Компас твоей души (гет)

Примечание переводчика: я уезжаю работать в лагерь, где нет интернета, так что выложу следующую главу в конце июля, не раньше 25

Мероприятие по наслаждению благовониями прошло так хорошо, как этого можно было ожидать, учитывая то, что оно проводилось Хьюга Хинагику, и, кажется, оно в основном было устроено для того, чтобы дать вышеупомянутому клану возможность окончательно изучить ее. Почти все остальные гости были женщинами: еще две из главной линии, член клана Мизучи примерно возраста Киты, которая представилась как Тацуми, в сопровождении своего старшего брата Коро (единственного другого присутствующего мужчины, кроме Мадары), и три придворные дамы, у которых, скорее всего, были какие-то связи с Хьюгами. Возможно, сестры женщин, которые вышли замуж за членов клана?

Было немного весело, даже с учетом того, что другие присутствующие восемь человек были в более менее официальном союзе с их хозяйкой. После всего Ките подарили маленькую шкатулку с благовониями, чтобы забрать домой, которую она вежливо приняла, но внутренне была сбита с толку этим подарком. Она очень мало знала о Хьюгах, несмотря на то, что они считались сестринским кланом с Учихами. Вообще Кита знала больше о Мизучи, но это в основном было из-за того, что они были достаточно маленьким кланом с такой репутацией, которая побуждала гражданских удерживать при себе товары и сбиваться в толпы, чтобы выгнать их с территории.

Вообще-то Кита никогда не слышала о том, чтобы Мизучи на самом деле сделали что-то, что заслуживало такой реакции, но встретившись с некоторыми из них, она теперь видела, почему у гражданских могли появиться такие мысли. У них действительно была определенная аура, как будто им было все равно, что ты знаешь, что они думают, что ты можешь быть съедобным. Кита решила, что что-то было в их глазах. Золотые глаза с вертикальным зрачком были явно крокодиловыми, и в заднем мозге человека было что-то, что знало, когда человек смотрит на высшего хищника.

Кожа цвета мела и почти неестественная текучесть движений тут тоже не помогали. Однако Тацуми была идеально дружелюбной, так что Кита была готова отложить в сторону первое впечатление. Она знала, какими могут показаться Учихи, когда они были холодны и ершисты.

На мероприятии по любованию листьями только для леди Мурасаки-сама, прошедшем в ее личном саду, было довольно сложнее ориентироваться, несмотря на то, что у Киты была рядом Инеми: именно тогда Кита встретила Узумаки Мито.

Узумаки Мито посещала это мероприятие одна, что предполагало, что она была единственной женщиной в группе Сенджу или, возможно, что она чувствовала себя абсолютно способной ориентироваться на этом мероприятии, которое устроила жена даймё, без союзника, прикрывшего бы ей спину. Или, возможно, что она не считала никаких других женщин, которых мог взять с собой Сенджу Буцума, союзниками. Было невозможно сказать, так как Кита не знала состав делегации Сенджу, так что она могла только безосновательно спекулировать.

Было сложно сказать или сделать особые выводы: у красноволосой была впечатляюще контролируемая чакра, великолепное умение скрывать эмоции и она очень мало говорила. У нее также было то, что определенно являлось печатями, которые свисали с ее пучков, поэтому Кита не горела желанием к ней приближаться. У Учих были истории об Узумаки. Самые разные истории, многие из которых сводились к тому, что «сумасшедшие красноволосые не знают, когда лечь и умереть» и «мы все еще не знаем, что сделала та печать». Она также ничего не помнила о Мито лично, чтобы решить, что осторожность можно отбросить.

Кита была вежлива, когда их представили, Мито была вежлива в ответ, и они позаботились о том, чтобы сесть на противоположных сторонах группы во время любования листьями, где они могли постоянно держать друг друга в поле зрения, но от них не будет требоваться, чтобы они слишком много взаимодействовали. Она принесла с собой собственную вышивку, так что в конце концов провела большую часть мероприятия за разговорами с Абураме Акицу о мотыльках, и ей нарисовали несколько, в натуральную величину и в натуральном цвете, на запасных листах бумаги. Кита была особенно довольна двумя мотыльками, которые были похожи по цвету на ее тенсан, а также большим и восхитительно детальным рисунком павлиноглазки атласа, который ей нарисовала Акицу-сан, хотя, конечно, Абураме звали эту бабочку по-другому.

Акицу-сан предложила писать ей с еще рисунками интересных бабочек, на что Кита согласилась. Это было странной основой для дружбы (и она подозревала, что для Абураме все бабочки интересны), но эта основа не была плохой, и это вполне могло быть формой, которой, как намеревался Абураме Шиндзин, станет их переписка о шелкопрядах, так что теперь у нее хотя бы будет кто-то знающий, с которым можно будет поговорить о яйцах, температуре вылупления, возрасте листьев, болезнях гусениц и паразитах.

Инеми провела мероприятие болтая с несколькими фрейлинами Мурасаки-сама, предположительно добывая дворцовые сплетни. В конце любования листьями Киту пригласили на нагори-но-тядзи через два дня. Ее пригласила Мекацура-сан, одна из племянниц Мурасаки-сама: мать Мекацуры-сан была одной из сестер даймё.

Мекацура-сан была примерно одного возраста с Мурасаки-сама и также была замужем. Кита точно не знала, кто ее муж, хотя это, скорее всего, упоминали. Ей придется позже спросить об этом Инеми, чтобы она была надлежащим образом проинформирована на чае, который она, может быть, посетит. Она не сможет взять Мадару с собой на эту чайную церемонию (это было очередное мероприятие только для леди), но учитывая то, что другая фрейлина предложила аналогичное предложение Мито-сан, Кита подозревала, что все при дворе будут либо проводить, либо посещать подобные мероприятия в последний день месяца. Ведь был конец чайного сезона (ну, смена чайного сезона), так что у Мадары наверняка будут собственные приглашения.

Кита была подходяще скромной и благодарной за свое приглашение, но не дала никаких обещаний. Ей надо будет посоветоваться с Таджимой-сама, на случай если будет какая-то другая чайная церемония, на которую у него было приглашение и которую он хотел, чтобы она посетила.

У Таджимы-сама действительно были другие приглашения, а также инструкции: они посетят нагори-но-тядзи, которую будет проводить клан Акимичи, так как Акимичи Мао прислала приглашение Ките лично. Учитывая то, что наследница Акимичи была помолвлена с наследником одного из самых могущественных союзников даймё, культивирование личной связи с ней считалось приоритетом. Семья даймё не брала жен из этого рода несколько поколений, так что было очень вероятно, что одна из дочерей или внучек Мао выйдет замуж за сына или внука даймё.

Кита могла сказать, что это не было связью, которую Таджима-сама ожидал, но он был никем иным, как предприимчивым человеком. Лично Кита подозревала, что она оказалась одной из очень малого количества людей вне Акимичи, кто не делал уничижительных комментариев о толщине и весе Мао: Акимичи были крепко сложены, были ли они тренированы в секретных техниках их клана или нет, и быть плотным в данный момент не было модным у придворных дам.

Однако отсутствие комментирование не было вопросом личной добродетели: так как Кита помнила прошлую жизнь, у нее были необычные взгляды и она знала, что худоба не стоит рядом ни с благочестием, ни с добродетелью — тела просто есть, и каждое по-своему красиво. У некоторых людей могут быть определенные предпочтения, но тогда дело в них, а не в том, кого или что они желают.

Мао-чан была милой женщиной — Кита будет очень счастлива регулярно ей писать. Приглашение давало подробности, что Кита будет личной гостьей Мао-чан (большая честь) и ее приглашали взять с собой любых других женщин из делегации Учих. Учитывая то, что Инеми и Асами пропустили последний ужин с Акимичи, Кита была уверена, что они обе будут счастливы. Особенно Асами: она захочет попробовать угадать, что же именно делают Акимичи, что делает их еду такой вкусной.

У Мадары и Изуны было аналогичное приглашение от Нара Шикари, и у Таджимы-сама было одно от Акимичи Чотая. Главы кланов Яманака и Нара без сомнения будут присутствовать на тядзи с главой Внешней Стражи, как и Яманака Иноске будет за чаем Шикари-сана с младшим братом Мао-чан Чоко. Все было аккуратно и вежливо, так как в каждом случае Учихи будут в положении главного гостя. Кита уже знала, что им придется ответить взаимностью и что она будет проводить эту чайную церемонию.

— Я уже пригласил три главы клана на кучикири-но-тядзи, которую Учихи будут проводить седьмого, — сказал ей Таджима-сама.

Кита позволила себе одну секунду внутренне оплакать необходимость проводить самую формальную чайную церемонию из всех возможных для трех чрезвычайно важных гостей, прежде чем взяла себя в руки и поклонилась, принимая сказанное.

— Будет ли Асами свободна, чтобы готовить, Таджима-сама?

Асами была гениальным поваром: что-то о том, что у полей с ловушками и готовки было много общего. Кита никак не могла прокомментировать: она сама не знала, как Асами вообще пришла к такому заключению. Ей нравилось готовить, и она была достаточно хороша в этом, но у нее не было инстинктов для гармоничных сочетаний, как у Асами.

