Вполне определенная репутация (гет)

Драко поссорился с Гермионой, когда никаких сил не стало пить оборотку.

И очень об этом жалел — оборвался великий роман! Он всегда был к ней неравнодушен. Собственно, его сексуальная жизнь началась, когда Грейнджер на третьем курсе дала ему пощечину, и он принялся мечтать, что бы еще она могла учинить, если ее как следует довести. Например, отшлепать его прямо в Большом зале, у всех на виду, включая вечно околачивающихся рядом Поттера и Уизли. Он вздохнул, вспоминая. Эта конкретная картинка всегда срабатывала, каким бы усталым или поглощенным делами он ни был.

Они наткнулись друг на друга через год после войны в весьма сомнительном заведении: «Визжащем черепе» на Дрянь-аллее. Оба топили горе в старом огденском лучшего качества.

Драко пил, потому что его мать только что бросила отца и ушла к другому. И не просто к другому, а к Уизли. К Перси Уизли. Виной всему, понятное дело, были ее тайные непристойные склонности, и Скитер угрожала расписать всю правду на первой странице «Пророка». А это значило, что Люциусу Малфою предстояло выложить больше галеонов, чем он нынче мог себе позволить. У отца всегда портилось настроение из-за денежных неприятностей, что делало пребывание с ним в одном доме тяжелым испытанием. Поэтому Драко сбежал.

Грейнджер топила горе в виски, потому что наконец-то порвала с Уизелом. Перед ней на стойке были выстроены в ряд четыре стопки, и она опрокидывала одну за другой с научной точностью, постоянно сверяясь с таблицей, в которой была учтена степень усвояемости алкоголя в сочетании с основными типами зелий, магически подогнанная под вес ее тела.

Он подумал, что напиваться таким образом — мелочно и тупо, и так ей и заявил.

И добавил (раз уж она магглорожденная): «До такого могли додуматься только магглы!». Магглы вечно бессмысленно пялятся в разные расписания.

И услышал в ответ: он может сколько угодно упражняться в издевательствах над магглами, но она намерена напиться в хлам. И не хочет впоследствии блевать или страдать от алкогольного отравления организма. Если подумать, решение задачи «как напиться в хлам без негативных последствий» выводится из принципов прикладной токсикологии, но, так сказать, вывернутых наизнанку.

Он не понял, о чем это она.

А раз не понял, мог бы прекратить лыбиться и заняться преодолением своего невежества.

Он уже был достаточно пьян, чтобы заинтересоваться, и согласился попробовать — исключительно из желания поддержать дружбу между Домами, почтения к послевоенным властям и безумного любопытства.

В результате случилась самая научная и великолепная пьянка в его жизни. В процессе он утратил все сдерживающие центры и рассказал ей о своих подростковых фантазиях: о том, как она «преподает ему урок». Тихий голосок откуда-то с околоземной орбиты шептал ему, что, возможно, наутро он пожалеет о своей откровенности. Он не стал его слушать, потому что тот был очевидно не прав, и изложил Грейнджер в мельчайших подробностях все свои тайные желания.

Она, прищурившись, поинтересовалась:

— Хочешь сказать, что вел себя как законченный расист и придурок, чтобы привлечь мое внимание?

— Не совсем так, Грейнджер. Есть еще чистокровные обычаи, правила поведения и все такое.

И он сделал размашистый жест, каким-то образом объединивший Метку на его левом предплечье, сомнительный паб (прибежище для тех, кого не пускали в «Кабанью голову») и собственную безупречную мантию, сохранявшую весь положенный Пожирателю смерти шик. Он был в черном с серебром и отдельными штрихами зеленого, как и подобает истинному слизеринцу. По мнению Драко, такой вид никогда не мог выйти из моды.

— Как насчет убийства Дамблдора?

— Это в свободное от учебы время. Можешь назвать полевой практикой. Знаешь, Грейнджер, мир вращается не только вокруг тебя.

Она нахмурилась, и, будь Драко трезв, он бы тут же убрался. К счастью, он был пьян. В следующий момент, к его безграничному изумлению, она стала томным зловещим голосом и с обилием подробностей рассказывать, что бы ей хотелось проделать с ним.

