Вполне определенная репутация (гет)

Гермиона знала, где искать Люциуса Малфоя.

Она ведь работала в министерстве, в Департаменте охраны магического правопорядка и успешно делала карьеру с помощью трудолюбия, внимания к мельчайшим деталям и хроноворота, который стащила, когда в последний раз была в кабинете директора Хогвартса.

(Дамблдор ласково улыбнулся с портрета, а потом, к легкому ее удивлению, подмигнул. Но это совсем другая история, которую Гермиона давным-давно занесла в рубрику «Организация рабочего процесса».)

Так что она отлично знала, где искать Люциуса Малфоя. И когда. Каждую вторую неделю месяца Малфой-старший как освобожденный условно-досрочно, являлся в министерство, чтобы отметиться у надзиравшего за ним аврора, старого друга Гермионы Невилла Лонгботтома.

В пятницу, на следующий день после разрыва с Драко, ровно в два часа дня она через одностороннее стекло рассматривала идеально прямую спину Люциуса Малфоя. Тот устроился на стуле с не менее прямой спинкой, весь в черном с серебром, с тростью, чей серебряный набалдашник поблескивал в мерцающем солнечном свете, падавшем из поддельного окна. На четко прорисованном лице застыла ледяная усмешка — бесподобный оригинал, за которым Драко с его жалкими попытками изобразить высокомерие был не в состоянии угнаться.

Под потолком кабинета лениво кружилась целая туча разноцветных бумажных самолетиков. Невилл был замечательный парень и отличный аврор, но вот бумажная работа ему не давалась. Его кабинет больше всего напоминал Хитроу или чикагский аэропорт О'Хара, с самолетиками в пять слоев, которые терпеливо висели в воздухе, дожидаясь, когда появится возможность приземлиться на стол. Один злополучный аэропланчик рухнул в кофейную чашку с надписью: «Травоведы предпочитают пухлые грядки».

Плотоядная Тентакула (редкая амазонская разновидность) тянула стебли с ядовитыми цветами прямо к излучающему превосходство лицу Люциуса Малфоя. Гермионе было ясно, что беседа близится к концу. Растение безмолвно спрашивало Невилла: «Можно, я его съем?», а Невилл ласково отводил стебли назад, на свою сторону стола, что означало: «Успокойся, пожалуйста! У меня для тебя припасена мышка, только веди себя прилично».

Люциус Малфой рассматривал Невилла с холодным безразличием, полностью игнорируя Тентакулу. Даже через стекло Гермионе было видно, как тонкие губы презрительно выбрасывают отрывистые фразы. Время от времени поблескивали очень острые белые зубы. Ну, она же и так про это знала, верно?

Про зубы ей было известно досконально. Только вот, к сожалению, к концу каждых выходных аристократ с ледяными глазами исчезал, сменяясь своим не слишком удачным отпрыском со слипшимися светлыми прядями, желанием угодить и склонностью дергаться и взвизгивать. Гермиона поверить не могла, что когда-то ей это даже нравилось.

Она открыла дверь и вошла.

Невилл с явным облегчением поднял глаза и сказал, что они заканчивают. Он подтолкнул Люциусу бланк. Тот усмехнулся, взял утвержденное министерством перо и украсил бланк причудливой размашистой подписью с порочным росчерком. Тентакула совсем вышла из себя и попыталась ухватить его за запястье. Невилл ласково отцепил отросток, укоризненно прошипел что-то тихим голосом, порылся в столе и извлек мышь.

Тентакула ухватила мышь с выражением, намекавшим, что такая замена ее мало устраивает.

Невилл вздохнул.

— Мы закончили, мистер Малфой. Можете идти домой.

Гермиона бросила:

— Сначала я с ним поговорю.

Она глянула на Люциуса, и тот усмехнулся в ответ.

«Начало многообещающее».

— Есть, шеф, — Невилл посмотрел на часы. — Вот тролль! Снова не успеваю в столовую.

Он развернул пакет с бутербродами и дружески предложил Тентакуле еще одну мышку.

— Счастлив вновь встретиться с вами, мисс Грейнджер.

Арктический холод в глазах и неизменная усмешка — все еще не сдается. Однако Гермиона помнила, каким истерзанным и утомленным он выглядел после шестого ра… Только это был не он.

Она напомнила себе, что охота только начинается.

— Вы все-таки порвали с моим сыном, — заметил он.

Она не ответила. Ему какое дело?

— И теперь он слоняется по Манору, не зная, чем заняться.

Ну конечно, так похоже на Драко — дуться, как в шесть лет! Регулярные занятия сексом придавали тому бодрости и некоторого легкомыслия, но с этим покончено…

Вернемся к добыче.

— Меня интересуют обычаи чистокровных волшебников.

Он посмотрел на нее ледяными серыми глазами.

— У вас вполне определенная репутация, мистер Малфой.

Он приподнял серебристую бровь.

— Репутация человека, который кое в чем разбирается лучше остальных, — добавила она. И объяснила, что ее интересуют первоисточники, желательно со всеми возможными примечаниями, и она отлично владеет средневековой латынью, так что ему нет необходимости делать пропуски из приличия.

— То есть помимо унизительной необходимости отчитываться перед вашим тупым коллегой с его кровожадным растением, я еще должен превратиться в объект изучения. Разумеется, ради общего блага, мисс Грейнджер?

Она заверила, что никаких гуманитарных миссий не планируется — ее интерес носит чисто личный характер. И пусть его не смущает ее репутация. Она слышала о Люциусе много любопытного, но, к сожалению, рассказчики отказывались излагать… детали. А хорошо известно, что дьявол таится в деталях.

— Так вы считаете меня дьяволом, мисс Грейнджер?