— Конечно. Тсуёши сопроводит ее на рынок днем раньше. Она попросила, чтобы ты предоставила ей холодильную печать.

Кита наклонила голову — конечно, она это сделает. Этот разговор о чае подал ей идею. Идею, для воплощения которой в жизнь у нее не было вообще никакой власти, однако которая предоставит фундамент для построения мечты Мадары о мире, в то же время создавая проблемы для Сенджу.

— Таджима-сама, у меня есть просьба.

— Говори.

— Я бы хотела завтра провести тядзи и пригласить Сенджу Тобираму.

Таджима-сама напрягся при упоминании «Сенджу», но, судя по приподнятым бровям, он казался неохотно любопытным о ее уточнении младшего сына Буцумы:

— Почему?

Кита села ровнее и осторожно и спокойно посмотрела ему в глаза.

— Встретившись с Хаширамой-саном, я с уверенностью могу сказать, что он будет ужасным главой клана, — прямо сказала она, — и что его отец наверняка это знает. Если Буцума-сан хоть сколько-нибудь умен, он уже тренирует Тобираму-сана, чтобы тот взял на себя ответственность руководства, чтобы о его клане хорошо заботились после его смерти. Он никоим образом не может лишить наследства Хашираму-сана, не тогда, когда он так силен лично, но то, что его первенец пренебрегает протоколом и бездумно принимает верность своего брата означает, что действительно возможно, что Буцума-сама обучит младшего сына всем практическим нуждам правления без раскола Сенджу пополам.

Прямо сейчас Таджима-сама обращал на нее значительное внимание, и это сильно нервировало. Кита собрала волю в кулак:

— Изуна-кун часто говорит о Тобираме-сане и заверяет меня, что он гений, и Мадара часто комментировал его предпочтение практичности над честью — пока он поднимается к большей власти и силе, он становится все более и более опасным оппонентом, хоть его брат и не дает ему полную свободу действий на поле боя. У него будет контроль над финансами Сенджу и над выбором миссий, и это даст ему значительные возможности, чтобы как усилить Сенджу, так и ослабить Учих.

Кита сделала вдох:

— Я хочу вбить клин между ним и его отцом с братом. Я хочу заставить его подвергать сомнению их оценку его верности и преимущества вообще быть врагами с нашим кланом. Я знаю, что мы не можем доверять Буцуме-сама поддерживать перемирие, если на него не будет давить даймё, но Хаширама-сан громко высказывался о желании снизить накал военных действий, и даже если это не продлится, подобная вещь принесет выгоду Учихам, особенно если мы сможем удержаться и не стать теми, кто возобновит конфликт.

Все, что она знала о Тобираме, говорило о том, что он настолько же практичен, насколько и любит своего брата и клан с бездумной верностью. Ну, пора было заставить его на самом деле задуматься о том, насколько они достойны этого, а не просто принимать это как должное.

— Ты сделаешь этого мальчика Сенджу почетным гостем Учих?

Кита быстро затрясла головой:

— Вторым гостем. Мадара будет главным, Изуна третьим. Официальная обстановка, чтобы предоставить структуру и которую нельзя нарушить без нанесения оскорбления, никакой экономии на гостеприимстве, необходимость делить еду и вести вежливую беседу с вашими сыновьями, так что он не сможет не увидеть их как больше, чем просто враги… и он будет вынужден пить чай, который Мадара украл у него из-под носа несколько лет назад.

Таджима-сама хохотнул:

— Оскорбление, обернутое в честь и формальность, одарение милостью младшего сына, чтобы посеять семя раздора между ним и старшим. Очень хорошо, Кита — ты можешь провести свою церемонию. Возьми Мадару в город, чтобы нести покупки, и объясни ему свой план. Я немедленно и лично организую приглашения.

Он с видимым нетерпением ждал этого: доставление приглашения лично означало, что Тобирама не сможет вежливо отказаться, особенно так как-то, что он был вторым сыном, означало, что было маловероятно, что у него были более неотложные обязательства на очереди.

— Спасибо, Таджима-сама.

Теперь у нее было меньше дня, чтобы организовать формальную трапезу. Ну, это хотя бы будет хорошей репетицией перед кучикири-но-тядзи чуть больше чем через неделю…

* * *

Мадара не мог поверить, что Кита убедила отца позволить ей провести формальную чайную церемонию для Сенджу Тобирамы. Не мог поверить. Он понимал, почему она выбрала Тобираму (он был более предсказуемым и также существовала проблема с чакрой), и решил присматривать за Изуной, пока тот не успокоится и не осознает, что Кита пытается сделать. Ну, хотя бы некоторые вещи, которые она пытается сделать: его невеста предоставила ему ошеломляющий список причин, которые могли стоять за этим ее решением (если ты был подозрительным человеком и не верил, что она действительно просто хочет, чтобы Тобирама увидел в них людей, а не просто врагов), пока она покупала ингредиенты и делала срочный заказ на вагаси из одобренной Акимичи пекарни. Было немного страшно, как все эти потенциальные мотивы звучали достаточно правдоподобно, чтобы быть убедительными — вот это роль главы Домашней Стражи делала с разумом человека?

Как только они вернулись в гостевой дом, Кита исчезла на кухне с ингредиентами, затем появилась, чтобы потребовать все свитки, вазы и украшения, которые были привезены с собой для этой цели. Затем она ушла в спальню со своим сокровищем, оставив Мадару тащить своего бессвязно бушующего младшего брата в одну из других спален, чтобы потом попытаться его успокоить.

— Просто, почему она это делает?! Почему отец позволяет ей это делать?! — наконец потребовал Изуна, обессиленно плюхнувшись поперек татами. Мадара его не отпустил: Изуна был пронырливым.

— Отец позволяет ей, потому что она сформулировала это таким образом, что ему стало понятно, что ее действия сделают жизнь сложной для Сенджу, — прямо сказал Мадара. — И так и будет, только это не является причиной, по которой она это делает.

— Почему Тобирама?! Я ненавижу Тобираму!

Мадара вздохнул:

— Отото, Тобирама твоего возраста. Он совершенно определенно не был вовлечен в смерть ни одного из наших младших братьев.

— Не в этом дело! — его голос сорвался, что указывало на то, что да, дело было именно в этом. Убедившись в этом, Мадара продолжил:

— С практической точки зрения, Кита не может пригласить Хашираму: он никогда не следит за своей чакрой и она снова от нее задохнется. Также он груб, с чем она не хочет иметь дело в приватной формальной обстановке. Также если она пригласит его, ему придется быть главным гостем, так что его грубость испортит всю церемонию.

Изуна фыркнул:

— Ладно, значит она не может пригласить Хашираму. Это не объясняет, почему она вообще это делает!

Мадара слегка поменял свое положение, непринужденно тыкая брата лицом в татами.

— Кита хочет, чтобы клан Учиха процветал, что требует мира или хотя бы степени гармонии, и она делает все, что в ее силах, чтобы этого достичь, — спокойно сказал он. — Она не доверяет Буцуме отставить в сторону свою алчность, не доверяет различным заявлениям Хаширамы, когда он не потратил ни единого дня, работая над построением мира, и, следовательно, ищет третий путь. Она также культивирует более личные связи с Абураме и Акимичи: в конце концов, в мире больше кланов, чем Сенджу, и длительный мир требует вовлечения их всех без исключения. Она не знает Тобираму, не считая наших слов, и мы дали ей причину доверять его практичности и соблюдению протокола в формальных ситуациях.

— Значит, она приглашает его, потому что знает, что он будет вежлив, и она хочет узнать, какие обстоятельства требуются для него, чтобы рассмотреть практичность мира, — проворчал Изуна. — Слезь с меня, нии-сан. Я не собираюсь проявлять неуважение к Ките и позорить наш клан грубым поведением на чайной церемонии, хоть мне и придется делить еду с этим Сенджу.

Мадара отошел и предложил брату руку, которую тот принял.

— Она будет проводить церемонию для глав Акимичи, Нара и Яманака седьмого числа.

— Кучикири-но-тядзи? — театрально вздрогнул Изуна. — Неудивительно, что она хочет попрактиковаться.

Это будет большим мероприятием, без сомнения проводимым в главной комнате гостевого дома, а не в крохотной чайной комнате, и на нем будут присутствовать все главы и наследники всех четырех кланов. Это десять человек, которым надо будет подать еду, десять человек, которым надо будет подать чай, и все это с максимальной возможной аккуратностью и собранностью.

Кита ужасно нервничала из-за своих чайных церемоний. К этому моменту Мадара был уверен, что его отец заставлял ее проводить их в качестве наказания за создание политических неразберих и неожиданных побочных эффектов, вне зависимости от того, насколько выгодными эти вещи были для клана. Дело в том, что она на самом деле не была настолько плоха в этом, как она думала: отец не позволил бы ей их проводить, если бы она была.

Не то чтобы она поверит ему, если он ей об этом скажет.

Следующее утро началось для Мадары рано из-за того, что Кита встала до рассвета, чтобы снова обдумать свой выбор свитка и чайной чаши.

