Hazel (гет)

— Лиззи, я дома!

Элизабет выбежала из кухни на голос, на ходу вытирая руки в муке об фартук. Одного взгляда на Джона хватило, чтобы руки бессильно повисли, а потом сжались в кулаки, собирая в них всю волю, чтобы не разреветься. Джон даже не удосужился стереть с щеки вульгарное пятно яркой помады. Посмотрел на остекленевшую Элизабет, хмыкнул и направился в ванную.

Она вернулась в кухню, села на табурет и уставилась в своё отражение в окне. Спохватилась, когда запахло горелым — совсем забыла про пирог с почками в духовке.

Вода в ванной перестала литься, Элизабет вся подобралась. Джон, в одном полотенце, замотанном вокруг бёдер, босиком прошлёпал мимо, достал из сушилки стакан, налил воды.

— Я ужинать не буду, спать пойду, — негромко сказал он.

Элизабет не выдержала и разревелась.

Джон замер на пороге, обернулся. Его красивое лицо перекосилось. Он вернулся, сел напротив Элизабет, заставил её посмотреть на него, грубо схватив за подбородок.

— А что ты хотела? У Эшли будет ребёнок.

Сердце будто остановилось на пару секунд, а потом забухало внутри со скоростью бегуна-спринтера. Она глянула на него затравленно, а потом поникла.

Всё кончено…

В болезни и в здравии. Они обещали друг другу быть вместе, быть рядом, чтобы ни случилось. А потом Элизабет забеременела, и Джон принялся уверять, что ребёнка пока заводить рано. Они ещё не встали на ноги, он ещё не утвердился на посту генерального директора, ипотека за квартиру не погашена. Элизабет взывала к его разуму, но Джон в конце концов поставил её перед выбором: или он, или ребёнок. Страшные слова не желали укладываться в голове, и, наверное, весь кошмарный смысл их отразился на её лице, потому что Джон тогда притянул её к себе, обнял, поцеловал в макушку и с нежным укором сказал:

— Ну что ты, малыш… Успеем ещё. Ты же понимаешь, что сейчас ребёнок свяжет нас по рукам и ногам. Будь умницей. Разве нам плохо друг с другом?

И она уступила. Кляла себя на чём свет стоит потом, плакала, впала в депрессию. Но сделанного было не исправить.

Они съездили в Ларнаку, отдохнули, и Элизабет даже немного пришла в себя. Через пару лет Джон стал генеральным директором, они смогли расплатиться с ипотекой. Ещё через пять лет Джон как бы ненавязчиво намекнул Элизабет, что пора бы ей перестать принимать противозачаточные препараты. Он хотел сына.

Элизабет так и не решилась сказать ему, что никаких препаратов не принимает. Записалась на углубленное обследование и практически не удивилась приговору врачей. Это была расплата за её предательство. Когда сказала об этом Джону, тот напрягся. Прошло ещё пять лет.

Они отдалились. Крепкий брак стал трещать по швам. Да и был ли он крепким? Куда девался её Джон, такой сильный, такой надёжный, такой понимающий?

Он стал приходить домой поздно, а иногда и вовсе где-то пропадал ночами. Элизабет догадывалась, что у него кто-то появился, но откровенные пятна от губной помады на воротничке рубашки делали больно. Она чувствовала себя ущербной. Джон никак не комментировал ситуацию, не оправдывался. Однажды Элизабет столкнулась в торговом центре с Джоном и его спутницей в отделе нижнего белья. Элизабет хорошо знала Эшли, начальницу одного из отделов компании Джона. Эшли отвела глаза и покраснела. Джон невозмутимо взял спутницу под руку и прошёл мимо остолбеневшей Элизабет.

Что ж… Элизабет надеялась, что Эшли никогда не узнает того унижения и ощущения падения в бездну, которые испытала она.

Джон, надо отдать ему должное, дал хорошие отступные — Элизабет смогла купить маленький домик в Энфилде, полностью отказавшись от доли в огромном особняке, в который вложила столько сил и души.

Не так просто было всё начать с чистого листа. Она оборвала все связи с прошлым, пытаясь выплыть из тумана отчаяния. Не сразу, но ей это удалось. Работа официанткой в одном из кафе волей неволей втягивала её в общение с людьми, теребила и тормошила. Поначалу её улыбки были дежурными и натянутыми, но постепенно она оттаяла. Боль спряталась комочком в дальнем уголке чулана памяти и прорывалась изредка снами. Но в целом Элизабет просто жила дальше.

Мужчин в её жизни больше не случилось. Конечно, через десять лет после развода уже вполне можно было завести отношения, но как-то не складывалось. Ради мимолётной интрижки или, как говорила коллега Роуз, «для здоровья», ей было противно. Что-то останавливало. А для настоящих отношений не хватало духа.

Сорокапятилетний юбилей встретила с горькой усмешкой. Life begins at forty... ⁽¹⁾ Она придирчиво смотрела на себя в зеркало и видела нестарую ещё женщину. Наверное, прошлое окончательно отпустило, потому что внезапно захотелось любви. Чтобы как в романах.

