Компас твоей души (гет)

Через десять благословенно спокойных дней после начала временного перемирия Мадара получил от своего брата письмо, доставленное воронами, которое было написано тайным учиховским кодом, который мог расшифровать только активный шаринган. После стандартного вступительного приветствия был короткий, но наполненный подробностями параграф, описывающий его текущее физическое здоровье и ссылающийся на большой дополнительный лист, который явно был полной копией заметок целителя Сенджу о его лечении (Мадара отложил его в сторону, чтобы Ёри его посмотрела) и содержал упоминание, что целитель верит, что он полностью восстановится и сможет полноценно тренироваться через неделю.

Оставшаяся часть письма была в основном длинным и иногда с ругательствами перечнем жалоб, которые Мадара прочитал согласно духу, в котором это и было несомненно написано: успокоить его, что Изуна действительно будет в порядке, и это также позволило его брату выпустить пар без того, чтобы самому подвергнуться опасности. Многие жалобы были глубоко мелочными, но Мадара внимательно читал каждый кандзи, жадно и тщательно изучая каждый мазок кистью в поисках понимания настроения его младшего брата и заверения, что он действительно в порядке, как утверждает целитель. Жалобы определенно говорили о том, что к Изуне вернулась сила.

Еда была безвкусной. Не было ни рыбы, ни свинины, только утка или курица. Кровати были странного дизайна, на них было неудобно спать и их даже нельзя было сложить в течение дня, чтобы освободить место. От него ожидали, что он будет сидеть на стуле за высоким столом во время приемов пищи, как торговец в придорожной раменной, а не на подушке на полу, как цивилизованный человек. Почти ни в каких домах не было татами, и половина из них была построена с помощью мокутона, и не важно, что говорили его «хозяева», его отказ спать в том месте, которое ощущалось как «этот лживый сентиментальный дуболом», не был паранойей. Мадара отлично это понимал, однако он мог видеть, как объяснение тонкостей Сенджу было бы… сложно, особенно с учетом того, что Изуна не захочет показать больше слабостей, чем он уже сделал.

Изуна слишком много раз видел, как Учихи медленно умирали после столкновений с Хаширамой, чтобы у него были хоть какие-то позитивные ассоциации с чакрой главы Сенджу. Противостоящие кошмарам омамори ослабляли страшные сны, но чтобы это работало, Изуне все равно изначально надо было чувствовать себя достаточно комфортно, чтобы уснуть. Дом, благоухающий чакрой Хаширамы каждой доской и столбом, не поспособствует этому, за исключением случаев сильного истощения.

Говоря о Хашираме, Изуна написал целую страницу неровных кандзи, разражаясь тирадами о «твоем громком, назойливом, умышленно невежественном человекообразном кудзу, которого надо поджечь» и о том, как мужчина продолжал его раздражать. Мадара легко догадался, что Хаширама решил подружиться с Изуной, под чем надо было понимать, что Хаширама постоянно вторгался в личное пространство Изуны, чтобы тыкать своей неудержимой веселостью ему в лицо.

Изуна прекрасно умел быть дружелюбным и общительным, когда хотел, но он ненавидел, когда не уважали его частную жизнь, а также ненавидел грубость. Хаширама, судя по всему, потоптался по всем его больным местам.

И все же это было лучше, чем если бы Изуна был мертв.

За долгой и многословно ядовитой отповедью последовали несколько скупых и сдержанных строчек об очень достойном гостеприимстве Мито-сан (Мадара почувствовал, что Изуна неоднократно прятался за этими правилами приличия) и целый параграф о полном абсурде того, как Сенджу одевают своих детей: хакама были ограничивающими и непрактичными, и сочетание их с неформальными футболками просто резало глаз. Судя по всему, дети Сенджу были также неосторожно непредвзяты, как и дети клана Учиха.

Письмо завершалось драматичной просьбой о спасении, теплыми приветами Тоши и Азами и требованием подробно рассказать, чем конкретно занимался Тобирама в селении, пока его не было здесь, чтобы присматривать за ним. Что могло быть любопытством со стороны Изуны, но Мадара подозревал, что отсутствие сообщений от Тобирамы своим соклановцам, несмотря на то, что ему дали на это разрешение, усиливало напряжение в клане Сенджу.

Тобирама написал записку, которую Хидзири уронил на голову Сенджу Токи с помощью одного из своих воронов, но, как сообщалась, она содержала ровно две строчки благодарности за то, что она организовала передачу его повседневной одежды, и заверения, что с ним хорошо обращаются. То, что его заложник Сенджу очевидно посчитал это более чем достаточным, было головной болью для другого дня. Мадара вытащил длинный свиток конопляной бумаги и начал измельчать брусок туши, пока думал о том, что хотел написать в ответе.

Его брат будет позабавлен сравнением Тобирамы с высокомерным ниннеко, стоило упомянуть его терпеливое потакание Тоши и Азами, а также его внезапное и чрезвычайно сосредоточенно любопытство по поводу керамики, которое формировало большую часть разговоров за едой целую прошедшую неделю. Тобирама уже знал немного химии, так что Мадара писал уравнения, объяснял процессы и слышал множество поразительно интересных спекуляций, которые он взял за правило записывать после, чтобы изучить некоторые из них на следующем эксперименте с глазурью. Потребуется несколько подходов с экспериментами, чтобы градация цвета была гарантирована, но было больше металлов, чем только железо, которые можно использовать в глазури. Железа просто было много, и оно было для них в свободном доступе как побочный продукт плавки. Организовать поставку небольших количеств измельченных минералов будет не особо сложно, особенно если они все же смогут получить мир.

Он не будет упоминать плащ (это было то, по поводу чего Изуна заслуживал выразить свои чувства лично как ему, так и Ките), но не было причины не делиться тем, что большая часть младших детей звала Тобираму «Бира-оджи», и тем, каким подбадривающим и одобряющим был Сенджу, когда Бентен демонстрировала ему свои навыки обращения с нагинатой. Мадара мог описать уморительно кошачье выражение подавляемого восхищения, которое возникало на лице мужчины каждый раз, когда он замечал одну из печатей Киты, дополненное тем, как он решительно игнорировал их после. Тобирама довольно очевидно отчаянно хотел поговорить на профессиональные темы, касающиеся фуиндзюцу, с кем-то, кто наверняка подходил к этому с совершенно другого угла, однако он знал, что не мог.

Когда чернила были готовы, Мадара взял в руки кисть. Он не стал писать кодом для шарингана: Хаширама наверняка захочет прочитать о том, чем занимается его брат, а Изуна не захочет снова и снова перечитывать это письмо. Но он включил закодированный постскриптум в конце только для глаз его брата, заверяя его, что все в порядке и что клан пользуется перемирием для торговли и для выполнения миссий, зарабатывая деньги для Учих. Он надеялся, что знание, что Мадара эффективно пользуется выигранным временем, позволит Изуне быть терпеливым во время второй половины его пребывания у Сенджу.

* * *

К одиннадцатому дню его пребывания в качестве заложника у клана Учиха Тобирама выработал своего рода рутину. Утром он сопровождал Азами и Тошико на их прогулке по селению с другими детьми их возраста, что, как правило, включало сидение у дороги и наблюдение за тем, как они присоединяются к стандартному часу тренировок под руководством подростка с искусственной стопой. Кстати об этом, как Учихи убедили одного из марионеточников Страны Ветра расстаться с чем-то таким сложным и хорошо сделанным? Они обменяли на этот протез сталь или проволоку?

После обеда его передавали Бентен и от него ожидали, что он будет находиться поблизости от нее, пока она практикуется в каллиграфии, и он пользовался этим временем, чтобы прочитать какой-нибудь последний свиток, который он с разрешения брал из коллекции Мадары, за чем следовала контролируемая тренировка на тренировочном поле. В том плане, что его контролировала она.

Тобирама был благодарен за эту возможность и молчаливое поощрение поддержания его навыков шиноби, хоть он и должен был работать над ними совсем без чакры. До сегодняшнего дня он никогда не рассматривал потенциальные преимущества тренировок без чакры, но пот и тяжелое дыхание, пока он выполнял свою обычную разминку, очень ясно давали понять, что благодаря этому он будет сильнее. Возможно, как только он снова будет дома, он сможет разработать собственную связывающую чакру печать, чтобы продолжить тренироваться позже?

Именно во время первой из таких тренировок он узнал, что Учихи не используют кунаи. Совсем: у них были мечи, ножи, проволока, различная пиротехника, сюрикены всех мыслимых размеров и даже иногда сенбоны, но не кунаи. Бентен даже не знала, что это. Тобирама понятия не имел, как мог не замечать это раньше, так как это демонстрировала довольно фундаментальную разницу между боевыми стилями двух кланов, и, правда, он должен был это заметить. Как он сумел прожить много лет без того, чтобы это увидеть?!