— Ты выбрала вазу? — спросил он, разглядывая в свете лампы все пять из них, выстроенных в ряд на ее сундуке.

— Сначала мне надо выбрать цветы, Мадара, — рассеянно сделала ему замечание Кита.

— Тогда оденься и сделай это, — предложил Мадара. — Они не завянут за полдня.

— Верно, — Кита снова убрала все в надежное место, схватила свой мешок с банными принадлежностями и выскользнула из комнаты. Мадара положил руку на глаза и сделал глубокий вдох. Сегодня он сделает большой шаг к миру. Сегодня он сделает публичный шаг к миру: он не был настолько глуп, чтобы верить, что это уже не достигло ушей даймё. Если это пристыдит Хашираму к тому, чтобы тот на самом деле сделал что-то, тем лучше, но Мадара пытался быть реалистичным, и, ну… он не рассчитывал, что это сделает что-то, чтобы побудить его друга к действиям.

Однако это могло повлиять на Тобираму, что будет так же хорошо. Кита была права, что после смерти Буцумы он наверняка будет заниматься множеством деталей, которые включает в себя руководство Сенджу. Какую форму это примет очень сильно зависело от того, насколько Тобирама будет новаторским: он вполне может просто последовать по стопам своего отца, как его учили, или может придумать новые способы делать вещи, что, без сомнения, будет креативно и чему будет сложно противостоять.

Вздохнув, Мадара забросил сон и направился в столовую. Сегодня он мог приготовить завтрак, просто чтобы у Киты и других женщин было на одну вещь меньше, о которой им приходилось волноваться. Еда не будет шикарной, но он мог пожарить рыбу, и все знали, как готовить рис. Нарезать соленья тоже было легко.

Ладно, и что, что он несколько раз наблюдал с шаринганом за тем, как Кита готовит завтрак: это все равно означало, что теперь он мог это сделать. Почему остальные члены Внешней Стражи никогда не думали сделать то же самое? Теперь Изуна тоже мог приготовить хотя бы больше, чем просто рисовые шарики и чай.

* * *

У тядзи был определенный ритм, с которым Кита была теперь знакома, хоть она никогда раньше и не проводила церемонию в тясицу. Гости прибыли (Мадара впереди всех, как главный гость и ее основной партнер для танца в ритуале, которым являлась чайная церемония) и были встречены. Было дано время, чтобы снять плащи, и она подала своим гостям подходящий настой, в данном случае чай из обжаренного ячменя. Не самый дорогой возможный вариант, но подходящий для сезона.

Затем гости снова вышли, чтобы подождать на скамейке в беседке, пока она подготавливает чайную комнату и удостоверяется, что вся еда идеальна. Она могла чувствовать, что, хоть атмосфера и была напряженной, снаружи все еще все было мирно.

Кита не позволила своим мыслям задерживаться на том, о чем они могли говорить: ей надо было сосредоточиться на подготовке.

Выйти, поклониться гостям, позволить гостям исполнить ритуальное очищение и войти в тясицу сквозь низкую дверь, обойти их и самой зайти в крохотную заднюю комнату и подождать, пока Изуна (как самый нижестоящий гость) громко закроет низкую дверь, что было сигналом, что они были готовы для нее.

Войти в чайную комнату, поприветствовать каждого гостя по очереди (Тобирама, кажется, успокаивался перед лицом чрезвычайно ритуализированной формальности) и ответить на вопросы Мадары о ее выбранном свитке и маленьких дополнительных украшениях: вопросы, на которые он уже знал ответы, но которое все равно было необходимо задать. Затем Кита организовала надлежащий пепел в жаровне (пепел из соломы, так как был самый конец жаровенного сезона), добавила уголь из корзины (учиховский уголь, привезенный с собой ради этой цели) и крохотные кусочки благовоний, затем зажгла все простым упражнением чакры, которое было эксклюзивно учиховским добавлением к чайной церемонии — Тобирама на мгновение напрягся, но снова успокоился, когда комнату наполнил запах агарового дерева.

Когда аромат стих, пришла пора подавать еду, и поднос для каждого гостя был наполнен отдельными маленькими чашками супа, вареных овощей и риса (приготовленного с каштанами, так как сейчас они были по сезону) и маленькой тарелочкой с сашими. Затем были общие чаши, которые были поставлены ближе к центру: миска с жареной рыбой, кувшин с горячей водой и еще рисом, и блюдо с соленьями.

Кита уже поела. Проводящий церемонию не ест, и в любом случае ей надо было поесть до того, как делать что-то такое долгое и формальное, иначе она не сможет достойно держаться.

Когда они закончили, она подала тарелку с маленькими деликатесами и саке, которое она выпила с ними.

Затем она подала очередную тарелку, когда они закончили то, что было на их подносах, вручив ее Мадаре с подходящей фразой, на которую он ответил, поставил тарелку на соответствующее место и положил с нее себе еду, прежде чем передать ее Тобираме с очередной ритуальной фразой. К этому моменту Чайные Манеры шли полным ходом и были почти автоматическими: Тобирама ответил, принял, положил себе еду и передал тарелку Изуне, который сделал то же самое. Кита снова налила всем саке, чтобы запивать еду, подождала, чтобы они закончили (и положили себе еще немного риса и солений), затем предложила Мадаре очередную тарелку и налила еще саке. Затем процесс повторился.

Кита полностью потеряла чувство времени: она проводила Чайную Церемонию, время не имело значения. Огонь в жаровне погас — трапеза закончилась. Кита поменяла угли с еще одной ритуальной фразой, затем предложила Мадаре свежие сладости с просьбой, чтобы после них он прошел на улицу. Он принял их с надлежащей формулировкой, положил себе сладость на один из поданных ему листов васи и передал блюдо дальше Тобираме. Как только они все поели, тарелку передали обратно, и трое мужчин вернулись на улицу к беседке, чтобы она могла поставить чайник на жаровню, помыть посуду, подмести чайную комнату, открыть ставни и заменить свиток и украшения на вазу с подходяще сезонным растением. Побегами бамбука, в данном случае: это тядзи шло поздней осенью, и это будет одна из последних чайных церемоний, которые она должна проводить в этом году. В теории.

Кита покинула чайную комнату, перейдя в подсобное помещение, и ударила в гонг, чтобы позвать гостей обратно внутрь. Опять, она дала им время умыться и осмотреть новые декорации. Затем дверь снова закрылась, и она вошла со шкатулкой с чаем Таджимы-сама.

Это был не ее дом, так что ей было позволено принести шкатулку с чаем в чайную комнату в таком виде, в котором она была, и поочередно вытащить из нее каждый предмет. Она уже организовала, чтобы все было точно в том порядке, в котором надо для этой конкретной церемонии. Затем начался следующий этап тядзи, все обменялись еще словами и поклонами, а затем был плавный выверенный ритуал приготовления густого чая.

Все в тясицу были абсолютно спокойны, пока она взбивала чай в тяване. Царила полная, почти медитативная гармония с ней, друг с другом и с продолжающейся церемонией.

Кита подала чай. Мадара поклонился ей с новыми ритуальными словами, выпил аккуратно рассчитанный глоток чая, ответил на ее вопрос о качестве чая, сделал еще один глоток, вытер край чаши и поставил ее слева от себя с подходящей формулировкой, обращенной к Тобираме, который надлежаще ответил (спросив Мадару, не хочет ли тот еще немного), прежде чем поднять чашу к губам и самому выпить.

Не было ни напряжения, ни заминки, когда Мадара похвалил чай от имени Тобирамы после его первого глотка. Следующие ритуализированные вопросы Мадары о названии и происхождении этого чая все же вызвало легкое дерганье в чакре Сенджу, но Тобирама закончил свой третий глоток чая без инцидентов, вытер край уверенным движением и отставил чашу к Изуне с соответствующей формулировкой.

Тобирама наверняка сопоставил название и место происхождения этого чая с торговцами чая, которых он не сумел защитить несколько лет назад. Конечно, теоретически, это был более новый чай, но то, что он был из того же места и с тем же именем, само по себе наводило на размышления.

Затем Мадара приступил к вопросам о сладостях, которые съели раньше, пока Изуна пил свою часть чая, что позволило Ките раскрыть одобренное Акимичи заведение, где они были куплены, затем он перешел на вопросы о цветах и вазе, когда Изуна закончил и отставил чашу обратно к Тобираме, который передвинул ее к Мадаре. Затем чашу передали вперед с очередной надлежащей словесной формулой, чтобы Кита могла ополоснуть ее (быстро, эта чаша была очень старой учиховской реликвией), а потом Мадара попросил разрешения более внимательно ее осмотреть.

Кита высушила тяван, обернула ее в подходящую ткань и передала ее назад через татами Мадаре, который несколько секунд осторожно полюбовался ей, прежде чем поставить ее, чтобы Тобирама мог сделать то же самое. Чаша проделала путешествие к Изуне, пока Тобирама тихо пробормотал что-то Мадаре, который передал вопрос Ките: возраст и место происхождения тявана. Кита ответила, что это клановая реликвия, унаследованная от вымершего клана Ооцуцуки (знание всех этих деталей было частью чайной церемонии, так что она выучила маленький текст для каждой такой вещи, которой владели Учихи), а потом приняла чашу назад, прежде чем объявить, что пока что она закончила.

