Дела давно минувших лет (джен)

Спустя три часа после окончания рабочего дня агентство встречает пустыми коридорами. Только дежурный провожает заинтересованным взглядом.

Однако вопреки ожиданиям, наблюдение за домами троих пропавших ничего не дает. Если бы понимать, в каком месте с наибольшей вероятностью себя проявят сущности — а в том, что в эту командировку его отправили не напрасно, Павел практически не сомневается, — можно было бы продолжить наблюдение и ночью. Ему не привыкать. Но проблема в том, что такого понимания не сложилось. Слишком широкий ареал, слишком многом пропавших. Дело оказалось совершенно нетипичным.

Агента Глазевски, который все время наблюдений мужественно терпел, но на обратном пути все-таки не удержался от вопроса, пришлось огорчить отсутствием новостей и озадачить:

— Раздобудь все-таки подробную карту города, на которую можно будет нанести метки в местах исчезновений и обнаружения тел.

Заверения о том, что распоряжение будет выполнено, как и дверь кабинета с номером "4", остаются позади, и Долак поднимается в гостиницу. Уже в номере, заглянув в холодильник и обнаружив там только две бутылки минералки, он понимает, что за весь день съел только пирожок, которым угостил Ульрик. После недолгих колебаний внутренние весы склоняются в пользу прогулки до ближайшего перекрестка, на углу которого он вроде бы видел ресторан.

Заведение не радует ни ценами, ни ассортиментом, но все магазины давно закрыты. Приходится довольствоваться разогретым бифштексом и чаем из пакетика. Наскоро проглотив ужин, Павел просит счет и отвечает отказом на предложение вызвать такси.

— Пан не местный и, вероятно, не знает, что в нашем городе опасно оставаться одному, — замечает официант, собирая со стола посуду. — Я слышал, даже военные на базе в караул теперь ходят исключительно по двое. У нас пропадают люди.

— Да, я слышал. Но мне недалеко...

На улице заметно похолодало, и сырость моментально забирается под беспечно оставленную незастегнутой куртку. Зябко поежившись, Павел торопится исправить ошибку прямо у дверей ресторана и тут краем зрения впервые видит характерную серую тень, прозрачную и немного отливающую перламутром. Он вскидывает голову и, прежде, чем силуэт скрывается за углом здания, успевает заметить, что это мужчина в мешковатом костюме, какие носили с полвека назад. Погоня ожидаемо ничего не дает — переулок пуст и темен, но на удачу попытаться стоило.

Запоздалый ужин дал больше пользы, чем полдня наблюдений. Теперь он уверен на сто процентов. В городе хозяйничают неупокоенные души.

* * *

Утро начинается с посещения морга. Судмедэксперт — молодая рыжеволосая Зофья Сикора — один за другим выдвигает из холодильных камер полки с телами погибших и не без удивления наблюдает за действиями Долака.

— Вы пытаетесь что-то рассмотреть у них на лицах?

— Да. Выражение лица покойника о многом может рассказать. Особенно в таких случаях, как этот.

Выписав имена тех, на чьих лицах застыло выражение ужаса, он поднимается в Отдел и первым делом обращает внимание на лежащую на его столе большую карту города, сложенную вчетверо.

— Благодарю, — бросает Павел агенту Глазевски, с его же помощью прикрепляет карту к стене и принимается за работу.

По мере расстановки меток с датами в местах исчезновений и обнаружения тел становятся очевидными две закономерности. Первой бросается в глаза география: поначалу все исчезновения происходили в одном из окраинных микрорайонов города, но постепенно территория расширялась, вытягиваясь клином на северо-восток. Второе, что заслуживает внимания — судьба пропавших. Началось все чуть более трех месяцев назад, и поначалу большинство жертв находили мертвыми через полторы-две недели после исчезновения. Однако в дальнейшем стало больше пропавших без вести. В последний месяц трупов вовсе не находили.

— Вот здесь, — обведя карандашом район первых исчезновений и отходя на шаг назад, Павел обращается к стоящему рядом Ульрику, после чего бросает приглашающий к разговору взгляд и на Брозека, — нет ли какого-нибудь заброшенного здания или снесенного кладбища?

