узнала его по шраму от ожога, извивающемуся вокруг его лица, подарка от столкновения с кланом Сарутоби из-за противоположных целей миссий. Учиха Дзякути, и с ним были Канмури и Мимуро. Мимуро потерял свою жену в той же битве, в которой был ранен Изуна почти месяц назад, Канмури потеряла брата и сестру в засаде Сенджу три месяца назад, и десятилетний сын Дзякути был похоронен вскоре после Нового года: он наткнулся на забытую ловушку Сенджу, когда возвращался после доставки письма, и истек кровью меньше чем в километре от селения.

Это было очень неблагоприятное начало года.

— Мадаре-сама-то хорошо, — горько сказал Дзякути. — Изуна-сама все еще жив. Почему он должен быть избавлен от потери того, кто больше всех дорог его сердцу?

Дзякути был нелогичен в своем горе: если бы он был в здравом уме, ветеран Внешней Стражи знал бы, что то, что у Мадары был Мангекьё, было само по себе свидетельством того, как ужасно он уже был сломан потерями.

— Мадара-сама потерял трех братьев из четырех, Дзякути, — резко сказала Канмури, повернувшись, чтобы прожечь взглядом своего соратника. — Я не могу осуждать его за то, что он цепляется за последнего. Аматерасу знает, я не позволю Амаги вступить во Внешнюю Стражу после того, что случилось с Накой и Тогаса, — она перевела яростный взгляд на Тобираму, и ее глаза зажглись шаринганом. — Кто случился с Накой и Тогаса.

Это не был на самом деле Тобирама, кто убил сестру и брата Канмури (его даже не было в той стычке), но он был Сенджу и он был в пределах досягаемости.

Взгляд Тобирамы скользнул от глаз Канмури, фокусируясь на ее переносице и бровях, его плечи опустились, и он, кажется, съежился в попытке казаться меньше. Кита никогда раньше сама не видела, как делают трюк с избеганием взгляда, и чувствовать это с этой стороны было довольно интересно. Те трое уже стояли внутри сада, расположившись в боевом построении «полуромб», где двое стояли по бокам от Тобирамы, чтобы он не мог удерживать их всех в поле зрения одновременно. Конечно, он был сенсором, так что знал, где они находятся, даже без глаз, но ему было ощутимо некомфортно от того, что его загоняли в угол, и он был напряжен в ожидании атаки.

Атаки, от которой, как он отлично знал, он вряд ли сможет спастись, будучи связанным. Кита шагнула за угол энгавы, вступив в поле зрения Канмури, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Мимуро выхватил нож из своего рукава и пырнул снизу вверх у нижних ребер Тобирамы за его спиной, и чакра Мимуро была абсолютно спокойной и равномерной.

Кита почувствовала, как ее собственная чакра резко скакнула, неверие и злость смешались с чувством абсолютного предательства, и ее зрение окрасилось красным.

Ты не посмеешь…

Все здание сотряслось со звуком громко раскалывающегося дерева и криков — Мадара бросил свою кисть, схватил меч и рванул к передней двери, остановившись в гэнкане, чтобы рассмотреть развернувшуюся перед ним сцену.

Угол дома справа от него, который должен был поддерживать крышу, был разрушенным обломком, и энгава под ним была в глубоких трещинах. Канмури, одна из его подчиненных, прижималась к каменному фонарю у ворот в сад, ее лицо было серым, а Дзякути (один из его старших лейтенантов) находился в нескольких шагах слева от нее, бережно держа Мимуро на руках и вливая светлую медицинскую чакру в правое плечо младшего мужчины.

Мимуро был зеленоватым, липким от пота и трясся, как лист, его правое плечо было кровавым обрубком в изодранных остатках рукава его плаща. Его изуродованная рука лежала на траве рядом с невероятно огромным вани, растянувшимся по диагонали по саду перед домом от ворот до энгавы, и дождь отражался от чешуи, создавая ореол, а сами чешуйки шли от синевато-серого оттенка сверху до серовато-белого снизу, и знакомый и становящийся все более влажным нагадзюбан был накинут на плечи вани, и в равной степени знакомое и влажное кимоно было на его теле, и не менее знакомый оби свисал с основания его хвоста, лежа одним из концов в грязи.

То, что вани мог быть только Китой, совершенно ничего не объясняло об этой ситуации.

— Мадара-сама! — охнула Канмури, и ее взгляд, сияющий отчаянным облегчением сквозь дождь, встретился с его. — Кита-сама, она просто… — женщина махнула рукой, не сумев облечь в слова откушенную руку Мимуро и тот факт, что жена главы Внешней Стражи теперь была морским драконом более чем в шесть раз выше человеческого роста.

Мадара посмотрел на свою жену, взглянул вниз на Сенджу Тобираму, которого она защищала, и у него возникло глубоко неприятное подозрение о том, что могло только что произойти. Его отец в свои последние секунды предупреждал его о возможных последствиях свадьбы с Тоётамой, особенно с тем человеком, который пережил достаточно сильные потери, чтобы пробудить Мангекьё своего рода.

Его отец не зря приказал ему уделить приоритетное внимание Ките после своей смерти. Давным давно первая Тоётама была замужем за сыном главы Внешней Стражи, и первое, что она сделала после того, как пробудила свой Мангекьё, это съела его.

Мангекьё каждого рода слегка отличались друг от друга. Все глаза открывались в горе, но что пробуждало конкретное проявление менялось от рода к роду. Тсукуёми пробуждался от желания навредить — Аматерасу — от страха вреда. Это были фирменные техники рода Аматерасу, вместе с Сусаноо, который возникал от решимости выдержать. Ёмоцусикомэ пробуждался с желанием преследовать, Ятагарасу — от стремления положить конец.

Тоётама-химэ пробуждалась в предательстве.

— Кто из вас, — мягко спросил Мадара, надевая сандалии, убирая меч в ножны и делая шаг на мокрую тропинку, — напал на человека, который является заложником за жизнь моего брата?

Он уже знал ответ: Кита покалечила ровно одного из них. Были ли другие двое соучастниками, еще предстояло выяснить.

Канмури замерла в недоумении, но вскоре ее глаза прищурились и взгляд скользнул на Мимуро. Взгляд Дзякути упал на мужчину на его руках, и его глаза распахнулись в ужасе осознания.

Мимуро быстро уронили, и двое других отступили из сада, и вани приподнялась, мышцы видимо двигались в коротких мощных ногах, и перепончатые когтистые задние лапы разрывали землю под ними, ее хвост хлестал и небрежно уничтожал кусты пионов. Сад не был создан, чтобы вмещать что-то такое большое, и это было весьма очевидно.

Мадара прошел по садовой дорожке, и дождь заставлял его волосы липнуть к лицу и пропитывал плечи его кимоно. Он небрежно приказал Тобираме оставаться на месте, прошел мимо него и остановился на уровне подбородка своей жены, оглядывая искалеченного и трясущегося предателя, стоящего на коленях в грязи в пределах досягаемости ее огромной пасти, полной острых кровавых зубов.

— Своими действиями ты предпринял попытку убить моего брата Изуну, — непринужденно сказал он Мимуро, — так как Сенджу Тобирама является заложником за его жизнь, так что смерть одного определенно приведет к смерти другого. Посягнуть на моего брата — это посягнуть на меня. Посягнуть на главу Внешней Стражи — это предательство клана.

Мимуро оскалил зубы:

— Моя жена мертва!

— Сегодня ты присоединишься к ней, — сухо проинформировал его Мадара, — и твой сын не будет помнит никого из вас.

Глаза мужчины распахнулись во внезапном ужасе: судя по всему, он забыл о мальчике, поглощенный своей ненавистью. Глупо. Мадара вытащил меч из ножен, замечая растущее количество зрителей, привлеченных криками и его собственной усиленной чакрой яростью, возвышающейся, как вулкан.

— Мадара-сама…

— Подними. Свою. Голову.

Мимуро задрожал, но выпрямил спину и поднял подбородок — обезглавливающий удар был быстрым и чистым. Мадара стряхнул кровь с лезвия, и голова перестала катиться по земле.

— Сожгите его тело, — приказал он Дзякути, — и организуйте попечение для его сына. Мальчик не подлежит наказанию: моя жена оградила его от последствий действий его отца.

И неважно, что маленькому Кудзю-чану не было еще даже двух лет…

Дзякути очень низко поклонился:

— Будет так, как вы прикажете, Мадара-сама.

Мадара убрал меч в ножны, развернулся спиной к зрителям и сделал несколько шагов вперед, чтобы он мог присесть у глаза вани. Узор действительно состоял из пяти скручивающихся волн, исходящих от зрачка, а за ними были извилистые пенистые края — это было довольно красиво.

— Химэ, самая любимая жена, ты зайдешь со мной в дом? — нежно попросил он, поглаживая чешую на ее морде. — Тебе нужно преобразиться, и я бы предпочел, чтобы это произошло не здесь.

Поместится ли вся вани в здание, было не важно: если она сможет забраться с головой и телом, то этого будет достаточно. Единственная одежда, которая оставалась на ней, состояла из косодэ и нижней юбки, и он бы весьма предпочел, чтобы она не ходила по улице в нижнем белье, чтобы весь клан это видел. Особенно когда шел дождь.

Кита пророкотала ему в ответ, и звук скорее провибрировал в его костях, чем был услышан ушами, и она развернулась вокруг своей оси, направившись к открытой передней двери. Тобирама (который не остался на месте) замер, осознав, что конкретно его придавливало. Или, скорее, кто.

Мадару больше интересовал нож, лежавший отброшенным в мокрой траве, на рукояти которого был стандартный учиховский узор веера и пламени, покрытый лаком.

— Мадара?

Он взглянул на Тобираму, который был еще более бледным, чем обычно, под грязью, которой был забрызган.

— Моя жена не съест тебя после всех этих усилий, которые она приложила, чтобы оставить тебя в живых, — раздраженно проинформировал он другого мужчину, подняв нож и снова поднимаясь на ноги. — Иди и умойся: у тебя грязь в волосах.

Взгляд Тобирамы перескочил с Мадары на вани и обратно, затем он скованно поклонился и пошел вдоль стены главного дома клана к приватной купальне на северном крае рядом с кухней. Вани продолжила разворачиваться (случайно покалечив дерево хвостом, потеряв оби на кусте и уронив каменный фонарь у садовых ворот), пока не оказалась мордой к гэнкану, затем тяжело потопала внутрь, и когти выцарапывали линии на камнях на ее пути.

Мадара спас оби, тапочки и шпильки, а затем последовал за ней. Все остальное могло подождать.

* * *

Тобирама осторожно обошел главный дом клана Учиха и подошел к купальне за кухней, осторожно присел (его спина запротестовала), чтобы добавить больше угля к угасающему огню, затем снова выпрямился и медленно и раз за разом начал давить на ручку насоса, который перемещал воду из подземного резервуара, наполняемого дождевой водой, в бойлер над огнем, пока падающая вода не перестала отдаваться эхом, что указывало на то, что он был полным. Затем он вошел в купальню, скованно снял свою мокрую грязную одежду и зашел в душевую комнату.

