И кончилась сказка (джен)

Тогда Иисус говорит ему: следуй за мной, сатана, ибо написано: Истинному Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи. (Мф, 4:10)⁽¹⁾

Когда мир рухнул, она оказалась под его обломками. Ничто на свете больше не имело значения. Люди, с явно фальшивой жалостью смотревшие на неё, деревья, развеваемые вечерним ветром, слезы, капавшие из глаз, ласковый священник на кладбище, гробы, опускаемые в землю. Отныне это была только часть реальности, в которой ей приходилось существовать. Не жить, нет. Жизнь осталась позади. Сьюзен Великодушная, Сьюзен Великолепная — в мире Нарнии у неё было много, так много имён. Теперь все они не имели ни малейшего смысла, все эти имена унёс дым, дым от старых фотографий, которые она сама отправила в камин. Ей казалось справедливым избавление от иллюзий, ведь её семья мертва, а ей слишком больно смотреть в эти улыбающиеся лица...

Она снова и снова вспоминала его слова, которые он сказал ей при расставании. "Помни, Сьюзен, ко мне можно прийти из всех миров". Вот он и забрал всю её семью в свой таинственный мир за гранью веков, великий лев-создатель, Существо, лишенное милосердия к людям. Сначала он отобрал у неё Нарнию под смехотворным предлогом, а потом и семью. А она так верила ему, так мечтала, так надеялась на будущее. Ей казалось, что вся жизнь впереди, и Нарния подождёт, она почти перестала верить в её существование. О, ей напомнили, напомнили с деликатностью палача. Теперь она ничего и никогда не забудет.

Её семья. Он не оставил ей ничего, даже Люси, любимицу всей семьи, даже её, которую так любила их покойная мать. Мать и отца он тоже забрал, отец погиб в мировой войне, мать умерла с горя. Они думали, что обрели новый дом и новую семью у профессора, который приютил их. Теперь все они мертвы. Рука смерти, чудовищная лапа Аслана забрала их. "Он ведь не ручной лев". Ей говорили, а она не слушала. Вернее, не хотела ничего слышать или понимать. Теперь их слова — слова мертвецов — звучат у неё в ушах, как похоронный колокол.

Сьюзен казалось, что теперь она понимает тельмаринских аристократов, испытывавших отвращение к магии и чудесам. Тельмарины были правы, тысячу раз правы, когда пытались изгнать из Нарнии любой намёк на волшебство. Тирания Аслана была ничем не лучше тирании Белой королевы, Джадис. Тельмарины хотели сделать Нарнию миром без волшебства; волшебства, несущего зло и смерть. Их благородные лорды отправились в путешествие на край света не против воли Мираза, а по его воле. Да, точно. Теперь она до конца их понимала, хотя и слишком поздно. Они бросили вызов страшной, чудесной, запретной магии и решили добыть на краю света, за пределами зари лекарство от смерти. Бессмертия жаждали они, защиты от неминуемой смерти, закутывавшей человечество в свой погребальный саван с начала времён. Глупцы! Неужели они не знали, что никто не может одновременно восстать против Аслана и принять Его дары?

Гробы опустили в землю, и вокруг началось то, что слепые люди называли жизнью, и чему Сьюзен втайне от остальных быстро придумала собственное название — рутина. Она переехала от Лили, не отвечая на её письма или звонки. Её больше не интересовала эта наивная дура, в которой Сьюзен видела — как в зеркале — прошлую себя. Как глупа, наивна и тщеславна она была! Молодые кавалеры, балы и комплименты заслоняли от неё настоящий, реальный мир. Но вот эти покровы были беспощадно сдернуты львиной лапой. Мир предстал таким, как он есть — огромным кладбищем, наполненным дрожащими, как осенние листья на ветру, эфемерными существами, цепляющимися за собственные иллюзии.

Она заперлась в лондонском особняке дяди Дигори, как паук, ведь теперь этот особняк достался ей в наследство, как и домик в Андовере, принадлежавший тёте Полли. Но ей досталось и кое-что ещё. Состояние. Деньги. Богатство. Небольшое — дядя не был очень богат, да и был благотворителем, наивный мечтатель. Впрочем, кто она такая, чтобы его осуждать, сама была в тысячу раз хуже его. Но этого богатства ей теперь мало. Ненависть, бешеная и лютая, пылала в её душе, как чудовищный огненный цветок, лепестки которого обжигали всё её существо. Она даже заказала огромный портрет льва у одного из художников Лондона, чтобы повесить его над кроватью. Купила дротики, чтобы метать льву в самое сердце и представляла себе Аслана. Какое-то время развлекалась только этим, забросила учебу, друзей, увлечения. Превратилась в кошмар, в исхудавшее жалкое существо, бродящее по особняку и пугающее своим видом старую служанку.

