Традиции волшебного гостеприимства, или Гость из забытого прошлого (джен)

Просыпается он от жара — и это одновременно и неприятно, и удивительно хорошо после того холода, который он пережил. Переворачивается на спину, выбирается из-под груды одеял — в комнате жарко и душно, наглухо закрытое окно, кажется, вовсе не пропускает воздух, хотя это, конечно, иллюзия. Ойген, наконец, раздевается, складывает плащ и мантию, а потом и влажные от пота брюки с рубашкой на табурет, скидывает все одеяла, кроме одного, на пол, и снова ложится. Чувствует он себя скверно: нос заложен, и дышать получается только ртом, от чего и так саднящее горло ноет ещё сильнее, голова тоже болит, пусть несильно, но очень противно, тело словно ватное и чужое, в глаза будто песка насыпали… он кашляет, морщась от боли, острой — в горле и стреляющей — в голове, неохотно поднимает с пола сброшенную туда, вероятно, во время сна подушку, потом вторую, складывает их друг на друга и ложится повыше, пытаясь хотя бы немного продышать нос. Очень хочется пить — хотя мысль о том, как вода будет течь по больному горлу, весьма неприятна — но воды нет… здесь вообще ничего нет, кроме мебели и камина.

Мальсибер лежит и раздумывает, то ли позвать кого-то, то ли подождать… но если терпеть жажду он может достаточно долго, то потребность в, так сказать, обратном процессе куда более настоятельна. Наконец, не выдержав, он встаёт и тщательно осматривает комнату на предмет какого-нибудь подходящего предмета — но ничего нет. На крайний случай остаётся, конечно, камин… но…

Он подходит к двери и поднимает руку, чтобы постучать, когда слышит шаги, а потом — повороты ключа в замке. Он делает шаг назад — очень вовремя, потому что вошедший в комнату Блэк и так едва в него не врезается.

— Проснулся, — констатирует он. — Отойди от двери.

— Мне нужно в туалет, — быстро говорит Мальсибер. Блэк почему-то удивляется, потом кивает и говорит, явно сердясь на себя:

— Я забыл. Идём.

Идти далеко — почти до конца коридора. Дверь за ним Блэк тоже запирает, а окон в маленькой тесной ванной комнате нет — зато там есть зеркало. В неярком свете неожиданно заботливо всунутой Блэком в руки свечи Ойген, умывшись и напившись воды из-под крана, рассматривает своё отражение: лицо красное от жара, нос опухший, губы яркие и с сухими, неровными немного краями, будто обмётанными лихорадкой…

— Отвратительно, — говорит он зеркалу. — А будет, по-видимому, ещё хуже.

Он толкает дверь, но она заперта. Стучит — тишина… А он — в одной тонкой рубашке да в своём чёрном шёлковом плаще и в ботинках, он даже мантию не подумал накинуть… а здесь холодно. Его начинает знобить, он находит в шкафчике пару больших полотенец — чистых, но, похоже, пролежавших там уже не один год — и закутывается в них, нервно хихикая над тем, как он сейчас выглядит, но слишком уж холодно. Потом соображает, что можно же пока вымыться, если, конечно, здесь есть горячая вода, капает воском на край раковины, пристраивает свечку туда и изучает ванну. Вода есть — и он с наслаждением моется в душе, пользуясь таким же древним, как полотенца, куском мыла. Потом вытирается — маленьким полотенцем, потому что неизвестно, сколько ещё ему здесь торчать — и, с отвращением надев вновь свою грязную рубашку, заворачивается в полотенца и в плащ и устраивается ждать на том единственном сиденье, что здесь имеется.

Наконец, дверь открывается — Блэк неприязненно глядит на него и говорит:

— Выходи.

На сей раз он отводит его в другую, соседнюю с ванной комнату — и Мальсибер понимает, почему ему пришлось так долго ждать: видимо, тот спешно её разбирал. Камин там есть тоже, и он даже любезно растоплен — ещё есть кровать, табурет рядом с нею… и всё. Окно тоже закрыто наглухо ставнями, его одежда лежит на краю постели…

Заведя его в комнату, Блэк говорит сухо:

— Я сделаю проём в ванную — придётся обойтись без двери.

И делает — одним взмахом палочки, чуть ли не Бомбардой… хотя это Ойген, конечно, со зла. Получается вполне пристойный проход — а первоначальную дверь Блэк ликвидирует.

— Будешь шуметь — вернёшься в подвал, — предупреждает он Ойгена — и уходит.

Зачем приходил изначально?..

Мальсибер остаётся один. Ложится…

Он не любит, и никогда не любил одиночество — но это в здоровом состоянии, а в больном он его ненавидит и крайне тяжело переносит. Лежит и думает с нервным смехом, что вот в Азкабане были хотя бы дементоры, и с ними можно было, в общем, общаться — а здесь есть только камин, интересно, умеет огонь разговаривать?

Постепенно ему становится очень тоскливо — и от невозможности нормально дышать через нос, и от температуры, и от одиночества… и особенно от понимания безвыходности собственного положения.