Через два дня после этого открытия Бентен передала ему пару грубо сделанных железных кунаев, чтобы он с ними тренировался. Они даже были правильного веса и идеально сбалансированы, несмотря на то, что у них не было ни режущей кромки, ни острого конца, и они были достаточно хрупкими, чтобы разбиться, если он попытается парировать ими меч. Не то чтобы он изначально ожидал, что ему дадут настоящее оружие — однако муляжи кунаев были свидетельством того, что Бентен потратила время, чтобы найти Учиху, который до этого имел дело с кунаями, и убедила его или ее поработать с кузнецом ради него.

Он не ожидал этого. Он готовился продолжать использовать маленькие посохи, которые они ему сначала предложили, когда он попросил эквивалент короткого лезвия, чтобы практиковаться. Это снова была Кита и его плащ: что он должен был делать по поводу этих подарков? Он не мог просто не ответить взаимностью, это было бы невообразимо грубо!

Это было частью плана Мадары? Втянуть его в долги до такой степени, что его честь больше не позволит ему противостоять Учихам? Несколько дней Тобирама все еще обдумывал возможные подтексты, участвуя в чаепитии с куклами с Азами и Тошико. Они выбрали место в маленькой рощице к северу от селения и пригласили свою двоюродную сестру Ясакатоне, и ее два брата в это время проводили время за лазаньем по одному из деревьев.

Треск ломающейся ветки над головой заставил Тобираму резко двинуться — он стоял на ногах и ловил четырехлетнего Широнуши, который определенно повредил колено, падая вниз, прежде чем вдруг осознал, что он, должно быть, воспользовался чакрой, чтобы сдвинуться так быстро.

Его чакра была запечатана. Он едва мог даже прикоснуться к ней. Однако он не дрожал и не дышал тяжело на грани истощения, как было бы, если бы он воспользовался тем крохотным ручейком, который был в его досягаемости, и попытался бы дотянуться до того, что не мог потратить.

Ребенок у него на руках разрыдался, скорее всего, как от боли, так и от шока — Тобирама тщетно пожелал, чтобы у него было достаточно чакры для диагностического дзюцу, хоть только и потому, что тогда бы он смог убедиться, отделался ли Широнуши только царапинами или его раны были более серьезными.

— Широ!

— Твой брат в порядке, я его поймал, — твердо сказал Тобирама, подняв голову и пытаясь встретиться глазами с Минакатой сквозь листву. — Спускайся осторожно. Мне будет сложно поймать тебя, если ты тоже упадешь.

Семилетний пружинисто спустился с дерева с легкостью человека, который уже неосознанно вливал чакру в мышцы и у которого были резервы, чтобы легко это делать, ломая сухие тоненькие веточки и срывая листья на своем пути.

— Широ-чан, ты в порядке? — немедленно потребовал ответа он после приземления.

Четырехлетний уткнулся лицом в плащ Тобирамы, цепляясь маленькими поцарапанными руками за его грудь и хныкая.

— Он ударился ногой о ветку, пока падал, — спокойно объяснил всем испуганным детям. Он надеялся, что никто из них не начнет плакать от страха или за компанию. — Мне надо отнести его к лекарю, чтобы его осмотрели. Я не думаю, что он что-то сломал, но синяки и растяжения могут быть очень болезненными.

— Нии-сан, ты отведи Биру-оджи и Широ-чана к Ёри-оба, — решительно и твердо сказала Ясакатоне. — Я останусь с Тоши-чан и Азами-чан.

— За мной! — сказал мальчик, рванув с места.

Несение на руках плачущего ребенка, пока он бежал рядом с Минакатой, привлекало множество негативного внимания от каждого взрослого в пределах его сенсорства, но никто из них не попытался фактически остановить его на пути к широкому одноэтажному зданию, вокруг которого росли разнообразные лекарственные травы — должно быть, это был основной медицинский центр Учих. Он поспешил по дорожке, остановился в гэнкане, чтобы сбросить сандалии и зайти внутрь босиком: возможно, грубо, но он надеялся, что срочность это оправдает.

Татуировки на лице и чакра, которая появилась, когда он вошел в здание, были знакомы по учиховской медицинской команде с поля боя (хотя он уже какое-то время не видел это лицо за пределами селения), но большой из-за беременности живот, выпирающий из-под медицинского халата, вогнал его в секундный ошарашенный ступор: Тобирама честно считал этого медика клана Учиха мужчиной.

Пол скольких других Учих он перепутал на поле боя? К настоящему моменту его пребывание в клане Учиха открыло действительно мрачную картину допущений и предположений. Он знал, что видел множество мужчин с татуировками, и хоть Учихи в основном были чисто выбритыми, было и несколько людей с бородами, и длительные периоды времени, проводимые на поле боя, часто приводили к тому, что у некоторых мужчин появлялась щетина на подбородке и по линии челюсти. Или это только у мужчин появлялась эта щетина?

— Ёри-оба, Широ-чан упал с дерева!

— Я поймал его, — быстро сказал Тобирама, прежде чем Ёри-сан могла подумать о худшем, — но он ударился правой ногой, пока падал, и я думаю, что что-то не так с его коленом.

Невозможность воспользоваться диагностическим дзюцу была ужасной помехой.

Ёри-сан побледнела под татуировками от испуганных слов Минакаты, но снова собралась, прежде чем Тобирама закончил говорить, и быстро шагнула вперед, чтобы положить слегка светящуюся руку на лицо своего пациента и оголить его правую щиколотку.

— У тебя несколько царапин на руках и синяки на пальцах, и одно из сухожилий в твоем колене порвано, — объявила она после короткой паузы, — но ты будешь в порядке после того, как я тебя подлатаю, Широ-кун. Молодец, ты был очень смелым. Минаката-кун, иди найти свою маму и дай ей знать, что я лечу колено твоего брата. Тобирама-сан, поднеси его сюда и положи на циновку, пожалуйста.

Тобирама привык к высоким столам для осмотра, но сумел опустить шмыгающего Широнуши на очень тонкий футон, как и было сказано. Ёри-сан раскрыла фусума по обеим сторонам от циновки, закрыв ее от остального центра, и установила ширму у входа для создания уединения.

— Сядь в углу, пока Минаката не вернется, — коротко сказала она, наполнив чашу водой и помыв руки в раковине, а потом опустилась на пол с чашей и тряпочкой для омовения, прежде чем обратить внимание на руки своего пациента.

Тобирама подчинился. Он был признателен за то, что его не отослали на улицу, где к настоящему моменту все селение несомненно слышало о травме и его причастности, хоть и не знало мелких деталей. Быть убитым из-за недоразумения в этот момент было чем-то, чего он предпочел бы избежать: ему осталась всего неделя, прежде чем его должны были отдать обратно его семье.

Исцеляющее дзюцу Ёри было совсем не похоже на те, которые обычно использовали Сенджу. Да, оно явно работало и не хуже (кровоточащие раны Широнуши были промыты и закрыты, и затем Ёри обратила внимание на его опухшее колено), но эта чакра чувствовалась совершенно по-другому. Скорее, как гендзюцу, чем что-то другое: даже цвет отличался. Возможно, исцеляющая техника была именно с чакрой Инь, а не с более привычной Ян?

В любом случае, мальчик быстро успокоился перед лицом деловой заботы целителя и ее полной уверенности в своих навыках, даже немного хихикнул, когда она попросила его пошевелить пальцами ног.

— Очень хорошо! Больше никакого лазания по деревьям, пока не научишься лучше обращаться с чакрой, хм? В следующий раз Тобирамы-сана может не быть рядом, чтобы тебя поймать.

Она ослабила отечность вокруг сустава и плотно забинтовала его колено.

— Это только до завтрашнего утра, Широ-кун, чтобы твое колено вылечилось надлежащим образом и не разбудило тебя ночью, — заверила его она, и мальчик начал вставать и выглядел ничем не хуже после этого падения, когда ширму резко отодвинули в сторону, и женщина быстрым шагом подошла к циновке.

— Каа-чан!

Его немедленно подхватили и крепко обняли.

— Широ-чан, что произошло?!

Четырехлетний снова расплакался, хватаясь за свою маму.

— Я лазал по д-деревьям с нии-саном и у-у-упал, — в конце концов смог выговорить он. — Я ударился коленкой о ветку, и было больно, н-но Бира-оджи поймал меня, и я не ударился головой! И он принес меня к Ёри-оба, и она все вылечила!

