Дела давно минувших лет (джен)

Трамвай дзынькает, буднично объявляется остановка, и складные двери распахиваются с громким лязгом. Дождь только-только перестал, но с деревьев еще капает. Поэтому, шагнув с мокрой подножки на такой же мокрый асфальт, Павел первым делом поднимает повыше воротник. Оглядевшись по сторонам, переходит на другую сторону улицы и идет вниз по тротуару вдоль аккуратных двух-трехэтажных строений с неизменно красными черепичными крышами. Дома выкрашены в естественные тона от светло-соломенного до терракотового. Вдоль тротуара высажены деревья. Через их омытую дождем листву пробиваются лучи солнца, мелькающего в прорехах посветлевших туч, и городок выглядит безмятежным и чистым. Но, будь это так, к Павлу не обратились бы за помощью.

Медная табличка с надписью "Агентство внутренней безопасности, отделение города Вольны" на стене трехэтажного здания из жженого кирпича означает, что он на месте.

— Пан Долак! — Парнишка в форме, которому Павел показал свои документы, смотрит с радостью и нескрываемым любопытством. — Вас давно ждут! Вам на второй этаж, там справа от лестницы по коридору четвертый кабинет.

Темно-коричневая краска, которой покрыты ступени, местами стерта. Здание старое, но проблема явно не в нем.

За простой деревянной дверью с номером "4" располагается отдел расследований в составе — судя по количеству столов — троих сотрудников. Впрочем, в данный момент в кабинете двое.

— Здравствуйте. Павел Долак — эксперт в области паранормальных явлений...

— А-а... — первым откликается тот, что постарше и поплотнее, — проходите-проходите. — Приподнявшись из-за стола, он протягивает руку для приветствия. — Густав Брозек, начальник отдела. Располагайтесь. — Кивнув в сторону стола напротив, он одергивает жакет, садится и, причесав пятерней темно-русые с густой проседью волосы, принимается за какие-то бумаги.

— Но... — Стопка бумажных папок и рамка для фотографий недвусмысленно указывают на то, что место уже кем-то занято.

— Задрога на больничном, так что стол в вашем распоряжении, — верно истолковав сомнения, с готовностью поясняет Брозек. — Верхний ящик мы вам освободили... Или вам нужно больше?

— Нет, — пожимает плечами Павел, — на самом деле, в основном я работаю не за столом, так что...

— Вот и отлично, — улыбается Брозек. — Честно говоря, не думаю, что вы у нас задержитесь. Не в обиду вам, пан Долак, я вообще не верю во всю эту чертовщину. Вызвать вас было прихотью руководства. Лучше, чтобы вы узнали об этом сразу же. Но вставлять палки в колеса вам, конечно, никто не будет. Всю информацию, которой располагаем, предоставим. Папки, кстати, это по вашему делу. Работайте.

— Спасибо.

Вводные вполне приемлемые, а точнее сказать — стандартные.

— Ульрик Глазевски, — дождавшись своей очереди и с готовностью отвечая на рукопожатие, представляется второй агент. — Приятно познакомиться. — Открытое лицо и азарт в глазах выдают в нем не растраченное служебное рвение.

— Взаимно, — улыбка у Павла, как обычно, выходит скупой. Но уж как умеет: улыбаться и вести светские разговоры — это не по его части. Не научился: в ранние годы клеймо ребенка “с отклонениями” практически не оставило места простым детским радостям. Повезло еще, что его странностями заинтересовался глава Особого Отдела. Жизнь сотрудника спецслужб проходит практически на колесах — от одного вызова до другого, — но это не высокая цена за то, что вырвали из заботливых объятий психиатрии.

Обернувшись к столу и подумав о том, что хорошо бы снять куртку, он замечает, что все еще держит в руках походный рюкзак.

— Простите, а где я мог бы оставить вещи?

— Черт, чуть не забыл! — Подавшись в бок, Брозек с грохотом выдвигает один из ящиков своего стола и распрямляется, демонстрируя позвякивающие о брелок ключи. — Ловите.

Бросок, и, тускло блеснув в свете неопределившегося с погодой дня, связка оказывается в руке немного удивленного Павла.

— Это от ваших комнат. Гостиница у нас на третьем этаже.

— Я имел в виду: нет ли гардероба прямо здесь, в вашем отделе.

— А, вы об этом... — выдыхает Брозек устало и кивает в сторону. — Можете бросить в шкаф.

Воспользовавшись разрешением и вернувшись на свое временное рабочее место, Павел наконец может приступить к изучению материалов дела.

— Вы, если что-то нужно, спрашивайте, — наклонившись от своего стола, шепчет агент Глазевски.

Кивнув ему, Павел открывает первую папку. Фотография пострадавшего и отпечатанные на машинке протоколы опросов, заключения экспертиз. Дариуш Пендрак. Тридцать семь лет. Инженер. Пропал по дороге с работы. Автомобиль нашли на обочине с ключами в замке зажигания и разряженным аккумулятором. Потерпевший, уходя, оставил включенными фары. Тело нашли через две недели без признаков насильственной смерти. Вскрытие показало, что смерть наступила вследствие острой вазомоторной дисфункции, нарушений в работе печени и почек. Следов ядов в организме не обнаружено. В анамнезе хронический пиелонефрит. Другими заболеваниями не страдал.