Душ был примитивным, работал благодаря гравитации из резервуара и не будет более чем слегка теплым после того, как он добавил всю ту холодную воду, но он не хотел ждать. Его поясница была одним гигантским синяком, в его волосах вместе с грязью была кровь (он мог чувствовать ее запах, а также мог чувствовать по запаху, что она была не его), и на полке слева от него, к счастью, лежал кусок травяного мыла, а также несколько щеточек для ногтей и чистых мочалок.

Вода была чуть больше чем слегка теплой, что было очень хорошо для его спины. Тобирама быстро намылил волосы и руки, сполоснул их, наскоро помыл остальные части тела и потратил некоторое время, чтобы тщательно промыть стопы: у него была грязь под ногтями на ногах. Его болванки кунаев валялись где-то в саду, но он найдет их позже. Прямо сейчас у него на уме были более насущные вопросы.

Нет. Сначала мытье. У клана Учиха были какие-то нагревающие печати в их большом приватном бассейне, так что было не важно, вода какой температуры в него наливалась. Он сам видел их, когда первый раз воспользовался этим бассейном, и с тех пор тихо завидовал. К сожалению, дизайна не было видно, так что он не мог просто их скопировать. Пройдя сквозь другую дверь в купальню, Тобирама потянул за веревку, чтобы открыть трубу, которая наполняла вырезанный из камня бассейн — печати, нарисованные на полу, активировались, и к тому времени как он наполнился, вода слегка парила. Осторожно опустившись в бассейн, Тобирама резко выдохнул, когда горячая вода захлестнула его покрытую синяками спину, и тихо застонал, когда боль стихла.

И это был также приятно глубокий бассейн: вода доходила почти до верхушки его плеч, когда он сидел на ступеньке. Закрыв глаза, Тобирама прислонился спиной к гладкому изгибу края и подвел итоги.

Перед ним было двое Учих, и один близко за его левым плечом, но стоящий за ним был спокойнее, чем двое других, так что он в основном был сосредоточен на горячем потрескивающем горе женщины, стоящей перед ним, которая только что активировала свой шаринган, когда его ударили в поясницу достаточно сильно, чтобы выбить весь воздух из легких. Он рухнул вперед (за ним послышался хруст ломающейся кости и ужасный крик, к которому быстро присоединился другой голос, вторивший ему), и что-то большое, чешуйчатое, тяжелое и живое накрыло его тело от плечей до колен, вдавливая его в грязь.

Исходящая от существа чакра была весьма очевидно Китина, так что он предположил, что его расплющил призыв. Появление Мадары из дома несколько секунд спустя было облегчением, потому что он не мог нигде почувствовать Киту, и она также не вмешивалась, чтобы остановить растущий хаос.

Затем Мадара заговорил, и Тобираме принудительно напомнили, что спокойная чакра не предотвращала человека от убийства. Шиноби не надо было демонстрировать свои эмоции через чакру: просто Учихи не заморачивались тем, чтобы прятать свои намерения.

Так глупо с его стороны — он не должен был совершать такую банальную ошибку. Его отец определенно вбил в него знание, что любой человек, находящийся в пределах досягаемости, — это потенциальная угроза и должен рассматриваться как таковая. Быстрая казнь Мадарой мужчины, который планировал его убить (чья оторванная рука лежала в поле зрения Тобирамы, пока он пытался выбраться из-под вани), была как дежурная, так и довольно предсказуемая, учитывая его ощутимую ярость — Тобираму потрясло до глубины души то, что глава Учиха сделал потом.

Мадара присел на корточки, тепло обратился к гигантскому вани и назвал его женой. И когда зверь повернул к нему свою голову, Тобирама увидел спиральный шаринган, крутящийся в его видимом глазу.

Тобирама видел как и Мадара, и Изуна делали невероятные и невозможные вещи со своим кеккей генкаем. Негасимый черный огонь, гигантские скелетообразные чакроконструкты. Он также видел временную неуязвимость и технику, убивающую одним ударом, от других членов клана: менее броские и чакрозатратные, но не менее опасные. Но это… полностью физическая трансформация? Которая явно не требовала дополнительной чакры для поддержания? В зверя не менее сильного, чем призыв среднего размера, и не менее большого?

Чем был кеккей генкай Учих, раз он позволял им делать так много разных вещей?

Наружная дверь открылась, и из душа послышался звук текущей воды и тихого бормотания — Тобирама держал глаза плотно закрытыми. Он знал, чья это была чакра. То, что Кита снова находилась в человеческой форме, свидетельствовало о том, что трансформация была обратимой, и состояние ее резервов предполагало, что чакрозатраты были удивительно маленькими. Он не хотел думать, какой урон мог нанести одиннадцатиметровый вани, свирепствуя на поле боя, даже без усиления чакрой: эта чешуя не выглядела так, как будто сталь сделает что-то большее, чем сломается о нее, и он знал из печального опыта, что стихийная чакра не особо эффективна против крокодилов.

Крокодилы также обычно были в половину меньше того, во что превратилась Кита, и они все равно с удручающей регулярностью умудрялись съедать шиноби, живущих на речных землях. А также неосторожных заезжих шиноби: существовала причина, по которой все обладающие здравым смыслом пользовались мостами, даже если их смывало примерно каждые пять лет и они требовали замены.

Проточную воду перекрыли. Затем последовало еще тихое бормотание, а потом послышались шаги в комнате с бассейном. Тобирама не открыл глаза, пока хозяин и хозяйка не присоединились к нему в воде. Длинные волосы Киты волнами плыли у поверхности, и она прижималась к груди Мадары, ее глаза были закрыты, а подбородок находился едва-едва выше воды. Обычно растрепанные волосы главы клана Учиха теперь были в кривом пучке, одна рука была обернута вокруг плечей его жены под поверхностью воды, и его внимание было полностью сосредоточено на ней, вся его поза и чакра кричали о внимательности и заботе. Тобирама снова почувствовал себя некомфортно, как будто он вторгался в личное.

Он снова закрыл глаза, соскользнув ниже под воду. Тепло не уйдет, ему ничего не надо было делать, и абсолютно никто не посмеет потревожить двух других людей здесь после того, что случилось этим утром, даже если половина селения клана будет в огне. Родственники Мадары займут и отвлекут их дочерей, другие люди подойдут, чтобы прибрать бардак в саду и, скорее всего, разобраться с мокрыми кимоно Мадары и Киты.

Тобираме остался только сегодняшний и завтрашний день в селении Учих, прежде чем его обратно обменяют на Изуну. Он подозревал, что все будут просто паиньками после инцидента сегодня утром: он никогда раньше не слышал, чтобы кто-то из клана Учиха обращался к Мадаре с такой смиренной кротостью.

Однако это было то, как они говорили с Таджимой Учиха и о нем. Учитывая то, что Мадара только что обезглавил члена клана посреди улицы, на что никто не посмел выразить протест, из этого можно было сделать тревожные выводы. Как и настаивание Мадары на том, чтобы сына мужчины не наказывали за это преступление — Таджима не делал такого различия?

Это были не его проблемы. Учиха Таджима был мертв уже почти четыре года.

— Тобирама-сан.

Он открыл глаза, чтобы встретиться взглядом с Мадарой.

— Мадара-сан.

Он не будет звать мужчину «сама», не когда «сан» пока что было абсолютно приемлемо.

— Дзякути проинформировал меня о твоем ранении — Ёри подойдет позже, чтобы тебя вылечить.

— В этом нет необходимости, Мадара-сан.

Он не хотел, чтобы чакра кого-то другого находилась под его кожей, не тогда, когда он не был способен этому противостоять.

Другой мужчина прожег его взглядом:

— Я верну тебя твоему брату в таком же хорошем состоянии, в каком ты и прибыл.

Это определенно было угрозой.

— Я могу на время вернуть ему чакру, и он может сделать это сам, — пробормотала Кита, приоткрыв один глаз. — Будет ли тебе так более комфортно, Тобирама-сан?

Да. Безусловно. Тобирама опустил подбородок в знак поклона:

— Я буду весьма признателен.

Ее глаза закрылись:

— Пожалуйста.

Она не сделала ничего, что он мог видеть, но внезапно Тобирама мог достичь своей чакры. Потребовалась всего секунда, чтобы переориентировать подходящую медицинскую технику на самодиагноз (два сильно ушибленных нижних ребра, в равной степени ушибленные мышцы и органы рядом с ними, и слегка поцарапанный позвоночник), и вылечить повреждения было так же просто. Ничего не было сломано или не на том месте.

— Спасибо, Кита-сан, — сказал он, как только закончил. Она согласно промычала, и затем его чакра снова исчезла — теперь ему было в четыре раза более любопытно, чем раньше, что за печать была на его спине. Переменная связывающая печать? Каким образом это работало, вне зависимости от расстояния и без каких-то явных признаков движения чакры, активирующей усиление или ослабление ограничений?

…Она только что дала ему доступ к его чакре, пока сидела со своим мужем по шею в горячей воде рядом с ним: в печати должны были быть дополнительные секции безопасности, которые не дадут ему напасть на них или, возможно, не дадут ему использовать свою чакру на чем то, кроме его самого. И все же, многоуровневые ограничения? Это потребовало бы много секций печати и разработки, а Кита не писала на его коже так уж долго.

Если мирный договор на самом деле будет заключен, он примет ее приглашение приехать снова и обсудить фуиндзюцу. Он был уверен, что она так же заинтересована в обсуждении техник с коллегой-специалистом, как и он, иначе она бы не выдвинула такую идею.

* * *

Мадара не поднял тему Мангекьё Киты, пока девочки не пошли спать и они не оказались одни в приватности их спальни.

— Как долго у тебя шаринган, Кита?

Его жена вздохнула.

— Я правда не знаю, Мадара, — устало призналась она, теребя воротник своей одежды для сна. — Я очень внимательно контролирую мой расход чакры в повседневных делах: я регулирую то, как она движется внутри моего тела, и слежу за тем, чтобы не использовать больше, чем строго необходимо, чтобы не испытывать в ней недостатка. Даже активация шарингана требует того, чтобы в чакропути вокруг глаз влили больше чакры, чем обычно, что… наверняка случалось только в короткие моменты страха или стресса. Судя по тем воспоминаниям, которые преследуют меня в предрассветные часы и продолжают всплывать в кошмарах, — она сделала паузу.

Мадара медленно подошел к ней и обнял ее, прислонившись лбом к ее лбу.