Тобираму на секунду пронзили свирепым взглядом, но яростные глаза были без шарингана. Но, честно говоря, хватило и взбешенного взгляда: эта женщина выглядела слишком сильно похожей на покойного Учиху Таджиму, чтобы не быть его близкой родственницей. Возможно, сестра? Даже ощущение ее чакры было похожим настолько, что Тобирама внезапно обнаружил себя борющимся с воспоминаниями о малочисленных, но чрезвычайно запоминающихся моментах, когда он оказывался лицом к лицу с бывшим главой клана Учиха на поле боя, когда был младше.

Его вырвали из воспоминаний, когда Ёри-сан подняла его на ноги и потащила его из комнаты, что также дало ему возможность полноценно осмотреть медицинский центр Учих. Он… совсем не был таким, каким он ожидал увидеть медицинский центр. Пол был покрыт каменной плиткой, которую легко можно было промыть от крови и почистить от грязи, если люди забегали сюда в сандалиях. У стен на регулярных интервалах были сложены простые фусума, выполняющие роль перегородок, чтобы у пациентов было свое место, тут и там лежали циновки-кровати, но большинство из них были скатаны и стояли в дальнем углу. На регулярных интервалах у стен стояли шкафчики и деревянные раковины, по одной на выделенном под пациента месте, и тут и там было несколько жаровен с корзинами с углем рядом с ними. Он не видел частных офисов и лабораторий, никакого специализированного оборудования или даже отдельных комнат для хирургических процедур.

Ну, в шкафчиках могло находиться специализированное оборудование, но Тобирама думал, что они бы охранялись лучше, если бы это было так: никакие из этих шкафов или дверей не были закрыты, и у них даже не было замков. Открытые сёдзи в середине длинной стены вели в павильон, в котором несколько людей в простых халатах, какой носила Ёри-сан, сушили и обрабатывали разные травы, но это было все. Он не мог видеть даже больше, чем, может быть, шесть справочников на полках (два из которых были идентичными копиями одного и того же текста), и даже анатомические графики на стенах были довольно базовыми.

Ёри-сан наблюдала за тем, как он осматривался, со сложенными на груди руками.

— Прошу прощения, — автоматически сказал Тобирама: он был немного груб.

Она снисходительно махнула рукой:

— Не то чтобы здесь есть что-то, что ты захотел бы забрать домой, когда уедешь, Сенджу.

А. Ну, тогда, возможно…

— Тогда у вас есть отдельное помещение для исследований?

Губы Ёри-сан скривились, неровно потянув непонятную письменность, вытатуированную на ее скулах.

— Нет, Сенджу. Это все, что у нас есть. Мы научились лечить чакрой только несколько лет назад — вот почему лично я выступаю за мир, хоть я и потеряла братьев и дядей на поле боя. Я знаю, что мы не сможем так продолжать, и вынужденность выбора между тем, чтобы принести раненых домой, чтобы они медленно умерли на моем попечении, и тем, чтобы перерезать им глотки в поле, действительно уничтожила мораль, — она фыркнула. — Твой брат худший: некоторые его жертвы остаются в живых неделями, и я очень мало что могу сделать, чтобы облегчить им боль, прежде чем они начнут молить о ноже.

Тобирама как будто со стороны почувствовал, что моргнул, и ощутил, как мир перестраивается вокруг него с новой и ужасающей ясностью. Хаширама ненавидел убивать людей. Его щепетильность всегда была источником глубокого недовольства Тобирамы, который регулярно хотел задушить своего сверхсильного, чересчур оптимистичного старшего брата за отказ идти дальше, чем редкие калечащие ранения, и обычно ограничивающего себя вещами, для полного излечения которых целителю понадобится около недели, возможно, максимум месяц.

Учихи все были поразительно похожи для глаз Сенджу, как в плане чакры, так и того, что было видно от их лиц над их высокими воротниками. Они были не как Сенджу с их спектром специальностей, типов телосложения, расцветок и стихийных чакр — все Учихи были высокими, темноволосыми, светлокожими и с огненной чакрой, одетыми в идентичные плащи, многие из них были с почти идентичными стилями боя до такой степени, что в ночной засаде могло быть сложно сказать, насколько многим оппонентам противостоял отряд, если не было сенсора, чтобы всех пересчитать. Тока регулярно на это жаловалась. Вот почему оппонентов обычно идентифицировали по татуировкам или необычным аксессуарам, если это было возможно (высококлассная броня была полезной вещью для опознания), а не по лицу или по чакре. Даже Тобираме было сложно различать Учих, когда он встречался с незнакомыми оппонентами без отличительных элементов внешности.

Но если у Учих не было медицинской помощи, которую Тобирама считал стандартной (если они не могли снова собрать раздробленные кости или вылечить проколотые органы), тогда…

Дело было не в том, что они просто путали Учих. Дело было в том, что на поле боя каждый раз появлялись новые Учихи, и они были настолько близкими родственниками с предыдущими Учихами (или повторно использовали имеющуюся броню), что разницу упускали или на нее просто не обращали внимание.

Хаширама всегда сокрушался, как быстро Мадара был готов убить, как безжалостно он обрывал жизни тех Сенджу, на которых натыкался. Но что если глава клана Учиха считал свои действия милосердием? Сколько жертв Хаширамы умерло медленно, испытывая мучительную боль, умоляя своих родичей подарить им страшное, но единственно возможное освобождение от ран, от которых, как он (и Тобирама) считал, можно было легко оправиться? Состояние Изуны при обмене было не преднамеренной уловкой, а признанием бессилия.

Взрослые клана Учиха не отсутствовали. Они были мертвы. Мадара руководил кланом из детей, вдов, калек и все более отчаянных выживших. Он не предложил этот мир как ловушку — он сделал это, потому что его брат умирал и он видел, что у него просто абсолютно нет альтернатив. Без Изуны, стоящего против Тобирамы на поле боя, потери у Учих только возрастут. Будет больше вдов, больше сирот и меньше взрослых, чтобы растить оставшихся детей.

Тобирама не был слепым: количество детей в селении Учиха превышало количество взрослых, и так было бы, если бы воины, которых Мадара отправил на миссии, были дома. И это только дети, которых он мог почувствовать: младенцы были слишком маленькими как по возрасту, так и по размеру, чтобы иметь легко воспринимаемые сигнатуры чакры, если допустить, что их вообще когда-либо выносили из зданий, покрытых этими маскирующими печатями.

Он всегда ненавидел убивать детей, ненавидел, что одной из любимых стратегий его отца было целиться в детей его врагов. Но у клана Учиха кончались воины, у них было очень ограниченное количество членов клана старше восемнадцати-двадцати лет, и если война не остановится, у них не будет выбора. Они не захотят умирать, так что они начнут вооружать своих детей на войну.

Вот. Вот почему Мадара решил вести переговоры о перемирии. Как он каким-то образом убедил своего брата, открыто выступающего против Сенджу, позволить целителям Сенджу лечить его. Вот этот конец Мадара отчаянно хотел предотвратить.

— Потерялся в мыслях на минуту?

Тобирама вздрогнул. Ёри внимательно за ним наблюдала, взгляд глубоких карих глаз был некомфортно знающим.

— Прошу прощения, я отвлекся, — сумел выдавить он.

— Минаката сейчас отведет тебя обратно к девочкам, чтобы Яса-чан могла прийти и увидеть, что ее брат в порядке, — сухо сказала лекарь, кивнув на вход, где действительно стоял мальчик. — Иди и, пожалуйста, попытайся сделать все, чтобы тебе не понадобилось снова сюда попасть.

Тобирама рассеянно поклонился, надел сандалии и вышел, позволив Минакате утащить его обратно к Азами и Тошико за рукав. Прямо сейчас у него было слишком много мыслей.

* * *

Перемирие шло хорошо (очень хорошо), и его подчиненные возвращались с миссий и торговых поездок с деньгами и письмами, так что Мадара решил, пришло время, чтобы позвать его двух новых носителей Мангекьё и обеспечить то, чтобы они сделали надлежащие шаги для своего признания. Клан признавал носителей Мангекьё не потому, что верил, что связанные с ним дары были чем-то желаемым — клан делал это, потому что те, у кого был Мангекьё, потеряли очень многое, и у клана был долг заботиться о тех, кто так пострадал.

Однако убедить Сакурадзиму и Сахоро увидеть это таким образом, скорее всего, будет сложно.

Ему хотя бы не пришлось говорить им, зачем они были здесь: с того момента, когда они вошли в его офис, было предельно ясно, что они точно знали, что происходит.

— Выпейте чаю, — предложил Мадара, поставив чашки и взяв железный котелок с подставки, чтобы налить им воды. Наблюдение за тем, как работала Кита, научило его тому, что предложение горячих напитков заставляло людей чувствовать неохоту просто уйти и что еда действительно могла сгладить сложный разговор. Маленькая корзинка с сэмбэй вызвала подозрительные взгляды, но оба его подчиненных все же сели напротив него и взяли по одному крекеру.