Вторая. Эва Руцка. Сорок пять лет. Работала продавцом в бакалейной лавке. Жила одна. Пропала из собственной квартиры. Тело нашли за городом в роще. Причина смерти — инсульт, признаки нарушений в работе нескольких органов в предшествовавшие несколько дней. В анамнезе внематочная беременность двадцать лет назад, непроходимость фаллопиевых труб, аппендэктомия в позапрошлом году, гипертония второй степени.

Третий случай. Матеуш Хризан. Тридцать четыре года. Сантехник. Гулял с собакой. Собака вернулась через три дня. Хозяин числится пропавшим без вести.

Четвертая работала в доме культуры. Грася Цисек. Сорок лет. Пропала по дороге на работу. Предположительно в районе городского сквера. Через неделю вернулась домой. На вопросы не отвечала. Увидев сына, вцепилась в него, рыдала и рычала. Увидев врача скорой помощи, выпрыгнула из окна третьего этажа и сбежала. Труп найден пять дней спустя с признаками гангрены конечностей. Множественные переломы — как при падении с высоты.

Двое пропавших без вести. Военнослужащий и учитель.

Следующий. Петер Каховски. Тридцать шесть лет. Врач. Через шесть дней после исчезновения замечен в больнице, в которой работал. Зашел и вышел через центральный вход. Отвечал на приветствия. О причине отсутствия сообщил, что гостил у родственников и заболел. Несколько сотрудников помнят его с фельдшерским чемоданом в руках. Заходил в аптечный пункт, откуда выпроводил медсестру-аптекаря под предлогом того, что ту якобы вызвал к себе главврач. Вскоре после этого покинул заведение, в котором после его ухода не досчитались многих лекарств. С тех пор его никто не видел.

Остальные истории новизны не привносят. Люди разного возраста, пола, профессий, исчезали в несхожих ситуациях. Некоторых нашли мертвыми. Некоторые после исчезновения появлялись в привычных местах, вели себя странно, иногда — агрессивно, уходили или убегали вопреки попыткам их удержать и пропадали снова. Впрочем, в двух случаях поведение становилось странным непосредственно перед исчезновением. Ежи Зигорский резко встал и молча вышел из квартиры на глазах недоумевающих родителей, которые с того момента больше его не видели. И — Янина Янова таким же образом ушла из колледжа прямо посреди лекции.

— Это все? — спрашивает Павел, закрывая последнюю папку.

— Нет, — басит начальник отдела, — первые пятнадцать из сорока девяти. Принести остальные?

— Да. И мне бы карту города.

— Зачем она вам?

— Хочу пройтись по адресам пропавших.

— Если вы намерены опрашивать родственников и соседей, то с ними уже беседовала сначала полиция, потом — мы. Вряд ли вам они скажут что-то новое.

Павел качает головой.

— Опрос — не мой метод. Я предпочитаю наблюдать.

— Добро. Только зачем вам карта? Ульрик знает город как свои пять пальцев. Он провезет по всем адресам, которые вас интересуют, и подождет сколько надо.

Ульрик, округлив глаза, энергично кивает в знак согласия. Первое впечатление оказалось верным. Парень просто рвется в дело. Павлу остается только выразить обоим признательность.

* * *

— Куда едем? — сияя открытой улыбкой, спрашивает агент Глазевски, плюхнувшись за руль старенькой “шкоды”.

— А знаете, — Павел бегло просматривает длинный список адресов и дат, — давайте начнём с последних.

— Принято! — рапортует Глазевски, круто выворачивая руль и выжимая газ.

— Пан Долак, а позвольте спросить... — начинает он минуты три спустя.

— Ко мне можно просто "Павел".

— Спасибо! Вы ко мне тогда тоже по-простому, то есть по имени, — Ульрик снова расплывается в довольной улыбке. — Так вот я хотел спросить, если можно, у вас уже есть версия, что за беда приключилась с нашим городом?

— Есть кое-какие подозрения, — внимательно глядя по сторонам, подтверждает Павел. — Но их еще нужно проверить...

Спустя три часа после окончания рабочего дня агентство встречает пустыми коридорами. Только дежурный провожает заинтересованным взглядом.

Однако вопреки ожиданиям, наблюдение за домами троих пропавших ничего не дает. Если бы понимать, в каком месте с наибольшей вероятностью себя проявят сущности — а в том, что в эту командировку его отправили не напрасно, Павел практически не сомневается, — можно было бы продолжить наблюдение и ночью. Ему не привыкать. Но проблема в том, что такого понимания не сложилось. Слишком широкий ареал, слишком многом пропавших. Дело оказалось совершенно нетипичным.

Агента Глазевски, который все время наблюдений мужественно терпел, но на обратном пути все-таки не удержался от вопроса, пришлось огорчить отсутствием новостей и озадачить:

— Раздобудь все-таки подробную карту города, на которую можно будет нанести метки в местах исчезновений и обнаружения тел.

Заверения о том, что распоряжение будет выполнено, как и дверь кабинета с номером "4", остаются позади, и Долак поднимается в гостиницу. Уже в номере, заглянув в холодильник и обнаружив там только две бутылки минералки, он понимает, что за весь день съел только пирожок, которым угостил Ульрик. После недолгих колебаний внутренние весы склоняются в пользу прогулки до ближайшего перекрестка, на углу которого он вроде бы видел ресторан.