К этому моменту гости не были обязаны ничего делать: она просто ясно дала понять, что сейчас начнет делать тонкий чай, который будет подан в отдельных чашах вместе с вагаси на отдельных тарелочках, и что формальность скоро будет ослаблена. Кита снова разожгла огонь в жаровне, чтобы нагреть еще воды, покинула комнату, вернулась со сладостями, объявила о своем намерении приготовить тонкий чай и начала это делать.

Как только всем подали их собственные чаши с тонким чаем и сладости, формальности были приостановлены и гости могли поговорить друг с другом. Разговор сосредоточился на кулинарии Акимичи, конкретно на их сладостях. Кита подозревала, что это было к лучшему. Как только все выпили свой чай, Мадара констатировал, что никто больше не хочет чая, что было ее сигналом к тому, чтобы согласиться, что не надо подавать еще чай. Затем приглашенные полюбовались контейнером для чая и ковшиком, как и тяваном раньше, их передали назад, и Кита с поклоном проводила своих гостей из здания.

Тядзи закончилась. Ее гости заберут свои плащи и уйдут.

Ките надо было полежать с тканью на глазах несколько часов. Она не могла поверить, что только что сделала все это без того, чтобы что-то пошло не так.

* * *

Когда они вышли из зала ожидания в своих плащах и взглянули на небо, повисла внезапная глубокая неловкость, когда все трое шиноби осознали, что только что провели четыре часа в компании друг друга за едой и чаем, ни на секунду не задумываясь о том факте, что до этого момента они встречались друг с другом только по разные стороны поля боя. Кита действительно умела восхитительно проводить чайные церемонии, раз смогла внушить своим гостям такое сильное чувство бессознательной гармонии.

Изуна сломался первым.

— Я пойду помогу прибраться, — пробормотал он, развернувшись и исчезнув за углом чайной комнаты.

Мадара повернулся к своему гостю (потому что Тобирама был до сих пор его гостем, будучи технически на территории Учих) и поклонился, скрывая свои чувства в формальности:

— Пожалуйста, позволь мне проводить тебя обратно до ворот.

Тобирама пробормотал вежливую благодарность, будучи, кажется, таким же благодарным за структуру, как и Мадара. Беловолосый Сенджу прошел две трети пути вдоль извилистой тропинки из сада, прежде чем снова подать голос:

— Учихи действительно покупают матчу у того же поставщика, которого они однажды разгромно саботировали ради миссии?

Мадара почувствовал, как его губы дернулись в ухмылке.

— Миссия была «избавиться» от чая, чтобы он не мог соревноваться за ежегодный контракт с храмами и даймё, — спокойно сказал он. — Сжигать его весь было бы расточительством: не то чтобы можно купить матчу церемониального сорта за что-то меньшее, чем по его весу в золоте.

Вообще, он часто стоил больше, чем его вес в золоте.

Тобирама дернулся, повернувшись, чтобы уставиться на него:

— Это тот же самый чай?

— Чай хранится удивительно хорошо в подпространстве печатей, — легким тоном сказал Мадара. — Совсем не портится.

— Это все было устроено для того, чтобы напомнить мне о том провале?

Мадара остановился.

— Ты можешь воспринять это так, если хочешь, — сухо заметил он, душа раздражение от того, каким недалеким прямо сейчас был Тобирама, — но Кита-чан подала его тебе, потому что это действительно лучший чай в Стране Огня, и у клана нет причин покупать матчу, когда то, что у нас хранится, лучше всего остального доступного на рынке.

Купить более низкосортный чай, просто чтобы подать Сенджу, было бы оскорблением.

Тобирама коротко поклонился:

— Мои извинения за оскорбление вашей невесты, это не было моим намерением.

Хорошо. Мадара развернулся и повел беловолосого шиноби к краю земель гостевого дома.

— Почему Учихи вообще решили пригласить одного из Сенджу на тядзи? — спросил Тобирама, приостановившись в воротах. Судя по всему, это правда его беспокоило.

— Кита убедила моего отца пригласить тебя, это была полностью ее идея. Она все купила и организовала.

Лицо Тобирамы как-то сложно изменилось, пока он видимо переоценивал весь мысленный образ невесты Мадары. Сенджу не спросил, почему Кита пригласила его на тядзи: ее выбор еды, чайной чаши, свитка и других декоративных элементов был явной декларацией о намерениях для тех, кто был умен, чтобы обратить на это внимание. Гармония в комплекте с доказательством, что это было не только возможно между их кланами, но и вполне в пределах досягаемости.

Тобирама явно обратил на это внимание. Ну, это было хотя бы чем-то.

Тобирама снова поклонился:

— Пожалуйста, передайте мою благодарность Ките-сан за очень приятный чай.

Он ушел, быстро исчезнув за углом. Мадара подождал еще несколько секунд, а затем позволил своему ликованию проявиться и исполнил короткий победный танец.

Мир был возможным!

Затем он развернулся и поторопился обратно в гостевой дом, чтобы переодеться и раскрыть футон для Киты, чтобы она могла немного полежать. Ее наверняка тоже била лихорадка от облегчения, что все прошло без сучка без задоринки.

* * *

Неважно, насколько формальной и замысловатой была церемония, проводить кучикири-но-тядзи для всех приближенных Акимичи и всех Учих с Акимичи Чотаем в качестве главного гостя было на самом деле менее тяжело для ее нервов, чем подавать чай Мадаре, Тобираме и Изуне в тясицу. Кита точно не знала, почему: может, это было связано с тем, что Акимичи-сама был таким теплым, даже когда соблюдал формальности? Или она просто постепенно становилась менее чувствительной к давлению проведения чайной церемонии?

В любом случае, все, кажется, прошло хорошо, и Таджима-сама был доволен результатом, что было всем, о чем она могла просить.

Кита провела еще несколько чайных церемоний на следующей неделе (просто тякаи, не тядзи) для множества разных людей и посетила мероприятие по любованию листьями министра шелководства вместе с остальными Учихами. Сенджу не были на этом конкретном мероприятии (Таджима-сама выглядел самодовольным), но Хьюга были, что было удивительно, но однако также почему-то неудивительно. Со всем этим белым шелком, который носил клан, то, что они сами его ткали, имело определенный смысл.

Также оказалось, что Кита случайно начала повальное увлечение любым шелком, сделанным шиноби, не слабее чем диким шелком, что действительно объясняло мероприятие по наслаждению благовониями и связанные с ним подарки. Во время любования листьями Хьюга Хинагику представила Киту своему мужу и свекру, что прошло достаточно хорошо. Хьюга оказались еще больше укоренившимися в формальности и чинности, чем Таджима-сама в его худшие дни.

Затем ее пригласили провести часть дня с Мурасаки-сама (и намек на то, что леди давила на своего мужа, чтобы Таджима-сама согласился остаться в столице дольше, был немного пугающим), и Кита сделала еще несколько вышивок, а также поговорила с фрейлинами о том, что может хорошо выглядеть вышитым на ее новом красном оби. Это привело к еще разговорам о моде и символизме, что было успокаивающе нейтральной темой и действительно заставило день пролететь: она не осознавала, как поздно становилось, пока не показался Тсуёши, чтобы сопроводить ее обратно на ужин.

Кита не хотела оставаться в столице дольше: это было чудовищно дорого, она скучала по Бентен и хотела отпраздновать свой день рождения дома. Хотела иметь возможность провести этот день тихо сидя с Мадарой и поедая ёкан со своими сестрами, а не быть разодетой, как кукла, в ее самое формальное кимоно и быть обязанной вежливо улыбаться череде незнакомцев, осыпающих ее бессмысленными побрякушками, чтобы заставить ее чувствовать себя в долгу перед ними.

Она была неамбициозной домоседкой, и она хотела поехать домой.

Конечно, никого здесь не волновало, чего она хочет. Ну, Мадару волновало, но он был не в том положении, чтобы многое сделать в этой ситуации: он не был главой их делегации, и Таджима-сама был намного менее заинтересован в ее комфорте, чем в ее повиновении. Было вполне возможно, что, если она даст знать о своих чувствах, он прикажет ей остаться, специально чтобы напомнить ей, что она в его власти.

Вместо этого этим вечером Кита упомянула за ужином, что ей бы хотелось провести следующий день работая над некоторыми идеями по печатям. Таджима-сама поинтересовался ее целями (печать приватности, которая нацелена на то, чтобы блокировать сенсоров на длинные дистанции) и согласился, что она может взять целый день, чтобы поработать над ними.

Вообще эти печати у нее уже были почти полностью разработаны, они просто лежали в ее рабочей шкатулке в ожидании подходящего времени, когда можно будет официально их испытать. Ее подопытным была Бентен (не то чтобы пятилетняя это заметила), и ох. Бентен уже исполнилось шесть. Кита пропустила шестой день рождения ее девочки. Он не был таким же значимым, как ее седьмой день рождения (Кита уже подготовила ей оби в подарок на этот день), но он все равно был важен. Все дни рождения важны, когда ты можешь вспомнить их меньше, чем посчитать по пальцам одной руки.