— Я думаю, первый раз, скорее всего, произошел, когда мне было пятнадцать и когда я воспользовалась моей печатью тайм-аут, когда на меня напали из засады, — тихо призналась она, и ее дыхание скользнуло по его губам. — Затем несколько картинок тут и там, определенно включающие смерть Акаиси, до того момента, когда тот лазутчик Сенджу меня напугал. Мой шаринган, скорее всего, был активным какое-то время после того столкновения. После этого… — она тряхнула головой. — Я честно понятия не имею. Я не осознавала, что происходило этим утром, пока ты со мной не заговорил и не назвал меня «химэ», и в этот момент все истории обаа-сан настойчиво всплыли в памяти.

— Я знаю только одну историю о Тоётаме-химэ, — сказал Мадара, сжимая ее крепче. Даже не знать, что у нее есть шаринган, пока она не пробудила Мангекьё? Ее чакроконтроль был абсурдным. Невероятно впечатляющим, но все же абсурдным. — О первой, которая съела своего мужа.

Кита фыркнула:

— Твоя история говорит о том, почему она съела своего мужа?

Мадара сделал паузу.

— Нет, — осторожно признал он. — Только о том, что Тоётама-химэ пробуждается от предательства.

— Думаю, я могу тебе рассказать, — задумчиво сказала его жена. — Тогда услышь историю моей прародительницы, которая была молода, очень красива и очень влюблена в простого безродного воина.

Это совсем не было тем началом, который Мадара привык слышать в этой конкретной страшилке.

— Ее любимый воин был ее возраста, и они пообещали друг другу, что поженятся, как только достигнут совершеннолетия, — продолжила Кита легким певучим голосом, характерным для рассказывания былин. — Но третий сын главы Внешней Стражи увидел ее и стал одержим ею. Он подошел к ней, и она отвергла его настолько мягко, насколько смогла, потому что она любила другого. Но он был человеком с властью и привилегиями и не привык к отказам, чего бы он ни желал. И сильно возжелал ее он, и его зависть к соклановцу, который владел ее сердцем, росла и цвела, так что в один день на поле боя он воспользовался случаем и поразил любимого женщины, которую желало его сердце, своего собственного родича.

Да, Мадара определенно раньше не слышал такую версию.

— Никто не видел его злодеяния, — пробормотала Кита. — Никто ничего не знал. Сын главы Внешней Стражи наблюдал за тем, как его желанная женщина лила слезы, горевала и скорбела, он держался на почтительном расстоянии, пока она снова училась дышать, а потом подошел к ней, вежливый, уважительный и ласковый, пряча свой грех глубоко внутри. И она начала питать к нему любовь и вышла за него замуж.

Мадара почувствовал, как весь мир задержал дыхание в ожидании.

— У них появились общие дети, и они воспитывали их, но однажды мужчина стал небрежным, и когда они лежали вместе в их супружеской постели, он обмолвился, что кровь ее первой любви на его руках. И моя прародительница переполнилась ужасом и яростью и попыталась задушить его. Он в гневе решил поквитаться с ней и бросил ее через всю комнату, но ее шаринган пробудился, когда она обернула руки вокруг его горла, и в секунды между его ударом и тем, как она врезалась в стену, шаринган эволюционировал, и она снова бросилась на него, и ее сердце было полным горя и предательства, и она приняла форму, более подходящую тому, что горело внутри нее. И она разорвала своего вероломного мужа и пожрала его, и снова горевала о том, что потеряла.

— Это совсем другая история, — сказал Мадара после паузы, которая ясно дала понять, что если тут было большее, то Кита не собиралась этим делиться.

— Обаа-сан сказала, что моя прародительница рассказала полную историю только своим детям, чтобы они рассказали своим детям, чтобы они берегли свои сердца и знали страшную силу своего горя.

— Тебе надо будет прочитать запечатанные записи твоего рода.

Кита вздохнула:

— Я знаю. Также надо будет поговорить с Эчиго-оджи, чтобы он знал, что он больше не глава рода. Ну, так хотя бы плащи вернутся в главную семью.

Мадара не осознавал, что плащи с композициями рисунков — это вещь, принадлежащая сугубо главной семье рода Тоётама. Но если задуматься, ему следовало бы догадаться.

— Я понимаю, что выбор наследника, скорее всего, будет неловким.

Вопрос с их собственными детьми будет в равной степени неловким, так как Кита, несомненно, унаследовала свой Мангекьё от матери, а Мадара получил свой от отца. То, что Хикаку был Ятагарасу через их общую бабушку, ясно давало понять, что гендерный принцип не был достаточным разграничением.

Он не хотел думать о том факте, что Кита вероятно ослепнет до того, как она сможет научить своему ремеслу одного из их детей. О том, что ее зрение ослабнет, и она его потеряет, и она больше не сможет делать то, что любит. У Киты не было сестер и братьев, с которыми можно было обменяться глазами: все ее сестры были гражданскими, и у них не было шарингана, не говоря уже о финальной эволюции, вызванной горем.

— Пока что Нака, раз она полноправная портниха по плащам, — тихо решила Кита, — и Тоши и Азами после нее. Мидори считает вышивку тяжелой работой и намного больше наслаждается садоводчеством и готовкой, а Кину уже хочет узнать больше об угле и стали. Мы можем вернуться к рассмотрению этого вопроса позже, как только все станут немного постарше. Нет смысла утверждать меня главой рода Тоётама, когда у меня уже слишком много обязанностей, — она сделала паузу. — Но опять же, возможно, Мидори в качестве новой главы — это хорошая идея: не то чтобы она не будет наслаждаться этим больше в более старшем возрасте, и в четырнадцать у нее будет несколько лет, чтобы научиться социальной стороне вещей, не пренебрегая остальными обязанностями.

— Отличная идея, — согласился Мадара. Учиха Эчиго также был свекром сестры Киты Татешины, так что не то чтобы Мидори выгонит родственников своей сестры из их семейного дома. — При условии, что один из именно твоих детей, а не Мидори, унаследует после нее.

— Хотя я подозреваю, что за тем ребенком, который окажется наследником, будут старательно ухаживать члены рода Тоётама из главной семьи, — пробормотала Кита, — просто чтобы удостовериться, что никакой сюрприз Аматерасу не всплывет дальше в роду.

Мадара кашлянул от ее неделикатности, а затем иронически хохотнул.

— Скорее всего. Существует причина, по которой главам родов не рекомендуется заключать браки с другими главами.

Он страдал от вызывающих головную боль уроков истории по этой теме задолго до того, как ему исполнилось десять.

— Весь тот бардак с Райденом и Инари два века назад, — согласилась Кита со стоном. — Мелочная вражда на три поколения, о ками, такая мелочная. Однако вот мы здесь, — ее взгляд посерьезнел. — Но я хочу очень ясно дать понять, что любой, кто предложит, чтобы мы аннулировали наш брак, будет без промедления съеден с крайней предвзятостью.

Ее жажда крови вспыхнула на долю секунды.

— Я обязательно дам старейшинам знать.

Мадара надеялся, что это создаст надлежаще впечатление — иначе ему, может быть, придется самому совершить убийство, и Охабари-оба будет очень сердиться на него за подрыв ее авторитета как главы Домашней Стражи.

Кита подняла подбородок и легко поцеловала его.

— Подари мне лучшие вещи, которые мне будут сниться, муж.

Мадара поднял ее за талию и перенес на футон, кладя ее на спину и развязывая ее пояс.

— Все для тебя, Кита-кои, — хрипло пообещал он, наклонившись за очередным поцелуем. — Все, что захочешь.

Ее глаза были алыми, когда он отстранился, и томоэ медленно крутились в ее зрачках.

— Ты все, что я хочу, — тихо сказала ему она.

Мадара застонал, содрогнувшись от перспективы того, что она запомнит его так же, как он впечатывал ее образы в памяти последние несколько лет. Его руки упали к его собственному поясу, его разум разрывался между желанием и криками от его полного бесстыдства. Однако нетерпение и восхищение его жены быстро задушили его комплексы: это будет первый раз, когда она осознанно воспользуется своим шаринганом, и он будет первым воспоминанием, абсолютно четко врезанным в ее память.

— Я есть у тебя, — поклялся он, раздеваясь, чувствуя, что проснулся и его шаринган. Он тоже хотел запомнить этот момент и все моменты после этого в мельчайших деталях на всю оставшуюся жизнь.

* * *

Последний дней пребывания Тобирамы в селении Учих был абсолютно не отмеченным событиями, что, несомненно, было организовано специально. «Мидори-нее» утащила Тоши и Азами на день для того, чтобы научить их всему о курицах и перепелках, Бентен заверила Киту, что пообещала провести день помогая «Чидори-оба», и тоже исчезла сразу после завтрака, даже не взяв с собой бенто, и у Мадары таинственным образом не было никакой бумажной работы, несмотря на то, что он проводил несколько часов каждый день все три недели в своем кабинете вдобавок к разным переговорам, которые проходили в центральных приемных главного дома клана в разное время дня.

Вместо этого Мадара и Кита провели целый день сидя в столовой у ирори, просматривая искусно украшенные свитки разного размера и тихо переговариваясь. Тобираму бесцеремонно игнорировали, но когда он попытался начать тренировку в саду, он обнаружил, что никак не мог выйти из здания. Он в прямом смысле не мог сойти в энгавы или войти в гэнкан: он даже не мог упасть с энгавы.

Очевидно, его поводок укоротили в свете катастрофы, которая чуть не случилась вчера. Он был бы меньше возмущен, если бы Кита сначала проинформировала его об этом изменении.

Тобирама провел день за чтением свитков, которые взял на время из музыкальной комнаты Киты и которые были довольно более интригующе разнообразными, чем те, что лежали в кабинете Мадары. Тут был значительно более научный материал по ряду тем от поведения гусениц и их жизненных циклов до ботанической химии и рассуждений на тему нескольких бытовых применений электричества, интригующая и странная смеси городского планирования и архитектурных трактатов, что было сбалансировано достаточно большим количеством книг со схемами и узорами, художественной литературой и поэзией.

Некоторые из стихотворений были, кажется, фрагментами больших работ. Они были… тревожащими. Он не знал никаких пьес с такими темами или каких-то исторических событий, с которыми они могли быть связаны. Эти образы будут преследовать его, он знал это.

«Позвольте рассказать вам то, что стоило бы знать мне, когда я был юн и грезил о престиже: ты не решаешь, кто останется в живых, кто умрет и как тебя запомнят после.»

Не было никаких указаний на источник, кроме заметки, что стихотворение было из пьесы и читалось генералом, обращающимся к своему молодому амбициозному советнику бедного происхождения. Строчка о том, как «история снимет с нас мерки» также заставила его чувствовать себя некомфортно: он уже знал, что история гражданских не показывала ни Сенджу, ни Учих в каком-то хорошем свете.

Он хотел спросить, где Кита взяла это все, но не желал прерывать то, чем бы она ни занималась со своим мужем. Те свитки выглядели как история клана, и это правда совсем не было его делом. Китины книги по мифологии и с историями о ёкаях были более безопасной темой.