— Во-первых, я вызвал вас потому, что обеспокоен вашим благополучием, — спокойно сказал Мадара, коротко посмотрев в глаза каждому из них по очереди. — Мангекьё неизбежно ведет в слепоте, но скорость, с которой это произойдет, может быть уменьшена благодаря соответствующим тренировкам. Соответствующим тренировкам, которые пока никто из вас не получил, так как вы не ходили в архивы, чтобы определить, являются ли ваши глаза одной из известных клану исторических манифестаций, и не попросили моей помощи в проверке масштаба ваших возможностей. Я самый опытный пользователь Мангекьё в клане и глава Внешней Стражи, — продолжил он, внимательно следя за тем, чтобы его голос оставался таким же непоколебимым и тихим, как когда он разговаривал со своими малышками. — Вы оба мои подчиненные — ваше благополучие и тренировки в этом плане дважды моя ответственность.

— Просим прощения, Мадара-сама? — слабым голосом выдавил Сахоро.

— В свете вашего нежелания доводить смену ваших статусов до внимания главы Домашней Стражи, я взял на себя эту необходимость принести необходимый свиток, чтобы вы могли приватно с ним ознакомиться, — продолжил Мадара, вытащив большой и искусно сделанный вышеупомянутый свиток из своей зонтичной сумки и разложив его на татами рядом со своим столом, — но я вынужден настаивать, чтобы вы хотя бы поговорили с моей женой, чтобы вы могли быть одеты как подобает вашим новым ролям, и чтобы Сахоро назвал наследника из числа своих дальних родственников. Сакурадзима, тебе не надо выбирать наследника.

Сакурадзиме было девятнадцать, она была сиротой, и у нее не было живых родственников ближе, чем троюродная сестра. У семнадцатилетнего Сахоро хотя бы было две тети, дедушка, младшие брат и сестра и несколько двоюродных братьев и сестер. Его дедушка Исихара даже был мастером-оружейником клана, и брат Сахоро Кома был его учеником.

— Спасибо, Мадара-сама, — тихо сказала Сакурадзима, и ее плечи расслабились. Мадара подозревал, что она ожидала, что ей прикажут выйти замуж, чтобы обеспечить продолжение линии ее Мангекьё, но его честно это не волновало. Если она решит, что хочет детей, тогда она их заведет — если нет, то заставлять ее совсем не принесет никому пользы.

Мангекьё не был «силой клана», как утверждали некоторые предыдущие главы и старейшины — он был скорбью клана, демонстрацией того, что они были отмечены их горем и обречены потерять еще больше, защищая то, что у них еще осталось. Получение Мангекьё было отвратительным обменом на жизни своих родичей и любимых, и он позаботился написать несколько трудов, разъясняющих это, а также откровенно задокументировал неизбежное прогрессирование слепоты, от которого страдали как он сам, так и его брат, несмотря на их тщательное выполнение надлежащих тренировок.

Те прошлые старейшины и главы даже не подумали бы писать такую чушь, если бы у них самих был Мангекьё. Он определенно не был благословением, вне зависимости от силы, к которой он давал доступ.

— Я бы назвал моего брата моим наследником, Мадара-сама, — тихо сказал Сахоро после того, как закончил свой сэмбэй. — Он будет одним из следующих мастеров-оружейников клана, и я бы хотел, чтобы мой род ассоциировался с нашим семейным ремеслом, а не с полем боя.

— Тогда ты также назначишь Исихару-сенсея старейшиной твоего рода?

Что подразумевало, что Сахоро унаследовал свой Мангекьё по линии своей матери, а не отца, как считали чаще всего. Но опять же, Хикаку получил свой от их бабушки, так что это не было беспрецедентно.

— Да, — решительно кивнул Сахоро. — Он уже уважаем и к нему прислушиваются, так что это будет не таким значительным изменением.

Мадара мысленно согласился: к этому моменту Исихара-сан был самым старым мужчиной в клане Учиха и уже был старейшиной — назначение его старейшиной рода, а не оставление представителем тех, у кого рода не было, расстроит по большей части только тех людей, которых он больше не будет представлять, но были другие, кто сможет (и захочет) занять его место. То, что у оружейников клана появится род, также по ассоциации повысит в статусе другие семьи с ремеслом, доказывая, что они не были меньше Учихами из-за того, что избегали поля боя.

Изменение, возможно, но то, которое, как он надеялся, будет к лучшему. И все же это будет означать наличие десяти родов клана и, соответственно, больше старейшин на встречах — Мадара определенно не ждал с нетерпением этой части изменений.

— Пожалуйста, изучите свиток в свободное время, — сказал он, отставив чашку в сторону и потянувшись за кистью. — Если у вас появятся вопросы, пожалуйста, не стесняйтесь их задавать: я не могу вам помочь, если не знаю, в чем вы нуждаетесь.

Сакурадзима и Сахоро закончили свой чай и перешли к сёдзи, где осторожно развернули старый свиток и вместе склонились над ним. Мадара уже просмотрел записи с учетом того, что он о них знал, и у него были некоторые подозрения, но он не будет точно знать, пока они ему не скажут. Ни один из них не использовал Мангекьё там, где он мог увидеть его в действии.

А пока что у него было достаточно дел, например, написать официальные документы, делающие Кому наследником Сахоро и признающими Сакурадзиму взрослой в глазах клана. Обычно он не навязывал эмансипацию своим осиротевшим воинам (если они станут взрослыми, он не сможет защищать, вооружать и представлять их, как делал бы родитель), но в ее случае это даст ей необходимую власть и независимость, чтобы отвергать предложения о браке, и это будет означать, что она сможет получать пособие из фондов клана без необходимости того, чтобы ее запросы подписывал другой взрослый. Все главы родов имели право на клановое пособие. Оно не было особо щедрым, но оно определенно было достаточным для одного человека, чтобы держать дом в порядке, организовывать питание и быть снаряженным так, как подобало его или ее положению. Может, Сакурадзима даже решит взять к себе такого же сироту, чтобы поддерживать свою новую собственность в хорошем состоянии.

Мадаре правда было все равно, решит ли она разместить шесть таких же подростков в своем доме: это будет ее дом, и она сможет делать с ним все, что захочет. Он точно не знал, захочет ли она, чтобы ей вырыли пруд с кои, но как глава рода она имела на это право. У него хотя бы не было недостатка в пустых домах и технически невостребованной земле, которые он мог ей отдать (а также и Сахоро), чтобы она там жила и обновляла все так, как захочет. Это был просто очередной аспект того, насколько дорогостоящей была война, что осталось столько бесхозного имущества, из которого он мог выбирать.

У него также было достаточно писем, которые надо было просмотреть. Селадоновая глазурь получилась прекрасной, так что ему надо было написать письмо министру керамики, а Кита писала очередное письмо жене даймё в сопровождение к курильнице, которую она дарила женщине. В этот раз Мадара не волновался о печальных последствиях: Кита упомянет, что это новая продукция клана, а также наверняка напишет, что у нее почти закончилась красивая васи, так что Мурасаки-сама будет знать, что этот подарок — демонстрационный предмет, и она сможет соответствующе отплатить.

— Мадара-сама?

Он поднял взгляд, отложив кисть в сторону. Оба его подчиненных, кажется, были готовы.

— Да?

— Оба наших Мангекьё задокументированы в архивах клана, — ровным тоном сказала Сакурадзима, — так что в закрытых свитках будут доступны наставления. Я из рода Фуцунуси.

— А я из Мидзухамэ, — добавил Сахоро. Мадара подозревал Фуцунуси для Сакурадзимы (создание мечей из любого материала, что был под рукой, было довольно отличительным), но Мидзухамэ был сюрпризом. Или, может быть, нет: его семья была оружейниками, в конце концов, и занималась этим делом дольше, чем клан начал вести записи, защищая Внешнюю Стражу своей работой. Закрытые свитки были закодированы только для Мангекьё, а не для шарингана в целом, и по традиции только тот, кто являлся потомком определенного рода, мог смотреть на соответствующие свитки.

На практике и глава Домашней, и Внешней Стражи имели доступ ко всем ним. Мадара не читал их всех, но он прочитал те, которые касались Мангекьё, имеющихся в клане в данный момент. Чтобы он знал, с чем ему надо работать и какие могут возникнуть опасности. Самое распространенное предупреждение было о наступающей слепоте — дальнейшее чтение и сравнение с другими клановыми документами говорило о том, что те Учихи, у которых появлялся Мангекьё, либо умирали на поле боя, либо кончали жизнь самоубийством, когда наступала слепота, либо начинали нападать на близких родственников, что, как Мадара предположил, было безумием, пока сам не увидел последнюю строчку, написанную на камне в клановом храме, закодированную так, что только пользователь Мангекьё мог ее прочитать.