Заведение не радует ни ценами, ни ассортиментом, но все магазины давно закрыты. Приходится довольствоваться разогретым бифштексом и чаем из пакетика. Наскоро проглотив ужин, Павел просит счет и отвечает отказом на предложение вызвать такси.

— Пан не местный и, вероятно, не знает, что в нашем городе опасно оставаться одному, — замечает официант, собирая со стола посуду. — Я слышал, даже военные на базе в караул теперь ходят исключительно по двое. У нас пропадают люди.

— Да, я слышал. Но мне недалеко...

На улице заметно похолодало, и сырость моментально забирается под беспечно оставленную незастегнутой куртку. Зябко поежившись, Павел торопится исправить ошибку прямо у дверей ресторана и тут краем зрения впервые видит характерную серую тень, прозрачную и немного отливающую перламутром. Он вскидывает голову и, прежде, чем силуэт скрывается за углом здания, успевает заметить, что это мужчина в мешковатом костюме, какие носили с полвека назад. Погоня ожидаемо ничего не дает — переулок пуст и темен, но на удачу попытаться стоило.

Запоздалый ужин дал больше пользы, чем полдня наблюдений. Теперь он уверен на сто процентов. В городе хозяйничают неупокоенные души.

* * *

Утро начинается с посещения морга. Судмедэксперт — молодая рыжеволосая Зофья Сикора — один за другим выдвигает из холодильных камер полки с телами погибших и не без удивления наблюдает за действиями Долака.

— Вы пытаетесь что-то рассмотреть у них на лицах?

— Да. Выражение лица покойника о многом может рассказать. Особенно в таких случаях, как этот.

Выписав имена тех, на чьих лицах застыло выражение ужаса, он поднимается в Отдел и первым делом обращает внимание на лежащую на его столе большую карту города, сложенную вчетверо.

— Благодарю, — бросает Павел агенту Глазевски, с его же помощью прикрепляет карту к стене и принимается за работу.

По мере расстановки меток с датами в местах исчезновений и обнаружения тел становятся очевидными две закономерности. Первой бросается в глаза география: поначалу все исчезновения происходили в одном из окраинных микрорайонов города, но постепенно территория расширялась, вытягиваясь клином на северо-восток. Второе, что заслуживает внимания — судьба пропавших. Началось все чуть более трех месяцев назад, и поначалу большинство жертв находили мертвыми через полторы-две недели после исчезновения. Однако в дальнейшем стало больше пропавших без вести. В последний месяц трупов вовсе не находили.

— Вот здесь, — обведя карандашом район первых исчезновений и отходя на шаг назад, Павел обращается к стоящему рядом Ульрику, после чего бросает приглашающий к разговору взгляд и на Брозека, — нет ли какого-нибудь заброшенного здания или снесенного кладбища?

В ответ Брозек пожимает плечами, а Глазевски напряженно задумывается.

— Мне кажется, — сунув руки в карманы джинсов, говорит он, — что где-то там за городом, как раз в этой стороне, в годы войны размещалось не то гетто, не то концлагерь… Что скажете, шеф, я ничего не путаю? — поворачивается он к начальнику в поисках помощи.

Тот, прищурившись, несколько секунд смотрит на карту со своего места.

— Да, вроде бы я тоже слышал про концлагерь. Но его нацисты сожгли дотла еще при отступлении

— Вместе с узниками?

— Большей частью. Какое это имеет отношение к нашему делу?

Немного поколебавшись, Павел решается поделиться результатами своих наблюдений.

— Дело в том, что по многим признакам исчезновения людей связаны с тем, что в них вселяются чужие души — неупокоенные души.

— Хотите сказать, что это души убитых узников восстали? — со скепсисом усмехается Брозек. — Почему только сейчас? Звезды встали особым образом?

— Не знаю, — не обращая внимания на иронию, отвечает Павел, — но, возможно, мы станем ближе к ответу, когда осмотрим место, где все произошло. Вы не возражаете, если агент Глазевски свозит меня туда?

Брозек одаривает Долака неодобрительным взглядом, каким обычно смотрит занятой человек на чудака и бездельника. Но, пожав грузными плечами, кивает:

— Да пусть везет. Мне он пока не нужен.

— М-м… — дослушав их небольшой диалог, Ульрик сконфуженно улыбается и взъерошивает волосы на затылке, — я б с радостью. Да тут такая проблема: я не знаю, где точно размещался этот концлагерь. Или вам достаточно оказаться где-то поблизости?

— Вообще, хотелось бы знать точное место. У вас ведь есть старые карты? Может быть, на них есть что-то полезное?

Ульрик убегает в архив и через четверть часа возвращается со стопкой карт разных годов выпуска. Склонившись над столом Долака, они оба разворачивают их по очереди и вскоре на одной, датированной тридцать восьмым годом, обнаруживают примерно в той самой локации загородный детский лагерь для летнего отдыха.

— Выдвигаемся, — командует Павел, и через пять минут они уже мчатся по улицам городка.

Пока Глазевски азартно маневрирует в потоке, Долак сличает две карты: старую и новую.

— Черт! — цедит он сквозь зубы.

— Что?

— Ваш городок вырос и теперь частично расположен на территории лагеря.

— Это плохо? — закладывая лихой вираж, Ульрик энергично жмет на педали и успевает поглядывать на Долака.