В ответ Брозек пожимает плечами, а Глазевски напряженно задумывается.

— Мне кажется, — сунув руки в карманы джинсов, говорит он, — что где-то там за городом, как раз в этой стороне, в годы войны размещалось не то гетто, не то концлагерь… Что скажете, шеф, я ничего не путаю? — поворачивается он к начальнику в поисках помощи.

Тот, прищурившись, несколько секунд смотрит на карту со своего места.

— Да, вроде бы я тоже слышал про концлагерь. Но его нацисты сожгли дотла еще при отступлении

— Вместе с узниками?

— Большей частью. Какое это имеет отношение к нашему делу?

Немного поколебавшись, Павел решается поделиться результатами своих наблюдений.

— Дело в том, что по многим признакам исчезновения людей связаны с тем, что в них вселяются чужие души — неупокоенные души.

— Хотите сказать, что это души убитых узников восстали? — со скепсисом усмехается Брозек. — Почему только сейчас? Звезды встали особым образом?

— Не знаю, — не обращая внимания на иронию, отвечает Павел, — но, возможно, мы станем ближе к ответу, когда осмотрим место, где все произошло. Вы не возражаете, если агент Глазевски свозит меня туда?

Брозек одаривает Долака неодобрительным взглядом, каким обычно смотрит занятой человек на чудака и бездельника. Но, пожав грузными плечами, кивает:

— Да пусть везет. Мне он пока не нужен.

— М-м… — дослушав их небольшой диалог, Ульрик сконфуженно улыбается и взъерошивает волосы на затылке, — я б с радостью. Да тут такая проблема: я не знаю, где точно размещался этот концлагерь. Или вам достаточно оказаться где-то поблизости?

— Вообще, хотелось бы знать точное место. У вас ведь есть старые карты? Может быть, на них есть что-то полезное?

Ульрик убегает в архив и через четверть часа возвращается со стопкой карт разных годов выпуска. Склонившись над столом Долака, они оба разворачивают их по очереди и вскоре на одной, датированной тридцать восьмым годом, обнаруживают примерно в той самой локации загородный детский лагерь для летнего отдыха.

— Выдвигаемся, — командует Павел, и через пять минут они уже мчатся по улицам городка.

Пока Глазевски азартно маневрирует в потоке, Долак сличает две карты: старую и новую.

— Черт! — цедит он сквозь зубы.

— Что?

— Ваш городок вырос и теперь частично расположен на территории лагеря.

— Это плохо? — закладывая лихой вираж, Ульрик энергично жмет на педали и успевает поглядывать на Долака.

— Отчасти да, может быть сложнее сориентироваться. Но, с другой стороны, возможно, в том и ответ на вопрос: почему души активизировались именно сейчас.

— Их потревожили?

— Скорее всего.

— Но разве они не должны были уйти, ну?..

— За грань?

— Да.

— Должны были. И если это именно души узников, то их что-то держало все это время.

Наконец, они сворачивают в одну из улиц и останавливаются. Вокруг новостройки. В пятиэтажках со стороны города уже живут люди, но с другого края два дома еще строятся, а за ними виднеется котлован, где рабочие возводят фундамент.

— Что дальше? — нетерпеливо спрашивает Ульрик, но Павел его не слушает.

Он смотрит на две серые фигуры, зависшие в воздухе поодаль. Чувствует холодок, оборачивается и видит еще одну — прямо перед собой. Женщина.

— Пани? — обращается к ней Павел, не обращая внимания на вытаращившего глаза Глазевски. — Или правильнее будет панна? Могу я вам помочь?

Чаще всего духи, поняв, что их видят, охотно идут на контакт. Павел их только видит — не слышит, но кое-что может считать с губ, помогает и общение знаками, но в этот раз призрачная девушка только презрительно кривит рот и, гневно сведя брови, бросает ему лишь одно слово. Он практически уверен, что это слово: “Уходи!” И, сказав это, неупокоенная душа гордо возносится вверх.

— Пани… Подождите, пани… — тщетно зовет Павел, но вскоре теряет ее из виду.