Перед сном Кита напомнила Мадаре о листовке фестиваля поки и попросила его взять ее посмотреть на него. Когда он начал дразнить ее о ее внезапном интересе к сладкому, которое, как он знал, ей не очень нравилось, она призналась, что хочет купить что-нибудь особенное для Бентен за то, что пропустила ее день рождения, и он немедленно извинился.

— Конечно, мы можем пойти. Ото-сама согласится, если я попрошу, особенно раз именно дворцовые слуги изначально привлекли к этому мероприятию наше внимание, — он сжал ее плечо. — И, честно, мне тоже не помешает день вдали от постоянной политики. Изуна действительно заинтересован в тонкостях и нюансах, но я просто нахожу это все таким раздражающим. Почему люди не могут быть честными и говорить то, что имеют в виду?

— Потому что, если они сразу открыто выскажутся и спросят «что это даст мне?», ты обидишься, — сухо ответила Кита, а затем заерзала, когда он начал щекотать ее в отместку. — Прости, прости! Перестань!

Мадара прекратил и очень демонстративно перевернулся и лег на нее, потираясь своим носом о ее.

— Я знаю, что я нетерпеливый и безрассудный, — проинформировал ее он с таким оскорбленным достоинством, каким только возможно, когда барахтался в постели в кромешной тьме, — нет нужды тыкать меня в это носом.

Он был тяжелым, плотной плитой мускулов, прижимающей ее к футону. Кита наклонила голову назад, чтобы поцеловать его в подбородок.

— Я просто хочу поехать домой, — тихо призналась она.

Мадара облокотился на подушку и немного перенес вес, чтобы он ее больше не раздавливал.

— Я бы тоже лучше был дома, — тихо согласился он. — Я скучаю по моим ястребам, — он сделал паузу. — Я скучаю по возможности просто забрести в дом и провести несколько часов сидя рядом с тобой, не делая ничего конкретного. Последние три недели были просто дорогим светским мероприятием за светским мероприятием и обязанностью все время быть формальным со всеми.

Как клан Учихи были не особо формальными. Они все признавали, что у формальности есть свое место и что вежливость важна для уважительного общения, но друг с другом (особенно среди друзей) никто особо не церемонился. Особенно во Внешней Страже: манеры были не так уж и полезны на поле боя и были совсем не к месту, когда десять человек прижимаются друг к другу в укрытии, которое предназначается только для пяти. Судя по всему, тут лучше подходил грубоватый юмор.

— Тогда как насчет того, чтобы мы пошли на фестиваль поки в повседневной одежде? — предложила Кита. — Ничего, что бы сказало, что ты наследник клана или что-то подобное — просто обычная повседневная гражданская одежда, влюбленная парочка, гуляющая вместе.

Мадара немного пошевелился. Если бы не было темно, она бы смогла увидеть, как он покраснел, она точно могла сказать.

— Значит, мы влюбленная парочка?

Кита широко улыбнулась:

— Мадара, драгоценный мой, ты лежишь на мне в постели. Назвать нас «влюбленной парочкой» будет, скорее всего, значительным преуменьшени…

Он закрыл ей рот поцелуем. У Киты не было никаких возражений по поводу смены деятельности.

* * *

Мадара не был счастлив. Сити-Го-Сан сына даймё был вчера, и они должны были собираться и прощаться с даймё, но этого не происходило. Отец выглядел, как будто предпочел бы, чтобы это происходило, но это было не так. Это было нехорошо.

Пока они были на фестивале поки, Кита поделилась своими страхами, что Мурасаки-сама потребует, чтобы они остались при дворе дольше, и хоть Мадара сделал все, что было в его силах, чтобы успокоить его, было мало, что он мог сделать, если даймё решит потворствовать ее просьбе. Ну, было мало, что он мог сделать, что не отразится ужасно на Учихах и не создаст самые разные проблемы.

Мадара подозревал, что его отец тоже пытался придумать что-нибудь, что позволит ему высвободить Киту из хватки Мурасаки-сама без того, чтобы обидеть даймё, но, судя по всему, он пока что тоже ничего не придумал. Это ужасно разочаровывало: он точно знал, как вытащить соклановца с поля боя, но для этого? Для этого ему не хватало навыков и базы. Он старался изо всех сил, но у него вообще не было к этому таланта.

У Изуны было лучшее представление о слоях и нюансах, но это не переносилось на наличие стратегии ухода. Нет, если Мадара не мог превратить в нее объяснения Изуны.

— Я думаю, ей нравится честность Киты, — тихо объяснил его младший брат, когда они сидели на энгаве, глядя на моросящий дождь. — Правда очень редка при дворе, так что то, что Кита так правдива, является чем-то новым, особенно с учетом того, что она так вежлива: как правило, люди используют слова, чтобы ранить. Кита этого не делает. Я хочу сказать, я глубоко уверен, что она может, потому что никто не может быть таким добрым без того, чтобы точно знать, чем должен пожертвовать, но суть в том, что она не делает этого. Все при дворе что-то хотят от даймё и его жены, кроме, по-видимому, твоей невесты. И это… — Изуна нахмурился. — Я хочу сказать, «интересно», но это не совсем верно. «Захватывающе» может быть более хорошим словом.

— Значит, жена даймё хочет, чтобы Кита оставалась рядом, чтобы она могла выяснить, что она хочет, потому что при дворе все чего-то хотят, — подвел итог Мадара, — и не иметь личной заинтересованности — это подозрительно. Только Кита просто хочет поехать домой.

— По сути, да, — согласился Изуна, закатив глаза. — Правда, отцу следовало бы ожидать чего-то подобного после того, что произошло с шелком.

— Почему?

Изуна фыркнул:

— Идиот. Кита подарила Мурасаки-сама достаточно своего тенсана, чтобы сшить дворцовое одеяние, а потом ничего не попросила взамен. Конечно, это вызвало интерес. С министром шелководства мы получили полезные документы и финансовые возможности, так что все как обычно по дворцовым стандартам, но Кита не попросила Мурасаки-сама о взаимной услуге. Так что Мурасаки-сама пытается разобраться почему и хочет ее организовать, чтобы так не получилось, что она будет вынуждена предоставить услугу позже. Только она недостаточно хорошо знает Киту, чтобы иметь представление, что твоя противоречивая невеста на самом деле хочет, так что пытается дать ей то, что хотят другие родовитые девушки.

— Как дополнительное время в столице, чтобы ее видели при дворе, — осознал Мадара, чувствуя себя медленным. — Значит, Ките надо что-нибудь попросить?

— Что-нибудь не слишком большое, но личное, — твердо сказал Изуна. — Не для клана, что сбивает ото-сама с толку, — он фыркнул. — Что-то, что Кита хочет для себя, но не может получить, но что Мурасаки-сама может ей дать.

О. Ладно. Значит, совсем нелегко.

— Кита это знает?

— Ты ей скажи, — коротко пробормотал Изуна. — Твоя невеста — твои проблемы.

— Это уже становится проблемой клана, — резко заметил Мадара, ткнув брата локтем в ребра. — Сенджу уезжают завтра: даймё уже дал им разрешение.

Он знал это, потому что Хаширама подкараулил его вчера на фестивале и некоторое время болтал о том, как женится на своей Узумаки около Нового года. Судя по всему, Мито на самом деле была на два года его старше.

Но черт, это действительно была проблема, не так ли? Кита просто не просила о чем-либо. Ну, она просила, но это были мелочи. Достижимые вещи. Вещи, которые она могла получить сама, если бы подождала и отложила другие вещи, которые хотела и в которых нуждалась более срочно. Если были вещи, которые она хотела и которые были недостижимы, она определенно не говорила о них. По крайней мере, не в пределах его слышимости.

Она говорила о мире. Что это говорило о его любимой, что она считала мир достижимым?

Его брат поворчал, но не встретился с ним глазами. Мадара вздохнул, спихнул Изуну и поднялся на ноги.

— Я поговорю с ней, — согласился он, — но в следующий раз, когда заметишь что-то, что все остальные пропустили, ты скажешь этому человеку.

Изуна пробормотал что-то неразборчивое себе под нос, что, как решил Мадара, было достаточным, чтобы считаться за согласие.

Объяснять Ките, что они застряли в столице, пока ей не удастся побыть достаточно эгоистичной, чтобы попросить жену даймё о личном одолжении, было одновременно удивительно легко и ужасно сложно. Кита внимательно выслушала его неловкое, запинающееся объяснение, была секундная пауза, и она расхохоталась. Смех очень быстро перешел в слезы.

— Должна была догадаться, — горько пробормотала она в его воротник, пока он держал ее у себя на коленях и крепко обнимал. — Ничего не бывает бесплатным, даже те вещи, которые должны быть.

Мадара не знал, что на это сказать, так что он промолчал. Он обернул вокруг нее руки и свою чакру, пока она оплакивала свою боль, а когда наступило оцепенение, она спрятала лицо, как будто мир уйдет, если она будет достаточно сильно его игнорировать.

— Мадара? — в конце концов спросила она, все еще упираясь лбом в его плечо.

— Да, Кита-кои?