— Отчасти да, может быть сложнее сориентироваться. Но, с другой стороны, возможно, в том и ответ на вопрос: почему души активизировались именно сейчас.

— Их потревожили?

— Скорее всего.

— Но разве они не должны были уйти, ну?..

— За грань?

— Да.

— Должны были. И если это именно души узников, то их что-то держало все это время.

Наконец, они сворачивают в одну из улиц и останавливаются. Вокруг новостройки. В пятиэтажках со стороны города уже живут люди, но с другого края два дома еще строятся, а за ними виднеется котлован, где рабочие возводят фундамент.

— Что дальше? — нетерпеливо спрашивает Ульрик, но Павел его не слушает.

Он смотрит на две серые фигуры, зависшие в воздухе поодаль. Чувствует холодок, оборачивается и видит еще одну — прямо перед собой. Женщина.

— Пани? — обращается к ней Павел, не обращая внимания на вытаращившего глаза Глазевски. — Или правильнее будет панна? Могу я вам помочь?

Чаще всего духи, поняв, что их видят, охотно идут на контакт. Павел их только видит — не слышит, но кое-что может считать с губ, помогает и общение знаками, но в этот раз призрачная девушка только презрительно кривит рот и, гневно сведя брови, бросает ему лишь одно слово. Он практически уверен, что это слово: “Уходи!” И, сказав это, неупокоенная душа гордо возносится вверх.

— Пани… Подождите, пани… — тщетно зовет Павел, но вскоре теряет ее из виду.

К тому времени двух других уже тоже нет на прежнем месте. Побродив вдоль улицы, он еще несколько раз видит тени: в оконных проемах, в подъездах, но на сближение они не идут. С окраины, где идут строительные работы, Павла с Ульриком в конце концов довольно грубо прогоняет мужчина в синей спецовке и каске.

— Похоже, больше нам здесь делать нечего, по крайней мере, пока, — вынужден признать Павел. — Поехали обратно.

— Но ты видел кого-то, да? — спрашивает Ульрик, кажется, тоже начав сомневаться. Обычная реакция непосвященного, на самом деле. — И что? Кто это? Неупокоенные души, как ты и предполагал? — отъехав от места стоянки, продолжает любопытствовать он.

— Да.

— Это узники концлагеря?

— Не знаю. Они не захотели говорить.

— Это плохо? — уточняет Ульрих с беспокойством в голосе. — Это странно?

— Это странно, — подтверждает Павел после паузы. — Обычно неупокоенную душу держит в нашем мире какое-то незавершенное дело: чаще всего невыполненное обещание, недостигнутая цель или месть. Но так или иначе они ищут возможность завершить это дело, поэтому с готовностью рассказывают о том, что им нужно. А для нас понимание их цели — путь к тому, чтобы их упокоить.

— И как?

— Помочь в завершении дела или убедить отказаться от него.

— А если не получается отговорить? — продолжает расспрашивать Ульрих с искренним интересом.

— Чаще, к счастью, находятся способы. Но если не выходит… — Павел не заканчивает предложение, но смысл и без этого предельно ясен.

— Их уничтожают каким-то образом?

— Уничтожить дух невозможно. По крайней мере, не в нашем мире. Но можно отправить за грань насильно.

— Ух ты! — изумляется Ульрих и тут же уточняет: — Это трудно?

— Весьма, — резче, чем хотел, отвечает Павел и устало переводит тему: — Смотри на дорогу внимательнее.

Ульрик понимает намек и временно умолкает, но позже любопытство вновь берет верх. Но в разумных пределах — Павел ничего не имеет против. Поскольку без помощи агентов Отдела ему не обойтись, их в любом случае нужно вводить в курс дела.

Поэтому, когда Ульрик начинает расспрашивать о причинах вселения духов в чужие тела, Павел терпеливо рассказывает:

— Видишь ли, души бесплотны и не способны влиять на материальные объекты, иначе как воспользовавшись чужим телом. Причем ему нужно живое функциональное тело. Вселиться в живого человека способна далеко не всякая неупокоенная душа, но если такое случается, человек становится одержим подселенцем. При этом чужая душа не сливается с телом, она управляет его действиями, но находится в дисгармонии. Из-за этого в теле возникают сбои. Сначала это нарушения в регуляции, но впоследствии это приводит к повреждению органов. Поэтому, чем крепче чужеродная сущность удерживает тело, чем сильнее угнетается собственное сознание — считай, душа, тем быстрее развиваются болезни и наступает смерть. Некоторое время дух еще может управлять мертвым телом, поддерживая в нем ограниченную функциональность, но обычно не больше нескольких дней. Поэтому некоторых пропавших нашли мертвыми. Впоследствии духи научились сохранять в телах жизнь. И есть у меня подозрения, что именно для этого им потребовалось, в частности, захватывать тело врача и с его помощью обворовывать больницу.

— Ничего себе, — выдыхает Глазевски и как будто даже с сожалением паркуется возле Агентства. Он явно был бы рад продолжить разговор.

Зато Брозек откровенно иного мнения.

— Ну что, сколько неупокоенных душ поймали? — смеется он. — Допросить успели?

Павел, которому хорошо знакома категория таких скептиков, ограничивается коротким:

— Нет.

Но у Глазевски язык чешется, и он сообщает шефу о том, что пан эксперт видел сущности, за что и получает свою порцию насмешек.

— Никогда не думал, что у меня в отделе работают столь легковерные чудаки. Не стыдно, Глазевски?