Оказалось, они очень подходят друг другу, несмотря на разницу в происхождении, воспитании и политических убеждениях.

Ему нравилось, когда его связывают и шлепают; ее заводила мысль о том, чтобы связать его и отшлепать. Именно его. Оказаться в сексуальном пантеоне Грейнджер в роли Плохого Мальчика, Который Явно Нуждается В Том, Чтобы Ему Преподали Урок — в этом было что-то очень романтичное и возбуждающее.

Он впитывал каждое ее слово.

Оказалось, что дома у нее имеется целая коллекция роскошных приспособлений для связывания, включая набор хогвартских школьных галстуков. Правда, слизеринского у нее не было. Не желает ли он сделать пожертвование? Или, еще лучше, временно одолжить свой экземпляр? И если да, то не хочется ли ему в качестве добровольца принять участие в практических испытаниях нового дополнения к ее коллекции?

Драко хотел, еще как! Совсем позабыв, что аппарация в пьяном виде грозит расщеплением, он рванулся в Манор, чтобы торопливо порыться в школьном сундуке, и был вполне вознагражден блеском, появившимся в глазах Гермионы, когда она увидела его с серебристо-зеленой шелковой лентой в руках.

И более чем вознагражден, когда она схватила его за руку и потащила из «Визжащего черепа» в переулок, предназначенный для аппарации (а также для других неотложных дел — если у кого-то нет сил терпеть).

А уж когда она отвесила ему основательный шлепок по заду (в качестве залога), прежде чем притянуть к себе и аппарировать вместе с ним в ее квартиру!

Они не вылезали из кровати несколько дней, и еще несколько дней он не мог нормально сидеть. Так завязался их безумный роман.

Неприятности начались, когда выяснилось, что Грейнджер с ума сходит по чистокровным традициям и обожает сплетни. Нет, она рассуждала о шпионаже или изучении оппозиции, но на самом деле речь шла о сплетнях. Работая в Министерстве, все время слышишь истории о самых разных людях, и среди них постоянно фигурировал отец Драко. Деликатно выражаясь, у Люциуса Малфоя была вполне определенная репутация. Драко, разумеется, об этом отлично знал, но доказательств ни у кого не было, а сам он не собирался тратить время на опровержение оскорбительной чепухи.

Что при общении с Гермионой оказалось грубой тактической ошибкой.

(Да, он думал о ней как о Гермионе, хотя она настаивала, чтобы в постели он называл ее «Грейнджер».)

Само собой, как чистокровный волшебник, он не имел ни малейшего намерения обсуждать причуды отца с посторонним человеком, тем более грязнокровкой. Да, он называл ее так (но только в постели!) — потому что это было неотъемлемой частью игры в «плохого слизеринца». В результате Гермиона дала волю своему воображению, а оставлять его на воле было очень глупо. Потому что у нее имелось творческое и изобретательное воображение, а в придачу — доступ в отличные библиотеки по обе стороны «Дырявого котла».

Так что каждую пятницу вечером Драко приходилось пить оборотку, чтобы изображать отца в ходе продолжительных оргий со все более сложными сценариями и экзотическими приспособлениями. Его попытки объяснить, что отец совсем не такой, что он — брюзга и зануда, отравляющий сыну жизнь нотациями о важности прилежной учебы и хороших отметок в аттестате, не имели ни малейшего успеха. Если уж его отец из кожи вон лез, чтобы угодить Темному Властелину и устроить избиение магглорожденных, почему сын не имеет права как следует насладиться плодами этого тяжкого труда?

И нет, отец никогда его пальцем не тронул.

И тем более никогда не бил знаменитой тростью с головой змеи.

Да, его отец — домашний тиран, но выражается это в культивировании чувства вины и стыда, с периодическими намеками на лишение наследства; типичное такое тиранство в римском стиле, предназначенное для неудачных наследников знатных родов. Судя по словам Гермионы, маггловская аристократия в этом отношении ничем не отличалась от магической.