Заказывали — получите. Буквально на следующий день она, привычно обслуживая редких с утра посетителей, подошла к дальнему столику, за которым сидел мужчина в дорогом пальто. Трудно было сказать, сколько ему лет. На первый взгляд — явно не молод, и в то же время в его осанке, взгляде чувствовалась мощь и жажда жизни. Возможно, она бы и не обратила на него внимания, но он так на неё посмотрел, что Элизабет вспыхнула. В его взгляде было столько неприкрытого восхищения, что она почувствовала себя выпускницей колледжа.

Странный посетитель зачастил в их кафе. Может, работал где-то неподалёку? Элизабет нравилось думать, что он приходит сюда из-за неё, но она тут же себя одёргивала за подобные глупые мысли. Однако часто ловила на себе его взгляды. Он не пытался сблизиться, заговорить или задать хоть какой-то дежурный вопрос. Молча допивал свой кофе, оставлял хорошие чаевые и уходил. Эта игра в кошки-мышки будоражила, хотя Элизабет постоянно себя одёргивала, что всему виной её вдруг проснувшееся желание разделить эту бренную жизнь с кем-то.

Незнакомец был хорош собой. Чёрные с редкой проседью волосы были такой длины, что легко укладывались волнами назад, открывая высокий лоб. Тёмные глаза следили за ней из-за опущенных ресниц, но стоило ей попытаться встретиться с ним взглядом, он уходил от контакта. Аккуратная бородка делала его похожим на лорда или профессора. Ухоженные руки выдавали человека вряд ли знакомого с тяжёлым физическим трудом, однако во всём его облике было столько мужественности, что Элизабет пробирали мурашки, когда она по вечерам восстанавливала его образ в памяти.

С удивлением Элизабет обнаружила, что наступил март. Раньше зима всегда тяготила её, наводя тоску. Сейчас же недели пролетели как один миг.

В один из понедельников Элизабет подменилась с Роуз по её просьбе, отработав заранее в воскресенье. Воспользовавшись нежданным выходным, отмыла кухню и ванную, на каком-то невероятном подъёме даже разобралась в коридоре, убрав с вешалки лишние шапки, перчатки и шарфы. Оставила один — ярко-красный, который и нацепила поверх пальто, отправившись за продуктами. Шарф постоянно развязывался и норовил соскочить. Возможно, именно потому, что она постоянно пыталась его поправить, ручки пакетов внезапно лопнули. Так обидно! До дома было всего два шага. Элизабет растерянно присела на корточки и тут услышала рядом голос:

— Доброго вечера. Тяжела ноша была?

Она испуганно дёрнулась, а потом поняла, что перед ней тот самый незнакомец из кафе.

— Ох… Это вы.

Он вёл себя немного странно и предложил ей помочь донести злосчастные пакеты. Она лишь растерянно ответила:

— Я даже не знаю вашего имени…

— Уильям. Но лучше просто Лиам, — представился он.

— Элизабет, — она смущённо улыбнулась.

Полным именем её называли окружающие, коллеги и соседи. Бывший муж называл Лиззи, но такое обращение ей точно было сейчас не по нраву. Правда, в детстве папа называл её совсем по-другому, но не рассказывать же об этом первому встречному?

Он отвлёк её своим неловким вопросом про отсутствие на работе, и она невольно улыбнулась. Тепло разлилось внутри, ей казалось, что она знакома с Уильямом — нет, с Лиамом — очень давно. Хотелось узнать его лучше. Она стушевалась, но всё же сумела подобрать слова, чтобы пригласить его на ужин. А вдруг у него есть жена? А вдруг он подумает, что она женщина лёгкого поведения, раз вот так запросто зовёт на ужин человека, оказавшего помощь по доставке пакетов? К чёрту… Ей надоело всё время думать.

А он согласился.

Они на самом деле пили чай. Условно... Чай давно остыл, а они всё говорили, рассказывая о себе всё то, что посчитали нужным рассказать. С одной стороны, сработал эффект попутчика, Элизабет даже рассказала про Джона и про то, что у неё никогда не будет детей. А Лиам поведал, что его жена умерла от лихорадки через пару месяцев после родов их единственного сына. Элизабет сдерживала себя, потому что понимала, нельзя вот так взять и вывалить постороннему человеку всё о себе, но язык её словно не слушался. Может, она давно ни с кем не говорила по душам? Она говорила про соседей, рецепты пирогов, способы подстрижки газонных кустов, фирменные секреты варки кофе, а он слушал её и улыбался. Когда Элизабет выговорилась, наступила неловкая пауза.

Он поднялся первым, потянулся к карману, и на одну безумную секунду Элизабет показалось, что чайные чашки слегка приподнялись над столешницей.

— Ох… — словно спохватился Лиам и взял чашки руками.

— Я сама уберу! — подскочила она. — Не беспокойся.

Кажется, он совсем растерялся. В коридоре долго одевался, наматывал кашне поверх пальто, потом повернулся и обнял её за плечи.