Это было совсем новым прозвищем, но он знал, что оно ей нравилось, так что он продолжит его использовать, хоть и, скорее всего, только наедине.

— Ты можешь, пожалуйста, пойти в город сегодня днем и купить мне очень небольшое количество самой дорогой бумаги для оригами, которую сможешь найти? — она звучала такой усталой и побежденной, что Мадара хотел что-нибудь ударить. — И дешевую брошюру с инструкциями и несколькими схемами, которые ты раньше не видел.

— Конечно.

Как правило, Учихи были склонны использовать собственную конопляную бумагу для оригами (это было легкомысленно и расточительно, но также весело и полезно для обучения ловкости), так как покупать дорогую бумагу, просто чтобы складывать ее, было немного чересчур. Если один из Учих хотел цветную бумагу, он или она могли поговорить с клановыми изготовителями бумаги и дополнительно заплатить им, чтобы те покрасили партию.

— Я скажу Таджиме-сама, что принимаю постоянно действующее приглашение Мурасаки-сама и навещу ее завтра, — продолжила Кита, — и что я собираюсь унизиться, когда буду слегка искажать правду, чтобы дать ей возможность проявить щедрость, чтобы она, надеюсь, позволила нам уехать.

Мадара поморщился. Никому из Учих не нравилось унижаться: это раздражало, жалило под кожей, как жгучие листья крапивы, и это чувство не проходило.

— Прости, — впустую сказал ей он. Он правда хотел, чтобы было что-нибудь, что он мог бы убить, что заставило бы ее перестать так чувствовать.

— Просто, пожалуйста, купи бумагу, — вздохнула она. — И ты мог бы сделать чай, пожалуйста?

Мадара поцеловал ее у кромки волос.

— Все, что захочешь, — поспешно пообещал он. — Мы можем выпить матчу.

У них было его достаточно, и необходимость проглотить клановую гордость, чтобы позволить изнеженной гражданской леди, как Мурасаки-сама, жалеть ее, было чем-то, за что Кита безусловно заслуживала лучшего возможного чая. Лучшего возможного чего угодно.

Кита хохотнула, но это прозвучало болезненно.

— Тогда ты подашь мне чай, прежде чем уйдешь?

— Конечно, — он поцеловал ее в щеку. Она была на вкус как слезы, и ее глаза были красными. — Хочешь освежиться, пока я все устраиваю?

— Не полную церемонию, пожалуйста, — тихо попросила Кита. — Просто чай.

— Просто чай, — согласился Мадара. — Затем я пойду в город и куплю тебе самую дорогую бумагу для оригами, которую смогу заполучить, и несколько брошюр с новыми схемами.

И сладости. Свежие сладости. Кита безусловно заслуживала всех свежих сладостей.

Кита прикусила нижнюю губу.

— И, ты можешь пойти со мной? Ты не должен слушать, когда я буду разговаривать с Мурасаки-сама, но она говорила, что я могу привести тебя, и я бы хотела, чтобы ты был рядом.

— Конечно, я приду, — Мадара чувствовал, что абсолютно бесполезен как поддержка в дворцовых ситуациях, но если Кита хотела, чтобы он был там, он там будет. — Однако не уверен, как я смогу быть тебе полезен.

Она потыкала его в ребра:

— Ты будешь предоставлять мне моральную поддержку, чтобы у меня не сдали нервы, и дашь мне повод уйти пораньше, если это будет необходимо.

А, значит, он был ее стратегией ухода. Ну, это он мог сделать. Что бы она ни запланировала, это определенно ее расстроит, так что как только она сделает то, что нужно, он сможет «заметить», что она «устала», и настоять на том, чтобы отвести ее обратно в гостевой дом, чтобы «отдохнуть». Играть сверхзаботливого жениха было ролью, которую он будет очень рад на себя взять.

* * *

Кита не хотела этого делать, но мир никогда особо не волновало, чего она хочет. Мадара был прав, ее бездумный подарок в виде шелка действительно заварил эту кашу, так что, конечно, именно она должна была раскрыть свое сердце и дать жене даймё возможность почувствовать себя щедрой и милостивой по отношению к невинной застенчивой деревенской девочке, которую она обихаживала.

У нее сердце болело от того, что люди не могли просто принять подарки и двигаться дальше. За подарком не стояло никакого обязательства: это просто подарок, отданный без ожидания чего-то в ответ! Вот почему это подарок, а не сделка! Но когда подарки становятся ожидаемыми, они также становятся сделками, и было ожидаемо дарить даймё и его жене подарки.

Только Кита не подарила свой подарок в таком контексте, но Мурасаки-сама, тем не менее, чувствовала себя в какой-то степени обязанной и пыталась вернуть то, что, как она чувствовала, была должна.

То, что она решила взять с собой Мадару, также помогло. Он знал, что она собирается сделать, он будет рядом, чтобы вытащить ее после, и поможет ей чувствовать себя менее грязной из-за того, что она все это делала. И он безусловно купил ей самую красивую на свете бумагу для оригами. На ней были сделанные с большим вкусом и весьма замысловатые принты, и на всех листах были золотые листья!

Сидя на позднем осеннем солнце, пока Мадара рядом делал какие-то наброски (он стал заниматься рисованием как «мирным» хобби и был действительно удивительно хорош в нем), Кита осторожно отложила в сторону свою новую бумагу для оригами и вытащила намного более большой лист использованной конопляной бумаги из своей шкатулки, а затем начала делить лист для практики каллиграфии на квадраты. Она собиралась превратить красивую бумагу в движущееся оригами, но сначала ей надо было попрактиковаться в новых моделях на чем-то, что не будет испорчено, если она ошибется со складкой.

Как и ожидалось, контраст красивой бумаги, лежащей на виду, и макулатуры, которую она складывала, в конце концов привлек внимание Мурасаки-сама.

— О, какая чудесная бумага, Кита-чан!

— Спасибо, Мурасаки-сама. Мадара-сан купил ее для меня.

— Мужчина со вкусом, — поддразнила Мурасаки-сама, помахивая веером. — Но, несомненно, такой подарок надо использовать, а не просто любоваться им?

— О, я воспользуюсь им, Мурасаки-сама. Просто сначала мне надо попрактиковаться в моделях, чтобы я не потратила его впустую.

— Потратила впустую, Кита-чан? Очарование оригами в его недолговечной природе.

Кита наклонила голову и бросила взгляд на Мадару, который, конечно, заметил: он знал, что был здесь, чтобы поддерживать ее, так что именно на ней и прежде всего фокусировался. Не важно, насколько он казался поглощенным своими рисунками.

— Могу ли я принести тебе чай, Кита-сан?

— Это было бы замечательно, Мадара-сан.

Он отложил карандаш и поднялся, пересекая комнату к тому месту, где была устроена жаровня.

— Итак, Кита-чан? — мягко спросила Мурасаки-сама, заметив, что она не хочет говорить об этом, когда ее жених в «пределах слышимости». Конечно, Мадара все еще мог их отлично слышать: у него была чакра. Но Мурасаки-сама наверняка не знала, что чакра позволяет ему это делать.

Кита покрутила в руках карпа, которого только что сложила.

— Учиха — это клан шиноби, Мурасаки-сама. Благородный, да, но по-настоящему не зажиточный. Есть мало возможностей наслаждаться недолговечным, если, конечно, это не касается еды или диких цветов. Я наслаждаюсь оригами, но тратить впустую такую красивую бумагу, когда я знаю, что она стоила моему жениху столь многого… Я не могу этого делать. Я собираюсь сделать модели движущимися, чтобы ими можно было наслаждаться дольше.

— Это замечательный план, Кита-чан, — тепло сказала Мурасаки-сама. — Ты делаешь много оригами?

— Не настолько много, — призналась Кита, — но я воспитываю младшую двоюродную сестру Мадары-сана, понимаете, ее мать умерла, и ей только шесть, и оригами — это что-то интересное, чем можно заняться вместе с ней. Это также что-то, где можно применить использованные листы для практики каллиграфии, — она вздохнула, опустив глаза. — Мы живем у подножия гор, понимаете, Мурасаки-сама, так что клан может заготавливать древесину, чтобы делать уголь для стали и чернил. Это означает, что мы не можем производить много васи и легкомысленно ее использовать, когда надо чинить сёдзи и писать официальные письма… — она тряхнула головой. — Васи для важных вещей.

— И что бы ты делала, если бы у тебя было больше васи, Кита-чан? — спросила Мурасаки-сама, пытаясь терпеливо выудить из нее ответ.

Кита улыбнулась.

— Я бы писала больше стихов, Мурасаки-сама, — тихо призналась она. — Мои хайку заставляют Мадару-сана смеяться, и ему надо больше веселья в жизни. Я бы также делала оригами и бумажных кукол из цветных листов и писала бы письма на листах, сделанных под мрамор. Еще я бы больше рисовала: сложно рисовать на васи, когда бумага, к которой я привыкла, ведет себя совсем по-другому. Я бы также записала несколько историй, которые я придумала для развлечения моих младших сестер и братьев, — она сделала паузу. — Я правда люблю истории, особенно те, в которых есть рисунки, иллюстрирующие их. Мадара-сан подарил мне книгу сказок его матери, и ее так интересно читать. Он также покупает мне напечатанные рисунки, когда может их найти.