Беда была в том, что у Малфоев имелась незавидная репутация лжецов. Некий далекий предок, решив бросить окружающим вызов, принял соответствующее фамильное прозвище. Это случилось задолго до того, как его потомки пристроились в придворные некроманты к Вильгельму Ублюдку и вместе с ним пересекли Ла-Манш. Из-за тяжелого груза этой семейной репутации Гермиона не верила ни единому слову Драко.

И ее ничуть не заботило, что от еженедельных доз Оборотного зелья ему становилось плохо — такая уж она была эгоистичная и бесчувственная! И с каждой неделей ему становилось все труднее воровать волоски с отцовского трюмо. Он боялся, что рано или поздно его застигнут на месте преступления.

Да, секс был великолепен. Если бы не ее нелепое увлечение Люциусом! Самого Драко она словно вообще не видела.

Еще сильнее его задевала мысль, что невыносимо занудный отец считается более развратным, чем он сам. В конце концов в один роковой четверг они поругались и он сорвался:

— Слушай, Гермиона, почему бы тебе не перейти на оригинал? Похоже, я тебе не слишком интересен.

К глубочайшему сожалению, она поймала его на слове.

Гермиона знала, где искать Люциуса Малфоя.

Она ведь работала в министерстве, в Департаменте охраны магического правопорядка и успешно делала карьеру с помощью трудолюбия, внимания к мельчайшим деталям и хроноворота, который стащила, когда в последний раз была в кабинете директора Хогвартса.

(Дамблдор ласково улыбнулся с портрета, а потом, к легкому ее удивлению, подмигнул. Но это совсем другая история, которую Гермиона давным-давно занесла в рубрику «Организация рабочего процесса».)

Так что она отлично знала, где искать Люциуса Малфоя. И когда. Каждую вторую неделю месяца Малфой-старший как освобожденный условно-досрочно, являлся в министерство, чтобы отметиться у надзиравшего за ним аврора, старого друга Гермионы Невилла Лонгботтома.

В пятницу, на следующий день после разрыва с Драко, ровно в два часа дня она через одностороннее стекло рассматривала идеально прямую спину Люциуса Малфоя. Тот устроился на стуле с не менее прямой спинкой, весь в черном с серебром, с тростью, чей серебряный набалдашник поблескивал в мерцающем солнечном свете, падавшем из поддельного окна. На четко прорисованном лице застыла ледяная усмешка — бесподобный оригинал, за которым Драко с его жалкими попытками изобразить высокомерие был не в состоянии угнаться.

Под потолком кабинета лениво кружилась целая туча разноцветных бумажных самолетиков. Невилл был замечательный парень и отличный аврор, но вот бумажная работа ему не давалась. Его кабинет больше всего напоминал Хитроу или чикагский аэропорт О'Хара, с самолетиками в пять слоев, которые терпеливо висели в воздухе, дожидаясь, когда появится возможность приземлиться на стол. Один злополучный аэропланчик рухнул в кофейную чашку с надписью: «Травоведы предпочитают пухлые грядки».

Плотоядная Тентакула (редкая амазонская разновидность) тянула стебли с ядовитыми цветами прямо к излучающему превосходство лицу Люциуса Малфоя. Гермионе было ясно, что беседа близится к концу. Растение безмолвно спрашивало Невилла: «Можно, я его съем?», а Невилл ласково отводил стебли назад, на свою сторону стола, что означало: «Успокойся, пожалуйста! У меня для тебя припасена мышка, только веди себя прилично».

Люциус Малфой рассматривал Невилла с холодным безразличием, полностью игнорируя Тентакулу. Даже через стекло Гермионе было видно, как тонкие губы презрительно выбрасывают отрывистые фразы. Время от времени поблескивали очень острые белые зубы. Ну, она же и так про это знала, верно?

Про зубы ей было известно досконально. Только вот, к сожалению, к концу каждых выходных аристократ с ледяными глазами исчезал, сменяясь своим не слишком удачным отпрыском со слипшимися светлыми прядями, желанием угодить и склонностью дергаться и взвизгивать. Гермиона поверить не могла, что когда-то ей это даже нравилось.