— А с паном Бачевски так же пошутите? — сжалившись над парнем, вступается Долак.

Фамилия заместителя главы АВБ безотказно отбивает у его служащих желание острить.

— Однако на сегодня я, пожалуй, все. Благодарю за сотрудничество, коллеги. — И с легким поклоном Павел покидает Отдел.

* * *

Ночью его будит промозглый холод и отчетливое чувство присутствия постороннего. Осознание приходит еще до того, как он открывает глаза. Давно выработанный навык дает возможность подготовиться к контакту. Медленно выдохнув, Павел открывает глаза. Теперь гость знает, что он не спит.

Гость, точнее гостья висит прямо над ним. Ее внешность кажется смутно знакомой. Перехватив его взгляд, женщина отшатывается и улетает сквозь затворенное окно.

Больше не сомкнув глаз, Павел едва дожидается сумерек, чтобы спуститься на первый этаж и попросить дежурного набрать Глазевски. Не слишком тактично устраивать парню столь ранний подъем, но хотя бы не среди ночи. С Павлом начальство обычно не церемонится.

— Ульрик, можешь приехать? Сегодня я хотел бы начать пораньше.

— Что-то случилось? — спрашивает тот, явившись через четверть часа. По телефону он даже вопросов задавать не стал. Толковый агент. Хороший.

— Так, ерунда, — отвечает Павел, лихорадочно открывая папку за папкой, пока не находит нужную. — Она, — постучав пальцем по уголку фотографии, говорит он ожидающему ответа агенту, — точнее ее неупокоенный дух был сегодня ночью в моем номере.

— Но зачем?

— Вот бы мне кто на такой же вопрос ответил, — усмехается Долак.

В этот момент на столе Брозека звонит телефон.

— Глазевски. Да, пани… Он… Хорошо, — выслушав абонента на другом конце провода, он поворачивается к Долаку и пожимает плечами: — Это Зофья Сикора — наш судмедэксперт. Она просит тебя спуститься в морг, ей нужно кое-что тебе показать.

Судмедэксперт дожидается его, буднично разглядывая лежащий на операционном столе труп.

— Подойдите, пан Долак, — вежливо говорит она, но наметанный глаз экстрасенса замечает, как посерела ее кожа и потемнели глаза.

Он успевает увернуться от брошенного ему в голову скальпеля, который звонко ударяется о металлическую дверь и падает на выложенный кафельной плиткой пол. В то же время Зофья бросается к нему с другим ножом. Некоторое время он только уклоняется от ударов, но в результате ему все-таки удается заскочить ей за спину, перехватить поперек тела и выбить из не по-женски сильной руки оружие. У Зофьи останутся синяки или даже кровоподтеки, но ничего не поделаешь.

— Что тебе нужно? — выкрикивает он. — Почему пытаешься меня убить?

— Потому что ты пособник нацистских выродков, — хрипло рычит девушка, хотя на самом деле не она, а завладевший ее телом дух.

— О чем ты? Нацисты давно разбиты и получили по заслугам. Ты в курсе, какой сейчас год?

— Я… в курсе... В курсе, что многие сумели избежать наказания и до сих пор живы. И они... и потомки их, — будто задыхаясь, выкрикивает Зофья, — продолжают свое черное дело. Свои эксперименты над людьми. Они не успокоятся, пока не придут к власти снова. А мы должны остановить их. Поэтому мы не успокоимся, пока не уничтожим каждого. И каждого пособника.

В этот момент на крик прибегает дежурный.

— Не стрелять! — кричит ему Павел.

Зофья же выкрикивает проклятия вперемежку с обещаниями, что каждый пособник фашистских мразей понесет наказание. После этого чужая душа оставляет тело и кидается в распахнутую дверь. Судмедэксперт Сикора обмякает в руках державшего ее Долака. Она без сознания, но, бережно усаженная в кресло, вскоре приходит в себя. Первыми ее вопросами становятся:

— Что случилось? И зачем вы вытащили это тело?

Наверху в отделе Павел и дежурный сержант рассказывают Брозеку и Глазевски о том, что случилось в морге, пока те отпаивают бледную и трясущуюся Сикору горячим шоколадом. Брозек поначалу злится и не верит, обвиняя Долака в нападении на сотрудницу Агентства, однако как только дежурный упоминает о проклятиях в адрес нацистских приспешников и их потомков, умолкает.

— А где Брозек? — дослушав рассказ до конца, вдруг говорит Ульрик.

Павел и дежурный только разводят руками.

— Вам лучше? — присев рядом с Зофьей, заботливо интересуется Долак.

— Да, спасибо, — со слабой улыбкой отвечает она.

— Ну тогда, если вы не против, я попрошу вас рассказать о сегодняшнем утре. Вы помните, что вы делали до того, как пришли в Агентство?

— Нет, — с вновь охватившим ее испугом отвечает та. — Ну, то есть… — Нахмурив брови, она старательно вспоминает. — Я помню, как утром собиралась на работу, вышла из квартиры. Села в автобус и проехала несколько остановок. Потом кто-то крикнул: "мужчине плохо". Я еще думала: подойти или нет, — она сконфуженно улыбнулась. — Я ведь хоть и с медицинским образованием, но имею дело исключительно с теми, кому уже ничем ни помочь, ни навредить нельзя. Однако все-таки решила, что должна хотя бы попытаться оказать помощь, — закусив губу, она некоторое время молчит. — Я попросила других пассажиров меня пропустить. Мужчина сидел, запрокинув голову. Его лицо посинело, а глаза закатились. Он хрипел. Я наклонилась над ним и... все, — Зофья растерянно посмотрела на сидящих рядом Павла и Ульрика. — Очнулась в морге, — из груди ее вырвался нервный смешок.