Со временем она оправилась. Она — Сьюзен, дочь Хелен, потомок Евы, последняя из рода Пэвэнси. Как говорила когда-то мать: "Не думай слишком долго, доченька, избрав свой путь — действуй". И она начала действовать. Вернулась в университет и поменяла факультет. С новой, непонятной для себя и окружающих силой вгрызлась в учебники. Именно вгрызлась, впилась. Она впитывала знания, как сладкий яд, и каждое из них служило одной цели — понять замысел врага. Ведь чтобы победить — сначала нужно понять. Ей стоило немалых усилий выбросить из головы балы, вечеринки, праздную жизнь. Искушение вернуть всё как было, забыть себя и своё горе в развлечениях было велико, но Сьюзен не была идиоткой. Она видела себя в зеркале в собственном особняке. Ей не хватало только бутылки в руке, тогда картина была бы полной. Нет, она ни о чём не жалела, прошлое надо оставить в прошлом, былые увлечения надо вырвать с корнем, подчинить жалкую рутину, которую слепые эфемеры называют "жизнью", новой, осмысленной цели.

Два долгих года прошло в изучении священных книг, работ известных философов и теологов. Сьюзен не "искала", она знала Аслана в лицо. Она знала и его имя здесь, хотя не отваживалась произносить его вслух. Создатель мира, всеведущий творец, властелин смерти. Лучше не привлекать его внимание лишний раз, не взывать к нему. Она спрятала картину со львом, потом приказала её сжечь. Враг был слишком силён. Его лишь позабавили бы эти детские упражнения с дротиками. Нет, она пойдёт другим путём. И вот, после долгих изысканий, неведомых профессорам и студентам, в её мире забрезжил свет. Слабая и робкая надежда. Она долго размышляла над историей Нарнии и вспомнила, что Аслан зачастую долго не появлялся. Значит, чем меньше у него последователей, тем больше шансов, что его здесь не будет. О, она приложила все свои скромные силы для того, чтобы отвадить людей от существа, дарующего смерть и разрушение. Но она не будет идти напролом. Легче всего прикрыться незнанием или отрицанием. Пусть слепцы от рождения считают её врага ещё одной иллюзией. А она поможет им в этом.

Когда через месяц после знаменательного события, почти вернувшего Сьюзен веру в жизнь, она познакомилась с Стивом Голдсмитом, она была уже совершенно другим человеком. Аскетичка с красными от напряжения глазами ушла в небытие. На благотворительный вечер в честь очередной круглой даты с дня основания университета Сьюзен явилась в роскошном черном платье. О нет, она не предала себя, не стала искательницей наслаждений. Но отныне остальные должны видеть только её маски. И никогда — её саму. И там, на балу, у колонны, она встретила его. Его, такого робкого и неуклюжего, некрасивого и невзрачного. Но из очень старинной аристократической семьи. Надёжного. И безнадёжно влюбленного в неё, с первого взгляда. Её даже позабавила эта внезапная привязанность чужого ей человека. Сьюзен разговаривала со Стивом, украдкой взглядываясь в него цепкими глазами, намечающими путь к жертве. Она была охотницей, он — добычей. Её немного тронули его искренность и сочувствие. Она не совершит подлости, если позволит ему ухаживать за ней и даже сделать её миссис Голдсмит, женой. Её род, Пэвэнси, был чуть скромнее, чем Голдсмиты, но не менее аристократичен. Зато будущий муж должен был ей помочь, вернее, не он сам, а капиталы его семьи. Помочь ей осуществить задуманное.

Дальнейшее вспоминалось ей смутно, как череда разноцветных бликов солнца, играющих на поверхности пруда. Вот долгая борьба за Стива с его семьей, с семьей, которая словно бы почувствовала что-то не то, вот игра во "влюблённую", вот свадьба, а вот и защита диплома, вот она стоит на фотографии, сжимая его в руке. Она была теперь бакалавром, бакалавром теологии. Далее была работа, работа секретарём в одной фирме, которую нашёл её муж. Потом она сменила работу, двигаясь всё ближе к цели, стала корректором, а затем редактором в одном очень уважающем себя издательстве. Она знакомилась с авторами, читала их, впитывала особенности стиля. По ночам, когда Стив ложился спать, она украдкой писала, писала и писала. Она не могла остановиться. Цель была слишком высока — не пустить врага в этот мир, пусть остаётся в прошлом со своими дарами, за которыми пряталась лишь смерть. Почти две тысячи лет прошло с тех пор. Теперь её задача — отсрочить новый приход существа, которого они детьми знали под именем Аслана, сюда, в наш мир. Отсрочить из любви к человечеству. А там — кто знает, может, Аслан и забудет о них. Поиграется и простит. Отвернёт свой страшный лик в другую сторону и даст человечеству идти собственным путём.