Ну, они должны были быть: некоторые из этих историй были смутно знакомыми, но большинство из них были новыми и странными в том плане, какой он не мог выразить словами. Одна о мудреце, который отверг своего трудолюбивого, послушного и прилежного первенца и отдал все семейное наследство своему ленивому, беззаботному и идеалистическому второму сыну, заставила волоски на его шее подняться, как и финальные строчки о том, как потомки этих двух братьев с тех пор воевали. Это не совсем согласовывалось с другими историями в том томе, которые были скорее поучительными сказками, предназначенными для того, чтобы научить детей опасаться незнакомцев, быть вежливыми и не уходить далеко в лес.

Были ли эти истории коллекциями конкретно Учих, или это было что-то, что Кита собрала сама? И если последнее, откуда она вообще их достала? Они ощущались… старыми. Другие тома были явно более фантастичными бессмысленностями, предназначенными чисто для развлечения, хотя идеи в самих историях часто были новаторскими и необычными. Как история о принце с летающей лошадью-марионеткой: Тобирама еще не видел летающих марионеток, но такая возможность казалась в какой-то степени правдоподобной. Но как можно создать марионетку с собственным внутренним источником питания, которой сможет управлять гражданский?

Тобирама подозревал, что, если он хотел знать, то ему придется провести собственное расследование. Он никогда не был особо заинтересован в детских сказках раньше (с чего бы), но теперь, когда он стал старше, он мог видеть тонкости и подтекст, лежащие в основе поучительных историй, уроки, которым они должны научить, так что он, возможно, мог понять, почему гражданские так стремятся внушить их своим детям. Фантастическая необычность была явно более рекреационной, но все равно интересной.

Вообще, у него был довольно большой список того, что следовало изучить: керамическая химия (хотя Мадара уже довольно сильно помог ему в этом плане), альтернативное использование водяных дзюцу, а теперь истории про ёкаев. Он мог хотя бы спросить детей своего клана о сказках о ёкаях, которые они могли знать, и сегодня у него было достаточно времени, чтобы скопировать некоторые из этих и забрать их с собой.

Он жил среди Учих три недели, и его мировоззрение перевернулось с ног на голову и перенесло тяжелые потрясения минимум четыре раза. Тобираме было интересно, происходило ли то же самое с Изуной в селении Сенджу.

Будет хорошо отправиться домой, хотя он будет скучать по свежей рыбе.

* * *

Мадара правильно поступил, что не упомянул новый плащ Тобирамы в письме Изуне: как только его брат взглянул на младшего Сенджу, он дернулся, и его чакра ощетинилась. Однако он держал губы крепко сжатыми (челюсть работала так, что говорило о том, что он скрипел зубами), пока проходил официальный обмен репликами и Тобирама ставил свою сумку и снимал плащ, чтобы Кита могла убрать связывающую его печать.

Это во многих смыслах был критический момент: Изуна весьма очевидно был полностью здоров, но если Тобирама выберет каким-то образом отомстить, именно Кита примет на себя главный удар. Сенджу целились в учиховских специалистов по печатям много лет, так что Тобирама мог решить, что убрать ее будет в лучших интересах его клана. Было большим усилием стоять спокойно и не вмешиваться преждевременно.

Но все что мужчина, который был их заложником последние три недели, сделал, когда ему вернули полный контроль над его чакрой, так это вывернул свой плащ наизнанку, чтобы герб Сенджу был явно виден, надел этот предмет одежды и поклонился Ките, и глубина поклона демонстрировала глубочайшее уважение.

Мадара не ожидал этого. Судя по широко распахнутым глазам, Изуна и Хаширама тоже.

— Если мирные переговоры состоятся, для меня было бы честью, если бы ты согласилась организовать встречу, чтобы обсудить фуиндзюцу, Кита-сан, — вежливо пробормотал Тобирама, снова выпрямившись и подняв свою сумку. — Пожалуйста, передай мои благодарности твоим родичам за их гостеприимство.

Кита поклонилась в ответ:

— Конечно, Тобирама-сан.

Лицо Хаширамы светилось ликованием, и он подпрыгнул на носочках, едва сдерживая свой энтузиазм. Изуна чисто символически поклонился ему и выразил достаточно сухие благодарности за заботу и внимание, продемонстрированные лекарями Сенджу в деле возвращения его к полному здоровью. То, что Изуна изо всех сил старался держаться намного дальше расстояния вытянутой реки, было довольно говорящим, но Мадара ничего не сказал, пока два младших брата проходили мимо друг друга в середине поляны (Изуна коротко обжег взглядом Тобираму так, что предполагало, что он пытался поджечь мужчину чистой силой воли), и каждый был возвращен в лоно своей семьи.

Мадара незамедлительно обернул руки вокруг своего брата в крепком объятии, не обращая внимание на зрителей.

— Отото, — пробормотал он, уткнувшись лоб в лоб Изуны.

— Тобирама! Я знал, что вы сможете поладить с Мадарой!

— Анидзя, пожалуйста. Ты устраиваешь сцену, — тон Тобирамы был многострадальным, но после трех недель, когда Мадара слушал, как он говорил во время обеда, можно было заметить тихую радость, лежащую в глубине его слов.

— Плащ, нии-сан?! — тихо прошипел Изуны, тыкая его в грудь. — О, мы поговорим об этом позже.

Мадара беспомощно улыбнулся.

— Ты все еще жив, — восхищенно и удивленно сказал он. Он знал это абстрактно (чакра его брата в печати, все еще нарисованной на его плече, ни разу не дрогнула), но видеть Изуну, когда он шел с легкостью, с цветом в лице и яркой чакрой, после проклятого вердикта Ёри почти месяц назад… это было благословением, о котором он не мог даже мечтать. Не просто живой, но здоровый и, судя по его движениям, даже без шрамов.

Плечи Изуны слегка опали.

— Да, я не мертв, — слегка напряженным голосом согласился он. — Целители были очень тщательны. Думаю, они хотели убедиться, что у тебя не будет повода не отдать им обратно их любимого Сенджу, — его губы дернулись. — У Хаширамы ужасная слабость к азартным играм, нии-сан: я выиграл столько денег, сколько платят одиночному посыльному за миссию, трехсотлетний набор для письма с кистями и чернильницей и шесть килограммов зрелого сандалового дерева, прежде чем Мито-сан заставила его остановиться.

— Спасибо, — прошептал Мадара. Это значило для него больше, чем он мог выразить словами, что Изуна остался у Сенджу три полных недели, когда он мог бы сбежать раньше, если бы захотел. Хоть он одновременно и приложил усилия, чтобы обчистить Хашираму в картах и костях.

Его брат фыркнул.

— Да, ну, ты должен мне рыбу на ужин: в селении Сенджу нигде нельзя найти свежую рыбу! У них даже нет речки, протекающей сквозь селение, в которой можно рыбачить! Три недели без свежей рыбы, нии-сан! Весной! Это издевательство!

Он слегка ударил Мадару в плечо.

Мадара засмеялся, отпустив его.

— Я уверен, что Кита может организовать рыбу на завтрак, обед и ужин на целую неделю вперед, — поддразнил он. — Тебя будет искренне тошнить от нее к тому времени, когда луна сменит фазу.

Изуна хмыкнул, поведя плечами, чтобы ремень зонтичной сумки лег более удобно, сделал шаг и встал у правой руки Мадары, там, где было его место.

— Как будто это произойдет.

Снова обратив внимание на Хашираму и группу Сенджу, Мадара сложил руки на груди и объявил:

— Клан Учиха удовлетворен демонстрацией доброй воли.

Хаширама просиял:

— Тогда давай заключим мир!

Мадара склонил голову, полный решимости придерживаться надлежащих формальностей:

— Клан Учиха готов предложить длительный режим прекращения огня, дабы можно было обсудить полноценный мирный договор и обозначить формальные условия. Клан Акимичи уже предложил выступить принимающей стороной переговоров, через две недели, начиная с текущего дня.

Целиком и полностью благодаря дружбе Киты с Акимичи Мао, которая, судя по всему, написала своему отцу в достаточно восторженных словах после того, как Кита дала ей знать об успехе текущего обмена заложниками, что Чотай-сан решил, что риск предложения принять у себя глав легендарно соперничающих кланов будет того стоить.

Несколько Сенджу внезапно стали выглядеть более заинтересованными — очевидно, у Хаширамы будет много волонтеров, желающих присоединиться к переговорам по соглашению, пусть только и для того, чтобы хорошо поесть на их протяжении.

— Для клана Сенджу честь принять это предложение! — прощебетал Хаширама. — Мы примем щедрое приглашение клана Акимичи и встретимся с кланом Учиха, чтобы заключить официальный договор через две недели! — он подпрыгивал, как будто хотел пробежать через поле и заключить Мадару в удушающее объятие, улыбка все еще светилась на его лице, и он распахнул руки. — Мадара, мы наконец достигаем этой цели!

Значит, его друг мог следовать формальностям — он просто не заморачивался этим большую часть времени.

— Я с нетерпением жду начала переговоров, — ответил Мадара, склонив голову, а затем дал сигнал к отступлению. Он уже выработал предварительное соглашение, но сейчас ему придется представить его старейшинам и главам родов и склонить их к повиновению.

Хотя бы Охабари-оба теперь была полностью на его стороне: доброта Тобирамы к ее детям и его забота о самом младшем, когда Широнуши поранился, принесла здесь неожиданные плоды.

* * *

Тобирама терпеливо позволил Токе подогнать его к целителям на полный осмотр (он хорошо знал, что полностью здоров и что на его коже не осталось печатей), затем высвободился, чтобы отнести свою одежду и свитки обратно в свой дом. Хаширама в данный момент радовался своему успеху в «убеждении» Мадары согласиться на мир, так что он намеревался в полной мере воспользоваться этой передышкой: он был уверен, что к обеду или не позднее завтрашнего утра его брат будет забрасывать его вопросами об Учихах в целом и о Мадаре в частности.

Вся одежда в его сумке была чистой, и душистые травы были вложены между слоями, так что он переложил все в гардероб после того, как повесил свой новый плащ рядом со стойкой для брони.

Ему надо было с кем-то поговорить о плаще. Скорее всего, с Ютой-оба, которая занималась закупками формальной одежды и боевого обмундирования для клана: она будет знать, чего он стоит как в плане материала, так и труда, и, возможно, сможет дать ему идею, из чего может состоять надлежащая благодарность.

Болванки кунаев были завернуты в одну из его рубашек для сохранности. Тобирама перенес их на полку и поставил рядом с ними различные свитки, которые он написал и скопировал, пока был в селении Учих. Критику того ужасного философского свитка он оставил там в назидание тому, кто был достаточно глуп, чтобы заплатить за него деньги, но все другие записи он принес домой.