Она открыла дверь и вошла.

Невилл с явным облегчением поднял глаза и сказал, что они заканчивают. Он подтолкнул Люциусу бланк. Тот усмехнулся, взял утвержденное министерством перо и украсил бланк причудливой размашистой подписью с порочным росчерком. Тентакула совсем вышла из себя и попыталась ухватить его за запястье. Невилл ласково отцепил отросток, укоризненно прошипел что-то тихим голосом, порылся в столе и извлек мышь.

Тентакула ухватила мышь с выражением, намекавшим, что такая замена ее мало устраивает.

Невилл вздохнул.

— Мы закончили, мистер Малфой. Можете идти домой.

Гермиона бросила:

— Сначала я с ним поговорю.

Она глянула на Люциуса, и тот усмехнулся в ответ.

«Начало многообещающее».

— Есть, шеф, — Невилл посмотрел на часы. — Вот тролль! Снова не успеваю в столовую.

Он развернул пакет с бутербродами и дружески предложил Тентакуле еще одну мышку.

— Счастлив вновь встретиться с вами, мисс Грейнджер.

Арктический холод в глазах и неизменная усмешка — все еще не сдается. Однако Гермиона помнила, каким истерзанным и утомленным он выглядел после шестого ра… Только это был не он.

Она напомнила себе, что охота только начинается.

— Вы все-таки порвали с моим сыном, — заметил он.

Она не ответила. Ему какое дело?

— И теперь он слоняется по Манору, не зная, чем заняться.

Ну конечно, так похоже на Драко — дуться, как в шесть лет! Регулярные занятия сексом придавали тому бодрости и некоторого легкомыслия, но с этим покончено…

Вернемся к добыче.

— Меня интересуют обычаи чистокровных волшебников.

Он посмотрел на нее ледяными серыми глазами.

— У вас вполне определенная репутация, мистер Малфой.

Он приподнял серебристую бровь.

— Репутация человека, который кое в чем разбирается лучше остальных, — добавила она. И объяснила, что ее интересуют первоисточники, желательно со всеми возможными примечаниями, и она отлично владеет средневековой латынью, так что ему нет необходимости делать пропуски из приличия.

— То есть помимо унизительной необходимости отчитываться перед вашим тупым коллегой с его кровожадным растением, я еще должен превратиться в объект изучения. Разумеется, ради общего блага, мисс Грейнджер?

Она заверила, что никаких гуманитарных миссий не планируется — ее интерес носит чисто личный характер. И пусть его не смущает ее репутация. Она слышала о Люциусе много любопытного, но, к сожалению, рассказчики отказывались излагать… детали. А хорошо известно, что дьявол таится в деталях.

— Так вы считаете меня дьяволом, мисс Грейнджер?

Она в первый раз улыбнулась.

Само собой разумелось, что все чистокровные — извращенцы (сошлемся на Драко в качестве опытного образца), и раз уж Люциус Малфой даже среди них считался чем-то из ряда вон выходящим, она не могла упустить такой случай. Поэтому все его аристократические недомолвки немного утомляли: как будто персонаж салонной комедии решил изобразить маркиза де Сада. Или наоборот?

Он упирался, объясняя, что она совсем не разбирается в жизни чистокровных волшебников. Да, есть запреты, которые нельзя нарушать, не рискуя при этом жизнью или по меньшей мере репутацией. К примеру, его бывшая жена…

Ей стало ясно, что крайне суровые наказания, полагающиеся за эти таинственные извращения, только добавляют остроты процессу, подтверждая, что самые родовитые волшебники — всего лишь люди.

Честно говоря, охота была не совсем по правилам, потому что она командовала аврором, который следил за соблюдением условий освобождения. С другой стороны, не похоже, чтобы Люциуса это волновало. Он пристально смотрел на нее, словно змея, нацелившаяся на особенно желанную добычу: только что оперившегося птенца или маленького пушистого грызуна.

Это страшно выводило из себя, так что она, облизывая губы, предвкушала: что же произойдет, когда они останутся наедине?