Наконец, когда она немного научилась, набила руку, она познакомила и Стива со своим трудом. Он был очарован её работой и предложил себя в соавторы, чтобы "дело пошло". Она рассмеялась в душе — думала, что ей придётся уговаривать и упрашивать его, а он-то сразу согласился! Нет, всё-таки умный ей попался муж. Один на миллион. С таким союзником, как он, можно достичь очень многого. Вскоре на свет появилась её первая работа, благосклонно встреченная критиками, ведь имя Стива Голдсмита заткнуло рот самым въедливым из них. Работа называлась "Роль женщины в патриархальной культуре раннего христианства". О, она умела мастерски рисовать фальшивыми красками, ведь у неё был очень хороший учитель, один из лучших. Она блестяще умела подпустить немножечко черного цвета, расставить нужные акценты, где-то пройтись косой убийственной иронии, а где-то незаметно уколоть читателя шпилькой неожиданного сарказма. В целом выходило, что женщинам-христианкам было бы стократ лучше вовсе без христианства, но всё было написано так благопристойно, чинно и с таким флёром научности, что наживку проглотили многие.

Прошло лет десять, и она отчасти перестала опасаться. Главная цель оставалась той же — не допустить Его в этот мир. Она писала как одержимая, прерываясь лишь на еду и сон, вспомнив былое затворничество. Из-под её пера одни за другой выходили книги: "Иисус — миф или реальность?", "Средневековые инквизиторы и архетипы женской души", "Патриархальное угнетение женщин в викторианскую эпоху". Муж был её главным критиком, союзником и помощником. Он как раз пошёл в политику и стал депутатом парламента от лейбористской партии. Впрочем, саму её никогда не интересовала политика. Феминизм, лейборизм, марксизм — в своих книгах она жонглировала идеологическими ярлыками с опытностью умелого фокусника, но воспринимала их, как солдат воспринимает ядра, пушки и порох — как инструменты, подчиненные своей цели. Всё это было, в конце концов, неважно. Прикрытая завесой модного в шестидесятые годы научного агностицизма, она не стеснялась в выражениях, обвиняя религию во всех смертных грехах. Нет, она нигде и никогда не поминала имя врага всуе. Ей хватило и легкомысленных оскорблений, которыми она, двадцатиоднолетняя дурочка, так щедро разбрасывалась в ответ на укоризненные слова дяди и тёти. За эти оскорбления она уже расплатилась сполна. Не буди лихо, пока оно тихо. Не хватало ещё помереть раньше времени.

Единственное, что царапало её сердце львиным когтём, был её муж. Его благополучие. Она сделала его своим другом и союзником, но он хотел большего, а она не могла ему это дать, с ужасом высчитывая дни до следующих месячных после каждого их "брачного возлежания". "Брачное возлежание" — это причудливое старомодное выражение однажды придумал Стив. Он оказался ещё и хорошим любовником, но она с ужасом думала о беременности и ребёнке. Своего ребёнка она не сможет не полюбить — это она знала твёрдо. Но полюбить — это значило бы снова войти в тот мир магии, надежды и волшебства, где владычествовал Аслан, царь Смерти, повелитель Вселенной. Это значило бы беспомощно смотреть на то, как твою дочь или сына разрежет на куски поезд или как они умрут, задыхаясь от кори или скарлатины, или как им перережет горло пьяный бандит под хохот подельников... Мир этот был всё еще миром Смерти, и царём Смерти был он, золотой лев с пышной гривой. На кладбище нельзя рожать детей, иначе они пойдут в пищу могильным червям. В диком ужасе она даже было решила как-то раз помолиться, чтобы её миновала "чаша сия", но тут же захлопнула себе рот обеими руками. Вот идиотка! Чуть было не обнаружила себя. Но время шло, дети не появлялись, и от её сердца, что называется, "отлегло".

Последний блик на ярком озерце былой жизни, последняя вишенка на торте — Стив и его неожиданная прихоть. Опечаленный её бесплодием, Стив ушёл от неё к любовнице. Все его друзья и знакомые выступили против такого решения, даже его семья, которая всей душой ненавидела её. Она одна не упрекала его и даже тайком от остальных сохраняла с ним дружеские отношения. Она понимала, в какое чудовище понемногу превращается, отказывая себе в любви, радости, надежде, но не могла поступить иначе. Цель, высокая цель вела её вперёд, а всё остальное было уже неважно.

1) В ранних переводах Библии и в греческом оригинале вместо слов "Отойди от меня, сатана", сказано "Ступай/иди/следуй за мной сатана", в Синодальном переводе в этом месте допущена ошибка.

Вернуться к тексту