Он даст прочитать брату его критический анализ эффектов его стратегии на клан Учиха (и как допущения и культурные различия привели к тому, что раскол между ними рос, а не уменьшался) только после того, как его прочитает Тока: она с большей вероятностью сможет уловить подтекст и не попытается проигнорировать его содержание просто потому, что они заставляют чувствовать ее неуютно. Свиток по использованию дзюцу он обсудит с вассалами клана для получения дополнительной информации о способах того, как чакротехники можно интегрировать в гражданскую жизнь, а затем он отнесет его Хашираме: если у Сенджу действительно будет мир, тогда им придется ослабить свою зависимость от работы наемниками, как сделали Учихи.

— Так что я слышала о том, что ты попытался соблазнить красавицу-жену Мадары своим фуиндзюцу, отото?

Тобирама повернулся, чтобы улыбнуться жене брата:

— Мито-нее. Ты в порядке?

— Все отлично. Учиха удовлетворительно хорошо себя вел, хоть он и сумел втянуть твоего брата в то, чтобы тот поставил на кон половину письменного набора вашего отца в детской игре.

Тобирама поморщился: да, это было весьма характерно для Хаширамы. Хотя бы в этот раз это не была ваза их бабушки с цветами сливы. К счастью, позже он сумел украсть ее обратно для баа-сан. Он и Мито теперь знали, что нельзя оставлять ничего в главном доме клана, если они не хотели рисковать тем, что Хаширама предложит это в качестве ставки в той игре, в которую играет сегодня.

— Не думай, что я не заметила, что ты не ответил на мой вопрос, — лукаво заметила Мито.

— Я не знаю, почему кто-то может подумать о соблазнении, — честно ответил он. — Ее фуиндзюцу не похоже ни на что, что я когда-либо видел, и она предложила возможность сравнения записей после того, как мирный договор будет принят.

— Значит, это она пытается соблазнить тебя своим фуиндзюцу, — сделала вывод Мито, — и преуспевает.

Тобирама нахмурился:

— Я заверяю тебя, Кита-сан вела себя предельно надлежаще и уместно, вне зависимости от той власти, которую предоставили ей наложенные на меня печати.

Вообще, она была восхитительно уважительна и намного более милостива, чем то, чего он, возможно, заслуживал. Особенно когда он был тем, кто убил ее отца. Ни в какой момент ни она, ни ее муж не пытались обсудить что-то, что могло привести к тому, чтобы он предал детали внутреннего устройства клана Сенджу, и вообще не обращались к ним как-то по-другому, чем как с частым гостем не из клана. Не считая печати на его чакре, конечно.

Мито просто ему улыбнулась без какого-либо намека, устраиваясь поудобнее на одном из его стульев.

— Итак, тогда расскажи мне о своем пребывании в клане Учиха. В твоем письме почти не было деталей, и хоть Изуна-сан весьма любезно позволил мне прочитать письмо его брата, было ожидаемо, что Мадара-сан придержит все некомфортные детали.

Признав, что он не сбежит от обеспокоенного допроса его сестры, Тобирама сел на свой любимый стул и собрался с мыслями.

— Я жил в главном доме клана Учиха, — начал он, — в отдельной комнате с замком-печатью внутри. Кита-сан сама готовила почти всю еду, и все приемы пищи были совместными, и на них присутствовали все, кто был в это время в главном доме. Двоюродная сестра Мадары, которая, я думаю, младшая сестра обычного оппонента Токи Учиха Хикаку, переехала в комнату Изуны, чтобы освободить для меня место, и у Мадары также две дочери возраста Тсунамы, которым он не препятствовал взаимодействовать со мной.

Мито знающе улыбнулась при упоминании детей — Тобирама ее проигнорировал. Он уже знал, что его любовь к детям ее забавляла, особенно так как было очень маловероятно, что у него будут собственные. Он никогда не был особо заинтересован в женщинах (или в мужчинах) в этом плане.

— Мадара дал мне свободный доступ к ряду свитков и книг (он определенно позаботился о том, чтобы заранее засекретить и убрать все, что он не хотел, чтобы я видел), и после того, как первые несколько дней прошли без происшествий, он позволил своим детям показать мне селение.

— И ты, конечно, никак не смог им отказать или сделать что-то, что могло их расстроить, — лукаво заметила Мито.

— Клан Учиха довольно единодушно не желал делать или говорить что-то в присутствии близняшек их главы клана, что могло привести к тому, чтобы они осознали, что я технически их враг, — спокойно ответил Тобирама. — Не думаю, что они даже осознавали, что я Сенджу. Кита-сан определенно приложила все усилия, чтобы из ее слов подразумевалось, что я Хатаке.

— Умно, — Мито поджала губы. — Ты действительно выглядишь как Хатаке, но этот обман означал, что от других Учих тоже требовалось то, чтобы они обращались с тобой как с Хатаке, что, без сомнения, лучше, чем если бы они обращались с тобой как с Сенджу.

— Старшие дети все знали, — признал Тобирама, — но они были достаточно изолированы от поля боя, чтобы быть скорее любопытными, чем бояться, как только глава их клана дал ясно понять, что я для них не угроза, — он приостановился. Надо ли? — В клане Учиха значительно больше детей, чем у Сенджу.

В данный момент в клане Сенджу было пятнадцать детей, одиннадцать из которых были младше восьми.

Мито внимательно оглядела его:

— Насколько больше это «значительно», Тобирама?

Тобирама опустил глаза:

— Полагаю, количество детей превышает количество взрослых.

Мито резко вдохнула: она была родителем, она понимала здесь все тонкости.

— Ну, это представляет перспективу мира в довольно ином свете, не так ли?

Тобирама не будет обременять ее длинным перечнем своих ошибок в этом плане — он поговорит с Токой, и у нее будет для него хороший совет. У Мито и так уже было более чем достаточно обязанностей, учитывая Тсунаму и то, что она была единственным человеком, к которому Хаширама соизволит прислушаться в политических вопросах.

Он прилагал все усилия, но его старший брат взял за привычку игнорировать его, когда Тобирама говорил вещи, которые тот не хотел слышать.

— Думаю, они искренни в своем желании мира и они будут соблюдать любой заключенный договор, — предложил он. — Может быть, они даже будут открыты для сотрудничества, которое анидзя так отчаянно хочет между нашими кланами.

Мито уверенно кивнула.

— Тогда это меньшая катастрофа, чем могла бы быть, — сделала вывод она. — Я посмотрю, что можно сделать, — она встала. — И если будут хоть какие-то обсуждения фуиндзюцу с кланом Учиха, я бы хотела быть вовлеченной.

Конечно. Она была не меньшим специалистом по печатям, чем он. Вообще, она была даже большим специалистом.

Тобирама улыбнулся:

— Я уверен, что у Киты-сан не будет возражений.

* * *

Изуна кипел от злости на всем пути до караульной будки, затем натянул впечатляюще хорошую маску для всех, кто хотел его обнять и проверить, все ли с ним в порядке (особенно Ёри), а после извинился и ушел в главный дом клана, где аккуратно закрыл все сёдзи в приемной, прежде чем закричать на них обоих во всю глотку.

— Ты сделала Тобираме плащ?! О чем вы думали?! Вы знаете, что это значит! Почему каждый раз, когда я оставляю вас двоих одних, вы делаете что-то совершенно вопиющее?! Почему вы всегда это делаете?! — он взмахнул руками, беспокойно шагая кругами. — Я не могу поверить, что оба-сан вас не остановила! И так плохо, что мне пришлось десять дней страдать от пресной еды и от того, что в меня постоянно тыкала чакра Сенджу днем и ночью, потом терпеть твоего удушливо сверхпривязчивого человекообразного кудзу, который хотел меня задушить, потому что он думал, что теперь мы друзья, а потом я узнаю, что, пока меня не было, вы двое взяли и приняли в семью человека, который, могу я вам напомнить, попытался меня убить!

Мадара выглядел разбитым.

— Отото, все было совсем не так! — запротестовал он.

— Это не учиховский плащ, — решительно вторила Кита. — На нем нигде нет нашего герба, только герб Сенджу, и на нем нет и воротника. Я сделала этот плащ, потому что он прибыл в одной рубашке и штанах и с запечатанной чакрой ему нужно было больше слоев, чтобы не заболеть.

— Ты сделала этот плащ, Кита! Ты, кто делает лучшие плащи нашего клана, сделала плащ для нашего врага!

— Я сделала плащ для нашего заложника, — сказала Кита с нарастающим раздражением, — с которым честь требовала, чтобы мы обращались так, как мы надеялись, что Сенджу будут обращаться с тобой. Да, я сделала ему плащ, потому что в плаще он выглядит меньше как Сенджу и, следовательно, менее неприятным, так что мне было спокойнее позволить ему ходить по клановому селению с Тоши и Азами. Что я была вынуждена позволить, потому что то, что мы здесь делаем, это беспрецедентно, Изуна, так что мы с Мадарой были вынуждены демонстрировать полную уверенность, что это сработает, чтобы остальной клан мог последовать нашему примеру!

Что да, сработало, но это не означало, что не было чрезвычайно напряженно принимать столько всего на веру. Клан раньше так много раз ее подводил, что было тяжело доверять их коллективной доброй воле. Было так тяжело верить, когда причина, по которой ситуация стала настолько плохой, состояла в том, что половина клана не хотела мира до совсем недавнего времени.

Изуна выглядел немного опешившим:

— Кита, у тебя есть шаринган?

Конечно, он обратил больше внимания на это.

— Почему это имеет отношение к этому обсуждению, Изуна?

— Я, это, — ее деверь выглядел слегка затравленным. — Как долго у тебя шаринган, имото?

— С тех пор, как твой отец послал меня на одну из тех торговых миссий, когда мне было пятнадцать, — едко сказала Кита, — не то чтобы я это заметила это до позавчерашнего дня.

— Как у тебя мог быть шаринган, а ты не заметила?!

Кита сложила руки на груди, осознавая, что ее муж настороженно за ней наблюдал.

— Так как я концентрируюсь на контроле моей чакры и, следовательно, не позволяю ей срываться с цепи каждый раз, когда участвую в сражении, так что обычно я не активирую мой шаринган, и, следовательно, я никогда не привыкла на него полагаться, — просто, почему они спорили? — Вопрос с плащом явно тривиальный, если то, что я активировала шаринган, является более важным. Я пойду и перенесу футон Бентен из твоей комнаты.

— Кита? Нет, подожди…

— Отото, на два слова? — сказал Мадара, сделав уверенный шаг вперед и поймав руку брата, пока Кита покинула комнату, прежде чем она сделает что-то, о чем, как она знала, она пожалеет.

Обладание Мангекьё было похоже на владение запасом взрывчатки: ты внезапно осознаешь, что это предлагает тебе эффективное решение для многих жизненных проблем, хоть ты одновременно и знаешь, что все, что это сделает, это создаст новые и более сложные проблемы. Да, она могла превратиться в гигантского дракона-крокодила и запугать своего деверя угрозой расчленения и смерти, но это на самом деле не сделает их отношения лучше. Все, что это сделает, это утомит ее глаза, испортит отношения, которые у них были, и будет означать, что Мадаре придется потратить много денег на серьезный ремонт главного дома. Она уже достаточно натворила, учитывая ту починку стропил и энгавы, не говоря уже о том бардаке, в который она превратила сад, который все еще исправляла Мидори. Сделать это снова…

Не вариант.