«Глаз, взятый у брата твоего, вечен».

Без тщательных тренировок слепота начиналась в течении первых двух лет после активации и становилась полной к восьмому году — надлежащие тренировки оттягивали начало и ослабляли серьезность ухудшения зрения, но так как большинство пользователей Мангекьё все равно умирали примерно в течение семи лет после его пробуждения, было вполне возможно, что позднее начало ослабления зрения никогда не было полноценно задокументировано раньше. Мадара и его брат оба были исключительными, раз смогли преодолеть этот границу. Даже Така смогла дожить только до своего седьмого года. Он правда надеялся, что Хикаку и Осики будут жить дольше.

— Я организую документы, — сказал он им, — и напишу соответствующие разрешения, чтобы вы могли взять родовые свитки из архивов клана для того, чтобы их выучить. А сейчас моя жена будет рада видеть вас.

Он уже поговорил с Китой, и она с нетерпением вытаскивала все свитки с гипотетическими дизайнами, которые были сделаны для потерянных родов в надежде на их возвращение. Это правда была возможность, которая выпадает раз в жизни, и его жена собиралась максимально ей воспользоваться.

— Конечно, Мадара-сама.

Ну, теперь они хотя бы выглядели более принимающими, чем напуганными.

* * *

Кита счастлива напевала, сидя на краю энгавы, смотря в сторону пруда с кои и пришивая друг к другу шелковые элементы для подкладки плаща, на которой должен был быть изображен Фуцунуси, побеждающий Амацумикабоси. Нака делала подкладку для Мидзухамэ с рождением богини в момент смерти Изанами, потому что так ни одному из новых глав родов не придется ждать.

Она сочувствовала им обоим. Сакурадзиме, осиротевшей и изолированной из-за своего горя, но со свалившимися но голову силой и властью из-за того же самого горя, и полной глубоких противоречий из-за новых связей, которые создала эта ситуация, и Сахоро, пытавшегося обеспечить необходимым свою младшую сестру через вступление во Внешнюю Стражу, но в процессе получившего намного больше, чем то, на что он рассчитывал.

Она надеялась, что они серьезно примут ее приглашение навещать ее, когда у них будет время. Было мало вещей, которыми можно было заняться в роде с только одним членом (в данный момент бедный Кагуцучи был по сути на дне иерархии родов, несмотря на то, что технически был более высокопоставленным), и у Сахоро будет его дедушка, который поможет ему с политическими вопросами, но она бы хотела, чтобы они чувствовали, что могут поговорить с ней, а также поделиться своими тревогами с Мадарой, чтобы он мог им помочь. Внутренняя клановая политика была делом главы Домашней Стражи, но как глава Внешней Стражи Мадара все равно мог советовать им, и она знала многое о Домашней Страже с того времени, когда Охабари-оба ее учила, так что она также сможет предложить возможные решения проблем.

— Кита-сан.

Она подняла взгляд от своей работы.

— Доброе утро, Тобирама-сан. Сегодня не гуляешь с девочками?

Она уже это знала (Тоши приходила к ней, чтобы пожаловаться), но трехлетних детей было легко отвлечь, и упоминание о том, что Хидзири вернулся с миссии, заставило их обеих выскочить из дома, чтобы провести время с их «Дзири-оджи».

— Не сегодня, Кита-сан, — Тобирама замялся, усевшись на энгаву ровно на том расстоянии от нее, на каком было бы вежливо. — У меня есть несколько вопросов, при условии, что ты, конечно, захочешь на них ответить.

— Ты можешь их задать.

Клановый секреты были клановыми секретами, в конце концов, но не все, связанное с тем, как Учихи что-то делали, было секретом. Некоторые вещи были просто традицией.

— Среди Сенджу не всех учат использовать стихийную чакру, — тихо начал ее гость, — дети сначала должны продемонстрировать склонность к стихии и достаточные резервы, чтобы правильно воспользоваться тренировками. Однако среди Учих, кажется, всех старше шести активно тренируют владеть огнем, — он сделал паузу. — Твой клан тренирует всех, Кита-сан? Я не вижу причин, почему восьмилетнему ребенку, который учится ткать, может быть нужно владение стихийной чакрой.

Культурный диссонанс был действительно одной из значительных проблем, с которой столкнулся их гость. К настоящему моменту он наверняка споткнулся о несколько вещей, которые Учихи делали иначе, чем Сенджу, особенно с учетом того, что Ёри проинформировала ее о деталях его визита в их зарождающийся медицинский центр.

— Тобирама-сан, ты помнишь, как я пригласила тебя на чай в столице и зажгла жаровню слабой стихийной техникой?

Он наклонил голову, и его взгляд был сосредоточенным.

— Каждую девочку клана Учиха учат этому трюку, как только ее родители посчитают ее достаточно ответственной, чтобы помогать с готовкой, — деликатно начала объяснять она. — Мы Учихи: предполагается, что мы все должны владеть огнем. Это очень мелкая техника, едва использующая одну искорку чакры, и для большинства из нас это первая внешняя манипуляция чакрой, которой мы учимся. Моя семья со стороны отца активно работает в области жжения угля и выплавки стали для клана. Нужно много мастерства, чтобы заниматься жжением угля, но мало чакры, чтобы зажечь огонь, так что я участвовала в этом с детства, а позже использовала те же самые навыки, чтобы делать мои собственные чернила для печатей, но выплавка стали требует значительно больших резервов и способности намного более тонко манипулировать стихийной чакрой.

— Учихи плавят сталь огненной чакрой?

Кита кивнула.

— Я не знаю, почему ты так удивлен, Тобирама-сан: это очень практично и означает жжение меньшего количества угля, а также производство большего объема ювелирной стали на объем железного песка. Иначе клан Учиха не смог бы делать так много стальной проволоки. Существует множество секретных клановых техник, усовершенствованных за многие поколения, которые были созданы специально для использования в кузнице, — она сделала паузу. — Некоторые из самых глубоких резервов чакры принадлежат клановым кузнецам, потому что они используют огненные техники почти каждый день и делают это с раннего подросткового возраста.

Она знала немало техник, связанный с проволокой, благодаря помощи отцу в кузнице в детстве, но в последнее время она не использовала ни одну из них, так что наверняка разучилась применять их на высоком уровне. У нее также было весьма запоздалое развитие в плане резервов чакры, в отличие от ее многих двоюродных братьев и сестер, которые достигли своего пика в раннем подростковом возрасте, но с годами не сильно вышли за эти рамки.

Впрочем, немалое количество ее двоюродных братьев и сестер никогда не получили на это шанса.

Тобирама выглядел слегка ошеломленным.

— Кузнецам, которые, технически, гражданские члены клана, вне зависимости от их резервов чакры ловкости манипуляции ей, — слабым голосом сказал он, — потому что их никогда не тренировали с прицелом на битвы.

Кита кивнула.

— Многие члены клана также проводят время за изучением тонкостей манипуляции огнем ради удовольствия и артистизма: раньше на фестивалях были демонстрации. Те, члены клана, которые занимались торговлей, наиболее часто баловались этим, так как это что-то, чем можно заняться у дорожного костра, и интересный способ впечатлить потенциального внекланового возлюбленного или возлюбленную. Способность сделать зяблика из огня, который ведет себя точно так же, как настоящая птица, бесполезна на поле боя, но забавна, и, судя по всему, очень эффективна для завоевания расположения отца желаемой пары.

Лицо Тобирамы стало абсолютно каменным, язык его тела был бесстрастным, но она могла чувствовать, как его чакра забурлила в ее животе, как водоворот, темная, дикая и пораженная.

— Спасибо за избавление меня от моих заблуждений, — пробормотал он, низко поклонившись, а потом поднялся на ноги и степенно пошел у стены дома к своей комнате.

Кита взяла очередную шелковую фигуру, чтобы добавить к своей композиции, и понадеялась, что он не будет слишком сильно себя винить. Война — это ужасная вещь, и она превращает в насмешку самые благие намерения всех людей. Тобирама мог оценивать обстановку только по доступной ему информации, как из своего опыта жизни в собственном клане, так и получаемой благодаря его навыкам сенсора. Его решения были построены на том, что он «знал», но они стоили Сенджу и Учихам в разных планах, потому что его знания были неполными.

Война не кончается, когда кончаются сражения: люди несут ее с собой и навязывают ее своим детям.