— Все ясно. Это был другой носитель, — заключает Павел и в ответ на удивленные взгляды решает посвятить агентов еще в кое-какие особенности существования неупокоенных душ: — Многие бестелесные души привязаны к месту, где жили до смерти или где умерли, и не могут удалиться от него дальше некоторого расстояния. Но правило перестает работать, когда им удается заполучить носителя. Покидая же чужое тело, душа неизбежно возвращается к месту привязки, но не мгновенно. Поэтому, если им удается быстро менять одну физическую оболочку на другую, они могут довольно долго избегать возвращения, несмотря на гибель носителей. Однако в нашем случае тот мужчина, скорее всего, изначально оказался в автобусе для того, чтобы сидящий в нем паразит мог переселиться в Зофью.

— Но для чего ему я? — восклицает та.

— Чтобы добраться до Долака, — уверенно заявляет Ульрик. — Они же знали, что кого попало в Агентство не пустят, тем более с оружием.

— И это в свою очередь означает, — кивком соглашается с ним Павел, — что мы на верном пути.

— Но если все так, то что стало с тем мужчиной-носителем? — вдруг спохватывается Ульрик.

— В зависимости от причиненного вреда тело носителя либо погибает, либо человек медленно приходит в себя.

— То есть его уже должны были доставить либо в один из моргов, либо в больницу? — постепенно оживляется и Зофья.

— Именно! — поддерживает Павел.

Звонок в городской морг вселяет надежду, что мужчина выжил. А медсестра, снявшая трубку в регистратуре городской больницы, подтверждает, что час назад к ним доставили мужчину с инфарктом, которому стало плохо в автобусе. И в данный момент он в реанимации.

Решение навестить больного приходит всем троим одновременно.

Зофья умоляет взять ее с собой, так как страшится даже мысли о том, чтобы остаться в одиночестве.

— Строго говоря, — пытается успокоить ее Павел, — духи не через любую стену способны проникнуть. Дерево и кирпич для них не помеха, а вот железобетон не по зубам. Ведь по природе они представляют собой сгустки электромагнитной энергии. К слову, по той же причине, избавить человека от одержимости можно при помощи электрошокера. Подселенцы не выносят ударов током и вылетают как пробки из бутылок шампанского.

Шутка цели не достигает. И Зофья все-таки едет с ними.

Мужчина все еще без сознания, поэтому поговорить с ним возможности нет. Зато Зофья делает несколько снимков на Полароид, а Павел констатирует, что чужеродной сущности в этом человеке больше нет.

— Кстати, как ты научился их видеть? — задает Глазевски, по-видимому, давно мучивший его вопрос.

— Я не учился, — невесело улыбается Павел. — Я родился с этим. И, поверь мне, веселого в моих способностях мало.

Они возвращаются в отдел и, сравнив фотографии из больницы с фотографиями пропавших без вести, приходят к выводу, что это исчезнувший почти два месяца назад учитель истории.

— Повезло человеку, — удовлетворенно замечает Ульрик. — Однако куда подевался шеф?

— А он обычно отчитывается перед тобой, куда идет? — на всякий случай уточняет Долак.

— Нет, конечно, — слегка теряется Глазевски, но тут же добавляет: — Однако и вот так молча уходить ему не свойственно.

— Тогда это в самом деле повод, чтобы начать беспокоиться, — соглашается Павел. Думать о случаях, когда так же, никому ничего не объясняя, люди уходили и бесследно исчезали, не хочется, но приходится.

Раздается звонок — из приемной начальника отделения, секретарша которого строгим голосом просит напомнить пану Брозеку, что он уже пять минут как должен быть на совещании у главного, — и становится ясно, что повод для тревоги абсолютно точно имеется.

Ульрик звонит шефу на домашний и узнает от его жены, что тот с утра ушел на службу и больше не объявлялся.

— Что-то случилось? — встревоженно спрашивает женщина на другом конце провода. — Пожалуйста, скажите мне, я же чувствую...

— Мы пока сами не знаем, что случилось, пани Брозек, — попросив дать трубку ему, говорит Долак. — Но, возможно, вы поможете нам это понять. Мы могли бы с вами встретиться?

* * *

Дом, в котором находится квартира Брозека, оказывается в шаговой доступности, поэтому туда Павел отправляется один. Глазевски внимает совету и остается в отделе за старшего.

В беседе с пани Брозек Павел выясняет, что отца ее мужа подозревали в пособничестве фашистам во время оккупации. И хотя суд доказательств его вины не нашел, пятно осталось на всю жизнь, и даже самого Густава еще травили за это в школе.

— Если исчезновения как-то связаны с местью потомкам нацистских пособников, он точно решил разобраться сам, — говорит она, прижимая к глазам платок.

* * *

— Но куда он мог пойти? И почему нам ничего не сказал? Неужели в словах духа, который говорил через меня, был какой-то смысл, а Брозек в этом замешан? — с сомнением предполагает Зофья.