Все было хуже, потому что ей нравилось, что Тобирама был рядом. Он был как раз из тех людей, которые вызывали у нее симпатию, он понимал ее. Они были на одной волне. Ему нравились факты, знать вещи, исследовать, как все работает, и придумывать новые способы, как все может работать лучше. Ему нравились ее малышки, и у него было для них бесконечное терпение. Он был неукоснительно вежлив, но обладал сухим чувством юмора, которое скрывалось под манерами. Он не переживал о мелочах и работал с тем, что было перед ним. С ним было спокойно.

В этой жизни у нее не было тихого друга, с которым можно было просто быть, а сейчас эта возможность дразнила ее, и она уже по нему скучала. Это было несправедливо, но это было реальностью.

Конечно, у нее был ее муж, но это были совсем другие отношения. Важность была намного выше, как и степень приверженности. Было бы очень здорово иметь друга без таких больших вложений, для которого она не была вынуждена быть авторитетной фигурой: как мастерица печатей и жена главы Внешней Стражи ее положение окрашивало все ее другие отношения внутри клана.

Кита ровно задышала и принудительно успокоила свою чакру, а затем переместила футон Бентен и ее гардероб на колесиках обратно в старую комнату Таджимы-сама. Тобирама прибрался после себя, так что не было ни единого признака, из-за которого можно было бы предположить, что он когда-либо был в комнате, не считая запасного свернутого футона в углу, на котором был очень слабый след водной чакры. Она уже отложила простыни для стирки, и старое кимоно Таджимы-сама было давно проветрено и снова убрано.

У них будет мир. Вещи не вернутся к «нормальному» состоянию. Они установят новую норму, и Кита, может, сумеет завести нового друга.

Она была чудовищно оптимистична, но она чувствовала, что заслужила немного оптимизма.

* * *

Изуна сидел обмякшим и обхватив голову руками, пока Мадара заканчивал свое тихое, но очень твердое объяснение, почему Ките прямо сейчас надо побыть одной и почему на нее нельзя давить.

— Мангекьё? — в конце концов пробормотал его брат. — Но, но… как? Я имею в виду, почему она? Не то чтобы она единственный человек с шаринганом, который потерял родителей. Она даже не единственный человек с шаринганом, который видел, как его родитель умирает. Как это вообще работает? На камне говорится «горе», но правда, очевидно, что в этом есть что-то большее. Мы все теряем людей, мы все горюем.

— Честно, мне все равно, — откровенно признался Мадара. — Проблема в том, что теперь у клана семь людей, обладающих Мангекьё, внутренняя иерархия снова бесцеремонно сведена на нет, и моя жена только что доказала, что просто потому что никто из других горюющих родичей пока не активировал свой Мангекьё, не означает, что этого не произойдет, если он или она не попадет в подходяще неправильные обстоятельства. Ее мать была мертва почти четыре года, и она была здесь и наблюдала, но ее Мангекьё оставался неактивным до настоящего времени. Что, похоже, было нормально для Тоётамы. Мне придется прочитать все другие свитки и посмотреть, что может быть нормально для других родов.

Просто на всякий случай. Как Изуна только что заметил, все в клане скорбели, и у большего количества людей, чем когда либо, был шаринган, особенно среди подростков.

Изуна прикусил губу.

— Она ослепнет, — пробормотал он. — Она обожает свою вышивку, композиции рисунков и чтение, и она все это потеряет.

— Этого еще не произошло, — ровным тоном сказал Мадара, — и если договор с Сенджу будет подписан, может быть, мы сможем проконсультироваться с их целителями. Кроме того, мы оба знаем, что меньшее использование Мангекьё замедляет деградацию настолько же, насколько и надлежащие тренировки. Половина причины развивающейся слепоты состоит в том, что все прошлые носители Мангекьё были во Внешней Страже и регулярно использовали эти техники, — что, скорее всего, сыграло настолько же значительную роль в сопутствующей низкой продолжительности жизни, насколько и усиливающаяся слепота. — Така особо свой не использовала, и ее зрение оставалось достаточно хорошим намного дольше, чем наше.

— Хикаку тоже не особо использует свой, — задумчиво согласился Изуна. — Но опять, над ним также трясется Ёри со своим дзюцу с чакрой Инь.

Тоже правда.

— Нии-сан? — Изуна обхватил себя руками. — Я, я не ожидал, что это случится.

Мадара моргнул, озадаченный.

— Я не думаю, что кто-то ожидал, что Кита активирует Мангекьё, Изуна. Даже ото-сама.

Те предупреждения о невестах рода Тоётама были фактически наихудшим сценарием.

— Не это, — пробормотал его младший брат. — Я, я не ожидал снова тебя увидеть. Я думал, что Сенджу просто меня убьют (специально или, возможно, просто не сумев меня вылечить), а затем ты убьешь Тобираму и, ну, — он поднял взгляд на Мадару, и его подбородок опасно задрожал. — Но, но я все еще здесь, и, и что теперь, нии-сан?

Мадара быстро подошел к своему брату и крепко обнял его.

— Мы будем продолжать, — успокаивающе пообещал он. — Будем пробовать новые вещи. Ты придумаешь новые способы, как обчистить Хашираму, пока его жена не следит.

Изуна затрясся, издав звук между рыданием и смехом.

— Это, это было весело, нии-сан, — признался он, — он убил так много членов нашего клана, и, и я играл с ним в игру с рыбами, и он так разгромно проигрывал. Его трехлетний сын побил его три раза, и он стенал и дулся, как будто это он ребенок, а затем требовал матчей-реваншей, чтобы он мог проиграть снова.

Мадара почувствовал, как слезы его брата впитывались в его плащ, и ничего о них не сказал.

— Сенджу просто люди, — тихо сказал он. — Как и Учихи просто люди. Вот почему эта война так ужасна: мы все просто люди, с глупыми бзиками, странными привычками и семьями, которых мы любим, и мы убиваем друг друга, потому что мы не можем просто остановиться. Я знаю, что я настолько же причастен к убийству всех наших членов клана, насколько и Хаширама: я тот, кто каждый раз посылает их на поле боя. Но мы всегда так делали, и меняться тяжело.

Он был так, так благодарен Ките за то, что она многие годы выслушивала, как он с трудом пытался выразить свои чувства, чтобы теперь, когда его брат был готов слушать, он мог найти правильные слова.

— Я ненавижу тебя за это, — горько пробормотал его брат. Мадара не принял это близко к сердцу. Это действительно тяжело — знать, что ты часть проблемы.

— Тобирама тоже теперь это знает, — тихо поделился он. — Он поговорил с Китой о стихийной чакре и осознал, что мы обучаем ей всех, не только Внешнюю Стражу. Не выходил из своей комнаты два дня после этого, — они были снаружи его офиса, и звуки хорошо проходили сквозь сёдзи, особенно если ты специально подслушивал. — Затем он пришел посмотреть, как Кита проводила демонстрацию работы с проволокой, и был вынужден уйти почти сразу.

Он всем телом демонстрировал вину, даже с крепко сдерживаемой чакрой, что было фактически признанием. Не то чтобы они уже не знали, кто убил мастера проволоки Икому: легкие, полные воды, были довольно отличительными.

— Узнал стиль, хм? — цыкнул Изуна. — Так ему и надо.

Работа с проволокой клановых кузнецов по проволоке была совсем не похожа на то, чему учили Внешнюю Стражу для использования на поле боя: весь ее смысл был в том, чтобы испытать проволоку до предела, провести ее сквозь вещи, которые выходили далеко за рамки того, чем утруждались большинство воинов, чтобы удостовериться, что она никогда не подведет. Они сосредотачивались на форме, функциональности и красоте, а не эффективности, и их техники демонстрировали невероятный контроль, который был настолько же необходим в их ремесле, насколько и сильные чакрорезервы.

Если бы Кита не была настолько влюблена в композиции рисунков и вышивку и если бы довольно поздно не развилась в плане резервов, ее отец наверняка бы обучил ее на роль преемницы. Она определенно знала более чем достаточно, чтобы помогать в кузницах, когда люди были больны, и он слышал, как ее уголь хвалили за его хорошую консистенцию.

Это не было обычными умениями, развития которых ожидалось от жены главы Внешней Стражи, надо было сказать, но ими восхищались и их ценили не меньше. Кита понимала ремесло, понимала, насколько важны эти умения для клана, и приложила усилия привнести больше умений, чтобы Учихи были более самодостаточными. Да, прямо сейчас у них было опасно мало людей, но в плане финансов они находились очень далеко от отчаянного положения.

У Мадары всегда был вариант проглотить свою гордость и попросить даймё дать Учихам землю в другом месте в обмен на их унаследованные земли, месте, где можно будет жить подальше от Сенджу. Он будет ненавидеть каждую секунду этого, но если бы Хаширама не согласился на мир, он наверняка все равно бы сделал это. Или вообще собрал бы вещи и переехал в другую страну: сейчас они были достаточно богатыми и производили достаточно много вещей, чтобы другой даймё ухватился бы за шанс получить клан Учиха в должники за щедро предоставленную им новую землю.

Это была мера только на крайний случай, но она была. Теперь они весьма заметно присутствовали на рынке предметов роскоши, и это давало Учихам новую и абсолютно другого типа силу. Его отец никогда не ценил ее, но Мадара был внимательным, как и Изуна: у клана было больше веса, который можно было продемонстрировать в столице, чем когда-либо раньше, и Кита купила его для них с помощью шелка, керамики и возрастающего интереса к их углю, чернилам и лезвиям.

Они будут договариваться с Сенджу с позиции силы, хотя Мадара не знал, имеет ли Хаширама хоть малейшее представление о том, насколько больше сейчас Учихи вносили на стол переговоров. Да, Сенджу были «кланом тысячи навыков», но как много из этих навыков были полезны в мирное время? Как много из них приносили деньги без разжигания насилия и вражды?

Мадара с довольно большим нетерпением ждал момента, когда это выяснится. В конце концов, чтобы действительно был мир, оба клана должны перестать получать выручку от конфликтов других людей. Тобирама заметил это, а Хаширама?

Через две недели Мадара это узнает.

— Лучше, отото?

— Думаю, да, — признался Изуна, все еще опираясь на Мадару.

— Хочешь пойти на рыбалку?

Ни один из них не был хорош в этом, но вдвоем у них обычно получалось поймать что-то, что можно было съесть.

Его брат фыркнул:

— Да. Пойдем поймаем нашу собственную рыбу.

Изуна ожидал, что умрет.

Не то чтобы он хотел умереть! Просто… ну, он видел, как умирало много людей, сотни раненых были выгравированы в его мозгу из-за шарингана, и он знал, как выглядит смертельная рана, ясно? Он знал. Он знал даже до того, как ему сказала Ёри, хотя он пытался это отрицать, и примириться с этим, а потом иметь дело с тем, что его старший брат не справлялся с этим, было… тяжело.