Она в первый раз улыбнулась.

Само собой разумелось, что все чистокровные — извращенцы (сошлемся на Драко в качестве опытного образца), и раз уж Люциус Малфой даже среди них считался чем-то из ряда вон выходящим, она не могла упустить такой случай. Поэтому все его аристократические недомолвки немного утомляли: как будто персонаж салонной комедии решил изобразить маркиза де Сада. Или наоборот?

Он упирался, объясняя, что она совсем не разбирается в жизни чистокровных волшебников. Да, есть запреты, которые нельзя нарушать, не рискуя при этом жизнью или по меньшей мере репутацией. К примеру, его бывшая жена…

Ей стало ясно, что крайне суровые наказания, полагающиеся за эти таинственные извращения, только добавляют остроты процессу, подтверждая, что самые родовитые волшебники — всего лишь люди.

Честно говоря, охота была не совсем по правилам, потому что она командовала аврором, который следил за соблюдением условий освобождения. С другой стороны, не похоже, чтобы Люциуса это волновало. Он пристально смотрел на нее, словно змея, нацелившаяся на особенно желанную добычу: только что оперившегося птенца или маленького пушистого грызуна.

Это страшно выводило из себя, так что она, облизывая губы, предвкушала: что же произойдет, когда они останутся наедине?

Понадобилось всего четыре часа (как она обнаружила, незаметно глянув на циферблат), чтобы довести танец обольщения до нужной стадии: четыре шага вперед, три назад, все с жесткой страстью танго.

Около половины седьмого они аппарировали в тайный приют Люциуса в Лондоне.

Шелковым, многообещающим голосом (с легким привкусом угрозы) он произнес:

— Вынужден вас оставить: хочу поменять деловой костюм на что-либо более подходящее для вечера тет-а-тет.

Учитывая, что этот деловой костюм — сплошь кожа и черный бархат — представлял собой мечту извращенца, Гермиона даже вообразить не могла, как будет выглядеть что-то «более подходящее».

Но тут он появился из гардеробной в вязаной кофте, домашних брюках (точь-в-точь как у ее отца), и шлепанцах… ужасных шлепанцах, заставивших ее отвести глаза. Вот их она совершенно точно не желала видеть — и ей пришлось положиться на волю воображения.

Он предложил ей устроиться на диване и прижаться к нему, пока они будут смотреть телевизор!

У него даже оказались видеокассеты!

Нет, не с порнографией. Во всяком случае, раньше она не считала это порнографией.

К ее бесконечному ужасу, он выглядел как отец обычного одноклассника. Хуже того, он выглядел как ее собственный отец: весь такой милый, взъерошенный… такой домашний. И ужасно напоминал ее любовника, причем не лучшие его черты.

Ну да, он и должен был напоминать любовника, потому что приходился тому отцом.

Что еще хуже, не сводя глаз с экрана телевизора, он завел речь о Нарциссе. Причем рассуждал в точности как полагается стареющему мужчине, который никак не может понять, почему жена его бросила.

Она прикинула несколько возможных причин:

«Потому что он, не думая о последствиях, решил всем пожертвовать ради маньяка со страстью к массовым убийствам?»

«Потому что из-за его сомнительных знакомств и безудержной жажды власти их сын, свет ее очей, оказался в смертельной опасности?»

«Потому что осознала, насколько мерзкими и недостойными являются его расистские взгляды?»

Ничего подобного. Причиной всему оказалась несовместимость характеров. Точнее, сексуальная несовместимость. Ему в голову не могло прийти, что его холодная, безупречно воспитанная жена окажется способна на… подобные вещи. Что ей понравится! И с кем! С Уизли! С тем, что работает в Министерстве. Единственное утешение, что это не Артур, потому что Молли до сих пор не отошла от убийства Беллатрикс. Он первый готов признать, что свояченица была чересчур склонна к театральным эффектам и диким выходкам и при этом ничего не смыслила в уходе за волосами. Если бы его бывшая жена ушла к Артуру, Молли наверняка решила бы, что это все происки коварных Малфоев.

И отправилась бы к нему, чтобы начисто отколдовать яйца.

Только этого ему и не хватало, учитывая, сколько денег пришлось выложить Скитер, чтобы та опустила самые красочные подробности похождений Нарциссы. Красочные подробности об отделении магических травм Святого Мунго, исчезнувших яйцах Люциуса Малфоя и взрыве ярости Молли Уизли грозили обойтись еще дороже.

Гермионе пришло в голову, что куда бы ни попадали отколдованные вещи, там должен накопиться довольно странный набор — в основном грязь с пеленок и различные части тела.

Она сидела на диване с отцом своего любовника и с растущей неловкостью слушала про его семейные неурядицы.

Правда, из-за своих достойных сожаления фантазий она вроде как порвала с Драко. Но тот все равно оставался ее любовником. Ладно, бывшим любовником. Она знала того с детства, и все это время он старательно злодействовал, только это было совсем не страшно, потому что у него ничего толком не выходило. Честно говоря, он всегда был бестолковым неумехой, что делало его странно привлекательным. Конечно, с ним нельзя было появиться на людях. (Ну, не считая того случая на Трафальгарской площади, когда они использовали ее вместо Большого хогвартского зала, чтобы разыграть его самую любимую сцену; и спасибо Мерлину за дезиллюзионные чары!). Но тут она ничем не отличалась от Рона, который прятался по углам с Панси Паркинсон.

Волшебный мир слишком тесен.

Все еще можно исправить, подумала она, если сделать вид, что ничего особенного не произошло. То есть придется сказать ему правду. Она действительно ничего не понимала в чистокровных обычаях, о чем ей и толковали восемь лет подряд.

Она извинилась и ушла, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Или не расхохотаться до слез.