— У тебя такой внимательный возлюбленный, Кита-чан, — поддразнила Мурасаки-сама, и Мадара как раз вернулся с чайником и чашками на подносе. Тремя чашками, а не только двумя.

— А вы бы хотели чаю, Мурасаки-сама? — вежливо спросил он, опускаясь на татами и ставя поднос.

— Правда, такой внимательный, — проворковала она. — Выпить чай было бы чудесно, Мадара-сан. А теперь, что я слышала о том, что ты смеешься над стихотворениями бедной Киты-чан? Они действительно настолько плохи?

Мадара неловко помялся, пока наливал чай.

— Не плохие, Мурасаки-сама, — запротестовал он. — Просто Кита-сан использует необычные образы. Ее поэзия постоянно удивляет, и ее аллюзии часто уникальны.

— О?

Мадара бросил на нее взгляд (спрашивая разрешения), двигая к ней ее чашку. Кита подала знак поощрения, где Мурасаки-сама не могла его увидеть, прежде чем взять свой чай.

— Однажды она написала хайку, в котором чайная чаша описывалась как угрожающая, Мурасаки-сама, — уверенно сказал он.

Мурасаки-сама рассмеялась за своим веером, весело и удивленно:

— Правда?

— О да, — он снова взглянул на Киту, прежде чем продолжить. — Раньше мне никогда не приходило в голову, что чайная чаша может быть угрожающей. А потом я вспомнил, что, когда Кита-сан училась проводить чайную церемонию, ее главным гостем был мой отец.

— Все стало ясно! — Мурасаки-сама звучала восторженно. — Твой отец достаточно суровый человек, Мадара-сан. Возможно, даже пугающий для ребенка на уроке. О, но какая восхитительная аллюзия! Уникальная, действительно!

— Спасибо, Мурасаки-сама, — пробормотала Кита, зная, что немного порозовела. Ей не слишком нравилось открывать свою душу перед кем-то, кого она не особо волновала как человек: она вполне осознавала, что Мурасаки-сама видела в ней больше любимое развлечение, чем потенциального друга.

— Ты хорошая девочка, Кита-чан, — тепло сказала Мурасаки-сама. — Ты скучаешь по своей маленькой подопечной, не так ли?

— Я воспитывала ее с тех пор, как ей исполнилось два, Мурасаки-сама, — согласилась Кита, — и она была исключительно моей ответственностью уже больше года. Ее день рождения был в конце октября.

— И ты пропустила его, так как была здесь, при дворе, — задумчиво сказала Мурасаки-сама. — Я задавалась вопросом, что сделало тебя такой меланхоличной, Кита-чан.

— Ну, я купила ей подарок в городе, который, я надеюсь, убедит ее простить меня, — сказала Кита с вынужденной легкостью в голосе, — но я действительно скучаю по ней. Она очень милая.

— Дети и правда таковы, — немного лукаво сказала Мурасаки-сама. — Ну, с моей стороны действительно будет неправильно держать тебя от твоей маленькой девочки, Кита-чан, не тогда, когда твое сердце так явно принадлежит ей. Возможно, мне тоже стоит купить ей подарок, чтобы она простила меня за монополизацию твоего времени?

— Мурасаки-сама? — Кита моргнула, не имея ни малейшего понятия, как даже начать отвечать на это.

— Ты хорошая, добрая девочка Кита-чан, — нежно сказала Мурасаки-сама, — и, может, ты хорошо скрываешь свои колючки, розочка-девочка, но я знаю, что они здесь, — она наклонилась и поцеловала Киту в лоб. — Я надеюсь, ты хотя бы будешь писать мне. Может, пришлешь мне несколько твоих стихотворений, — она улыбнулась. — Мадара-сан, после чая тебе стоит взять Киту-чан посмотреть Западный павильон: думаю, ей понравится настенная живопись.

Она поднялась на ноги и быстро ушла, забрав свой чай с собой, прежде чем Мадара смог ответить.

Кита не совсем понимала, что тут произошло, но, кажется, ей скоро позволят уехать домой. Хорошо. Она чувствовала себя немного побитой внутри от этого разговора, и знание того, что он определенно дойдет до ушей даймё (и, скорее всего, также Таджимы-сама) правда не помогало.

* * *

Никто не говорил о том, что Кита сделала, чтобы убедить даймё согласиться, что они могут уехать (уже на следующий день, что было даже быстрее, чем Мадара надеялся), или об очень дорогой кукле с собственным миниатюрным гардеробом, которую публично подарили Ките днем перед их отправлением. Отец, кажется, колебался между раздражением на Киту из-за того, что она достигла того, чего он не смог, и раздражением на то, что она изначально создала эту проблему, так что, кажется, он остановился на том, что был просто раздражен на нее из-за задержки и смутно доволен, что она быстро разобралась со своим бардаком, не вынуждая его вмешиваться.

Было холодное, мокрое и ужасное время года, чтобы путешествовать, но они все бежали так быстро, как было возможно, несмотря на скользкую грязь, потому что чем скорее они доберутся домой, тем лучше. Мадара знал, что его отец не доверяет, что Буцума будет соблюдать перемирие, не тогда, когда глава Сенджу знал, что самые сильные воины Учих были задержаны в столице, и, правда, могло произойти что угодно.

Однако не было никаких призывов c сообщениями, что было хорошим знаком. Хикаку послал бы письмо, если бы им действительно было необходимо вернуться в селение, чтобы дать им повод показать его даймё как причину поторопиться назад.

Сейчас они не бежали изо всех сил, потому что женщины не смогли бы поддерживать такой темп, так как у них не было тренировок Внешней Стражи, так что отец пользовался возможностью расспрашивать Киту о ее новых печатях приватности. Те, которые, предположительно, будут блокировать сенсоров.

— Они работают только на замкнутых пространствах, — объяснила Кита между резкими вдохами и выдохами. — Как на зданиях. Но не имеет значения, если двери или окна открыты. Если ты снаружи границ, ты не можешь чувствовать, что внутри, но внутри ты можешь чувствовать то, что снаружи.

— Благоразумно, — похвалил отец.

— Я хочу поставить их, на все здания клана.

Отец нахмурился:

— Объясни.

Кита дернула подбородком вниз.

— Да. Ощущение чакры. Совсем не похоже на зрение: это скорее как ощущение запахов или чувство направления, знание того, где ты, по сравнению с тем, что вокруг тебя. Кто вокруг тебя. Люди как лампы: кто-то ярче, кто-то тусклее, слегка разные привкусы в зависимости от стихии. Также от знакомства: проще найти людей, которых ты знаешь. Тобирама сильный сенсор: для него мир наверняка ощущается как ночное небо, бесконечные мгновенные уколы света, исчезающие вдали, но детали различимы, когда ты внимателен. Постоянное осознание. Масштабные движения легко заметны.

Мадара мгновенно уловил то, о чем она говорила: он был едва ли посредственным сенсором, но она была права, внезапно исчезающие и появляющиеся люди будут отвлекать, и для шиноби даже мгновенная невнимательность может быть фатальной.

— Будет здорово, не чувствовать, что за тобой наблюдают, пока ты спишь, — добавила себе под нос Кита. Все все равно ее услышали. Ну, минимум все члены Внешней Стражи. Мадара определенно был с этим согласен: мысль о том, что Тобирама постоянно наблюдал за их селением, в любое время мог увидеть, где они все находятся, была действительно довольно некомфортной. Подождите, означало ли это, что Тобирама знал, что он спит с Китой?!

— Насколько много чернил понадобится для этих печатей? — спросил отец. — И насколько очевидным будет конечный дизайн?

— Не очень много чернил. Существующие здания будут каркасом. Будут достаточно очевидны, но будут выглядеть декоративно: издалека немного похоже на шаринган, так что смогут сойти за традиционное украшение зданий, — она сделала вдох. — Однако должны будут быть нарисованы прямо на здании.

— И если на каждом здании будет по печати, будет невозможно определить, где важные здания и связан ли вообще дизайн с печатью, — легко сделал вывод отец. — Очень хорошо, у тебя есть мое разрешение. Их можно будет наложить на тоннели?

— Не уверена, — призналась Кита. — Тоннели, соединяющие здания, может быть? Или тоннели с внутренним каркасом? Надо поэкспериментировать. Однако печати определенно работают на соединенных между собой зданиях. Замкнутое пространство, должно быть, встроено в печать.

— Почему замкнутое пространство? — спросил Мадара, когда стало ясно, что его отец не собирался это делать.

— Барьерные печати сложные — нужен якорь. Не могу наложить одну вокруг всего селения: недостаточно стен, слишком много входящих и выходящих людей. Будет больше ловушкой, чем защитой. Плюс покрывать сверху и под землей — это много усилий. Здание — это, по сути, сундук: вся структура уже здесь.

— То есть, это печать для маскировки сундуков?

Кита хихикнула:

— Не совсем. Вдохновилась историей, Кошучей Бессмертный.

Мадара никогда прежде в своей жизни не слышал этого имени. Не то чтобы он был удивлен: Кита знала самые разные истории, о которых он никогда раньше не слышал.