К тому времени двух других уже тоже нет на прежнем месте. Побродив вдоль улицы, он еще несколько раз видит тени: в оконных проемах, в подъездах, но на сближение они не идут. С окраины, где идут строительные работы, Павла с Ульриком в конце концов довольно грубо прогоняет мужчина в синей спецовке и каске.

— Похоже, больше нам здесь делать нечего, по крайней мере, пока, — вынужден признать Павел. — Поехали обратно.

— Но ты видел кого-то, да? — спрашивает Ульрик, кажется, тоже начав сомневаться. Обычная реакция непосвященного, на самом деле. — И что? Кто это? Неупокоенные души, как ты и предполагал? — отъехав от места стоянки, продолжает любопытствовать он.

— Да.

— Это узники концлагеря?

— Не знаю. Они не захотели говорить.

— Это плохо? — уточняет Ульрих с беспокойством в голосе. — Это странно?

— Это странно, — подтверждает Павел после паузы. — Обычно неупокоенную душу держит в нашем мире какое-то незавершенное дело: чаще всего невыполненное обещание, недостигнутая цель или месть. Но так или иначе они ищут возможность завершить это дело, поэтому с готовностью рассказывают о том, что им нужно. А для нас понимание их цели — путь к тому, чтобы их упокоить.

— И как?

— Помочь в завершении дела или убедить отказаться от него.

— А если не получается отговорить? — продолжает расспрашивать Ульрих с искренним интересом.

— Чаще, к счастью, находятся способы. Но если не выходит… — Павел не заканчивает предложение, но смысл и без этого предельно ясен.

— Их уничтожают каким-то образом?

— Уничтожить дух невозможно. По крайней мере, не в нашем мире. Но можно отправить за грань насильно.

— Ух ты! — изумляется Ульрих и тут же уточняет: — Это трудно?

— Весьма, — резче, чем хотел, отвечает Павел и устало переводит тему: — Смотри на дорогу внимательнее.

Ульрик понимает намек и временно умолкает, но позже любопытство вновь берет верх. Но в разумных пределах — Павел ничего не имеет против. Поскольку без помощи агентов Отдела ему не обойтись, их в любом случае нужно вводить в курс дела.

Поэтому, когда Ульрик начинает расспрашивать о причинах вселения духов в чужие тела, Павел терпеливо рассказывает:

— Видишь ли, души бесплотны и не способны влиять на материальные объекты, иначе как воспользовавшись чужим телом. Причем ему нужно живое функциональное тело. Вселиться в живого человека способна далеко не всякая неупокоенная душа, но если такое случается, человек становится одержим подселенцем. При этом чужая душа не сливается с телом, она управляет его действиями, но находится в дисгармонии. Из-за этого в теле возникают сбои. Сначала это нарушения в регуляции, но впоследствии это приводит к повреждению органов. Поэтому, чем крепче чужеродная сущность удерживает тело, чем сильнее угнетается собственное сознание — считай, душа, тем быстрее развиваются болезни и наступает смерть. Некоторое время дух еще может управлять мертвым телом, поддерживая в нем ограниченную функциональность, но обычно не больше нескольких дней. Поэтому некоторых пропавших нашли мертвыми. Впоследствии духи научились сохранять в телах жизнь. И есть у меня подозрения, что именно для этого им потребовалось, в частности, захватывать тело врача и с его помощью обворовывать больницу.

— Ничего себе, — выдыхает Глазевски и как будто даже с сожалением паркуется возле Агентства. Он явно был бы рад продолжить разговор.

Зато Брозек откровенно иного мнения.

— Ну что, сколько неупокоенных душ поймали? — смеется он. — Допросить успели?

Павел, которому хорошо знакома категория таких скептиков, ограничивается коротким:

— Нет.

Но у Глазевски язык чешется, и он сообщает шефу о том, что пан эксперт видел сущности, за что и получает свою порцию насмешек.

— Никогда не думал, что у меня в отделе работают столь легковерные чудаки. Не стыдно, Глазевски?

— А с паном Бачевски так же пошутите? — сжалившись над парнем, вступается Долак.

Фамилия заместителя главы АВБ безотказно отбивает у его служащих желание острить.

— Однако на сегодня я, пожалуй, все. Благодарю за сотрудничество, коллеги. — И с легким поклоном Павел покидает Отдел.