Понадобилось всего четыре часа (как она обнаружила, незаметно глянув на циферблат), чтобы довести танец обольщения до нужной стадии: четыре шага вперед, три назад, все с жесткой страстью танго.

Около половины седьмого они аппарировали в тайный приют Люциуса в Лондоне.

Шелковым, многообещающим голосом (с легким привкусом угрозы) он произнес:

— Вынужден вас оставить: хочу поменять деловой костюм на что-либо более подходящее для вечера тет-а-тет.

Учитывая, что этот деловой костюм — сплошь кожа и черный бархат — представлял собой мечту извращенца, Гермиона даже вообразить не могла, как будет выглядеть что-то «более подходящее».

Но тут он появился из гардеробной в вязаной кофте, домашних брюках (точь-в-точь как у ее отца), и шлепанцах… ужасных шлепанцах, заставивших ее отвести глаза. Вот их она совершенно точно не желала видеть — и ей пришлось положиться на волю воображения.

Он предложил ей устроиться на диване и прижаться к нему, пока они будут смотреть телевизор!

У него даже оказались видеокассеты!

Нет, не с порнографией. Во всяком случае, раньше она не считала это порнографией.

К ее бесконечному ужасу, он выглядел как отец обычного одноклассника. Хуже того, он выглядел как ее собственный отец: весь такой милый, взъерошенный… такой домашний. И ужасно напоминал ее любовника, причем не лучшие его черты.

Ну да, он и должен был напоминать любовника, потому что приходился тому отцом.

Что еще хуже, не сводя глаз с экрана телевизора, он завел речь о Нарциссе. Причем рассуждал в точности как полагается стареющему мужчине, который никак не может понять, почему жена его бросила.

Она прикинула несколько возможных причин:

«Потому что он, не думая о последствиях, решил всем пожертвовать ради маньяка со страстью к массовым убийствам?»

«Потому что из-за его сомнительных знакомств и безудержной жажды власти их сын, свет ее очей, оказался в смертельной опасности?»

«Потому что осознала, насколько мерзкими и недостойными являются его расистские взгляды?»

Ничего подобного. Причиной всему оказалась несовместимость характеров. Точнее, сексуальная несовместимость. Ему в голову не могло прийти, что его холодная, безупречно воспитанная жена окажется способна на… подобные вещи. Что ей понравится! И с кем! С Уизли! С тем, что работает в Министерстве. Единственное утешение, что это не Артур, потому что Молли до сих пор не отошла от убийства Беллатрикс. Он первый готов признать, что свояченица была чересчур склонна к театральным эффектам и диким выходкам и при этом ничего не смыслила в уходе за волосами. Если бы его бывшая жена ушла к Артуру, Молли наверняка решила бы, что это все происки коварных Малфоев.

И отправилась бы к нему, чтобы начисто отколдовать яйца.

Только этого ему и не хватало, учитывая, сколько денег пришлось выложить Скитер, чтобы та опустила самые красочные подробности похождений Нарциссы. Красочные подробности об отделении магических травм Святого Мунго, исчезнувших яйцах Люциуса Малфоя и взрыве ярости Молли Уизли грозили обойтись еще дороже.

Гермионе пришло в голову, что куда бы ни попадали отколдованные вещи, там должен накопиться довольно странный набор — в основном грязь с пеленок и различные части тела.

Она сидела на диване с отцом своего любовника и с растущей неловкостью слушала про его семейные неурядицы.

Правда, из-за своих достойных сожаления фантазий она вроде как порвала с Драко. Но тот все равно оставался ее любовником. Ладно, бывшим любовником. Она знала того с детства, и все это время он старательно злодействовал, только это было совсем не страшно, потому что у него ничего толком не выходило. Честно говоря, он всегда был бестолковым неумехой, что делало его странно привлекательным. Конечно, с ним нельзя было появиться на людях. (Ну, не считая того случая на Трафальгарской площади, когда они использовали ее вместо Большого хогвартского зала, чтобы разыграть его самую любимую сцену; и спасибо Мерлину за дезиллюзионные чары!). Но тут она ничем не отличалась от Рона, который прятался по углам с Панси Паркинсон.