Изуна любил своего брата. Обожал каждую часть его существа, от невероятной силы до нежного сердца и все неловкие кусочки посередине. Некоторые из этих кусочков были глубоко раздражающими, но это не означало, что он любил Мадару меньше или не скучал бы по ним, если бы он изменился. Просто… он волновался о своем брате. Все из-за его сердца: он был слишком неосторожен с тем, кому его дарил.

Кита была хороша для него в этом плане: она помогла ему завести больше друзей и каким-то образом умудрилась обратить его внимание на его одержимость Хаширамой так, что Мадара на самом деле выслушал, а потом сделал что-то по этому поводу. Это было облегчением: теперь Изуне не надо было волноваться о том, что его брат сделает что-то идиотское из-за этой сволочи Сенджу, которому очень явно было похрен на него и на мир, о котором он продолжал болтать.

Но. Изуна ожидал умереть. Обмен заложниками Киты был чрезвычайно хорошо продуманным: Хашираме придется его принять, иначе он потеряет всякое доверие из-за его постоянных заявлений о желании мира и спокойствия (ха, абсурдно, когда он так жестоко убил так многих, и единственный покой, предложенный им, был найден под ножом соклановца), а потом Изуна умрет, зная, что Тобирама в селении Учих не переживет его дольше, чем на несколько минут. Он мог умереть, зная, что не оставлял клан уязвимым, что о его брате позаботятся и что Сенджу не получат преимущество в войне.

Только он не был мертв. Сенджу каким-то образом умудрились вернуть его к жизни, и хотя были осложнения, их всех быстро и окончательно вылечили, как только лекари их заметили. Он почти желал, чтобы они были менее внимательными — нет, на самом деле он правда хотел этого, потому что у него не было ни единой ночи непрерывного сна из-за того, что Сенджу приходили проверить его минимум дважды каждую ночь. Будить его было, скорее всего, непреднамеренно, но Изуна не прожил так долго не реагируя на чакру Сенджу, пытающуюся подобраться поближе и проникнуть внутрь, так что у него не было сна ни в одном глазу во время каждого визита, вне зависимости от того, как сильно он хотел спать.

Ему хотя бы наконец-то позволили есть настоящую еду и вставать с постели. Что, как он глупо верил, было хорошей вещью, пока (очень быстро) не стало ясно, что теперь, когда он больше не был в изоляции по медицинским причинам, Сенджу Хаширама стремился быть его другом.

Как, черт возьми, его брат мог посмотреть на этого, этого катастрофического придурка и подумать «о да, мы друзья»?! Что Изуна сделал, чтобы заслужить это?! Это было кармическое наказание за то, что он жадно не делился ни с кем вниманием Мадары, когда они был младше, а не помогал своему застенчивому старшему брату заводить настоящих друзей, чтобы у Мадары был реальный опыт того, каковы настоящие друзья, до того, как он встретил эту агрессивно и манипулятивно жизнерадостную лавину, и тогда он знал бы, что нельзя за это цепляться?!

Но нет, удушающий человекообразный кудзу сразу прицепился в ответ, не так ли? Изуна никогда раньше не чувствовал такой глубинной болезненной близости с Сенджу Тобирамой и никогда не хотел почувствовать это снова. Беловолосый так жил? Он делил дом с этим тошнотворно приторным варевом чакры, забивающим его легкие, и еще не убил его? Как?

Большинство Сенджу хотя бы не желали иметь с ним ничего общего, и единственная, кто регулярно к нему заходила, это специалист по гендзюцу с необычным пучком, которая обычно сражалась с Хикаку: кажется, она была высокопоставленной и сделала своей обязанностью обеспечить то, чтобы он не перерезал свои запястья назло ее главе клана, что в последнее время начало казаться очень заманчивым.

Письмо его брата о том, чем Тобирама занимался дома, хотя бы заставило ее немного успокоиться: было довольно очевидно, что они друзья. Возможно, даже семья, что, как Изуна знал, отличалось от того, чтобы просто быть кланом.

Но опять, Сенджу, кажется, не организовывали клан так же, как делали Учихи. У них не было производственного сектора (что объясняло, почему они всегда забирали проволоку Учих: их собственная была полным дерьмом, и не давайте ему начинать о тех дурацких кунаях), и они покупали все у гражданских ремесленников. Изуна был поражен, что у них еще не закончились деньги — но опять, они выращивали свою еду (всю, а не просто большую часть), хотя было довольно ясно, что Сенджу не считали тех членов клана, которые выращивали их еду, Сенджу.

Чтобы быть настоящим Сенджу, тебе надо было быть шиноби, что было просто лужей свиного дерьма. Неудивительно, что они все были такими полными сволочами.

И все же, Изуна узнал здесь некоторые полезные вещи. Например что единственным человеком, чье личное пространство на самом деле уважали, была Сенджу Мито, потому что она точно знала, как водить Хашираму за нос и заставлять его думать, что ее предложения — это его идея, и она не боялась делать это во имя тишины и покоя. Он также знал, что у придурка кудзу есть сын примерно одного возраста с Тоши и Азами (Тсунама-кун был удивительно милым с учетом тех родителей, которые у него были и которые были оба ужасны каждый по-своему), и что он считал, что быть хорошим родителем включало полное игнорирование мальчика, пока он не станет достаточно взрослым, чтобы тренироваться.

У Мито было собственное крыло в главном доме клана Сенджу, и она жила там вместе со своим сыном. Хаширама был в абсолютно другом крыле, а у Тобирамы, судя по всему, был собственный отдельный дом, что просто еще больше показывало, что он был тем, кто унаследовал те мозги, которые были доступны в роду Сенджу. Не то чтобы Изуна получил впечатление, что у рода Сенджу их было много (Буцума приказал убить младших братьев Изуны, затем вытащил всех собственных неопытных маленьких детей на поле боя, которые были слишком юными, чтобы быть чем-то кроме целей), так что, может быть, он получил их от своей матери Хатаке, но большинство других Сенджу, кажется, обладали крупицей разума, хоть они и были полными идиотами в том, что касалось других вещей. Кто будет жить в облачном вареве из чакры, если в этом нет необходимости?

Изуна все еще спал в медицинском крыле, так что, если ночью что-то пойдет не так с его телом, целители могли это исправить до того, как он умрет. Целители были очень заинтересованы в том, чтобы он не умер, что хотя бы говорило о том, что они ценили Тобираму — у него не было впечатления, что его ценил Хаширама. Деревяшка вместо мозгов знал, что Изуна получал письма из дома, и он даже еще не спросил о своем брате.

Нет, вместо этого он вламывался к Изуне несколько раз в день и пытался стать друзьями.

Определенно никто не будет его винить, если он задушит мужчину его собственными по-дурацки длинными волосами? И да, Изуна знал, что волосы Мадары наверняка были более длинными, но все, что это означало, так это то, что у Изуны был опыт, так что он был уверен, что волосы Хаширамы достаточно длинные, чтобы убийство было возможным.

Осталась одна неделя. Семь дней. Семь дней, и он сможет отправиться домой.

* * *

— Снова прячешься, нии-сан?

Изуна посмотрел вниз с крыши со своего укрытия на группу маленьких Сенджу на земле.

— Да, — признался он, потому что к этому моменту у него не осталось ни гордости, ни стыда. Он был правда рад, что уговорил Киту научить его тому трюку с хождением по стенам, на использовании которого он однажды поймал ее, потому что Хаширама всегда мог найти его, если он находился на дереве, и в селении Сенджу было мало вещей, которые не являлись либо деревьями, либо зданиями в несколько этажей. Их архитектура была ужасной, даже та половина, которая не была очевидно сделана человекообразным растением. Зачем строить так высоко? Это было безвкусно! Непрактично! Как добавлять комнаты или делать ремонт, не тревожа всех вокруг себя? Что случится, если на первом этаже начнется пожар? Все было ужасно и плохо продумано, и это даже еще без поднятия вопроса о том, где предполагается складывать вещи, когда все живут на голове друг у друга и нет чердаков или подвалов, куда для сохранности можно запрятать наследство и ценные вещи.

— Идем поиграй с нами, нии-сан, — радостно предложила девочка.

Изуна тихо спрыгнул с крыши. Было грустной, но правдой, что проводить время с детьми было лучшим способом избежать главу Сенджу: он просто не обращал на них особого внимания. Единственные люди, которые получали меньше внимания, были дети фермеров, которые являлись скорее вассалами клана, чем фактическими членами клана, и у них, кажется, даже не было права называть себя Сенджу. Только семьи шиноби были Сенджу.

Как будто хоть какой-то клан продержится шесть месяцев без своих фермеров. Как будто Изуна не отрабатывал свое, помогая со сбором урожая гречки и управляясь со свиньями, потому что всем в клане надо есть, и было недостаточно взрослых, чтобы кто-то капризничал от перспектив ручного труда. Да, он один из лучших воинов клана, и что? Он все еще ест и гадит так же, как и все остальные. И его брат тоже работал: именно так Мадара изначально научился пользоваться кусаригамой. Конечно, затем последовала адаптация его техники для поля боя, но все же.

— Итак, во что вы хотели поиграть?

Один из мальчиков вскинул руку:

— Ты можешь научить нас новой игре, нии-сан?

Какой новой игре он мог… ага!

— Кто-то из вас, очаровательных маленьких монстров, может помочь мне достать кисть, немного чернил, дешевый свиток, несколько симпатичных камешков и пару игральных костей? — спросил Изуна. Игры Киты со свитками всегда были хороши, чтобы занять маленьких детей на несколько часов подряд.

Множество восторженных широких улыбок были довольно очаровательными, хотя Изуна отчаянно хотел купить им всем более хорошую одежду. Сенджу явно не имели ни малейшего понятия, как одеваться, когда они не носили доспехи.

* * *

— Изуна!

Изуна попытался выскочить из комнаты, но дурацкий стул подставил ему подножку, когда он попытался с него спрыгнуть, а потом кудзу был на нем.

— Изуна, ты в порядке? Ты не ударился головой? Давай я проверю!

— Слезь с меня, ты, бобовое растение! — прошипел Изуна, содрогнувшись от давления чакры под его кожей, но не смея давить в ответ: Хаширама был для него слишком силен. Он знал это, и он это ненавидел, спасибо. — Я в порядке, отпусти меня!

Хаширама со смешком поставил его обратно на ноги (Изуна его ненавидел) и забросил руку вокруг его плеч:

— Мито рассказала мне все об игре, которую ты сделал для Тсунамы! Я так рад, что вы ладите!

Изуна очень уважал Мито (она была кошмаром и тем более благодаря тому, что прятала это за вежливыми улыбками и безупречными нарядами), но прямо сейчас он ненавидел и ее за то, что бросила его на путь своего мужа в качестве отвлекающего маневра. Что он вообще ей сделал? По крайней мере, лично?