* * *

Тобирама почти не выходил из своей комнаты два дня подряд. Кита-сан очень великодушно потворствовала ему, оставляя ему подносы за сёдзи во время приемов пищи.

Он не знал, что скажет своему брату. Что он мог сказать? Что попытки Хаширамы быть милосердным причинили Учихам бесконечно больше боли и вызвали больше горя и ярости, чем если бы он нашел в себе силы мгновенно убивать своих оппонентов? Что попытки самого Тобирамы угодить как своему брату, так и отцу, оттянув бесконечные битвы от селения Учих и к тем Учихам, кто был достаточно обучен, чтобы выполнять миссии, с треском провалились и означали, что Сенджу начали вырезать гражданских вместо того, чтобы сражаться с тренированными воинами?

Его отцу было бы все равно. Для него все Учихи были Учихами, и на одного Учиху меньше означало на одного врага меньше. Но Тобирама теперь мог видеть, как его смена стратегии привела к тому, что Мадара и Изуна стали намного более жестокими на поле боя, как его новая стратегия привела к яростному обострению и заставила других воинов клана Учиха быть намного более безжалостными к любому Сенджу, которого они ловили в одиночку.

Тобирама подозревал, что это также было причиной того, почему последнее перемирие было нарушено. Мадара наверняка даже этого не приказывал: группа Учих просто случайно встретилась с отрядом Сенджу и решила отомстить за потерянных любимых.

Он не хотел думать о том, скольких детей он осиротил, но его мозг не оставлял его в покое. Подростки на поле боя, которые были новыми и незнакомыми два года назад после того, как Хаширама принял бразды правления, множество, множество маленьких детей, разминающихся каждое утро с единственным молодым человеком-калекой, который за ними присматривал, и дети постарше, занимающиеся хозяйственными делами по селению, полющие, подметающие, сидящие с малышами, ухаживающие за скотом и стирающие одежду. Дети, отправленные на работу, потому что работа должна была быть сделана, и не было взрослых, чтобы ее выполнить.

Мадара демонстрировал чрезвычайную приверженность к возможности мира между их кланами, просто впустив Тобираму в свой дом. Если бы их позиции были обратными, Тобирама не был уверен, был бы ли он способен вынести необходимость сидеть напротив такого человека за обеденным столом.

На второй день своей изоляции Тобирама потратил шесть листов бумаги, пытаясь написать письмо Токе, прежде чем окончательно сдаться и написать целый свиток, полный разгромной критики его собственных невежественных допущений и того, как они ухудшили конфликт между их кланами, а не смягчили его. Затем он написал еще один свиток о том, какими пустыми и неискренними казались повторяющиеся призывы к миру его брата с перспективы Учих, касаясь всех способов, как Учихи использовали свою чакру вне битвы, чтобы улучшить жизнь их клана через ненаемнические методы, и уважения, которое получали те, кто в этом специализировался, в отличие от Сенджу, которые полностью фокусировались на искусстве войны и ранжировали своих членов клана по военному мастерству.

После этого он почувствовал себя лучше. Конечно, ему никогда не удавалось просто пустить все на самотек и ничего не предпринимать, так что после того, как он пообедал и отдохнул несколько часов, он снова взялся за кисть и начал пытаться придумать способы, как Сенджу могли бы использовать свои стихии и техники в мирных целях.

Это было намного сложнее, чем создание любого дзюцу, которое он пытался разработать раньше. Тобирама с тревогой осознал, что он почти ничего не знает о том, что не касается войны. Война была всем, что он знал. Война была всем, что его брат знал, как бы он ни был красноречив о необходимости ее закончить. Как Сенджу смогут процветать без войны, если они не знают, как?

Он очень осторожно и медленно отложил свою взятую на время кисть, убрал чернила, а затем пошел спать. Очевидно, это потребует исследования, так что быть хорошо отдохнувшим было хорошим первым шагом. Однако заснуть было не так просто: прошло некоторое время, прежде чем его мысли улеглись, хотя его сны были хотя бы спокойными.

Хороший второй шаг, как решил он следующим утром, — это узнать, задумывался ли кто-то еще всерьез над этой темой, и если так, то какие идеи могут быть у этого человека.

— Кита-сан, если бы ты могла манипулировать водой с помощью чакры, для чего бы ты ее использовала?

— Для стирки, — без промедления ответила его хозяйка, и завтракающая рядом женщина, которую несколько дней назад Кита представила как «моя сестра Нака», фыркнула и согласно кивнула.

— Для стирки? — повторил Тобирама, внезапно осознавший, что он никогда ничего не стирал за всю свою жизнь. Это правда было так сложно? Или так утомительно?

— Благодаря этому выводить пятна с одежды было бы намного проще, — со вздохом согласилась Нака, тряхнув головой. — Благодаря этому было бы также намного легче красить ткань, как делать, так и совершенствовать краски и получать стабильные результаты.

— Совершенствование и очищение керамических глазурей, — выдвинул идею Мадара, — хотя манипуляция землей будет здесь не менее полезна, чтобы определить точное содержание минералов.

— Ирригационные системы, — задумчиво добавила Кита. — Мы правда не знаем, куда уходит вода или насколько ее фактически нужно нашему урожаю, но я знаю, что вода двигается по-разному сквозь разные почвы и камни.

— Очищение сточных вод, — предложил Мадара, так посмотрев в глаза своей жене, что было ясно, что подразумевалась шутка, понятная только им — это определенно заставило Киту тепло улыбнуться. — Чтобы мы не задушили рыбу.

Тобирама был немного озадачен тем, какой мог пройти разговор, чтобы могла появиться такая шутка.

— Бумажное производство, скорее всего, — протянула Нака. — Для создания бумаги определенно требуется много воды, и реальный контроль над водой позволит делать самые разные сложные рисунки, а также предоставит более точный контроль над толщиной и текстурой бумаги.

— Резьба, — добавил Мадара, задумчиво оглядывая Тобираму. — Я видел, как водные дзюцу прорезают камень, и в меньших масштабах это можно использовать как для строительства, так и для искусства. Для плотницкого дела и каменных фонарей, определенно.

Ему надо будет все это записать. Тобирама был очень впечатлен идеей использовать струю воды под давлением как режущий инструмент. Резать камень водой будет намного быстрее, чем использовать стальные инструменты, а также намного менее дорого: у клана могли бы быть бесшовные каменные раковины, а не деревянные. Они были бы намного более гигиеничны. Даже с обработкой, чтобы предотвратить деформацию и проникновение воды в текстуру, со временем дерево все равно гнило, когда постоянно подвергалось воздействию воды.

Ну, это определенно было хорошей отправной точкой — даже несколькими хорошими отправными точками. Прямо сейчас он не мог выполнять дзюцу, но он мог рассчитать силу и векторы и подумать о том, как бы он модифицировал техники, которые уже знает, для новых целей.

— У тебя сегодня есть какие-то особые планы, Кита-сан?

Этим утром Кита была одета в универсальную рабочую одежду клана Учиха, а не в кимоно, что подразумевало, что она намеревалась делать что-то прикладное вне дома. Возможно, даже тренировки.

— Прошло довольно много времени с тех пор, когда я работала с проволокой, так что сегодня я собираюсь убедиться, что ничего не забыла, — спокойно сказала она, оглядывая свою сестру, — и у Наки не было возможности научиться всем трюкам то-сана, так что как только я докажу, что могу их выполнить, я буду ее учить, — она тряхнула головой. — Надеюсь, Дзонен восстановит достаточно гибкости, чтобы тоже им научиться, когда станет постарше, но если нет, то ему придется брать помощника, чтобы делать эту часть за него.

Тобирама понятия не имел, о ком они говорили, и не собирался спрашивать. Он определенно слышал это имя раньше, но опять же, в последнее время он слышал множество учиховских имен, и у него не было лиц или чакры, чтобы сопоставить их с ними.

— Я могу посмотреть? — вместо этого спросил он. Учиховская проволока была лучше и гибче, чем что угодно, что могли заполучить Сенджу (не считая собирания с трупов Учих), и их техники были соответствующе сложными.

Все трое взрослых (хотя Нака, возможно, была еще старшего подросткового возраста) оглядели его, их лица внезапно стали каменными, а взгляды — осторожными. Это было выражение лица, которое Тобирама наиболее часто привык видеть у Учих — было довольно шокирующе, как очень эмоционально открытыми были их лица, когда они находились на своей земле. Его семья так себя не вела, не считая Хаширамы, который везде был громким и радостным вне зависимости от обстоятельств. Что, честно говоря, было просто другого рода маской.

Кита взглянула на своего мужа — Мадара вздохнул, поставив на стол чашку и отложив палочки.

— Не то чтобы он не видел все это раньше, — сухо сказал глава клана Учиха.