Волшебный мир слишком тесен.

Все еще можно исправить, подумала она, если сделать вид, что ничего особенного не произошло. То есть придется сказать ему правду. Она действительно ничего не понимала в чистокровных обычаях, о чем ей и толковали восемь лет подряд.

Она извинилась и ушла, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Или не расхохотаться до слез.

Драко сильно расстроился, когда Гермиона все ему рассказала. Несмотря на серьезное и покаянное выражение лица, было видно, что та с трудом сдерживает смех.

К тому же настала суббота, а он всю ночь мучился бессонницей, потому что успел привыкнуть к активной физической нагрузке в пятницу вечером.

Он же предупреждал ее, что магглорожденным трудно разобраться во всем этом.

Она тут же с ним согласилась, но при этом было совершенно очевидно, что до нее не доходит, насколько позорную историю она рассказала. Драко был в ужасе: слухи, которые ходили о его отце, оказались чистой правдой! Дела обстояли еще хуже. Про шлепанцы он даже думать не хотел! Будто ему мало карточек со зверюшками всех цветов радуги (словно отравленные конфеты в блестящих фантиках), телевизора и видеокассет…

… И уж тем более он не хотел думать о своей матери и Перси Уизли, которые в постели обсуждают приемлемые допуски при проектировании аппаратов для органического синтеза. Это было невыносимо! Отвратительно!

Он бы с удовольствием отделался от Гермионы, как отделываются от гонца, принесшего дурные вести. Тем более, он уже и так с ней порвал.

Она тем временем говорила, что они могут возобновить отношения, и без всякого Оборотного зелья. Что он ей нужен. Что для нее главным всегда был он. Она не зашла так далеко, чтобы прямо заявить, что ошиблась, но он достаточно ее узнал, чтобы понимать — на это рассчитывать не приходится.

Теперь она требовала, чтобы он, раз уж между ними все кончено, забрал свои школьные галстуки, потому что ей не нужны одолжения.

Он не смог сдержать вздоха сожаления, когда на ладонь скользнули прохладные шелковые ленты.

Он рассеянно провел пальцами по ткани, и в его голове помимо желания вспыли воспоминания о том, как эти ленты охватывали запястья, не говоря уже о тех нередких случаях, когда они использовались как повязка на глаза.

Он понимал, что ее речь отрепетирована заранее, потому что она выражалась чересчур гладко. Что-то типа «всегда буду с нежностью вспоминать о времени, которое мы провели вместе». Он мог поспорить, что эта фраза была заимствована из какого-то новейшего маггловского пособия о том, как безболезненно разорвать отношения со своим… кем бы он ей ни приходился. В смысле, раньше.

Мало того, она пустилась в заумные рассуждения о том, что система табу в культуре чистокровных волшебников отражает их амбивалентное отношение к маггловскому миру, который они добровольно покинули триста лет назад. Эти изыскания только сильнее нагнали на него тоску. Нищебродам вроде Артура Уизли позволительно возиться со штепселями и летающими автомобилями, но у отца Драко имелась какая-никакая репутация, даже если он был условно освобожденным Пожирателем смерти.

Пожирателем Смерти, по определению ненавидящим магглов, который разгуливает по тайному убежищу, нацепив желтые тапочки в виде забавных зверьков. Пушистые тапочки, изображающие мультяшного Пикачу с хвостом-молнией. Тапочки хаффлпаффских цветов, что не только мерзко, но и глубоко неправильно! Более того, тапочки оказались только мелкой деталью на общем фоне его нездорового увлечения покемонами. У него была одна из самых полных коллекций карточек в Британии, как магической, так и маггловской.

Драко надеялся, что хотя бы размер коллекции свидетельствует о том, что она приобретена подкупом или другими нечестными способами. Иначе приходилось думать, что отец занимался дурацкими играми в компании маггловских детишек.

Правда, тайная жизнь матери была еще хуже. И винить, кроме себя, некого! Зачем только он купил в книжной лавке тетки-предательницы Андромеды дешевое издание «Охоты за Красным Октябрем»! Разумеется, мать тут же его обнаружила и конфисковала.