— Тогда он бы не выдал себя внезапным исчезновением, — парирует, защищая шефа, Ульрик. — Я думаю так же, как пани Лена. Он решил сам разобраться. Это как раз на него похоже. Вот только куда он мог пойти... Постой! —оборачивается он к Долаку. — Вчера ты говорил о том, что одержимые должны где-то скрываться. Думаю, он понял, где это могло бы быть, и направился прямо туда, чтобы проверить лично.

Павел подходит к карте.

— Что это за комплекс зданий? — спрашивает он через пару минут, постукивая карандашом по карте. — Они никак не обозначены.

— Это недостроенные корпуса нового тубдиспансера, — посмотрев, куда он показывает, отвечает Зофья.

— Едем! — командует Долак Ульрику.

— Я с вами…

— Нет, пани Сикора. Нам нужно, чтобы вы помогли кое с чем другим, — веско возражает эксперт. — Сходите, пожалуйста, в архив и найдите все, что связано с немецкой оккупацией.

— Хорошо, — соглашается она, — вот только могу я поставить в известность свое начальство?

— Боюсь, на объяснение уйдет слишком много времени.

— Ладно. Тогда просто напишу заявление на отпуск за свой счет на два дня, сославшись на плохое самочувствие, и просто оставлю в отделе кадров.

* * *

Когда старенькая “шкода” подъезжает к мрачному серому зданию, взирающему темными квадратами незастекленных окон, солнце уже склоняется к горизонту. От ограждений, которыми некогда была обнесена строительная площадка, осталось одно название. И два агента беспрепятственно проходят на территорию и проникают внутрь первого из корпусов.

— Подожди, — почти сразу останавливает напарника Павел. — Они здесь.

Две призрачные фигуры парят под потолком.

— Простите, — тщетно пытаясь их получше разглядеть, зовет Павел. — Могу я с вами поговорить?

Бесполезно. А сзади становится подозрительно тихо. Внутренне подобравшись сжатой пружиной, он оборачивается и видит направленный прямо ему в лицо пистолет. Ульрик стреляет из табельного оружия, но Павла спасает скорость реакции. Не сверхспособность, но выживать помогала не раз.

Подселенца из тела агента Глазевски Павел в следующую секунду вышибает электрошокером. Тот даже не успевает упасть — сразу же приходит в сознание.

— Что? Что случилось? — растерянно моргает глазами он.

Но на другом конце коридора появляется целая толпа обитателей этого тайного пристанища, причем эти духи во плоти. И то, что тела ими лишь позаимствованы, менее опасными и агрессивными их не делает.

— Бежим! — найдя это единственно правильным решением, кричит Павел Ульрику.

Бегает Глазевски быстрее. А Павла подводит давняя травма колена. Он отстает, но велит напарнику не ждать, а поторопиться открыть и завести машину. Сам же, когда его почти настигли, еще и спотыкается на пороге.

— Черт, — выдыхает Павел и падает, сбитый преследователями с ног.

— Попался фашистский прихвостень, — рычит у него над ухом крепкий мужчина в военной форме.

Несколько рук его подхватывают и тащат вдоль по коридору.

— Постойте. Я не враг. Куда вы меня ведете?

— На суд, — отвечают ему коротко и мрачно и больше разговорами не удостаивают.

Его втаскивают в какой-то широкий зал и заставляют встать на колени.

Вскоре появляется мужчина лет сорока на вид и усаживается перед узником на стул. Судя по всему, он среди неупокоенных главный.

— Итак, — торжественно начинает, ставшая по правую руку от главного женщина, — Павел Долак, эксперт Агентства внутренней безопасности, вы обвиняетесь в попытках помешать праведному делу мести и борьбы с нацистской гидрой…

“Надо же, как все серьезно…” — невесело иронизирует Павел, внимательно всматривается в лицо главного и узнает в нем исчезнувшего врача больницы. Жаль, контролирующую его сущность сквозь телесную оболочку разглядеть не получится.

Выслушав обвинение, он получает слово и пытается воспользоваться им, чтобы заявить о собственной невиновности.

— Я не знаю, о каком пособничестве вы говорите. Это просто какое-то чудовищное недоразумение. Если вы дадите мне возможность, я постараюсь предоставить вам доказательства…

Но отсутствие опыта в защите от агрессивной толпы — несколько не тот профиль — сказывается не в его пользу. Возражения Павла лишь злят мстителей. Духи наперебой начинают рассказывать о том, что им пришлось пережить в концлагере. Об опытах, которые над ними проводились. О том, как один за другим умирали их близкие.

— Довольно, — обрывает поток обвинений главный. — Полагаю, того, что мы все видели и слышали, достаточно. Вина доказана, а раскаяния нет и в помине. Павел Долак, вы приговариваетесь к смерти через повешение.

Не давая опомнится, Павла снова хватают и ведут во внутренний двор.

“Какая же нелепость”, — думает он, суетливо озираясь в попытках найти выход из ситуации, кажущейся бредовым сном, но без толку.

Его подводят к некой металлической конструкции с перекинутой через одну из балок веревкой. Решив не сдаваться до последнего, он пытается вырваться, хоть и понимает, что лишь отдаляет неизбежное, в которое просто невозможно поверить. Его трепыхания кажутся жалкими и бесполезными, но именно они его и спасают в итоге.