Это, скорее всего, было правдой.

* * *

У границ тренировочного поля, на которое всех привел Мадара, уже стояло несколько воинов. Подошло еще больше людей, когда Кита закончила выполнять серию базовых разминочных упражнений и достала моток проволоки из своего рукава.

— Ее отец был кузнецом по проволоке, — сказал глава Учиха, стоящий слева от Тобирамы, не отрывая глаз от своей жены, — и учиховские кузнецы по проволоке знают лучшие приемы и трюки. Они должны, чтобы убедиться, что проволока равномерно гибкая и не порвется в поле.

Кита начала со скручивания невероятно длинной проволоки вокруг себя, как водяной смерч: широкая спираль начиналась у ее щиколоток и раскручивалась сверкающим цилиндром выше ее головы, а потом опускалась вниз в непрерывном цикле. Со стороны были слышны одобрительные шумы и крики — Тобирама был согласен, что такая ловкая манипуляция была действительно впечатляющей, особенно так как Кита едва касалась проволоки.

Цилиндр распался на серию больших петель, со свистом проносящихся вокруг тела Киты непредсказуемыми почти невидимыми арками и подрезающих траву в нескольких метрах от нее. Тобирама почувствовал укол дурного предчувствия: где он раньше видел подобное?

Когда он видел Сенджу, расчлененных этой техникой, теряющих руки и головы от безжалостно точных ударов? Большинство Учих совмещали проволоку с сюрикенами и огнем, но Тобирама знал, что видел подобную чистую работу с проволокой минимум раз.

Пока проволока извивалась над полем и солнце сверкало на четко закрученных петлях, достаточно аккуратных, чтобы сорвать отдельный лист с дерева или головку цветка из травы (послышалось больше гиканья, полного энтузиазма), Тобирама вспомнил кровавое поле боя примерно годичной давности. Это был просто очередной рейд, нацеленный на группу Учих, возвращающуюся в свое клановое селение, и все пошло кошмарно не так задолго до того, как появился Изуна. Там было десять Сенджу, превосходящих пять Учих два к одному, и вражеская группа была комбинацией из молодых подростков и седеющих мужчин среднего возраста. Это должно было быть легко.

Легко не было. Один из мужчин (отголосок внешности которого был явно виден на лице Наки, когда она довольно улыбалась мастерству своей сестры) вытащил моток проволоки из своего рукава и наполовину сократил количество боеспособных членов группы Сенджу в первые несколько секунд: головы попадали с шей, и руки оказались отрезаны от локтей и плеч во внезапном кровавом дурмане. Сумки, которые несли Учихи, были брошены двум подросткам, которые сорвались в бешеном темпе в сторону своего кланового селения (и в этот момент Изуна появился в диапазоне сенсорства Тобирамы, напрямую помчавшись к ним из селения на огромной скорости, и его чакра была горячей и взбудораженной), пока последний подросток и другие мужчины укрылись за кровавым, сверкающим стальным ураганом их соратника и поддерживали его огненными дзюцу и иллюзиями.

Один из подчиненных Тобирамы попытался последовать за бегущими и был обезглавлен на расстоянии сорока метров, что было почти в два раза дальше, чем обычные результаты других Учих. Ни до этого, ни после Тобирама не видел, чтобы другой Учиха достиг такого расстояния. В конце концов, они все объединились и вместе напали на этого мужчину, сумев отделить его от соратников и раздробить ему руки и ноги, чтобы Тобирама мог наполнить его легкие водой — его жизнь погасла в тот момент, когда прибыл Изуна, и индиговые кости твердой чакры с мерцанием возникли вокруг двадцатидвухлетнего парня, когда он с яростным ревом бросился на Тобираму.

Он думал, что Изуна был зол из-за смерти такого талантливого воина. Не потому что он только что убил отца сестры Изуны. Отца Киты, который был гражданским, который не побежал, не носил доспехов, не показал больше, чем самые азы тайдзюцу, и у которого даже не было меча, потому что он не был этому обучен. Его тренировали для кузницы, а не для поля боя. Тобирама даже мысленно не остановился на тех странностях и ни на секунду не задумался, почему он никогда не видел такую невероятную работу с проволокой на поле боя раньше.

Тобирама просто убил его, и он знал, что его люди забрали с трупа множество мотков той прекрасной великолепно сделанной проволоки, прежде чем их отогнали двое выживших Учих, той проволоки, от которой позже мастера ловушек Сенджу были в восторге, и которую так восхваляли, и которая принадлежала отцу Киты.

Киты, которая, очевидно для всех, стремилась к миру и подала ему чай с безупречным изяществом и гостеприимством, которая держала его жизнь и чакру в своих руках и сделала ему плащ, который он носил.

Киты, которая учила свою сестру аккуратным петлевым захватам, которые, как видел Тобирама, отрезали руки от локтей на расстоянии в пятнадцать метров, и называла это упражнением на ловкость, чтобы протестировать качество и целостной проволоки.

— Могу я отлучиться, Мадара-сан?

По выражению лица главы Учиха было ясно, что он точно знал, почему Тобирама больше не хочет смотреть.

— Осики-кун, сопроводи Сенджу-сана обратно в главный дом клана.

Смутно знакомый молодой человек всю дорогу сверлил взглядом дыры в виске Тобирамы, но и пальцем к нему не притронулся и даже не активировал свой шаринган.

Тобирама был достаточно умен, чтобы не смотреть Учихам в глаза на поле боя, но он подозревал, что отец Киты тоже никогда не активировал свой шаринган. У мужчины его могло даже не быть.

Как Учихи могли смотреть на Сенджу и требовать мира, зная, что у их врагов на руках была кровь такого большого количества гражданских членов семьи? Как Кита могла подавать ему еду, улыбаться и так любезно отвечать на его вопросы? Она должна была знать, как умер ее отец: Изуна наверняка ей все рассказал. Да, мир определенно был прагматичным выбором, если принять во внимание состояние их клана, но жизненный опыт научил его, что очень мало людей действительно прагматичны и что Учихи настолько же огненны и пылки, насколько и их стихийная чакра: их темпераменты были горячими и разрушительными за каменными масками на поле боя.

Он не понимал. Он никогда особо не любил своего отца, но если бы его мать умерла в одной из поездок, а не рожая в постели его младшую сестру, которая пришла в этот мир холодной и бездыханной, если бы кто-то так ее удерживал и убил, он не смог бы есть с этим человеком и так по-доброму говорить с ним или с ней. Он мог бы согласиться на мир с его или ее кланом ради брата, но он все равно бы ненавидел этого человека лично.

Он не знал, какой Учиха убил или убила его младших братьев, но он знал, что, судя по среднему возрасту сил Учих, этот человек, должно быть, был уже мертв. Не осталось никого достаточно взрослого, чтобы служить под Таджимой десять лет до его смерти. Этого было достаточно.

Знала ли Кита, что он это сделал? Или она предположила, что он был занят сражением с Изуной и тот или иной из его людей нанес смертельный удар? Он знал, что утопление людей на сухой земле было чем-то, за что он был известен среди Учих: это было эффективным способом не дать им дышать огнем и быстро убить их, при условии, что он мог пересилить их чакру на достаточно долгое время, чтобы перетянуть воду из их крови в их легкие.

Никакие из этих ужасных спекуляций не были и каплю полезны — ему было бы лучше записывать обсуждение практических способов применения водной чакры, разрабатывать теорию для соответствующей модификации подходящего дзюцу. Если у него когда-нибудь будет этот разговор с Китой, это произойдет после того, как это временное перемирие закончится и у них, как он надеялся, будет полноценный мирный договор, а не тогда, пока он был связан и посажен на поводок ее печатями и был полностью в ее власти.

* * *

Осталось два дня до того, когда они должны будут обмениваться заложниками на границе и, как она надеялась, обговаривать дату и время для переговоров по поводу надлежащего мирного договора. Не все в клане были полностью довольны перспективой мира, но они все понимали, что клан больше не мог продолжать вести войну и что у них не осталось достаточно воинов, чтобы успешно противостоять Сенджу. Может, через десять лет Учихи достаточно оправятся, чтобы более злопамятные из выживших старейшин начали призывать к мести, но пока что выживание было в приоритете.

Кита сидела на энгаве, штопая подкладку плаща Сакурадзимы и наблюдая за дождем. Он уже довольно давно должен был начаться, и наконец он пришел: небеса разверзлись прошлой ночью, и с тех пор он лил почти непрерывно. В результате большая часть клана оставалась у себя дома, хотя она видела довольно много детей, бегающих по округе в шляпах и плащах. Маленький учебный класс Ио находился под укрытием, так что тренировки продолжатся вне зависимости от погоды. Однако Азами и Тоши сегодня были с Бентен: эта погода означала, что утренняя тренировка с нагинатой была перенесена на день, когда один из крытых холлов будет свободен, и девочки проводили чаепитие с куклами в доме Хикаку. Ясакатоне и Кину тоже были приглашены, так что Кита была уверена, что им всем было весело.

