Джонни Уокер (джен)

— Птичка в клетке…

В тюремных подвалах Портовой Мафии сыро и тихо. По стенам ползёт разноцветная плесень, а водопроводные трубы протекают. Слышен лишь гулкий звук падающих на бетонный пол капель.

Кап-кап-кап.

Раздражает.

— …когда же, о когда же…

Свободных камер много: Мафия чаще убивает, чем кидает за решётку. Заключения удостаиваются те, кто полезен, но опасен. Одно время Чуя переживал, что и его сюда упекут, потом вспоминал, что в этом не много смысла и успокаивался: единственное, чего он всегда боялся больше смерти — это заточения.

— …ты упорхнёшь?

— Заткнись.

Кью плевать на решётку. На бетонные стены, сорок метров грунта над головой и пулю в лоб. А может, и нет. Накахара не берётся утверждать, копаться в больной голове мелкого маньяка не его ума дело. У него перед глазами десятки трупов подчинённых и белое как полотно лицо Дазая. Абсолютно чёрные радужки пустых глаз и слегка дрожащие руки.

— Он сказал, что может помочь.

Голос звоном отражается от стен. Накахара жестом отпускает двух охранников и сам закрывает дверь на замок.

— А я показал, почему не может. Просто взял за руку, братишка Чуя. Честное слово, больше ничего не делал.

Накахара сжимает кулаки так, что ногти впиваются в кожу. Капли из проржавевших труб зависают в воздухе и исчезают. В никуда.

— Дазай-сан такой тёмный внутри. Страшный, густой. Жестокий, — нараспев продолжает Юмэно. — И одинокий. По колено в крови и страхе.

Металл предупреждающе звенит, и Чуя на всякий случай отходит подальше. Разворачивается на каблуках и заставляет себя уйти прочь. Прямо сейчас, пока ещё не поздно, пока он не похоронил и проклятого психа, и себя под грудой камней.

— Братишка Чуя.

Что-то в голосе Кью меняется, Накахара останавливается и не оглядывается — спину держит прямее.

— Знаешь, что сделал Дазай-сан?

Желчная злоба режет нездоровую радость, и голос словно становится ниже.

— Приставил нож мне к горлу, — выплёвывает Юмэно. — А потом сказал, что птичка никогда не упорхнёт.

Капли снова бьются о пол, под ногами неприятно хлюпают лужи.

— Так тихо, зло прошипел: «Не у-пор-хнёт…».

Шаг, два. Нужно уходить.

— И улыбнулся. У него не дрожали руки, братишка Чуя, совсем. Глаза только были совсем чёрным.

Где проклятый ключ?..

— Чёрными… И очень страшными, такими страшными.

Вот же он.

— Братишка Чуя, а кто из нас страшнее?

Что?

— «Чёрный человек глядит на меня в упор...»

Электронный замок пищит, красный сигнал меняется на зелёный и стальные двери, в метр толщиной каждая, разъезжаются в стороны.

— «...и глаза покрываются голубой блевотой»[1].

Голос Кью затихает вместе со звуком закрывшихся наглухо створок. Сердце бьётся, кажется, у самого горла. Бледное лицо Дазая, чёрные радужки пустых глаз и, да, совсем не дрожащие, очень твёрдые руки.

У Дазая были очень твёрдые руки, когда он прижимал дуло пистолета ему ко лбу.

________________________________

Что-то вроде пропущенной AU-сцены.

По главе "Кью" и обложке главы "Двойной чёрный" понятно, что что-то там раньше между Дазаем и Кью произошло, но уж коли это пока тайна, я позволила себе пофантазировать.