Ибо выхода отсюда он не видит. Его не отпустят, конечно — а если отпустят, то отдадут в министерство, а это опять Азкабан, которого во второй раз он точно не вынесет… а скорее всего даже не Азкабан, а вполне ожидаемый поцелуй дементора. А если его Лорд отыщет — то увидит сцену допроса, и тут вопрос только в том, будет ли он достаточно разозлён, чтобы сразу прикончить Авадой, или всё-таки сперва помучает Круцио. Если подумать, Азкабан и дементоры всё-таки лучше…

Он сам не замечает, как засыпает с этими мыслями — и вполне предсказуемо видит во сне Азкабан. И дементоров, обнимающих его и тянущихся — медленно и неотвратимо — к его рту. Он кричит и пытается вырваться — бесполезно, конечно, он пробует поговорить с ними — так, как он научился… но никакие образы и никакой разговор не остановят дементора, которому позволили, наконец, попробовать чью-то душу…

— Мальсибер! — удар по плечу пробуждает его так резко, что он открывает глаза прежде, чем исчезают жуткие образы, и с секунду, наверное, видит их наложенными на… Блэка. Конечно же, Блэка. Сонного, очень мрачного и полуодетого — в одном неплотно запахнутом халате, открывающим часть покрытого странными татуировками тела.

— Блэк, — выдыхает тот, тут же закашливаясь, чихая и хлюпая носом одновременно. И — смеётся. Это так здорово — простуда… мёртвые не болеют. И поцелованные дементорами, наверное, тоже…

— Ты так орал — я проснулся, — говорит Блэк. Взгляд у него хмурый, но не возмущённый и даже не злой.

— Извини, — примирительно — и хрипло говорит Ойген. Горло горит — он кривится и бесполезно трёт шею рукой. — Это сон.

— Тебе тоже снятся? — понимающе усмехается Сириус.

— Дементоры? Ну а как же, — Мальсибер оглядывается в поисках носового платка, вспоминает, что тот остался в кармане мантии, лезет за ней, выбравшись из-под одеяла и тут же начиная дрожать от озноба, находит, сморкается и просит жалобно: — У тебя нет чистых платков? Пожалуйста!

— Есть. Где-то в комоде. Кричер!

Появившийся эльф Ойгена даже пугает — с таким странным выражением он глядит на хозяина. Мальсиберу вспоминаются лестрейнджейские эльфы — но нет, те, хоть и бывали грубыми, но ни презрения, ни отвращения себе не позволяли.

— Принеси чистых платков. Или отыщи в малой столовой да хотя бы салфеток и неси сюда.

— Конечно, Кричер выполнит всё, что пожелает хозяин — скрипуче отзывается эльф, отвешивая поклон, а потом, не поднимая глаз от ковра, тихо, но вполне внятно добавляет: — недостойный стереть грязь с обуви своей матери, притащивший в дом мой госпожи осквернителей рода и их щенков, — и, опустив плечи, уходит — продолжения не слышно, но Мальсиберу хватает и этого:

— Это что? — в полном обалдении спрашивает он. — Почему он так с тобой разговаривает?!

— Не лезь не в свое дело! — вспыхивает Блэк и явно собирается что-то добавить, но Ойген даже руки поднимает, сдаваясь:

— Извини! Ты прав, я несу бред. Мне просто плохо.

— Да, несёшь, — на мгновенье в глазах Сириуса проскальзывает растерянность: он совсем не привык к тому, чтобы противник так сразу сдавался.

— Прости, — повторяет Мальсибер. — Я дурак.

— Ты подонок, — желчно корректирует его Блэк.

Ответить Ойген не успевает — метка на его руке нагревается и темнеет.

Вот оно.

Вот сейчас ему станет по-настоящему весело.

— Я не знаю, где мы, — говорит он с нервной улыбкой, — но сейчас здесь, по-видимому, будет Тёмный Лорд. Потому что он меня вызывает, и когда я не появлюсь — он очень рассердится.

— Твои проблемы, — усмехается очень недобро Сириус. — А сюда ему не попасть.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

— Это хорошо, — улыбается Ойген. — А вот мне сейчас будет очень и очень плохо… наверное.

Руку жжёт всё сильнее — это уже не общий, это личный вызов, причём весьма злой. Ну что ж поделать… извините, мой Лорд, но ничего не получится. Невозможно отсюда аппарировать — это ему объяснили сразу же. Вот и вам сюда, оказывается, нельзя… как же больно!

Предплечье уже не просто жжёт — к нему словно приложили добела раскалённое клеймо метки. Ойген сжимает его правой рукой и стонет, часто дыша, но боль становится только сильнее. Он опять стонет и ложится на кровать, прижав левую руку к груди. Постепенно к метке словно бы собирается вся кровь из его тела — ему даже кажется, что он чувствует её пульсацию, кажется, что кожа вот-вот лопнет, и ошмётки его плоти ударят его прямо в грудь. Ощущение настолько реальное, что он вытягивает руку перед собой — и кричит уже в голос от боли, раздирая кожу на опухшем и налившемся кровью левом предплечье ногтями. Блэк — белый как полотно — перехватывает его правую руку и отводит в сторону, еле справляясь с ней обеими руками, спрашивает нервно и горячо:

— Чем помочь? — но Мальсибер его не то что не слышит — не понимает и снова кричит, некрасиво и долго… Метки почти что не видно уже на фоне большого кровоподтёка, расплывающегося по всей внутренней стороне заметно опухшего, раздувшегося предплечья — на коже из пор выступает какая-то светлая липкая жидкость… Это так отвратительно и так жутко, что Ойген зажмуривается — и снова вопит от боли, вцепляясь уже сам в руки Блэка. От этого ощущения — держащих его чужих человеческих рук — ему легче…

Боль исчезает внезапно — как не было. Первые секунды он продолжает кричать, потом замолкает и замирает измученно, постепенно восстанавливая дыхание и боясь открывать глаза. Рука ноет — но это нормальная боль повреждённой конечности, ничего общего не имеющая с тем ужасом, который он пережил только что.