Единственным человеком, не торопящимся под теплым дождем попасть в какое-нибудь сухое место, был Тобирама: он стоял на земле перед домом в ореоле капель, отрабатывая формы рукопашного боя с тупыми лезвиями для подкапывания, которые ему сделала Бентен из хрупкого железа. Кита находилась за углом здания по отношению к нему, и он не мог почувствовать ее из-за печати, прятавшей сердце Кощея, так что наверняка даже не подозревал о том, что у него был зритель того, как он, очевидно, потерял свой здравый смысл. Тобирама был более чем достаточно взрослым, чтобы знать, что именно так ты можешь довести себя до болезни.

Кита могла лишь только предположить, что это было как-то связано с его водной стихией: мужчина даже не надел плащ. Он был насквозь мокрым, штаны и водолазка липли к его коже, босые ноги хлюпали в грязи, и обычно пушистые волосы были приклеены к его лицу и голове, но чувства, которые она получала от его чакры, были четкой сосредоточенностью и глубокой радостью.

Она могла чувствовать чакру Тобирамы с невероятной легкостью, каждое мерцание и оттенок были обнажены ее взору благодаря печати, которую она на него поставила, чтобы не давать ему пользоваться его чакрой.

Может быть, это было немного неловко, но Ките было чрезвычайно сложно создать связывающую чакру печать, которая бы работала для нее. На гостевом доме клана Учиха стояли подавляющие чакру печати (старые, которые были самоподдерживающимися и которые так укоренились в здании, что они наверняка не перестанут работать, даже если стены рухнут), но Кита не могла в них разобраться. Как можно подавить что-то внутри другого человека, оставляя его или ее в живых? Нельзя подавить кровь человека, так как это действие с его или ее чакрой работало? Может быть, можно отрезать сознательный доступ к ней или поставить врата, чтобы лишь ограниченное количество могло вытекать за определенный промежуток времени, но полностью отрезать от нее человека?

Ее первая подавляющая печать чакра была провалом, хотя она, к счастью, осознала это до того, как поставила ее на кого-то, чтобы протестировать: это была отсекающая чакру печать, а не подавляющая ее. Нанесенная на человека, она навсегда сбросит чакросистему жертвы до того состояния, когда человек еще не начинал учиться манипулировать чакрой, заставив его или ее снова начинать все с нуля.

Кита использовала эту печать ровно один раз, на лазутчике Сенджу, который застал ее врасплох, когда она шла к свинарнику с ведрами помоев в руках и сестрой-младенцем, привязанной к груди. Она сработала точно так, как и предполагала ее структура — с резервами и контролем маленького ребенка мужчина не смог сопротивляться внезапной парализующей печати, которую она шлепнула на него, прежде чем его разоружить, перекинуть через плечо и бросить к свиньям.

Она не могла сказать, что сожалеет об этом, даже сейчас. Она сожалела, что не была в достаточно хорошей психологической форме, чтобы сделать с ним что-то менее конечное, может быть. Однако сейчас она не могла ничего с этим поделать.

Ее вторая печать была той, которую сейчас Тобирама носил нарисованной на спине перпендикулярно сердцу и вратам чакры, которые там находились. Однако технически это не было подавляющей печатью — более точно ее можно было бы описать как изымающую печать. Кита изъяла контроль над чакрой Тобирамы Сенджу, и он не получит его назад, пока и если она его не отдаст. Она даже могла использовать его чакру без того, чтобы он это заметил: она протестировала это и сделала записи. Его стихийная чакра воды была действительно впечатляющей.

Конечно, путы их заложника состояли больше, чем из изымающей печати: на боку была аккуратно нарисована небольшая оговорка, которая даст ему доступ к слегка большему количеству чакры, если он отреагирует на опасность, от которой может пострадать третья сторона (она была благодарна за свою предусмотрительность в этом случае после инцидента с Широнуши), а также была поводковая печать, которая работала на его собственной чакре, а не на чакре внешней среды (что делало ее в двадцать раз сильнее, так что он физически не мог быть удален из радиуса поводка), и следящая печать, которую она могла задействовать по желанию, чтобы проверить его. Пока что она использовала ее дважды: один раз во время одной из его первых прогулок по селению, когда его чакра слегка скакнула (Тоши споткнулась и чуть не упала в дренажную канаву, но в последний момент вернула себе равновесие), и несколько дней назад, когда он не пришел завтракать.

В последнем случае она определила, что он скорее был чем-то расстроен, чем болен, так что просто начала оставлять ему еду за дверью, прежде чем постучать, чтобы дать ему об этом знать, пока он не решит полноценно выйти.

Это было даже довольно приятно, сидеть здесь, пока дождь шел всего лишь на расстоянии вытянутой руки, и неспешно шить, пока чакра Тобирамы удовлетворенно клубилась под ее кожей, параллельная ее собственной.

Внезапное дерганье настороженного дискомфорта вырвало ее из этого медитативного состояния. Три члена клана приближались к саду и к Тобираме, чакра каждого из них была напряженной и дрожащей от боли. Кита отложила свою вышивку, поднялась на ноги, медленно и неслышно подошла к углу главного дома клана и активировала следящую печать.

— … здесь делаешь, Сенджу?

— Я держу себя в форме, согласно желаниям вашего главы клана, — спокойно ответил Тобирама, опустив руки и некрепко сжимая рукояти своих лезвий для подкапывания. Они не были острыми, но кольцо на конце оставит значительный синяк даже без усиленной чакрой силы.

Один из мужчин сплюнул. Кита узнала его по шраму от ожога, извивающемуся вокруг его лица, подарка от столкновения с кланом Сарутоби из-за противоположных целей миссий. Учиха Дзякути, и с ним были Канмури и Мимуро. Мимуро потерял свою жену в той же битве, в которой был ранен Изуна почти месяц назад, Канмури потеряла брата и сестру в засаде Сенджу три месяца назад, и десятилетний сын Дзякути был похоронен вскоре после Нового года: он наткнулся на забытую ловушку Сенджу, когда возвращался после доставки письма, и истек кровью меньше чем в километре от селения.

Это было очень неблагоприятное начало года.

— Мадаре-сама-то хорошо, — горько сказал Дзякути. — Изуна-сама все еще жив. Почему он должен быть избавлен от потери того, кто больше всех дорог его сердцу?

Дзякути был нелогичен в своем горе: если бы он был в здравом уме, ветеран Внешней Стражи знал бы, что то, что у Мадары был Мангекьё, было само по себе свидетельством того, как ужасно он уже был сломан потерями.

— Мадара-сама потерял трех братьев из четырех, Дзякути, — резко сказала Канмури, повернувшись, чтобы прожечь взглядом своего соратника. — Я не могу осуждать его за то, что он цепляется за последнего. Аматерасу знает, я не позволю Амаги вступить во Внешнюю Стражу после того, что случилось с Накой и Тогаса, — она перевела яростный взгляд на Тобираму, и ее глаза зажглись шаринганом. — Кто случился с Накой и Тогаса.

Это не был на самом деле Тобирама, кто убил сестру и брата Канмури (его даже не было в той стычке), но он был Сенджу и он был в пределах досягаемости.

Взгляд Тобирамы скользнул от глаз Канмури, фокусируясь на ее переносице и бровях, его плечи опустились, и он, кажется, съежился в попытке казаться меньше. Кита никогда раньше сама не видела, как делают трюк с избеганием взгляда, и чувствовать это с этой стороны было довольно интересно. Те трое уже стояли внутри сада, расположившись в боевом построении «полуромб», где двое стояли по бокам от Тобирамы, чтобы он не мог удерживать их всех в поле зрения одновременно. Конечно, он был сенсором, так что знал, где они находятся, даже без глаз, но ему было ощутимо некомфортно от того, что его загоняли в угол, и он был напряжен в ожидании атаки.

Атаки, от которой, как он отлично знал, он вряд ли сможет спастись, будучи связанным. Кита шагнула за угол энгавы, вступив в поле зрения Канмури, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Мимуро выхватил нож из своего рукава и пырнул снизу вверх у нижних ребер Тобирамы за его спиной, и чакра Мимуро была абсолютно спокойной и равномерной.

Кита почувствовала, как ее собственная чакра резко скакнула, неверие и злость смешались с чувством абсолютного предательства, и ее зрение окрасилось красным.

Ты не посмеешь…