В тот момент, когда на голову ему пытаются надеть петлю, откуда-то сбоку раздается крик агента Глазевски:

— Павел, закрой глаза!

А в следующее мгновение все пространство заливает слепящим даже сквозь веки светом. Свето-шумовая граната! Электромагнитное излучение. Какой все же толковый парень этот Глазевски!

Пока духи дезориентированы, людям удается сбежать. Обернувшись в последний момент, Павел успевает разглядеть искаженное яростью истинное лицо Главного, показавшееся над телом врача.

Не чувствуя под собой ног, Павел запрыгивает в автомобиль одновременно с Ульриком, и тот дает газу. К счастью, одержимые духами хоть и несколько сильнее и выносливее обычных людей за счет выключения защитных механизмов боли и усталости, угнаться за автомобилем не в состоянии.

Дорога проходит в тишине — обоим требуется передышка, чтобы справиться с эмоциями.

В отделе расследований их поджидает взволнованная Зофья. Она показывает уцелевший дневник одного из нацистов. В дневнике описывается экспедиция на Тибет и несколько ритуалов, среди которых один касается привязки души к месту, а другой — якобы способен вернуть к жизни. Главным компонентом последнего является принесение в жертву нескольких тысяч человек.

— Смотрите, — дрожащим пальцем Зофья показывает на карту с метками в местах похищений, вытянувшуюся подобно щупальцу гидры к северо-восточной части города. — Здесь, чуть дальше за городом, военная база. Мне кажется, они рвутся именно туда — множество жертв в одном месте, самое то, чтобы устроить массовые убийства!

— А среди похищенных с каждым месяцем становилось больше военнослужащих, — хлопнув себя по лбу, вспоминает Павел.

— Но зачем это узникам концлагеря? — задается вопросом Ульрик и сам же, округляя глаза, дает ответ: — Ими руководит кто-то из нацистов.

— У меня есть фото... — тут же сообщает Зофья, доставая из своей сумки несколько снимков. На одном из них Павел узнает духа, завладевшего телом врача. Отто фон Асмус — владелец дневника, застреленный советскими военными при освобождении концлагеря.

В это время в окно прилетает камень. Под зданием агентства собралась толпа одержимых во главе с Асмусом в теле доктора. Вначале он, ухмыляясь, показывает кусок телефонного кабеля, а потом кивает своим людям, которые вытаскивают канистры и начинают обливать здание бензином.

— Я выкурю вас, как крыс, — заявляет Асмус. — Дом кирпичный, но перекрытия и мебель деревянные. Гореть будут хорошо. Но прежде, — еще один кивок, — перережу горло этим двоим.

Павел и остальные видят, как из-за спин собравшихся вытаскивают Лену и Густава Брозеков.

— Он вас обманывает! — открыв форточку, кричит Зофья. — Он и есть один из ваших мучителей! Возможно, главный. Его зовут…

Асмус не дает ей договорить. Он достает из кармана пистолет и хладнокровно стреляет. Пуля ранит Зофью в плечо. Комнату заполняет переполненный болью женский крик.

Ульрик бросается оказывать помощь, а Павел, прячась за межоконным проемом, пытается убедить жаждущих мщения ознакомиться с доказательствами того, что сказанное Зофьей правда. Для них это единственная надежда выжить.

— Если она лгала, зачем было так поспешно закрывать ей рот? Не дайте себя обмануть. У меня есть доказательства. Вам нужно только взглянуть на них. Если я вру, ничто не помешает вам после этого убить меня и завершить свое дело.

— Идет, — наконец отвечает ему один из собравшихся под одобрительный гул других.

— Кого вы слушаете?! — ярится главный, но на этот раз его слова пропадают втуне.

К счастью, неупокоенные души обладают разумом в той же мере, что и при жизни.

Павел выходит к ним с поднятыми руками, держа в правой дневник Асмуса.

— Это дневниковые записи Отто Асмуса. Вам о чем-нибудь говорит это имя?

Ответом становится гневный рев.

— А теперь смотрите!

Он подходит к Асмусу, которого теперь уже держат за руки недавно преданные сподвижники, и на страницах ярко вспыхивает несколько неровных пятен.

Дух изрыгает немецкое проклятие и стремительно покидает тело врача. В погоню за ним отправляются остальные. Освобожденные от подселенцев тела падают наземь. Некоторые из них оказываются живы. Дежурного отправляют в ближайшую телефонную будку, чтобы вызвал начальника, скорую помощь и полицию.

* * *

— Что это были за пятна?

— Отто был застрелен в лаборатории, а на дневнике я сразу заметил несколько пятен, похожих на кровь. Я предположил, что это его кровь. А когда активный неупокоенный дух оказывается рядом с собственными останками, те светятся.

— Но что теперь, ведь ты говорил, духа нельзя уничтожить. Значит, Отто может проявиться в любой момент.

— Уничтожить нельзя, но можно переправить туда, где ему место — за грань.

— Ты говорил, для этого ему нужно помочь успокоиться, но не похоже, чтобы...

— Я говорил о том, что могут сделать живые. Живые не могут непосредственно воздействовать на духов, как и те, будучи лишенными плоти, не могут воздействовать на живых. Но сущности одного мира, одной природы — другое дело. Не думаю, чтобы обманутые им жертвы позволили ему остаться здесь.

— Откуда ты все это знаешь?

— Я много общался с духами.