— Бетти… — хрипло произнёс он.

Она вздрогнула.

— Что-то не так? — он испугался. — Я обидел тебя?

— Так меня называл только мой папа… — прошептала она, чувствуя, как на глаза наворачиваются предательские слёзы.

— Бетти… — повторил он ещё раз, явно наслаждаясь, как её имя звучит вслух. — Как домашний хлебушек… Бетти, я знаю, что могу показаться тебе смешным. В моём возрасте слишком расточительно тратить месяцы на ухаживания. Ты мне очень нравишься. Если ты не против, я бы продолжил наше знакомство.

Она кивнула.

Он отпустил её плечи.

— Я буду в кафе в четверг. Думаю, тебе хватит времени, чтобы решить.

Он взялся за ручку двери.

— Я уже решила, — тихо сказала она ему в спину. — Останься…

Два года пролетели незаметно — вот уж точно, счастливые часов не наблюдают. Лиам иногда проводил у Бетти несколько дней, а порой ненадолго пропадал. Она не задавала вопросов, она просто его ждала.

Почему он ни разу не пригласил её к себе? Он так и не сказал, где точно живёт, и после пары неудачных попыток узнать об этом, Элизабет решила не приставать с расспросами. Захочет — расскажет. В руках у неё всё так и спорилось, когда он был рядом. Она словно навёрстывала все те годы, когда не для кого было готовить, некому было улыбаться, делать массаж или просто намыливать в ду́ше спину.

Уютно устроившись ночью в его сильных руках, она чувствовала себя защищённой от всех бед. И разве так важны были подробности его личной жизни, которые он скрывал, если здесь и сейчас он был с ней? Она чувствовала его искренность, читала любовь в его взгляде. В минуты близости он называл её «мой орешник», и тогда сердце Бетти пропускало очередной удар.

Он так и не познакомил её с сыном, хотя летом оставался ночевать реже, ссылаясь на то, что сын приехал на каникулы и им надо побыть вместе. Бетти очень хотела познакомиться с мальчиком, но раз Лиам не хотел их представить друг другу, значит, были на то причины.

Осенью девяносто четвёртого он часто становился задумчивым и печальным. Приходил к Бетти, обнимал её, прижимал к себе крепко и молчал. Она не спрашивала, но видела, что его что-то тревожит. Он не тяготился общением с ней, наоборот, она чувствовала, как он будто ищет спасения в их встречах. От чего он бежал? Что его мучило? Она не могла ему помочь, просто окружила ещё большей заботой. Глаза её загорались радостью, стоило ему появиться на пороге.

— Бетти… — говорил он и прижимал её к себе, словно боясь отпустить.

Однажды, ближе к весне, они залежались в кровати дольше обычного. У неё был выходной, а Лиам ещё с вечера сказал, что останется на пару дней. Лиам лежал на животе, зарывшись носом в подушку, а Бетти рисовала на его спине узоры.

Потом взяла его левую руку и осторожно провела пальцем по татуировке на предплечье. Эта татуировка пугала её. Что она означала? Череп со змеёй, выползающей изо рта. Когда она спросила у Лиама, тот ответил уклончиво, что набил её по молодости, и свернул разговор. Бетти не стала расспрашивать. Татуировка и правда выглядела блёклой и старой. Но сейчас?..

— Лиам…

— Да?

— Твоя татуировка… Мне кажется, она сделалась ярче. Ты её обновил?

Лиам резко перевернулся, сел, прикрыл правой рукой предплечье левой.

— Тебе показалось, — процедил он, пряча глаза.

Но Бетти не показалось. Она и раньше замечала, что выцветшая татуировка иногда вдруг становилась чётче, наливалась цветом. Как такое возможно?

— Иди сюда… — хрипло произнёс Лиам и притянул её к себе. — Ничего не бойся. Я рядом.

Однако что-то в нём сломалось. Лиам был похож на загнанного зверя, который всё время прислушивался. Взгляд его потух, а брови часто сводились к переносице.

В конце июня он пропал.

Они в тот вечер долго и неистово занимались любовью, а потом, когда Бетти уже задремала, Лиам вдруг подскочил, шипя от боли. Его татуировка горела красным, словно к ней приложили раскалённую кочергу. В одну секунду он оделся.

— Лиам, что происходит?

— Обещай мне забыть меня! — с болью крикнул он, стремительно выбегая из комнаты.

Бетти следовала за ним по пятам.

— У нас мало времени, — затравленно сказал он. — У меня нет другого выхода.

Он вытащил из кармана деревянную штуковину. Мундштук? Но Лиам не курил… Направил её прямо на Бетти.

— Я буду ждать тебя столько, сколько нужно, — прошептала она, не в силах отвести взгляда от деревянной… ручки? Это же была стильная шариковая ручка?

Рука его дрогнула. Он простонал, убрал ручку в карман и выскочил в ночь.

1) Жизнь начинается в сорок (англ.)

Вернуться к тексту