— Ты знаешь еще какие-нибудь игры в кости? — почему травянистый придурок все еще говорил? — Я всегда больше склонялся к картам, но Мито стала страшной, когда я попытался научить Тсунаму играть в кой-кой, — надулся он.

Изуна не был удивлен: какой идиот будет учить трехлетнего ребенка азартным играм? Подождите секунду — Хаширама играл в азартные игры?

— Да, я знаю еще несколько игр, — признался он, и у него в голове уже формировался план. Тут не было Киты с ее возмутительной удачей, так что он наверняка сможет выиграть в игру с рыбами даже без жульничества. Конечно, ему сначала надо будет сделать бумажных камбал… — Я знаю одну веселую, но для нее нужны надлежащие игровые предметы, так что сначала мне надо будет их сделать.

Хаширама расплылся в улыбке. Если бы Изуна не планировал обобрать его до нитки, он бы сбежал. Таланты в сенсорстве кудзу были ограничены непосредственной близостью его созданий и обычных деревьев (Изуна тщательно это проверил), так что сейчас он был намного лучше в избегании деревянноголового кретина.

— Я могу помочь? Пожа-алуйста, скажи, что я могу!

Почему нет: так ходячее дерево будет слишком занят, чтобы к нему приставать.

— Мне нужно семнадцать квадратов васи разного цвета и достаточно тонкая доска, чтобы положить ее в их основу, небольшой кусок приличной проволоки шиноби, лист простой васи, клей и набор для письма, — именно это использовала Кита, чтобы сделать симпатичный набор с рыбками, который она хранила в шкатулке и доставала некоторыми вечерами, чтобы поиграть. Изуна наблюдал за ней, он знал, что мог повторить процесс в точности. — О, и пара игральных костей.

— Тогда идем!

Что… нет!

— Отпусти меня!

— Идем, у меня есть кости, а у Мито все остальное, кроме проволоки шиноби и клея, но она знает, кого попросить! Не волнуйся о дереве, я могу его сделать!

Изуна обязательно убедит этого дуболома сыграть с ним с ничтожно малыми ставками, а дальше его план пойдет как по маслу.

* * *

Полчаса спустя он сидел за обеденным столом Мито, демонстрируя его шести зрителям (Мито-сан, ее очаровательному сыну, ее идиоту-мужу, Токе, которая предоставила белковый клей, специалисту по ловушкам, из которого вытрясли учиховскую проволоку, и какому-то любопытному мимопроходящему Сенджу), как немного проволоки, переплетенной между указательным и большим пальцем, и чуть-чуть огненной чакры делают отличный лобзик, если деревяшка, которую ты используешь, не была слишком толстой. Да, это оставляло твое изделие с почерневшими краями, но это не было такой уж плохой вещью в данном случае.

Он уже заставил Хашираму сделать ему семнадцать идентично тонких деревянных дощечек одинакового размера с васи Мито-сан и приклеил васи к дощечкам, затем аккуратно нарисовал шесть частей рыбы на обратной стороне каждой дощечки: голову, две части тела, два плавника и хвост. Затем, пока клей сох, он разрезал простую васи на сто два квадратика и разделил их на группы из семнадцати, украсив каждую группу разным количеством точек костей. К тому времени, как он закончил, клей был сухим (ну, достаточно сухим, чтобы капля чакры закончила работу), и он приступил к использованию своей импровизированной пилы, чтобы вырезать кусочки.

— Это камбала, — сказал он, как только вырезал первую рыбу, собрал ее и добавил чернильные точки для глаз. — Голова стоит один, — он приклеил маленький квадратик с одной точкой, — левая сторона тела стоит два, правая — три, левый плавник — четыре, правый — пять, и хвостовый плавник стоит шесть, — последовали соответствующие квадратики. — Мито-сан, если бы ты могла проконтролировать приклеивание, пока я заканчиваю вырезать, все пойдет быстрее.

— Для меня было бы честью предложить мою помощь, — пробормотала Мито, и взгляд ее фиолетовых глаз был острым и знающим, пока ее муж стенал о том, что его не попросили помочь. — Хаширама, будь добр, сделай чай? Я уверена, Изуна-сан захочет пить после использования так много чакры, развлекая нас.

Ужасно. Изуна был так рад, что Кита думала, что манипулировать Мадарой было бы неуместно, это делало его домашнюю жизнь настолько менее неловкой, чем если бы он был вынужден наблюдать этот фарс каждый день.

Ходячее дерево коротко пропел осанну тому, какая вдумчивая его жена, а затем поторопился нагреть чайник. Изуна решил не лезть на рожон и вернулся к вырезанию рыб. Он был весьма уверен, что Мито уже разгадала его замысел обчистить ее мужа, но, кажется, она не была склонна его останавливать.

Может, она планировала обчистить Изуну в ответ? Если так, возможно, будет лучшей идеей оставить ставки довольно незначительными.

— Итак, как играть в эту игру с камбалами? — спросила Тока, усаживаясь поудобнее на подоконнике. Это было еще одной вещью в домах Сенджу: у них не было нормальных сёдзи или фусума. Вместо этого везде были прочные стены и двери в стиле складов, даже между внутренними комнатами, и большие квадратные окна с васи, жалюзи или иногда со стеклом. Как будто это не было угрозой для безопасности.

— Довольно просто, — признался Изуна, большая часть его внимания была обращена на вырезание рыб. — Цель игры — собрать больше рыб, чем кто-то другой. В начале все части рыб лежат в кучке в середине, затем люди начинают по очереди бросать кости. Тебе нужно выбросить один, чтобы получить голову рыбы, а затем ты можешь начинать собирать сочетающиеся части рыбы в соответствии с тем, что ты выбросил: одна часть за один ход, но в игре используются две кости, так что у тебя есть два шанса и два выбора, и если на обеих костях одинаковые значения, то мы можешь бросать снова. Большинство людей пытаются собирать несколько рыб сразу. Если ты выбросишь один и шесть за ход, ты можешь взять полную рыбу. Игра кончается, когда все рыбы полностью собраны.

— Звучит скучно.

Изуна поднял взгляд от своей работы лишь настолько, чтобы ей усмехнуться:

— Вот только если ты выбросишь единицу, а в кучке нет голов, ты можешь украсть одну от чьей-то другой наименее законченной рыбы, и все собранные части этого человека отправятся в кучку. Или если ты выбросишь один и шесть, и в кучке нет целой рыбы, которую можно забрать, ты берешь наполовину законченную у кого-то еще и заканчиваешь ее сам. Законченная рыба не может быть утащена, но все остальное — законная добыча.

— О-о, — он мог слышать, как Тока усмехнулась, — беру свои слова обратно. Это звучит как очень хорошая игра. Можно я тоже сыграю?

— Лучше всего играть с четырьмя людьми, — признал Изуна, — но можно и с меньшим или большим количеством. Просто, когда очень много игроков, надо будет больше рыб.

— Я сделаю собственный набор позже, — сказала Тока, оглядывая проволоку, которая была туго натянута между его указательным и большим пальцем. — Это работает с чистой чакрой, или она должна быть огненной?

Изуна пожал плечами:

— Я пробовал это только с огненной.

Ну, видел, как Кита делала это только с огненной: однажды она сделала головоломку танграм в качестве подарка на день рождения Бентен, используя оставшийся квадрат от дорогого дерева, взятый из утиля какого-то плотника. Ей потребовались секунды, чтобы все сделать (плюс еще немного, чтобы отшлифовать края), и его двоюродная сестра все еще играла с ней почти настолько же часто, насколько с маленьким чайным набором. Он не был уверен, что какая-то другая стихия сработает (не считая ветра, конечно), но чистая чакра могла. Возможно.

— Это такая особенность Учих? Использовать высокоуровневую манипуляцию стихией, чтобы делать игровые предметы? — потребовал ответа специалист по ловушкам. Как бы ни звали этого идиота, он знал, что Изуна держал кусок хорошей проволоки и хотел его обратно. То, что он переживал из-за настолько банального, как-то, что он проводил сквозь нее огненную чакру и использовал ее, чтобы резать дерево, совершенно ясно давало понять, что он понятия не имел, какие пределы учиховская проволока была сделана выдерживать.

— В чем смысл учить все это, если с этим нельзя повеселиться? — спросил Изуна, повторив вопрос, который задала ему Кита примерно четыре года назад, когда Мадара начал проявлять активный интерес ко всему этому делу с производством керамики. Ему потребовалось время, чтобы признать это, но она была права.

Вопрос принес ему задумчивую тишину от его зрителей, благодаря чему ему стало намного проще вырезать рыб. Ну, по крайней мере, пока Хаширама не вернулся с чаем.

* * *

Несколько часов спустя Изуна смог выяснить, что было действительно намного проще выносить кудзу, когда ты разносишь его в игре с рыбами. Особенно когда Тсунама тоже разносил своего отца в этой игре. Не важно, насколько глава Сенджу мог быть хорош в картах, его удача в костях была ужасной.

— Мне правда нравится эта игра, — жизнерадостно сказала Тока, крадя голову единственной оставшейся незаконченной рыбы у главы своего клана и бросая другие части в сильно уменьшившуюся центральную кучку. — Нам надо будет снова в нее сыграть. С настоящими ставками.

В этой игре Мито победила: никаких азартных игр в присутствии ее сына.

Невозможно, но это заставило Хашираму оживиться:

— Мы можем сыграть снова после ужина! Как только Тсунама пойдет спать!

… Тока помогала ему обчистить дубоголового идиота?

— Я был бы не против сыграть снова, — признал Изуна. Было очень здорово иметь что-то структурированное, что удерживало придурка от таскания его на руках или задавания навязчивых вопросов, а также дало ему возможность по-настоящему выиграть хоть раз. Обычно они с братом сражались за второе место: даже когда они объединялись, чтобы попытаться украсть всю камбалу Киты, она все равно выигрывала в игру с рыбами.

— Значит, позже мы сыграем со ставками! — радостно булькнул глава Сенджу, хлопнув в ладоши и снова бросив кости. Он выбросил пять и три, обмяк и мгновенно впал в депрессию, и над ним повисла маленькая созданная чакрой тучка. — Почему я не могу выбросить один, когда мне нужен один…

Изуна взял кости, потряс их и выбросил шесть и один. Он повернулся, чтобы оглядеть рыб Токи.

— Учиха, не смей.

Его взгляд соскользнул на Тсунаму (и на Мито, безмятежно улыбающуюся за спиной своего сына), а потом снова вернулся на Току. Шиноби Сенджу фыркнула, но позволила ему украсть одну из незаконченных рыб без дальнейших угроз. Значит, это не только он: было хорошо знать, что не каждый Сенджу слепо не замечал того, как опасна жена их главы клана.

Хотя муж Мито явно не имел ни малейшего представления. Но опять, Изуна уже отнес Хашираму к числу придурков.