Но вместо того, чтобы наложить на книгу Инсендио, она решила ее прочитать, как и полагалось ответственной чистокровной родительнице, желающей быть в курсе увлечений молодого поколения.

Насколько он мог судить, в книге излагались какие-то сомнительные маггловские проделки. Но это еще полбеды. В ней страница за страницей со всеми подробностями описывались «детали машин», «силовые установки», а действие вертелось вокруг «чертежа субмарины». (В то время его мать толком не представляла себе, что такое «субмарина», а Драко был совершенно уверен, что и впредь отлично обойдется без подобных знаний.)

Чтение сбило Нарциссу с толку и изрядно возбудило. Как истинная дочь Дома Блэков, она недолго довольствовалась романами и покатилась по наклонной плоскости. В результате Люциус обнаружил у нее под кроватью пачку журналов по техническому регулированию и полный набор справочников ИСО [1]. Ее тайна выплыла наружу. Нарцисса призналась, что, когда вскоре после войны ездила в Севр с целью приобрести новый чайный сервиз, взамен уничтоженного Темным Властелином (который отличался редкой разборчивостью насчет того, сколько именно ложек сахара и капель молока следует добавлять в чашку), она назначила свидание Перси Уизли. Они вдвоем посетили Международное бюро мер и весов, а потом отправились в гостиницу, чтобы заняться еще более непристойными научными изысканиями.

Что касается ее любовника, то у него все началось с определения должной толщины днищ в котлах, но из-за ненасытной жажды измерений он вскоре докатился до маггловских промышленных стандартов.

Гермиона созналась, что много лет назад читала «Красный Октябрь», точнее, мельком проглядела его по настоянию маггловской кузины. Ей книга показалась довольно скучной, и в голову бы не пришло, что кто-то сможет увидеть в ней образец «машинной порнографии».

Она без особого успеха попыталась подавить смешок, вызванный образом Нарциссы, упоенно изучающей промышленные стандарты в компании Перси Уизли.

— Ничего смешного тут нет, Грейнджер, — сказал он.

Но она его не слушала, потому что вспоминала его отца с телевизором, коллекцией видеокассет и мягким удобным диваном. Она сказала в пространство: «Чтобы Великий Инквизитор…» — и согнулась пополам от хохота.

Он не видел в инквизиции ровно ничего смешного и забеспокоился, не сошла ли она с ума.

— …причем Тентакула Невилла ненавидит твоего отца, — добавила она, захлебываясь от смеха. Потом остановилась и задумчиво посмотрела на него:

— Ты был прав, Малфой. Твой отец — настоящий зануда.

«Ты был прав, Малфой». Он никогда бы не поверил, что услышит такое из ее уст.

— Развратник в семействе — это ты.

Он не собирался рассказывать ей, что недавно прочел утешительную (хотя и несколько разочаровывающую) статью, в которой объяснялось, что для колдуна его возраста и происхождения такие наклонности являются здоровыми и нормальными.

Он обнаружил, что все еще сжимает в руке слизеринские школьные галстуки и бросил их в Гермиону.

— А как насчет тебя, наглая грязнокровка?

Она поймала галстуки, сузила глаза и угрожающе промурлыкала:

— Малфой, похоже, тебе самое время преподать урок. Меня не было всего день, и ты совершенно отбился от рук.

* * *

По совету Гермионы Драко удалось убедить отца записаться в организованную в Святом Мунго группу для супругов тех, кто помешался на магглах. Дело пошло на лад, хотя в последнее время Драко забеспокоился: Люциус стал непрерывно рассуждать о Молли Уизли. Драко заподозрил, что это вызвано не только благодарностью за покойницу Беллатрикс, потому что ему приходится выслушивать, какой уютный у Молли вид, когда она сидит напротив.

А та вроде бы вяжет Люциусу свитер.

Несмотря на это обстоятельство, Драко по-настоящему счастлив. Его девушка вернулась к нему и каждые выходные «преподает урок, который не скоро забудешь». Об оборотке больше нет и речи.

Так приятно, когда тебя ценят по достоинству!