* * *

Ночью его будит промозглый холод и отчетливое чувство присутствия постороннего. Осознание приходит еще до того, как он открывает глаза. Давно выработанный навык дает возможность подготовиться к контакту. Медленно выдохнув, Павел открывает глаза. Теперь гость знает, что он не спит.

Гость, точнее гостья висит прямо над ним. Ее внешность кажется смутно знакомой. Перехватив его взгляд, женщина отшатывается и улетает сквозь затворенное окно.

Больше не сомкнув глаз, Павел едва дожидается сумерек, чтобы спуститься на первый этаж и попросить дежурного набрать Глазевски. Не слишком тактично устраивать парню столь ранний подъем, но хотя бы не среди ночи. С Павлом начальство обычно не церемонится.

— Ульрик, можешь приехать? Сегодня я хотел бы начать пораньше.

— Что-то случилось? — спрашивает тот, явившись через четверть часа. По телефону он даже вопросов задавать не стал. Толковый агент. Хороший.

— Так, ерунда, — отвечает Павел, лихорадочно открывая папку за папкой, пока не находит нужную. — Она, — постучав пальцем по уголку фотографии, говорит он ожидающему ответа агенту, — точнее ее неупокоенный дух был сегодня ночью в моем номере.

— Но зачем?

— Вот бы мне кто на такой же вопрос ответил, — усмехается Долак.

В этот момент на столе Брозека звонит телефон.

— Глазевски. Да, пани… Он… Хорошо, — выслушав абонента на другом конце провода, он поворачивается к Долаку и пожимает плечами: — Это Зофья Сикора — наш судмедэксперт. Она просит тебя спуститься в морг, ей нужно кое-что тебе показать.

Судмедэксперт дожидается его, буднично разглядывая лежащий на операционном столе труп.

— Подойдите, пан Долак, — вежливо говорит она, но наметанный глаз экстрасенса замечает, как посерела ее кожа и потемнели глаза.

Он успевает увернуться от брошенного ему в голову скальпеля, который звонко ударяется о металлическую дверь и падает на выложенный кафельной плиткой пол. В то же время Зофья бросается к нему с другим ножом. Некоторое время он только уклоняется от ударов, но в результате ему все-таки удается заскочить ей за спину, перехватить поперек тела и выбить из не по-женски сильной руки оружие. У Зофьи останутся синяки или даже кровоподтеки, но ничего не поделаешь.

— Что тебе нужно? — выкрикивает он. — Почему пытаешься меня убить?

— Потому что ты пособник нацистских выродков, — хрипло рычит девушка, хотя на самом деле не она, а завладевший ее телом дух.

— О чем ты? Нацисты давно разбиты и получили по заслугам. Ты в курсе, какой сейчас год?

— Я… в курсе... В курсе, что многие сумели избежать наказания и до сих пор живы. И они... и потомки их, — будто задыхаясь, выкрикивает Зофья, — продолжают свое черное дело. Свои эксперименты над людьми. Они не успокоятся, пока не придут к власти снова. А мы должны остановить их. Поэтому мы не успокоимся, пока не уничтожим каждого. И каждого пособника.

В этот момент на крик прибегает дежурный.

— Не стрелять! — кричит ему Павел.

Зофья же выкрикивает проклятия вперемежку с обещаниями, что каждый пособник фашистских мразей понесет наказание. После этого чужая душа оставляет тело и кидается в распахнутую дверь. Судмедэксперт Сикора обмякает в руках державшего ее Долака. Она без сознания, но, бережно усаженная в кресло, вскоре приходит в себя. Первыми ее вопросами становятся:

— Что случилось? И зачем вы вытащили это тело?

Наверху в отделе Павел и дежурный сержант рассказывают Брозеку и Глазевски о том, что случилось в морге, пока те отпаивают бледную и трясущуюся Сикору горячим шоколадом. Брозек поначалу злится и не верит, обвиняя Долака в нападении на сотрудницу Агентства, однако как только дежурный упоминает о проклятиях в адрес нацистских приспешников и их потомков, умолкает.

— А где Брозек? — дослушав рассказ до конца, вдруг говорит Ульрик.

Павел и дежурный только разводят руками.