— Что за история?

— Кошучей злой, жадный и очень могущественный чародей, который копит горы золота и похищает принцесс, держа их в плену в своем замке, окруженном садами, полными роз, — начала рассказывать Кита, — но он очень боится умереть, так что он вытащил свое сердце и спрятал его в сундуке. Этот сундук он поместил в желудок рыбы, рыбу он поместил в яйцо, а яйцо он поместил в гнездо гуся на острове посередине озера, полного голодных водяных змеев. Затем, уверенный, что никакой воин никогда его не найдет, он вернулся в свой замок и продолжил творить свои злые дела. Так как даже пронзенный в грудь он не умрет.

— Значит, каждый дом станет сундуком, в котором будут спрятаны наши сердца, — сделал вывод Мадара. Это была интересная история, которую легко можно было изменить, чтобы она включала любого героя, спасающего дворянку от злого Кошучея. Хотя он не совсем понимал, как это имя могло быть написано кандзи. Означало ли оно что-то, или это просто был набор звуков?

— Да. И также будет проще заметить лазутчиков, если будет меньше людей, которых надо будет сортировать.

— Потому что можно почувствовать только людей, работающих снаружи, так что проще выделить людей, где они не должны быть, — согласился Мадара. Это сделает вещи проще. А еще безопаснее: проникновение Сенджу в главный дом клана больше не повторится. — Как выглядит эта печать?

Потому что печати Киты обычно не выглядели как печати.

Кита снова хихикнула.

— Рисунок тушью. Гусь в гнезде, три змеиных головы кружат вокруг, оставляя за собой круги.

Она была права: печать будет выглядеть немного как шаринган и абсолютно безобидно. Через некоторое время все будут ее полностью игнорировать, и любой незнакомец предположит, что это особенность Учих — наносить на здания рисунки, которые восходят к их крови кеккей генкаю.

— Точно не знаю, как я бы замаскировала чакру отдельных людей, — призналась Кита, — не без того, чтобы подавить возможность использовать чакру этого человека. Потребуется больше времени.

— Печати, подавляющие чакру, также были бы полезны, — спокойно сказал отец.

— Но я не смогу использовать метки, — пробормотала Кита, явно теперь в собственном мире, а не наполовину здесь, как было видно из последующей смены манеры речи, — должны быть нарисованы прямо на человеке. Или хотя бы переводиться на него. Также каким-то образом заперты. Печати, маскирующие чакру, надо легко использовать и удалять, желательно использовать повторно, — она вздохнула, переходя на более формальную речь. — Таджима-сама, мы можем выменять у клана Хьюга подробную карту чакросистемы? Знание, что я случайно не убью людей посредством депривации чакры во время экспериментов, правда поможет.

— Выменять на что? — намекающе спросил отец.

— Ароматическое дерево? Хинагику-сан подарила мне несколько смесей благовоний, так что Хьюга, должно быть, считают кодо важным искусством.

Учихи были не особо заинтересованы в «пути аромата», в основном потому что отслеживание по запаху было очень актуально, и заставлять твоих союзников чихать — это неблагоразумно. Инузука, как правило, были невраждебны по отношению к Учихам, но Мадара подозревал, что появления пахнущими, как лавка специй, скорее всего, это изменит. Хьюга больше волновало визуальное отслеживание (их глаза позволяли им видеть людей на большом расстоянии), и они все равно носили белый, так что они наверняка не считали запах проблемой.

Затем были Хатаке, которые вроде как были союзниками Сенджу (вторая жена Буцумы была Хатаке) и предпочитали призывы, отслеживающие добычу по запаху, так что зачастую было умнее пахнуть как что-то, что сливается с лесом, а не выделяется. Особенно когда берешь миссии на северо-востоке.

Запаховые бомбы для препятствия отслеживанию, обычно должны были быть более сильными, чем благовония: для них были популярны менее приятные эфирные масла и перетертый чили.

* * *

Кита была так, так рада быть дома. Даже со всей работой, ждущей ее (несмотря на то, что Охабари-оба выполняла большую часть дел, касающейся Домашней Стражи), и Бентен, сердящейся на нее из-за того, что она пропустила ее день рождения, было просто восхитительно вернуться. Кукла размера младенца от Мурасаки-сама все же немного задобрила Бентен (как и подарок Киты в виде миниатюрного чайного сервиза), и в течение недели все более-менее вернулось к нормальному состоянию.

Ну, нормальному в плане работы: то, что Мадара много времени проводил рядом благодаря продолжающемуся перемирию, было приятной переменой, особенно так как это означало, что она могла получать поцелуи в любое время дня. Он также помогал ей с процессом нанесения печатей на каждое здание в селении, включая склады и загоны для животных (тем лучше, чтобы раздражать Тобираму), тем, что разводил для нее чернила и носил ее шкатулку с письменными принадлежностями. Он также предложил, чтобы все вышли из здания, пока она будет рисовать на нем печать, чтобы не было очевидно, кто сделал изменение или как. С ними также был Санносава-сенсей, чтобы дальше способствовать обману, что он мастер печатей Учих. Они уже знали, что диапазон ощущения чакры Тобирамы покрывал селение, и он был достаточно чувствительным сенсором, чтобы замечать во сне неожиданные передвижения. Может, он не хотел обращать внимание на каждую вспышку чакры, но он будет отслеживать их (особенно когда они исходят от Учих), и, как они надеялись, он предположит, что она с Мадарой просто наблюдали за тем, что делалось, а не участвовали в процессе.

Ее день рождения наступил и прошел (Мадара подарил ей прекрасное кото, так что теперь она могла перестать брать кото Охабари-оба), как и день рождения Мадары, за которым последовал Новый год. Чуть меньше чем через неделю после Нового года Охабари-оба родила дочь, которую они с Тсуёши назвали Ясакатоне (традиционное имя рода Аматерасу для дочерей, то, которое Кита несколько раз видела в хрониках клана), и сливы начали цвести.

В этом году цветы были действительно прекрасны, но они не скрывали растущее напряжение в клане в целом и во Внешней Страже в частности. Кита написала письма своим новым знакомым Акимичи и Абураме, написала подходяще скромную записку с благодарностью Мурасаки-сама за три большие лакированные шкатулки высококачественной васи, которые прибыли с цветением слив (позаботившись, чтобы включить несколько открыток, на которых были аккуратно написаны некоторые ее хайку), и давила на Изуну, пока тот не согласился позволить ей сделать ему более хороший плащ. Он сказал «когда прекратятся сражения», что в данный момент и было. У нее не было ни времени, ни материалов, чтобы работать, пока они находились в столице, но сейчас у нее было и то, и другое, и она бы хотела компенсировать потерянное время.

Композиция рисунков Ямато-но-Ороти потребует некоторого времени, но перемирие должно было продлиться до апреля, а сейчас еще даже не наступил февраль. Даже если кто-то нарушит его раньше, у нее наверняка будет время до начала весны.

Ко дню рождения Изуны напряжение было таким удушающим, что Кита отложила свою вышивку и потребовала у Изуны ответа, был ли он действительно заинтересован в том, чтобы научиться делать печати из проволоки. Он был (конечно), но никакие из ее вышитых печатей не были атакующими, так что в основном она учила его упражнениям по визуализации и фокусированию, проецировать намерение и желание сквозь проволоку, а затем она отошла в сторону и наблюдала, как он получал удовольствие, формируя кандзи и узоры в виде сеток и решеток. Он модифицировал это упражнение, чтобы избирательно зажигать чакру на проволоке (очень умно, на самом деле), а потом немного сошел с ума, работая над перенаправлением проволоки в полете без использования для этого сюрикенов. С какой целью, она понятия не имела, но, зная его приоритеты, это наверняка предназначалось для боя.

Это определенно веселило остальных членов Внешней Стражи и убедило большинство из них тоже начать экспериментировать, что слегка ослабило общее внутриклановое напряжение. Это напряжение, конечно, полностью не исчезло (Сенджу все еще были здесь, и политическая жизнь внутри клана становилась даже хуже, так как все были дома, чтобы спорить о прецедентах, влиянии и уместности), но даже легкое ослабление было хорошим.

Прямо сейчас казна клана была некомфортно истощенной от всех трат их глав, живших в столице месяц, дарения подарков и проведения мероприятий, но как только наступит весна, клан сможет снова торговать и брать миссии, и ситуация улучшится. Сейчас они были намного более самодостаточными (в этом году клан зарезал двух свиней прямо перед Новым годом, и для всех было свежее мясо, часть которого засолили или завялили), и люди начали привыкать к связанными с этим улучшениям. Всем нравилось есть более хорошую еду, носить менее штопанную одежду и обладать чуть большим количеством дохода, чтобы покупать книги, игрушки и другие маленькие радости.

Она надеялась, что вскоре клан осознает, что постоянная война с Сенджу мешала наслаждению этими удобствами, но наверняка понадобится несколько лет, чтобы это усвоилось. После чего им придется выбрать между «отказом» от удобств и, может быть, рассмотрением полноценного мирного договора.

Ну, при условии, что Сенджу будут сотрудничать. Мир не может быть односторонним, в конце концов.